Дороги жизни

Темнота спустилась на землю, но не принесла желанной прохлады. Август был невыносимо жарким, и даже когда солнце скрывалось за горизонтом, вечер оставался изнурительно душным. Казалось, все живое кругом спряталось в поисках спасения. Движения не было нигде – иссохшиеся травы давно потеряли надежду на дождь, озлобленно устремившись в небо жесткими стеблями, деревья стояли, как часовые, не шевеля ни единым листочком, спокойно ожидая ветра. И только одинокая машина пылила по лесной дороге.

- Вот скажи мне, Йоганн, зачем я вообще потащился на этот банкет? – человек в штатском вопросительно посмотрел на водителя. Судя по реакции того, этот вопрос за вечер он слышал уже далеко не первый раз.
- Не могу знать!
- Не можешь… Хм, странно – и я не могу. Чего или кого я там не видел? Каждая рожа уже противна, а именинника я вообще бы пристрелил – но нельзя – день рождения, все-таки… - штатский улыбнулся не до конца осознанно. – Зато теперь у меня раскалывается голова, и я понятия не имею, как завтра выйду на работу… А в этом чертовом костюме я, наверное, похож на идиота! – он резкими движениями снял с себя пиджак, и бросил на заднее сидение.
«Ты похож на пьяную свинью» - про себя подумал водитель, но, конечно же, промолчал. А его собеседник не унимался.
- Тебе что, язык отрезали?! Похож я на идиота, отвечай?!
- Никак нет, герр оберштурмфюрер! – отчеканил он, мысленно считая километры, отделявшие их от города.
- Вот, другое дело… Куда же я дел документы?.. – Офицер сосредоточенно начал поиски по карманам. Вечерний воздух явно действовал на него отрезвляюще.
- Вы отдали их мне, герр оберштурмфюрер.
- Зачем? – удивился он.
- Вы сказали, чтобы не потерять, когда напьетесь.
- Кажется, начинаю вспоминать… Спасибо, Йоганн. Но если ты сам их потерял, будешь болтаться на площади, не доставая до земли. А почему, скажи мне, мы поехали через лес?
- Так дорога короче.
- Это хорошо. Надеюсь, конечно, не повстречаться с партизанами сегодня, в этом дурацком костюме. – Воротник рубашки явно действовал ему на нервы.
- Да какие партизаны? Их уже давно всех…
Взрыв прогремел на обочине, почти под передним левым колесом. Машина, взревев, как раненый зверь, остановилась – управлять было больше некому. Офицер без сознания рухнул лбом на торпеду, не видя, что два силуэта с автоматами выходят из-за кустов, взяв его под прицел.

- Ох, чует мое сердце, будем мы сегодня биты… Или мне повылазило, или это не генерал... – партизан раздосадованно снял пилотку и утер пот со лба.
- А кто ж это тогда? – его напарник все еще испуганно смотрел то на штатского, то на водителя, не опуская оружие. Было видно, что эта задача – одна из первых для него.
- А черт его знает. Может, староста, может полицай. И вот на какого-то поганого полицая мы взрывчатку перевели, и комаров целый день задарма покормили…
- Да не, не похож – не по-нашему как-то одет…
- Верно. Машина эсэсовская, да и с шоферами они точно не ездят. Готов. – Пощупал он пульс у водителя.
- А этот живой, вроде.
- Документов при нем нет?
- Ни планшета, ничего. В пиджаке пусто… Папиросы сгодятся. Да и часы лишними не будут. – Молодой партизан деловито проводил обыск. – А у шофера что?
- Эх, Петька, учить тебя и учить… Да на кой черт его обыскивать, только руки в псину марать. Это же рядовой, что у него может быть, кроме ложки? Ладно, берем штатского, да потащили, пока сюда их друзья не слетелись.
- А на кой он нам сдался? Такого кабана на себе переть…
- Ты что, совсем чудной? Наши генерала неделю пасли, командир сказал без него не возвращаться, а ты хочешь, чтобы мы вообще ни с чем вернулись? Этот, чует мое сердце, тоже птица важная. Так что взяли и потащили, быстро!

- Станицкий, твою налево! Это кто такой?
- Не могу знать, товарищ командир! – «бывалый» вытянулся в струнку. Петька продолжал держать пленного на мушке, изображая сосредоточенность, хотя, на самом деле думал только о том, как самому не попасть под горячую руку.
- А кто может знать?! Генерала
вы прощелкали, зря обнаружили позицию на дороге, да еще и привели черт знает кого! Это чтоб не с пустыми руками, да, Станицкий?!
- Никак нет, товарищ командир! Виноват, машину перепутали. У этого документов никаких не было, но он офицер-эсэсовец. Наверное.
- Так наверное, или офицер?! С чего ты это взял, он же в штатском! Ты разведчик, или гадалка?! – все больше распалялся командир. Провал был слишком велик.
- Машина эсэсовская, с шофером. Да и нервный он какой-то – только оклемался, и как ломанется в лес! Еле догнали, и это со связанными руками. Чует мое сердце, товарищ командир, он много что знает.
- Ладно. Ведите свой трофей в штаб, и пошлите за Настасьей. И где она опять шляется, за весь день ни разу на глаза не попалась…
- Зачем за Настей, товарищ командир? – непонимающе уставился на него Станицкий.
- Ты не приболел часом, Сережа? Что-то сегодня ни черта не соображаешь… Переводить ты, что ли будешь?!
- Никак нет! Разрешите выполнять?! – партизан снова вытянулся в струнку.
- Ты еще здесь?! – взревел командир, но Станицкий уже пулей мчался к медсанчасти.

В темной и прохладной землянке, склонившись на бревенчатый стол, словно тень, сидела девушка, увлеченно читая что-то в свете керосинки. Она листала страницу за страницей, словно не учебник был у нее в руках, а какой-нибудь красивый роман со счастливым концом.
- Хорош читать в темноте, глаза испортишь!
- Сережа! Как ты меня напугал! – Настя вздрогнула и обернулась.
- Идем, дело есть.
- Что случилось? Иванов опять бредит? – обычно такие слова не предвещали ничего хорошего. Не подвела медсестру интуиция и в этот раз.
- Да нет, все с ним в порядке… Мы фашиста поймали, и тут, в общем, допрос намечается. Командир за тобой прислал. Переводить ему будешь.
- Я? – удивилась Настя, широко открытыми глазами глядя на Сергея.
- Ну а кто еще? Плотникова же убило, получается, немецкий знаешь только ты.
- И дернул меня черт за язык об этом сказать… - пробормотала она себе под нос, выходя на уже изрядно посвежевший воздух.
- Не боись, под нашим присмотром фашист считай, безвредный. – Улыбнулся Станицкий.
Но Настя, скорее, боялась не немца, а самого допроса. В роли переводчицы она была первый раз, и с трепетом входила в импровизированный штаб, не зная, что и кого там увидит. Наверное, ей не хотелось наблюдать, как свои кому-то причиняют боль, хоть и врагу. Она, преисполненная желания сражаться за Родину, ушла в партизаны в свои неполных восемнадцать лет, но выстрелить в человека так и не смогла, в слезах убежав в землянку на глазах почти всего отряда. Поэтому и выбрала себе профессию медсестры, где нужно спасать жизни, а не отнимать их.

- Настасья! Где тебя носит, мы уже с нашим гостем заждались.
Она с тревогой перевела взгляд на задержанного, и тут же отвела глаза. Из его носа и разбитых губ кровь ручьем стекала на белую рубашку, но он старался выглядеть спокойным.
- Зачем вы его били, Степан Савельевич? – тихо спросила девушка, посмотрев на него с упреком.
- Как зачем? – удивился командир, не находя, что ответить. Это ведь само собой разумеется, и подбирать лишние слова ни к чему.
- Допрос ведь еще не начался.
- Для порядку, сердобольная. Сейчас и начнем, раз уж все в сборе. Имя-фамилия? – голос его сразу стал скучным, предвкушая долгую процедуру. Настя перевела вопрос.
- Рудольф Вальзер. – Ответил пленный, глядя почему-то на нее, а не на командира, и от этого вернулось предательское волнение, застучав в висках и окрасив щеки.
- Так и запишем… Звание, должность? Скажи еще, что если будет молчать, я ему кишки намотаю на шомпол.
Настя снова посмотрела на командира с упреком, и перевела как: «сотрудничество с нами в ваших интересах».
- Откуда вы так хорошо знаете немецкий? – его слегка прищуренный взгляд, как иголка, впился в лицо девушки, отчего ей вдруг стало неприятно, хоть враг и изображал улыбку.
- Отвечайте на вопрос, герр Вальзер.
- Хорошо. – Скорее всего, пленный понимал, что участь его все равно предрешена, но хотел потянуть еще
пару драгоценных минут. – Я врач, работаю в госпитале.
- Ты ехал на машине с номерами СС, шофер твой тоже эсэсовец. Как ты это объяснишь, врач? И я так и не услышал, в каком ты звании?
- Я… оберштурмфюрер. – Помедлив, все же, ответил он. – Но я правда работаю в госпитале. Одному из офицеров стало плохо на банкете, вот он и прислал за мной машину.
- Не ошибся Серега… - командир встал из-за стола, и зашел за спину задержанному. – А где документы твои? Как ты можешь все это подтвердить?
- Наверное, оставил где-то. Сам искал их целый вечер. Я не знаю, как подтвердить мои слова, и понимаю, что вы мне не верите… Но… - новый удар по лицу не дал ему закончить.
- Может, хватит рассказывать сказки? Все вы, когда попадаетесь, врачи и повара! Куда каратели деваются – черт его знает… Наверное, мы их придумали.
Настя переводила, отвернувшись и глядя в карту на стене. Началось то, чего она опасалась, но нужно было держать себя в руках.
- Я говорю правду, хотите вы этого, или нет. Если бы я что-то знал, зачем мне молчать, все равно убьют.
- За шкуру свою трясешься, что ж тут непонятного. Есть же разница в быстрой смерти, и смерти мучительной? Но тут отмолчаться не выйдет, не надейся… Повторяю вопрос: должность, звание?
- Оберштурмфюрер СС, военврач.
Командир выбил из-под него табуретку, и несколько раз ударил ногами по ребрам.
- Хватит ломать комедию! Отвечай, кто ты, куда и зачем направлялся?!
- Я… оберштурмфюрер… Рудольф Вальзер… военврач… ехал...
Новый удар сапогом в живот. Видно было, что немец пытался не кричать.
- Я военврач… Я не сделал никому ничего плохого…
- Товарищ командир! – девичий голос прозвучал на удивление звонко и решительно. – А если он не врет?
- Ой, дура баба… Кто? Он не врет? Встать!
Пленный с трудом поднялся на ноги.
- Да у этого коновала кулак как полголовы твоей! Какой он, к черту врач? А ну ка, покажи руки, «медик»…
Рудольф подчинился, непонимающе глядя на своего мучителя.
- Вот и приехали, фашист. А как складно пел! Кулаки-то у тебя сбиты. Или у вас такие методы лечения? Как ты это объяснишь? – командир приготовился торжествовать.
Действительно, на грубых руках немца с крепкими, толстыми пальцами, как у мясника, а не доктора, были хорошо заметны довольно свежие ссадины.
- Понимаете, у нас на днях произошел конфликт. Рядовой из айнзатцкоманды избивал советского пленного прямо перед госпиталем… Ну я и вступился. Вы снова мне не верите?
Девушка снова поймала на себе его взгляд, но былого отвращения он больше не вызывал. Только мысли, что было бы, если бы она оказалась на месте этого врача. Как доказать свою невиновность, если, вне зависимости от сказанного, каждую минуту с новой силой обрушиваются побои?..
- Петька, свяжи его на всякий случай – мало ли что ему в голову взбредет… Ты эти жалистные сказки каким-нибудь фрау рассказывай, а не мне. Пока я не услышал ни грамма правды. Пойми, пока ты мне все, как на духу, не выложишь, разговора у нас не получится. А то, что ты по роже получил – так это пока разминка. Так что, давай, - кто ты, твоя должность, задачи. Все по порядку…
- Рудольф Вальзер, оберштурмфюрер, военврач. – Пленный упорно стоял на своем.
- Таак… Не вышло, значит, разговора. – В полумраке блиндажа злобно блестнула сталь. – Одно я знаю точно – ты фашист, Рудольф. А я в детстве мечтал стать художником… - Взяв его за горло, Степан Савельевич прочертил на лбу офицера ножом длинную полосу.
Крик был готов вырваться из груди девушки, но она вовремя закрыла рот рукой. В ее глазах стояли слезы паники. Командир на секунду перевел на нее внимание. Этого было достаточно – немец ударил его лбом в переносицу так, что тот завалился на пол от неожиданности. Часовой не знал, что делать, замерев в дверях.
- Не бойся. Если страшно, закрой глаза. – Быстро сказал пленный, глядя прямо на Настю, после чего лезвие финки плотно вошло ему в бок. Он вскрикнул, и начал оседать на землю, цепляясь за стол.
Медсестра, оттолкнув Петьку, выбежала из блиндажа, стараясь не показать, что
снова плачет.
- Тьфу, дура баба! – снова выругался командир. – Уберите фрица, ребята. Настасье передайте, пусть сделает что-нибудь, чтоб не подох до завтра – может, надумает что рассказать… И проследите, чтобы после она к фашисту не приближалась.

В землянку, где раньше жили трое погибших ребят, и пустующую теперь, не проникал тусклый свет ночных светил. Из нее веяло каким-то могильным холодом, и Насте стало не по себе, когда она вошла, постаравшись прогнать из потревоженного рассудка лица прежних жильцов. 
- Это ты, коллега? – хоть голос Рудольфа казался слабым, и каким-то угасшим, даже в темноте было понятно, что он улыбается. 
Девушка предпочла промолчать. Огонек спички резко полоснул по телу мрака, и тускло загорелась лучина. Кровь окрасила рубашку пленного, стекая на сырую, прохладную землю. 
- Ничего, жить будете. - Словно сама себе, тихо сказала медсестра, уверенными, точными, но осторожными движениями обработав рану и накладывая повязку. – Все будет хорошо. 
- Ты так и не ответила мне… Откуда ты так хорошо знаешь немецкий? 
Настя то и дело украдкой смотрела на лицо врага, и видела, как он старается не показать, что ему больно, - напротив – сохраняя какое-то удивительное спокойствие и жизнелюбие. Жизнелюбие обреченного – самое искреннее чувство на свете. 
- Моя мама была учительницей. – Она боялась продолжать разговор, но не ответить почему-то не могла. 
- Почему «была»? 
- Наш дом разбомбили. – В голосе девушки послышались нотки злости. 
- Прости. 
- Вам не за что извиняться, если вы действительно медик. 
- Значит, мне совсем никто не верит… Как все глупо получилось… 
- Вы эсэсовец. 
- А разве солдаты СС не получают ранений? Они ведь люди, им так же, как и другим, нужна помощь врача. 
- Им не нужна была бы ваша помощь, если бы они не пришли сюда, нас убивать. – Слова Насти звучали категорично. Отвращение возвращалось, но как-то отдаленно. Сознанием она понимала, что если перед ней ее «коллега» с другой стороны, он действительно меньше всех остальных врагов заслуживает пыток и смерти. Девушка смочила бинт водой, и осторожно протерла резаную полосу на лбу Рудольфа, на что он тут же задал вопрос: 
- Что хотел «нарисовать» мне твой командир? 
- Немецкий крест. – Насте уже приходилось видеть немцев, убитых кем-то из своих, с таким изображением на лице, когда еще был жив Саша Плотников, и ей не надо было наблюдать за процессом. – Почему вы смеетесь? 
- Представил, как ходил бы на службу со свастикой на лбу. Разве это не смешно? 
- Я думаю, это больно. Я закончила, мне пора. – Она решительно повернулась к двери. Картинка допроса, как живая, вновь всплыла перед ее глазами. Почему-то опять предательски наворачивались слезы, вот она и хотела уйти, снова сбежать, чтобы Рудольф не видел. То ли слабость боялась она показать, то ли боялась, что для обреченного это станет дополнительным угнетающим грузом. До сегодняшнего дня Насте не приходилось разговаривать с пленными, и представляла себе врага она собирательным образом всех ужасных качеств человеческой природы. А сейчас, если закрыть глаза, можно было ясно представить их разговор где-нибудь на площадке летнего кафе, но никак не в мрачной землянке. 
- Подожди! – Голос Рудольфа заставил ее обернуться. – Останься, пожалуйста, еще на минутку. 
- Я зайду позже – принесу вам что-нибудь поесть. – Она пыталась не смотреть на него, и не останавливаться. 
- Тебя больше не пустят ко мне. 
- Почему? 
- Чтобы не прониклась жалостью. И это правильно, если встать на место твоего командира. 
- Скажите, почему вы там говорили мне закрыть глаза? – Вдруг задала она вопрос, не дающий покоя. 
- Я видел, что ты боишься. – Просто ответил пленный. 
- А вам разве не было страшно? 
- Какое это имеет значение? Все равно уже… Меня же еще будут мучить, да? – Немного помолчав, спросил он. 
- С чего вы взяли? – Она все еще старалась не смотреть, понимая, что он прав. 
- Это логично. Если хотели, уже бы убили, а не присылали бы тебя… А я не знаю, что говорить завтра. Ты спрашивала, 
страшно ли мне. Да, конечно. Я боюсь боли, но самое главное – боюсь никогда больше не увидеть своих детей. 
- Я не могу вам помочь. – Настя перешла на горячий шепот. – Не могу открыть дверь – там стоит часовой. А если даже представить, что я это сделала, вы же расскажете своим, где мы находимся. И тогда нас всех убьют. 
- Развяжи мне руки. Дальше я все сделаю сам. На тебя даже никто не подумает – обвинят того, кто меня связывал. Я обещаю, что не выдам вас. 
- Нет, нет, я не могу! – Она снова бросилась к двери. Рассудок с сердцем сошлись в смертельной схватке. 
- Прошу тебя. Ты – мой последний шанс. Я никому не причинил вреда, и вас тоже не выдам, потому что здесь ты. Я не поставлю твою жизнь под угрозу. 
Голос Рудольфа казался искренним. Рассудок проиграл. 
- Я оставляю вас связанным. Когда будет нужно, потяните за этот конец. – Настя перевязала узел и вложила край веревки в похолодевшую руку немца. – Вы уверены, что справитесь? Вы все-таки, ранены. 
- У меня нет выбора. Мне есть, ради кого бороться. 
- Только не убивайте часового. – Уходя, сказала она. 
- Спасибо тебе. Я никогда тебя не забуду. 

- Товарищ командир! Товарищ командир! – Часовой Петька с разбитым лицом, с глазами, полными ужаса, бежал к штабу. Солнце только поднималось над сонными кронами, а на траве еще не высохла роса. 
- Что у тебя стряслось? – Степан Савельевич выглядел заспанным и раздраженным. 
- Винтовку… винтовку украли! 
- Кто украл? Ты чего, твою налево, нарезаться успел в такую рань?! – Глаза командира буквально полезли на лоб. 
- Да немец! Сбежал он! 
- Как сбежал? Что ты несешь? Он же связанный был! 
- Так и я видел, что связанный! Жрать ему принес, как вы и говорили, веревка была на месте. А потом он орать начал ни с того ни с сего, я и открыл засов посмотреть. А он дверью меня как приложит! А потом по роже! Только сейчас оклемался. Сбежал гад, товарищ командир! – испуганно и бессвязно затараторил Петька. 
- Это не Настиных рук дело, случайно? – Посетила Степана Савельевича мрачная догадка. 
- Да нет, точно вам говорю. Она ушла, я жрать ему принес, так он связанный валялся, я точно помню! 
- Расстрелять бы тебя, пшено зеленое! До тебя в отряде ни у кого фашисты из-под носа не сбегали! Что стоишь, полудурок?! Всех поднимай, сбор через десять минут! Двигать надо отсюда… Только вот куда?.. 

Дождь, наверное, принимал за пожар густые октябрьские краски, и лил уже пару дней, не переставая. Дороги, на беду немцам и всей их технике, превратились в густую грязевую кашу, ветер, не по-осеннему холодный, уже пробирал до костей. 
В подвале бывшего НКВД было, казалось, еще холоднее. Свет одинокой лампы на столе выхватывал из полумрака лицо офицера СС с длинным шрамом, проходившим тонкой линией почти через весь его высокий лоб. 
- Черт возьми, Зигфрид, я кого допрашиваю сейчас – тебя или его? – он раздраженно указал на пленного, стоящего напротив босиком и без гимнастерки, склонив голову вниз и всеми силами стараясь не упасть и не потерять сознание. – Что он говорит? 
- Не могу перевести, герр оберштурмфюрер. Наверное, какие-то ругательства. 
- Задница у тебя вместо головы, вот ты и не можешь перевести. Скажи ему, что если он не раскроет мне проклятый шифр, или не укажет на того, кто из них сможет это сделать, наша дружеская беседа с ним закончится. 
- Пошел ты… - устало ответил партизан на попытки переводчика сформулировать мысль на ломаном русском. 
- Эта свинья мне порядком надоела… Ганс, где кнут? – Выходя из себя, но все так же лениво, словно между прочим, спросил он услужливого шарфюрера, стоящего рядом со столом. 
Первый удар, шестой, десятый, двадцатый… Желтые круги плыли перед глазами пленного, а крик болезненно резал слух… Он продолжал упорно молчать. Взбешенный офицер сбросил его со стола, на котором его держал Ганс, и продолжил избивать ногами… 
- Ну что, не передумал еще? Кто из вас радист? Кто радист, отвечай! – он склонился над лежащим телом, но не получил ответа. 
- Чтоб ты сдох. – Выдавил из себя несчастный, но не 
сломленный. 
- Хорошо. Мы продолжим. – Эсэсовец с легкостью поставил парня на ноги, но тот обессиленно склонился на стол. – Хочешь присесть? Ты, наверное, устал? Ну ничего, бывает. – Он пододвинул падающему партизану стул. – Ганс! Держи его, чтоб не дергался! 
Вот рука пленного уже в пламени зажигалки… Потом зажата и сломана в двери. Ноги отбиты подкованными каблуками. На шее след от поясного ремня, лицо превратилось в кровавое месиво. Офицер был зол. Парень уже не кричал, а только хрипел, но не предавал своих… 
- Герр оберштурмфюрер! Посмотрите, нашли у одного из задержанных. – Зигфрид, на время отпущенный с допроса на поиски каких-нибудь зацепок в вещах остальных, вернулся каким-то взволнованным. 
- Ну что там у тебя? – Утерев пот со лба и залпом осушив стакан воды, устало спросил он. Но когда переводчик протянул ему часы, он изменился в лице. – Скажи, среди пленных не было девушки? Быстрее соображай, ну! 
- Так точно, взяли какую-то девку. Сейчас в камере сидит, со своими. Развлечься желаете, герр оберштурмфюрер? – Зигфрид улыбнулся то ли натянуто, то ли криво. 
- Язык тебе желаю отрезать, но ты мне пока нужен… Вот что, приведи ее ко мне в кабинет, и возвращайся в допросную. Может, этот расколется наконец… 
- По-моему, вы его убили. – Мрачно заметил переводчик. 
- Вот черт! Ганс! Плесни-ка ему воды! Не может быть, чтобы второго за сутки… 
На партизана вылили целое ведро. Он уже и сам хотел умереть, но сознание и его спутница боль снова вернулись… 

Снова открылась дверь. Девичий силуэт на секунду замер на пороге, окруженный ореолом света, льющегося из коридора, но Зигфрид бесцеремонно толкнул девушку вперед. 
Они смотрели друг на друга – Рудольф и Настя, застыв на несколько мгновений в каком-то оцепенении. Ужас, безмолвный ужас стоял в ее глазах, а слезы сами брызнули, стекая по щекам ручьями и сверкая в тусклом свете лампы. Наконец, офицер пришел в себя и, быстро вытерев руки от крови полотенцем, бросился к ней – той, которая поверила… 
- Максим… - еле слышно прошептала она, устремив взгляд на лежащего бесчувственного и измученного товарища, который еще пару часов назад призывал всех не падать духом и отпускал какие-то глупые шутки… 
Тело сковала внезапная слабость. У Насти подкосились ноги, но Рудольф успел подхватить ее, уводя из жуткой комнаты. 
- Пойдем, моя хорошая, тебе не нужно это видеть. Вот и все, все закончилось. Зигфрид, я тебя пристрелю, как собаку! Я сказал привести ее в кабинет, а не в допросную, идиот! – Он старался говорить тихо, но получалось сдержаться с большим трудом. 
- Виноват, герр оберштурмфюрер! Я не спал двое суток, простите… 
- Просто у тебя задница вместо… Тьфу, да что с тобой говорить, ты и сам знаешь! 
Все плыло перед глазами Насти, как в тумане. Сначала темнота, потом тусклый свет. Лестница, вторая. Слезы не прекращали литься. Ей было безумно противно чувствовать руку Рудольфа, но иначе бы она упала, поэтому не оставалось выбора. Вот и кабинет. Дождь стучит в окно, слышен отдаленный лай собаки. 
- Я… вас… ненавижу. – Сдавленным шепотом проговорила Настя по-русски. 
- Что ты говоришь? Я не понимаю. Подожди минутку, я сейчас. 
Теперь от него больше пахло мылом, чем кровью. 
- Как, все же, непредсказуемы дороги жизни. Я очень рад, что встретил тебя снова. – Рудольф широко улыбался, как будто ничего не случилось, как будто их разговор действительно шел за столиком летнего кафе. – Тебя кормили? Тебя никто не обижал? 
- Я вас ненавижу. – Уже громче сказала девушка, собрав волю в кулак и перейдя на немецкий. 
- Прости меня. Почему-то я часто представлял себе наш разговор… Черт, и куда слова девались?.. Пойми, я должен был тебя обмануть. Ты была моей последней надеждой. – Он судорожно начал рыться в карманах, наконец, протянув ей фотокарточку. – Вот. Мои дети, трое. Я очень хотел жить, Настя. – Он хотел взять ее за руку, но она брезгливо отшатнулась. 
- Максим тоже хочет жить. И все, кого вы убили и еще убьете. 
- У меня такая работа… 
- Знаете, я никогда ни в кого не стреляла. Но если бы тогда узнала, кто вы, пустила бы вам пулю в лоб, не задумываясь… А так я… вас… освободила своими руками! – Она закрыла лицо, не в силах бороться с рыданиями.
Рудольф, не отрываясь, смотрел прямо на нее, все понимая и не в состоянии ничего изменить. А девушка снова подняла глаза: 
- Можно попросить вас?.. 
- Конечно. Что угодно. Я все для тебя сделаю. 
- Не надо пытать меня. Если в вас осталась хоть капля человечности, или благодарности, убейте сразу. 
- Что ты такое говоришь? Я не самый лучший человек, Настя, но я не причиню тебе вреда или боли. Обещал, помнишь? Да и просто не смогу. – На его губах скользнула и тут же погасла тень улыбки. 
- Сможете, не сомневаюсь. 
- Мне очень жаль, что все так… Сейчас я отпущу тебя. Но у меня будет просьба. Вряд ли выполнишь, но все же. Брось эту войну, иди домой, к родне, к добрым людям – куда-нибудь, лишь бы подальше от фронта. Я хочу, чтобы ты осталась жива. Я понимаю, что мои слова для тебя ничего не значат, но пожалуйста, Настя. Сохрани себе жизнь, как сохранила мне. 
Девушка презрительно молчала. А в мыслях ее стоял тот, вроде бы, совершенно другой человек, которому она не так давно помогла. Другой, но с тем же печальным взглядом, не таким, как должен быть у врага… Двери здания бывшего НКВД распахнулись в промозглый осенний вечер. 


Настя не выполнила просьбу Рудольфа. Она погибла весной 1945-го на подступах к Берлину, вытаскивая с поля боя своего 156-го раненого. 
Оберштурмфюрер СС Рудольф Вальзер пережил ее на пять лет, и был повешен по приговору суда. 

Так навсегда оборвались две разные дороги жизни – песчинки в бездне истории. Ведь война, как злобный гений, не терпит провала своих планов и всегда завершает начатое.