Ненависть

1.

Катастрофа случилась в пятницу ближе к вечеру. Страшной силы взрыв выжег все живое на семь километров вокруг, белое пламя сожрало заброшенный завод и гаражи, испепелило пристань, недостроенные бараки для гастарбайтеров и старый супермаркет.
Ринувшись на площадь Счастья, огонь накрыл праздничную толпу, как раз собравшуюся поглазеть как будут жечь бандеро-фашистов. Сгорели все, и зрители и осужденные, прилетевшие брандмейстеры не нашли даже пепла, чудовищная сила все развеяла и подняла ввысь.  Бурый гриб навис над городом, поднялась паника, толпы хлынули к вокзалу, набились в товарные и скотные вагоны, заставив машинистов рвануть прочь, не глядя на расписание. В суматохе пригородная кукушка едва не столкнулась с товарняком, оба состава остановились в чистом поле, не в состоянии разминуться на единственной узкоколейке. Толпа разорвала машинистов добавив их к спискам жертв из двенадцати тысяч погибших и семи тысяч раненых, составленных городской управой.
Жертв могло бы быть много больше, но к счастью взрыв случился в низине за холмом, на территории казенного институтишки, или, как звали его горожане, в доме грамотеев. Взрывная волна ударила в холм, срезав его верхушку, и, отразившись ушла к речке Выгоде и заречному лесу, аккуратно повалив деревья сколь хватало глаз. Гигантский оползень обрушился на избы у подножья холма, похоронив микрорайон Воровкино со всеми жителями, скарбом и скотиной. Городской центр за холмом пострадал меньше, сгорели брошенные казармы, повылетали стекла, сорвало крыши, да обрушилась старая каланча.
Сначала подумали, что фашисты подложили атомную бомбу, но радиации не определялось, и собравшееся у городского головы начальство определило виноватыми грамотеев  из института, назначив следствие. Да только спросить было не с кого. К вечеру,  когда рассеялся дым, на месте института обнаружилась яма, наполовину засыпанная пылью и пеплом. На километр вокруг не нашлось ни одного предмета выше колен прилетевших следопытов. Институт сгинул вместе со всеми обитателями и тайнами.
Ночью в кабинете городского головы собралось начальство и следопыты из сыскного приказа. Их командир, Мавр Петрович Туртыш, энегичный коротышка с зачесанными набок редкими льняными прядями, сверкал налитыми злобой глазками и нервно бегал по кабинету. Городской голова исчез сразу после взрыва, позвонив перед этим секретарше Февронии, и сообщил, что-де будет занят, сославшись на туманные казенные надобности. Туртыш не без основания подозревал, что голова сбежал, и как последний трус бросил вверенный ему город на произвол подпольных бандеро-фашистских банд. При этой мысли Мавр Петрович белел очами, давился ненавистью и  матерно орал на зареванную Февронию. Та рыдала в голос, вытирала фиалковые глаза синим несвежим платком, и никак не признавалась в измене, косясь на сидящего в сторонке тучного Аляпова, что служил при голове заместителем. Тот сперва отмалчивался,  а потом коротко гавкнул на Туртыша, что, мол, справимся сами, а девка тут не при чем, дело ясное, что грамотеи устроили диверсию, и надобно назначить следствие по всей форме. Что же до головы, то если жив - объявится, у него вон терем в три этажа остался и не пострадал вовсе, только стекла повылетели.
Туртыш нехотя согласился и кинулся раздавать приказы следопытам и прочим служивым, что толпились в приемной. Те повиновались бесприкословно, Мавра Петровича уважали, за глаза величая Крутышом или ласково Петровичем. Это он придумал беречь дефицитную солярку и жечь арестованных фашистов напалмом, огромные запасы которого остались от недавней войны. Он же и раскрыл, что подпольные бандеровцы виноваты в нехватке еды, угля и фуража, а недавно организовал облавы, схватив главарей и их пособников. Вот и намедни толпа собралась поглазеть на казнь, уж и напалм приготовили, и вдруг этот взрыв. Хорошо хоть не ушли бандиты от справедливого возмездия.

2.

Как обычно, Володин проснулся затемно. Рядом, разбросав мраморные руки, мирно посапывала Машка. Лунный свет покрыл серебром комнату, сброшенное во сне одеяло, тяжелые груди с черными вызывающими сосками, безупречные бедра, пухлые очерченные губы. - До чего хороша, - подумал Володин, - надо же, беспросветная дура, но наградил Бог красотой. Чудные дела, и угораздило меня влюбиться. - Он поглядел в окно. Пыль улеглась, на небе не было ни облачка, дальние звезды бледнели в утреннем небе. Вчерашний взрыв случился далеко, и окраинный дом, в котором жил Володин, практически не пострадал. Разбилась посуда да выбило стекла у соседей с наветренной стороны.
Володин машинально проверил пульс, ритм оставался ровным и небыстрым, на душе было безмятежно. Открыв холодильник, достал контейнер. В маленьком пластиковом футляре дремало несколько жемчужных пузырьков. Володин умиротворенно вздохнул и сунул контейнер в карман. Перед уходом он коснулся губами Машкиной щеки, та улыбнулась во сне и игриво надула губки. Преодолевая искушение, он сбежал на улицу и быстро пошел к покосившейся телефонной будке. Здесь постояв минуту, Володин собрался с духом и решительно набрал номер полиции. Управа ответила не сразу неласковым голосом дежурного: - Чаво надо? - хрипло спросила трубка. - Я располагаю информацией о вчерашнем происшествии, - спокойно ответил Володин. - прошу соединить меня с ответственными лицами. - А ты сам что за лицо будешь, - грубо осведомилась трубка. - Я до недавнего времени работал в институте биофизики, ну там, где случился взрыв, - пояснил Володин. - Прошу незамедлительно соединить меня с вашим начальством, я располагаю важными сведениями о причинах вчерашней катастрофы. - Трубка захрипела, чмокнула, на время замолчала и наконец ответила сиплым басом. - Сведения, говоришь, имеются. Ты, мил человек, кто будешь и где тебя сыскать? - Володин коротко объяснил и продиктовал адрес, бас заметно повеселел и обещал выслать машину.



3.

Разбитый милицейский фургон пришел через полчаса. Переваливаясь на ухабах и скрипя колодками, он остановился у будки, где, примостившись на старом деревянном ящике, спокойно восседал Володин. Он вздохнул и еще раз проверил пульс. Сердце работало размеренно и ровно, месяцы аутотренинга не прошли зря, да и помогла, сама того не ведая, дура-Машка.
Двери распахнулись и из машины выкатились румяный веснушчатый паренек и крупный сурового вида мужчина, одетый в старую видавшую виды шинель до щиколоток. - Ты, что ль, Володиным будешь, - развязно осведомился румяный. - Ну я, - в тон ему ответил Володин. - А вы ребята, стало быть, из приказа? - Из управы мы, - авторитетно поправил паренек, - Приказных подтянем по надобности. Ну поехали, что ли, - прибавил он хмуря брови на радостном лице, - Майор велел за час обернуться, а тут ни дорог, ни переездов, чисто как после артобстрела, - добавил с таким видом, будто это Володин был виноват в разбитых дорогах.  Суровый посуровел еще более и отворил скрипучую дверь фургона, как конвоир пропуская Володина вперед. Тот забрался внутрь, в лицо дохнуло кислым перегаром грязных тряпок, машинного масла и чужой беды. Машина тронулась, приседая  и скрежеща на дорожных вмятинах, будто одноногий инвалид, прыгающий со ступеньки на ступеньку.
Дорогой Володин думал о превратностях жизни, и как его угораздило  сойтись с дурой Машкой, что едва умела читать и писала с чудовищными ошибками, но была так хороша, безмятежна, весела и упоительно ласкалась. Познакомились они в институте, куда Машка утроилась мойщицей. В тот обеденный перерыв Володин открыл полученную с институтским пайком свиную тушенку. В банке обнаружились одинокие огрызки розового волокнистого мяса, похороненные в месиве белого жира неясного происхождения и почему-то пахнущего кокосом. К тушонке на обед полагалась черствая ржаная булка и толстый осколок шоколада величиной со спичечный коробок. Последнее было предметом особой гордости завлаба Буревича, выбившего дополнение к пайку  "на работу мозга", как именовалась прибавка в официальных бумагах. Шоколад в доппайке был причиной зависти и склок, технари тоже пытались пробить надбавку, но получили полный отлуп. Сам директор полковник Грудный издал указ, где сладость была поименована сверхнормативной, и  трижды упоминалось, что выдается она только группе изобретателей в виде исключения опять же для стимуляции работы мозга.
Кафетерий закрыли еще год назад, и Володин расположился на рабочем столе, сдвинув в сторону тетради с формулами и расчетами. Оставив на минуту готовый обед, он отошел в кухоньку при лаборатории, чтобы налить в бумажный стаканчик белого липового чая. И в этот момент он ощутил взгляд. Трудно описать это чувство, будто кто-то легко коснулся Володинской спины, или теплый ветерок подул ему между лопаток, слегка въерошив волосы на затылке. Взгляд этот не мог быть злым, ибо касание было приятно, и Володин обернулся. В проеме между столом и шкафом с документами пряталась крупная худая барышня, облаченная в фиолетовый линялый халат. Одной рукой незнакомка опиралась на облезлый черенок швабры, ладонь же другой руки судорожно сжимала нечто, что на поверку оказалось Володинским шоколадом. Преступление было налицо, похитительница была поймана с поличным, но при этом оставалась безмятежной, совершенные губы ее раздвинулись в обезоруживающей улыбке, а изумрудные глаза буравили Володина с отменным любопытством.
К ворам в институте относились спокойно, воровали все и всё.  Рабочие тащили дефицитные цемент и краску, технари шурупы и провода, завхоз Быдлаков крал все, до чего дотягивались его заскорузлые желтые когти, от простых карандашей со стола завлаба до шоколада и сметаны из директорской столовой. Главное было не попасться. Пойманных воров ждала суровая кара: порка на плацу у площади Счастья и колодки на неделю, а то и на две. Хорошо еще, если у незадачливого воришки найдутся родственники или знакомые, что будут отгонять любопытных и кормить несчастного чем Бог послал, запихивая в рот закованного между двумя лесинами колодника нехитрую еду. А иначе приходилось довольствоваться гадкой коричневой жижей, что выдавалась раз в день. Тюремщик одним махом выливали черпак похлебки колоднику в рот, а там уж глотай, что успеешь. Так что добрая половина казенный еды оказывалась в пропитанной слезами и блевотиной грязи. Бабам помоложе приказные заголяли исписанные плеткой зады, и малолетняя шпана из Воровки рисовала на них всякие мерзости, а ночами и вовсе пристраивалась очередь.
Но не месть и наказание были на уме у Володина, завораженного веселым блеском зеленых глаз. Шоколад был милостиво оставлен незнакомке и участь его решилась быстро и ужасно. Облизав губы, девица отрекомендовалась Машкой и окончательно покорила Володина, осведомившись низким контральто, не угостит ли он ее папиросочкой. К несчастью, он не курил, но быстро нашелся, и предложил своей новой знакомой встретиться вечером и поужинать институтским пайком.
Это было грубым нарушением порядка. Делиться и обсуждать содержимое спецпайка запрещалось. Состав и качество казенной еды строго ранжировалась среди персонала, рабочим полагалась черная буханка, спичечный коробок крупной серой соли и банка соленой рыбы. Технари получали  тушенку, связку репы и моркови. Завлабам добавляли стакан молока на обед и пачку маргарина на дом. В директорском буфете и вовсе подавались колбаса, сметана, белый хлеб и щи с говяжими мослами, а по праздникам наливали стакан пива. В последние месяцы Володин несколько раз удостаивался приглашения на директорский этаж, его угощал сам Грудный, делился бутербродами, подливая особого разлива водки. Обычная водка продавалась за трудочасы без ограничений, но только после работы.
Так что кормление непрошенной мойщицы Машки было делом рискованным, если не сказать опасным. Но Володин не испытывал тревоги. После нечаянной встречи удивительное спокойствие поселилось в его растревожненном в последние месяцы сердце. Вечером того же дня они встретились в условленном месте, и Володин привел Машку в свою опустевшую после смерти мамы квартиру. Здесь его новая знакомая с замечательным аппетитом истребила намазанную на хлеб тушенку, на случай припасенное крупное зеленое яблоко и пачку сухого овсяного киселя, оставшегося от последнего празника победы. Завершив трапезу, она рукавом вытерла губы и, подняв на Володина чистые малахитовые глаза, низким грудным голосом спросила "Хочешь пососу?".  Володин сначала не понял, а когда понял, опешил, что впрочем никак не повлияло на решительный настрой его новой подруги. 
С того вечера Машка поселилась у Володина. Работу она бросила почти сразу, из дома выходила редко и со временем округлилась на институтском пайке и душистом тминном хлебе, добытом на рынке за Володинские трудочасы. Он пробовал за нею ухаживать, пару раз приносил цветы. Но к подаркам Машка оказалась равнодушна, терпеливо ожидая Володина дома и искренне радуясь мозговым шоколадкам и экзотичной кокосовой тушенке. А с некоторых пор, когда открылась ее удивительная способность успокаивать и утешать Володина, он и вовсе не мыслил своей жизни без этой глупой, раздавшейся и разорявшей его девки. А однажды вдруг понял, что влюблен, что мечтает о ней днем, ищет ночами, и находя, утопает в ней, полный неизъяснимого детского счастья.

4.

Дорога шла по бывшей Мещанской улице недавно переименнованной в проспект Народной Воли. Машина с тяжелым скрипом виляла между налитыми свинцовой грязью ямами, конвойный мужик отмалчивался, зато радостный водитель болтал, не закрывая рта. То он клял дороги, то дороговизну солярки, хвастался, как легко добыл дефицитный керосин у знакомого вертолетчика. Его болтовня не мешала поглощенному своими мыслями Володину, а паренек, распаляясь, переходил на другие материи, мечтая попасть в приказ хоть рядовым исполнителем. - Вот фашисты, суки, ловят их, ловят, ан нет, все едино, глядишь, все новые лезут и гадят. Хорошо хоть разогнали жидов и прижали грамотеев, - пропел он, косясь на Володина. Тот сидел безучастно, разбитая обочина за окном сменилась грязным тротуаром. Ближе к центру народу прибавилось, какие-то завернутые в тряпки бабы вяло плелись прямо по дороге, не давая проехать. Водила, азартно матерясь, гудел сиплым клаксоном, прибавил газу, обдав прохожих струей дорожной жижы. - Заснули, суки, - орал он в окно, - пошевелись, деревня, дома на печи отоспитесь. - И вдруг пожаловался, что намедни, когда теща торговала пирогами у Подола, оползень накрыл ее дом на Воровке. А нынче заявилась к нему на квартиру и завыла, мол, пришла к тебе, зятек, помирать. - Жена-то как увидела мамку, насупилась, молчит и чего сказать не знает, - весело поведал водила, - А я ей в лоб, чего, говорю, заявилась, собралась помирать, так и надо было там, - тут весельчак махнул в сторону Воровки, - под бугром вместе с домом. - На этом месте рассказчик зло заржал, а молчаливый конвоир вдруг заулыбался и просипел, обнажив редкие желтые зубы. - Туда ее, старую суку, и мою бы вместе с ней, чтоб не трындела.
Тем верменем приехали, машина затормозила у серого блочного строения с обшарпанным крыльцом и покрашенными коричневой бурдой наличниками. Паренек повел Володина внутрь по длинному смрадному коридору, и, заметно робея, постучал в обитую синим крашеным железом массивную дверь.   Внутри обнаружился крупный, еще не старый мужчина в майорских погонах с лицом человека неглупого и оттого пьющего. Володин поздоровался и, машинально проверив пульс и дыхание, вновь подумал о Машке. Внутри разлилось спокойная радость, сердце работало ровно. Нашел в кармане контейнер, все было в порядке, плазма не пульсировала и не нагревалась.
Майор Семенов оглядел посетителя, перед ним был тощий, невысокий, но крепкий парень со спокойными серыми глазами и мягкой улыбкой, одет опрятно, воротник сорочки не засален, чистые постриженные ногти, над верхней губой ухоженная щеточка усов. Короче, явный грамотей, подумал Семенов, испытывая к незнакомцу неизъяснимую симпатию. В участке умников не жаловали, начальство наказало им не доверять и, чуть что, трясти по полной. А после вчерашнего взрыва прибегал Крутыш и грозил переселить всех грамотеев в солдатские бараки под конвой и пригляд. Да только где они, казармы-то?  Вчера сгорели в пыль, гвозьди и те расплавились, так что, повременить придеться с переселением пока новые не отстроят, вот только непонятно, кто и когда согласится на стройку, подумал он  почему-то с удовольствием. Вон, и завод, и депо стоят разбомбленные еще с войны, и никто не строит, а тут ради умников и новые казармы? Навряд ли выгорит.
Так размышляя, Семенов зыркнул на часы, до конца работы оставалось менее часа, задерживаться не хотелось, вечером обещали продолжение сериала "Мурка", а тут этот умник. Будто угадав его мысли, парень смущенно улыбнулся: - Не волнуйтесь, - произнес он спокойно, - я вас не задержу. История моя простая и понятная. - И опять Семенов испытал к нему непривычное чувство доверия. Как-то сразу стало понятно, что его гость не лгун, не изворотливый фашист или пропиндоский провокатор.
С недавних пор в управе читали лекции. Последний раз дней пять назад начальник управы полковник Зубок привел важного докладчика, шишку из столичного приказа, рослого, похожего на вышибалу детину. Усевшись в президиуме актового зала, гость бухнул об стол огромными распаренными, точно у прачки, лапами, с опухшими суставами и широкими синюшными ногтями. Лекция получилась короткая, но познавательная. Приезжий поведал, что столичная братва обманула всех недругов и злопыхателей, и теперь нас кругом боятся, так что, все будет хорошо. Отвечая на вопрос, чего ждать дальше, он авторитетно сообщил, что внешний и внутренний враг разбиты, жиды и умники разбежались еще до войны. - А кто не удрал, тех похватали, - с ухмылкой на опухшей роже поделился докладчик. - Сразу после первых боев за Астану и капитуляции Чимкента столичный папа наказал всю пятую колонну постоить в одну шеренгу и отправить маршем на Анадырь. Некоторые и ныне там, пасут белых медведей, ну из тех, кто дошел и кого свои же не съели, -  под смешки из зала закончил докладчик.
Семенов хорошо помнил то время. Хватали всех без разбора, включая, по мнению майора, совершенно непричастных граждан. Забрали соседа-музыканта, запойного пьяницу и отца трех распутных девок от двух спившихся жен, взяли начальника и инженеров вагоноремонтного цеха и Коваленко, главврача больницы, где работала его жена Анюта. Она тоже была из грамотных, выучилась на медсестру, но ее не тронули, а с арестом начальника и вовсе повысили до главной. Анюта и поныне руководила больничным хозяйством с сестричками, фельдшерами и старухой-акушеркой.  Прибегал довольный Крутыш, объявил Коваленко бандеровцем и подпиндосником, но главврача было жалко, был он нормальный мужик, хоть и грамотей из бывших.  Когда Семенов, в ту пору еще капитан, вернулся с первой войны, Коваленко легко и быстро вытащил из его бедра осколок мины, чего не сумели фронтовые докторишки, комиссовавшие его по ранению и отстранившие от службы. А двумя годами позже, применив неведомые и очевидно пиндоские пилюли, вылечил от крупа дочку Семенова Зинку.
Семенов тяжело вздохнул. Нет, не решился он тогда возразить Петровичу, замолвить словечко за Коваленко. Вспомнил, верно, Никитку Поречника, заступившегося за городского инженера-электрика Булавского и застреленного рассвирипевшим Крутышом прямо на заседании в рабочем кабинете.
Взляд майора уперся в сидевшего напротив Володина. -Так что у вас, - он осведомился подчернуто вежливо. - По телефону вы сообщили, что располагаете важной информацией о вчерашней катастрофе. - Ну да, - отозвался Володин. - Именно так, причиной взрыва стало мое изобретение.

5.

- Псих, - решил было Семенов. В последнее время зачастили сумасшедшии, особенно после того, как закрыли психодиспансер в заречном пригороде. Одного такого недавно взяли у станции при попытке спереть мешок картошки. Спасибо, что не прибили, когда он понес про космические лучи и вечный разум, что будто бы повелел ему принести еды сегодня до полуночи. Вечный разум диктовал свою волю несчастному твердым голосом с легким восточным акцентом, и, как позднее выяснилось, принадлежал соседскому дворнику-армянину, снарядившему умалишенного на промысел.
Нет, не псих, уж больно уверен и спокоен был его гость, слишком ухожен и опрятен, а в глазах жило не безумие, а нега. Тем временем Володин продолжил свой рассказ.
Несколько лет назад, еще во время первой войны, возникла идея создания безлимтного источника энергии для команд космических сил. - Эх, были тогда такие силы, - с тоской подумал Семенов, - с ракетами, спутниками, средствами дальней разведки и наведения. Еще до первой войны. Все погибло, и люди, и техника, и специалисты, не вернуть, не воссоздать. - переживал он, слушая Володина.
- Я тогда как раз закончил аспирантуру по биофизике и вышел с идеей создание биологических накопителей, а может быть даже и производителей энергии. Ведь каждый живой организм производит небольшое количество электричества. А что если создать живую ткань, которая не только производить, но и накапливает энергию. Эдакий органический аккумулятор, способный обеспечить простые потребности в космосе, обогреть экипаж, запитать приборы, осветить помещения. Так родилась идея Плазмы.
В бытность в армии и позднее в управе Семенов сталкивался с техникой, приходилось копаться и в БТРах и в служебном УРАЗе. Идея аккумулятора в космосе была ему понятна. Да и какая разница, что там налито внутри, кислота или плазма. Слышал майор и про КПД, но это уже понимал смутно, вспоминалось, как один из позднее арестованных инженеров сетовал на низкое КПД двигателей местного производства, что, мол, рычит и не едет, а все больше греется. - Правильно, - обрадовался Володин. - биологические системы имеют самый высокий КПД, свыше 40 процентов, в двигателях и другой технике он ниже в разЫ. Ну вот мы и придумали накопитель биоэлектричества, работающего от внешнего источника энергии, например солнца или, как растения, в результате поглощения углекислоты. Но все оказалось намного интереснее.
Производимые живой тканью элетротоки очень малы. Но накопление их приводит к формированию вполне ощутимого потенциала. Нагревается контейнер, а если касаешься вещества слегка пощипывает пальцы. Однажды я обнаружил, что биогель в одной из пробирок нагрелся намного сильнее остальных, контроль показал накопление значительного заряда. Однако, ни на следующий день, ни в дальнейшем данный феномен не воспроизводился. Мы уже махнули рукой, посчитав это ошибкой измерения, когда внезапно эффект повторился, да так, что сгорел пластиковый контейнер и крепко шарахнуло током лаборантку Пелагею. А после опять молчок, ровная температура, минимум электричества. Стали ломать голову и внезапно меня осенило: сгоревший контейнер стоял с края ближе всех к двери в комнату лаборантов. В тот день Пелагея разругалась со своим ухажером, тот уходил в армию и заявился крепко потдатым, грубил, полез обниматься. Барышне это не понравилось. В общем, дошло до драки, прибежала охрана, скрутила и вывела дебошира. Так вот, в тот день я впервые понял, что Плазма заряжается от биотоков окружающих ее людей, и чем сильнее эмоции, тем мощнее заряд.
Стали экспериментировать. Приводили актеров, те ломали комедию, рыдали, хохотали, грозили, но получалось плохо. Искусственные страсти не интересовали Плазму. Потом начались бои и появились первые убитые. Погиб муж нашего завлаба, сгорел в танке к северу от Киркука. Извещение пришло на работу. Завлаб Вера Александровна была очень сильной и нестарой женщиной, с красивым лицом и роскошными черными волосами. Прочтя письмо она побелела, и, не произнося ни звука, заперлась в своем кабинете. Никто не посмел ее тревожить, а она вышла минут через сорок, такая же бледная и совершенно седая. Вскоре после этого прибежала Пелагея: - Скорей! Скорей! - кричала она.   Мы бросились в манипуляционный зал, четыре контейнера с гелем кипели, толстые термостойкие стенки плавились и кривились как фильмах ужасов. Кто-то пытался измерить температуру, но градусник лопнул через секунды после погружения. Так родилась Плазма. На следующий день нас засекретили.

6.

Семенов ловил каждое слово, не глядя на часы и позабыв про "Мурку". Нет, Володин не был психом, все, им рассказанное, похоже, даже очень похоже на правду. Вот только как доложить Крутышу? Опять ведь начнет орать про фашистов и вредителей и, чего доброго, замочит пацана. А паренек то золотой, таких надо охранять и беречь от приказных костоломов. Володин меж тем продолжил свой рассказ.
Лабораторию перевели в институт биофизики, что до вчерашнего дня стоял за горой, а ныне превратился в пыль. Директор полковник Грудный космосом не занимался, да и вообще мало чем интересовался. Его главным времяпрепровождением были бесконечные разговоры со столичной братвой, "терки" как он их называл. В науке директор разбирался слабо, и, осуществлял общее руководство, следил за дисциплиной и режимом. Володину сразу дали понять, что хоть задача у него государственная и важная, поблажек не будет, и жить он будет как все. Война не располагала к спорам, Володин принялся за работу, выводя новые, более чувствительные виды Плазмы. Удалось заказать огнеупорные керамические контейнеры. Плазму поместили в изолированное помещение, экранированное от элетро и радиоволн. К сожалению, это не помогло. В течение года Володину и его новой группе удалось вывести сверхчувствительный гель, который собирал биотоки и обиженного грузчика Тимофея, и алкоголика-грубияна Федора, и двух работяг, затеявших драку из-за пропавшего кулька сахара.
После первой атомной бомбардировки столиц большинство сотрудников потеряли близких и Плазма взбесилась. Тогда же произошел первый взрыв. Погибла несчастная Пелагея, последовавшая за Володиным на новое место. Прошел год как они делили не только работу, но и ночлег. Мама уже тяжело болела и была рада, что у сына устроилась личная жизнь. Пелагея неумело, но преданно ухаживала за Володиным, помогала с мамой, ночами училась, мечтая экстерном сдать университетский курс физики.
Странным, а может быть и закономерным образом, Плазма успокаивалась, когда Володин и Пелагея были рядом. Беда случилась когда она осталась одна. При замере потенциала в одном из контейнеров в зал ворвалась делегация во главе с секретчиком Добрушиным и еще какими-то столичными чинами. Один из них был пьян и орал что-то про окопавшихся фашистов, террористическое подполье, предателей-умников, осевших в университетах и институтах.  Взрыв испепелил комиссию, Добрушина и Пелагею, в пяти смежных комнатах рухнули стены. Слава Богу, выдержали капитальные балки главных перекрытий здания.
Комиссию по следам катастрофы возглавил лично  Грудный, его взрыв скорее обрадовал, чем огорчил. - Правильной дорогой идешь, товарищ, - похвалил он Володина, еще не оправившегося от потери Пелагеи. - Создано грозное оружие, способное дать достойный ответ врагам отечества. Столичная братва поздравляет с успехом, - и, поймав угрюмый взгляд Володина, по-отечески добавил, - Не грусти, парень, страна несет тяжелые потери, но мы не согнемся, и погоним врага прочь от священых рубежей отчизны. - Где они нынче, эти рубежи, - злобно подумал Володин. Связи со столицей уже не было, равно как с большинством фронтов и гарнизонов. Первая война катилась к финалу.
Последующий год институт, как и вся страна, сидел на голодном пайке.  В марте умерла мама. Володин окунулся в работу, стараясь приходить домой ближе к ночи, а убегать рано с утра. Плазму разделили на микропорции, стараясь уменьшить ее чувствительность и горючесть. И еще Володин понял, что между ним и Плазмой установилась связь. Его огорчение, раздражение или злость приводили гель во взрывоопасное состояние, Плазма бурлила и наливалась нехорошим лиловым соком. Спокойствие и радости, которых случалось слишком мало, умиротворяли Плазму, комочек на дне пробирки оставался холоден и недвижим, не играл цветами, и напоминал капли серебряных жемчужин. В тоже время он окончательно пришел к неутешительному выводу, что сильнее всего Плазма реагирует на отрицательные эмоции. Гнев, ненависть, боль и скорбь превращали ее в ежесекундно готовый взорваться рычащий кипяток. Володин занялся аутотреннингом. Ежедневно он вспоминал худшие дни своей жизни, гибель Пелагеи, смерть мамы, седую Веру Александровну, багровую морду вечно орущего телеагитатора Курилева, покровительственные разговоры Грудного, что в последнее время повадился зазывать Володина на директорский этаж, поить водкой и рассказывать скабрезные анекдоты. Учился дышать, давил гнетущую тоску и боль, успокаивал тяжесть на сердце, что не проходила со дня маминых похорон. Постепенно тренировки дали о себе знать, пульс оставался ровным даже когда Грудный, дыша в лицо перегаром, интимно делился, как в бытность в армии всем взводом насиловали пленных чеченок. Волнение не исказило его лица, даже когда новый секретчик Бурый объявил, что де сомневается в его, Володина, благонадежности, и не он ли сам устроил взрыв в лаборатории, чтобы спрятать улики и убить свидетеля Пелагею. В ответ Володин усмехнулся и ошарашил бдительного товарища вопросом, уверен ли он в своей собственной благонадежности, и не является его фамилия Бурый попыткой спрятать истинную фамилию Коричневый, что как известно, является цветом фашизма.  Секретчик стушевался и с тех пор Володина избегал, хоть и копил злобу, о чем свидетельствовала реакция Плазмы, стоило только ему оказаться поблизости. В итоге, Володин настоял, чтобы Бурый не смел приближаться к лаборатории, впрочем тот и не рвался, явно опасаясь разделить судьбу своего предшественника.
Пришли новые времена и новые войны. В последние месяцы в институте прошли рейды по выявлению неблагонадежных. Сотрудников сгоняли на политинформации, при входе в институт повесили плазменную панель, по которой шли круглосуточные пропагандистские программы, вживую транслировались публичные казни и пытки. Ревущие толпы требовали крови изменников, бледные фашисты молили о пощаде, их горящие тела дергались на эшафотах.
Зачастили лекторы из столиц. Один из них удивил Володина подробной классификацией внешних и внутренних врагов, объяснив, что помимо бандеро-фашистов, за которыми стоят евро-фашисты и жидо-фашисты, существует еще и азиатская ветвь, представленная терро-фашистами на Ближнем Востоке и сино-фашистами в Японии и Китае. - Но самыми коварными остаются бандеро-фашисты, - настаивал лектор, тщедушный дядя с одутловатой харей и затекшими бесцветными глазками. - Подпиндосники и бандеро-фашисты затаились в подполье, живут как все и могут быть внешне неотличимы от нас с вами. Сино- и терро-фашистов можно определить по мордам, а эти прикидываются своими, особенно их много среди грамотеев. Верховный папа и столичная братва наказали зорко следить за умниками и отличать тех из них, что приносят пользу, от скрытых подпиндосников. Володин поймал себя на мысли, что он, видимо, пока относится к отряду полезных умников. Хотя с течением времени и молитвами Бурого сотоварищи может быть вполне зачислен в зловредное племя фашиствующих грамотеев. 

6.

С появлением Машки самочувствие Володина улучшилось, в его жизни появилась радость и уже не требовалась максимальная концентрация для укрощения Плазмы. Стоили гелю возмутиться и пойти фиолетовыми пузырьками как Володин вспоминал изумрудные глаза и тихое дыхание своей подруги, легкое прикосновение ее крупной, правильной формы ладони, касание упругих налитых медом и страстью губ. И в мгновение ока капризная Плазма успокаивалась и обращалась в россыпь серебряных виноградин, мирно лежащих на дне контейнера. Господи, спасибо за дивный дар любви, что озаряет мир, смиряет тоску и боль потерь.
Грудный, похоже, о чем-то догадывался, в шутку называя Володина укротителем огня. И правда, с тех пор как Володин стал сам исполнять все лаборантские обязанности, в отделе больше не было эксцессов, Плазма вела себя спокойно, несмотря на войну и потоки ненависти, льющиеся с телеэкранов. Так было до недавнего времени, но неделю назад случилось непредвиденное. Институт посетила очередная комиссия во главе со столичным чином, главой нового комитета по идеологии и пропаганде. Означенный начальник был недавно переведен в столицу с Кавказа и был знаменит постоянными восхваленими верховного папы. Попав в институт,  он первым делом потребовал размещения телеэкранов на всех этажах и в лабораториях, подняв крик и обвинив Грудного в близорукости и потаканию врагам. Директор струсил не на шутку, и уже на следующий день началась установка оборудования. Два транслятора разместили в Володинской лаборатории. Попытка объясниться окончилась неудачей. Хуже того, на утро радостный Бурый сообщил Володину, что по приказу столичного главка, биоматериал будет разделен и размещен в нескольких специальных хранилищах по всей стране. Сообщая эту новость, Бурый приседал и пришептовал, что выдавало крайнюю степень волнения, и Володин заключил, что видимо не обошлось без какого-нибудь высокого начальника, а то и сам верховный папа отдал этот безмозглый приказ.
Через неделю в лаборатории заработали телевизоры, какая-то безумная тетка с трясущимися губами орала, что грамотеям надо запретить иметь детей. Упитанный деятель твердил, что евро-фашисты приняли закон, разрешающий людоедство. Показали четыре казни и два митинга, требующие атомного удара по Сантъяго и Мадриду. Плазма вела себя неспокойно, меняла цвет, то и дело вскипая сиреневыми пузырьками. Потребовалась максимальная концентрация. Под вечер, Володин понял, что силы его на исходе и вырубил трансляторы, обрезав контактные провода и уничтожив блок питания и усилители.
Наутро случился скандал, испуганный Грудный лепетал невнятное, мобилизованные технари принялись за ремонт, обрадованный Бурый помчался докладовать кому-то наверх про вражескую диверсию. В то же утро Володин подал заявление об уходе, последнее, что он услышал, покидая институт, как бригадир технарей рапортовал о скором восстановлении телевещания. А после обеда был взрыв.

7.
Семенов молчал. Плазма? Биоматериал? Какая-то склизкая жижа и такой взрыв, что разнес полгорода. - Сколько же там было материала? - Не выдержал он. - И зачем пришел, сидел бы тихо, все было бы шито-крыто. Там даже головешек не осталось. - Недоверчиво спросил он, глядя в бесстрастное лицо Володина. - На хранении оставалось около двадцати трех литров Плазмы,  - спокойно ответил тот, - Мощность взрыва двух литров может достигнуть пятнадцати килотон,  что аналогично бомбе в Хиросиме. - Что!? - побелел губами Семенов.  - Мощность вчерашнего заряда соответствовала приблизительно литру Плазмы. - спокойно продолжал Володин. - А это значит, что эти идиоты успели вывести часть материала. Бог знает, куда они его отправили, но завтра, или через неделю, или месяц будут новые взрывы, может быть в десятки раз сильнее. Вот поэтому я и здесь. Эти кретины не понимают, с чем имеют дело, а я знаю как, я умею держать Ее в повиновении.
Володин в упор взглянул на майора и легкая улыбка озарила его лицо. - Да, кстати, тут еще это. - Он разжал ладонь и Семенов увидел небольшую прямоуголную плошку, на дне которой покоились две жемчужные капли. Одна из капель вдруг оживилась и перетекла в середину контейнера. Внутри майора загустел и разлился мертвый холод. - Здесь всего два грамма. Я вижу, вы испуганы, - усмехнулся Володин, - эта она реагирует на ваш страх. Но не бойтесь, я держу ее под контролем.
За дверью послышался чей-то крик и топот многих ног. Семенов побледнел еще больше. Случилось то, над чем он думал последние полчаса и чего не хотел и боялся. Дверь распахнулась от удара снаружи, и в кабинет, сверкая полными мутной влаги глазами, влетел Туртыш, свита приказных ввалилась следом за хозяином.  - Эй, Семенов, - заорал он с порога, - Говорят, тут у тебя фашист явку с повинной оформляет. - И, обращаясь к Володину, пропел. - Ну что, сучий потрох, это ты город взорвал, гнида? - При этих словах жемчужные капли оживились и забегали по плошке. Семенов сделал слабый жест рукой, и, не сводя глаз от контейнера пролепетал, - Тише, Петрович, не шуми. - Ты что, майор, охренел, - от души удивился Крутыш, - О чем базаришь, или может выгораживаешь!? - При этих словах его лицо сложилось в нехорошую улыбочку. - Заткнулся бы ты, дядя, - спокойно сказал Володин. - У нас тут душевный разговор, требует тишины и мира. А ты орешь, как петух на погосте. - От такой наглости Тертыш побелел глазами и запнулся, а свита обмерла и охнула. - Чте-е-е?! - секунды хватило и Мавр Петрович сверкая бельмами взвился к Володину, размахивая мелкими острыми кулачками. Выросший между ними майор, схватил Крутыша в охапку, шепча одними губами, - Не надо, Петрович, не сейчас, тише, тише, уймись... - Да ты на кого брешешь, падла, да я тебя, блеааать, - бесновался Туртыш, - Хмара, - скомандовал он свите, - неси паяльник, я тебя, пидора, научу родину любить...
Ему не дано было окончить фразу. Бледный Володин сидел без движения, его взгляд был прикован к прозрачной капсуле, где пузырилась, билась о стенки и кипела лиловая жижа. - Да будьте вы все прокляты, - наконец произнес он и закрыл глаза.  Ослепительный свет, родившись неоткуда, заполнил все вокруг.

8.

Вдалеке бухнуло, зазвенели стекла. Машка нехотя приоткрыла изумрудные глаза. За окном над крышами поднималось рыжее облако. - Опять фашистов жгут, - подумала она, сладко потянувшись.  - Вот беда. - и улыбнулась безмятежно. Ни страха, ни ненависти не шевельнулось в ее душе.