Зеркало

... Дело было так: моя  Женька взяла и купила два билета на "Зеркало". На себя и на меня. Пойдём, Янецка, приобщимся. Хули нам тут в маразм общежитский погружаться, мы в культурной столице мира находимся, зря что ль? Разумеется, Жека. Пошли.
 
Смотрели – смотрели, смотрели – смотрели. Чушь какая-то. Полная галиматья. Какой-то парень в начале, чёрно – белое кино, тужится, тужится, тужится. И наконец: – "Я могу говорить. Я могу говорить!"
 
Непонятно откуда и для чего взявшиеся испанцы, танцуют, разговаривают, ссорятся. И так весь фильм. Никакой последовательности. Ни что не из чего не вытекает. Женщина в шали – великая и прекрасная актриса Маргарита Терехова – сидит на верхней жерди забора; налетает, как перед грозой, ветер, волной приминая луговые травы.

Вслед за порывом ветра появляется прохожий – гениальный актёр Солоницын, говорит женщине непонятную ерунду, подсаживается к ней на изгородь, перекладина переламывается, они падают. – Как приятно упасть вместе с интересной женщиной. Отчего, к чему? Какой-то бред собачий.
 
Стеклянный кувшин, до краёв налитый пульсирующим молоком, вдруг обрушивается вниз. Белое молоко в рапиде растекается по дощатому полу деревенского дома. 
 
Снова дует ветер, опрокидывая разные предметы на белой скатерти дачного стола, стоящего под открытым небом. Мальчик младенческого возраста замедленно убегает в дом, увязая в сгустившемся потемневшем воздухе.
 
Какая-то старуха благородной внешности глядит из большого прямоугольного зеркала на молодую женщину. Что всё это значит? Под звуки классической музыки (Бах) та же самая старуха созывает по именам своих внуков, проходя в свете закатного солнца под очень прямыми соснами, которые медленно стынут в лиловой дымке предвечернего тумана. Ну, и? 
 
Выйдя из кинотеатра, мы посмотрели друг другу в глаза, и дружно рассмеялись - потому что ни - че - го не поняли в расхваленном фильме. И отнюдь об этом не печалясь домой пошли. То есть в родное общежитие.
 
На следующий день в гости зашел Сафонтьевский. "Ленинградский урод" - так их называет Седлаченко. Говоря это, она имеет в виду традиционный для питерцев сильный перекос в сторону рацио. Стремление любую гармонию разъять алгеброй. Все растения назвать латинскими именами, отнять запах у живого цветка, все чувства объяснить по Фрейду – Маслоу – Лоренцу, переловить всех бабочек и прошпилить их иглой Адмиралтейства. У неё большой зуб на ленинградцев. Она считает их снобами.

У меня, если что - нет. Я не считаю. В каждой избушке свои погремушки, и питерские не самые плохие. Мой родной Прямом Рог по самые уши увяз в махровом жлобстве, и это то, чего я, действительно, не могу выносить.  . 
 
- Ну как фильм, девчонки?

- Да никак. Ничего не поняли.
 
Сафон задумался и выдал тираду в лучших традициях журнала "Сеанс". Что-то про "иррациональную трактовку", "глубинный экзистенциальный смысл" и ещё какие-то сложномудрозакрученные слова. Сейчас дословно уже не вспомнить, но смысл его речи сводился к тому, что он, Сафонтьевский, всё понял в  киношедевре великого режиссёра и рекомендует нам посмотреть фильм ещё один раз. Вдруг у нас всё же получится понять со второго захода.
 
Шпильку "ленинградский урод" засунул мастерски. Нам с Курпечихой стало досадно. Скорее даже не досадно, а взял азарт. Заинтриговались. Как это так? Что мы, слабоумные что ли? У нас же. Ого - го. Чем мы хуже его? И пошли во второй раз. Разбираться.
 
Ну и всё. Непонятно по какой причине на этот раз всё получилось. С первой же минуты фильм властно взял каждую за сердце и повел неведомо куда. В этом месте должно быть описание внезапного скачка «точки сборки», но точных слов для такого в русском языке найти невозможно. Наркоманы похожее называют «приход». Ненаркоману понять эту лексему невозможно. Ограничусь приблизительным.

Тёмное сообщение вдруг стало кристально прозрачным, ясным до последней безупречно выверенной интонации. Рвущие душу на части разборки художника с самим собой стали нашими личными разборками. Он демонтирует там  себя по кирпичику и заново складывает. И проделывает эти манипуляции на невероятно честном уровне. Какая – то запредельная степень невранья. Как перед смертью.
 
Про красоту каждого кадра можно и не вспоминать. Рафинированное эстетство Тарковского - визитная карточка любого его фильма. Он, кажется, физически не в состоянии снять некрасиво.
 
Особенно мне там нравится влажное пятно от чашки, медленно, на глазах, исчезающее со столешницы – невероятные звуки, сопровождающие это зрелище, останавливают сознание.
 
Или вот это место: мальчик бежит сначала в одну, потом в другую сторону, когда дверь дома, к которому они с матерью пришли выменивать фамильные серьги на картошку, внезапно распахивается. Да там всё. Нет ни одной случайной детали. Поразительная точность интонаций. И как туда - как родные - легли стихи Арсения Тарковского, отца режиссёра; без них фильм, наверное, был бы просто другим.

Эта керосиновая лампа, которая хлопает несколько раз, прежде, чем погаснуть. Рассыпавшаяся мелочь, и то, как мать с сыном её собирает по монетке: - "Ну почему всегда, когда торопишься...?" Горящий сарай: - "У соседей пожар, только не орите". "Я могу говорить! Я могу говорить!" - в самом начале. И... Нет, ну, пересказывать словами кино - бессмысленное занятие.

Там всё работает на одно – вышибить табуретку «Я» из под ног вовлечённого в действо зрителя. Каким образом это можно было так сделать? Уму непостижимо.
 
Один мой друг считает, что подобным образом фильмы снимать нельзя. И то, что из всех фильмов Тарковского мне больше всего нравится именно «Зеркало», которое даже и не фильм вовсе, а гениально визуализированый невроз – свидетельство против меня. Одного перекрученного может понять только другой, такой же перекрученный. Не знаю. Возможно, он прав.
 
Мы вышли из кинотеатра с ощущением некоторой ошеломлённостью во всех частях тела. Пошли в Летний сад. От кинотеатра «Аврора» на Невском до него было недалеко. И там с нами случилось, как это я сейчас понимаю, двойное сатори. Двойное в том смысле, что мы его пережили одновременно.
 
Женька молча смотрела на меня, я – на неё. Необходимость в словах полностью исчезла. Мы находились в едином состоянии, одном на двоих. Едином для всего мироздания. Протяжно созерцая Женькино лицо, её играющие глаза с восточным эпикампусом, её чувственно – целомудренные губы, её гладкую кожу, ладно обтягивающую компактное тело, отчётливо видимое в жёлтых лучах садящегося солнца (стояли белые ночи), я понимала: с нами обеими сейчас происходит нечто, после чего мы уже никогда не будем прежними. Сказать – «они были молоды и прекрасны» – ничего не сказать.

Они были боги. Или на некоторое время стали существами богоравными. Смерти нет. Есть только одно бесконечное ликование, погружённое в волшебный раствор голубого, зелёного и золотого. И ещё присутствовало на заднем плане отчётливое ощущение: «Никогда не забуду эти минуты».
 
Всё подтвердилось. И в кость оделось.
 
С чем же можно сравнить это переживание? Наверное, с получасовым ментальным оргазмом, ежели таковой возможен в природе. Мы сидели на скамейке Летнего сада – который сам по себе вполне волшебное место - и всё пространство вокруг нас, всё, до единого атома, наполнилось смыслом. Прошелестел ветер - этот звук вошёл в ухо, как музыка. Раньше только читала про «музыку сфер», «пение райских птиц» или «ангельские арфы». Теперь я знаю, что Именно описывается этими метафорами.
 
Было ли оно “радостным»? Нет, нет и снова «нет». Просто – «светлым». Если можно подобрать какое-то слово для обозначения описываемого состояния.
 
Радость предполагает какое-то преодоление. Напряжение. Погоню за чем-то, не дающимся в руки и облегчение от обладания вожделенным. А в нашем сидении на летнесадной скамье поблизости от проглядывающих меж липовых листьев беломраморными скульптурами, принимающими посильное участие в свершающемся таинстве, не было и намёка на достижение цели. Обладание? Вожделение? Холодно, ещё холоднее. 

Свет не криком зовёт людей. Свет зовёт человека светом. Вспомните, что происходит с сознанием, когда среди промозглого осеннего дня вдруг разверзается дыра в тучах, и из прорехи расходящимся веером лучей являет себя солнце. Точно спящий ребёнок вдруг улыбнулся.
 
После мы ещё не то четыре не то пять раз ходили на "Зеркало". Выучили наизусть весь звукоряд до такой степени, что, не имея возможности смотреть фильм дома – в те баснословные времена видеомагнитофоны были у редких счастливчиков, им все завидовали – включали кассету с записанной звуковой дорожкой «Зеркала» и «смотрели» глазами памяти. Между прочим, весьма успешно.
 
Сейчас-то, конечно, я давно не шизую по этому кино в такой сильной степени. В моём возрасте центральная нервная система становится уравновешенней. Тем не менее в адрес Андрея Арсеньича до сих пор питаю сильнейшие чувства личного свойства. Надеюсь, с грехом пополам удалось объяснить, на каких основаниях.
 
Ещё кое – что. Мне было двадцать лет тогда, и так случилось, что примерно года на два я  полностью погрузилась в размышления о Тарковском. Его уже не было к этому времени на свете.

Это было похоже на любовь: засыпаешь с Его именем в голове и просыпаешься с ним же. Со мною приключилось маленькое помешательство на тему Тарковского, если так можно выразиться. Что-то вроде мономании.

Девочки – фанатки сходят с ума по своим кумирам, воображая себя их подружками. Реальные мальчишки, которые рядом, их не устраивают – они же Реальные.
 
Но со мною тогда происходило другое. Меня не отпускало желание понять его Душу, понять полностью. Откуда он взялся, о чём думал, как видел мир. Узнать, как знают близкого человека, друга, брата. Пересмотрела все его фильмы, перечитала все интервью.
 
Выяснилось, кстати, насколько трудно «Зеркало» ему далось. Тарковский очень долго не мог смонтировать отснятый материал, чуть ли не четыре месяца ходил кругами, бегал по потолку. Весь извёлся, отощал, впал в ужасное состояние. Некую внутреннюю истерику. Думал, уже ничего не пролучится. Как заколдовали.

И вдруг – кажется, во сне – внезапное озарение. Неразрешимый пазл сложился.
Разо­м, как на ладони, внезапно встало перед ним единственно правильное решение. Все эпизоды выстроились в один ряд и приветливо на него посматривали – бери нас тёпленькими, вот он, фильм, вот. Готово уже всё, только протяни руку.  Подобные вещи с художниками часто происходят, я знаю.
 
В общем, когда уже седьмой круг по этому стадиону наматывала - снится мне сон. Ой, смешно. Прям как в романе.

Находясь на пике своего тарковскоманного наваждения, увидела как-то одно интересное сновидение: на бархатной подложке, которым устилается во сне внутренняя поверхность век, возникло светлое несфокусированное пятно. Оно медленно увеличилось, приближаясь, стало резким и трансфрмировалось в реальное объемное лицо Тарковского. Наши взгляды встретились, и неописуемая лучезарная улыбка на несколько секунд озарила его черты. Так улыбаются бодхисаттвы, наверное. Видение исчезло. Дальше пошла обычная сномуть разная.
 
Некоторое время спустя, добравшись до книги воспоминаний о Тарковском, которые собрала и выпустила его сестра, в главке, написанной Маргаритой Тереховой, читаю описание точно такого же её сна. Мы увидели одно и то же. Полное совпадение во всех деталях.
 
Такой вот интересный феномен. Могут двум разным людям присниться одинаковые сны?
 
Наши отношения развиваются, между прочим. Он, наверное, уже не в состоянии изменяться,(этого не проверить, так говорят духовидцы), а я пока ещё жива. Блымаю очыма, вдыхаю - выдыхаю. Засыпаю - просыпаюсь, катаюсь на велике, иногда во что-нибудь врезаюсь. Пребываю, одним словом, в своём персональном домике из костей, мышц и покровных тканей. Поэтому всё время куда-то двигаюсь. И трансформируется моё отношение к миру, к себе. И к Андрею Арсеньичу, разумеется.

Недавно посмотрела видеозапись Тонино Гуэрра. Они дружили, общались. Великий итальянец снимал некоторые их беседы на плёнку. Тарковский в том ролике разглагольствует перед камерой о кино и любимых режиссёрах. Ну и выпендривается же он там. Позёр! Не говорит, а вещает. Корона, корона на голове! Андрей Арсеньич в образе гения. Хм. Гений в роли гения. В этом столько юмора.
 
- И этому хлыщу я отдала лучшие годы жизни?_(смеюсь).
 
Он – что? Он был хоть и не совсем обычным, но Живым человеком, со всеми прилагающимися слабостями. И  сильностями.

Кстати, вы знаете, у него есть внебрачный сын? Когда шли съёмки «Жертвоприношения», случился роман с одной из. Там, в съёмочной группе. Так что сейчас в Швеции ходит по земле уже вполне сформировавшийся молодой человек с именем Александр, плод страсти роковой. А.А. признал его своим сыном, и семья Тарковских тоже его признала. Они поддерживают хорошие отношения.
 
Ещё вспомнила интересную одну вещь. Когда будущий великий режиссёр работал в геологоразведочной партии на Севере, с ним произошёл один мистический случай. Дело было так. А.А. во время перехода через тайгу пришлось расположился на ночлег в нежилом доме. Эти избушки северные охотники ставят для своих нужд в отдалённых глухим местах специально. В тайге так повелось, иначе не выжить. В них всегда можно найти запас соли, спичек, необходимых продуктов. Тот, кто ночевал последним, обязательно что-то оставляет для следующего. Взаимовыручка такая.
 
Ну, вот. Улёгся спать и вдруг громовой голос слышит: "Быстро уходи отсюда!" Он подпрыгнул от неожиданности. Что за чертовщина? А голос снова: "Быстро уходи!" Андрей не понимает, что происходит. И тут невидимый ангел как рявкнет в самое ухо: "Вон отсюда! Ну же! Бегом!". 

Тарковский пулей выскочил наружу, и через секунда на избушку рухнула стоявшая рядом столетняя лиственница. Проломила крышу, всё там внутри смяла. Если бы он остался внутри, мы бы сейчас не имели возможности обсуждать фильм "Зеркало". Видимо, его реально вели. Кто-то вёл. Кому-то Оччень нужно было, чтобы прект "кинематограф Тарковского" был реализован.
 
...И крамола на закуску. Пересматривала недавно «Жертвоприношение» - некогда тоже сильно потрясшее, и когда пошли титры, обнаружила внутри головы мысль, которая мне не понравилась. Мысль вот какую:
 
«Ну и что? Ну, был такой замечательный человек, Андрей Арсеньевич Тарковский. Жил, снимал фильмы, испытывал разнообразные эмоции, страдал, радовался, зачинал детей и всё такое. Провёл насыщенную, трудную и интересную жизнь, сделал пять картин, которые признаны большинством экспертов киношедеврами. А какое это имеет отношение к мне, к моей собственной жизни?
 
- Да никакого"!
 
Кто-то хитрый шепчет в ухо: «Милые бранятся – только тешатся. Ниччо. Скоро снова помиритесь».

                * * * * *

Ниже коммент от моего давнишнего ЖеЖе френда sa_sha_s и мой ответ на него. Мне показалось, что привести их в качестве постскриптума публикации будет уместно.

Sa_sha_s:

Хм... Это очень трогательно, но сатори-то пережили вы. Вы испытали сильные эмоция - но что именно их вызвало? Как-то, понимаете, лакуна между "мы пошли на фильм" и "я поняла, что никогда не забуду эти минуты". А между?

Даже не знаю, что сказать. Давайте обсудим что-нибудь второстепенное, может, раскручу вас этим и на что-то более существенное.
Например. Вы обратили внимание, что выразительное средство фильма - нарочито, невиданно запутанная композиция. Обычно бывает наоборот. Есть содержание, а композиция его структурирует. Здесь же, можно сказать, нет содержания в отвлечении от композиции. Если запутанный узел фильма развернуть - он станет изложением весьма банальной фабулы с избыточным содержанием вставных эпизодов. Его неимоверно сложная композиция - и есть, в сущности, его содержание. Все психологическое напряжение фильма, все его осколочно-фугасное воздействие, разрывающее сознание, обеспечено композицией. Такое впечатление даже, что можно было бы использовать другой сходных материал при той же композиции - и действие было бы таким же...
Только я не могу объяснить, к чему я это все говорю. Возможно, спровоцирую вас сказать что-то менее эмоциональное и более конкретное про ваше восприятие фильма...

Я:

Боюсь, что это безнадёжная затея.
Почему? Как? Каким способом? Художник достигает эффекта изменения сознания у своего зрителя. Ни один нормальный художник не сможет этого объяснить. Творчество менее всего поддаётся логическому анализу. И слава Богу.

И для чего это нужно? Всё равно воспроизвести не удастся. Даже когда ставят опыты в физике, у разных экспериментаторов в одних и тех же условиях разные результаты получаются. ...Это всё из за торсионных полей ))) Герман говорил (Анатолий), что когда смотрел "Жертвоприношение", плакал. Смотрю, грит, и понимаю всё - как сделано, откуда свет, раскадровка, операторское положение, вплоть до марки камеры - и плАчу.

Ну, колдун он, этот Андрей Арсеньевич. С нечистой силой, не иначе, знался. Или с чистой.

А тот, на кого чары не действуют, смотрит на заколдованных с недоумением и пытается, сто раз произнеся "изюм", почувствовать сладость во рту.

Если у меня появятся какие-то более конструктивные соображения, непременно поделюсь ими с вами, Саша Сэ.

Но только мне не хочется размышлять о том, каким способом переставляю ножки - вдруг бегать разучусь? Чур меня, чур.

20 сентября 2011


 ©Моя сестра Жаба