Мухтар

«…Дяденька, дяденька, не надо, дяденька…»

Ромке – девять. Почему не послушался родителей не выходить за деревню? Тогда они вдвоём, с другом Толькой, выехали за деревню на велосипедах, преодолев «запретную» черту – туда одним нельзя! В хребет велосипеды несли на себе. Сверху, с хребта, деревня выглядела маленькой, окружённая со всех сторон сопками, была похожа на чайную чашку. Долго смотрели сверху, забавно – дома как игрушечные, искали, где чей дом.
Рядом с друзьями – верный Мухтар, маленький, вёрткий, с короткими лапами и загнутым колечком хвостом. Два года назад Ромка нашёл в лесу, недалеко от деревни, слепой пищащий комочек, больше похожий на маленького крысёнка, чем на щенка. Принес домой, сам выпоил, выкормил. Мухтар платил своему спасителю любовью. Утром, несмотря на погоду, провожал до школы и все уроки лежал возле школьного крыльца, положив голову на лапы и дожидаясь друга. Его знали все дети. И если вдруг Мухтара не оказывалось возле крыльца – значит, Ромка не пришел.

Толька, швыркая носом, заявил, что дальше не пойдет, а то от мамки получит, и ему, Ромке, не советует. Ромка, убирая с потного лба светлый чуб, сощурил узкие синие глаза на дружбана.
– А-а-а, струсил! Струсил, струсил! Трус, я знаю!
– Кто, я?! – Толька покраснел – верный признак, что друг задел за живое.
Пацаны побросали велосипеды и схватились врукопашную. Ломая и приминая багульник, покатились с горы, раздавая друг другу тумаки. И Мухтар тут как тут, так и норовит тяпнуть Тольку за мягкое место. Ромка победоносно уселся на лежащего на спине приятеля.
– Моя взяла!
– Да ладно тебе, уже и пошутить нельзя! Только до Былырушки и назад. Быстро, ага? – Толька преданно заглянул в глаза дружку. Сели на велосипеды и вперёд, вниз с хребта, в противоположную от деревни сторону. Летящий как на крыльях велосипед, ветер в лицо, самые верные друзья рядом, свобода – это ли не счастье?
Съехав с хребта, спустились в долину и поехали к Былырушке. Речка небольшая, но в этом году, после снежной зимы и дождливой весны, была полноводной. Обычно вода в ней всегда чистая, как слеза, все камни видно и гольянов. Сегодня Былырушка вздыхала, урчала, неся тёмную, грязную талую воду.

Друзья подъехали к речке, уселись на берегу. Хорошо сидеть, глядя на воду, не думая ни о чём, просто так сидеть и молчать. Километрах в десяти от речки была кошара; как из-под земли вывернулось стадо баранов и пошло прямо к друзьям. Гнали стадо два чабана, один из них как-то косо держался в седле, то и дело норовя упасть. Чабаны подъехали ближе, Мухтар насторожился (он не любил пьяных), вскочил и залаял, а потом неожиданно кинулся под ноги одной лошади, оскалив зубы. Лошадь встала на дыбы и чуть не скинула пастуха.
– Ах ты, сучья морда…, – дальше последовала отборная матерщина, чабан выхватил из-за спины длинный кнут и начал бить им Мухтара. Собака крутилась на месте и визжала, потом жалобно заскулила и, поджав хвост, побежала к пацанам. Разгорячённый мужик не собирался останавливаться, он подъехал к ним, стоявшим с открытыми ртами – настолько быстро всё произошло, что пацаны ничего толком не поняли.
– Вы чё здесь, сученята, делаете? Чья падаль? – и он указал кнутом на Мухтара. Второй чабан сидел на лошади и смотрел за баранами, не проявляя никакого интереса к происходящему, он был более трезвым.
Ромка сел на землю, обнимая Мухтара. Из рассеченного уха собаки капала кровь, шкура на морде как-то нелепо свисала на один глаз. Мухтар скулил и жался к Ромке.
– А, твоя, значится, тварь… – чабан размахнулся и ударил Ромку по плечу кнутом, тот успел закрыть лицо, кнут больно стеганул по рукам.
Второй чабан что-то прокричал первому, Ромка не слышал, что. Потом первый вытащил длинную палку с петлей на конце и, ловко схватив Мухтара за шею, поднял над землей. Собака задергала лапами.
– Дяденька, не надо, дяденька, отпусти Мухтара! – завыл Ромка и, вторя ему, размазывая сопли и слезы по щекам, заплакал Толька. Ромка подбежал к лошади, уцепился за грязный сапог чабана: «Отпусти, отпусти, пожалуйста, Мухтара, дяденька!»
А чабан захохотал, оскалив щербатый рот. Хохотал долго, до икоты, потом слез с лошади, держа Мухтара в петле на палке, вытащил верёвку, накинул на шею и подвесил собаку на ветке одиноко стоявшей на берегу березы. По телу Мухтара прошла судорога и он затих, вытянувшись струной. Какая-то сила подняла Ромку, он побежал прямо на чабана, боднул его головой в живот, тот, не устояв на ногах, упал, а Ромка прыгнул на него, вцепился зубами в ладонь и прокусил. Чабан взвыл. Он бил Ромку свободной рукой по голове, по телу, пытаясь освободиться, а тот не мог разжать челюсти. Теплая кровь наполнила рот. Второй чабан бежал к ним, размахивая руками, и кричал. Подбежав, с трудом оторвал Ромку, крикнул «Бегите!»
Ромка опомнился не сразу, стоял, как вкопанный, глядя, как два мужика катаются по земле. Толька тряхнул его, они схватили велосипеды и побежали. За спиной ещё долго слышались маты, крики и вопли. Домой добрались к вечеру.

И Ромка замолчал. Замолчал надолго, на целый год. О том, что случилось в тот злополучный день, родители узнали от насмерть перепуганного Тольки. Отец ездил к чабанам, Ромка слышал, что его обидчика увезли в больницу на скорой. Оклемавшись, чабан написал заявление в милицию на отца, а потом забрал, дело замяли.
Куда только мать не возила и не водила Ромку – и к врачам в город, и к бабкам-знахаркам, он молчал. Пропустил год учёбы в школе. Пытался говорить, но вместо слов раздавалось только мычание. Заговорил неожиданно, когда отец принёс, пряча на груди под фуфайкой маленький слепой комочек, похожий на Мухтара.

Начало девяностых… Ромке девятнадцать.
Длинный стол, уставленный вкусной едой. Зарезали с отцом бычка, поросёнка на проводины в армию. Мать с тётками постарались – котлеты, голубцы, позы, холодец; мясо - жареное, печёное; свежие салаты, заготовки с огорода. Мужикам – самогон, женщинам и девушкам – «красненькое». Тёплое плечо Ленки рядом, так бы сидел и сидел. Первый поцелуй и тихий шепот «А будешь ждать?», а в ответ такое же тихое: «Конечно, буду!». Раскрасневшаяся мать и ее любимое
«В этот вьюжный неласковый вечер
Когда снежная мгла вдоль дорог…»
И после, с другого конца стола, от отца с мужиками:
«Темная ночь.
Ты, любимая, знаю, не спишь…»
Душевно они посидели. А на следующий день, в обед, отец отвёз на машине в райцентр Ромку и ещё двух пацанов.

Потом был город, учебка, очень скучал по дому. В первый же день в учебке написал одно письмо домой, а второе – Ленке. Через месяц – поезд во Владивосток, пацанов с деревни разбросали по разным частям. Потом плыл на пароме. Первый раз увидел море, там много чего было в первый раз. Кормили квашеной капустой три раза в день – варёная, жареная, просто вымоченная. Забыл вкус мяса. Там впервые, с пацанами, поймали кошку, убили, ободрали, зажарили на костре и съели. Потом частенько так поступали, очень хотелось есть.
Домой писал, что всё хорошо, кормят «как на убой» и дедовщины нет, как-никак, моряки!
Бесчинства «стариков» начались сразу же.
Удар под дых…
«Ты что-то сказал, салага? Мой унитаз, руками мой, какая тряпка?»
Еще удар…
«Ты что-то сказал? Нет? Это хорошо!»
Однажды Ромка не выдержал, ударил со всего маху кулаком в лицо «деду». Пятеро били потом друг за другом. Умело били, чтоб следов не осталось, лицо не трогали. Отцы-командиры не должны ничего знать и видеть.
«Ты что-то сказал, салага?»
А пацаны из роты стояли, пряча глаза и переминаясь. Хотелось крикнуть: «Как же так, пацаны? Как же так?!!! Где же «морское братство»?» Били всех, не только его, просто так, ни за что. Особенно буйствовал Свирепый. Говорили, что он – сын генерала, и, чтобы спасти его от тюрьмы, отец отправил сына в армию. Свирепый кололся несколько раз в день, где он брал наркоту – никто не знал. Его боялись все – и «дедки», и «салаги». Даже с младшими офицерами он был на короткой ноге. Пацаны понимали, что Свирепому всё равно, и если что – никто не поможет.
В один из вечеров он особенно разошёлся. Досталось всем, попавшим под тяжёлую руку. Матерясь, Свирепый вытащил за шкирку самого щуплого и тихого пацана, приковал его за руки наручниками к батарее, долго издевался на глазах у всех, а потом накинул на шею «салаги» ремень…
Ромка увидел на столе нож, оставленный кем-то из «дедков». Какая-то сила толкнула его вперед, он схватил нож, перед глазами всплыло лицо хохочущего чабана, удавившего Мухтара, а в ушах раздался детский крик: «…Дяденька, дяденька, не надо, дяденька…»
Ромка ударил Свирепого ножом в спину, вогнав по самую рукоятку.
Свирепый падал, повернувшись к Ромке, и тот впервые увидел его вмиг протрезвевшие глаза и удивился чему-то человеческому, промелькнувшему в них – то ли сожалению, то ли недоумению…

…Домой Ромка вернулся не скоро.