Волонтер тарутинских баталий

1.

- Эй, барчук, сабелька-то вострая?

Барчук важно глянул на ехавшего мимо мужика на телеге и поправил:

- Не сабля, а шпага.

- Вона! – продолжал веселиться мужик.

Этот хорошо одетый мальчик с тонкой и короткой сообразно росту, но, однако, самой настоящей шпагой на боку уже позабавил его, когда неожиданно вынырнул на обочину дороги из-за молодой ели. Крестьянин огляделся и подивился:

- Да ты никак один?

- Один, – подтвердил мальчик, и голос его слегка дрогнул.

Мужик придержал свою лошаденку:

- Откуда ж ты здесь взялся?

- Отстал от своих.

Крестьянин подметил, что барчук не напуган, но все-таки ему одному неуютно.

- Мне к армии надо. Сказывают, тут она где-то, – продолжал мальчик.

- Ты что жа, солдат, аль ужо генерал? – не удержался от новой шутки мужик.

Мальчик принял самый гордый вид и сердито спросил:

- Знаешь, в какой стороне армия, или нет?

- Слыхал кой-чего. Садись, поищем.

Крестьянин подвинулся, барчук с радостью забрался на телегу, и лошадь неспешно потянула ее дальше.

- Как же ты от своих-то отстал? – продолжал любопытствовать мужик.

- Да просто, – пожал плечами мальчик. – Ехали себе. Вдруг пальба. Такая кутерьма началась… Я и отбился.

- Из Москвы, что ли, ехали?

- Из Москвы.

Мужик понимающе кивнул и вздохнул:

- Бедная Москва! Мало, что Бонапартий в ней сидит, так еще и погорела… – Потом опять спросил: – А звать-то тебя как?

- Георгий.

Вообще так его звали редко, в основном, перед чашей с причастием в храме. Мама, к примеру, звала его Жоржинькой, а сестра – Юрчиком, за то, что он мог вывернуться после любой проделки, ловко соврать и избежать наказания. Он и теперь сказал доброму мужику не всю правду. Гром пушек, грохотавший накануне, манил Юрчика словно магическое заклинание, хотелось тоже биться за Отечество. Да еще один из попутчиков сказал, что армия близко. На ночлеге Юрчик, не смыкая глаз, лелеял мечту оказаться в нашем войске, и на рассвете, пока все еще спали, сбежал.

Дядька вез его домой, к матери, в Орловскую губернию, что само по себе было, пожалуй, неплохо. Юрчику хорошо и нескучно жилось дома все десять лет от рожденья. А когда его старшая сестра Вера собралась замуж, стало еще веселее. Однако не сразу. Сначала Юрчику пришлось вынести муку каждодневных гуляний по саду в компании сестры да ее жениха, поскольку тот еще таковым не являлся и вдвоем их матушка не отпускала. Во время этих прогулок Вера и ее избранник тихо говорили о чем-то, а Юрчик от скуки сшибал палкой сосульки или кидался шишками в весенние лужи. И отплатить за страдания он мог только когда ехидно возвещал сестре: "Твой Хрусь-хрусь прикатил!" Как взрослый серьезный мужчина, каким Юрчик считал себя, он презирал амурные дела. Да и избранник сестрин совсем ему не нравился: не юноша уже, не пугало, конечно, но ничего примечательного. Шутит, надо признать, хорошо, только редко. А главное, если в начале бесконечных гуляний "голубки" еще обращали внимание на Юрчика, в прятки играли, в снежки, то под конец совсем про него позабыли и бросили погибать от скучищи. Но, наконец, у Юрчика появилась возможность отыграться. Хрусь-хрусь посватался, получил согласие и сразу отбыл в армию. Так вот, перед самым отъездом жениха Юрчик случайно увидел прощание "голубков" в саду. Они целовались! Тем же вечером мальчик шепнул на ухо сестре: "Чего это Хрусь-хрусь присосался к тебе, как пиявка?" Вера вздрогнула и густо покраснела, а мальчик понял, что настал его час веселиться и с той поры принялся дразнить сестру: то складывал губы трубочкой и чмокал; то грозил, когда сестра делала ему замечание: "Вот я расскажу про вас маме"; то просил Веру научить его целоваться и так дальше в том же роде. В ответ на все это сестра только плакала. И Юрчик тешился в волю, убежденный в собственной правоте. Но мама, которая пока не знала, почему брат взял верх над сестрой, приняла сторону Веры. Начались суровые выговоры и наказанья. Тогда Юрчик решился объявить войну женской половине семьи. Однако силы оказались неравны (больной отец – не в счет), и Юрчика сослали к крестной, в Москву. Все бурное лето 1812 года, когда армия французского императора Наполеона Бонапарта вторглась в пределы России и началась война Отечественная, Юрчик провел в Первопрестольной, слушая нудные нравоучения. А как пришло известие о приближении неприятеля к Москве, то следовало бы уехать оттуда. Но именно в тот день Юрчик, лазая по крыше сарая, подвернул себе ногу. Щиколотка распухла, крестная перепугалась, а Юрчик нарочно долго охал и изображал полнейшую невозможность ходить в надежде дождаться прихода наших войск. Крестная все же опомнилась и стала собираться в дорогу, а крестника с дядькой отправила вперед. Однако мальчик по-прежнему не желал удаляться от театра войны. Он вновь принялся жаловаться на боль в ноге и стонал так убедительно, что дядька решил приостановиться, хотя французы уже хозяйничали в Москве. Дней десять маленький барин и дядька провели в первой попавшейся деревне, пока опять не двинулись в путь. Теперь вот Юрчик остался один.

Поначалу мальчик этому очень радовался и бодро шел, как ему казалось, в направлении давешней пальбы. Потом забеспокоился, что здешних мест не знает и армию не найдет. Но сидя рядом с веселым мужиком, он снова ободрился. Всяких разных опасностей Юрчик не боялся, потому что совершенно их себе не представлял.

Они ехали сквозь желтеющий лес. Строй деревьев пронизывали косые лучи солнца, клонившегося к закату. Скоро стало смеркаться. Грянула стрельба, громче и отчетливее, чем накануне, из чего Юрчик заключил, что едет, куда задумал.

- Вон как тут непокойно, – проговорил мужик и поглядел на своего спутника с сомнением: действительно ли ему нужно в такое опасное место?

Но решить этот вопрос он не успел: сзади послышался топот копыт. Обернувшись, крестьянин и Юрчик увидели пятерых всадников в синих французских мундирах, стальных кирасах и касках с медными гребнями да с черными плюмажами из конского волоса, свисавшими ниже плеч.

- Господи, отведи напасть! – тихо взмолился мужик и растерянно добавил: – Делать-то чего?

- Езжай, как ехал, – приказал Юрчик.

Собственно, больше ничего, по его мнению, не оставалось. Убегать глупо – догонят. С дороги не свернешь – по бокам лес стеной, а бросить телегу и скрыться в этом лесу – хоть и самое разумное, но слишком уж на заячью повадку похоже.

Французы быстро приблизились и окружили телегу, а их командир, молодой чернявый офицер, строго спросил на своем родном языке:

- Кто такие?

Он явно был удивлен, увидев на мужицкой телеге, рядом с возницей, мальчишку в синем фраке, добротном плаще и цилиндре, в высоких блестящих сапогах и при шпаге. В ответ на прозвучавший вопрос Юрчик спокойно отозвался на отличном французском (спасибо учителю, месье Дюбану!):

- Я своих догоняю. А вы куда едете?

- Тоже к своим, – улыбнулся молодой офицер. Он решил, что Юрчик – его соотечественник, да еще, судя по наряду, сын кого-нибудь из высших командиров. – А отчего же с вами нет никого?

- Представьте, они потерялись, – ответил Юрчик.

- Мы тоже, – опять улыбнулся француз. – Хотели покороче проехать и сбились. Здешние названия не то, что запомнить, произнести невозможно.

- Именно так, – поддакнул Юрчик.

- А вы знаете, куда едете?

- Вот этот поселянин знает, клялся довезти.

Француз недоверчиво глянул на мужика и предложил:

- Позвольте к вам присоединиться и сопроводить?

Юрчик хотел было отказаться, но подумал, что это покажется подозрительным, и согласился:

- Буду весьма вам признателен.

Вся компания вновь тронулась в путь, известный только, пожалуй, мужику-крестьянину.

- Зачем мы их тащим с собой? – еле слышно пробурчал он.

- Однако, экипаж у вас… – в это же время проговорил француз, и Юрчик с раздражением подумал: "Всем сегодня охота острить". Вслух же он сказал:

- Что же делать? Какой подвернулся, – и, чтобы лишить француза возможности спрашивать, стал задавать вопросы сам: – Мое имя Жорж. А ваше?

- Тоже Жорж! – поразился тот новому совпадению. – Выходит, у нас с вами один святой покровитель.

- Выходит. А императора Наполеона вы видели? – Это и в самом деле было интересно Юрчику.

- Конечно. А вы разве нет?

- Нет еще. Какой он? Правда, маленького роста?

- Правда. Но все-таки повыше вас. Очень подвижный и деятельный, невероятно смелый и удачливый в бою. Всегда под пулями и не был ранен. Чума египетская тоже его не взяла. Сила духа его кажется безграничной. Одним словом, победитель во всем! А взгляд! Император так смотрит на вас, будто все про вас знает.

Глаза молодого человека блестели восхищением и преданностью. Было ясно, что беседа в таком духе могла бы продолжаться еще долго в сильно сгустившихся сумерках. Но мужичек вдруг радостно вскрикнул: "Свои!" – и со всей силы стегнул вожжами лошадь. Телега рванулась вперед. Тут же Юрчика оглушили пистолетные выстрелы, метившие в вылетевших из-за поворота русских драгун, коих было полдюжины, тоже с гребнями на касках, только плюмажи на них щетинились ершами. Французы стали отбиваться, тихая дорога огласилась звоном клинков, возгласами, ржанием лошадей. Но все это раздавалось уже позади Юрчика, так что он, обернувшись, жадно вглядывался в дерущиеся тени и среди общего шума различал крик французского офицера:

- Не бойтесь, Жорж, я вас не оставлю!


2.

Юрчик сидел на поваленном ветром сухом стволе дерева возле драгунского обер-офицера. Ночной лес совсем не казался страшным из-за серебристого света луны, заливавшего поляну, пофыркивания лошадей и негромких голосов драгун, перевязывавших раны. Мальчик уже рассказал свою историю в такой же вариации, в какой ее слышал подвозивший его мужик. Тот, в свой черед, тоже поведал, что с ними приключилось. Теперь русский офицер решал судьбу французского. Двух его кирасиров убили в схватке, двоим удалось бежать, а он, раненый, был захвачен в плен. Свою ошибку в отношении Юрчика Жорж понял, когда услышал, как бойко тот говорит по-русски, и теперь сидел, опершись спиной о толстую старую березу, грустно глядел перед собой и зажимал правой рукой рану в левой, но кровь все равно текла сквозь пальцы и капала в траву.

- Перевяжите и его чем-нибудь, – приказал наш обер-офицер, приняв решение.

Один из драгун под ворчливые протесты крестьянина снял с него хороший широкий кушак и довольно ловко замотал французу руку прямо поверх мундирного рукава. Во время этой процедуры Жорж морщился, но не проронил ни звука. Только глубоко вздохнул, когда перевязка закончилась. А мужичек плюнул, вернулся к телеге и, обиженный, уехал восвояси.

- Сударь, вы были введены в заблуждение и искренне пытались помочь этому юнцу, – сказал по-французски Жоржу наш офицер. – Я не воспользуюсь вашей благородной ошибкой. Вы свободны. Отдайте ему лошадь, – прибавил он по-русски, обращаясь к своим.

Французу подвели его коня и вернули палаш.

- Благодарю вас, сударь, – поклонился Жорж.

Он не ожидал подобного снисхождения и был очень рад свободе. Но на Юрчика взглянул сурово и проговорил:

- Ваш французский язык превосходен, мой друг. Примите мои поздравления.

Потом сел в седло и ускакал в темноту.

- Ну а с тобой что мне делать, мой друг? – со вздохом обратился драгунский офицер к Юрчику. – Куда ты, говоришь, направлялся?

- В Орел.

- Далековато. Кто ж тебя туда теперь повезет?

- А не надо туда, – живо возразил Юрчик. – Отвезите меня в армию. Там у меня сестрин жених. Он уж придумает, как со мной быть.

- Сестрин жених, говоришь? Кто таков? – спросил обер-офицер, явно заинтересованный предложением.

- Дядя Сеня.

- Отчего же дядя? – удивился офицер.

- А он старый.

Юрчик пытался звать жениха сестры дедом, но как-то сам собой дед изменился в дядю.

- Старый, говоришь? А фамилия? Чин?

Мальчик округлил глаза и вскинул брови.

- Неужто не знаешь? – опять подивился офицер. – В твои лета можно бы, кажется, знать…

Юрчик молчал.

- Ваше благородие, намаялся ж парнишка, – позволил себе вступить в разговор драгун, делавший перевязку Жоржу. Растерянный вид мальчика разжалобил его. – Ведь сколько претерпел! Отдохнет, отоспится, авось да и вспомнит.

- Возможно, – задумчиво протянул офицер и сделал последнюю попытку добиться от Юрчика каких-либо подробностей о "дяде": – в мундире-то ты его видел? Каков мундир у него?

- Не видел я мундира.

- Так откуда ты знаешь, что он здесь, в первой Западной армии?

- Крестная сказывала, – ответил Юрчик.

- Хорошо. Поедешь с нами, а там видно будет.

Драгуны сели на коней и поехали шагом. Юрчик отправился с ними верхом на захваченной у французов лошади. Мальчик был совершенно счастлив и пережитым приключением, и тем, что направляется в настоящую армию. Там, он не сомневался, будет еще интересней.

Отряд вброд перебрался через речку и достиг арьергарда русских войск. Как ни взбудоражен был Юрчик ожиданием невероятных событий, усталость все-таки брала над ним верх. Он засыпал прямо в седле и непременно упал бы с лошади, если б ехавший рядом драгун не поддерживал его. Наконец, полусонного Юрчика сняли с коня и устроили у уютно согревавшего костра. Мальчик поплотнее завернулся в плащ, подложил руку под голову и крепко уснул прямо на земле.


3.

Проснулся Юрчик оттого, что его трясли за плечо. Это был вчерашний драгунский обер-офицер.

- Вставай, – сказал он, видя, что мальчик разбужен. – Я доложил о тебе генералу. Он хочет видеть тебя.

Протирая глаза и усиленно отгоняя остатки сна, Юрчик шел за офицером мимо костров, над которыми пыхтели большие котлы, и солдат, собиравшихся есть. Когда провожатый остановился, Юрчик, немного робея, увидел перед собой генерала, его золотые эполеты и алмазные звезды орденов.

Арьергардом русских войск командовал Михаил Андреевич Милорадович. Мальчик тут же признал его по портрету, который показывала крестная. Столько рассказов о доблести и благородстве этого человека слышал Юрчик, так часто звали Милорадовича "рыцарем без страха и упрека", что черты его лица прочно врезались в мальчишескую память. Теперь они ожили, и Юрчик с замирающим сердцем узнавал русые кудри, большой заостренный нос, тонкие губы и легкую улыбку, игравшую на них. Улыбка эта относилась не к появлению Юрчика, а к какому-то иному событию, которого генерал заметно ждал и предвкушал. Ясными голубыми глазами Милорадович глянул на мальчика и весело произнес:

- Бог мой! Так вот этот герой, что не боится французов?

- Чего их бояться? – звонко ответствовал Юрчик.

- Так-так, храбрец. Вспомнил фамилию родича? – тут же поймал его на слове генерал.

Юрчик снова округлил глаза и вскинул брови. И так ловко он изображал полнейшее неведение и удивление, что отпадала всякая охота допытываться.

- Нет? А свое-то прозвание помнишь?

- Георгий Ильин.

- Может, ты врешь мне, Георгий Ильин?

- Не вру, ваше высокопревосходительство! Вот чем хотите поклянусь, что у сестры моей Веры есть жених и тут он, в первой армии.

Милорадович принял серьезный вид и произнес:

- Тогда клянись: пусть кабиасы защекочут меня до смерти, если я лгу.

При начале фразы Юрчик приготовился было повторять, но потом насупился и поджал губы.

- Ладно, не дуйся, – засмеялся Милорадович. – Коли не врешь, так отыскивай родича пока здесь, а при первой же возможности отправлю тебя к главным силам. И если не найдется родственник, сдам на руки еще кому-нибудь.

Юрчик вздохнул, потому что предпочел бы остаться у Милорадовича.

- Надо бы здесь за тобой приглядеть, – продолжал генерал. – Препоручим-ка тебя моему дворецкому, вот.

Решив вопрос с Юрчиком, Милорадович обратился к драгуну:

- Известно ли вам, подпоручик, отчего Неаполитанский король пальбу ночью устроил?

- Об сем не слышно ничего, ваше высокопревосходительство.

- И ладно. Теперь что-то тихо… – с сожалением проговорил Милорадович.

Юрчик сообразил, что лучше не мозолить глаза генералу, отошел немного и уселся на расстеленной рогожке. Генеральский дворецкий через минуту подал гостю миску гречневой каши. Юрчик с большим аппетитом набросился на еду, но почти тут же оторвался и спросил дворецкого:

- А правда, что твой генерал в атаку сам первый ходит?

- Правда, – подтвердил дворецкий. – Где жарче всего – там и он. – И отметив, как вспыхнули глаза мальчика, с готовностью продолжал: – Наш Михайло Андреевич сам не скучает и другим не дает. Вот, к примеру, у италийского Бассиньяна. Неприятель теснил, мы отступали, а Михайло Андреевич взял в руки знамя да с двумя ротами ударил на врага в штыки и сам рубился так, что саблю сломал. А вот еще: в Альпах забрались на гору, а спуск крутой, почти стена отвесная, у подножья – французы. Солдаты встали: "Как нам спуститься?" Михайло Андреевич им: "А так", – и покатил вниз, как ты зимой с горок катаешься. И весь наш Апшеронский полк за ним покатил прямо на неприятеля, как ком с этой самой горы.

Тут появился адъютант и доложил Милорадовичу:

- Ваше высокопревосходительство! Неаполитанский король наступает! По большой проезжей дороге и в обход нашего правого фланга.

- Бог мой! Наконец-то! – заметно оживился Милорадович.

Через минуту он уже восседал на гнедой английской лошади и оглядывался, как магнит, притягивая к себе старших офицеров арьергарда: пехотных, кавалерии и артиллерии. Юрчик за несколько шагов слышал его густой бас:

- Восьмой пехотный корпус – на большую проезжую дорогу. Вон на тех высотах разместить конную артиллерию. Вся кавалерия – в первой линии. Четвертому и седьмому пехотным корпусам стать позади, у реки…

Полки русского арьергарда двинулись на назначенные для них позиции. И Юрчик выбирал уже, к какому примкнуть, когда дворецкий бесцеремонно дернул его за шиворот:

- Куда собрались, батюшка? Не велено.

- А что мне, тут сидеть? – возмутился Юрчик. – Я ж так ничего не увижу!

- Михайло Андреевич велел сидеть тут, – строго сказал дворецкий.

Мальчик почувствовал, что спорить бесполезно, незаметно удрать не удастся, а при малейшей попытке к бегству этот суровый слуга еще чего доброго привяжет его к дереву. Юрчик смиренно вздохнул, и дворецкий немного сжалился над ним.

- На-ка вот. – Он вынул из кармана небольшую зрительную трубу и протянул Юрчику.

- Генеральская? – восхищенно спросил тот.

- Генеральская при генерале, – важно произнес дворецкий. – А эту я для себя приберег.

Юрчик взял трубу, раскрыл во всю длину и стал глядеть в нее на окрестности. Сначала он видел лишь поросшие лесом холмы, светлую полосу дороги, четко маршировавшую пехоту. Потом отвлекся на сороку, пролетевшую от одной компании деревьев к другой. Пока Юрчик гадал, какие новости понесла птица, на дороге показались колонны неприятеля. Это был авангард французских войск под командованием Неаполитанского короля Иоахима Мюрата, которому Наполеон велел преследовать русскую армию. Французов встретил орудийный огонь. Со своего места Юрчик отчетливо видел, как стреляют наши пушки, хлопочут возле них артиллеристы, а ветер носит белые облачка дыма. Французы попытались поставить и свою батарею, но очень неудачно: слишком близко от русских, отчего их ядра улетали дальше, чем нужно. А нашим пушкарям, прицелившись получше, удалось разбить у них три орудия.

В другом месте, у леса, Юрчик видел, как наши гусарские полки рысью атаковали кавалерию противника, и тут же на его фланги налетели из леса казаки. Противник дрогнул и обратился в бегство.

Там, где находился Юрчик, не было опасно. Ветер доносил до него лишь грохот выстрелов, от которого замирало сердце, и лишь запах пороха, поэтому Юрчику очень хотелось оказаться ближе к месту боя. Он припомнил, как дома на полу играл в деревянных солдатиков, расставлял их и вел в атаку. Полки генерала Милорадовича были теперь так далеко, что размерами не превосходили его игрушечные. Только они были живые, и бой был самый настоящий! И Юрчику хотелось стрелять из настоящего ружья или пушки, скакать верхом на казацкой лошади, размахивая саблей, хотелось биться с неприятелем и побеждать…

Вечером все стихло. Русский арьергард остался на прежнем месте, у Спас-Купли, а французы расположились с другой стороны этого села. У костров все разговоры были только о дневном деле. Юрчик намеревался слушать их до самого рассвета, но сил не хватило. Мальчик и не заметил, как заснул, свернувшись клубочком на шинели заботливого дворецкого.


4.

Первое, что услышал утром Юрчик – это бодрые команды к построению. Он сел и долго наблюдал, как становятся пехотные полки, как гарцуют драгуны и гусары. Потом спросил дворецкого:

- Смотр, что ли, будет?

- Драться дальше будем, – пояснил тот. – Неприятель-то вон он где.

Дворецкий махнул рукой туда, где мальчик и в самом деле различил синие пятна мундиров, тоже принимавшиеся строиться в боевой порядок.

- Позиция наша не хороша, – донеслось до ушей Юрчика. Мальчик обернулся. Генерал Милорадович уже несколько минут беседовал с командирами кавалерии и конной артиллерии, и несколько повысил голос, так что стало слышно и Юрчику: – В тылу у нас – река с крутыми берегами. Как с главными силами связь держать будем?.. Я отвожу войска на новую позицию – за реку. Вы прикрываете отход.

Отдав эти распоряжения, Милорадович верхом направился к войскам. Он говорил им:

- Братья! Бить врага должно. Еще немного заманим его к нам ближе да станем бить. Стреляйте цельно, редко да метко! Налетов класть штыками на упокой. Слушайте барабана, смотрите на начальника. За храбростью в карман не лазить. Ставь русскую богатырскую грудь прямо! – и Милорадович ударил себя по широкой груди.

Солдаты, все до единого готовые сражаться именно так, как велел командир, глядели на него с восхищением.

Вдали послышалась стрельба. Французы начали атаку русских позиций. Наша пехота двинулась по большой проезжей дороге к реке Чернишне.

- И нам пора, – возвестил уже успевший собраться дворецкий.

Юрчик сменил тактику и очень правдоподобно изображал покорность, рассчитывая, что дворецкий когда-нибудь ослабит бдительность. Вместе с пехотой они на повозке, нагруженной вещами генерала: походной мебелью, посудой, одеждой, бумагой с чернилами и перьями, – подъехали к мосту и перебрались на другой берег. Юрчик все время сидел на краю повозки, лицом к тому месту, откуда уехал, и очень жалел, что не видит происходившего на той стороне реки.

И в самом деле, ему было бы на что посмотреть. Французские каре и поляки, коих в войске Неаполитанского короля было армейский корпус да Вислинский легион, браво двигались по равнине. То и дело на них налетали казаки, яростно обстреливая из пистолетов и карабинов.

Но и на этом берегу наши пехотные и конные полки готовились вступить в схватку с неприятелем. Юрчик не желал бездарно потерять еще один боевой день. Он твердо решил в нем участвовать. И как только, сразу за мостом, мальчик заметил, что внимание дворецкого целиком занято проверкой переправившегося добра, он удрал.

Юрчик пробирался наугад, с особой осторожностью, пригибаясь и прячась за куст или в прибрежную ложбинку не из страха быть подстреленным. Мальчик боялся, что его увидят и водворят обратно в тыл арьергарда.

До ушей Юрчика донеслась команда:

- Заряжай с гранатой!

Он осторожно высунулся из кустарника. Две наши батарейные роты уже заняли боевую позицию и готовились открыть огонь. Орудийные расчеты исполняли команду, офицеры-артиллеристы зорко наблюдали за происходящим, а самый главный, судя по важности, глядел за реку в зрительную трубу.

Юрчик благоразумно обошел командира стороной и приблизился к дальнему от него орудию. В это время наводчик, глядя в отверстие планки прицела, похлопывал по левой стороне лафета, а двое солдат деревянными рычагами поворачивали орудие, пока наводчик не остановил их. Солдаты выпрямились, и один из них, отступив на полшага, наткнулся на Юрчика. Удивленно обернувшись, он воскликнул:

- Ты что тут делаешь?

Юрчик не успел и рта раскрыть, как к нему подскочил фейерверкер:

- Ты кто? Откуда?

- Я при штабе генерала Милорадовича, – совершенно искренне ответствовал Юрчик.

- А здесь для чего? – поразился фейерверкер.

- Ну, так что ж все при штабе? Я в дело хочу.

- В какое дело?

Тут пронеслось:

- Кавалерия отступает!

- Проваливай! – бросил Юрчику фейерверкер и метнулся на свое место.

Юрчик выскочил вперед, на самый берег, слева от орудия. На противоположном берегу он увидел вышедшую из леса колонну польской пехоты. Наша кавалерия скакала по речной долине к месту переправы. Как только вся она переместилась, прозвучал приказ:

- Пальба орудиями по огню; правый фланг начинай!

- Первое пли! – расслышал Юрчик на другом краю батареи.

Прогремел выстрел, затем второй, третий, четвертый… И каждый отдавался внутри Юрчика так, словно там что-то взрывалось, уши заложило, земля под ногами дрожала. Широко распахнутыми глазами мальчик видел, как один из артиллеристов поднес пальник с тлеющим фитилем к "его" орудию, как из ствола вырвался букет огненных искр, а само орудие откатилось назад.

Пока солдаты прочищали канал ствола и запальное отверстие и снова заряжали, Юрчик крутил головой, в которую будто кто набил тряпья, и тыкал в уши пальцами, пытаясь вернуть себе слух. Фейерверкер опять подскочил к нему, тряс за плечи и что-то сердито кричал. Потом заставил широко раскрыть рот. Когда мальчик уже снова мог слышать, фейерверкер простонал жалобно:

- Уходи ради Христа! – и снова бросился на свое место, поскольку уже раздались новые выстрелы.

Они опять оглушили Юрчика, внутри у него тоже все грохотало, но он не отрывал глаз от другого берега. Дым относило ветром, дувшим с реки, и мальчик хорошо видел, как наши снаряды ломали строй поляков и как, наконец, их полк остановился. Поляки выкатили к берегу четыре пушки и принялись отвечать. Ядра летали уже недалеко от Юрчика, а польские и французские стрелки начали переправляться на наш берег.

- Орудие бань! – прозвучал новый приказ.

Стрельба прекратилась. Солдаты уложили на лафете артиллерийские принадлежности и по команде "Орудие на задки марш" подкатили и прицепили его к передку.

В это время появилась кавалерия, успевшая благодаря артиллеристам перейти реку. Теперь она встречала неприятеля на этом берегу, а батарейные роты направились к основным силам Милорадовича.

Юрчика добрые артиллеристы посадили на лафет, и мальчик ехал, одной рукой держась за широкую дубовую доску, а другой – за гладкий теплый орудийный ствол. Вдруг рядом, только немного впереди он увидел самого Милорадовича, а с ним – еще несколько офицеров. Из осторожности Юрчик спрыгнул на землю и спрятался от генерала за большое колесо.

Когда Юрчик вместе с артиллеристами проходил мимо, Милорадович говорил:

- Значит, кирасиры короля отступили?

- Да, ваше высокопревосходительство, – отвечал ему адъютант. – Генерал-майор Шевич с гвардейскими уланами прогнал их.

Милорадович обратил свою зрительную трубу на правый фланг и через минуту сообщил:

- Сам король туда скачет порядок наводить.

В этот момент пуля сбила Милорадовичу эполет. Генерал покосился на свое плечо и произнес:

- Итак, наконец, первый раз в моей жизни осмелилась пуля прикоснуться ко мне.

Он пришпорил коня и тоже направился на правый фланг.

Батарейные роты, выйдя из речной долины, встали на небольшой равнине. Пока орудия отцепляли от передков и устанавливали на новой позиции, к расчету, к которому пристал Юрчик, прибавился и взводный командир, молодой поручик. Он подошел проверить, как идут дела у второго из его орудий, и с удивлением обнаружил новичка.

- Это еще кто такой? – сердито крикнул он.

- Да прицепился вот, репейник, – так же громко и с большим недовольством ответил фейерверкер. – Говорит, штабной. Да может, врет.

- Видал я, как он от нашего генерала за колесо прятался, – лукаво прищурясь, сообщил один из солдат расчета. – Ежели бы не знал генерала, не прятался бы. Так что может, и правда.

- Я не вру, – гордо поднял голову Юрчик.

- Ну, штабной, а тут зачем? – нетерпеливо продолжал поручик.

- Дайте из пушки пострелять, – попросил мальчик.

От такой наглости взводный командир растерялся и только с чувством глубокого превосходства проговорил:

- Это не пушка, а полупудовый единорог.

- Так еще лучше! – восхитился Юрчик.

- Чем же лучше? – удивился поручик.

- Звучит красиво.

Послышалась команда "Становись по своим местам", потом – "Бери принадлежность". Солдаты орудийного расчета распределились по обеим сторонам единорога так четко, словно их места были отмечены на земле белилами. Потом каждый взял, что положено по службе: кто – банник с прибойником, кто – пальник, кто – трубочную лядунку, кто – зарядную суму...

- Черт возьми, куда тебя девать? – терялся в это время поручик, оглядываясь.

Вокруг – пороховой дым, крики, топот, свист пуль. Галопом неслись на противника кавалеристы, шли в атаку пехотные полки, пушки противника пытались помешать им и гремели вдали.

- Да все едино, – проговорил фейерверкер, понимая растерянность командира. – Пусть уж тут будет, авось да Господь сохранит. Мальчишка смирный, ничего.

Поручик махнул рукой и громко повторил вслед за командиром дивизиона новую команду:

- Заряжай с гранатой!

По цепочке от зарядного ящика к орудию в суме был доставлен "выстрел", и заряжающий вложил в канал ствола сначала матерчатый картуз с порохом, который другой солдат тут же дослал прибойником на место, потом – круглую чугунную гранату. Ее тоже "прибили" к заряду. После этого через запальное отверстие наводчик проколол картуз протравником и вставил туда трубку для поджога.

Дружными усилиями расчета единорог был выкачен на место стрельбы, и наводчик начал прицеливаться. Мишенью служили колонны противника, шедшие от реки.

- Сызнова ляхи, – отметил наводчик.

Когда все было готово, воцарилась минута ожидания. Расчет замер и даже, казалось, перестал дышать.

- Пальба орудиями по огню; правый фланг начинай!

И снова с дальнего от Юрчика края, постепенно приближаясь, с грохотом стали вырываться из стволов снаряды, неся разрушение и смятение в ряды противника. Его передовой батальон заколебался, строй сбился под беспощадным огнем русских орудий. Неприятельский командир скакал вдоль нечеткой линии, пытаясь ее восстановить. И вдруг граната, не успевшая разорваться в воздухе, упала под ноги лошади одного из офицеров. Взрыв подбросил и ее, и седока. Батальон побежал на идущих за ним, и все бросились обратно к реке.

Юрчик, уже попривыкший к канонаде, решил: довольно просто смотреть, нужно уже делать что-то. И вот тут фейерверкер пожалел о своей доброте. Юрчик яростно хватался за все подряд: вырывал из рук солдат то банник, то пальник, пытался таскать зарядную суму, норовил засунуть "выстрел" в ствол единорога – и только мешал слаженным действиям расчета. Солдаты спотыкались об него, сам Юрчик то и дело натыкался на стоявший на земле лафетный ящик. Поручик, который теперь больше приглядывал за вторым своим орудием, бранился между командами, однако несносный мальчишка все не унимался.

Поручик понял, что лучше придумать Юрчику дело, иначе он в конец расстроит действия расчета, и велел мальчику вставлять в запальное отверстие единорога заполненную порохом тростниковую скорострельную трубку. Юрчику, конечно, больше бы хотелось поджигать эту трубку пальником. Но сия артиллерийская принадлежность была ему пока не по росту. Впрочем, Юрчик был доволен поручением. Наводчик выдавал ему трубку каждый раз после того, как сам прокалывал картуз нового заряда. И возле единорога наконец воцарился порядок. Юрчик больше не метался в поисках приложения сил, не мешался под ногами, а неотлучно находился подле наводчика.

Артиллерия противника пыталась заставить нашу замолчать. У одного орудия ядро разбило колесо и лафетную доску, осколками гранат ранило несколько артиллеристов, – это то, что Юрчик видел своими глазами. Однако его единорог ядра не трогали, а расчет оставался цел и невредим, так что даже поручик под вечер, уже на исходе боя, пошутил, что у них, как у пиратов, присутствие детей – добрая примета.

Вообще, в этом бою противники дрались с одинаковым упорством. Мюрат стремился принудить русских отступать дальше, но Милорадович твердо держал занятую позицию и больше отходить не собирался.

На закате Мюрат в последний раз попытался заставить русских дрогнуть. Два французских пехотных полка одним развернутым сине-белым строем двинулись на линию наших войск. В отблесках вечерней зарницы бордово горели штыки. Противник шел уже саженях в ста пятидесяти, и Юрчик отчетливо различал четкий шаг грозной силы.

Раздалась команда:

- Заряжай с картечью!

Металлический стакан с насыпанными внутрь чугунными шариками размером с грецкий орех нырнул в ствол единорога. По команде прозвучало несколько выстрелов, и стройные ряды противника превратились в беспорядочную окровавленную массу. Под смертоносным чугунным градом остатки французских полков отошли.

До слуха всех донеслась новая команда:

- Орудие бань!

- Все, – проговорил поручик и с законной гордостью прибавил: – Кажется, лихо французам сегодня пришлось.

В самом деле, бой затих, закат погас. Счастливый успешным делом поручик раздобыл лошадь и сам повез Юрчика к генералу, который расположился в крестьянской избе села Тарутино.

Когда молодой человек со своим незваным гостем приблизились к ней, Милорадович стоял на крыльце и с наслаждением подставлял лицо холодному ветру.

- Ваше высокопревосходительство! – обратился к нему поручик и показал на Юрчика: – Ваш?

- Пока мой, – отозвался генерал. – Где пропадал, непоседа?

- А? – не расслышал Юрчик.

- В батарейной роте номер два, ваше высокопревосходительство, – ответил за него поручик.

Появился адъютант, и генерал тут же спросил:

- Что?

- Основные силы Неаполитанского короля отходят обратно за Чернишню.

- Бог мой! Победа! – ликуя, подмигнул Юрчику Милорадович.


5.

На следующий день генерал вместе с командирами частей арьергарда объезжал свое войско. Отдохнувшие победители были веселы и громко приветствовали Милорадовича.

- Спасибо, братья! – благодарил их тот. – Жаркое вышло вчера дело. И славное. Спасибо!

На поле после вчерашнего боя осталось много раненых французов. Милорадович пришпорил коня и, отделившись от своего сопровождения, поскакал прямо к французским пикетам и объявил им:

- Пришлите подводы и увезите ваших раненых. Я позволяю забрать их.

Один из неприятелей тотчас помчался доложить об этом. А русский генерал вернулся к своему занятию. Вскоре он заметил несколько французских всадников и подвод, переехавших Чернишню по мосту. Милорадович удовлетворенно кивнул, завершил объезд войск и в самом лучшем расположении духа вернулся к себе.

Дворецкий, сердитый на Юрчика, заварил своему господину кофе, любезно присланный генералом Уваровым, командующим всей кавалерией. Милорадович удобно уселся, откинувшись на спинку стула и закинув ногу на ногу, и с удовольствием потягивал горячий ароматный напиток. Юрчик сидел на траве поблизости и глядел на холмистый простор, накануне клокотавший атаками. Хотя мальчика так и подмывало поговорить о вчерашнем, он не смел нарушать безмятежного покоя полководца и окружающей тишины.

Послышался топот копыт. К месту отдыха генерала подъехал казачий есаул. Милорадович неторопливо перевел на него взгляд и вопросительно приподнял подбородок.

- Ваше высокопревосходительство, на аванпостах сейчас явился посыльный Неаполитанского короля. Король желает видеться с вами.

- Хорошо, – спокойно согласился Милорадович. – Только кофе допью. – Он немного помолчал, наслаждаясь новым глотком, потом спросил у Юрчика: – Хочешь посмотреть на живого короля?

- Еще бы! – воскликнул мальчик.

- Тогда приведи себя в порядок. Поедешь со мной.

Такого счастья Юрчик не ожидал. Он вскочил и кинулся чистить свою одежду и сапоги, постарался на славу и скоро блестел, как новый серебряный рубль. Милорадович придирчиво оглядел мальчика, потом одобрительно кивнул. Сам генерал всегда выглядел безупречно в пригнанном точно по фигуре мундире из дорогого темно-зеленого сукна с золотыми эполетами и вышитыми по воротнику дубовыми листьями, в белоснежных перчатках, в начищенных высоких черных сапогах. Шею обертывала темно-красная с фиолетовым отливом шаль, из-под которой выглядывали кресты орденов, на груди сияли алмазами звезды. Над высокой черной шляпой с петлицей поверх кокарды колыхался такой же черный султан. Милорадовичу подвели сильную казачью лошадь. Он легко вскочил в седло, и ветер подхватил и заиграл концами шали. В сопровождении штабных офицеров генерал поскакал к аванпостам. Юрчик ехал рядом на такой же казачьей лошади, полный гордости и любопытства.

К передовым постам они подъехали одновременно с королем. Мюрат одет был пышно и пестро: синий мундир, украшенный золотым жгутом, уложенным в узоры, зеленые панталоны, также расшитые золотом, красные сапоги, огромный белый султан на фетровой шляпе особого покроя, покрывавшей курчавую голову. Свита не отставала от своего государя в роскоши и блеске.

- Сударь, вне всякого сомнения, вы хозяин поля битвы, – обратился Мюрат к Милорадовичу. – Благодарю за попечение о наших раненых. Это весьма любезно с вашей стороны.

- Надеюсь, это только человеколюбиво, – отозвался по-французски русский генерал.

- Сегодня имел я беседу с графом Лористоном, – продолжал Мюрат. – Он послан нашим императором к вашему главнокомандующему говорить о мире. Вот только что он от меня направился к фельдмаршалу Кутузову.

- Сколько вы желаете мира, столько мы желаем продолжения войны, – возразил Милорадович. – Впрочем, если бы наш император и захотел мира, то русские не захотят. И правду сказать, я на их стороне.

- Но разве вы, русские, не говорите: "плохой мир лучше доброй ссоры"? Я как король Неаполя, молюсь о заключении мира, потому что должен не воевать, а управлять своим королевством.

- Если теперь заключим мир, я первый снимаю с себя мундир! – объявил Милорадович.

На сем они и расстались.

Во время этой короткой беседы Юрчик рассматривал букеты страусовых перьев и гирлянды золотых листьев королевской свиты, и вдруг разглядел среди них знакомое лицо. Молодой лейтенант тоже узнал мальчика, которого недавно пытался защищать от русских драгун. Отделившись от остальных, он подъехал поближе к Юрчику. Они раскланялись, приветствуя друг друга, потом мальчик спросил:

- Как ваша рука, сударь?

- Отлично. Заживает, – ответил Жорж и бросил взгляд на левый рукав мундира, очищенный от крови, но не зашитый: на месте, рассеченном палашом, красовался теперь черный бантик. – А как ваши дела?

- Тоже отлично. Вчера в деле был, – похвастался Юрчик.

- Ваша храбрость вызывает уважение. Но ложь не делает вам чести, – заметил Жорж.

Мальчик не нашелся сразу, что ответить. Француз попрощался и вместе с прочей свитой поворотил за королем в обратный путь.

Юрчик показал Жоржу в спину язык.

- У тебя есть приятель при королевском дворе? – удивленно заметил Милорадович.

- Да это тот, который меня провожал, когда мы наших повстречали, – пояснил Юрчик и все-таки сказал в свое оправдание: – Ничего я и не врал ему. Просто не сказал, что я русский. А чего ж он хотел?

- Хотел не выглядеть глупо, – добродушно пояснил Милорадович. – Скажи, понравился тебе король?

- С попугаем моим очень схож.

- Так ты недоволен, что прокатился?

- Нет-нет, что вы? Очень доволен!

- Ну, хорошо. Считай, что это мой тебе подарок на прощанье.

- Как на прощанье!? – опешил Юрчик.

- Бог мой, не могу ж я оставить тебя при себе на всю войну.

- Почему? – искренне подивился мальчик.

- Посуди сам, – ласково стал объяснять генерал, – ты у нас шустрый, норовишь повоевать. Это, пожалуй, неплохо. Был бы ты сын мне, я бы, пожалуй, оставил тебя, потому что отвечал бы за тебя перед самим собой и Богом. Но ты мне не сын, и случись с тобой какая беда, что я скажу твоей матери? Вот она отыщет меня и спросит, по какому праву я распоряжался твоей жизнью? Что я ей скажу?

Юрчик был уже достаточно взрослый, чтобы понимать всю справедливость этих слов. К тому же он видел, что возражать Милорадовичу, несмотря на его ласковый тон, бесполезно. Мальчик опустил голову, уставился в землю и весь собрался, чтобы не заплакать от бессилия перед правотой генерала.

- Наши главные силы стоят теперь лагерем за Нарой, – продолжал Милорадович. Ему нравился Юрчик, и генерал прекрасно понимал, что чувствует этот паренек, но решения менять не собирался. – Я отправляю туда часть своих войск, седьмой пехотный корпус для начала. Ты пойдешь с ним, отыщешь своего родича, и пусть он позаботится о тебе.

Юрчик тяжело вздохнул. Конечно, с самого начала он говорил, что ищет жениха сестры. Ничего не поделаешь…

- Спасибо вам, Михаил Андреевич, – выдавил из себя Юрчик.


6.

В соответствии с приказом командующего арьергардом Юрчик поступил под опеку командира седьмого пехотного корпуса генерал-лейтенанта Раевского, точнее – его адъютанта, которому было велено не спускать с мальчика глаз. Молодой человек был совсем не рад роли няньки, но исполнял ее добросовестно, так что Юрчику пришлось оставить всякую надежду сбежать и под каким-нибудь предлогом вернуться к Милорадовичу. Сидя на лошади, узду которой держал в руках адъютант, Юрчик неспешно, в такт шагу солдат, миновал несколько уцелевших изб села Тарутино, пересек по мосту реку Нару, проехал мимо давно остывших печей, высившихся на местах разобранных домов деревни Гранищево к месту, где обосновались основные силы русской армии. Но, к удивлению Юрчика, его переезд на этом не закончился. Адъютант обогнул лагерь и повез его в деревню Леташевка, где помещалась Главная квартира. Там молодой человек отыскал, по-видимому, хорошо знакомого ему корнета Глуховского кирасирского полка, который служил бессменным ординарцем главнокомандующего.

- Никак оруженосцем обзавелся? – засмеялся корнет, увидев Юрчика.

- Слушай, Герсеванов, ты можешь оказать мне большую услугу, как друг? – не отвечая на шутку, серьезно произнес адъютант Раевского.

- А что такое?

- Вот, поручили мне в опеку, – кивнул адъютант на Юрчика. – Приказано его родню сыскать. Точно ничего не известно, дело долгое, а мне службу исполнять надо. Ежели Николай Николаевич прикажет отправиться куда, как я с ним?.. Возьми его, а?

- Я тоже на месте не сижу, – в недоумении напомнил Герсеванов.

- Так у тебя вот избушки, а у нас шалаши да землянки. И людей ты больше знаешь, и по службе даже весь лагерь объехать сможешь. Оставлю я его у тебя, ладно? – умоляюще закончил адъютант.

- А откуда он взялся?

- Милорадович с нами отправил. Сказывают, у французов отбили. Помоги, ради Христа!

Герсеванова так и подмывало ответить: "Тебе поручили, ты и возись". Но уж как-то совестно было отпихивать друга и ребенка. Его колебания адъютант посчитал за согласие.

- Вот, спасибо! В век не забуду! – радостно воскликнул он и умчался, оставив Юрчика в Леташевке.

Мальчику не хотелось здесь быть. Его как раз больше тянуло в шалаш или в землянку, чем в избу. Он грустно глянул на корнета и заметил, что тот смотрит так же печально и растерянно.

- А мне-то что с тобой делать? – вслух проговорил Герсеванов.

- Не знаю, – обиженно буркнул Юрчик. – Я просил Михаила Андреевича оставить меня у себя. Не захотел…

- А кто тебе генерал Милорадович?

- Никто. Меня его драгуны у французов отбили и к нему привезли.

- А к французам ты как попал? – продолжал интересоваться Герсеванов.

- Потерялся в дороге.

- Ехал что ли куда?

- К маме в имение.

- Мне что, маму твою разыскивать?! – ужаснулся Герсеванов.

- Мама в Орле, – засмеялся Юрчик.

- А тут что за родня?

- Тут где-то сестрин жених.

- Где-то… – передразнил Герсеванов. – Зовут-то как?

- Его? – переспросил Юрчик.

- И его, и тебя.

- Меня Георгий, – уже в который раз представился мальчик. – А его дядя Сеня.

- Дядя и все?

Юрчик кивнул.

- Негусто, – вздохнул Герсеванов. – И ни чина, ни фамилии не знаешь?

Юрчик по обыкновению округлил глаза, вскинул брови да еще и отрицательно мотнул головой.

- Ладно, поищем, – окончательно смирился корнет.

Юрчик остался в Леташевке.

Герсеванов вместе со своим товарищем по службе, тоже корнетом Львовым, занимал бревенчатый курятник в нескольких шагах от крепкой избы, в которой временно поселился главнокомандующий всеми действующими армиями генерал-фельдмаршал светлейший князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов. По причине военного времени курятник пустовал и оказался для молодых людей вполне терпимым пристанищем, только темным, потому что солнце могло туда проникнуть лишь через единственное оконце под самой крышей. Так что для света приходилось держать открытой дверь.

Герсеванов велел Юрчику наружу не высовываться. Мальчик и сам понимал, что высокое начальство, рядом с которым он оказался, пожалуй, не станет церемониться и выпроводит его подальше в тыл. Но уж очень хотелось видеть фельдмаршала! И Юрчик занялся обследованием стены курятника, обращенной к избе Кутузова, нашел бревно с трещиной и старательно расковырял его да коноплю, которой заделаны были щели меж бревен. Получилось еще одно небольшое оконце, прильнув к которому Юрчик мог ждать, когда покажется Кутузов. В трудах этих мальчику никто не мешал, потому что оба корнета день-деньской пропадали на службе, в курятнике же только ночевали. Впрочем, Герсеванов и днем забегал ненадолго попотчевать подопечного холодной говядиной, кусочком окорока на ломте белого хлеба или пирогом с яйцами да капустой.

На другой же день Юрчику посчастливилось. Хотя моросил дождь, фельдмаршал вышел из избы размяться: среднего роста, тучный; одет в темно-зеленый сюртук без эполет, с красными воротником и обшлагами, темно-зеленые же панталоны и черные сапоги; седую голову прикрывала фуражка без козырька, с белой тульей и красным околышем. Медленно ступая по мокрой траве, заложив руки за спину, фельдмаршал обошел вокруг своего временного жилища, туда-сюда прошелся перед крыльцом и вернулся в избу.

Когда дверь за Кутузовым закрылась, Юрчик оторвался от смотрового оконца. Поскольку пришлось долго стоять согнувшись, у мальчика заболела спина. Довольный увиденным, он растянулся на плетеном льняном половичке и, закинув руки за голову, стал вспоминать свою стрельбу из единорога, мечтать о новых битвах и не заметил, как задремал.

Разбудила Юрчика холодная капля, стукнувшая его прямо в лоб. За ней туда же шлепнулась вторая. Юрчик вскочил и, вытирая мокрое лицо, сообразил, что крыша курятника протекает. Мальчик огляделся: он по-прежнему был один, на дворе все еще стоял день и шел дождь. Юрчик вернулся к смотровому окошку.

Некоторое время ничего не происходило. Потом из избы фельдмаршала поспешно вышли два генерала: один – уже в летах, высокий и худощавый, другой – значительно моложе, круглолицый и весьма внушительный. Старший был сильно разгневан, младший хмурился и поджимал губы. Оба отошли к стене курятника, подальше от свиты. Старший взял своего спутника за плечо и с чувством произнес:

- Ну, возможно ли это, скажите, Алексей Петрович? Наша армия превосходна, французы бедствуют. Как можно оставаться в бездействии? Ведь при этих выгодных обстоятельствах просто необходимо пользоваться каждым случаем, чтобы напасть с превосходящими силами, одушевленными желанием биться, и нанести удар врагу, который уже ослаблен, изголодался, впал в уныние от понесенных им огромных потерь и не имеет ни кавалерии, ни артиллерийских лошадей.

- Да, верно, Леонтий Леонтьевич, – вздохнул его спутник. Было ясно видно, что уж его-то убеждать не требуется, он и сам недоволен бездействием.

Послышался стук копыт.

- Черт, Коновницын, – неприязненно бросил старший.

К избе главнокомандующего подскакал еще один генерал, средних лет, приятный и приветливый, в белом ночном колпаке и в сюртуке с золотыми эполетами и цифрой "3" на их красном поле. Этот генерал соскочил с лошади, увидел двух других и подошел.

- Добрый день, ваше высокопревосходительство. – Он слегка поклонился старшему. Потом кивнул младшему: – И вам, ваше превосходительство. Вы что-то не в духе?

- Сегодня день выдался очень недобрый, – натянуто произнес старший генерал. – Прощайте, бесценный мой Ермолов, – сказал он своему собеседнику и отошел, явно демонстрируя нежелание говорить с Коновницыным.

Ермолова Коновницын удержал под руку и спросил:

- Что, Беннигсен снова поссорился с фельдмаршалом?

Ермолов кивнул.

- Опять рвется в бой? – продолжал Коновницын.

- А вы нет, Петр Петрович? – испытующе глянул на него Ермолов.

- Видите ли, Алексей Петрович, – мягко и с симпатией проговорил Коновницын. – Мы ничего не знаем о действиях и намерениях противника. Смотрите: все слухи. То французы собираются отступать, то французы покидают Москву, чтобы идти на нас. Фельдмаршал ждет чего-нибудь определенного от партизан. А прояснится дело, будет и драка.

Ермолов снова кивнул, но было заметно, что слова Коновницына не слишком его убедили…

Когда Юрчик пересказал всю эту сцену Герсеванову, тот не удивился.

- Таков при Главном штабе порядок вещей, – вздохнул он. – Храбрые и умные генералы никак договориться не могут. Главнокомандующий наш – старичок весьма хитрый и осторожный. Заметь, я не в дурном смысле это говорю. А начальник Главного штаба, генерал от кавалерии, барон Леонтий Леонтьевич Беннигсен все добивается от светлейшего приказа атаковать Неаполитанского короля. Беннигсена можно понять: неприятель тут совсем рядом, как бельмо на глазу. Однако светлейший не очень-то расположен слушать Беннигсена и больше советуется с генерал-лейтенантом Петром Петровичем Коновницыным, который состоит при Главном штабе в должности дежурного генерала и фактически управляет нашей армией. Еще светлейший отличает полковника по квартирмейстерской части Карла Федоровича Толя, который исполняет должность генерал-квартирмейстера. Остальные наши командиры могут, конечно, предпочитать точку зрения Беннигсена или светлейшего, как кому нравится, но подчиняются все без исключения фельдмаршалу, – разъяснил мальчику корнет.

Вообще, у Юрчика сложились с ним приятельские отношения. Поздним вечером, лежа на половичках, заменявших кровати, перед тем как заснуть, они беседовали.

- Так ты из Орла? – уточнил Герсеванов.

- У нас имение в Орловской губернии, – ответил Юрчик. – Раньше мы зиму в Москве жили, а в деревню на лето уезжали. А как отец захворал, совсем в имение перебрались.

- А чем отец твой болен?

- Паралич у него, – буркнул Юрчик и шмыгнул носом, вспомнив прикованного к постели родителя, с которым во младенчестве весело бегал наперегонки.

- А наше имение – в Полтавской губернии, – проговорил Герсеванов, меняя тему, чтобы отвлечь собеседника от грустных мыслей.

- Ты из Малороссии? – тут же подхватил Юрчик.

- Мама оттуда. А папа – из Грузии.

- Вот это да!

- Только я Грузии не видел, – вздохнул Герсеванов. – Отец перебрался в Россию еще до моего рождения.

- А сколько тебе лет? – поинтересовался Юрчик.

- Семнадцать.

- Ну да? Как моей сестре!

- Той, у которой жених?

- Ага.

- Красивая она?

- По мне, так ничего особенного, – проговорил Юрчик, но справедливости ради добавил: – Хотя на людях с ней показываться не стыдно.

- Понятно, – усмехнулся Герсеванов. – А отчего ж она за старика замуж идет? Богатый, должно быть, или родовитый?

- Да нет. Говорит, по любви. Только я не понимаю. Он скучный, все стихи читает да об Священной истории толкует. Вот если б она в Михаила Андреевича влюбилась… – мечтательно вздохнул Юрчик.

- В кого? – не понял Герсеванов, и его собеседник пояснил:

- В генерала Милорадовича.

Герсеванов рассмеялся, потом заметил:

- Сказывают, в генерала Милорадовича дамы частенько влюбляются. Но уж если твоя сестра выбрала другого, то, верно, и он не плох.

- Хуже некуда! Глаза бы не глядели, – воскликнул Юрчик. – А она еще целуется с ним.

- Как тебе не стыдно стороннему человеку такие секреты передавать? – тут же выговорил мальчику корнет. – Храни тайну свято, раз уж доверили.

- Никто мне ничего не доверял, – возразил Юрчик. – Я случайно видел в день его отъезда.

- Молчи, глупый ребенок! – рассердился Герсеванов. – Завтра в лагерь поедем. Доброй ночи.

"Сам ты глупый ребенок", – огрызнулся про себя Юрчик. Вслух он обиженно отозвался:

- Доброй ночи, – и повернулся к собеседнику спиной, хотя в кромешной тьме курятника и так ничего не было видно.


7.

На следующий день, как и было обещано, Герсеванов отправился вместе с Юрчиком на поиски "дяди" в Тарутинский лагерь. Место отдыха русской армии выглядело как настоящий город с прямыми ротными да батальонными улицами, которые составлялись в четыре четкие линии: в первой – пехота, в двух следующих – пехота и кавалерия, а в самом тылу – кавалерия и артиллерия. Весь этот "город" охранялся конными и пешими караулами, а, кроме того, в специально устроенных флешах помещались пушки, обращенные в сторону врага.

Герсеванов и Юрчик приступили к поискам. Но про "дядю Сеню" было известно так мало, что искать приходилось вслепую: корнет и его подопечный просто гуляли среди шалашей и землянок. Юрчик с любопытством разглядывал эти строения из хвороста, жердей и соломы. Меж ними попадались, однако, и крестьянские избы, разобранные в ближних деревнях и сложенные в лагере вкривь и вкось, на скорую руку. У шалашей высились пирамиды из ружей, а иногда – из батальонных барабанов, рядом с которыми стояли знамена в чехлах. К удивлению Юрчика, посреди бивуаков красовались то ломберный столик красного дерева с покалеченной ножкой, то изящные стулья с лебедями на спинках да с прорванной обивкой из полосатого шелка, то мягкое бархатное кресло с вывихнутыми подлокотниками. На одном пушечном лафете Юрчик увидел стопы книг в коричневых кожаных переплетах с золотыми цветами и листьями. Пробежав глазами по блестящему тиснению корешков, Юрчик нашел знакомые названия и фамилии: "Жиль Блаз", Дюкре дю Мениль, госпожа Радклиф, "Путешествие капитана Кука".

Жители "города" латали и чистили обмундирование, чинили конскую сбрую, лечили у лошадей подпарины от седел и хомутов. Свободные офицеры курили трубки или читали. А проходя мимо кузнеца, Юрчик залюбовался, как ловко тот гнет подковы, как послушно и весело стучит молоток по раскрасневшейся стали. Ближе к вечеру отовсюду послышалась музыка: свирели, балалайки, рожки подавали свои голоса или вторили песельникам.

Наконец Герсеванов с Юрчиком добрели и до ярмарки, раскинувшейся на большой дороге. Там толкалось множество народа, военных и торговцев. Такое изобилие всякой всячины Юрчик видел, пожалуй, только в Москве. Жители ближних селений понавезли свежего ржаного да белого хлеба, блинов, масла, яиц. Торговцы из южных губерний – капусту, свеклу, картофель, окорока, сахар, табак, арбузы, виноград и даже ананасы. Солдаты торговали здесь сапогами своего изделия или добытыми французскими вещами: столовым серебром, часами, перстнями, платьем; а казаки – лошадьми. Маркитанты бойко предлагали ром, водку и разные вина. Юрчик шел сквозь толпу продающих, покупающих, меняющихся, легко поддаваясь общему веселью. Один торговец угостил его румяным калачом, другой – сочным краснобоким яблоком.

Однако суета ярмарки да голоса рожков не обманули наблюдательного мальчика. Он заметил, что лица солдат и офицеров не были беззаботно-улыбчивыми, а скорее – сосредоточенными, строгими. Все ждали боя с французами и готовились показать себя героями. Следили только за исправностью оружия, только оно блестело в лучах осеннего солнца. На офицерах Юрчик не заметил ни золотых эполет, ни шелковых шарфов, лишь бурки и плащи грубого сукна да мятые фуражки. На солдатах – потертые шинели, пестрые брюки, кивера под черными и белыми чехлами, давно не беленые портупеи. И эти закаленные трудами суровые фигуры радовали Юрчика, вселяли надежду.

Как только стали бить зарю и музыка смолкла, Герсеванов сказал мальчику:

- Пора в Главную квартиру возвращаться. Сейчас светлейший со всем штабом сюда на вечернюю молитву пожалует. Так мы с тобой без лишних глаз до нашего курятника доберемся.

Они пустились в обратный путь, благоразумно обогнув то место Тарутинского лагеря, где на правой стороне дороги в Москву помещался спасенный от неприятеля образ Смоленской Божией Матери и где уже слышны были одухотворенные песнопения.

Прогулка в целом оказалась весьма занимательной, но бесплодной. И если Герсеванов повидался с попавшимися на пути приятелями, то Юрчик, напротив, не увидел ни одного знакомого лица. Никакого дяди Сени они не встретили. Может, ходили не там, а может, дядя в этот день был на фуражировке. Юрчик брел за Герсевановым в Леташевку с противоречивыми чувствами. С одной стороны, мальчик не очень-то хотел найти несимпатичного ему сестрина жениха. Но с другой, жизнь в лагере показалась гораздо интереснее, чем в курятнике. И если б дядя Сеня отыскался, местопребывание Юрчика изменилось бы к лучшему. А вообще мальчик по-прежнему жалел, что нельзя было остаться у Милорадовича.


8.

Михаил Андреевич забавлялся близостью французов. Казаки всякий день брали в плен неприятельских фуражиров. А сам Милорадович в безупречном своем мундире да цветастых шалях время от времени прогуливался впереди нашей сторожевой цепи. Его войско, до того прикрывавшее отход основных сил русской армии, и теперь, на занятой позиции, оказалось ближе всех к неприятелю, а потому из арьергарда превратилось в авангард.

Неаполитанский король тоже выезжал покрасоваться в опасной близости от русских стрелков.

Было утро. Не слишком раннее, чтобы осенняя мгла успела рассеяться под лучами ласкового солнца, еще напоминавшего о лете. Радуясь погожему дню, несколько казачьих офицеров раскинули на зеленой траве на аванпостах свои бурки и пожелали пить чай под открытым небом, ясным и светлым. Походный самоварчик весело пыхтел и щедро раздавал кипяток для чая, которым так приятно было греться, потому что ветер дул отнюдь не летний, холодный.

- Глядите-ка, опять король гуляет, – без удивления, только чтобы сообщить, проговорил один из казаков.

Остальные обратились в сторону французской позиции и увидели пеструю толпу, неизменно сопровождавшую Мюрата. Самого короля легко можно было узнать издалека по пышным белым перьям на большой треугольной шляпе.

- Гуляй-гуляй, пока не задали перца, – уверенно произнес другой казак и тут же удивился: – Это что же он задумал?

В самом деле, Мюрат вдруг оставил свиту и один поскакал на большой бугор. Там он раздвинул зрительную трубу и стал внимательно разглядывать расположение русских войск. Мюрат был так близко от места чаепития, что можно было рассмотреть во всех подробностях золотое шитье его щегольского мундира.

- Какое нахальство! – Казачьи офицеры повскакали на ноги.

- Лошадь! – тут же крикнул один из них, полковник Сысоев.

Ординарцы с лошадьми стояли поодаль, но и минуты не прошло, как Сысоев уже был в седле своего горского скакуна и во весь опор мчался к королю с нагайкой в руке, стремясь прогнать его и проучить за наглую выходку.

Мюрат, завидев казака, рассудил, что лучше вернуться к своим. Он пришпорил коня и пустился наутек. Сысоев летел за ним вдогонку и, встав на стременах, замахнулся нагайкой, готовясь вот-вот хлестнуть ею по королевской спине. И это бы ему удалось, если бы свита Мюрата не бросилась на помощь и не окружила своего государя. Сысоеву пришлось попридержать коня, но, отступая потихоньку, он все грозил нагайкой королю.

Очень скоро происшествие это стало известно в Главной квартире. Кутузов выслушал рассказ внимательно и благосклонно, потом обратился к бывшему тут же Милорадовичу:

- Однако не надо бы пока сильно раздражать короля. Завтра поезжайте к нему с извинениями. Скажите, мол, казак, невежда, что с него возьмешь. И полковнику Сысоеву скажите от меня несколько слов.

- Непременно, ваше сиятельство, – отозвался Милорадович, выслушав главнокомандующего, и негромко проговорил, обращаясь к сидевшему рядом генералу Багговуту: – Право, не воины – львы! И львята. Был у меня в гостях один мальчишка, так во время последнего дела сбежал от моего дворецкого да с артиллерией весь день по французам палил. – И, видя, недоуменный взгляд собеседника, пояснил: – Он родича искал. Я с оказией его к главным силам отправил. Не знаю, нашел ли?..

На другой день генерал Милорадович с адъютантами и всем своим штабом подъехал ко французским аванпостам и просил сказать Неаполитанскому королю, что имеет к нему поручение от нашего главнокомандующего. Вскоре явился и Мюрат.

- Фельдмаршал просил меня передать вашему величеству извинения за постигшую вас вчера тревогу, – проговорил Милорадович после учтивых приветствий. – Казак – душа простая, уж не взыщите.

- Я принимаю вчерашнюю выходку не за наивность, а за нарушение перемирия, – возразил Мюрат. – И вверенные вам войска не впервые позволяют себе подобное. К примеру – постоянное пленение моих фуражиров. А между тем, пока не возобновились военные действия, вы могли бы позволить моим войскам добывать сено и провиант по левую и правую стороны от нашего лагеря.

- Помилуйте, ваше величество! – воскликнул Милорадович. – Как можно, чтобы вы лишили нас удовольствия брать, как кур, лучших кавалеристов французской армии?

После этой беседы русский генерал вернулся к своим войскам в гораздо лучшем расположении духа, чем Неаполитанский король возвратился к своим. Подскакав к полковнику Сысоеву, Милорадович сообщил:

; Вам, Василий Алексеевич, фельдмаршал тоже просил кое-что передать. Если в другой раз представится случай захватить короля, берите его.


У французов дела обстояли совсем неважно. Еды почти не было: запасы кончились и взять неоткуда в чужой враждебной стране, вокруг все разорено их же Великой армией, а смельчаки, отправлявшиеся на поиски съестного чуть дальше от лагеря, неизменно попадали в плен к Милорадовичу. Молодой знакомец Юрчика, Жорж де Берлемон потерял интерес к прогулкам в свите Мюрата. Теперь он уныло бродил по своей части голодного лагеря и отыскивал, что бы поесть. Его первый кирасирский полк стоял у небольшого леска, а впереди едва журчал ручей. На довольно приличном открытом пространстве высилось лишь несколько наскоро устроенных, чтобы укрыться от дождя, шалашей. Однако кирасирский быт был украшен превосходной мебелью, захваченной в Москве. Например, на бивуаке Жоржа стояло на изогнутых ножках трюмо с зеркалом в раме из резных цветов и раковин. На нем лежал черепаховый гребень да болтался от ветра грязно-белый шарф. Рядом, на столик-бобик с перламутровыми узорами были брошены кожаные перчатки. А к тонкой березке, которую кирасиры берегли как часть интерьера, был прислонен портрет стройной девушки в легком белом платье. Ее золотистые волосы мелкими завитками обрамляли красивое лицо с нежной улыбкой на устах. И Жорж, проходя мимо, послал прекрасной незнакомке воздушный поцелуй.

Потом взгляд молодого человека наткнулся на группку облезлых и сильно отощавших лошадей. Они усердно тыкались мордами в покрытую опавшими листьями землю в надежде найти случайную травинку на давно уже обглоданном участке. Жорж посочувствовал бедным животным и вернулся к собственным поискам.

На одном бивуаке на ручной мельнице пытались помолоть несколько пригоршней ржи. Крутить ручку мельницы было тяжело, и Жоржу как вновь прибывшему тут же предложили сменить в этом деле своего сослуживца за кусок хлеба, полученного в итоге мучений. Но Жорж уже знал, что при таком помоле получается не мука, а только мятые зерна, и хлеб из них выходит плотный, тяжелый. Это лучше, чем ничего, но Жорж отказался в надежде найти что-нибудь посъедобнее.

На другом бивуаке приготовляли, судя по густоте, кашу из гречихи. Зерна варили прямо в шелухе до тех пор, пока гречка не разбухнет. Тогда можно будет снять и шелуху. Соли здесь не было давно и в кашу сыпанули порох. При варке он разложился на уголь и серу, которые всплыли черными пятнами, да селитру, каковая и требовалась. Черные кляксы аккуратно сняли ложкой с поверхности варева, а селитра растворилась в нем, заменяя соль. Но от такого "посола" еда приобретала острый, едкий, неприятный вкус, да и живот потом болел немилосердно. Жорж решил, что лучше уж обойтись совсем без соли и без такой каши.

У третьего бивуака царило оживление. Жорж поспешил туда. Оказалось, что несколько человек наведались в лагерь вюртембергцев и, давясь слюной, рассказывали о том, как там режут коров и овец, изможденных путешествием вслед за армией от Немана до Москвы. Им же самим удалось стащить на жаркое дохлятину.

Жоржу чуть не сделалось дурно. Он глубоко вздохнул, вернулся к своему костру, улегся на землю и попытался заснуть, чтобы меньше чувствовать голод. Сон перенес молодого человека в Фонтенбло, в большой, великолепный, хоть и старый, дворец с округлой каменной лестницей, длинными галереями, каминами, колпаки которых поддерживают Сатиры выше человеческого роста. В одной из таких галерей, сплошь отделанной золоченым деревом, он когда-то стоял у окна и глядел на пруд, на поверхности которого то и дело появлялась серая спина откормленного карпа. Жоржу так сильно захотелось поймать и зажарить его, что грезы превратились в пытку. Однако нос молодого человека уловил аппетитный запах запеченного на костре мяса, и тут же товарищ потряс Жоржа за плечо, произнося:

- Я приглашаю вас на пир.

Жорж вскочил и в самом деле увидел над костром небольшую румяную тушку, нацепленную на железный штырь.

- Что это? – удивился молодой человек.

- Кролик, – захохотал его друг.

Жорж ясно представил себе, как отчаянно мяукал перед смертью этот "кролик".

- Я слышал, полякам неплохо живется, – продолжал товарищ Жоржа. – У Лефевра-Денуэтта офицеры о еде совсем не думают.

- А я, напротив, слышал, офицеры Понятовского тоже совсем ничего не едят, – возразил Жорж. – Надеюсь, Лористон заключит мир с русскими раньше, чем мы умрем с голоду…

- Новость, господа! Правда, к несчастью, вчерашняя, – объявил, подбегая к молодым людям, их третий товарищ. – А я ведь говорил вчера, что надо навестить соседей.

Но, увидев на вертеле над почти потухшим костром остатки мяса, кирасир сначала доел их, потом сообщил.

- Король выезжал на аванпосты, и какой-то казак выстрелил в него.

Оба слушателя издали удивленный и обеспокоенный возглас.

- Не попал. С королем все благополучно, – добавил вновь прибывший.

- Кажется, мира не будет, – вздохнул Жорж.


9.

Юрчику порядком надоело сидеть в курятнике. Корнеты, конечно, – славные ребята и с ними весело болтать, но большую часть дня, а то и ночи Юрчик оставался один и ничем не мог заполнить скучные часы.

- Я вспомнил! Крестная говорила, что дядин корпусной командир – генерал Багговут, – сообщил он Герсеванову при первом же удобном случае.

- Ай да крестная! – просиял корнет. Его все-таки тяготили забота о мальчике и постоянный вопрос, как найти жениха его сестры. – Значит, он служит во втором пехотном. Едем, погуляем там подольше.

Но прогулка в расположение второго пехотного корпуса тоже ни к чему не привела. Герсеванов и Юрчик приуныли. Уже стемнело, когда с одного бивуака Герсеванова окликнул знакомый прапорщик:

- Куда путь держите?

- В Главный штаб, – вздохнул Герсеванов.

- Так не спеши. Хочешь чаю? А мальчишка с тобой?

- Да. Подкидыш.

- И ему чаю нальем.

Уставшие "бродяги" приняли приглашение и устроились у костра. Вокруг него сидело и лежало несколько офицеров. Над огнем висел медный чайник. Когда вода закипела, в него бросили чайные листья, а после стали разливать напиток по чашкам. Юрчик тоже получил фарфоровую чашечку с горячим чаем.

- Что слышно в штабе? Когда выступаем биться с французами? – спросил Герсеванова его знакомец.

- Да пока тихо все, – пожал плечами корнет.

- Очень жаль, – загрустил прапорщик. – Все отступаем, уступаем. Вот французы уже и в Москве прохлаждаются. Долго ли это продолжаться будет? Не пора ли их побеспокоить?

В ответ на это Герсеванов только вновь пожал плечами.

В это время к их костру подошло еще человек пять офицеров.

- Здесь собирается большое общество? – в свой черед спросил Герсеванов.

- Да. Скоро придет один солдат нашей роты сказки сказывать.

- Сказки? – удивились Герсеванов и Юрчик, который до этого в разговор не встревал.

- Ну да. И какие занимательные! Непременно останьтесь послушать.

И правда, к огню приблизился невысокий полный человечек, круглолицый, с заросшими черной щетиной щеками и задорно искрящимся взглядом. Под приветственные возгласы он уютно запахнул полы истрепанной шинели, устроился немного поодаль от офицеров и сразу стал центром внимания всей компании, затмив костер и рыжебокий чайник.

- Шел солдат домой на побывку и забрел к одному мужику ночь ночевать, – начал напевным, как у кота-баюна, голосом рассказчик. – "Здравствуй, хозяин! – говорит. – Накорми и обогрей прохожего". "Ну что ж, садись за стол, гостем будешь". Солдат снял тесак да ранец, помолился образам и уселся за стол, а хозяин налил стакан горького и говорит: "Отгадай, служба, загадку – стакан вина поднесу. А не отгадаешь – оплеуха тебе!" "Изволь, сказывай загадку". "Что значит чистота?" Солдат подумал-подумал да вымолвил: "Хлеб чист, значит, он и чистота". Мужик хлоп его по затылку: "Чистота, брат, кошка: завсегда умывается! А что значит благодать?" Солдат опять подумал-подумал да говорит: "Знамое дело, хлеб – благодать!" Мужик хлоп его в другой раз: "Врешь, брат, служба! Благодать – вода. Ну, вот тебе последняя загадка: что такое красота?" Солдат опять свое: "Хлеб, – говорит, – красота!" "Врешь, служба. Красота – огонь. Вот тебе еще оплеуха! Теперь полно, давай ужинать". Солдат ест да про себя думает: "Сроду таких оплеух не видал. Постой же, я тебе и сам удружу, будешь меня помнить!" Поужинали, легли спать. Солдат выждал ни много, ни мало времечка; видит, что хозяева заснули, слез с полатей, поймал кошку, навязал ей на хвост пакли, паклю ту зажег, да кошку на чердак погнал. Бросилась она туда со всех четырех ног и заронила огонь в солому. Вмиг загорелась изба. Солдат наскоро оделся, подошел к хозяину и давай в спину толкать. "Что ты, служивый?" – спрашивает мужик. "Прощай, хозяин. Иду в поход. А тебе вот на прощанье загадка: взяла чистота красоту, понесла на высоту; коли не ухватишь благодати, не будешь жить в хате! Отгадывай!" – сказал солдат да пошел со двора. Пока мужик ломал себе голову, что бы такое значили солдатские речи, вся хата сгорела. Отольются кошке мышиные слезки!

Все общество весело смеялось, когда к нему подъехали еще два офицера в зеленых мундирах с красной выпушкой по воротнику и обшлагам. Один понимающе улыбнулся:

- Все сказки слушаете?

- Господи, помилуй! Юрчик, ты ли это?! – воскликнул другой.

Мальчик оборотился к нему и какое-то время удивленно разглядывал. Потом радостно вскочил:

- Дядя Сеня!

- Какими судьбами ты здесь?

- Вас ищу.

Герсеванов тоже вскочил в изумлении:

- Вы – дядя Сеня?! – Он деликатно опустил определение "старый". Да и не шло оно вовсе к этому человеку в возрасте немногим больше тридцати лет.

- Да, сей сорванец меня так именует, – подтвердил офицер.

- Стало быть, господин майор, вы знаете этого отрока? – все еще не верил Герсеванов.

- И очень даже хорошо, – улыбнулся тот и пояснил для своего спутника: – Это брат моей невесты.

- Тогда позвольте мне сдать его на руки вашего высокоблагородия, – со вздохом облегчения продолжал Герсеванов. – Никто кроме вас, я полагаю, не имеет здесь права опеки над ним.

- Похоже, что так, корнет. Сдавайте.

Герсеванов помог Юрчику устроиться на лошади позади сестрина жениха. Майор простился со своим спутником, приветливо кивнул на прощание Герсеванову и повез мальчика за пределы лагеря. Они долго молча ехали вдоль Нары, потом миновали большое село, по мосту перебрались на левый берег реки и, наконец, достигли деревни. Точнее, от самой деревни осталось всего два неразобранных дома, вокруг которых выросли ряды шалашей. Здесь стоял теперь четвертый егерский полк.

Юрчик сидел, обхватив руками майорский торс, и никак не мог прийти в себя от удивления, хотя уже искал этой встречи. Сам облик сестрина жениха поразил его. Дома Юрчик видел скромный фрак, а в нем – не первой молодости блеклого тихоню, который раскрывал рот лишь для того, чтобы сказать любезность маме и сестре, или для скучных Юрчику рассуждений. И как не походил на него этот статный величавый воин, гарцующий на превосходной лошади…

В избе было тепло. Несколько офицеров уже собирались спать. Они вопросительно глянули на мальчика, но ничего не сказали. Дядя Сеня, а точнее Арсений Львович Русинов, устроил Юрчика за грубым деревянным столом, велел денщику подать мальчику поесть, дождался, пока Юрчик насытится, а после вывел на крыльцо, чтоб не мешать остальным отдыхать. Сев на ступеньку и усадив Юрчика рядом, майор произнес:

- Ну, друг дорогой, рассказывай, каким ветром тебя в армию занесло?

Мальчик с готовностью принялся описывать свои приключения, разумеется, заменив в самом начале выражение "сбежал от дядьки" словом "потерялся". Арсений Львович внимательно слушал, потом хитро прищурился:

- И что же из всего этого правда?

Видя недоумение Юрчика, он пояснил:

- Вера мне сказывала о твоих проказах. Знаю я, на что ты способен.

- Ну да! – обиделся Юрчик. – Спросите хоть генерала Милорадовича, если мне не верите.

- Спрошу непременно. А что ж ты так долго меня искал? Я полагаю, не так уж и сложно найти майора Русинова.

- Я чин да фамилию ваши забыл, – с самым ясным взглядом, какой только возможен на свете, ответствовал Юрчик.

- Вот как?! – засмеялся Арсений Львович. – Ты ж потешался над фамилией. "Хрусь-хрусь" помнишь?

- Я? Нет, – Юрчик умело округлил глаза и в недоумении пожал плечами.

- Да, дружок, здорово тебе память отшибло, – иронично посочувствовал ему Арсений Львович. – Ну а в Москву-то ты как попал?

- Матушка отправила погостить к крестной.

- Что же, твои все остались в имении?

- Да.

- Хорошо, – отметил Русинов и, помолчав немного, проговорил: – Что же мне с тобой делать?

- Можно мне остаться у вас? – задал единственный волновавший его вопрос Юрчик.

- Опасно, – покачал головой Русинов. – Очень мы на сражение надеемся, и я полагаю, не зря.

- Ну и что? Я уже был в сражении, – тоном старого вояки проговорил Юрчик.

- Ну и что? – эхом отозвался майор. – Вот хороший вопрос. Что со мной сделают родители твои да Вера, если с тобою беда приключится?

- Ну, родители – возможно, – согласился Юрчик после минутного размышления. – А Вера едва ли с вами дурно обойдется.

- Вот о чем ты уже судишь? – снова усмехнулся Русинов. – Ладно, оставайся пока. Господь надоумит, как с тобой поступить.

Они вернулись в избу. Майор устроил Юрчика на лавке и укрыл своей шинелью, а сам улегся прямо на полу. Вскоре он уже спал, а мальчик долго глядел в темный потолок и все дивился перемене, произошедшей в сестрином женихе. Теперь Юрчик ни за что бы не назвал его старым дядей Сеней. Может, Вера не такая уж дура?..


10.

После сладкого сна Юрчик потянулся и открыл глаза. Он был один. Яркие лучи солнца пронизывали внутренность избы, золотили воздух и превращали бликами земляной пол в подобие наборного паркета. На гвозде над самой головой мальчика, матово светясь драгоценным эфесом, висела шпага. Вечером Юрчик не видел ее, поэтому теперь вскочил на ноги. Золотой эфес оказался как раз на уровне глаз. Мальчик прочитал на внутренней стороне чашки: "За храбрость".

В избу заглянул Русинов, в расстегнутом длиннополом сюртуке, с непокрытой головой и мокрыми прядями темных волос, падавшими на лоб.

- Доброе утро! – Он вошел, неся в руке глиняный кувшин. – Я к роднику ходил и тебе вот водицы принес.

Майор протянул кувшин Юрчику. Мальчик отпил несколько глотков студеной влаги, потом майор налил немного воды ему в ладони, и Юрчик умылся. Последние остатки сна исчезли.

Русинов поставил кувшин, в котором еще оставалась вода, на стол и принялся приводить себя в порядок. Сначала застегнул на все пуговицы сюртук. Потом опоясался шарфом с серебряными да черно-оранжевыми полосами и с кистью на конце. Пригладив волосы, Русинов надел фуражку. И хотя она была измята, сюртук изрядно потерт, одной кисти на шарфе не хватало, все это только восхищало Юрчика. Но с особым трепетом мальчик глядел на алые эмалевые кресты орденов святой Анны и святого Владимира с бантом на груди Русинова. Когда же майор снял с гвоздя и привесил к левому боку золотую шпагу, Юрчик, замирая, спросил:

- Она особенная, да?

- Это награда, – спокойно ответил Русинов. Потом вынул шпагу из ножен и протянул Юрчику.

Мальчик долго вертел ее в руках, рассматривая каждый изгиб драгоценного эфеса, гладкие грани клинка. То и дело он сжимал правой ладонью ручку и поднимал шпагу, любуясь ее совершенством. Наконец, Юрчик опять спросил:

- Награда за что?

- За Чарнов.

- А что там было?

- То же, что и здесь. Дрались с французами. Ну, наигрался? – Русинов забрал у Юрчика шпагу. – Идем смотреть, как учат новичков.

Они покинули избу и, обогнув ее, дошли до небольшого открытого участка, на котором ефрейторы обучали рекрут ружейным приемам под наблюдением штабс-капитана.

Звучали команды: "На караул – На плечо – Под курок – Под приклад – На руку – На плечо – С плеча – От ноги". Рекруты еще неуверенно и нечетко их выполняли: держали ружья вертикально перед собой, стволом вверх; клали на левое плечо; поддерживали ружья под курком локтевым сгибом левой руки; брали правой рукой за приклад под курком и опускали ружья на ладонь согнутой левой руки; снова возвращали на плечо.

Юрчик глядел на все это как на веселый спектакль, вроде тех, что ставились в имении в домашнем театре. И вдруг Русинов предложил ему:

- Не хочешь ли тоже поупражняться?

- Хочу, – тут же отозвался Юрчик. Он всегда был не прочь изведать что-нибудь новенькое.

- Тогда становись вместе с ними. Примите еще одного новичка, Сташевский, – сказал он штабс-капитану. – Только где взять ружье для тебя? – Арсений Львович огляделся, потом сказал: – Поупражняйся-ка пока со своей шпагой. Я скоро приду.

Юрчик с обидой посмотрел вслед Русинову. Он не желал отходить от майора ни на шаг и подумал, что тот нарочно от него избавился. Отстегнув ножны со шпагой, которая теперь играла роль ружья, Юрчик все же принялся вслед за рекрутами учиться исполнять команды. Сначала у мальчика плохо получалось, рекруты косились на него, и в какой-то момент Юрчик стал даже радоваться, что Русинов не видит его промахов. Но Русинов, без сомнения, все это знал хорошо, и Юрчик пообещал себе тоже научиться, хотя бы в отместку за то, что майор его бросил. Мальчик стал внимательнее и старательнее, в его адрес послышались одобрительные возгласы. А время от времени раздавалась команда "Под курок – Вольно", и можно было немного отдохнуть.

- Теперь попробуй с этим, – вдруг услышал Юрчик голос Русинова, появления которого в запале не заметил.

Майор протягивал ему французское драгунское ружье. Юрчик вернул шпагу на прежнее место на боку и с восторгом принял ружье из рук Русинова. А тот продолжал:

- Есть в нашем полку один любитель всякого оружия. Вот я и одолжил для тебя. Ну, показывай, чему научился, пока я ходил.

Юрчику стало стыдно, что он дурно подумал о майоре. Мальчик шмыгнул носом и довольно ловко выполнил все ружейные приемы, какие отрабатывал. Русинов остался доволен.

- Мне теперь надо к засекам наведаться, – сказал он Юрчику. – Ты здесь останешься или со мной?

- С вами, конечно.

Они зашагали к лошадям. Майор вскочил в седло каракового, то есть – черного с подпалинами, жеребца, а Юрчику указал на симпатичную серую в яблоках лошадку. Верхом они направились к неблизкой медно-желтой с зелеными хвойными островками полосе леса. Там устроены были засеки из поваленных навстречу неприятелю деревьев и наломанных веток. Возле крайней засеки расположилось несколько егерей во главе с поручиком. Солдаты сбились в кружок, переговаривались о чем-то и посмеивались. При появлении Русинова они поднялись и притихли.

- Все у вас благополучно? – спросил Русинов поручика.

- Да, ваше высокоблагородие, – ответил тот. – Отдыхаем.

Майор оглядел солдат и заметил, что один из них прячет руки за спиной.

- Что там у тебя? – спросил Русинов, и солдат, улыбаясь, показал серый колючий клубок.

- Как дети, ей-богу, – проговорил при этом, словно извиняясь, поручик.

Юрчик соскочил с лошади и подошел ближе. Клубок немного развернулся, показался черный влажный нос и тоненькие лапки. Но только Юрчик прикоснулся пальцем к колючкам, еж фыркнул и снова свернулся плотнее.

- Эх, молока нету, – вздохнул державший его егерь.

- Позабавился? Теперь отпусти, – приказал Русинов.

Солдат еще раз вздохнул и понес ежа к большому кусту орешника. Юрчик – за ним. У куста они оба присели на корточки, и егерь аккуратно положил свою колючую игрушку на бурые опавшие листья. Клубок тотчас развернулся, и еж полез вглубь куста, забавно перебирая лапами.

В это время Русинов окинул взглядом засеку.

- Вот здесь нехорошо, – показал он поручику. – Все развалилось. Поправьте.

- Да это Филатка сейчас развалил. Ежа догонял, – сообщил тот. – Ночью поймал, все возился с ним, потом кормить удумал. Да зверь попался неблагодарный, решил улепетнуть, в засеку забрался. Филатка опять поймал и давай растолковывать: Куда, мол, бежишь? Там французы! Они вон лягушек едят, а тут – еж! Так все иголочки тебе и обглодают. Потом и военную обстановку во всех тонкостях обсказывать ежу начал. А тут как раз вы появились…

- Немедленно поправить засеку, – строго повторил Русинов.

При нем никто из солдат не посмел улыбнуться рассказу. Только Юрчик тихонько хихикал. Егеря бросились возобновлять завал. Майор немного поглядел на их работу, потом вместе с Юрчиком пустился дальше. Отъехав немного, он проговорил с улыбкой:

- Шалуны…

На прочих засеках все было спокойно. Проехав вдоль их линии аж до конца леса и удовлетворившись увиденным, Русинов повернул обратно в расположение полка. Юрчик порядком устал, но следовал за майором как приклеенный. И скоро они подъехали ко второй избе. Там обитал вместе с другими соседями-офицерами тот самый любитель оружия, про которого говорил Русинов. Это был капитан по фамилии Липский, примерно одних лет с Русиновым, не высокий, но крепкий, и очень серьезный. У него в избе Юрчик увидел множество всякой трофейной всячины с разными причудами: к примеру, шпагу с фригийским колпаком, венчающим эфес, тесак с блестящей петушиной головой на рукояти, пистолет с откидным штыком.

- Благодарю вас, Григорий Иванович, выручили, – сказал капитану Русинов, возвращая ружье, с которым, правду сказать, Юрчик расставаться не хотел.

- Очень рад, – отозвался Липский, принимая свой трофей, и обратился прямо к Юрчику. – Что, сударь, постреляли?

- Нет. Только ружейные приемы учил, – ответил мальчик.

- И это хорошо. А вообще вы как с оружием? Знакомы? Стрелять умеете?

- Нет. И учить некому. Отец давно в отставке и не охотник. Не знаю, есть ли в нашем доме вообще что стреляющее.

- А Арсений Львович? Он отменный стрелок, – продолжал капитан.

- Я к ним в гости ездил, а не в атаку ходил, – напомнил Русинов.

- А мне представилось, что именно в атаку, – пошутил капитан, хотя лицо его не перестало быть серьезным, потом снова обратился к Юрчику: – Так вы, сударь, заходите ко мне. Научу вас стрелять, коли командир наш позволит.

У Юрчика перехватило дух от такого заманчивого предложения.

- Можно? – с надеждой спросил он майора.

- Можно, – кивнул тот. – Только не сейчас. – И, видя, как лицо Юрчика в один миг из радостного превратилось в огорченно-умоляющее, прибавил: – Время обедать. Ты, друг мой, как знаешь, а Григорию Ивановичу необходимо питаться. Да и стемнеет скоро, а в темноте что за стрельба? Завтра, если не передумаешь.

- Не передумаю! – мотнул головой Юрчик.

- Тогда завтра жду, – проговорил капитан.

Юрчик все-таки был недоволен, что нельзя пострелять прямо сейчас. Поэтому долго молчал. В их избе уже ждал накрытый стол, а вокруг топтались офицеры, к которым присоединился и Липский. Русинов, не задерживаясь, пригласил всех к трапезе. И Юрчик с обиженным видом уселся за стол, но капустные щи, запеченная курица, жареный картофель и свежий хлеб так аппетитно пахли, что мальчик мгновенно повеселел.

После обеда офицеры закурили трубки.

Русинов обнял Юрчика за плечи и вывел на свежий воздух. Как накануне вечером, они сели рядышком на ступеньку крыльца, и Юрчик не удержался от вопроса о том, что бросалось в глаза целый день:

- Вы тут самый большой начальник?

- Что поделать? – ответил Русинов. – Пока Александр Ильич, наш полковник, болен и в отъезде, полком командую я.

- А Чарнов – это где? – продолжал мальчик.

- В Польше.

- И что же там было? – повторил Юрчик свой утренний вопрос.

Русинов улыбнулся:

- Представь себе: зима. Не морозная и снежная, а сырая и грязная. Брр, – майор поежился. – Берег реки под названием Вкра. Нашему авангарду поручено не пускать корпус маршала Даву переправляться через реку, пока наши войска не соберутся у города Пултуска. Мы, егеря, сидим в прибрежных кустах. Ждем. Неприятель – на том берегу, жжет сырую солому, дабы из-за густого дыма не видно было, что он делает. Когда настает ночь, спим по очереди, тут же, в кустах. И вдруг на четвертую такую ночь на том берегу что-то уж слишком ярко полыхнуло. На сигнал к атаке похоже. Нам приказ – быть начеку. Неприятельские пушки начали стрелять. Мы ждем: откуда нападут? А темень, ничего не видно. Вдруг слышим: плеск воды совсем близко. Пригляделись: вроде река рябит. Затаились мы совсем, и как только французские колонны стали на берег вылезать, мы напали на них. Дрались врукопашную, пока не получили приказ отойти, потому что наши пушки открыли по французам огонь картечью. Потом вся наша пехота пошла на них в штыки. Так и отбивались остаток ночи да весь день до вечера. Французы атаковали и во фронт, и с флангов, их было тысяч двадцать, нас – пять тысяч, но мы не уступали. А когда от пленных узнали, что к Чарнову пожаловал сам Наполеон, биться стало еще веселее. Следующей ночью командир наш, генерал Остерман-Толстой, не имея больше надобности держаться, отвел нас к Насельску.

- А дальше?

- Дальше через три дня перехода мы вышли к Пултуску. И – прямо в бой. Против корпуса маршала Ланна. Приказ был – преградить ему дорогу. Мы атаковали и весьма успешно. А к вечеру весь наш корпус под командой генерала Беннигсена перешел в наступление, и французы отступили по всей линии. Хотели мы гнаться за ними. Однако кругом – темно, вьюга. Так что пришлось остановиться и ночевать прямо на поле сражения.

- Значит, можно победить французов? Даже самого Наполеона?

- С Божьей помощью любого можно победить.


Вечером все пили чай из самовара.

- Как славно нам здесь живется, не так ли? Отходили, отходили, и вот, кажется, пришли, – проговорил один из офицеров, майор Визинг, полушутя-полусерьезно. – Уж и не знаю, чего еще недостает?

- А французы, сказывают, бедствуют, – заметил штабс-капитан Сташевский. – Что здесь, что в Москве.

- Да… Помните ли, господа, как мы роптали на фельдмаршала за то, что он оставил Москву французам? – вступил в разговор капитан Липский. – А вот теперь, как говорят, они там пропадают. Поперек горла им встала Москва-то. Ай да фельдмаршал!

- Мудрец! – согласились все.

- Однако, не странно ли это, господа, – продолжал Сташевский. – Все мы дети одного Адама, а вот истребляем друг друга как дикие звери.

- Ну, если считать от Адама, и все мы в родстве, – заметил Визинг, – то ведь не секрет, что иной раз и близкие родичи грызутся хуже собак.

- Вот отчего так происходит, а, Арсений Львович? – спросил Сташевский.

- Пожалуй, от лени, – ответил Русинов. – Человеку всегда приходится выбирать между добром и злом. И, как правило, для добра требуется приложить усилия: стерпеть, простить, уступить – это не просто. Для зла, напротив, усилий не нужно. Само собою выходит разгневаться да наговорить обидного, к примеру. Но на то нам и дан разум, чтобы отличать добро, стремиться к нему и, не ленясь, обуздывать зло.

- Однако не все это понимают, – снова заговорил Визинг. – Необходимо, стало быть, открывать таковым глаза?

- Обличать, может, и можно, – улыбнулся Русинов. – Но только прежде, чем делать это, хорошо бы исправить себя. Я вот, не шутя, думаю, что если человек какую-нибудь злую черту в себе победит или хотя бы попридержит, то уже зла вообще на земле станет меньше. Пусть немного, но меньше.

Юрчик, который раньше пропускал мимо ушей рассуждения Русинова, тут слушал очень внимательно. Ему стало неловко за свое поведение дома.

- Но прошу заметить, – продолжал Арсений Львович, – что не всегда кстати быть только добрым. Сейчас вот наше дело – защищать Отечество и бить нещадно напавших на него.

- Как же бить нещадно, когда мы вон уж сколько времени без дела сидим?! – воскликнул Сташевский. – Генерал Милорадович и партизаны тревожат противника непрестанно. А мы? Сколько ж мы в праздности пребывать будем?

- Видать, наш старичок-фельдмаршал задремал, – отметил Визинг.

- Ну вот, снова вы, господа, недовольны фельдмаршалом. А после опять станете его превозносить да величать мудрецом, – вступился за Кутузова Липский.

- Дай-то Бог, – недоверчиво отозвался Визинг.

- Уверяю вас, что фельдмаршал не дремлет, а выжидает, пока французы сами проснутся, – продолжал коллекционер трофеев. – Ведь пока мы поправляемся, французы слабеют.

- Это все хорошо и, возможно, очень верно, – вновь заговорил Русинов, – но все-таки хочется в бой.


11.

Утром Русинов сам предложил Юрчику:

- Идем. Провожу к Липскому.

Юрчик и этот день провел бы с майором неразлучно. Но уж слишком хотелось пострелять. И мальчик шел за Русиновым, утешаясь тем, что проведет у капитана только полдня, а к обеду вернется к майору.

- Из чего будете стрелять, сударь? – осведомился Липский у Юрчика.

Мальчик еще раз осмотрел коллекцию капитана. Ружье, конечно, было хорошее, но все же большое для него. А вот кавалерийский карабин с граненым стволом, короткий, легкий, сделанный еще во времена французской революции, кажется, в самый раз.

- Можно из этого? – попросил Юрчик.

Капитан кивнул и снял с гвоздя просимое оружие, но мальчику пока не отдал.

- Давайте по порядку, – сказал он. – Что требуется для нашего дела? Во-первых, из чего стрелять, – он указал на карабин. – Во-вторых, чем стрелять? – Капитан взял патронную сумку, раскрыл ее, вынул показать мальчику небольшой цилиндрический сверток и пояснил: – Это патрон. Вот смотрите, в бумажку завернуты пуля и порох. И далее, в-третьих: куда стрелять? – продолжал капитан. – Прошу за мной.

Он повел мальчика за линию шалашей. Там, саженях в сорока от места, где они остановились, к большому дубу был прибит деревянный щит в три с половиной аршина. На нем четко виднелась фигура человека, нарисованная черной краской. Позади дуба был насыпан земляной вал, о назначении которого Юрчик пока не догадывался.

Капитан начал показывать мальчику, как нужно заряжать, сопровождая каждое свое действие командой:

- К заряду! – Он взял карабин в правую руку так, что приклад оказался под локтем. – По команде с патроном, чехлы долой, заряжай! – Капитан открыл полку ружейного замка, снял с огнива чехол, взял патрон, скусил зубами его верхнюю часть, насыпал немного пороха на полку и закрыл ее. После этого капитан перехватил карабин так, что приклад оказался внизу, а ствол – в левой руке, и высыпал оставшийся порох внутрь ствола, бросил туда же бумажный патрон и пулю, вынул шомпол и, широкой стороной засунув его в ствол карабина, одним ударом "прибил" заряд. Вынув шомпол и вернув его на место, в ложу, капитан взял карабин на плечо и снова скомандовал сам себе: – Товсь! – Карабин оказался в вертикальном положении перед носом капитана. Тот взвел курок. – Кладсь! – Он прицелился. Потом протянул карабин Юрчику и повторил команду "Товсь".

Юрчик взял оружие, как положено, правой рукой – за шейку приклада, левой – выше курка. Так как курок был уже взведен, то мальчик лишь повторил необходимое движение большим пальцем правой руки.

- Кладсь! – дал новую команду капитан и помог Юрчику исполнить ее: – Приклад уприте в плечо и держите поудобнее. Совмещайте: целик, мушка, мишень. Готовы? Пли!

От яркой вспышки пороха Юрчик машинально зажмурился, а карабин сильно толкнул мальчика в плечо. Пуля попала не в черную фигуру, а в правый нижний угол мишени.

- К вспышке надо привыкнуть, – проговорил капитан. – Но пуля далеко не ушла, значит твердая у вас рука. Будете стрелять хорошо. Продолжим?

- Конечно!

Юрчику очень понравилось, хотелось все делать самому, и капитан разрешил. Теперь он только отдавал команды и подсказывал, а заряжал мальчик сам. Правда, очень неловко, но ведь это было лишь начало учения.

Прозвучал второй выстрел. Юрчик снова зажмурился. Пуля попала в мишень рядом с первой. В третий раз Юрчик обращался с патроном и карабином более уверенно. И пуля пробила ногу черной фигуры.

- Хорошо, – одобрил капитан.

Ободренный похвалой Юрчик почувствовал себя первым стрелком на свете. И легкая небрежность в действиях сразу показала себя: порох едва не просыпался в траву, а пуля ушла в земляной вал. Юрчик снова собрался, стал неторопливым и внимательным. На черной фигуре мишени отверстий от пуль становилось все больше, а оружейный ствол – все горячее. И когда пришел Русинов, капитан снова хвалил своего ученика:

- Бравый солдатик.

Патроны кончились, и капитан повел Юрчика к земляному валу. Там они вместе отыскали пули, Липский пересчитал их и удовлетворенно пояснил:

- А то пуль не напасешься.

Так и зажил Юрчик у егерей. По утрам, когда Русинов наблюдал за обучением рекрут, разъяснял молодым офицерам "Воинский устав о пехотной службе", проверял засеки, Юрчик учился стрелять или, скажем, маршировать, в зависимости от того, что ему когда больше хотелось. Русинов не заставлял Юрчика строго соблюдать последовательность уроков, как они значились в Уставе. Он видел, что мальчику все интересно, и без дела тот сидеть не будет, поэтому сделал поблажку его возрасту и положению – все-таки Юрчик был нестроевой. Через две недели мальчик уже довольно метко стрелял, ловко обращался с карабином, который капитан пока позволил оставить у себя, бойко шагал вместе с ротой солдат "Направо – Во фронт – Налево – Во фронт – Вполоборота направо – Во фронт – Вполоборота налево – Во фронт – Налево кругом – Налево кругом". Кроме этого, всем егерям, а стало быть, и Юрчику, надлежало знать барабанные сигналы, которыми подавались команды в рассыпном строю. Сигналов было много, не все их названия понимал Юрчик, а требовалось запомнить еще и различные их сочетания. У мальчика иной раз голова трещала, как барабанная кожа, от всех этих "дробь", "раж", "тревога", "резвый поход", "перекат", "отбой", "аглицкая зоря"…

Впрочем, Юрчик не только учился. Когда егерей, бывших на засеках, сменили, он сдружился с рядовым Филатовым, или, как все его звали, Филаткой. У этого егеря был, кажется, особый дар общения со всякой живностью. Коричневая сойка могла сесть на раскрытую Филаткину ладонь клевать зерна, которыми тот угощал. Красно-бурая с белым животиком ласка, вынырнув из-под опавшей листвы, брала зубами прямо из пальцев предложенный Филаткой кусочек сушеного мяса. И Юрчик наблюдал за подобными фокусами, если у него хватало терпения не шевелиться несколько минут. Мальчик и сам пробовал сидеть на корточках с кусочком мяса в протянутой руке, но ласка к нему не приближалась, а появлялась в двух шагах да смотрела черными глазками, всегда готовая улизнуть. Когда же Филатка брал у Юрчика угощение и протягивал сам, она подходила к нему.

- Колдун ты, что ли? – с легкой обидой в голосе спрашивал Юрчик.

- Егерь я, – в ответ смеялся Филатка.

Еще мальчик подружился с серой лошадкой, на которой ездил к засекам. Он часто навещал ее, гладил по бархатной шее и угощал то яблоком, то сухарем. Приветливое доброе животное никогда не отказывалось, аппетитно хрустело гостинцем, а потом благодарно кивало головой.

После всех дел и развлечений Юрчик возвращался к Русинову, рассказывал, как прошел день да слушал разговоры офицеров.

В один из вечеров беседа была прервана приездом полноватого генерала с добродушным лицом и мягкими движениями. Все офицеры радостно повскакали с мест. Русинов при этом успел шепнуть Юрчику:

- Шеф нашего полка!

- Ну как мои родные егеря? Всем довольны? – приветливо спросил командир второго пехотного корпуса генерал-лейтенант Карл Федорович Багговут.

- Вы с нами, ваше превосходительство, значит, более нам ничего не нужно, – отозвались офицеры. Потом спросили: – Что слышно? Атакуем французов? Или опять отступать?..

- Пока не слышно ничего, – проговорил Багговут и, заметив разочарование и грусть на лицах, шутливо нахмурился: – Ну-ну, не унывать! Отдыхайте, пока можно.

- Да уж сколько отдыхаем… – тихо проворчал Липский.

- Не взыщите, Карл Федорович, капитана можно понять. Коллекция его еще маловата, – перевел в шутку слова Липскаго Русинов. – Вот если бы еще трофеев с дюжину, аль с две…

- Тогда, Арсений Львович, для капитана отдельный обоз выделить придется, – подхватил Багговут. Тут он заметил Юрчика и спросил: – Уж не тот ли это сорванец, про которого мне говорил Милорадович?

- А что говорил? – насторожился Юрчик, и Багговут засмеялся:

- Хвалил.

- Тогда тот самый, ваше превосходительство, – подтвердил Юрчик.

- И чей же вы? – спросил Багговут.

- Мой, – ответил за мальчика Русинов.

- Очень хорошо. Что же вы у нас тут делаете, юноша? – продолжал генерал. – Милорадович сказывал, вы из пушки палить мастер.

- Из полупудового единорога, – деловито уточнил Юрчик. – А теперь вот господин капитан меня из карабина стрелять выучил. И ротное учение я знаю.

- Отлично, – похвалил Багговут. – При встрече скажу Милорадовичу, что времени вы даром у нас не теряли…

- Что-то не похож он на боевого генерала, – с сомнением заметил Юрчик, когда Багговут покинул егерей.

- Да? Не похож? – усмехнулся Русинов.

Юрчик вспомнил свои ошибочные суждения о майоре и прикусил язык. А Русинов продолжал:

- Тем не менее, когда, к примеру, Карл Федорович был в моем чине и оказался окружен восставшими поляками в Варшаве, то сумел пробиться сквозь них и вывести из города отряд своих людей. Но это случилось еще до того, как Карл Федорович стал шефом нашего полка. А вот уже с нами, хотя бы при Пултуске, именно он прямо с марша повел нас в атаку на Ланна. Французский маршал рвался захватить переправу в тылу нашей армии, тогда Наполеон поймал бы нас в "мешок". Но Ланн был отбит, победа – наша, а Карл Федорович за отличие в деле получил орден Святого Георгия. Так что, мой друг, отвыкай судить о людях только по внешнему виду.


12.

Жизнь в егерском полку так нравилась Юрчику, что он почти не вспоминал курятник и корнетов. А между тем, в Леташевке тоже происходили интересные события. Генерал Беннигсен продолжал убеждать фельдмаршала в необходимости атаковать Мюрата:

- Вот, ваше сиятельство, по донесению Орлова-Денисова можно легко обойти левый фланг неприятеля. – Беннигсен положил перед фельдмаршалом исписанный лист бумаги, который до того держал в руке. – Извольте видеть, левый фланг короля не доходит до леса. И по этому лесу Орлов-Денисов прошел в самый тыл французов, не встретив ни пикетов, ни патрулей. – Беннигсен постучал указательным пальцем по бумаге. – А кроме сего, партизаны доносят, что Наполеон со всей гвардией находится еще в Москве, но к королю идет подкрепление под командой маршала Виктора. Поэтому мне кажется, интересы нашего монарха и государства требуют, чтобы мы, не теряя времени, со всеми силами, сосредоточенными под начальством вашего сиятельства, атаковали неприятеля прежде, нежели помянутое подкрепление подойдет к нему. Ваше сиятельство, конечно, лучше меня оценит всю важность сделанного мною предложения, и если оно заслужит ваше одобрение, я буду иметь честь по вашему приказанию представить диспозицию атаки.

- Вот теперь, наконец, нам известно что-то точно и определенно о неприятеле, – проговорил Кутузов и, словно подражая Беннигсену, похлопал ладонью по донесению Орлова-Денисова, которое успел пробежать глазами, слушая собеседника. – Теперь я, пожалуй, готов согласиться с вашим высокопревосходительством: короля надо атаковать. И коль скоро ваше высокопревосходительство пообещали представить диспозицию, то жду ее от вас.

- Вот, извольте, ваше сиятельство. – Беннигсен вынул из кожаной папки, лежавшей на ближнем к нему краю стола, еще несколько листов и тоже положил перед фельдмаршалом.

- Благодарю, – кивнул Кутузов. – Теперь прошу дать мне время ознакомиться с ней. Однако будьте уверены в моем желании отдать вашему высокопревосходительству приказ атаковать короля.

Довольный этим обещанием Беннигсен поклонился и вышел. Как только дверь за ним закрылась, Кутузов нахмурился и углубился в чтение диспозиции, но очень скоро отвлекся и с тяжелым вздохом проговорил, обращаясь к бывшему тут же, в избе, Коновницыну:

- Разбудим, разбудим уснувшего в Кремле льва. А так изголодался бы да сам отошел. Но уж слишком настойчиво все требуют сражения… – Фельдмаршал грустно покачал головой.

- Люди устали отступать, хотят побед, – проговорил дежурный генерал.

- В Бородинском сражении тоже хотели победы, а как там трудненько пришлось, – возразил Кутузов.

- Теперь мы в лучшем положении, чем французы.

- Вот именно. Время нам служит, – подхватил Кутузов. – И если иметь терпение, то можно малой кровью победить Наполеона.

- Генерал Беннигсен не имеет терпения, – заметил Коновницын.

- То-то и оно, – опять вздохнул Кутузов и, откинувшись на высокую спинку уютного кресла, прикрыл уставшие глаза.

Коновницын тихо поднялся и вышел, желая дать фельдмаршалу отдохнуть.

Уже в вечерних сумерках Кутузов позвал к себе дежурного ординарца. Им в этот день оказался Герсеванов. Фельдмаршал протянул ему запечатанный пакет:

- Вот тебе, голубчик, приказ для Ермолова. Скажи ему, чтобы армия немедля двинулась на известную ему позицию.

Герсеванов взял пакет и поспешил к лошадям, поскольку Ермолов имел пристанищем село Леташово, расположенное в версте от Главного штаба. На пути корнет повстречал Коновницына.

- Куда направляешься, дружок? – спросил тот.

- К генералу Ермолову с приказом от главнокомандующего.

Коновницын вынул из кармана часы:

- Уже шестой час. Ты не найдешь Ермолова в Леташово. Он обедает сегодня у генерала Шепелева на правом фланге. Ты, может быть, еще застанешь его там.

- Спасибо, Петр Петрович! – поблагодарил Герсеванов и отправился на правый фланг Тарутинского лагеря, в село Спасское.

Проскакав целых семь верст, корнет подъехал к дому Шепелева. Из распахнутых окон вместе со снопами света вырывались гвардейская музыка и смех гостей. Заглянув в дверь, Герсеванов увидел уставленный блюдами и бутылками стол, а вокруг – пирующих в расшитых золотом мундирах. Обведя глазами собравшихся, ординарец узнал многих, а вот Ермолова не было видно. Корнет спросил о нем у генерала Милорадовича.

- Ермолов уже уехал, – ответил тот. – Сказал, что имеет дело к князю Гагарину, и отбыл.

Герсеванов вернулся к своей лошади и, вскочив в седло, направил ее в расположение Московского ополчения. Но и там Ермолова не оказалось. Он уже поехал к себе. Герсеванов поворотил в Леташово, мысленно ругая неуловимого генерала. Однако дорогой нагнал его и вручил-таки приказ фельдмаршала, сообщив вместе с тем все, что Кутузов просил передать на словах.

Ермолов, пришпорив коня, поскакал в Главный штаб, в Леташевку. Герсеванов поспешил за ним, и вместе они вошли в дом Коновницына, ярко освещенный, поскольку дежурный генерал изучал диспозицию.

- Выступаем! – радостно блеснул глазами Ермолов.

- Похоже, – более сдержанно отозвался Коновницын.

- Пришлите ко мне ординарцев, – сказал Ермолов Герсеванову, а сам приступил к составлению приказов для выдвижения войск.


Попить чаю в этот вечер Русинову не дали, – в седьмом часу его вызвали к корпусному командиру. От него майор вернулся весьма оживленный и, собрав офицеров полка, сообщил:

- На позиции был генерал Беннигсен. Начинается дело! Нам приказано пока оставаться на месте, потому что мы и так впереди всех, но прочие полки нашего корпуса к ночи выступают из лагеря.

Все лица просияли и воодушевились.

- Я с вами, – дернул Русинова за рукав Юрчик.

- Куда ж тебя девать? – развел руками майор. Потом задумчиво проговорил: – Впрочем, может тебя в лагере оставить? – И, глядя на пунцовые от возмущенья щеки мальчика, продолжал: – Ну да ты еще сбежишь и угодишь в переплет. Лучше уж будь при мне… Вот, держи. Для твоего карабина.

Майор достал из походного сундука, стоявшего в углу избы, и протянул Юрчику кожаную патронную сумку с литой латунной цифрой "4" и точкой на крышке.

Юрчик с восторгом взял в руки подарок и открыл. Внутри, как и положено, были патроны. Он провел по ним пальцами, потом закрыл сумку, и Русинов повесил ее Юрчику на пояс.

- Спасибо, Арсений Львович! – проговорил мальчик и обнял Русинова, крепко прижавшись щекой к его пропахшему дымом сюртуку.

Майор ласково погладил Юрчика по голове и с усмешкой сказал:

- Вера разгневалась бы на меня за такой подарок и чего доброго прогнала бы.

Юрчик согласно кивнул и подумал: Вера вовсе не дура. Она-то сразу разглядела, какой хороший человек Русинов, а он, Юрчик, – нет…


13.

В восемь часов вечера Кутузов выехал из Леташевки, чтобы взглянуть, как полки выступают из лагеря. Однако никакого движения он не увидел, все воинство спокойно отдыхало на своих бивуаках, исключая второй и четвертый пехотные корпуса, которым за час до того сам Беннигсен приказал выступать. Остальные же пребывали в полном неведении, поскольку начальник Главного штаба генерал-майор Ермолов еще только рассылал приказы об этом.

- Что такое?! Отчего не готовы? – возмутился фельдмаршал.

Когда же он узнал, что почти никто из корпусных командиров не знает о готовящемся нападении на французов, то разгневался еще больше.

- Канальство! Как воевать, когда происходит подобное? Не командиры, а тетери сонные? Отчего мой приказ не доставлен к войскам? Я вас спрашиваю? – Кутузов обвел взглядом окружавших его офицеров. – Как воевать? – Повторил он.

И не обращая ни на кого внимания, фельдмаршал отправился обратно в Леташевку. Вернувшись к себе, он прямо с порога велел позвать Коновницына.

Когда тот явился, Кутузов набросился и на него:

- Почему армия до сих пор не выступила? Где Ермолов? Где офицер, которого я посылал?

- Ермолов здесь, – ответил Коновницын, не вполне понимая, что происходит. – Он сейчас только сделал все необходимые распоряжения для выступления армии. И офицер здесь.

- Поздно! – крикнул Кутузов и стукнул кулаком по столу. – Давно нужно было распорядиться. А теперь поздно. В чем задержка была?

- Не знаю, ваше сиятельство, – проговорил Коновницын, удивленный гневом фельдмаршала.

- Офицера, что я посылал, арестовать, нарядить суд, допросить, и если он не был в авангарде, расстрелять! – Кутузов резко махнул рукой.

Озадаченный Коновницын вернулся к себе, взглянул на Ермолова, потом – на Герсеванова и, подойдя к молодому человеку, тихо проговорил:

- Пожалуйте вашу саблю. Вас велено арестовать.

Корнет был поражен. Он машинально отстегнул саблю, которую, пользуясь положением ординарца, носил вместо тяжелого палаша, полагавшегося кирасирам, и отдал ее дежурному генералу.

- За что? – вместо него спросил Ермолов.

- За то, что приказ об атаке поздно доставлен войскам, – ответил Коновницын.

- Он же меня искал. Так это я виноват! – воскликнул Ермолов. – Я пойду к фельдмаршалу, я скажу ему…

- Помилуйте, ваше превосходительство, – преградил ему дорогу к двери Коновницын. – Что вы хотите делать? Светлейший ужасно рассержен. Он ничего теперь не станет слушать. Завтра вы сможете сказать ему все, что хотите, а теперь, Бога ради, не ходите к нему.

- Я обязан оправдать этого офицера, – возразил Ермолов.

- Завтра, Алексей Петрович, – продолжал убеждать Коновницын. – Сейчас вы сделаете только хуже, уверяю вас. А завтра я сам заступлюсь за корнета. – И, повернувшись к Герсеванову, который, стоя в стороне, с замирающим сердцем слушал разговор двух генералов, Коновницын повторил: – Завтра я сам об вас поговорю.

- А теперь что делать, Петр Петрович? – поддаваясь уговорам, спросил Ермолов.

- Ради Бога, ничего. Подождем. И ты подожди, – сказал он Герсеванову. – Побудь здесь.

В доме воцарилось молчание. Коновницын сел на лавку и погрузился в размышления о происходящем. Ермолов тоже сел и хмуро глядел в пол. А несчастный молодой человек, удрученный нежданным арестом, примостился на подоконнике.

Спустя полчаса Коновницына вновь вызвали к фельдмаршалу. Дежурный генерал ушел, но очень скоро вернулся и сообщил:

- Движение войск и выступление их отменено.

Ермолов составил и разослал по армии новый приказ, отменяющий первый. Потом сказал:

- Если до завтра к фельдмаршалу нельзя, я поеду к себе.

- Да, – согласился Коновницын.

После того, как Ермолов уехал, он некоторое время прохаживался по избе, потом закурил трубку, а затем снял сюртук и лег в постель…


Егеря четвертого полка готовились провести в своей деревне бессонную ночь. Русинов обошел всю позицию, и везде за ним следовал Юрчик. Он предвкушал жаркое дело и время от времени поглаживал ладонью ствол карабина, висевшего на правом плече. Радуясь новой возможности побывать в сражении, Юрчик видел еще больше ликования на лицах всех солдат и офицеров полка. Правда, необстрелянное еще пополнение посматривало с тревогой, но, глядя на старших товарищей, на их веру в свои силы и в умение командиров, они тоже становились спокойнее и решительнее.

Вдруг пришла новость: нападение на неприятеля отменено. Огорченный Русинов пригласил офицеров и объявил о том, что дела не будет. По всем собравшимся прокатилась волна разочарованных возгласов:

- Как? Почему? Неужели мир? Когда, наконец, будем драться?

- Я ничего не знаю, господа, – вздохнул Русинов.

- Но ведь сам Беннигсен приезжал объявить о выдвижении на позицию для атаки неприятеля.

- И что же? Есть у нас командир выше генерала Беннигсена, – возразил Русинов. Ему тоже нетерпелось вступить в бой с французами, но в армии нужно уметь подчиняться приказам. – Расставьте караулы и ложитесь спать, – распорядился он.

- И мы спать? – спросил Юрчик.

- Ну да. Что же делать…

На берега Нары спустилась еще одна спокойная ночь, во многом похожая на предыдущие. Мало нашлось бы там людей, кто в такое время, не будучи в карауле, не спал бы.


Корнет Герсеванов в эту ночь не смыкал глаз. Он сидел у печки в избе Коновницына и думал о грустном своем положении. Он был готов отдать жизнь за Отечество, и вина перед ним наводила на молодого человека ужас и тоску. Он даже жалел, что не был убит в Бородинском сражении. Молодой человек вспомнил отца, который, отправляя его в армию и осенив крестным знамением, сказал: "Благословляю тебя и приказываю тебе: будь храбр, не щади себя за веру, царя и Отечество. Остальное предоставляю Богу". А теперь что же? Неужто фельдмаршал думает, что он по беспечности или по злому умыслу задержал приказ и сорвал атаку на неприятеля? От этой мысли веяло таким отчаянием, что корнет заплакал. Но, сообразив, что может разбудить Коновницына, он взял себя в руки и притих.

За окном дул сильный ветер, отчего дребезжали стекла в окнах. Вдобавок, в них барабанил ливень. Вдруг раздался стук в дверь. Вошел полковник Толь и, отряхивая с накинутой на плечи шинели капли дождя, спросил:

- Где дежурный генерал?

- Что еще случилось, Карл Федорович? – Коновницын тут же поднялся с постели.

- Да все то же, ваше превосходительство, – ответил Толь. – Пришел узнать, послали ли к Орлову-Денисову сказать, чтоб отступил к прежнему своему месту? Он ведь у нас особо выдвинут с большим казачьим отрядом. Так послали к нему?

- Да Бог знает! – пожал плечами Коновницын. – Светлейший мне ничего не приказывал.

- Сражение отложено, и надо непременно дать знать Орлову-Денисову, чтобы он отретировался, – покачал головой Толь. – Иначе французы легко могут утром заметить движение его отряда. Тогда намерения наши будут открыты.

- Что мне делать? Все офицеры уже разосланы, – задумался Коновницын. – Дайте мне кого-нибудь из свитских… Хотя нет, тут нужен человек, который бы неоднократно в последнее время был посылаем, знаком с местностью и не мог бы ошибиться… – Генерал бросил взгляд на Герсеванова. – Вот у меня есть один, но под арестом…

Коновницын и Толь многозначительно переглянулись.

- Герсеванов! – решительно подозвал корнета генерал.

Юноша тут же вскочил и приблизился к нему.

- Я тебе сейчас дам записку, – сказал Коновницын. – Снеси на правый фланг, отыщи Орлова-Денисова и дай ему знать, что сражение отменено. Скажи, чтобы он как можно осторожнее отступил, чтоб неприятель не заметил его, и чтоб он ожидал дальнейших приказаний. А завтра я о тебе доложу светлейшему, – еще раз пообещал он, присев к столу, написал на листке бумаги несколько слов и, вручая записку Герсеванову, напутствовал:

- С Богом!

Корнет вышел на улицу. Дождь все лил, небо было затянуто тучами, и ночь стояла до крайности темная. Перекрестившись, Герсеванов сел на своего коня и поскакал к авангарду. Он очень боялся опять опоздать, поэтому решил для верности попросить у командира авангарда проводника. Корнет переехал на другой берег Нары по Тарутинскому мосту и направился прямо в село, к Милорадовичу.

Тот, а равно и его офицеры в этот ночной час спали на полу уцелевшей избы. Появление ординарца самого фельдмаршала заставило генерала проснуться.

- Ваше высокопревосходительство, – обратился к нему Герсеванов. – Я имею важное и спешное препоручение к Орлову-Денисову. Дайте мне казака в провожатые, чтобы мне не заплутать.

Милорадович потер лоб и проговорил:

- Если дело важное и спешное, то советую вам не медлить. Пока казак будет собираться, вы можете опоздать.

Герсеванов согласился, вернулся к своему коню и пустился вдоль берега Нары, которая едва поблескивала во тьме. Проскакав полторы версты, он заметил впереди тень и по ее очертаниям определил: казак с пикой. Нагнав его, Герсеванов спросил:

- Куда едешь?

- Графу Орлову-Денисову шинель везу, – ответил казак.

- Вот удача! – воскликнул корнет. – Покажи мне скорее дорогу. Я послан к графу от светлейшего с важным поручением.

- Извольте, ваше благородие, ехать за моим хвостом, – проговорил казак, разумея хвост лошади. – И что я буду делать, то и вы делайте. Иначе наткнемся на французский пикет.

Сказав это, казак повернул немного влево и поскакал. Герсеванов – следом. Потом они придержали коней и какое-то время ехали шагом, все так же, друг за другом. Затем казак пригнулся как можно ближе к конской шее и двигался вперед весьма осторожно. Герсеванов все в точности повторил за своим проводником и, пригнувшись, увидел в нескольких шагах от себя тлеющий костер неприятельского пикета. Один француз стоял на часах, остальные лежали вокруг огня.

Миновав их, казак начал делать зигзаги то вправо, то влево. Таким образом они проехали довольно большое расстояние. Наконец казак остановился и свистнул три раза. Ему ответили таким же свистом. Тогда казак обернулся к Герсеванову:

- Слава Богу, приехали.

- Слава Богу! – радостно повторил корнет. – Покажи мне, где найти вашего командира.

И вслед за провожатым юноша стал пробираться между лошадьми и спящими казаками к большому шалашу. Внутри было светло. Казачьи офицеры, коих в шалаше оказалось немало, разом обернулись к вошедшему. Кто-то воскликнул:

- Ординарец Кутузова!

- Где граф Орлов-Денисов? – спросил Герсеванов.

- Да вот, – указали ему на красавца с пышными усами и бакенбардами, одетого в красный мундир с серебряными эполетами.

Он сидел на барабане, но встал навстречу Герсеванову и спросил:

- Что значит ваше появление?

- Ваше сиятельство! Светлейший приказал вам как можно осторожнее ретироваться, чтоб неприятель не заметил вашего движения, – сообщил Герсеванов, подавая Орлову-Денисову записку Коновницына.

- Ретироваться? Разве мы не деремся? – послышалось со всех сторон.

- Сражение отменено, – подтвердил Герсеванов.

- Почему? Что такое? – наперебой продолжали расспрашивать его казачьи офицеры, но корнет лишь поджал губы и ничего не отвечал.

- Отложено, значит отходим. Тихо, скрытно, как сюда шли, – распорядился Орлов-Денисов, и все офицеры тут же бросились исполнять.

- Ваше сиятельство, дайте мне расписку в получении приказа, – попросил Герсеванов, дабы во всяком случае было ясно, что он честно исполнил возложенное на него поручение.

- Расписку? – Орлов-Денисов почесал затылок. – У меня нет ни бумаги, ни карандаша… Братцы, – обратился он к офицерам, не успевшим еще покинуть шалаш, – нет ли у кого клочка бумаги?

Один из них вынул из кармана письмо. Оторвал от него чистый нижний край и протянул командиру. Тот взял, благодарно кивнул, потом вынул из лядунки протравник и нацарапал на этом клочке: "Получил. Г. О.-Денисов". Эту расписку он вручил Герсеванову.

Счастливый успешным исполнением поручения корнет пустился в обратный путь, который ухитрился отлично запомнить. Перед рассветом Герсеванов вернулся к Коновницыну и снова поднял генерала с постели.

- Ну, что? – торопливо спросил тот.

- Ваше превосходительство, я все исполнил, – доложил Герсеванов. – Все, что вы велели, Орлову-Денисову передал в точности. Вот и расписка его.

- Молодец! – похвалил Коновницын и поспешил к фельдмаршалу.

Он отсутствовал с четверть часа, а когда возвратился, то, улыбаясь, произнес:

- Спасибо тебе, Герсеванов! Ну, спасибо! Ступай, отдыхай. И возьми свою саблю. Светлейший тебя простил.

Несказанно обрадованный корнет, попрощавшись с добрым генералом, побежал в курятник. Его появление разбудило Львова.

- Это ты? – удивился он. – Ты ж арестован?

- Уже нет! Коновницын заступился. Я сейчас ездил к Орлову-Денисову.

- Ты от Орлова-Денисова?! Так беги скорее к светлейшему. Ох, что тут было! Ни светлейший, ни кто другой в штабе не спал. Фельдмаршал беспрестанно выходил из избы и спрашивал, не приехал ли ординарец от Орлова-Денисова? И адъютанты все были на ногах. Вот только с полчаса, наверное, как прилегли отдохнуть.

- Я уже доложился, – успокоил друга Герсеванов.


14.

Утром по корпусам прошел новый приказ: за фуражом не посылать.

- Все-таки будет драка! – воскликнул Русинов.

- Откуда вы знаете? – удивился Юрчик.

- А вот откуда: приказано не расходиться, значит, выступим. Скорее всего, ночью. На рассвете нападем. Только ты об этом не болтай, – предупредил мальчика майор, – потому как, во-первых, вообще нехорошо передавать кому-то, что говорил командир: когда будет нужно, командир сам все всем скажет. А во-вторых, вдруг тут где-нибудь шпион французский окажется да услышит? Тогда внезапности конец и сам успех атаки станет весьма сомнительным.

- Французский шпион? Здесь?

- А чему ты дивишься, мой друг? На войне все бывает.

После этих слов Юрчик ходил по лагерю, озадаченный, и подозрительно оглядывал солдат, шалаши и кусты. Временами он думал, что Русинов посмеялся над ним. Но взгляд и голос майора были очень серьезны, ни тени улыбки. Похоже, майор не шутил. Впрочем, он и не утверждал наверное, что шпион именно есть и находится где-то поблизости. Поэтому, устав наконец думать о нем, Юрчик, по примеру прочих егерей, принялся проверять свой карабин и патронную сумку, чистить плащ и сапоги.

После вечерней каши солдатам было приказано запастись на грядущие часы сухарями и говядиной. Русинов в это время объяснял своим офицерам:

- Сейчас войска выступают из лагеря. А мы ждем здесь подхода нашего корпуса и примыкаем к нему. Шалаши оставить как есть. Отнюдь их не жечь. Завтра огни раскладывать, как обыкновенно. Для этого от каждой роты оставить в лагере по унтер-офицеру с тремя рядовыми. Теперь об атаке. Мы идем в голове колонны. Рассыпаемся с резервом перед колонной не прежде, пока к лесу не дойдем, и то без барабанного боя и команды, дабы неприятель не открыл нашего приближения. Когда войдем в лес: если неприятель нас откроет и даст знать о сем выстрелами, тогда по нем не стрелять, а стараться бегом овладеть всем лесом, действуя штыками. Глубина леса – не более полуверсты. Достигнув внешней опушки его, мы останавливаемся и ждем прибытия колонны. Далее прикрываем оную и выводим влево. Действия наши ясны? – Русинов обвел взглядом своих офицеров. Те утвердительно закивали. – Хорошо. Тогда жду ото всех неизменно сноровки и мужества. С Богом!

- Поспи пока, – посоветовал Русинов Юрчику, когда офицеры разошлись. – Ночь будет неспокойная.

- Но я спать не хочу, – возразил взбудораженный грядущим делом Юрчик.

- Тогда просто полежи с закрытыми глазами. И изволь выполнять приказ командира, – сдвинул брови Русинов, видя, что мальчик снова собирается противоречить. – Иначе ты дурной солдат, а мне таковые в бою не нужны.

Юрчик вздохнул и улегся на лавку. Даже, как было велено, закрыл глаза, хотя Русинов тоже вышел из избы и не мог его видеть. Мальчик попытался представить себе предстоящее сражение, вспоминая, как все было у Милорадовича. Под грезы выстрелов Юрчик крепко заснул и даже не шевельнулся, когда офицеры-егеря зашли в избу передохнуть перед атакой…

Эта ночь и правда выдалась беспокойной. Около семи часов вечера полки начали покидать Тарутинский лагерь. Как только потух закат, главнокомандующий оставил Главную квартиру в Леташевке и перебрался ближе к Наре, в деревню Гранищево, куда после полуночи прибыл и Коновницын.

Войска переправлялись через Нару в двух местах: части правого фланга, которым командовал Беннигсен, – по мосту у села Спасского; части левого фланга и центра – по мосту между деревней Гранищево на правом берегу реки и селом Тарутино на левом. Авангард Милорадовича оставался на месте.

В половине девятого вечера в расположение четвертого егерского полка приехал сам Беннигсен со всем штабом. Майор Русинов со своими офицерами встретил его и проводил во вторую избу, которая нарочно для этого была освобождена. Увидев на лице командира полка и остальных егерей радостное возбуждение, Беннигсен улыбнулся:

- Засиделись, молодцы?

- Да, ваше высокопревосходительство, – ответил Русинов за всех.

- Нынче это поправим, – продолжал генерал. – Ваш полк назначен в авангардную бригаду полковника Пиллара вместе с сорок восьмым егерским. На позицию вы выходите вместе с вашим корпусом, а далее ждите приказаний полковника. Впрочем, со своей задачей занять лес и прикрывать колонну вы, должно быть, знакомы? Она не изменилась.

- Знакомы, ваше высокопревосходительство.

- Тогда повоюем, как под Пултуском и Прейсиш-Эйлау. Узнав вас там, я еще больше полагаюсь на вас здесь. Там вы защищали честь Отечества, а здесь – само Отечество.

- Будьте уверены, ваше высокопревосходительство, четвертый егерский не подведет, – заверил Беннигсена Русинов.

Егеря оставили генерала отдыхать, и сами, кто не был в карауле, вздремнули в ожидании сообщения дозорных, что на мосту возле села Спасского показались наши войска.

Юрчик проспал до тех пор, пока его не разбудил Русинов. Он выглядел теперь совсем иначе: вместо сюртука – темно-зеленый мундир, опоясанный шарфом; на плечах – эполеты с золотой бахромой и цифрой "4" на желтом поле; на шее – позолоченный нагрудный знак, на котором красовался двуглавый орел с опущенными крыльями, с венком и перунами в лапах. Вместо фуражки – кивер с этишкетом из серебряной нити и с гренадой об одном огне; на пестром репейке – императорский вензель.

Юрчик накинул плащ. А вместо цилиндра Русинов надел ему на голову фуражку, похожую на ту, что носил сам, только размером поменьше.

- Так будет уместнее, – пояснил майор.

Только Юрчик набрал побольше воздуха в легкие, чтобы благодарить, как Русинов прибавил:

- Давай-давай, собирайся скорей, время дорого.

Он и без слов видел радость мальчика, его блещущие глаза и улыбку во весь рот.

Юрчик взял карабин и патронную сумку и следом за майором вышел из избы. Вокруг стояла ночь, наполненная негромкими приказами и возней последних приготовлений.

- Который теперь час? – спросил Юрчик.

- Первый час утра, – ответил Русинов. – Скоро выступаем. Вот что, братишка. Егеря воюют в цепи парами. Ты будешь как мой напарник. Изволь следовать точно за мной, на расстоянии в один шаг, не убегать вперед и не отставать более пяти шагов. Стреляй только прицельно и точно. Напрасно патронов не трать. Все понятно?

- Понятно, – отозвался Юрчик.

- А ведь ты мне настоящий брат, – заметил Русинов и от избытка чувств обнял мальчика, – коль я женюсь на твоей сестре.

Тут Юрчик не выдержал:

- Простите меня, Арсений Львович!

- Это за что еще?

- Я все вам наврал. Не отбился я от дядьки, а сбежал. И вашу фамилию я не забыл, просто толком ничего о вас не сказывал никому, чтобы подольше вас не находить. Ну, чтобы приключений было больше…

- Ты полагаешь, я об этом не догадывался? – засмеялся Русинов. – Впрочем, хорошо, что ты сам мне признался. Врать грешно. Не марай себя ложью, – попросил он.

- Даю вам слово!

Дверь второй избы бесшумно распахнулась, крыльцо осветилось, и на пороге показался Беннигсен.

- И он здесь? – воскликнул Юрчик.

- Ну да, – подтвердил Русинов.

Генерал с довольным видом оглядел готовых к бою егерей и сказал командиру полка, указывая рукой в сторону дороги:

- Армия на подходе.

Ночь была не слишком темная, и Юрчик, действительно, разглядел в направлении, обозначенном Беннигсеном, черную массу, которая колыхалась и приближалась. Топота ног, стука копыт, скрипа колес было не слышно на мягкой влажной земле.

- Это армия? – догадался Юрчик.

- Да.

Русинов отдал приказ строиться и начинать движение, сам сел на каракового жеребца, Юрчик – на серую лошадку, и оба поехали вперед, встречать второй пехотный корпус.


15.

С майором поравнялся генерал Багговут. Русинов поднес левую руку к киверу, и корпусной командир кивнул ему в ответ.

Егеря тоже бесшумно и незаметно для вражеских глаз влились в общий поток русских войск. Даже трубки курить запрещалось, чтобы не выдать себя. Майор и Юрчик ехали рядом с Багговутом, который, обернувшись к мальчику, прошептал:

- Похоже, вы везде за Арсением Львовичем следуете?

- Везде, ваше превосходительство, – тихо подтвердил Юрчик.

- Прошел учение и рвется в бой, – добавил майор.

- Что ж? Разве можно запретить сражаться за Отечество? – проговорил генерал. – Храбрость – прекрасное качество, а жизнь наша принадлежит Господу…

Четвертый егерский полк вместе с прочими частями второго и третьего пехотных корпусов правого фланга шел в обход левого фланга противника. Вся эта колонна настолько приблизилась к французским аванпостам, что продолжать идти стало рискованно. Неприятель мог заметить движение войск, и утренняя атака была бы сорвана. Поэтому было решено остановиться и ждать рассвета, когда станет видно, как обойти французов.

В то же время части левого фланга и центра по узкому мосту и крутым скользким из-за осенних дождей берегам добрались почти до назначенной им позиции и в ожидании рассвета расположились отдыхать. В покинутом ими Тарутинском лагере в это время горели костры, создавая впечатление прежней жизни.

Юрчика забавляло участие в скрытном марше. А вот стоять, молчать и не давать ржать своей лошади оказалось скучновато. К тому же, в лесу было холодно и пахло прелыми листьями. Однако Юрчик утешался тем, что терпит ради предстоящего сражения. Да и компания майора Русинова, генерала Багговута и подъехавшего к ним молодого дивизионного командира, курносого и курчавого принца Евгения Вюртембергского воодушевляла его.

С первыми лучами солнца нового октябрьского дня, когда окружающее стало более видимым, второй и третий корпуса опять пришли в движение и в шесть часов утра вышли к назначенной позиции. К командирам, в обществе которых находился Юрчик, подъехал полковник Толь. Заметно рассерженный, он резко обратился к ним:

- Вот, господа, я вас наконец и дождался. Думал было, вовсе не увижу. – Он повернулся к принцу Вюртембергскому и продолжал: – По диспозиции предписано вам выйти на место в четыре утра, а вы теперь только являетесь. Опаздываете на два часа с началом атаки! Что вас задержало, позвольте спросить?

- Вами выбранный путь, – тут же ответил принц. – Если бы вы потрудились более разумно распорядиться дорогой, я прибыл бы вовремя.

- Вот как? Всему виной я неразумный? Ну, слава Богу, – продолжал в гневе Толь. – А то я терялся в догадках, чем приглянулся вам лес, в котором вы загулялись.

- Вы так горячитесь, что вас, пожалуй, и противник прекрасно слышит, – заметил принц.

Но его шутка только подлила масла в огонь.

- Ах, вы боитесь противника! Вот истинная причина вашей неспешности, – отрезал Толь.

- Как вы можете?! – воскликнул Багговут в ответ на эти слова. – Как смеете вы в подобном тоне высказываться?! Извольте сию же минуту извиниться!

- Успокойтесь, Карл Федорович, – обратился к нему оскорбленный принц, который оставался невозмутимым. – Полковник Толь – человек вовсе не глупый. Он сам сейчас сообразит, что сказанное вовсе не может ко мне относиться.

- Да, правда. Я слишком вспылил и забылся. Простите меня, – признал полковник, но Багговут продолжал хмуриться.

Русинов не принимал участия в этой беседе, а только наблюдал, поскольку находился рядом. Наклонясь к Юрчику, он тихо произнес:

- Впервые вижу, чтобы шеф наш вышел из себя. Он всегда такой кроткий, любезный, и склонен больше сам извинять, чем требовать извинений… Впрочем, он совсем по-отечески относится к принцу…

- Давайте думать, что теперь делать, – уже спокойно продолжал Толь. – Ваш корпус должен был одной колонной атаковать польскую батарею у Тетеринки, четырнадцать пушек в одной версте от леса, на равнине. Но теперь светло, и лезть всем скопом на равнину глупо.

- Тогда нужно разделиться, – предложил принц. – Атакуем батарею тремя колоннами. В центре поставим егерскую бригаду Пиллара, а мою четвертую дивизию и семнадцатую дивизию Олсуфьева выдвинем вправо и влево, и вытянем линию вплоть до Орлова-Денисова. Как полагаете, Карл Федорович? – обратился он к Багговуту.

- Это хороший выход из создавшегося положения, – произнес тот.

- Я тоже от имени главнокомандующего выражаю согласие, – кивнул другой Карл Федорович, полковник Толь.

- Отлично! – обрадовался Евгений Вюртембергский. – Я веду своих дальше вправо. Едемте со мной, полковник, – пригласил он Толя. Потом обратился к Багговуту: – А вы?

- Распоряжайтесь по вашему усмотрению, а я останусь здесь, при егерях, – ответил генерал. – Они на моих глазах выросли, пусть же и умирают со мной. Я первый на неприятельской батарее!

- Разве вам так необходимо рисковать своей жизнью? – насторожился принц. – Прошу вас этого не делать.

Багговут протянул принцу руку, пожал его изящную ладонь и проговорил:

- У меня есть предчувствие…

Принц с тревогой глянул на генерала, но больше ничего не сказал и вместе с Толем и четвертой пехотной дивизией направился на новую позицию.

Несколько минут спустя к Багговуту подъехал Беннигсен.

- Куда это они? – спросил он, мотнув головой в сторону двигавшихся полков.

- Решено атаковать польскую батарею тремя колоннами, а не одной, ваше высокопревосходительство, – ответил Багговут.

- Кем решено? – оторопел Беннигсен.

- Принц Вюртембергский предложил, я поддержал, полковник Толь от имени главнокомандующего одобрил.

- Ну надо же! – воскликнул Беннигсен. – Я составил план атаки, я командую сегодня правым флангом, в том числе – и вашим принцем Вюртембергским, а меня даже спросить не удосужились. Не странно ли это, Карл Федорович?

- Сегодня все кажется странным, – проговорил Багговут.

- Безобразие, – нахмурился Беннигсен и приказал остановить четвертую дивизию. Только Тобольский пехотный полк, ушедший раньше всех, оказался на новой позиции и под командованием принца Вюртембергского.

Потом Беннигсен обратился к одному из сопровождавших его офицеров:

- Поручик, выводите ваши четыре орудия из леса и при выходе дайте залп. Он послужит сигналом Орлову-Денисову начать обход левого фланга французов. А вы, полковник, – обернулся Беннигсен к бывшему тут же Пиллару, – берите егерей и прикрывайте ими наши пушки. Потом они прикроют ваше наступление на неприятельскую батарею. Ну, с Богом!

Пока на правом фланге русские войска выходили на позицию, на левом фланге и в центре солдаты и офицеры приветствовали главнокомандующего. Кутузов медленно ехал вдоль линии гвардейских полков и с довольным видом оглядывал рослых подтянутых молодцов, готовых сражаться и побеждать.


16.

Во французском лагере эта ночь тоже прошла совсем не тихо. Предшествующий день был ознаменован прибытием из Москвы обоза с продовольствием. Весь лагерь ликовал и пировал. Запахи мясных блюд и гарниров витали в воздухе и разносились ветром. Изголодавшиеся вояки отъедались, приправляя этот долгожданный ужин веселыми шутками и песнями. Жорж де Берлемон был так же счастлив, как и все. Наевшись всласть тушеной говядины, куриного мяса, яиц, вареного картофеля и ржаного хлеба, он лежал на цветастом ковре возле костра, подперев голову левой рукой, и потягивал красное вино прямо из горлышка темно-зеленой бутылки. Рядом расположились его друзья, тоже офицеры первого кирасирского полка, такие же сытые и подвыпившие.

- Вот теперь можно тут хоть зимовать, – проговорил один из них.

- Нет, я здесь зимовать не хочу, – запротестовал другой. – Говорят, зимой здесь очень холодно. В шалашах не прожить. И теперь-то зуб на зуб по ночам не попадает.

- Это потому, что у нас не было вина, – заметил Жорж и отхлебнул из бутылки. – Если будет чем согреться, то и зиму можно пережить.

- Вот-вот, – поддержал его товарищ. – А еще надо бы приодеться. В медвежьи шкуры. Тогда точно морозы будут нам нипочем.

- Из тебя выйдет отличный медведь, – засмеялся Жорж, поскольку его товарищ был коренастым и крепким. – А я? – Молодой человек окинул взглядом свою худую фигуру.

- А тебе волчьих шкур добудем, – пообещали ему.

- Тогда у нас не полк будет, а зверинец, – заметил кто-то.

И офицеры в поддержку этих слов принялись рычать на все лады, а Жорж старательно выл на сиявшую уже луну.

- Впрочем, я тоже зимовать здесь не хочу, – проговорил он, когда дикий хор угомонился. – Разбить бы поскорее этих русских…

В подобных забавных и шумных беседах прошла добрая половина ночи. Как обычно, были высланы разъезды, которым надлежало охранять лагерь. Но они были настолько невнимательны и беспечны в эту ночь, что не углядели наши полки, притаившиеся поблизости.

Восход солнца ознаменовался для французов залпом русских пушек. Жорж и его товарищи, вскочив на ноги, с минуту продирали глаза и озирались, пытаясь прейти в себя. Потом спешно надели стальные кирасы и каски и бросились к лошадям. Жорж, будучи уже в седле, крепко схватил левой рукой полкового "Орла" – знамя с трехцветным полотнищем и золоченым навершием в виде орла с полуразвернутыми крыльями. Эту святыню доверил Жоржу сам Наполеон, и молодой человек поклялся защищать ее любой ценой. Гордая птица взлетела ввысь и засверкала в лучах восходящего солнца посреди всеобщей суматохи и паники. Невыспавшиеся кирасиры метались в поисках своих лошадей и снаряжения, хотя могли бы спокойно найти все на обычных местах. Офицеры пытались навести порядок, кричали:

- Стой! Слушай команду!

Но первые минуты было очень трудно заставить кого-нибудь слушать. Вдобавок, с тыла вдруг налетели казаки. Это Орлов-Денисов ловко обошел левый фланг французов и ударил по ним. Внезапность атаки была такова, что казаки тут же захватили неприятельскую артиллерию, стоявшую за лагерем и успевшую сделать один только выстрел.

Наконец кирасиры опомнились, построились в боевой порядок и, обнажив палаши, пустились в ответную атаку на казаков. Те встретили тяжелую кавалерию пиками и шашками. Завязалась упорная схватка.

Сам Мюрат спешил поправить положение. Он верхом носился по утратившему порядок лагерю, собирал всадников, и как только их накапливалось на эскадрон, король бросался с ними в атаку. Таких атак Мюрат провел множество. В одной из них казаку удалось ткнуть короля пикой в бедро, но ранение не остановило Мюрата. Король сдерживал русскую кавалерию, пока его войска не пришли в себя, не осмотрелись и не собрались для отпора. А со стороны леса на помощь казакам шел принц Вюртембергский с Тобольским полком.

Одновременно с Орловым-Денисовым напала на противника и бригада полковника Пиллара. Егеря двигались цепью, по двое, с ружьями наперевес. Перед своим полком шел, спешившись, Русинов со шпагой руке, а чуть за ним – шесть унтер-офицеров и Юрчик. Генерал Багговут ехал верхом на шаг впереди Русинова. Егеря лихо напали в штыки на посты противника, расчищая себе путь к польским пушкам.

Там уже принялись заряжать. Юрчик хорошо мог представить себе, как это происходит. Однако теперь он оказался по другую сторону батареи, теперь стволы орудий были нацелены на него. Страшновато, конечно, но все-таки Юрчик находил такую перемену положения забавной.

Грянули выстрелы. Два ядра пролетели куда-то за Юрчика. Он было обернулся, но тут третье ядро попало в ногу Багговута и убило под ним лошадь. Генерал рухнул на землю, истекая кровью. Русинов, а за ним и несколько егерей бросились к шефу полка.

- Карл Федорович! – Русинов вытащил генерала из-под лошадиной туши.

- Оставьте. Не нужно теперь… – прошептал Багговут.

- Шинель! – приказал солдатам Русинов.

Те расстелили на траве шинель и вместе с майором уложили на нее генерала. Багговут сжал рукой плечо Русинова:

- Храни вас всех Господь…

Глаза его закрылись, рука упала на грудь, дыхание оборвалось.

- Карл Федорович! – позвал, бледнея, Русинов, но ответа не последовало.

Солдаты сняли кивера и перекрестились.

- Отнесите его превосходительство в тыл, – приказал четверым из них майор.

Отдав честь телу шефа полка, Русинов вернулся на свое место. Его сдвинутые брови, сжатые губы и еще более решительный взгляд не сулили полякам добра. Майор поднял шпагу.

- Давайте, молодцы! Вперед, на батарею! Шеф хотел быть первым на ней! – крикнул он и, не обращая внимания на ядра, летавшие кругом, устремился к неприятельской позиции, ведя за собой остальных стрелков, которых приостановила гибель Багговута.

Случившееся поразило и Юрчика. Было так жаль доброго генерала, что в глазах и в носу защипало от просившихся наружу слез. Юрчик усердно отер глаза рукавом, чтобы вернее целиться.

Польские части оказались в лучшем боевом порядке, чем французы, и командовавший ими князь Понятовский вдобавок к огню артиллерии выслал навстречу нашим егерям кавалерийские полки. Завидев их, Русинов скомандовал построиться в каре. Егеря встали плотным четырехугольником, в центре которого, как полагалось по уставу, поместился сам полковой командир, и, разумеется, Юрчик. Со всех сторон каре щетинилось штыками на ружьях. И налетевшие французские гусары никак не могли подступиться. Они кружили, грозя саблями, стреляя из мушкетов, но егеря стояли нерушимым бастионом и отгоняли всадников дружными залпами.

Сорок восьмой егерский не успел построиться в каре, и неприятельским кирасирам удалось изрубить много стрелков. Но и французские всадники тоже падали с коней под русскими пулями.

Каре Русинова устояло. А на подмогу сорок восьмому полку подошел его резерв. Ружейные залпы заставили французов отступить. Однако егерям было не удержаться на открытой равнине без поддержки своих корпусов. Те же все не могли выйти из леса. Адъютант Беннигсена привез Русинову приказ отойти.

На безопасном расстоянии от противника четвертый егерский полк смог передохнуть. Юрчик был сильно расстроен такой горькой атакой.

- Рано огорчаться, – заметил ему Русинов. – Да, французы умеют сражаться. Но до вечера еще далеко.

Однако сам он тоже был мрачен.


17.

Генерал Милорадович, бывший на ногах уже за два часа до рассвета, услышал стрельбу начавшейся атаки и приказал своему авангарду выступать с занимаемой позиции. Первый удар его пришелся на французские пикеты, и вскоре те из неприятелей, кто уцелел, уже бежали к своим, к деревне Виньково. Кавалерийские корпуса и пехота Милорадовича последовали в том же направлении. Артиллерия удачно заняла высоту близь деревни, и скоро наши пушки открыли огонь по неприятельским бивуакам. Французы пытались обороняться, даже предприняли ответную атаку своей кавалерией, но под напором русского авангарда вынуждены были отступить. Французы стали отходить на другой берег Чернишни, протекавшей за деревней.

Милорадович гарцевал на коне на занятой позиции и готовился продолжать славное дело, когда к нему подскакал Герсеванов.

- Ваше высокопревосходительство, фельдмаршал просит вас к себе, – сообщил он.

- Зачем? – удивился Милорадович.

- Не знаю, – пожал плечами Герсеванов.

- Но как я поеду? Да еще за десять верст, – проговорил в недоумении генерал. – Гляди, как ладно мы наступаем.

Герсеванов вновь пожал плечами. Он лишь доставил приказ, ничего больше не знал, понимал только, что дисциплина в армии – первое дело. Понимал это и Милорадович. Как ни хотелось ему ослушаться, он развернул коня и вместе с ординарцем поскакал к Кутузову.

Фельдмаршал с генералами и штабом, с гвардией и кирасирскими полками находился на приличном расстоянии от сражения. И находился там давно. Начало атаки затянулось из-за того, что полки правого фланга задержались с выходом на позицию. В ожидании Кутузов сперва созерцал окрестности, потом проговорил:

- Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель, приняв меры, заблаговременно отступает.

При этих словах Ермолов легко толкнул коленом Раевского и тихо проговорил:

- Он на мой счет забавляется.

Загремели пушечные выстрелы. Стало ясно, что атака началась. Потом стало слышно и ответную стрельбу неприятеля.

- Время не упущено, неприятель не ушел, – обрадовался Ермолов и обратился к Кутузову: – Теперь, ваша светлость, нам надлежит со своей стороны дружно наступать, потому что гвардия отсюда и дыма не увидит.

- Уже и наступать? Да трех пушечных выстрелов еще не сделано, – проговорил Кутузов и обернулся к Коновницыну: – Петр Петрович, голубчик, поезжайте-ка на правый фланг и доложите мне, что там происходит.

Коновницын кивнул и в сопровождении нескольких штабных офицеров, которым не хотелось оставаться в бездействии, поскакал к Беннигсену.

Фельдмаршал и его окружение вновь погрузились в ожидание, из которого их вывело появление Милорадовича. Генерал подъехал к светлейшему и, не успев еще остановить коня, заговорил:

- Ваша светлость! Я уже в Виньково, неприятель – за рекой. Прошу вас разрешить мне продолжать наступление и двигаться к нашему правому флангу, дабы его поддержать.

- У вас на языке только атаковать, – возмутился Кутузов в ответ. – Вы не видите, что мы еще не созрели для сложных движений и маневров!

- Но мы не можем дальше тут стоять, ваша светлость, – опять заговорил Ермолов. – Нужно немедля начинать фронтальную атаку, чтобы потеснить Неаполитанского короля, а может, и разбить его.

Кутузов обернулся к Ермолову и помахал пальцем перед его носом:

- Вы то и дело повторяете: пойдем в атаку. Вы думаете этим заслужить популярность, а сами не понимаете, что мы не умеем маневрировать. Сегодняшний день доказал это. А как сражаться, не маневрируя? Я сожалею, что поддался уговорам генерала Беннигсена. А вы, пожалуй, отправляйтесь к нему, повоюйте.

Ермолов был рад и этому. Он пришпорил коня и умчался вслед за Коновницыным.

- Бог мой! И мне позвольте повоевать, ваша светлость! – воскликнул Милорадович.

- А вы, мой дорогой, пока побудьте здесь, – возразил фельдмаршал. – Расскажите мне в подробностях, как вы наступали на неприятеля.

И Милорадовичу пришлось, смирясь, описывать свои успехи у Виньково.

Коновницын с многочисленной свитой доскакал до казаков Орлова-Денисова, которые все еще бились с тяжелой кавалерией противника. Более того, сомкнутые эскадроны первого кирасирского полка не только успешно защищали свою позицию, но даже сумели остановить натиск казаков, а потом и заставили их отступить. Коновницын и все бывшие с ним офицеры бросились навстречу донцам, построили их и обрушились на кирасиров новым ударом. Шпаги, палаши, пики сверкали на солнце. Звон их столкновений, русские и французские возгласы, ржание и храп лошадей слились воедино.

Теперь мощный удар русских вынудил противника отходить. Коновницын и казаки бросились следом. Спасаясь от них, кирасиры въехали в лесок и разомкнули строй. И это было на руку донцам. Нападая на каждого кирасира в отдельности, они вполне могли одолеть. Казачий сотник настиг Берлемона. Жорж отбивался, крепко сжимая левой рукой древко полкового "Орла". Но не так-то просто с палашом сопротивляться пике. Да и боль в незажившей еще левой руке все усиливалась. Скоро новые раны вместе с усталостью ослабленного долгим голодом тела так властно заявили о себе, что у Жоржа помутилось в глазах. Однако он твердо помнил, что должен защищать святыню, и продолжал яростно биться. Сильный удар в бок, меж ремней, скреплявших кирасу, вышиб Жоржа из седла. Орлоносец рухнул на землю, и с губ его слетел последний вздох.

Сотник спешился, подскочил к побежденному врагу и хотел было поднять "Орла", но безжизненная рука так стиснула древко, что отнять его не получилось. Тогда казак наступил сапогом на эту руку и вырвал почетный трофей.



18.

Обойти левый фланг Мюрата и отрезать королю путь отступления полкам нашего правого фланга не удалось. Ермолов подъехал к Беннигсену в тот момент, когда генерал отдавал новые распоряжения командирам второго и третьего пехотных корпусов. Беннигсен собрал их воедино для новой атаки польского корпуса и расставлял батареи. Ермолов взял орудия одной легкой роты и занял удачную позицию против неприятеля.

Вдруг у поляков вышла заминка, стрельбы и передвижений стало заметно меньше, глаза многих устремились в небо. Юрчик глянул в том же направлении. В пороховом дыму возникла брешь и там, в синеве, показался строгий и прекрасный Женский Лик. Еще мальчик разглядел книгу в Ее руке.

- Арсений Львович, глядите! – вскрикнул Юрчик.

Только миг видел Пресвятую Богородицу Русинов. Новое дымное облако скрыло от него Образ. Но лицо его озарилось, а губы прошептали:

- Теперь нас точно не одолеть…

В тылу левого фланга противника тоже загремели пушки. Беннигсен понял: колонна Орлова-Денисова вытеснила французов с их позиции, заняла ее и теперь бьет по полякам с тыла. Корпус князя Понятовского стал готовиться к отступлению за Чернишню, и Беннигсен дал приказ своим войскам атаковать.

Началось фронтальное наступление. Четвертый егерский полк Беннигсен направил поддержать Тобольский пехотный полк принца Вюртембергского. Егеря, снова рассыпавшись цепью, шли в атаку и стреляли по врагу. Ободренный Юрчик занял свое место рядом с майором. Он вел себя уже как бывалый солдат: ловко заряжал карабин, красиво вставал, чуть расставив для равновесия ноги, прицеливался и стрелял. Он больше не боялся летавших вокруг пуль и ядер. Да и рядом был Русинов, который под этими самыми ядрами и пулями держался прямо, храбро шел вперед и увлекал за собою весь полк, при этом еще отдавая разумные и своевременные приказания.

- Отправляйтесь к штабс-капитану Сташевскому, – поручил он одному из адъютантов. – Вон, против нас выкатили пушки. Пусть заставит их замолчать.

Другому Русинов сказал:

- Разыщите поручика Иванова. Пусть возьмет своих людей и скорее займет вон тот кустарник. На помощь полякам идет целая колонна, – Русинов указал на нее рукой. – Надо ее остановить.

Потом, поскольку посланные с поручениями адъютанты еще не вернулись, Русинов обратился к Юрчику:

- Ты видел Липского?

- Да, в начале атаки он был там, – махнул рукой Юрчик на их левый фланг.

- Правильно, – кивнул Русинов. – Беги к нему и передай мой приказ. Слышишь, откуда стреляют?

Юрчик хотел было сказать: "Ото всюду", но прислушался получше и определил: из пушек палят чуть правее, из ружей – у них с фронта и слева. Последнее обстоятельство было удивительно, поскольку никого в том направлении не было видно.

- Все верно, – похвалил Русинов. – Их не видно, потому что там ложбина, овраг или нечто подобное. Так вот, я приказываю Липскому избавиться от них.

Юрчик кинулся искать капитана в цепи егерей, а найдя, сказал все, что поручено.

- Мне самому не терпится зайти туда в гости, – отозвался Липский.

Он приказал двум ротам следовать за ним. И Юрчик тоже увязался с капитаном. Приглядевшись, Липский повел своих людей вправо, потом вперед, а после – влево скорым шагом. Егеря стремительно подскочили к ложбине, в которой засели стрелки, и напали на них с тыла. Дав по ним ружейный залп, егеря пошли в штыковую, и с врагом на этом пятачке русской земли было покончено. Взобравшись на край ложбины, Юрчик огляделся. Мимо в строгом порядке шла колонна Тобольского полка. Егеря Сташевского уже хозяйничали на занятой батарее, а сам штабс-капитан, которому картечь попала в ногу, сидел на лафете одной из двух отбитых пушек и бранился с рядовым, перетягивавшим рану, чтобы унять льющуюся кровь. Поручик Иванов в это время удачной стрельбой не только остановил вражескую колонну, но и совершенно расстроил ее ряды. Французы бросились врассыпную, и наши егеря брали их в плен.

Когда Юрчик вернулся к Русинову, четвертый егерский вышел на берег Чернишни. За рекой Юрчик увидел строившихся французов. А на нашем берегу, совсем рядом – казаков и драгун Орлова-Денисова. Донцы с веселым свистом гарцевали вдоль берега. Юрчик засмеялся, тоже попробовал свистнуть, побежал к ним поближе и по пути наткнулся на унылую фигуру польского стрелка. Рядом с ним переступала ногами порядком уставшая лошадь, на которой сидел наш драгун. Он строго отогнал Юрчика. Подскакал драгунский офицер и обратился к рядовому:

- Что тут у тебя?

- Пленный, ваше благородие.

- Так что ж ты с ним делать собрался? В Тарутино, что ли, вести?

- Что прикажете, ваше благородие, – насупился драгун, которому совсем не хотелось тащиться далеко в тыл.

- Убей его, и дело с концом, – приказал офицер и умчался.

Драгун слез с лошади, прицелился в поляка, и у Юрчика все внутри замерло. Когда незадолго перед этим егеря дрались со стрелками в ложбине, ему почему-то не было так жалко противника, а теперь... Мальчик хотел кинуться просить за пленного, но драгун и сам опустил ружье, не сделав выстрела. Мимо ехал донец, и драгун окликнул его:

- Господин казак, убейте поляка. Мне велено, да рука не подымается.

- Кого? – переспросил донец. – Эту собаку заколоть? Сейчас.

Он отъехал шагов на пятнадцать приложился на поляка пикой и поскакал на него. Поляк обреченно и, однако же, храбро стоял на месте. Юрчик шагнул было к нему, но драгун схватил его за ворот:

- Не лезь!

Казак подлетел к поляку и поднял пику, не задев его.

- Эх, не убить мне осужденного на смерть, – словно извиняясь, произнес он и поскакал дальше.

Драгун вздохнул, обругал поляка, не стесняясь присутствия Юрчика, и все-таки повел пленного в тыл.

Полки нашего правого фланга прогнали неприятеля с его позиций. И Беннигсен, видя отступление Мюрата и свою победу, решил поглядеть, как обстоят дела в остальных русских войсках. Во время поездки ядро на излете сильно ударило Беннигсена по правому колену, но это оказалось не самым большим для него огорчением. Добравшись до левого фланга, генерал увидел, что остальные войска бездействуют. Он подъехал к ближайшей колонне, стоявшей на месте, с гневом и горестью оглядел ее, потом устремил взор в сторону нашего авангарда, на позиции которого тоже было тихо, и произнес:

- Я надеялся, по крайней мере, что храбрый Милорадович исполнит задачу.

Слышавший эти слова поручик подъехал ближе и ответил:

- Нет ни малейшего сомнения, что он исполнил бы ее, по своему всегдашнему обычаю, но он отозван, и войска остаются без начальника и без приказаний.

Беннигсен изумленно взглянул на поручика, потом молча поднял глаза в небо.

Повернув коня, генерал отправился обратно, на свой правый фланг.

В это время Коновницын уже направлялся к фельдмаршалу с докладом о положении дел. Неожиданно позади появились две колонны и открыли по нему огонь.

- Это, должно быть наши заблудились, – сказал Коновницын одному из сопровождавших его офицеров: – Надо ввести их в дело.

Тот поскакал прямо к колоннам, размахивая шпагой, чтобы не стреляли. И только приблизившись, офицер разглядел, что перед ним – польский полк, не отошедший еще за Чернишню. Резко развернув своего скакуна, офицер бросился назад и получил вдогонку целый ружейный залп. Одна пуля пробила ему фуражку, другая – насквозь его правую руку. Он пришпорил коня и долетел до своих.

Поляки, построившись в каре, отошли к реке, а Коновницын продолжил свой путь. Скоро ждала его новая встреча. Завидев Беннигсена, Коновницын придержал коня. Беннигсен тоже остановился.

- Мюрат отошел за реку и, кажется, готовится отступать дальше, – сказал дежурный генерал.

- Да, сегодня малая часть бывших под моей командой войск имела честь и славу принудить армию под предводительством Неаполитанского короля к совершенному и скорому отступлению, – гордо вскинул голову командир правого фланга.

Коновницын кивнул и продолжал:

- Я еду доложить светлейшему о победе.


19.

Мюрат стал отводить войска по большой проезжей дороге к селу Спас-Купля. Принц Вюртембергский с пехотой, в том числе – с четвертым егерским полком, и Орлов-Денисов с кавалерией пустились вдогонку за неприятелем, намереваясь преградить ему путь отступления. Французы отчаянно отстреливались, понимая: когда отходить будет некуда, разгромить их не составит труда. Юрчик вновь был в перестрелке. Он уже устал, стрелял не так часто и метко, однако держался в строю, а Русинов прикрывал мальчика, ведя полк вперед.

Кутузов выслушал доклад Коновницына о положении дел на правом фланге и приказал войскам левого фланга и центра тоже двинуться вперед, на часть французских корпусов, еще стоявших за Чернишней. Среди них в этот час был и сам неаполитанский король. Видя, что сил у него недостаточно, чтобы противостоять всей русской армии, он приказал и этим корпусам спешно отходить. Они тоже двинулись к Спас-Купле, однако экипажи Мюрата, груженые одеждой, посудой, коврами и книгами, сильно задерживали корпуса в пути. Тогда Мюрат приказал сжечь весь свой обоз.

Недалеко от Спас-Купли поляки Вислинского легиона и кавалерия четвертого корпуса остановились прикрывать отход остального французского войска. Но и сам отход сулил быть непростым: за селом дорога шла через лес. По этой узкой полосе да еще под огнем русских пушек и ружей отступление казалось очень тяжелым.

В такой критический для Неаполитанского короля момент к Беннигсену, который не сомневался уже, что разгромит Мюрата в пух и прах, пожаловал полковник Толь.

- Ваше высокопревосходительство! Фельдмаршал приказал прекратить преследование противника и возвращать войска в лагерь, – сообщил он.

- Как прекратить и возвращать? – не поверил Беннигсен. – Надо атаковать! Клянусь честью, это будет последнее сражение для Мюрата.

- Фельдмаршал приказал остановиться, – повторил Толь.

Беннигсен поморщился словно от боли. Хотя у него и в самом деле ныло ушибленное ядром колено, генерал этого не замечал.

- Послушайте, Карл Федорович, – проговорил он. – Если светлейший не хочет, чтобы я победил, то против вас он возражать не будет. Прошу вас, ведите войска вперед. Верьте слову, король теперь в таком положении, что ежели догнать его, ни одному человеку из его корпуса не удастся спастись.

- Светлейший не велел, а я послушен приказам, – отказался Толь. – Советую и вам быть таковым, ваше высокопревосходительство.

Скрепя сердце, Беннигсен распорядился оставить Мюрата в покое и отходить. Бросив грустный взгляд в ту сторону, где полная и сокрушительная победа казалась такой близкой и возможной, генерал тронул поводья лошади и отправился к фельдмаршалу.

Русские полки прекратили стрельбу и потянулись обратно к Тарутино, утомленные, но такие счастливые, что ото всюду слышались задорные песни. А войска Мюрата уныло двигались в противоположную сторону, к Вороново, куда пришли только к утру.

Наблюдая возвращение своих войск, сам фельдмаршал не трогался с места. Только спешился и сел на деревянный табурет. К нему подъехал Беннигсен в сопровождении командовавшего Донскими казаками полковника Сысоева. Тот держал в руке "Орла" первого кирасирского полка.

- Вот, ваша светлость, один из трофеев, – сухо произнес Беннигсен.

- Короля взять в плен не случилось, так хоть "Орла" взяли, ваша светлость, – прибавил Сысоев.

Кутузов улыбнулся и сказал Беннигсену:

- Генерал! Вы одержали славную победу. Я должен благодарить вас, но наградит вас его величество.

- Спасибо, – холодно поклонился тот. – И если я могу что-то просить в благодарность у вашей светлости, то позвольте мне оставить армию на несколько дней.

- Почему? – вскинул брови Кутузов.

- Я получил сильную контузию. – Беннигсен потер свое колено, которое уже болело не на шутку. – Мне необходимо лечиться.

- Вы правы, генерал, – кивнул Кутузов. – Извольте, лечитесь.

Беннигсен снова поклонился и поехал в Леташевку. Спустя немного времени фельдмаршал сел в поданные ему дрожки и со всем штабом отправился туда же. Ермолов, который тоже уже вернулся к фельдмаршалу, ехал у самого колеса дрожек. Обратившись к нему, Кутузов проговорил:

- Какой дал Бог славный нам день! Надобно собрать точные сведения о захваченных пушках и пленных. Но и так ясно, что неприятель потерял ужасно.

- Не так ужасно, как мог бы, – заметил Ермолов.

- Да, мог бы, – согласился Кутузов. – А далее что?

- Как что? Далее – идти бы на Москву.

- Вот-вот. А там Наполеон, талантливый на каверзы, изобрел бы какой-нибудь фортель, и нам вновь несладко пришлось бы... Я вот что скажу вам, Алексей Петрович. Наполеону теперь тоже не сладко. Сейчас Мюрат голодал, а скоро вся Великая армия голодать будет. Москва не бездонна. А как в ней припасы закончатся, то взять будет неоткуда. Нет, Алексей Петрович, – продолжал Кутузов, – дни Великой армии уже сочтены. Зачем же так сильно с ней биться? Я, милостивый государь, хочу выиграть не битву, а войну.


20.

На позиции у деревни Виньково остался авангард из полков, ушедших дальше всех прочих, к Спас-Купле. Четвертый егерский был среди них. Этот новый авангард расположился в бывшем лагере французов, и Юрчик с любопытством разглядывал его. В одном месте на земле был расстелен ковер и стояло несколько чашек с чаем, уже давно остывшим. В другом мальчик увидел балаган, составленный из дверей и столов. Повсюду валялись вещи, вывезенные французами из Москвы: то книга в сафьяновом переплете, то вышитая шаль, то массивный бронзовый подсвечник. Среди всего этого разнообразия Юрчику бросилась в глаза блестящая каска с гребнем и черным плюмажем из конского волоса, и в голове у Юрчика мелькнуло: "Где-то теперь Жорж?.." Тут же стояла карета. Юрчик залез в нее, попрыгал на сидении, потом лег на него и заснул…

Мальчик вскочил от того, что в животе у него было пусто до боли. Он сел, спустив ноги, и заметил, что укрыт большим шерстяным платком, приятно гревшим. Юрчик снял его и оставил в карете, а сам вышел из нее. Было уже по-ночному темно и холодно. Ласково горели костры, вокруг них спали егеря. А у ближайшего к карете костра сидел Русинов и глядел на огонь. Юрчик подошел и устроился рядом.

- Проснулся? – удивился майор. – Замерз, что ли?

- Нет. Есть хочу, – признался Юрчик.

Русинов достал из кармана тканую салфетку, в которую было завернуто несколько ломтиков вяленой говядины и сухари. Юрчик тут же принялся за еду, необычайно вкусную здесь, у костра, после славного дела.

Русинов помолчал немного, потом снова заговорил:

- Знаешь, кто командует нами, пока мы здесь? Ты будешь рад. Генерал Милорадович.

Юрчик действительно издал радостный возглас, не переставая жевать.

Покончив со съестным, он отряхнул руки, обхватил ими колени и тоже стал глядеть на огонь. Оранжевые язычки неспешно танцевали на толстых сучьях, а те негромко потрескивали. Временами Русинов подкладывал в костер полешко, и от уже горящих вверх взвивались колючие искры. Отблески пламени играли на лице майора, и выражение этого лица Юрчик затруднился бы передать одним словом. В нем виделись и радость победы, и горечь потери, и усталость, и спокойная сила. И Юрчик вдруг ощутил, как сильно привязался к Русинову.

- Арсений Львович, – прошептал мальчик. – Я так виноват… Я вас дразнил. И Веру. Она плакала… Меня поэтому и отослали в Москву…

- Нехорошо, – совсем не зло вздохнул Русинов.

- Простите меня, – попросил Юрчик.

- Ты у сестры прощенья попроси. Ладно?

- Ладно…

Они опять замолчали, и Юрчик почувствовал себя самым счастливым на свете.

Послышались шаги, и в свете костра появилась высокая и стройная фигура в блестящем мундире, так хорошо знакомая Юрчику.

- Михаил Андреевич! – вскочил он.

- Бог мой! И ты здесь, дружочек? Рад видеть тебя. – Милорадович сделал Русинову знак рукой не трогаться с места, подсел к ним и продолжал: – И вас тоже рад видеть, майор. Четвертый егерский сегодня превосходно дрался. Ваши храбрость и умение вели его к успеху. Я вам завидую. Я простоял почти без драки.

- Благодарю за добрые слова, ваше высокоблагородие, – отозвался Русинов.

- Приказ по армии знаете? Про завтрашний молебен?

- Знаю, ваше высокоблагородие.

- Здесь тоже будут служить, но мы с вами поедем к главным силам, – сообщил Милорадович.

Русинов кивнул.

Юрчика подмывало спросить, зачем они поедут в Тарутинский лагерь, но раз Русинов не поинтересовался, то и он теперь не решился задавать Милорадовичу вопросы. Так и сидели они втроем у костра, молча: генерал, майор и маленький егерь. Скоро сон вновь взял верх над мальчишкой, Юрчик сладко засопел, прислонившись к Русинову. Тот поднял его на руки и отнес обратно в карету.


Утро выдалось хмурое, но сухое. Милорадович в сопровождении нескольких офицеров и отдельных батальонов вверенных ему полков отправился к основным силам: сначала – по большой проезжей дороге к Тарутино, потом – через мост, на другой берег Нары. Там, между первой и второй линиями лагеря, были построены полки, и полковые священники готовились служить благодарственный молебен. Он начался на правом фланге, куда по повелению фельдмаршала вынесли икону Смоленской Божией Матери. По всем полкам полилось светлое и радостное "Слава тебе, Боже!" И Юрчик усердно повторял молитвы и крестился, хотя дома подобного рвения на Богослужениях давно не обнаруживал. Теперь, побывав в сражениях, он прекрасно понимал, за что благодарит Господа. К тому же мальчик брал пример с Русинова, который, похоже, хорошо знал и церковную службу.

После молебна войска выстроились для церемониального марша. Юрчик шагал рядом с Русиновым, не понимая зачем, пока они не дошли до правого фланга, где под Смоленской иконой, в открытом гробу лежало тело генерала Багговута. Войска, бившиеся вчера вместе с ним, воздали доблестному командиру последние почести. Потом гроб закрыли и повезли на погребение в Калугу, в Лаврентиев монастырь.

- Будем надеяться, что Господь примет нашего шефа к Себе и упокоит с миром, – произнес Русинов особенным воодушевлением.

- Будем надеяться, – согласился Милорадович.


Сразу по возвращении в Виньково Юрчика ждал большой сюрприз. Какой-то человек кинулся к лошади Русинова, схватил ее под уздцы и умоляюще закричал седоку:

- Батюшка Арсений Львович! Не погубите! Имейте сострадание к созданию Божьему! Георгий Александрович, – обратился он к мальчику, – помилосердствуйте!

Майор и Юрчик были так поражены, что не сразу узнали дядьку непоседливого барчука.

- Савельич, ты?! – воскликнули оба разом.

- Я, барин, я, милостивец, – плача, подтвердил дядька.

- Что ж ты убиваешься? – мягко спросил Русинов, спрыгивая на землю.

- Так сколько времени в страхе да в горе живу! – покачал головой Савельич, передавая денщику поводья майорского коня. – Как упустил из виду Георгия Александровича, так белого свету не взвидел. Искал его, искал по округе, извелся в конец. От французов в лесах хоронился. И чего только не передумал. А пуще всего: ну как убили маленького барина? Что мне-то делать? Как я матушке ихней в глаза смотреть стану? А перед Богом-то ответ держать? Доверили, а я не уберег… Ей-ей, думал, лучше сгину в поисках, чем один домой ворочусь. И вот Господь смиловался! Узнаю от солдат, что маленький барин при вашей милости. Я, право слово, ожил. Ан тут и вижу вас и маленького барина. Господи, слава Тебе и Пречистой Заступнице! – Савельич с жаром перекрестился.

Во время его рассказа Юрчик медленно сполз со своей серой лошадки и подошел, стараясь прятаться за Русинова. Глядеть на дядьку ему было совестно.

- Ну, что скажешь? – спросил мальчика майор, может быть недостаточно строго, но и не ласково.

Юрчик молча опустил голову.

- Ты, Савельич, иди к огню, – кивнул на костер Русинов. – Отдохни. Тебе поесть дадут. Теперь все устроится, не беспокойся.

- Благодарствую, батюшка-барин, – низко поклонился дядька и отошел, куда велено.

А майор отвел Юрчика за деревню. Там, на поваленной липе, они присели рядышком.

- Как думаешь, что с дядькой твои родители сделали бы, если бы он тебя не нашел? – спросил Русинов.

Юрчик промолчал. Он не знал точно, как наказали бы дядьку, но догадывался, что наказание было бы очень суровым.

- А как думаешь, легко ли было этому бесхитростному сердцу выносить вину свою за недогляд? – продолжал спрашивать Русинов.

Юрчик опять промолчал. Потом вспомнил слова генерала Багговута:

- Нельзя же запретить сражаться за Отечество.

- Изволь, геройствуй, только не за счет других.

- А он меня не отпустил бы, – вспыхнул Юрчик.

- Конечно, ему же велено совсем другое.

- Ну, и что мне надо было делать? – спросил Юрчик, испытующе глядя на Русинова.

Тот ласково улыбнулся ему:

- Ты хорошо повоевал, а теперь…

- Нет, пожалуйста, позвольте мне остаться! – угадал намерения майора Юрчик.

- Послушай, ты теперь взрослый и должен понять. – Русинов обнял мальчика за плечи. – Твой отец очень болен. И ты для матери с сестрой – пока единственная опора в жизни. Тебе заботиться о них…

- А вы? – удивленно перебил Юрчик.

- Мне еще надо вернуться, – спокойно и серьезно ответил Русинов. От его слов сердце мальчика дрогнуло. Майор тем временем продолжал: – Так что поезжай домой и побереги их, пока я не приеду.

Юрчик вздохнул и смиренно кивнул.


Мальчик покидал Виньково на серой лошадке, которую Русинов отдал ему, и с карабином, подаренным на прощанье Липским. Савельич сиял от счастья. Перед тем, как сесть в седло, Юрчик изо всех сил прижался к Русинову, мысленно обещая себе усердно молиться за него. Потом тихо спросил:

- Что Вере передать?

- Что я люблю ее, – так же тихо ответил Русинов.

Юрчик сел на лошадь и тронул поводья. Ему хотелось плакать от расставания с майором, и с лагерем, и с войной. Но он уже взрослый, а стало быть, нужно делать не то, что хочется, а то, что должен. Мальчик крепился и ехал домой.

- Мы ведь не скажем маме с папой про мои приключения? – обратился он к дядьке.

- А коли спросят, отчего так долго добирались?

- Как отчего? Война ведь. Ехали кружными путями, – проговорил Юрчик, и дядька усмехнулся:

- Что правда, то правда.

Русинов перекрестил Юрчика на дорогу и долго глядел ему вслед…