Горы и море

   Мы, жители необозримых равнин, желаем провести отпуск или уехать в командировку туда, где есть горы или море, а желательно, и то и другое.

   В детстве, начитавшись книг о горах и морских просторах, я бредил мечтой побывать в этих, так называемых «неровностях или образованиях» земной коры.

    Местность, где я родился и жил до девятнадцати лет, была в тогдашнем моём понимании очень невыразительной.  Она называлось географически Восточно-европейской равниной.  Почти на полторы тысячи километров во все четыре стороны простиралась ровная местность – небольшие пригорки и овраги были  не  в счёт.
 
   И вот наш эшелон с призывниками отъехал от Москвы.  Нам не сказали по причине тогдашней секретности, куда нас везут в товарных вагонах, только я желал, чтобы увозили как можно дальше, чтобы порадоваться бесплатному путешествию

   Эшелон часто останавливался, вся братва высыпала наружу и поднималась, цепляясь за дверную задвижку или за протянутые из дверей руки только тогда, когда поезд «в развалку» набирал скорость.  Почти всё «вагонное» время я и ещё некоторые любители поглазеть на пейзаж стояли у раздвинутой во всю ширь двери вагона, опираясь руками о поперечный брус.

   Перед глазами перемещалась назад бесконечная до надоедливости Западносибирская низменность: те же поля, перелески, елки и берёзки, как в нашей европейской части, только жилых строений попадалось меньше.
Отъехали от Иркутска – и вот эшелон остановился на каком-то межстанционном промежутке.  Было ранее утро.  Большинство народу  ещё подрёмывали на двухэтажных дощатых нарах.

-  Пацаны! Байкал! – хрипло скомандовал дневальный по вагону.

   Разом раздвинули двери с обеих сторон вагона.  Большинство круглоголовых (после нулевой стрижки) парней спрыгнули на сторону, выходящую на озеро.

  Байкал лежал, спокойный в это июньское утро, сливаясь с линей горизонта, там, где распускалась заря, Я спрыгнул на насыпь железной дороги в сторону невысокой, без древесной растительности сопки.   Ботинки заскользили по каменистой осыпи, но отдохнувшие за ночь ноги не чувствовали никакого затруднения при подъёме.  Вот и округлая травянистая вершина горы.  Я огляделся.

   Вокруг этой береговой линии Байкала все горы были невысокие, почти безлесные.   Скользя по осыпи, я поспешил пролезть под вагоном по ту сторону, к манящей воде.
Берег в этом месте озера был пологий.  Ни одна волна не накатывалась на каменистый берег.  Я знал, что озеро славится чистой прохладной водой, и я набирал ладошкой  воду и отправлял её в рот, хотя пить не хотелось.

   Дальше по пути следования были и невысокие горы, в большей степени скалистые, и равнины, стиснутые ими.  Но вот недели через три с начала нашей поездки эшелон остановился у отмели мелководного залива Японского моря.  Я поспешил зачерпнуть  ладонью воду, и впервые ощутил её горько-солёный вкус.

   По-настоящему мне пришлось залюбоваться цепью береговых гор, когда мы шли на пароходе по океану вдоль восточного берега полуострова Камчатка. Горы на фоне ясного декабрьского неба ярко белели заснеженными склонами.

   Что касается моря, то его было с избытком на протяжении более чем четырёх суток плавания.

   Во время всего пути Японское море, а затем океан штормило.  Большой пассажирский пароход «Азия», отобранный на правах победителя у немцев, водоизмещением под двадцать тысяч тонн заметно раскачивало.  Но волн в том понимании «волна за волной», идущих шеренгою в одном направлении не было. Вся поверхность воды представляла собой чередующиеся крутые впадины и гребни с барашками пены. Как говорили: море кипящее.

   А тут ещё к моей радости в порту Петропавловска – Камчатского не оказалось грузовиков, которые должны были развести нас по батальонам аэродромного обслуживания, расквартированных поблизости от посёлка Елизово у военного аэродрома.

   И вот мы, одетые в серо-зелёные куртки, называемые бушлатами, с походной сумкой за плечами, растянулись длинной цепочкой по дороге на Елизово.

   Уже смеркалось.  Справа от грунтового  шоссе возвышались две сопки.  Конус одной их них оказался дымящимся вулканом, называемым Авачинским, а другая сопка, громадная, с правильным конусом, застилающая четверть горизонта не дымилась – мы только спустя продолжительное время узнали, что это туже вулкан, но почти бездействующий.  В ходьбе было жарко - выручали нас ручейки, сползающие с ближайших предгорий,  с очень чистой  водой. Думалось, что все мы, молодые солдаты, разгоряченные ходьбой, подхватим простуду, заглатывая ледяную воду, но бог миловал, никто не подхватил ни какой ангины…

  Грузовики-студебеккеры, оставшиеся на Камчатке ещё со времён войны, встретили нашу разрозненную цепочку новобранцев в районе «Тёщиного языка» - так называлось место на полпути от Петропавловска-Камчатского до районного центра Елизово, где грунтовая дорога   огибала  глубокое ущелье.

   Далёкий полуостров Камчатка заслужил внимание Александра Сергеевича Пушкина, который назвал его страной гор: «Камчатка – страна гористая».

   На протяжении трёх лет службы на Камчатке, выходя из казармы, я каждый раз смотрел на окружающие аэродром горы, задерживая взгляд на шлейф  белого дыма  над Авачинским вулканом и на массивный с ребристыми бороздами - барранкосами конус Корякской сопки. По шлейфу  дыма мы определяли направление ветра  (южный ветер приносил чаще всего пургу, а северный ветер – мороз).

   Несмотря на желание полазить по высоким сопкам Камчатки, никому из нас этого сделать не удалось. Солдатская служба подневольная – командиры не допускали нас до такой блажи: карабкаться по горным склонам.

   Правда, удалось полазить по маленьким сопкам, вернее холмам, высотой где-то метров сорок – пятьдесят, среди изогнутых стволов каменной берёзы  и  зарослей рябинника между ними.  Это случалось тогда, когда мы в камчатском лесу заготавливали дрова для казарменных нужд.

   До сих пор стоит в глазах живописная картина: стоящие рядком три высоких пика, похожие на винтовочные трёхгранные штыки.  Это были так называемые «Ганальские востряки».

   Прошло много лет с моей солдатской поры.  Я часто мечтал снова увидеть эти «востряки», хотя бы подойти к ним вплотную, но всё это по разным причинам не сбылось.   А сейчас уже не тот возраст, чтобы ходить по горам, да ещё дикарем, в одиночку. От туристских экскурсий и походов с компаниями я по складу своего характера сторонюсь.

   Как-то я прочитал повесть Владимира Солоухина «Прекрасная Адыгене».  Есть такая гора в Джаламышском отроге Киргизского хребта. Пик высотой без малого четыре с половиной километра! Солоухину было под пятьдесят,  когда он взошел с группой не таких уж опытных альпинистов на эту вершину. Вот один из замыкающих абзацев повести:

   «Никогда не будет меня, не стоявшего на вершине Адыгене, а всегда буду я, совершивший восхождение, преодолевший всё, что надо было преодолеть, достигший вершины и стоящий на ней. Я стою на вершине Адыгене».

  Но Корякская сопка, на которую я смотрел с вожделением из военного городка, в камчатских Коряках – значительно ниже Солоухинского горы – всего-то три километра шестьсот метров. Но что терзаться несбывшимся…

   По-настоящему свершилось моё  первое и, вероятно, последнее восхождение на гору тогда, когда я впервые побывал в Крыму.  Широченная, как усечённая пирамида гора Чатыр-Даг до того привлекла меня своим грандиозным видом из окна троллейбуса, что я не доехал, как планировал, до Алушты, до моря, а сошел на остановке «Ангарский перевал» у самого подножия «Шатёр-горы».

   Восхождение на гору и одиночная ночёвка в полиэтиленовой палатке на её известняковом  плато описаны мною в рассказе «Дух  Чатыр-Дага».

   Гора невысокая - до её вершины Эксклизи-Бурун всего чуть более полторы тысячи  метров.  Учитывая, что подъём на гору начинался с перевала (семьсот пятьдесят метров над уровнем моря), то я поднимался по склону до высоты менее восьмисот метров.

   Что касается моря, то его с избытком хватило мне, когда я был в годичной командировке на Кубе.  Море, точнее Мексиканский залив Атлантического океана, я, проживая в пригороде Гаваны, ежедневно созерцал с балкона здания, расположенного в каких-нибудь трёх десятков метров от уреза воды.  Прибавлю к этому ежедневные купания в океанской солёной воде и несколько экскурсионных выходов в открытое море.

   Один из этих выходов особенно запомнился мне.

   До того времени я видел суда или деревянные или с обычным металлическим корпусом, а тут было судёнышко с тонким железобетонным дном и такими же каменными бортами. Судно очень удобное – не поддаётся коррозии, не требует окраски и очень живучее.

   Отошли от берега на расстояние, с которого уже не были видны строения города, и мы разом попрыгали в тёплую воду.  А она простиралась до самого горизонта во все стороны и была очень спокойная и манящая к тому, чтобы поплавать и понырять в ней, вооружившись лёгкой маской с дыхательной трубкой.  Мы в плавках  разом попрыгали с низких бортов судна и поплыли в разные стороны в поисках кубинских раковин.
 
  Было относительно мелко – не более четырёх-шести метров глубины. Дно песчаное с редкими зелёными водорослями.

   Я в целях безопасности прихватил с собой пустую пластиковую бутыль ёмкостью три литра с надёжно завинчивающейся пробкой.  Плавая. пустую бутыль я держал либо под левой подмышкой, либо у горла.

   Вскоре я набрёл на глубине не более трёх метров мне стали попадаться мелкие раковины жёлтого цвета. Мы почему-то назвали их «варадерками», хотя до известного кубинского пляжа Варадеро было далеко. Кубинцы обычно дарили нам эти маленькие раковинки просто так или в обмен на пакетики молотого кофе или что-нибудь из лёгкой одежды, например, плавки или носки.

   Пару десятков раковин я собрал в полиэтиленовый пакет предусмотрительно захваченный мною.

   Но вот показалась на дне большая раковина, называемая кубинцами в просторечии «развёрткой» с широкими плоскими белыми отворотами.
Я, оставив бутыль на поверхности воды, стал нырять, пытаясь достичь желанной раковины.  Вероятно, глубина в том месте была не менее десяти метров.  Возникла боль в ушах от неиспытанного ещё мною избыточного давления воды.
 
   После нескольких попыток ныряния я оставил надежду обзавестись красивой раковиной.

   А было на что посмотреть в окружающем меня водном мире!  Разноцветные ребёшки  (вот бы их в домашний аквариум) сопровождали меня в моём плавании.  Правда, я опасался встречи с ядовитой рыбой муреной, похожей на миногу, да ещё боялся встретить барракуду.  Один вид этой рыбы с выдвинутой вперёд зубастой нижней челюстью наводил на меня страх.  Правда, в этом морском путешествии этих опасных хищников мне посчастливилось не встретить.

   Кстати, кубинцы не очень-то уважают рыбу, во всяком случае, ту разноцветную компанию, населяющую Карибское море. «Пескадо»!- слышались презрительные голоса кубинцев, когда подавали на стол рыбное блюдо в столовой учреждения, в котором я работал.

   Хорошая вкусная морская рыба водится, в основном, в северных широтах. Это понятно - рыбе требуется кислород, а его особенно много находится только в холодной воде.

   А вот национальным кушаньем кубинцы считают поджаренную свинину (желательно с кожицей) и гарнир из риса. Но того и другого в стране недостаточно.

   Послышался трубный сигнал сбора участников морского купания.  Уже на корабле мы показывали друг другу найденные раковины кубинских моллюсков.  В основном это были жёлтые «варадерки».  Но среди моей добычи я обнаружил варадерку белого цвета, то есть своеобразную альбиноску.  Позднее, в  журнале «Наука и жизнь» я прочитал, что найти такую альбиноску среди желтых её собратьев – это один шанс из сотни тысяч.  Так что я стал обладателем уникальной редкости, если журнал не ошибался.

   В заключение данных воспоминаний скажу, что в жизни мне сполна удалось осуществить мечту молодости: увидеть  не только море, но и два океана, и  не только купаться в них, но и пролетать над ними, так же как пролетать над многими горными хребтами.  Не пришлось мне стать альпинистом или моряком, о чём на обратном склоне лет я  не очень-то сожалею.