Не герой

Когда-то я нашел себя на войне, чего и сам не ожидал. Все казалось мне новым и интересным, гражданская жизнь - надоевшей имитацией чувств, погрязших в лжи и фальши. Так говорила молодость, и я был склонен ей верить, садясь в шумный и веселый вагон, полный таких же отчаянных безумцев, как я. Вокзал рыдал и ликовал тысячами женских голосов, но меня никто не провожал - зачем кого-то ставить в известность, волновать и слушать тысячи жалких уговоров остаться?

А дальше... Завертелось в непонятную сторону колесо моей истории. Окопной грязи, нехватки патронов, пронзающих холодов я, к счастью, не хлебнул, попав в совершенно другое, странное подразделение. Оно решало судьбы. Оказалось, в горниле войны это тоже необходимо, хоть я раньше даже не задумывался об этом, представляя себя участником победоносных атак, поднимающим вверх над полем боя потрепанное и несломленное знамя. Но надо же было что-то делать с пьяницами и дезертирами, казнокрадами и местными бандитами. Тогда в дело и вступало наше подразделение, уже не казавшееся таким странным.

Весь мир - театр... У каждого из нас была строго отведенная роль. Офицеры думали о мерах чьего-то наказания, заботились о том, чтобы мы были одеты и накормлены (родители, ей-богу), срывали голос до хрипоты, командуя нами... И, конечно же, подписывали бесчисленные приказы. Чтобы собрать всю ту макулатуру воедино, наверное, не хватило бы и вагона. Никто уже не задумывался над тем, что каждый листочек пожелтевшей бумаги, порой со следами подстаканника или бурым отпечатком ладони следователя, - чья-то оборвавшаяся жизнь или сломанная судьба.

Было еще с десяток ролей, но их, наверное, можно опустить.
Мы приводили приговоры в исполнение, занимая самое низшее место в иерархии подразделения. Работа непыльная - просто нажать на курок. Или отконвоировать кого-нибудь куда-нибудь - в камеру, в кабинет дознавателя, к стене. Или постоять под дверью, слушая душераздирающие вопли определенный промежуток времени. В общем, ничего сложного. И чему так удивляются рядовые, такие же, как мы, но к нашей работе отношения не имеющие? Ведь приказ есть приказ, и его необходимо выполнить. Подняться в атаку под шквальным огнем может быть так же важно, как лишить жизни какого-нибудь особо опасного бандита. Так нам говорили отцы-командиры, и я не видел причин им не верить.

Первый раз стреляя в человека, стоящего на коленях у стены, я не почувствовал совершенно ничего. Потом - удивление, вызванное этим "ничего". А потом - странное облегчение. Хотя, почему же странное? Я готовил себя к убийству себе подобного еще дома, взрастив в своей голове первые мысли о войне. И очень волновался, вдруг не справлюсь. Нет, я был уверен, что смогу, но вдруг?.. В книгах эмоции убийц описывались совершенно по-другому. А я даже не понял, что произошло. И каждый раз делая это, я не ощущал ничего, кроме пустоты.

Хотя, пожалуй, я неправ. С некоторых пор мне начало нравиться то, что я делаю. Причастность к решению судьбы какого-нибудь человека очень льстила, как и похвала командиров за исключительную исполнительность. Тогда я не задумывался даже, что в этой огромной игре на политической карте я - всего лишь приложение к своему оружию. А если бы и задумался, следующей была бы мысль, что фронтовые солдаты - тоже, только они более недолгосрочные приложения. Кстати, возможно, именно такого рода размышления вкупе с незамысловатой выпивкой стали началом драки между мной и бойцом обычной пехоты, уже увешанным орденами. Но боевые части нас недолюбливали и без пьяных разглагольствований и откровений...

Я больше не видел себя со знаменем на поле боя. Я больше не видел себя без войны, точнее, без нашей работы. А через пару лет, снова куда-то стремительно отступая, сжигая какие-то разбросанные по бывшему штабу документы, я понял, что вообще не вижу себя. Не только со знаменем. Просто не вижу - и все тут. Мое "я" умерло за безликим "мы", за категоричным: "приказ есть приказ". У меня не было больше политической
позиции, высоких мыслей ни о чем, да хотя бы той же героической патетики. Что конкретно пустило пулю в висок моему "я" - не могу сказать. Но точно не совесть, угрызений которой не чувствую до сих пор. Просто досаду, что можно было эту жизнь прожить по-другому, но как - я тоже не знаю.

Давно ушла в небытие бессмысленная бойня. Отгремели пафосные речи и бесчисленные трибуналы над такими, как я, кого удалось достать - "отцы-командиры" чудесным образом очутились где-то за океаном. Не все, конечно, но большинство.
И теперь иногда я пытаюсь понять, кто же я есть на самом деле. Но зеркало не дает того ответа, что я хотел бы слышать. У друзей не спросишь - оказалось, у меня их нет. Ни "фальшивых" гражданских, ни "настоящих" боевых. Родственные связи заглушили года, расстояние и необходимость скрываться от новых "вершителей судеб". Чьей-то небрежной рукой сорваны знаки различия со старой, потрепанной формы. Орденов таким, как мы, почти никогда не выдавали.

Что же оставило мне время, мой медленный и хладнокровный убийца? Серый город, серый дождь за серым окном. Сухие повседневные фразы в унылых конторах. Одинокую старость. Стук часов - должен же я знать, что умираю. И, конечно же, пустоту моей давно загубленной, усталой души... Думаю, что даже не замечу, когда оно все-таки вынесет мне заслуженный приговор.

Я был войной...