Я всё могу

Олеся смотрела на идеально ровную простыню. Её настигло ощущение полного опустошения, такого, что подступила едкая тошнота. Неожиданно всё разделилось надвое. Ещё неделю назад она могла всё. Она танцевала. Занималась гимнастикой. Участвовала в школьных соревнованиях по бегу. Вся жизнь девушки сводилась к движению, стремлению вперёд. Движение – это жизнь.
А теперь? К чему ей стремиться?
Что она может без ног?
Руками Леся невольно схватилась за плечи, холодными пальцами прошлась по груди и прессу, вот-вот она должна дотронуться… нет. Их нет. Всё, что она так долго создавала, свой хрупкий спортивный мирок, рухнуло. Эта авария разрушила её судьбу. Её жизнь.
К середине дня пришли родители. Они разговаривали с Олесей привычным, абсолютно спокойным тоном, словно ничего не произошло! Сначала она подумала – им всё равно. Захотелось накричать на них, выгнать, никогда больше не видеть. И всё же, что-то изменилось. Глаза. Они не смотрели ей в глаза. Мама рассматривала руки, крепко сжатые в замок и мокрые от холодного пота. Отец прикрывал веки, стараясь растянуть губы в подобие улыбки. Нет, им было не всё равно.
Но за всё время они не сказали ни единого слова утешения. И от этого девушка не хотела видеть их ещё больше.
Родители вложили столько сил и денег для того, чтобы она могла заниматься спортом, гимнастикой. Их старания были направлены на Олимпийские игры, которые должны были возместить всё, что забрала дочь для воплощения мечты стать чемпионом. Не раз они об этом напоминали, и девочка выматывала себя до конца, зная, чего стоят эти тренировки. Она мечтала показать, на что способна, и отплатить.
А теперь платить нечем.
Сославшись на недомогание и головную боль, Олеся попросила оставить её одну. Отец обещал прийти на следующий день, но девушка в ужасе затрясла головой. Она не сможет. Нет, она не сможет говорить с ним. Ни завтра, ни послезавтра, ни через месяц.
Так прошла неделя.
Выписать Лесю должны были через месяц. За всё время, что она пробыла в больнице, кроме отца её никто не посетил. Она попыталась дозвониться друзьям: Кате, Маше, Вите – но у всех телефон был либо выключен, либо недоступен. Один раз ответила Настя. Подруга говорила однообразно и быстро бросила трубку, сославшись на то, что ей нужно готовиться к соревнованиям.
И тогда девушка перестала ждать. У неё вдруг открылись глаза. Это бессмысленно. Ей некого ждать. За семнадцать лет жизни она не обрела настоящих друзей. Есть знакомые, те, кто готов был быть с ней, пока она являлась «звездой» группы. Когда они были нужны для вечеринки, похода по магазинам или в кино – только позови. А когда Олесе по-настоящему понадобилась их поддержка, ничего не произошло.
На третий день второй недели привезли коляску. Медсестра почти уговаривала пациентку прокатиться в ней хотя бы по коридору.  Она упиралась, хваталась за спинку кровати, но, в конце концов, уступила. Ей помогли перелезть в кресло, прикрыли место, где должны были быть ноги, пледом и хотели выкатить из палаты, но Олеся отдёрнула их руки.
-Я сама.
Спорить не стали. Где-то полчаса она разбиралась с нехитрым управлением и, поглубже вдохнув, попросила открыть дверь.
Это было трудно. Очень трудно. Пока она сидела в четырёх стенах, единственные, кто ходил – врачи и родители – были приемлемы для её подсознания. Но когда она увидела сотни людей на ногах, улыбающихся, смеющихся, ей захотелось умереть. Или исчезнуть. Прямо там, у двери своей палаты. Раствориться в воздухе, представить, что это -  лишь страшный кошмар, сон, которому не суждено сбыться.
Плед, постоянно стягивающийся с того, что осталось от когда-то стройных ног, ужасно мешал двигаться быстро. Бегая глазами по медицинским вывескам, Леся вдруг увидела плакат почти во всю стену. Сначала ей показалось, что она смотрит в зеркало. На рисунке была изображена девушка в кресле. Карие глаза, русые волосы, слегка оттопыренные уши и вздёрнутый нос. Бывшая спортсменка видела в ней себя.
Рядом было другое изображение. Та же девушка теперь изображалась без коляски. Она стояла на одной руке, подняв другую вверх. Это выглядело потрясающе. Потому что она улыбалась. Внизу огромными буквами сияли три слова.
«Ты можешь всё».
-Леся!
Олеся хотела изящно развернуться на каблуках, но лишь чуть не вывернула себе шею. Закашляв, она развернула кресло и столкнулась глазами с Сашей. Он смотрел на неё с таким удивлением, будто первый раз увидел. Его плечи, иногда казавшиеся слишком широкими, вздрогнули.
Они познакомились на одном из занятий, когда парень менял лампочки. На тот момент Олесе было шестнадцать, ему двадцать. Обучаясь  в музыкальном училище, он, помимо всего, пытался найти любую подработку, чтобы прокормить свою семью. Девушка знала, что у него две маленькие сестры и мама, а больше она и не интересовалась. Он не учился с ней, а, соответственно, был неинтересен. И вот, он пришёл.
Она не понимала.
В палате он помог ей перебраться на кровать. Они очень долго молчали, наверное, потому, что им не о чем было говорить. Саша положил на тумбочку шоколадку и пару мандаринок. Лесе стало совестно. Он пришёл навестить её, а она молчит.
-Как… как у тебя дела?
Парень слегка дёрнул свою клетчатую рубашку.
-Ничего. Я уезжал в Питер. Выступал там, мне в училище подкинули работу. Весело было, гуляли много. Река там такая… тёмная, глубокая. А вчера заехал у вас вещи оставшиеся забрать и узнал. Знаешь, прости, что я так поздно.
Олеся задрожала. За что он извиняется? Он ничего ей не обязан. Они разговаривали-то за год раз пять, если не меньше. Зачем он вообще пришёл? Ведь никто, никто не пришёл! Так зачем он…?
-Знаешь, - он почесал подбородок, - я очень часто смотрел, как вы занимаетесь. То есть, мне смотреть по сторонам было некогда, но иногда бывало. Это очень красиво. Мне вы все нравились. Ты не была какой-то особенной, хотя выступала лучше всех. Но один раз я услышал, как ты поёшь.
Девушке на несколько секунд показалось, что она задохнулась. Это было её тайной. Было лишь одно, что нравилось ей чуть больше, чем спорт – музыка. Она любила петь. И часто, оставаясь в зале в одиночестве, Леся включала знакомую музыку и пела. Анна Герман, Виктор Цой, Хелависа – на несколько трепетных минут они становились её друзьями. И никто не знал. Никто, кроме Саши.
-Тогда я стал приглядываться к тебе. Ты так старалась, тренировалась, что казалось, дотронешься – разлетишься пылью. Придя домой, я играл на гитаре то, что ты пела, и представлял твой голос.
Олеся схватилась за кровать. Этот человек думал о ней. Он думал, когда не думал никто, пришёл, когда оставили все.
Она такая же, как все. Она эгоистка.
-Прости… - Её голос был хриплым и неестественным.
Саша медленно протянул руку и дотронулся до её ладони.
-И тут я подумал, что ты, как и тогда, в зале, останешься совсем одна. Не будет никого, кто захочет тебя послушать или поддержать. Иногда ты так кричала ту строчку из «Кукушки», будто хотела, чтобы тебя услышали.
-Моя ладонь превратилась в кулак…
Он кивнул.
Они ещё помолчали. Затем Саша вдруг продолжил:
-Наверное, ты думаешь, что теперь всё кончено. Но это не так. Ты справишься. Тебе осталось немного, чтобы закончить школу. Конечно, требуется подготовка, но я думал… ты бы могла поступить к нам в училище. Естественно, если захочешь. Я бы помог тебе.
Леся сжала его руку. Если бы она не осознавала, что у неё нет ног, это бы показалось романтичным. Девушка кивала. Да. Она не сдастся. Она будет бороться.
По холодным щекам текли огненные слёзы.
Саша стал приходить очень часто. Несколько раз он встретился с родителями Олеси, и, после долгих уговоров, они разрешили заниматься с дочерью,  если она сама того хочет. Парень решил не откладывать – за две недели до выписки он принёс гитару. Указывая на ошибки, делая сдержанные комплименты, помогая ставить голос, Алекс всё больше и больше раскрывался перед Лесей. Он был весёлый и серьёзный одновременно, удивительный, каких она никогда не встречала. Он стал её личным волшебником.
И вот, её выписали. Олеся смотрела на прозрачные двери, которые перекрывали ей дорогу. Отец с Сашей распахнули их и ждали. Девушка вдохнула так, что в лёгких возникла боль. Но она была приятной.
Кресло выехало на лестницу. И многие люди обернулись, когда увидели и услышали девушку-колясочницу.
-Я всё могу!