Случайная рукопись - 29

ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ОТЕЦ КИРИЛЛ

- Где я? - спросил я в полумрак, проснувшись.

- Хм... Это трудный вопрос, сынок. Так просто и не скажешь. Внизу! - ответила тень, склонившись надо мной.

- Как это?

- Хм... хм... Да так вот получилось.

- А вы кто?

- Я-то? Хм... Я тут, вроде как, местный житель. Кх... Мда. Зови меня отцом Кириллом, ведь в отцы-то я тебе гожусь, если не в деды. Ты как себя чувствуешь-то?

- Не знаю, все болит.

- Понимаю. Чего-чего, а бить-то наши мясники всегда умели на совесть. Ну ты полежи, не шевелись, а я тебя покормлю.

- Я не хочу есть. Где мы все-таки находимся?

- От ты упрямый-то. Кхе... Ну ладненько, слушай, раз тяга-то есть, только покушать тебе все одно надо, Андрюшенька.

   Тот, кто назвал себя отцом Кириллом, отошел в другой угол помещения, и я немного осмотрелся. Помещение квадратов тридцать, похожее на бетонный бункер, подвал без окон и дверей, без какого бы то ни было оборудования, как склеп. То, что я принял за свечу, было тусклой лампой, подвешенной невысоко у стены. Она так слабо светила, что даже не освещала помещение целиком, и от нее тянулись длинные тени.

   Ложе мое состояло из груды тряпья, как гнездо. Было, наверное, невозможно выровнять под собой поверхность, и от неоднородности ее тело откликалось нытьем ушибов и синяков. Я не помнил историю своего появления в этом месте и плохо понимал свой статус. Помещение не похоже было на камеру, куда меня бросали после допросов, на отдельный бокс карантина тоже. Рождалось странное чувство к этому месту, как на пороге воспоминания то ли знакомого, то ли забытого. Будто был тут давно, так давно, что и сам забыл или во сне. Мой спаситель и местный житель по совместительству представлял собой старца с клочковатой бородой и засаленными лохмами на голове.

- Вот, у нас сегодня рагу, хвала господу, - подошел отец Кирилл. - Поешь, я тебе с ложечки подавать буду. Негретое, уж прости - негде.

- Да ладно, я сейчас сам попытаюсь встать.

- Ага, ты хламья-то к стенке подгреби, чтоб не холодило. Вот, так-то. Ну, держи, знать, сам или покормить все же? - хлопотал старик.

- Нет, сам, - сказал я и решительно начал подниматься.

- Ну, давай. А я тебе байку расскажу, а то вон вижу по глазам, вопросы душу тревожат и кусок оттого в горло не лезет. Нда-а-а... Это вот помещение технологическое. Но не плановое, оно случайно образовалось. Когда утилизатор строили, то на этом уровне ниша открылась в породе, ну полость естественная. Сам по себе утилизатор рассчитан на пятнадцатилетнюю эксплуатацию без чистки, потом все ж надо пепел выгребать и утилизировать вторично. Когда эта ниша открылась, то быстренько сообразили выгоду и порешили тут бокс изготовить, для складирования пепла из утилизатора. Воду провели и воздуховод, чтобы не образовывалось тут напряжений. Камера через стенку все ж сильно греет.

- А как я тут появился?

- Хм... Да как, через вот этот люк, - Отец Кирилл показал на круглую металлическую дверь или люк с большим запорным штурвалом, как на подводной лодке. Я его не увидел сразу. - Тут все оттуда появляется.

- Откуда?

- Эхе-хе-е... Ты еще не догадался? За этим люком рабочая камера утилизатора и есть. Списали тебя в мусор, Андрюша, и не я бы, так прибавилось бы праха на совести аспидов этих. Я тебя и втащил.

- Так, не понял: а про эту камеру не знает никто, что ли?

- В том и веселуха. Это же секретный объект. Они зашились на своей секретности, да так, что половины не знают, а что знают, так друг от дружки скрывают всячески.

- А вы-то откуда знаете, отец Кирилл?

- Я-то? Хм... Я-то, брат, тут все почти знаю. Я ведь и строил этот объект проклятущий.

- Вы!?

- Ну да, я. Аккурат в восемьдесят четвертом и зачали дитя. Без имени, без адреса и даже без номера. Повышенной секретности объект. Знало только несколько генералов с самого комитета. Финансирование тоже хитрое было, да и строительство мудрено обеспечивали. Шутка ли - почти в центре Москвы строили. Ну да увлекся я что-то. Надо ли тебе это? Вон лежишь неудобно, да небось болячки ноют.

- Надо, надо, отец Кирилл. Мне интересно. За такую байку и болячки потерплю. А кем же вы были тут?

- Э-э-эхь... Я тут завроде директора был. Да-а... Объект ведь научно-исследовательский, оборонного значения!

- Вот это да. И за что же вас тогда наградили этой камерой?

- Ну, родной, это история длинная. Ты давай отдохни, а я тоже рядышком. Утомился что-то, сдаю. Старость, что ли.

- А сколько вам лет?

- Семьдесят пять ли, семьдесят восемь - не помню. Тут смешалось все. Да! А какой нынче годок-то?

- Девяносто четвертый.

- Он оно как, - искренне удивился старик. - Нда-а... Почитай второй годок тут получается. М-м-мда-а...

   Отец Кирилл посокрушался, покачал головой и, разместившись на такой же куче тряпья чуть дальше по стене, затих.

Я переваривал услышанное. Два года! Это было страшно. За какое такое преступление человека сажают в одиночку и забывают о нем? И за какие такие преступления все работники этого предприятия потеряли свободу? Я зачарованно смотрел на люк, пытаясь определить для себя - вход это или выход, пытаясь ужаснуться услышанной только что правде. Вот тут за стеной покоятся все провинившиеся в чем-то и наказанные. Тут, наверное, и Илья. Но не вставали мальчики кровавые в глазах, не требовали отмщения души невинно убиенных, и внутри ничего не шелохнулось. Перегорело видимо. А может и не горело никогда. Откуда жару быть, коли пожарных на душу населения больше, нежели кого с искрой?

   С высоты своего опыта мне видно это, потому как на поверхности лежит неприкрыто. А раньше? Да разве не чуял, что не так все вокруг, как показывают по телевизору? Чуял. А что сделаешь? Не жизнь, а условия содержания. Вся жизнь окружающих людей так и проходит на таких вот заводах. Может где рядом с домом и с красивым названием, но по сути то же что и тут - зарплата только на прокорм, тесная квартира, льготы в виде подачек и кипа макулатуры в виде грамот, дипломов, благодарственных писем. Те же казармы, но этажами побольше и семейно разделенные, тот же общий набор продуктов в магазине, отдельно для работяг, охранников и хозяев. Нужно ли специально попасть в беду, чтобы прозреть? Нет, наверное, все обусловлено страхом, что вжился в тебя изнутри и жрет волю.

   Блажен рожденный бесстрашным, ибо век его славен, но краток. Или иначе - хочешь жить долго, научись пресмыкаться и молчать, то есть жить в системе, в заводе, в зоне. Как ни назови, смысл один - рабство. Несогласные вычеркиваются. Меня вычеркнули из этой маленькой пародии на большие игры дважды. Первый раз когда доставили в завод и второй раз - списав в утилизатор. Но не вычеркнули еще из маленькой пародии на жизнь тут, в несуществующем помещении несуществующего объекта. Парадокс до коликов смешной и не болели бы кишки от каждого движения, посмеялся бы сейчас от души. Если я когда-нибудь выберусь отсюда, то ни за что не смогу продолжать жить так, как жили мои родители. Я буду несогласным с попытками поставить меня в строй частью системы и пусть попробует кто-либо препятствовать этому.

   Я уже знаю, каковы изнутри хозяева и хозяйчики, которые смотрят на тебя как на средство производства. Я теперь ученый. Так я размышлял о себе, об осмысленном и пережитом. Выдумав себе врага, я изливал на его голову всю свою желчь. Более было некуда. А единственный спутник и товарищ, дарованный провидением или судьбой, спал на своем ложе из тряпья. Монте-Кристо наших дней, человек непростой доли, выживший, не потерявший рассудка и характера. Достойно уважения, примера, подражания, только смысл этого, если награда за лучшее в тебе - бетонные стены вокруг?

   Мы встретились с ним при весьма странных обстоятельствах. Трудно представить себе, что мир так переполнен тайнами и так изощрен в злодействе. Воистину, как бы низко тебя ни опустила судьба, готовься опуститься еще ниже. Но возможно истина в том, что мы встретились именно тут, что именно он меня спас, и что он спасся именно затем, чтобы спасти меня. Вникая в такие замысловатые переплетения судьбы, невозможно не удивиться и не подумать о высшей воле. О том, что есть провидение, судьба или длань божья.

   Отец Кирилл - сухонький, согнутый жизнью старичок с клочковатой бородой, выдавал мне историю завода малыми порциями. Он сворачивал толстую самокрутку из табака, вылущенного из окурков, и рассказывал с шутками и прибаутками, с грустью порой. Уставал быстро от говорильни, непривыкший, а скорее отвыкший от всего в этой жизни, от нее самой. Он втянулся в размеренный, или, точнее, однообразный ход своего незатейливого быта, а мое появление внесло некоторый дисбаланс.

   Пока я валялся бревном и был слаб настолько, что путешествие до угла, чтоб помочиться, отнимало все мои силы, отец Кирилл обеспечивал пропитание для нас двоих. Это было нелегко. Отец Кирилл и до меня-то не питался вдоволь, теперь же и вовсе приходилось уменьшать пайку. Все, что попадало сюда, попадало через единственный люк. Старик вынимал из камеры мусор, который готовили на утилизацию и перебирал его. В основном это была бумага, окурки и пищевые отходы, но попадались и вещи, списанные по причине негодности. Тряпье он складывал кучей в угол, меняя по необходимости сильно грязное имеющееся, выбирал все, что можно еще было съесть и выставлял коробки поближе к люку для следующей замены.

   Высший инженерный состав кормили отдельно и по персональному меню. Обеды им передавались в специальных одноразовых коробочках, и мы мысленно посылали благодарность, когда у кого-то из специалистов пропадал аппетит. Так вот и жили. Отношения с миром поддерживались через круглый металлический люк. Мы брали из него ненужное внешнему миру, и возвращали в него ненужное уже и нам. Благо, что утилизатор работал ритмично и без перерывов. Отец Кирилл называл нас в шутку биологическим придатком утилизатора, потому как мы производили вторичную утилизацию, а уж огонь затем - финишную.

   Вода была всегда, но сливаться ей было некуда. По первоначальной идее, вода понадобилась бы для смачивания пепла при технологической чистке утилизатора. То есть канализация не предусматривалась изначально по причине ненадобности. Так что, как бы аккуратно ни пользовались водой и ни сливали по возможности за стенку, все равно в углу постоянно стояла небольшая лужа и, соответственно, была повышенная влажность. Она-то и играла постоянно злые шутки. Утилизатор устраивал нагрев камеры, вода испарялась. С атмосферой образовывающейся бани не справлялась труба воздуховода, который служил больше слуховым окном, уравновешивающим давление. Не хватало воздуха, и приходилось потеть. После этого нестерпимо хотелось помыться, а вылитая вода становилась гарантом следующей парилки. Еще один замкнутый круг.

   Но жизнь продолжалась, несмотря ни на что. Пусть сказано заезжено, но так хотелось выжить, выйти отсюда когда-нибудь и глотнуть чистого воздуха. Наверное, в таких вот ситуациях и начинаешь понимать все ценности жизни, прелесть и разнообразие мира в единстве своем вокруг тебя и в тебе же. Безысходность, при всей очевидности положения, не приходила, скорее наоборот. У меня был товарищ - отец Кирилл. Его лучистый взгляд, завораживающий тембр голоса, манера говорить - все дышало могучей энергией жизни и это рождало надежду. Он рассказывал мне истории, и ко мне приходила уверенность, что я тут затем, чтобы выслушать отца Кирилла и отпустить его с миром. И если заточение продолжается, то это значит, что отец Кирилл не все еще сказал.

- А почему вас называют отцом, вы что - священник?

- Да нет, какой с меня поп-толоконный лоб? Я, вишь ли, в войну-то батальоном командовал, отцом-командиром был, оттуда видимо и пошло. Солдаты любили меня, и я к ним завсегда с сердцем подходил. Мы аж до шестьдесят восьмого встречались с однополчанами. Посидим да вспомним все, выпьем за товарищей, погибших помянем. После уж не довелось более встретиться, служба. Я ведь так и остался в военных. Военный строитель! Пока в Москве был, удобно было, встречались, а потом как началось - то Казахстан, то Дальний Восток, не до того уж было. Армия строила много тогда, да все секретное, да все быстро. Вооружались почем зря. Родина отдала приказ - и вперед, выполняй. Вот и этот объект тоже, как начали, так и построили в сжатые сроки.

- А тут вас тоже знали как отца Кирилла?

- Ну, вишь ли, человек-то, он одинаково живет. Что он собой являет на поверку со стороны - быстро видать, а в армии тем более. Тут ошибок личных не прощают. Подметят один раз, так и будешь с клеймом ходить до конца жизни. А я ж завсегда привык душевно с человеком, оттого он и работу свою выполнит лучше и порядку в жизни более. Так-то.

- Так-то оно так, я целиком с вами согласен, но, наверное, что-то переменилось в мире. Не так все просто сейчас там наверху. Что ни начальник, так идиот, ворюга на ворюге сидит. Правительство что ни день, так новенькое что-нибудь отчебучит.

- Эх-хе-хе-е... Так что ж правительство-то? Не оно ж отношения с соседями-то строит, сами ж строим. От сердца все. Вот было горя в войну и после, да и перед, чего греха таить, но люди завсегда к светлому тянулись, к доброму. Вишь ли, царь разный приходит. Бывает, и света белого невзвидишь, а уповать на доброго - так жизнь и прожжешь ни за грош.

- Давно уже не уповает никто, но как жить, все же непонятно. По совести если, то не прокормиться, а по-другому если не приучен? Честно скажу - иногда есть желание взять в руки автомат и поставить кое-кого к стенке.

- Это плохо, раз правды нет. Плохо. Тут видимо и моя толика вины есть.

- Вы-то тут при чем?

- Не увидел я сразу плохих-то людей, с гнильцой. Сделал работу, а она-то и губила других.

- О чем вы, отец Кирилл?

- Я про завод свой - тот, что над нами стоит и душу мне отдавливает. Ну да об этом потом, как отдохну малость, а то спина не держит. Пойду, прилягу.

   Было и потом, и еще раз потом, и много еще раз. Отец Кирилл рассказывал много, о разном, но всегда разговор возвращался к заводу. Тут сразу грустинка пробивалась у него, и разговор угасал. Но мало-помалу рассказал он всю историю завода, что знал и что помнил


Далее:   http://www.proza.ru/2016/02/27/528