Дядя 2

Как я уже писал, дядя добровольно поперся в психушку, собрав все необходимые вещи (пальто, сигареты, жеванная зубочистка), там его приняли тепло и сразу, без всяких колебаний, он лишь проворчал им: «Я видел Иисуса». Широкоплечие санитары его насильственно не скручивали и не обмывали из холодных шлангов. К нему подошла хрупкая милая девушка и выдала забавную форму, после чего проводила в палату, сказав, что некий Степан Степанов (отец-психиатр) покажется утром. Степанов показался в 10-11 утра, но перед этим дядя позвонил мне с больничного телефона, я тогда был на работе (устроился в приемку железа и тары), разговор был скомкан и немного чудаковат, выглядел примерно так:
— Да, — ответил я.
— Я видел Иисуса, — произнес дядя будничным тоном, после чего разумно добавил, — я в психушке.
— Знаю, — проговорил я, сохраняя в голосе спокойствие, — навещать тебя уже можно?

Последующие слова пропадали в общем шуме приемки, собиратели стеклотары бунтовали по какому-то «важному» поводу.
Дядя бегло диктовал мне адрес и номер палаты, но вместо номера палаты я расслышал уважаемого в мятом костюме и зимней шапочке, который с видом кубинского революционера кричал: «ДЫ КАКИЕ НА Х#Й ПА РУБЛЮ, ЧЫСТУЮ БУТЫЛКУ И ПА РУБЛЮ». Разговор с дядей на этом оборвался.
Весь рабочий день, сидя в душной приемке, я обводил карандашом новый адрес дяди, думая, чего он там и как. Где-то в 16 часов я захлопнул помещение, отправляясь на остановку. Через час-другой уже стоял напротив больничного здания, сжимая в руке бумажку с адресом. Честно говоря, ожидал увидеть какой-нибудь заброшенный флигель, окруженный ветхим деревянным забором с торчащими гвоздями, но вопреки ожиданиям это было хорошо выкрашенное приличное здание. Выдохнув последнюю тягу, я зашел.

Глаза ослепил просторный белый холл, в воздухе стоял характерный больничный запах, люди в зеленых выглаженных формах суетливо носились туда-сюда. Размотав шарф, я прошел к окошку регистратуры. За стеклом сидела симпатичная девушка, или, может, женщина. Возраст на ее приятном лице не отпечатался. Она точно была вне возрастных категорий.
Собравшись с мыслями, я обратился к ней:
— Добрый вечер, мой дядя поступил к вам вчера вечером. Поступил сам. — произнеся это, дальше я принялся его описывать, — худой, высокий, видел Иисуса.
Губы девушки слегка тронула улыбка.
— Я поняла, одну минутку..
Девушка куда-то удалилась. Спустя несколько минут появился дядя, вид у него был мрачный и изношенный, но в глазах по-прежнему блестело что-то теплое, что-то человеческое. Увидев меня, он иронично выронил:
— Эй, паренек, беги. Рановато тебе еще сюда.
— Форма тебе по фигуре, — заметил я.
— Да, — выдохнул он, — странно, что колпак не выдали.

Новости были не очень, психиатр Степанов выслушал дядю и хмуро заключил, что это, вероятно, депрессия, которая может привести к крупным психическим расстройствам, вплоть до лишения рассудка, но скорее пациент кончит суицидом, чем дойдет до полного лишения ума. Дяде назначили какое-то лечение и велели посещать душевные лекции некоего психолога.
В этой больнице был строгий временной регламент на посещение больных, даже возникало ощущение, что приятная девушка за окошком регистратуры держит в руке секундомер. Спустя 15 минут она сообщила нам, что время посещения окончено. Мы покорно кивнули, а затем распрощались.
Оказавшись на улице, я прикурил мятую папиросу, стараясь не думать о происходящем, отсеивая мрачные навязчивые мысли. Но дорога домой все равно сопровождалась тускловатыми рассуждениями, подкашивая и замедляя мой будничный шаг.

Придя домой я сразу плюхнулся в кресло, не включая свет. Мысли множились и не отпускали, окружили, будто стая мерзких ворон, волнительно нависая и пронзительно каркая. Вечер медленно погружался во тьму. Папиросы уходили стремительно. Где-то в районе 3-х часов ночи я принялся за изготовление самокруток. Дабы разрядить накал печали – опишу этот процесс. Я взял кофейную банку с бычками и выпотрошил содержимое, разместил рядом несколько полос тетрадной бумаги, после чего начал расчленять каждый бычок по-отдельности, скапливая крупинки второсортного табака на этой бумаге, потом скрутил бумажку и укрепил полученную форму слюной. Ночь спасена.
Если ты еще тут, читатель, то продолжим.
Чем я мог ему помочь? Наверное, присутствием и, возможно, словом. Ведь словом можно спасти и словом можно убить. Затасканная мудрость, да, но все же я думал над подходящим словом.

Дни были похожи на черно-белые снимки, из которых складывались черно-белые недельные ленты, будто перед глазами старая кинопленка, на которой то хмурый и спокойный дядя, то суетливый и беспокойный я. Каждый вечер мне звонил товарищ с предложением выпить. Разговор выглядел лаконично:
— Сегодня пьем?
— Пьем.
Алкоголь придавал остатку вечера хоть каких-то красок, но утро, понятно, смывало их к чертям.
Короче говоря, новостей хороших не было.
Я торчал в приемке, рассчитываясь за грязную стеклотару, объясняя гражданам сомнительных профессий, что «по рублю» - установочная цена, и оспаривать ее не следует. Зазвонил телефон, на экране высветился набор больничных цифр, поднимаю:
— Да.
— Я встретил женщину – проговорил дядя, — умная, скромная, учит детей белорусскому языку.
— Серьезно, что ли?
— Серьезно или нет – пока неизвестно, — продолжал дядя, — мы вместе ходим на душевные лекции.
— Так, а-а…
— Все, давай, — оборвал меня на слове, — забегай сегодня.

Придя в больницу, я прошел к регистратуре, в тот день там сидела щедро напудренная женщина, которая поддавалась определению возраста, ей было лет 50 или 70.
— Добрый вечер, я к дяде.
— Ага, я поняла.
Через пару минут вышел дядя, а за ним показалась робкая учительница белорусского, бледноватая и немного застенчивая, черты ее лица были мягкие, интеллигентные и разумные, а глаза добрые, но тоскливые.
Дядя мне ее представил.
— Здравствуйте – приветливо обронила она.
— Здравствуйте – сказал я как-то придавлено, и не зная, что еще можно сказать, ляпнул – вы тоже видели Иисуса?
Застенчивая учительница белорусского разразилась лошадиным хохотом, и потом, немножко покраснев и всхлипнув, прикрыла лицо маленькой ладонью.
— А еще мы покурили в палате – разрядил обстановку довольный дядя.
Короче говоря, они выписались из больницы и в душевных лекциях больше не нуждаются, как и, собственно, не нуждались и тогда. Они нуждаются друг в друге. Вот оно, романтическое стечение обстоятельств на фоне шизофрении и больничных стен. Сейчас живут вместе. Такие дела.