Глава 12. Книга 1

Начиная с 1990-х насильственная ассимиляция советских немцев была приостановлена. Вслед за развалом Берлинской стены робко приоткрыли «железный занавес», и в образовавшуюся щель полезли все, кто мог и хотел. Мой сослуживец Владимир Кригер выехал всей семьёй по гостевому приглашению своего дяди в Штутгарт… и не вернулся. Теперь вызвать к себе в гости мог любой немец, а Федеративная Республика Германии, согласно статье 116 пункта 1 Основного закона, обязана была принять на постоянное место жительства любого доказавшего своё немецкое происхождение немца. Ничего удивительного — так поступают все уважающие себя государства. С обратной стороны занавеса столпились и протискивались к нам иностранцы, которых можно было разбить на три категории — любопытные, торговые и бессребреники, искренне желавшие помочь народам разваливающейся державы.
Недели не проходило, чтобы к нам в общество «Возрождение» не поступал звонок из облисполкома, или горисполкома, или ещё откуда-нибудь: «У нас делегация (такая-то) из Германии — желают вас посетить…», «Приглашаем вашего представителя принять участие в совещании (по такому-то такому вопросу), у нас в гостях бизнесмен из Кёльна…», «Ой, как хорошо, что вы организовали своё общество, ко мне тут в гости из Гамбурга миссионеры просятся, хотят у нас в Свердловске проповеди читать. Я в прошлом году была в Германии и случайно с ними познакомилась — теперь не отстают… Что делать?»

Жизнь свердловского немецкого общества протекала чрезвычайно интересно. При участии германских эмиссаров на равных правах активизировались все три направления.
— Мы построим немецкую слободу между Свердловском и Первоуральском, неподалёку от столбов Европа — Азия. Ведь символично, не правда ли? — витийствовал в кабинете директора школы профсоюзов Манфред Реймер… — Принципиальным согласием в облисполкоме я уже заручился — Воскресенский обещал помочь… Основная функциональная деятельность слободы будет заключаться в разведении крупного рогатого скота и, соответственно, в развитии мясо-молочного направления. Также будем развивать ремёсла. Ночлежка нам не нужна, жить и работать вместе — вот наша цель.
— Манфред, торговлю не забудь вписать, — вставил сидящий напротив длинного стола Миша Шаров. Сам директор Яков Лейман на заседании не присутствовал: «С меня хватит, глупостями больше не занимаюсь».
— Конечно! Само собой разумеется! Ведь произведённую продукцию необходимо сбывать — впишем.
— Нам надо не только произведённой продукцией торговать, а и всем, чем придётся…
— Хорошо, хорошо, впишем. У нас на совещании присутствует бизнесмен из Ольденбурга господин Евгений Ашенбреннер — наш, российский, немец — эмигрировал в восемьдесят пятом году. Да что это я, — спохватился ведущий собрания. — Господин Ашенбреннер, пожалуйста, отрекомендуйтесь сами, — пригласил Манфред бизнесмена Женю.
Ашенбреннер, «с трудом» подбирая русские слова (быстро, однако же, забыл родной язык!), рассказал о себе и завершил своё выступление тем, что в Москве он вхож в определённые круги и что если идея создания немецкой слободы получит должное развитие, то эти круги при содействии германской стороны согласны вместе с обществом приступить к реализации проекта.
— Не понял? На хрена нам эти круги нужны? — перебил выступающего всё тот же Миша.
Женя пропустил эту реплику мимо ушей и добавил, что хозяйственное назначение слободы необходимо расширить и что он предлагает добавить сюда развитие тепличного хозяйства («В одну-другую тепличку я бы сам смог инвестировать»), а также развитие импортно-экспортного направления в слободе, для чего крайне необходимо учреждение собственного слободского банка.
— А кто в слободе ваших детей немецкому учить будет? И вообще, Манфред, ты ни слова не сказал о культурно-просветительской деятельности этого поселения, — перебила Женю Ирина Генриховна — член правления общества.
— Об этом я тоже хотел сказать, но чуть позже.
— Деньгу сперва заработать надо, а потом только о культуре думать! Давайте лучше прокатимся туда и посмотрим, что там Манфред облюбовал, — предложил Миша, вставая из-за стола.
Идея «прокатиться» всем понравилась. Члены правления и присутствующие на заседании гости стали шумно собираться. Манфред сел ко мне в машину, и во главе пёстрой вереницы «жигулей», «москвичей» и «запорожцев» мы двинулись в сторону Первоуральска.
Остановились на парковке возле бывшего пионерского лагеря «Орлёнок», позабытого-позаброшенного перестройкой. Манфред вышел из моего «жигулёнка» и тут же, не теряя времени даром, приступил к объяснению, почему именно это место как нельзя лучше подходит для основания нашей будущей слободы.
— Этот пионерский лагерь можно купить у «Новотрубного» за бесценок. Мы разместим на его территории строителей, — громко обращаясь ко всем членам общества, вещал руководитель направления по созданию компактных поселений немцев в местах послевоенного проживания. — И не только строителей, но и первых жителей слободы, участвующих в строительстве своих домов. Выбирать поселенцев будем на конкурсной основе. Я думаю, желающих найдётся предостаточно…
— Что-что он сказал?
— Да ты подожди, пока люди-то из машин выйдут!
— На какой основе?
— На конкурсной!
— А что, желающие уже есть?
— До тех пор, пока организационно-правовые вопросы не будут решены, ни о каком конкурсе и речи быть не может. Завтра к десяти мы приглашены к Воскресенскому, вот там и поговорим.
Предложив собравшимся следовать за ним, Манфред пошёл в сторону огромной, поросшей травой поляны, по дороге поясняя, каким образом здесь и в прилегающей берёзовой роще разместится слобода. Он добавил, что они с архитектором Габеркорном уже подготовили эскиз поселения и что близлежащий лес должен остаться, по возможности, нетронутым:
— Дома будут вписаны в окружающую среду по последнему слову градостроительного искусства. Вот здесь пройдёт центральная улица, в середине которой построим поселковую ратушу, а напротив — лютеранскую церковь.
Манфред шёл по полю, указывая рукой, где и что они с архитектором уже наметили, не замечая усмешек слушателей. Казалось, он бредит или пересказывает всплывающие в его памяти яркие картины далёкого детства, в котором его, малыша, держа за руку, ведёт в детский сад отец — главный агроном коммуны «Цюрих». Идут они по главной улице…, а за церковью — тенистый плодово-ягодный сад, а за ним — школа, во дворе которой — огромное футбольное поле, а за школой — клуб…, а где же карусели с качелями стояли?
— Манфред, да остановись же ты, хватит воздух попусту сотрясать! Ты лучше объясни, кто этот проект финансировать будет. Или дай слово Ашенбреннеру — он-то наверняка что-то знает, — перебил замечтавшегося Манфреда Миша Шаров — коммерческий директор общества.
Манфред замолк, глядя в сторону гражданина ФРГ господина Ашенбреннера.
— Да, эти проекты сейчас рассматриваются в определённых кругах Германии…
— Опять круги, — возмутился Миша, вполголоса прибавив нецензурное ругательство, — он что, — Шаров склонился ко мне, — сексуально озабочен? Всё про кружки какие-то говорит. — И, снова адресуясь Ашенбреннеру, продолжил: — Тут слушок ходит, что Германия готова на каждую семью по сто тысяч марок в проект инвестировать. Это правда или как?
Женя сглотнул слюну и многозначительно ответил:
— Да, потому что затраты на интеграцию эмигрантов значительно выше этой суммы.
— А можно мне эту сумму лично на руки получить? Я за такие деньги весь совхоз «На пути к Ильичу» в Сысерстком районе со всеми крестьянами выкуплю. Там дворов триста, не меньше.
На Мишину шутку компания отреагировала весёлым смехом, и лишь стоявший рядом Саша Мерц не улыбнулся, а, напротив, сердито выстрелил в адрес господина Ашенбреннера целой тирадой:
— Это же абсолютная чушь! Затраты на эмигранта окупаются его последующей трудовой деятельностью за счёт выплаты им налогов, к тому же дети, которых он с собой привезёт, интегрируются мгновенно. Каждый эмигрант, особенно наш российский немец –подарок для Германии: мы ведь не только полностью интегрируемся, но и добровольно ассимилируемся… Моё бюро завалено заказами на оформление документов — сегодня вот третьего переводчика на работу приняли… — и Саша Мерц, повернув голову в сторону задумчивого Манфреда, который, по всей вероятности, продолжал мысленно размещать дома на простирающейся перед нами поляне и, казалось, вообще никого не слушал, спросил: — Манфред, ты с кем собрался этот посёлок строить?
— Конкурс объявим всесоюзный — у нас в Казахстане шестьдесят процентов от общего числа союзных немцев проживает, и почти все — в сельской местности…
— Тебе эту территорию под немецкую слободу никто не отдаст, давай поспорим!
— Кто спорит — тот говна не стоит, — вставил Миша. — Завтра к десяти пойдём к Воскресенскому, и я лично спрошу его прямо в лоб — пусть, гад, отвечает, «да» или «нет»! — и, обращаясь ко всем, Шаров добавил: — Ну чё, хватит тут коровьи лепёшки пинать: время — деньги. По машинам!
— Поехали.

В приёмной у Воскресенского собрались все приглашённые Манфредом члены правления общества. Председатель приглашения не принял, объясняя это тем, что всеми производственно-хозяйственными вопросами, включая финансовые, занимается у нас исполнительный директор, а стало быть — я. Большая стрелка часов в приёмной переползла число двенадцать и медленно продвигалась к единице. Дверь приёмной открылась, и вошедший Игорь Владимирович, с любопытством разглядывая нас, пригласил следовать за ним в его рабочий кабинет.
— А ваше лицо мне знакомо, — обратился Воскресенский к кандидату технических наук Арно Яковлевичу Эйлеру.
— Да, Игорь Владимирович, мы с вами уже встречались на заседаниях в Главсредуралстрое.
— Какие люди! Такими силами мы не только вашу слободку построим, но и пару производственных объектов в придачу. А? — разминался Воскресенский. — Коротко о вашем проекте мне Манфред Мартинович уже сообщал… Инициатива ваша прекрасная, тем более что германская сторона проявляет к такому ходу развития «немецкого вопроса» большой интерес…
— Позвольте, Игорь Владимирович, — перебил Воскресенского Манфред, — идея создания на территории области поселений немцев идёт от вас — облисполкома, мы же проявили инициативу в плане выбора места под строительство первого посёлка. Вот наш эскиз и пояснительная к нему записка, — и Манфред выложил на стол папку с громким титулом на обложке — «Немецкая слобода».
Воскресенский, как всегда, приветливо улыбнулся, согласившись с замечанием Манфреда и, перелистывая страницу за страницей, принялся задавать вопросы то Манфреду, то Габеркорну, а то и самому Арно Яковлевичу.
— Всё это очень хорошо, ребятки! Но есть одно «но»! Территория, которая вам приглянулась, принадлежит Первоуральску, а мы — Свердловск…
— Вы же ОБЛАСТЬ!
— Э-э-э-э-э-э… Времена сейчас не те, административно-командный метод уже не проходит. Передачу территории необходимо согласовать с Первоуральским исполкомом. Сейчас я вас сведу, — Воскресенский нажал какую-то кнопку. Дверь кабинета открылась.
— Слушаю вас, Игорь Владимирович.
— Наденька, свяжи меня с Гришиным, если его на месте нет, пусть разыщут.
— Хорошо, Игорь Владимирович.
Уже через минуту после того, как Наденька закрыла дверь, на столе у Воскресенского зазвонил телефон.
— Виктор Петрович, ну как ты там?...
Началась обычная болтовня ни о чём, а потом, как бы между прочим, Воскресенский вставил:
— Ребятки тут у меня из областного немецкого общества сидят… Какого-какого — немецкого, ты что, слух потерял? Так вот слушай… да ты послушай! Они к тебе подъедут — есть интересная тема. Мы пока с германцами переговоры ведём, а ты с ними разберись… Да не торопись! Когда? Время не терпит! Хорошо, так и передам… — и с заметно раскрасневшимся лицом секретарь облисполкома положил трубку телефона на место.
— В пятницу, в восемнадцать ноль-ноль, Виктор Петрович вас примет…
— У нас в Кировском в пятницу после четырёх уже никого нет — все по дачам разбегаются…
— Это в Кировском, а в Первоуральском Виктор Петрович на пятидневку не перешёл, у него неделя шестидневная… Старый фронтовик железной закалки.
«Всё ясно, — подумал я. — Начался футбол», — а вслух сказал:
— А ваш представитель — представитель облисполкома — будет присутствовать при разговоре?
— А зачем? Вы расскажете Гришину о ваших планах — постарайтесь его заинтересовать… А мы с ним потом по телефону поговорим… — и, вставая из-за стола, Воскресенский дал нам понять, что разговор окончен. — Я, как садовник, буду обильно из леечки поливать нашу инициативу, и, безусловно, ростки взойдут… Из леечки, как садовник, — повторил понравившееся ему сравнение секретарь и, мысленно готовясь к вопросу следующего совещания, рассеянно, путая имена и фамилии, пожимал нам на прощание руки.
Мы вышли из здания исполкома, прошли к парковке и остановились.
— Ну что? Кто поедет со мной в Первоуральск? — спросил Манфред.
Кроме Манфреда, из шестерых присутствующих трое ответили согласием: я («по «штату положено», да к тому же шеф просил держать это направление на контроле), Миша – он сбагрил последнюю партию товара по хорошей цене и теперь мог позволить себе подурачиться и, к общему удивлению, кандидат наук Арно Яковлевич.
— Я тоже с вами поеду: хочу проследить весь этот процесс, чтобы потом не по рассказам, а самому засвидетельствовать… К тому же прошёл слушок, что Росс дал команду подыскать место для строительства немецкого посёлка. Ставку делает на немцев из Казахстана, Узбекистана, Таджикистана — их там, говорят, гоняют. Про своих областных и слушать не хочет: «Они и так уже компактно проживают, например, в Краснотурьинске, а беженцев обустраивать надо».
— Так зачем тогда мы этим занимаемся?
— Да потому, что мы – немецкое областное общество и упускать эту тематику нам нельзя… Что вы, не знаете, как партократы работают? По принципу ИКД — имитация кипучей деятельности…
— А зачем ему имитировать?
— Деньгу срубить у германцев хочет и по карманам рассовать…
— Он наш, немец. Немцы не воруют!
— А его заставят своровать, эти круги — там, в Москве… Он ИКД развернёт, и, глядишь, — сердобольные германцы помогут…
— Гельмут Коль не дурак — его на мякине не проведёшь…
Мы дали волю своим фантазиям. Перемыли косточки всем причастным к нашему делу политикам и разошлись с твёрдым намерением не дать «хапугам» использовать нас как наживку для получения германских денег: «Строить областную слободу только при участии трёх сторон: общества «Возрождение», облисполкома и Германии. И всё — баста!»

В пятницу, к шести вечера, мы остановились у здания Первоуральского исполкома, где в ожидании секретаря сиротливо стояла его персональная машина «Волга». Личный шофёр Виктора Петровича, сидя в машине, разглядывал нас с нескрываемым любопытством. Вахтёр, приветливо поздоровавшись, отправил нас на второй этаж, налево, по коридору прямо. В приёмной пусто — ни посетителей, ни секретаря.
— Проходите, не стесняйтесь, — через открытую дверь пригласил нас к себе в кабинет председатель. — Одежду там, на вешалке, повесьте!
— Вы, Виктор Петрович, получается, единолично с нами разобраться решили, а где же другие комитетчики? — задал вопрос Манфред, когда мы все, не дожидаясь приглашения, расселись вокруг стола.
Слово «комитетчики» Виктору Петровичу не понравилось, и он резко оборвал Манфреда:
— Что значит – «комитетчики»? Члены комитета! Да к тому же обсуждать нам с вами нечего — этот проект на рассмотрение пока не выносится.
— И почему же? — таким же раздражённым тоном спросил Манфред.
— А потому, что земля, которая там у вас указана, принадлежит Новоандреевскому поселковому совету, и покуда вы с ними не договоритесь, мы этот вопрос выносить на рассмотрение не собираемся.
— И это всё?
— Да, всё!
— Так какого… — не договорив последнего слова, прохрипел Миша, — вы нас не предупредили?! Нам что, делать нечего — туды-сюды кататься?
Гришин молча, не скрывая злобы, уставился на нас,— таких нахрапистых наглецов он давно не видал: «То ли ещё будет! Всю Россию разворуют!»
— Мне вам больше сказать нечего, я председателю поселкового совета Ямашкину Илье Сидоровичу позвонил сегодня и приказал ему вас принять и всё подробно с вами обсудить. В общем, цепочка такая: сперва новоандреевцы, потом мы, первоуральцы, а потом уж Воскресенский. Ясно?
Мы встали и вышли из кабинета, не попрощавшись. На первом этаже, напротив вахтёра, который был заметно удивлён столь скорым возвращением, мы, не присаживаясь в кресла, стоявшие вокруг журнального столика, остановились.
— Я доведу это дело до конца, — решительно сказал Манфред. — Созвонюсь с Ямашкиным — и вперёд… Кто со мной?
— Я пас, — ответил Миша.
— Я тоже пас, — ответил я.
— А я с тобой, Манфред, — вызвался Арно Яковлевич. — Давай договоримся заранее, минимум за два дня, — и поедем. Вчера мне из облисполкома звонили — не хотел вам до встречи с Гришиным об этом сообщать, — и знаете, где Росс немцам место облюбовал?
— Где? — почти разом спросили мы.
— В Тугулыме!
— На болотах! Отлично! Клюкву из окна, не выходя из дома, собирать будем, — захохотал Миша.
— Да подожди ты! — оборвал его Манфред. — Он же туда никого никогда не затащит — там комары одни… Он что, дураков ищет?
— В том-то и дело… По-моему, он никого не ищет, просто выкручивается. Вроде как активность проявил, но никто не желает! И волки сыты, и овцы целы!
Мимо нас прошествовал Гришин. Остановился у вахтёра, что-то тихо ему сказал. Вахтёр кивнул, глядя в нашу сторону. Мотор «Волги» застучал расшатанными клапанами, дверь «от всей души» хлопнула на прощание, и машина покинула парковку.
— Мужики, мы действуем неправильно! Ведь мы в России, здесь мазать надо, а мы как дуболомы — напролом! Так нам никто ничего никогда не отвалит…
— А на какие, Миша, шиши мазать? Ты предлагаешь обществу на взятки сброситься или как?
— Да хоть бы и так! Не помажешь — не поедешь. Этот Ашенбреннер из кругов, вот кто мазать должен.
Мне стало не по себе, тошнота подступила к горлу, хотелось смачно сплюнуть.
— Поехали по домам! Все нормальные люди давно уже отдыхают…

Пока наш Манфред бредил созданием поселения немцев на Свердловщине, активисты общества «Возрождение» пытались возродить республику. Саратовский народ, однако, встретил активистов плакатами «Лучше СПИД, чем немцы на Волге!», «Отстояли Волгу в 43-м, отстоим и сегодня!», «Не разевай немецкий рот на наш саратовский огород!» и другими не менее дружелюбными лозунгами. Такого хода событий не ожидали даже самые закоренелые скептики.
— Вы представляете, выросли как из-под земли… Мы из Москвы поездом приехали, разместились в гостинице и к 14:00 подошли к облисполкому, вдруг — бац! — идут нам навстречу, на ходу плакаты разворачивают. У входа в здание остановились и стоят. Лозунгов десять-двенадцать растянули, — рассказывал нам Виктор Шумахер, стоя с нами, курильщиками, на лестничной площадке в школе профсоюзов.
— А человек-то сколько было?
— Не больше тридцати. Всё было заранее приготовлено к нашему приходу, автобусом их подвезли. В таком же ключе вся наша «совещаловка» прошла: «Видите, мол, сами — народ не хочет». Всё! Больше я этим не занимаюсь! Отправляю документы и жду вызова.
— А ты, Арнольд, антраг  заполнил?
— Не только заполнил, но и отослал — и я, и мой брат.
— Отлично! Искать тут больше нечего. Русские сами из страны бегут. В Москве, рассказывают, уже более сотни тысяч невозвращенцев. По гостевым или туристическим визам уезжают и не возвращаются. А во время ГКЧП несколько сот туристов в Германии попросили политического убежища — и остались!
Председатель общества, заслышав цокот каблучков поднимающейся по лестнице сотрудницы школы, замолчал: «Всем эти подробности знать необязательно». Молодая, броско одетая женщина, приветливо улыбаясь, поздоровалась с нами и скрылась за поворотом длинного коридора второго этажа.
— Пойдёмте ко мне в кабинет, — пригласил Яков Лейман всех присутствующих членов правления, — там дослушаем. Да хватит вам курить! Айда!
Заварив свежий чай, Яша самолично расставил против каждого из нас стаканы с блюдечками, выложил на стол пять чайных ложечек и пошёл к своему столу за сахаром.
— Куда твоя секретарша подевалась, Яков Владимирович?
— Нет секретарши больше, платить нечем. Вернее, есть чем, но на такие деньги не проживёшь… Ушла к соседям-бизнесменам.
— И как же вы теперь?
— Как-как? Да никак! Мы с главным бухгалтером теперь всю работу на двоих поделили — она делопроизводство на себя взяла, а я чай завариваю! Вот как! Только недолго мне мучиться осталось — через полгода, не больше, тю-тю! Сейчас обработка антрагов идёт быстро — в течение трёх месяцев. Русские нас выпускают без ограничений, даже тех, кто на номерных заводах работал, не задерживают. Во-первых, какие такие секреты простой работяга может знать? А во-вторых, эти заводы давным-давно только кастрюли выпускают. Короче, у меня сложилось твёрдое убеждение, что за нас уже всё решили. Эти проекты по возрождению республики и созданию компактных поселений никому, к чёрту, не нужны — ни германцам, ни русским, и чем больше они нас, дураков-активистов, из России выпустят, тем меньше мы им надоедать будем. Ясно? — И, повернувшись к Виктору, Яша с усмешкой сказал: — Давай, Виктор Данилович, продолжай свой скорбный рассказ.
Руководитель общества поведал нам во всех подробностях о своей последней поездке в Москву с последующим посещением Саратова. О том, как в Москве им назначили встречу с правой рукой Бориса Ельцина – Олегом Лобовым. О том, как тот в ответ на краткое перечисление мест депортации российских немцев в коротком сообщении одного из активистов «Возрождения», с детской наивностью заметил, что такая широкая депортация была необходима: «Ведь отрабатывать вам пришлось повсеместно: и на Дальнем Востоке, и в Сибири, и на Урале, и в Казахстане». Замечание того же докладчика о том, что сорок процентов российских немцев вследствие депортации и последующих каторжных работ в так называемой трудовой армии погибли и что в процентном соотношении эти потери несопоставимы с потерями в ходе Второй мировой войны ни одного из народов или народностей СССР, Олег Иванович, поморщившись, оставил без внимания.
Далее Виктор рассказал, что в Саратове им открытым текстом сказали: «Прописка в Саратовскую область — пожалуйста, никаких возражений и ограничений, даже немецкие сёла можем допустить, а возрождение республики — забудьте: республики не будет!»
— Перестройка не принесла нам ничего нового. Мы идём след в след за нашими предшественниками. Они двадцать пять лет тому назад вели переговоры с Микояном и Брежневым — всё безрезультатно, те же требования с нашей стороны и те же ответы со стороны правительства. Разница лишь в том, что сейчас мы можем страну покинуть — прежде это было невозможно. Как там у Манфреда дела продвигаются, — обратился Виктор ко мне, — когда он приступит к строительству слободы?
— Я думаю, и это направление завалится… В Свердловской области точно завалится. Сегодня они вдвоём с Эйлером уехали в Новоандреевку, причём повторно — на прошлой неделе в поселковый совет на собрание никто из жителей не пришёл… Должны с минуты на минуту сюда подъехать — все мы приглашены в банкетный зал гостиницы «Октябрьская». Мне сегодня утром позвонил Ашенбреннер и просил к семи вечера подъехать всем активом на серьёзный разговор с представителем этих самых московских кругов — ну, ты знаешь, каких.
— Нет, я не поеду, с меня довольно…
— И я не поеду, — коротко вставил Яша.
— А мы поедем, тем более в банкетный зал, — потирая руки, сказал Миша Шаров-Гельвиг, как он последнее время представлялся («Пусть пока привыкают, скоро и вовсе поменяю паспорт на фамилию Гельвиг»).
Дверь широко распахнулась, и в кабинет ввалился Манфред, а за ним Эйлер.
— Так вот вы где! А мы вас по всей школе разыскиваем, в каждую аудиторию заглядывали, — гремел Манфред; его взвинченность говорила сама за себя: поездка не удалась.
— Давай, садись, рассказывай… Что вам, чай или растворимый кофе? — спросил Яша «новоандреевцев».
В последнее время Яков резко изменился. Словно бы отпустила его многолетняя боль — стал проще и приветливее.
— Последовательность принятия решения увеличилась ещё на одну единицу… Помнишь, — обращаясь ко мне за подтверждением, спросил Манфред, — как Гришин сказал: «сначала новоандреевцы, потом первоуральцы, а потом уж Воскресенский»?
— Помню, — подтвердил я, кивая головой.
— А вот сейчас эту цепочку возглавил старик Панкрат Степанович Брагин — ветеран, участник битвы на Курской дуге, орденоносец и так далее. Он нам прямо заявил, что фашистов бил не для того, чтоб потом им землю дарить, что «за каждую пядь земли пролита наша русская кровь», а в лесу этом он с детства грибы-ягоды собирает, и никакого селения здесь не будет.
Манфред прервался, сделал глоток горячего чая и хотел уже продолжить свою возбуждённую речь, но его опередил Арно Яковлевич:
— После собрания, пока Манфред доказывал старику Панкрату, что мы с фашистами не имеем ничего общего, я разговаривал с Ямашкиным. Он считает, что нас вокруг носа водят, говорит, что с ним никогда ничего не согласовывали. И что с лета сюда, в Новоандреевку, какие-то бандиты наезжают и, как ему известно, хотят на месте пионерского лагеря гостиничный комплекс строить: «Меня в упор не видят. Согласовывать со мной никто ничего не собирается». Ему, говорит, конечно, слобода была бы намного больше по душе, тем более что мы намерены сельским хозяйством заниматься, а не девок в лес возить.
— Ну и что вы теперь собираетесь делать? Мало ещё говна — не наелись досыта? — с издёвкой спросил Яша. — Когда же вы наконец поймёте, что возрождением республики должны заниматься сами русские. Нам это не потянуть! Они должны решить — сохранить ли им этнос российских немцев или разметать по свету! До революции травили колонию, после революции травили автономию — и вытравили-таки! Им необходимо сделать выбор — нужен ли России вот этакий народ: ещё не русские, но уже не немцы! А пока они думают, я поехал в Германию – восстанавливаться.
— Я, даже при условии предоставления нам прежних территорий, здесь, на Руси, не останусь, — встрял в разговор ранее не проронивший ни слова Саша Мерц. — Мне секретарь исполкома по культурной работе с национальными меньшинствами Рафаил Хабибулин сказал, что мыслю я архирадикально и что такой взгляд не принесёт нам в нашем деле ничего хорошего, что надо уметь прощать и так далее. А я его спрашиваю: «Что радикальнее — преступление или наказание? И кого нам прощать, ведь у нас никто прощения не просит?» И знаете, куда его после этого понесло? Он перешёл ко Второй мировой и к преступлениям национал-социалистов, и пошло-поехало! Короче, liebe Landsleute , они отождествляют нас с германцами, а посему делать нам тут нечего. Они уже всё за нас решили — или русифицируйтесь, или проваливайте. Процесс русификации до перестройки шёл полным ходом — мужики немцы брали русские фамилии своих жён (сейчас, правда, бегают, бедненькие, восстанавливают), а некоторые ославянили свои фамилии, добавляя окончания «-ов» или «-ев», например, «Шнейдер» стал «Шнейдеровым», «Руш» — «Рушевым»…
— А я не успокоюсь, пока не доведу дело со слободой до конца, — упрямо заявил Манфред. — Ну, кто поедет со мной в гостиницу на встречу?
Отозвались двое — я и Миша Гельвиг.

Простому смертному поселиться в гостинице «Октябрьская» было в то время невозможно — здесь размещались только члены определённых кругов. У входа в гостиницу нас с нетерпением ожидал бизнесмен Женя.
— Вас всего трое?! А мы-то стол накрыли на двенадцать персон!
— Ничего, не волнуйся, — успокоил Женю Миша, — я за троих покушаю…
Сидящий во главе стола Илья Заболотский, не вставая с места, указал нам рукой на стулья:
— Присаживайтесь, пожалуйста.
Миша сразу присаживаться не стал, а подошёл к Заболотскому и протянул ему руку для приветствия и знакомства. Илья лениво подал Мише свою руку, вяло ответив на крепкое рукопожатие.
— Михаил Гельвиг, — отрекомендовался Миша и, продолжая удерживать вялую кисть Заболотского, спросил: — А тебя-то как звать?
— Илья Заболотский, генеральный директор фирмы… — (каких-то там, не помню точно, инвестиций), — и, с трудом высвобождая руку, глядя мне не в глаза, а чуть выше: — Вы — Арнольд Давидович Вагнер? — и тут же, не дожидаясь ответа, перевёл свой взгляд на лоб Манфреда: — А вы, как я понимаю, Манфред Реймер.
Мы молча кивнули. Миша поудобней устроился на стуле слева от Заболотского. Словно ожидая какого-то знака, все замолчали. Первым нарушил молчание, глядя на улыбающегося во весь рот Мишу и мрачного Ашенбреннера, Манфред:
— Вас, товарищ Заболотский, по батюшке-то как? А то я не привык без отчества.
— Германович, — спокойно произнёс Илья, делая знак официанту подойти к столу. — Закажите себе горячее блюдо, у них здесь большой выбор.
Ни я, ни Манфред ничего заказывать не стали, а Миша, как и обещал Жене, заказал себе за троих.
Я смотрел на изысканные яства со всевозможными икорочками и вспоминал управляющего одного из многочисленных ЖКО, который, не стесняясь, брал взятки за аренду подвальных и полуподвальных помещений под офисы наводнивших страну кооперативов и частных фирм. «Давно домой икорочку не приносил, мой сын без чёрной икры жить не может», — укладывая в свой дипломат плоские консервные баночки, жаловался на бедность управляющий, протягивая мне подписанный договор аренды помещения под офис нашего производственного научно-технического кооператива. «Десять баночек пришлось мне раздобыть, чтобы заполучить этот вонючий подвал», — вспоминал я, слушая, как Манфред рассказывал Заболотскому о своих похождениях в Первоуральске.
— Территория под слободу — это не вопрос. Мы его решим, главное — ваше согласие принять активное участие в развёртывании проекта.
— Но позвольте, Илья Германович, как проявлять активность без определения территории под слободу? Вспомните Екатерину Вторую, последовательность была следующая: выделение земли, вербовка, финансирование – а вы предлагаете начать с конца, с финансирования. И кто эти инвесторы, позвольте узнать?
— Инвесторы, — глядя, как и прежде, Манфреду в центр лба, продолжал Илья, — это российские и германские заинтересованные стороны. Мы выделяем землю, а немцы финансируют строительство слободы и вкладывают деньги в развитие инфраструктуры.
— Илья Германович, — прервал я свои раздумья, — Сталин разогнал автономию, невзирая на все денежные затраты, понесённые царской Россией, и на тот гигантский труд, который был вложен колонистами в становление колонии. Откуда у нас должна появиться уверенность, что вы и эти компактные поселения не разгоните через некоторое время, ведь в их строительство вы не намерены вкладывать ни одного рубля?
Взгляд Заболотского оставил лоб Манфреда, и переместился в центр моего лба.
— Войны в Европе больше не будет — это, по-моему, ясно всем. Отсюда и следует ваша уверенность и наша гарантия…
Пока мы неторопливо обменивались мнениями, Миша с аппетитом поглощал пищу, обильно заливая её коньячком. Насытившись, он вступил в разговор в своей обычной непринуждённой форме:
— А твоя-то фирма, Илюша, не строительная, — разглядывая визитку, экземпляры которой лежали на столе против каждого из нас, — сколько ты себе за посредничество срубишь?
На Мишин вопрос Заболотский напрямую не ответил, даже головы не повернул в его сторону, а как бы в продолжение своих мыслей добавил:
— Вести разговоры с немцами тяжело, они придирчиво запрашивают всевозможные обоснования и расчёты и неуклонно требуют подписания всех соглашений с нашими правительственными кругами. Работа эта очень сложная…
Такое пренебрежительное отношение к Мише уже давно никто не практиковал, и Миша вступил в бой.
— А что, обоснования вам тяжело даются? Так вы меня пригласите, я вам их быстро сверстаю… Я по барахолкам похожу, посмотрю, что продают, по какой цене, всё запишу, потом прозвоню своих друганов — в вашей Москве, кстати, тоже, — цены сверю, и всё, обоснование готово! На прошлой неделе сгонял в Питер, партию лифчиков закупил, своим «неграм» на реализацию отдал… Триста процентов навар! Сейчас просчитываю тампоны — тут вообще клондайк высвечивается.
И Мишу понесло. Никакими лифчиками и тампонами он давно уже не занимался — сейчас он развернул восстановление изношенных автомобильных покрышек методом холодной наварки. Его ремесло процветало, тем более что дело шло к зиме, а его ребята к тому же научились хорошо «шиповать» резину. Миша рассказал Илье о том, как отлично он наладил поставку и сбыт «камушков» при Брежневе, за что, правда, был осуждён – но отделался тремя годами «химии ».
— Кореша моего из кругов, как ты, Илюша, говоришь, замазали, а мне сказали: вякнешь — пойдёшь на зону. Да я бы не возмущался, только обидно: бывший-то мой компаньон весь этот бизнес сейчас под себя подмял, меня и на пушечный выстрел не подпускает…
Потом Миша приступил к пересказу всей своей «производственной» жизни при коммунистах, начиная с официанта, потом таксиста, потом студента и, наконец, шеф-повара в «Уральских пельменях».
— Илюша, я таким, как ты, девочек подвозил и эту, — Миша указал на судок с чёрной икрой, — икорку ложками ел, а растворимый кофе и «птичье молоко» у меня в доме не переводились.
Всё время, пока наш друг без устали молол языком, Илья Заболотский постукивал пальцами по папке, лежавшей у него на столе, и переводил взгляд то с меня на Манфреда, то с Манфреда на меня, то на Женю Ашенбреннера. Мне даже посчастливилось заглянуть ему в глаза, но Мишу я не останавливал — я был рад, что тот заполняет образовавшийся вакуум: мы больше ничего не спрашивали, а Заболотский ничего нам не предлагал.
— Я хотел сегодня с вами — с правлением общества — обсудить протокол о намерениях, который мы завтра планировали подписать у Воскресенского, но, по-видимому, ничего не получится — встречу придётся отменить… — прервал Мишину болтовню Илья Германович, последними словами как бы ставя нам в вину сорвавшееся мероприятие.
— В ресторане, за банкетным столом, обсуждать протоколы? Я не могу, а ты, Манфред? — обратился я к строителю немецкой слободы.
— Я тоже не могу, вопрос серьёзный. Такой протокол необходимо вынести на общее собрание членов общества, а не здесь, за обеденным столом…
— Да кидалово это, — опрокидывая очередную рюмочку армянского коньяка, возмутился Миша. — Сколько мы тебе должны за твоё угощение?
Миша извлёк из внутреннего кармана пиджака толстый, набитый купюрами до отказа кошелёк и принялся отсчитывать деньги.
— Всё проплачено, не суетись, — раздражённо огрызнулся Заболотский и, взяв со стола папку, не прощаясь, вышел из ресторана. Его примеру последовал бизнесмен Женя.

Совещание у Воскресенского заняло не более пятнадцати минут. Когда тот пожимал мне на прощанье руку, я заметил в его глазах едва заметную усмешку, которую можно было бы прочесть примерно так: «Упрямые вы, российские немцы, а ведь могли бы вместе такой «гешефт» провернуть!» Моё ответное рукопожатие было крепче обычного: «Проворачивайте «гешефты», Игорь Владимирович, на здоровьице, да только не с нами». Воскресенский меня понял.
— Опять с нуля придётся начинать — без проектов жить скучно. Жаль немецкую слободу, замысел был неплохой… Теоретически складывалось всё прекрасно: место великолепное, областной центр рядом, московский автобан, река, а берёзовая роща — загляденье просто… Желающих, я уверен, было бы предостаточно.
Манфред надел пальто, неторопливо застегнув его на все пуговицы, и мы вышли из облисполкома на свежий воздух.
— «Осенняя пора, очей очарованье…», — с восхищением продекламировал он, — а ты представляешь, Арнольд Давидович, как там сейчас красиво — у нас в слободе…
— Оформляй документы, Манфред… И в Германии берёзы растут.
— Э-э-э-э, легко сказать: «оформляй документы», у меня в шестой форме «русский» написано… Я паспорт-то в детдоме получил под именем Наливайкин Фёдор Егорович. А немцы, по причине смены паспорта, требуют сейчас выписку из шестой формы. Они считают, что коль ты сменил свою нацию, значит, был согласен на ассимиляцию — и «гуляй, Вася». То бишь Федя. Меня в шестнадцать лет никто не спрашивал, а немцы гребут всех под одну гребёнку.
— Что Саша Мерц говорит по этому поводу?
— Саша тоже не знает, что в моём случае делать… Решили оформлять всё как есть  – с приложением объяснительной записки. Хотя, по правде сказать, Арнольд Давидович, это мой рвущийся наружу дух противоречия заставляет меня оформлять документы… До сегодняшнего дня жил себе спокойно и в забытье, а сейчас пробудились в памяти все картины детства. Я чертовски обижен и на германцев, и на русских — и тем и другим по мордасам надавать хочется…
— А у меня желания надавать по мордасам нет — хочу просто, без шума, уйти и тихонько затворить за собой дверь.

Первый съезд немцев СССР должен был открыться 10 марта 1991 года, но по непонятным причинам 7 марта, как стало известно из вечернего выпуска новостей, по решению Совета Министров был перенесён на срок более поздний.
— Раскололись мы на «даёшь республику!» и ассоциацию «правительство советских немцев без территории». И те и другие только ускоряют процесс тотальной эмиграции, потому что «даёшь республику!» не проходит, а «ассоциация» — оскорбительна. Как можно координировать народ, разбросанный по одной шестой части земного шара? Бред! Затраты на такую координацию и работу со всякого рода объединениями советских немцев будут неоправданно высокими. Фактически по причине раскола движения правительство проигнорировало наш съезд. А может, и по другим причинам, — правду ведь не узнаешь,— в сотый раз анализировал пережитое на мартовском съезде немцев Виктор Шумахер. — Теперь твоя очередь, Арнольд Давидович, принять участие в этом – октябрьском – съезде… Посиди, послушай, можешь в прениях выступить…
— Нет, Виктор, выступать я не буду — посижу, послушаю.

Съезд открылся 18 октября в московском кинотеатре «Октябрь». Ничего нового делегаты съезда не услышали. Как и прежде, одни призывали к «сотрудничеству с определёнными кругами органов власти, без контакта с которыми никакое возрождение республики немцев невозможно», другие ставили вопрос радикально: «или безоговорочное возвращение отнятого немецкому народу СССР, или организованный беспрепятственный выезд в ФРГ». К тому времени механизм беспрепятственного выезда уже функционировал отлаженно: получил приглашение (Aufnahmebescheid) на постоянное место жительство (ПМЖ) от правительства ФРГ — пожалуйста, выезжай. Но ходатайство о таком приглашении (вызове) должны были взять на себя граждане ФРГ — родственники, друзья или просто подставные лица. Организованный же выезд подразумевал отсутствие подобных промежуточных лиц.
— Это в Кёльне федеральное ведомство воду мутит… Они хотят часть своей работы на граждан переложить, им напрямую с каждым этническим немцем в СССР тяжело работать…
— Ну, а как иначе? При таком бардаке на почте им десяток лет на одну семью понадобится… Моя сестра несколько раз досылала документы, и всё через свою подружку: та ей по телефону скажет, чего ещё не хватает — сестра досылает… — услышал я за спиной разговор двух делегатов.
Моё чувство, что большинству присутствующих делегатов уже до лампочки, о чём это там ругаются организаторы съезда, после обеда полностью подтвердилось — кинотеатр опустел. Кроме учредителей, членов президиума, желающих выступить в прениях и ещё нескольких человек в зале никого больше не было.
Отсутствие кворума никого не смутило. Начались дебаты.
Один за другим выходили на сцену делегаты с текстами выступлений и зачитывали свои, задолго до начала съезда записанные в глубинках необъятного Союза, нечаянно накатившие мысли. Создавалось впечатление, что это не прения к докладам, а просто вариации на тему судьбы российских немцев. Выступлений по существу было немного, но всё же были. Один выступающий, например, рассказал, что, по данным проведённого в городе N-ске опроса членов немецкого общества, за автономию высказалось только два процента, а подавляющее большинство (девяносто процентов) намерено эмигрировать: «Те, что проживали в республике, почти все перемерли, а оставшиеся оставаться (простите за невольный каламбур) не хотят». Потом на сцену вышел мужчина с окладистой бородой. Его выступление целиком опиралось на запылившееся святое писание. Он сказал, что земля волжская — есть наша земля обетованная, что рано или поздно мы вернёмся туда и восторжествует Божья справедливость. Бородач неумело вплетал библейские высказывания в ситуацию текущего момента, пытаясь тем самым объяснить возникшие противоречия в обществе, и закончил свою «проповедь» словами: «Да поможет нам Бог, аминь».
— Аминь, — произнесли у меня за спиной вновь неслышно появившиеся в зале два делегата, разговор которых я нечаянно подслушал.
Я повернулся к ним:
— А где все остальные?
— За антрагами в посольстве ФРГ стоят. Мы туда первыми приехали. По десять антрагов на руки отпускают, — сказал один из них и с горечью продолжил: — Мало, сволочи, выдают, мне заказывали сорок штук… Придётся ещё раз командировку в Москву оформлять…
После нескольких выступлений невпопад на трибуну вышел представительного вида седовласый мужчина и стал доказывать, что никакими колонистами ни в какие времена мы вовсе и не были, что Среднюю и Нижнюю Волгу колонизовали русские, а нас пригласили в качестве гастарбайтеров.
— Когда же мы степные земли облагородили, мы стали им больше не нужны. А потому я считаю, что восстановление республики, в обеспечение её надёжности, должно финансироваться только со стороны России. Ведь восстановление включает в себя не только возврат нашего личного имущества, но и реставрацию сотен поруганных протестантских и католических церквей. А ведь в каждой нашей церкви звучал орган, на куполах висели звонкие колокола… Где всё это? Куда всё подевалось? Пусть вернут нам всё награбленное и восстановят поруганное — тогда в следующий раз, возможно, подумают, прежде чем грабить и разорять.
Зал, постепенно наполняющийся делегатами с антрагами, одарил оратора долгими аплодисментами.
На второй день «работы» съезда я не остался. И не только я — уехали многие. Говорят, что в тот день на подиум поднимались председатель Государственного комитета по делам национальностей РСФСР Прокопьев и парламентский статс-секретарь, уполномоченный федерального правительства по делам переселенцев Ваффеншмидт.
О чём же они говорили, никто толком рассказать не мог. Потом прочитали записку от Бориса Ельцина, в которой он приветствовал делегатов съезда и осветил «свой» поэтапный вариант восстановления республики — силами возвращающихся немцев. Как позже рассказывали сторонники «правительства без территории», съезд сорвал председатель всесоюзного общества «Возрождение» Генрих Гросс. Он, говорят, вышел на трибуну и заявил: «Вновь проблемы нашего народа пытаются решить без участия его представителей. Прозвучавшее решение о поэтапном восстановлении я оцениваю как сговор правительств двух стран за спиной делегатов съезда! Выезд!»
«Выезд!» — подхватило подавляющее большинство делегатов октябрьского съезда немцев СССР.