Вскрытая Вена-1913

В 1913 году в город Вена прибыл человек с паспортом на имя Ставроса Пападопупоса.  Он сошел с краковского поезда, держа в руке небольшой саквояж. Его никто не встречал. По внешности и манерам он действительно походил на грека, а также на болгарина, боснийца или галицийского еврея, немецкого почти не знал. Одет был в поношенный, но довольно приличный костюм.
У вокзала взял пролетку и приказал вознице отвезти его в западный город, на  Замковую улицу - Шенбруннер Шлосстрассе. Расплатившись, подошел к двери дома № 30 и позвонил.
Здесь его давно ждали. Приехавший был человеком, уже довольно известным в социал-демократических кругах. Правда, известность эта связывалась не с теоретическими работами, не с пропагандой среди рабочих групп, а с деятельностью боевых отрядов, совершающих «эксы»,захватами для революционных нужд буржуазного имущества насильственным образом. В последнее время он стал публиковать в большевистских западных газетах статьи, довольно резкие по форме и сомнительные по содержанию. Говорили, что этого осетина с партийной кличкой Коба выделял сам Старик.
Только что в Кракове он обыграл Старика в шахматы. Обыграл несколько раз, не обращая внимание на германскую матерщину противника. «Почему симбирский дворянин матерится по-немецки?» - недоумевал  Коба. – «Не хватает русских слов?»
На второй день, отоспавшись в тихой комнате конспиративной квартиры, Коба отправился знакомиться с Веной. Ему порекомендовали кафе Central. Там действительно было неплохо. За пару крон принесли великолепный обед с закусками и рейнское. Вино букетом напомнило кинздмараули. Закурив трубку, Коба долго смотрел за окно, на мелькающие по улице толпы бюргеров.
Он только что начал писать новую работу, которую считал для себя не просто значительным, но и знаковым произведением. Ее одобрил Старик. Статья называлась «Марксизм и национальный вопрос». Именно здесь, в Вене, можно было, как в зоосаду, понаблюдать за этой человеческой массой, а потом придти к выводу, который уже давно плотно засел в сознании: «Люди управляемы вне зависимости от наций, сословий, религий, вопрос лишь в том, в какой степени». Немцы, несмотря на их повозки с безотказными рессорами и многочисленные английские авто, казались «нацией подчиняющейся» еще в большей степени, чем русские. Не хватало лишь нескольких ярких примеров для того, чтобы картина обрела подлинную цельность.
Коба вышел на бульвар и неспешно прогуливался, куря трубку. Неожиданно он остановился. На углу улицы выставляли свои картины художники – в ряд стояли десятки полотен. С правой стороны были пейзажи. Он подошел поближе.
Масло. Гуашь. Акварель. Дороги в тенистых парках, лесные чащи, мельницы у развалин призрачных замков, горные перевалы…
Одна работа заставила задержать взгляд. Вознесенные ввысь скалистые гребни, холодное темное безрадостное небо, внизу – зеленые луга, еле заметная далекая зубчатая стена хвойного леса. Вспомнился почему-то один день в Сванетии, когда с двумя верными абреками уходил после ограбления почтового дилижанса. Они поднялись по горной дороге, где никто не ездил, только тяжелые арбы, запряженные волами. И присели ненадолго отдохнуть. С пологого склона открывался почти такой же вид…
- Сколько стоит? – спросил Коба.
Художник-австриец, мгновенно угадав по произношению приезжего, ответил коротко:
- Десять крон.
Коба колебался. В кошельке лежало пятнадцать – всё, что осталось от тех денег, которые он получил в Кракове. В ближайшие дни хозяин конспиративной квартиры Трояновский должен был внести следующую лепту, но когда еще это случится?
- Восемь, - подумав, резюмировал Коба и открыл кошелек.
Австриец ничего не ответил, но было видно его возмущение. Это был художник, живущий на чердаке, в ужасающей нищете. Каждая крона, им заработанная, делилась условным образом на две части: одна половина шла на ежедневные нужды, вторая – на закупку бумаги, красок и кистей. Это был его хлеб. Он глубоко переживал из-за того, что не был принят в Венскую Академию Искусств, а во всех бедах винил евреев. Сейчас прямо перед ним стоял типичный иудей, хоть и одетый в приличную европейскую одежду.
«Из Галиции, языка почти не знает, еще один, приехавший кормиться нашей едой, наслаждаться нашей бедностью. Не сомневаюсь, что у него тут на какой-нибудь фабрике работает богатый дядя. Кровопийцы».
Художник был в бешенстве.
- Десять, и ни кроны меньше, - злобно прошипел он,  резко откинув челку волос, падающую на глаза.
«Жадная скотина», - подумал Коба, демонстративно выбил трубку о каблук и развернулся. 
- Галицийская свинья! – громко в спину произнес художник.
- Кто? – Коба медленно развернулся.
- Жадная свинья!
Народ стал останавливаться, предчувствовалось зрелище ссоры. Появился жандарм, подозрительно покручивая ус. Рядом с ним задержался богато одетый господин, с исключительным вниманием наблюдающий за возможным конфликтом. Это был очень известный, популярный и хорошо зарабатывающий венский врач, автор нескольких работ, ставших бестселлерами, основатель нового направления в психиатрии под именем «психоанализ».
Коба ничего не ответил. Смерив австрийского художника презрительным холодным взглядом, он неожиданно обрадовался. Готовые слова его новой работы кристальными СТАЛЬНЫМИ яркими фразами отпечатались на будущей машинописной странице:   
 «А поднявшаяся сверху волна воинствующего национализма, целый ряд репрессий со стороны “власть имущих”, мстящих окраинам за их “свободолюбие”, – вызвали ответную волну национализма снизу, переходящего порой в грубый шовинизм. Усиление сионизма среди евреев, растущий шовинизм в Польше, панисламизм среди татар, усиление национализма среди армян, грузин, украинцев, общий уклон обывателя в сторону антисемитизма, – все это факты общеизвестные».
Вернувшись на квартиру Трояновского, Коба начал работать. В этот день он принял решение взять себе псевдоним Сталин.
Художник, вечером поднявшись в угнетенном состоянии в свой захламленный и грязный закуток на чердаке, не мог работать. Кисть дрожала в руках.
Он достал дневник и нервно накарябал: «Книга моей жизни и борьбы». Подумал, зачеркнул и написал: «Моя борьба». Впрочем, завершить эту исповедь ему суждено было лишь через десять лет…
Врач, придя домой, выпил кофе и долго сидел у окна, глядя на соседский двор. «Юнг ошибается, - думал он, - очень сильно ошибается. Нельзя оценивать личность как часть социума только и приписывать ему общее, некие архетипы. Я сегодня видел случайное столкновение двух разных психологических типов. И так ли оно случайно?»
Он обмакнул перо в чернила и написал:
«Каждый индивид поступился частью своего достояния, полноты своей власти, агрессивных и мстительных наклонностей своей личности; из этих вкладов возникло владение материальными и идеальными благами. Кто не способен в силу своей неподатливой конституции соучаствовать в этом подавлении влечений, противостоит обществу как «преступник», как «отщепенец», если только его социальная позиция и выдающиеся способности не позволяют ему выдвинуться в качестве великого человека, героя».
Соседи играли Штрауса. Было интересно размышлять о судьбах человечества…


Рецензии