Совок Сексот

Вот еще один отрывок из книги « «Совок». Жизнь в преддверии коммунизма», первый том которой в электронном виде продается в интернет магазинах «Озон» (8 900 234 60 06). По этому же телефону можно купить почти идентичный по содержанию однотомник в бумажном исполнении: «Революция 1917 года – Великий эксперимент в истории человечества», что обойдется существенно дешевле трехтомника.
     Попытка  носить  бескозырку.
В техникуме начались весенние экзамены. В это время Костя принес известие, что в Моздоке идет прием в Рижское Авиаморское училище, и начал меня агитировать: «Ты же мечтаешь сделать самолет с машущими крыльями. Вот тебе первая ступенька приобщения к авиации». Уговорил, вернее, соблазнил. Косте просто не хотелось учиться, а мне хотелось «вперед».
Но, для поездки в Моздок, нужно было направление из военкомата. Вероятно, сам военкомат и отправлял кандидатов из Грозного в Моздок. Для путевки из военкомата нужно было, безусловно, согласие техникума, учащиеся которого находились под бронею от военного призыва.
О, господи, писать-то смешно и стыдно. Ясно было, что согласия нам не дадут. Хоть это было нам ясно. А дальше…. Мы решили подкупить!!! завуча техникума.
Чееем?
Как говорят: «Дари то, что тебе самому хочется иметь», и мы   купили две бутылки полудешевого «Терского шипучего»!!! Ходим мимо кабинета завуча. Не достало у нас наглости и хватило ума рот не открывать. Завуч входит и выходит, не обращая на нас внимания. «Ну, что же он? Наверное, не видит».  Прорезаем бритвочкой марлю!!!, в которой носим бутылки, чтобы высунулось серебряное горлышко одной из них. Завуч опять ходит, не обращая на нас внимания.

Сейчас, когда я узнаю о глупейшем поступке какого-либо  подростка, я вспоминаю нас – юношей вполне законопослушных, которые всю жизнь старались не совершать противозаконных поступков, но могли пытаться совершить совершенно анекдотичную противозаконную глупость.
В пять часов вечера, когда рабочий день в военкомате закончился, потухли наши надежды. Пошли мы в общежитие, выпили мы «Терское шипучее» сами, а утром, даже не закрыв комнату, не убрав с вешалки одежду, пошли на вокзал. Залезли на крышу вагона пассажирского поезда и поехали в Прохладную, а в Прохладной залезли в пустой вагон товарного поезда, который трогался в сторону Моздока. Нам повезло: поезд в Моздоке остановился, и мы пришли в школу, где проводился прием в училище.
В училище без всякой волокиты взяли документы, а нас пропустили через санпропускник и сразу одели в морскую форму, но бескозырки были без ленточек. Ленточки выдают только после принятия присяги. Но, и без ленточек гордость распирала. Мы ходили строем по городу в столовую и на экзамены и охотно звонко пели: «Бескозырка, ты подруга моя боевая, и в решительный день, и в решительный час, я тебя, лишь тебя, надеваю, как носили герои, чуть-чуть набекрень…».
Прибывшие ранее сказали, что для поступления в Высшее училище надо сказать, что окончил 9 классов, и сдать в этом объеме экзамены. ( За 10 классов требовался аттестат, а менее 9-ти классов брали только в среднее училище).
Экзамены я сдал успешно. Правда, я не знал что такое «момент», но задачу на момент решил без запинки, как задачу на рычаги.
И вот медкомиссия. На этот раз по росту я прошел, видно, за год, прошедший после Махачкалы, я подрос. Уже пройдя все этапы, я уходил от хирурга, когда он, повернувшись к двери, чтобы посмотреть на очередного входящего, бросил взгляд на меня и сказал: «Ну-ка вернись». Я подошел, Он взял сантиметр и обмерил мои ноги. Нога, которую я порезал в детстве, оказалась на сантиметр короче и тоньше другой.
На плацу построили 9 человек и зачитали приказ о нашем отчислении, как не прошедших медкомиссию. Нам вручили пакет для передачи в военкомат Грозного, сухой паек на три дня и железнодорожные билеты до Грозного.
В вагоне поезда от Прохладной было просторно. Первым делом мы съели весь трехдневный сухой паек, потом вскрыли пакет и прочли письмо о том, что мы направляемся в распоряжение Грозненского военкомата. Письмо и пакет мы разорвали на мелкие клочки и выбросили на ходу поезда из окна вагона, а по приезде в Грозный разошлись.
Интересно, что самой большой досадой для меня в этой истории было то, что я не буду носить морскую форму. Ой, как мне она понравилась, и я еще долго и часто буду ее вспоминать.
Я сразу пришел к завучу за разрешением сдать экзамены, пропущенные за время поездки. Завуч встретил меня спокойно: «А, явился, беглец». Экзамены с другими группами я сдал на пятерки, а после экзаменов всех юношей отправили в военный лагерь.
Этот лагерь не шел ни в какое сравнение с лагерем после 7-го класса в Хасавюрте.
Только что кончилась война. Нашим взводом командовал старший лейтенант, откомандированный из действующей армии. Для него служба при военкомате была санаторием по сравнению с послевоенной войной против северокавказских горцев, или против украинских бандеровцев, или даже с мирной службой в строевой части. Нам он объяснил, что от нас требуется только хороший строй и хорошая песня при выходе из лагеря в поле и при возвращении в лагерь на обед и вечером. В основном на занятиях мы проходили тему: «Сон и боевое охранение».
Старший лейтенант отводил нас подальше куда-либо, где были деревья, выставлял охранение, чтобы  не застал нас врасплох какой-нибудь проверяющий, если такой будет, и засыпал. А мы в тенечке болтали, мечтали и спали, и затем с песней    возвращались в лагерь. Формы нам не выдавали, но на этот раз у нас были винтовки, и мы их тщательно чистили и смазывали. Не помню, чтобы нам пришлось стрелять..
 
                Второй  год  в  техникуме.
После проведенных в совхозе каникул я к началу учебного года вернулся в свою комнату. За отличную учебу меня наградили фотографией
Костя не вернулся. В Риге он тоже не удержался. Последнее, что я слышал о нем, это то, что он стал певцом в оперном театре города Орджоникидзе – при царе это был Владикавказ, после революции стал Орджоникидзе, потом Дзауджикау. Дзауджикау это город солнца, или солнечный город – что-то в этом роде, а сейчас вновь Владикавказ – и ни каких сомнений!
В комнате появился новый жилец – Василий. Он был всего на год старше меня, но….
В Ленинграде он остался сиротой. Их детдом вывезли в Среднюю Азию. Жили в юрте, работали в совхозе, в котором была свиноферма. Наличие в среднеазиатском совхозе свинофермы было страшным насилием и надругательством над мусульманами, работающими в этом совхозе и вынужденными иметь дело с нечистым животным.
Для детдомовских подростков по случаю какого-то праздника, забили свинью. Наелись они «от пуза», а в углу юрты еще осталась свиная голова. После такого сытного ужина подъем на работу проспали, и утром к ним зашел бригадир, чтобы разбудить. Входит в юрту, а на него из угла в полутьме юрты смотрит свиная голова. Он закрыл лицо руками и с возгласом: «Чушка!» выскочил от них.
На фронте Василия основательно изранило. Впалая грудь, без части ребер, изувеченная рука и один глаз. Это был человек высочайших моральных качеств. Честность, правдивость и откровенное признание того, что такое хорошо и что такое плохо.

Народу в общежитии стало много. Жизнь в общежитии изменилась принципиально. Прилично кормили в столовой, но и сами, конечно, варили. Был свет. Часто были танцы, а, следовательно, и посторонние. У кого-то был аккордеон, и я любил издавать на нем басовые звуки, напоминающие орган. Среди новых учащихся был моряк, который плакал, когда я на гитаре, прижав ее к столу, играл «Гибель Титаника», а кто-либо шевелил гриф и звук был, как у «Гавайской». Таланта игры на гитаре у меня нет, я просто заучил с помощью друзей несколько пьесок.
Часто были танцы и в техникуме. Однажды, когда я поздно шел с техникумовских танцев, в темном переулке недалеко от общежития меня останавливают, хватая за руки, двое парней, срывают с головы американский кожаный летный шлем, который папа привез в Сибирь, и, тыкая в руку ножом, приказывают: «Молчи» и, видно, сами не знают, что дальше делать, а я говорю: «Да вы что, я же свой из общежития», т.е. голь перекатная – шантрапа.
-  Божись! – я матерюсь, одновременно, взяв ноготь большого пальца в зубы, выдергиваю его из зубов в сторону и промахиваю в обратном направлении им по горлу.      
 Клятва принимается, и шлем возвращается.
Матерились мы виртуозно, демонстрируя удаль, но никогда не матерились при наших или при незнакомых девушках,  при женщинах и в общественных местах.
Первые месяцы после войны – наступило чувство раскованности: «Свобода!». Хулиганство и озорство за гранью закона разгулялись, сорвиголовы почувствовали облегчение –  не пригибала голову война. Осмелел и бандитизм.
Фронтовик Василий под мышкой носил шило, на случай, если нападут, чтобы было чем защищаться. Я, конечно, ничего не носил – я в принципе не мог ударить человека, я этого боялся.
Много позже, мне сослуживец – Виктор Резник рассказывал, что после освобождения Харькова для борьбы с бандитизмом на ночные улицы вышли вооруженные комсомольцы под руку с девушкой и пристрелили нескольких бандитов на месте. Город моментально освободился от этой чумы.
Я не помню в Грозном разгула бандитизма, но ведь Василий не зря ходил с шилом. Впрочем, почему «не помню», а когда с Костей сидели в КПЗ? Но это был не бандитизм, а воровство, в том числе и квартирное и уличное, но уличное это и есть бандитизм, но все равно, осадка бандитизма не осталось.
Общежитие, где сконцентрирована молодежь, всегда притягивает, но, в какой-то степени, избирательно. Посторонние в нашем общежитии отличались от «гостей» в общежитии института. В нашем общежитии постоянно околачивались от нечего делать еще не взрослые парни, но уже и не подростки – ребята на год–два моложе меня. Учеба для них была обязанностью, от которой они всеми силами старались избавиться. Меня они, вероятно, удивляясь постоянным  пятеркам, как-то выделяли. Уважали. Надо сказать, и я к ним относился с уважением за недоступную мне их способность поступать необдуманно – смело. Жильцы общежития знали о нашей взаимной симпатии. Был случай, когда после одного из визитов, у жильца нашего барака пропала рубашка, так он пришел жаловаться ко мне.
Я пошел домой к парню, который бывал в нашем общежитии и в какой-то степени был из зачинщиков всяких ситуаций. Был он и накануне. Юрка жил в частном домике недалеко от нас. Такими домиками были застроены кварталы рядом с общежитием. Зашел я к нему, а он еще в постели, видно в полудреме, мой приход вывел его из полудрема – я его разбудил, и говорю: «Слушай, нехорошо – надо отдать рубашку». Он лежа обвел глазами комнату: «Да, вон она на стуле, отнеси, хрен с ним». Это было или поздней осенью, или ранней весной, а позже, уже летом по пути в техникум вижу проезжающий по улице грузовик, в котором сидят на полу кузова спиной к кабине  заключенные, а у кабины, прислонившись к ней спиной, стоят и смотрят в спины заключенным два конвоира с оружием. Вдруг с машины раздается: «Эдька!». Я невольно дернулся вслед машине, глянул, а там этот Юрка сидит. Он шел к этому и своего добился. Мы успели на прощание приветливо помахать друг другу руками, и его повезли перевоспитываться трудом на какой-нибудь стройке лагеря ГУЛАГа.
В контакт, как сейчас принято говорить, с силовыми структурами я оказался вовлеченным с другой стороны. Так сказать, по другую сторону баррикады.

                Я  сексот.  Секрет  атомной  бомбы.
 Это было после того, как я стал комсомольцем и довольно активным. Я был в каком-то комитете общежития, помню, в частности, что ходил по организациям и добивался, чтобы в общежитии провели радио. И провели – общественная работа воспитывала в молодежи такие полезные качества, как активность, настойчивость, ответственность и чувство коллектива. Так вот, как-то заводит меня к себе в кабинет начальник спецотдела и говорит, вроде бы спрашивая меня, согласен ли я с ним, в том, что я, как комсомолец, должен стоят на страже советского строя. Что тут возразишь? Конечно, это самый прогрессивный строй, потому что он за рабочих и крестьян – в этом я был убежден.
А если так, то мне надо смотреть в оба, и, если я увижу или услышу, что кто-то выступает против советской власти, то я обязуюсь прийти к нему и об этом рассказать.
В этот день я первый раз не в виде баловства, а по внутреннему состоянию на выходе из техникума купил сигарету и закурил, и с этого дня, можно сказать, стал курить. Я вышел от него обалдевшим, разбитым, придавленным. Его доводы были безупречны – «если увижу или услышу!», если передо мной враг. Он специально предупредил, чтобы я сам таких разговоров не заводил, как я сейчас понимаю, не провоцировал, только пассивное наблюдение. Вроде бы все правильно, и всё же, нехорошо я себя почувствовал, потому что окружавшие меня ребята и девчата были свои.
К счастью этот работник спецотдела оказался порядочным человеком. Через некоторое время зазывает он меня к себе и на повышенных тонах вопрошает, не жду ли я когда там, на кран, под которым мы умывались, залезут и начнут призывать к свержению советской власти? И предлагает описать настроение в коллективе.
Уж который раз я начинаю абзац с восклицания: Ооо…. Я пришел в общежитие и сел за стол. Я был решителен, я расписал, как в колхозах у колхозников все отбирают, как на трудодни ничего не дают. Я был еще под впечатлением сибирской деревни, а по рассказам своих товарищей я знал, что и в донских, и в кубанских колхозах тоже отбирают у колхозников и мясо, и молоко, да и деньги еще требуют. Я писал, что так жить невозможно, что надо давать крестьянам на трудодни хлеб и т.д. и т.п. – на нескольких страницах я учил партию и правительство, как себя вести. 
Революционные страсти тогда бушевали как раз во мне. Я помнил, как в Беловодовке, куда мы были эвакуированы из Ленинграда, у фронтовой вдовы отбирали корову, и она с топором в руках защищает свою жизнь.
Громадное впечатление на меня произвел в то время  фильм «Петербургские ночи». В этом фильме хозяин, понимая, сколь талантлив его крепостной скрипач, отпускает его в столицу. В столице крепостной играет драматические мелодии, которым аплодирует галерка, а партеру нравится веселая музыка, с которой выступает, становясь на цыпочки, артист, любезно улыбающийся публике. Талантливый крепостной сникает. Никаких приключений, только печальное жизнеописание. Таких фильмов требовала тогда моя душа, потрясенная тяготами чужой жизни.
Спустя годы в Харькове глубокую скорбь и негодование вызвал у меня в знаменитом фильме «Сказание о земле Сибирской» эпизод со свадьбой на тройках. А мне виделись наши беловодовские лошади, которых кормили соломой и ковыряли палкой под хвостом, чтобы они хотя бы трусцой бежали. Да и сейчас отзвук, и даже увлажнение глаз во мне вызывает Некрасов «…чей стон раздается…», а не Пушкин, у которого господа от безделья стреляются.
Ну не надо все воспринимать абсолютно; и у Пушкина есть «во глубине сибирских руд» и интересные материалы по истории Петра, и симпатичный Пугачев, но «Мцыри» он не написал.
«Ни в коем случае не следует задаваться вопросом: зачем создатель сотворил человека, потому что не человек у него получился, а тварь поганая, которая изобретает атомные бомбы, чтобы испепелять себе подобных. Даже волки на волков не охотятся, а человек высшей заслугой считает уничтожение себе подобных». Это я писал в конспекте, во время скучной лекции на одном из последних курсов в институте, (когда я попал на секретное предприятие, я этот листок вырвал и уничтожил).   
Ничего не сказал уполномоченный спецчасти, не дал, видно, хода делу, не стал меня губить. Да он и сам не хуже меня знал о положении в деревне, но с дураком решил больше не связываться. Видно, догадался, что мое сочинение не случайно, что я честный комсомолец, но, как бы это деликатней по отношению ко мне сказать, – несмышленыш.

Кстати о шпионах. Еще одна сторона этой баррикады, к которой я, однако, в отношении шпионажа не имею никакого отношения, но которая по теме не прошла для меня бесследно.
После только что брошенных на Японию американских атомных бомб на всех предприятиях и в учебных заведениях – и у нас в техникуме –  прошли лекции, чтобы рассказать советским людям, что нам боятся нечего. Что устройство атомной бомбы нам известно и, если надо будет, дадим отпор.
Лектор рассказывал, что в бомбе заряд урана защищен от нейтронов свинцовой оболочкой, за которой находится порция радия. Когда приходит время взрыва, свинцовая перегородка между радием и ураном расплавляется, радий облучает нейтронами уран, начинается цепная реакция и уран взрывается.
Когда мы создали атомную бомбу, американцы обвинили в шпионаже двух своих граждан – мужа и жену и казнили их.
Спустя несколько десятилетий дети казненных обратились в американские органы с ходатайством о реабилитации их родителей, поскольку по уровню образования они не могли быть виновными. Уровень  образования  их родителей не мог их обеспечить достаточными для такого шпионажа знаниями. Советские ученые по уровню знаний в этой области были не ниже американских
Сами осужденные не имели доступа к секретным материалам, а чей-то из них брат, на которого ссылается американское обвинение,  был простым электриком на объекте. Ну что может простой электрик такое сообщить, что бы могло составить интерес для Советских ученых? В болтовне со своими родственниками он нарисовал овал бомбы и два куска урана, которыми стреляют друг в друга. Для простого электрика было интересно, что двумя кусками взрывчатки еще стреляют друг в друга, а для физика это «секрет» на уровне школьного образования.
Я больше ничего не знаю, но могу предположить, что это является классическим примером того, как иногда гениальное действительно бывает очень, ну просто до абсурда очень простым.
Наши физики, конечно, знали о критической массе. Это действительно уровень школьного образования. А вот как массу большую критической изолировать от нейтронов, блуждающих в самой массе, а в массе, меньше критической инициировать цепную реакцию? Считать они умели и, я думаю, получалось у них, что никакая броня из свинца заряд, больший критической массы от цепной реакции не спасала, и никакое облучение в массе меньше критической цепную реакцию не инициировало. Казалось очевидным, что американцы нашли секрет такой «брони», поэтому в популярных лекциях можно было говорить о принципе атомной бомбы, идея которой казалась школьно-бесспорной.
И вдруг так просто: критической массой заряд становится только в момент взрыва, а до взрыва он состоит из докритических порций, которые и защищать-то не надо. Вот тебе и смехотворно простой рисунок простого электрика.
Сейчас много пишут о том, что симпатизирующие нам физики бескорыстно информировали наших ученых, и в частности, Курчатова, о работах американцев. Я могу предположить, что это касалась обогащения урана, и были эти сведения, возможно, нам полезны, Но американским друзьям и в голову не могло прийти, что наше затруднение настолько простое. Что такое затруднение может быть.
В таких случаях я всегда вспоминаю тысячелетнее отсутствие колеса у развитых цивилизаций Нового Света и тысячелетнее отсутствие руля на судах Старого Света. 
Впрочем, все это от начала и до конца всего лишь мои домыслы и предположения через полвека после события и ничего больше.

Друзья, вот вы прочитали еще один отрывок. Не отходя от компьютера, напишите пару строчек отзыва – мне это очень интересно. Эдуард.