Разорванный горизонт

   - Рвач ты, Мишка! И вообще дрянь...
   - Смотри-ка, Костя, Алёшка как заговорил. Оскорбляет. Совсем осмелел. Забыл, наверное, что подобных шуток я не люблю, - с пренебрежением в голосе отозвался Михаил Левашов, двадцатилетний парень со шрамом под левой бровью.
Он искал поддержки у Кости Игнатова, который тоже давно
живёт в этой комнате.

   - Правильно говорит. - Оторвался от учебника Костя.
   - Так чем же ты, учёный шут, докажешь верность его слов? Давай выкладывай свою философию.
   - Попробую обойтись без нее. Купчиной ввалился в комнату, коньяком и червонцами перед носом трясёшь. А червонцы-то украл.
   - Не у тебя ли?
   - Да и у меня, и у Лёшки, и...
   - Ну знаешь, это уж слишком!
   - Не слишком. Мало о тебе еще сказано! - снова отозвался Алексей Макаров, худенький парень лет девятнадцати.

   Мишкино бахвальство вывело его из себя, потому он и бросил в лицо му такое, сказал и сам устрашился своих слов. Не будь они в комнате вдвоём с Левашовым - быть бы ему битым за такие слова. Михаил частенько без свидетелей прибегал к кулачной (как он выражался) системе воспитания. Вскоре после устройства на завод Мишка получил зуботычину от Левашова, после долго не решался делать ему замечания, хотя наблюдал за ним на работе, в комнате и на улице, всё больше и больше убеждался в никчёмности этого человека.

   - Невозможно тридцать рублей за смену заработать.
   - Надо, Лёшенька, уметь зарабатывать - назидательно и всё с той же ехидностью сказал Левашов. Он откинулся на спинку стула и нахально оглядел Макарова.
   - Немного ума надо: припрятанные за неделю детали в выходной сдать, a потом с чувством собственного достоинства заявлять, что славно паханул!
   -  Брось, Костя! По-моему, не стоит говорить на эту тему. Все так в выходной работают.
   -  Нет стоит! По себе всех не равняй. Двое вас таких в цехе - ты да Лисин - умильная прокулацкая рожица. Лёшка детали не прячет, Степаныч, Валя Орехова... тоже не прячут.
   - Значит в другом ловчат. Все они... Не надо переубеждать меня в этом! Вы вот тоже идеальнейшие, фотографии ваши на Доске почета. А зачем в институты полезли? Чтобы над станком не горбатиться?
   - Сволочь ты, Мишка?

   Костя прошёлся по комнате, остановился у окна.

   На город спускались сумерки. Тихо. Не шелохнутся деревья в сквере, между домами просматривается кусочек Волги, серой, насупившейся. Небо за рекой темнее, должнобыть, перед грозой.

   Слова Левашова о работе, институте задели Костю за живое. Не впервые пришлось услышать их, но сейчас они говорились не сквозь смех не ради пижонства, а с убеждением, это была его Левашова жизненная позиция. Только откуда она - эта позиция у него? Да от Лисина. Откуда ещё ей взяться. Тот всё под себя гребет, частенько выпивает и вечно всем и всеми не доволен.

   Вспомнился один случай, в прошлом году было. Света Васильева облилась растворителем, побежала между станками в раздевалку , чтобы быстрее избавиться от щиплющей тело одежды. На третьем участке сварщики работали. Искры от сварки попали на халат Светы. Халат вспыхнул. Потом, когда Света выписалась из больницы и снова точила шестерни на седьмой автоматической линии, по этому поводу много иронизировали. Но когда это случилось, по цеху тревожно разнеслось: "Света Васильсва сгорела". А после обеда дежурившему у телефона начальнику цеxa позвонили из больницы: "Срочно нужна кровь!"

   Рабочие останавливали станки подходили к начальнику участка:
   - Я пойду, Петрович, я...

   Василий Петрович молча кивал головой. Бросил работу и Костя, Петрович остановил его.

   -  Погоди, Костя, доделай партию. Со сборки звонили, нет там твоей детали.
   - Нy, Петрович, все,.., а я что?
   - Пойдешь и ты. Успеешь. Не у всех же сразу кровь будут брать.

   Костя остался. Работа не шла. Он то и дело озирался по сторонам, видел, что все  меньше и меньше рабочих остается на участке. Даже как-то непривычно тихо стало. Остановил свои станки и Мишка, направился к Петровичу. Поравнявшись со станком Лисина остановился. Тот положил ему руку на плечо, заискивающе заглянул в лицо, заговорил что-то.

   Заменив заготовки в станках, Костя снова осмотрел цех. Мишкины станки работали, стружки радужными спиралями лезли вверх, обламывались и падали. Костя выключил станки, подошёл к начальнику участка.

   -  Пойду я, Петрович, Мишка остался. Мы же с ним одну деталь...
   -  Иди!

   Тогда Костя не придал значения этому поступку Левашова, а скорее обрадовался возможности убежать в больницу. Теперь же стал у окна и вспоминал всё, понимал причины падения Мишки.

    Левашов, выпив коньяк, одевался.

   - Лишний ты человек, - глядя на него, произнёс Лёшка.
   -  Классиков цитируешь, сосунок. Кто это из них о лишних людях говорил? Забыл я что-то.
   -  А ты и не помнил. Единственное что знаешь из литературы, так это название двух книг: "Приваловские миллионы" и "Бешеные деньги".
   -  Заткнись! - Взревел Мишка и подскочил к Макарову, схватил его за ворот рубахи. Шрам на побагровевшем вдруг лице запрыгал.
   -  А ты успокойся? - Костя взял Мишкину руку, отвёл её в сторону. — Действительно, кому ты нужен такой!
   -  Есть люди, которым нужен. Жить без меня не могут.
   -  Нину имеешь в виду. Подожди и она раскусит тебя. Бросит.
   -  Где там бросит. В роддом скоро пойдёт.
   - На это ты способен.
   - А ты... с Ленкой Ангелочком встречаешься...
   -  Ну-ка, вали отсюда, пока...

   Костя с трудом сдержал себя, взял Левашова за плечи и вытолкнул за дверь.
Левашов вышел на улицу. Духота раскалённого за день и недвижимого воздуха окутала его, расслабила. Выпитый коньяк растекался по телу. Проклиная Игнатова и Макарова, Мишка направился в "Гастроном". Выбросил на прилавок красненькую, попросил вина.

   Совсем опьяневший, он направился по асфальтированной дорожке вглубь сада, к беседке, где постоянно встречался с Ниной.

   Лёгкий ветерок из-за Волги потянул прохладой, бесшумно заколыхал разомлевшую листву. Потом подул сильнее, надвигая на город тёмную грозовую тучу.
Подходя к беседке, Мишка старался не шататься. Всего неделю назад он дал слово Нине не появляться пьяным.

   Темнота сгущалась, Левашов с трудом разглядел прислонившуюся к столбу девушку.

   -  Ниночек, голубушка, заждалась?
Мишка взял девушку за плечи, прижал к себе.
   -  Пьяный? - то ли утверждая, то ли спрашивая, тихо сказала Нина.
   - Золотце! Извини, понимаешь, не хотел, но эти... Сопляк Лёшка учить меня стал. Рвачом, дрянью назвал, вот я расстроился...
Нина помолчала, как будто и не слушала его, а потом твёрдо сказала:
   - Лёшка прав. Мерзким каким-то ты стал, Миша.

   И тут Нина резким движением оттолкнула от себя Левашова и, повернувшись, побежала по дорожке.

   Мишка растерялся и даже не мог найти слов, которые бы смогли остановить её, удержать, как было не раз, когда Нина со слезами пыталась уйти от него. Теперь слёз не было.

   Первые крупные капли дождя упали на землю, глухо ударили по листве. Яркая вспышка молнии разорвала чёрный горизонт, раздвинула темноту вокруг Левашова, осветила садовую дорожку. В самом конце её Мишка увидел уходящую Нину.
Вслед за молнией хлынул проливной дождь, заглушающий своим шумом раскаты грома.