Носочки с Надеждой

Носочки с надеждой


Я пока не знаю, кто я, но я могу быть везде и нигде одновременно. Я бываю над круглыми вертящимися шарами, бываю на поверхности каждого из них, но только на одном есть большие яркие огни, разные цвета и, главное, движение. Картинка постоянно меняется.
Вдруг кто-то  появляется совсем  рядом со мной. Он все ближе и ближе ко мне…  Все вокруг начинает вертеться…
Что-то  произошло. Во мне вдруг появились понятия «время», «место», «существование», «жизнь». Во мне появилось Знание. Теперь я знаю, что шары, над которыми я  бывал, это планеты. Но я должен быть только на одной, самой интересной и яркой. Не знаю пока, зачем. Но, думаю, теперь у меня будет время во всем разобраться. Теперь меня будут называть ребенком…

* * *

Я нахожусь внутри. Мне тепло и хорошо. От меня куда-то идет канатик, и я понимаю, что в нем содержится моя жизнь. Я пока не знаю, где это – «внутри», поэтому решаю попытаться полетать, как раньше. Мне это удается. Первое, что я вижу после выхода из моего «внутри» – свет. Солнце. Значит, сейчас день. Я не задумываюсь, откуда во мне возникают слова для определения происходящего и увиденного. Они просто есть во мне и для меня. Немножко привыкнув к свету, я вижу женщину. Это моя мама. Она медленно идет по дороге, потом останавливается, достает из сумки сигареты и закуривает. Я не могу сказать ей, чтоб она не курила, и даже пока не могу пошевелиться в ней так, чтоб она поняла, что мне это неприятно. Наверное, она пока не знает обо мне. Разве она стала бы травить меня сигаретами, если бы знала, что я уже живу в ней? Вдруг я ощущаю, что на меня кто-то смотрит. Я оборачиваюсь,  вижу белое облачко и понимаю, что это кто-то такой же, как и я. Только старше, потому что он недоволен мной. Он ничего не говорит, но я все равно его понимаю. Мне пока нельзя надолго выходить, я еще очень маленький и могу потом не вернуться обратно. Я быстренько осматриваю себя и понимаю, что выгляжу таким же полупрозрачным белым облачком, как и мой старший наставник. Думаю, мама меня не может видеть… В этот момент я чувствую, что устал, и возвращаюсь. Здесь лучше, чем во внешнем мире, только вот от сигареты я слабею еще больше. Трубочка, по которой течет моя жизнь, теперь несет мне не только питательные вещества и кислород, но и отраву. Я сворачиваюсь в маленький комочек и засыпаю…
* **
Я проснулся. У меня уже есть пальчики. Я могу ими шевелить. У меня есть брови, и, если мне что-то не понравится, я могу нахмуриться. Наверное, я уже взрослый, и мне можно выйти погулять. Я уже знаю, что нахожусь в маме. Она должна любить меня и ждать. Еще у меня должен быть папа, который тоже должен меня любить. Только сейчас мне почему-то не очень хорошо. Я начинаю ворочаться, но мне становится еще хуже. Тогда я решаю выйти и посмотреть, что происходит.
Так, кажется, моя мама ссорится с моим же папой. Она опять курит, плачет и что-то пьет, из-за этого мне так плохо. И, кажется, причиной их ссоры являюсь я.
– Как ты так можешь говорить? – это возмущается папа. – Это же наш ребенок!
– Это пока еще не ребенок, это просто какое-то существо, – плачет мама. – Я не готова всю свою оставшуюся жизнь стирать пеленки и вытирать сопли.
– Ну, допустим, не всю оставшуюся жизнь, а всего пару лет, – папа пытается отобрать у мамы чашку и сигарету, – к тому же ты не одна, я буду тебе помогать, приходить…
– Да, ты будешь приходить раз в неделю от своей этой, приносить мне дежурные яблоки и бананы и опять сбегать к ней, а я буду одна, невыспавшаяся, страшная, уставшая и никому не нужная с этим выплодом, – уже в голос рыдает мама.
– Господи, да где же ты слово такое нашла – «выплод»? Ну, как ты так можешь?!
– Как я могу?! – мама вскакивает, и чашка падает на пол. – Я-то могу, а ты как можешь? Тебе так нужен этот ребенок? Так давай, разводись, женись на мне и нянчи своего ненаглядного ребеночка, а то, получается, я одна во всем виновата?
– Что ж ты раньше не спохватилась, когда еще можно было что-то изменить? – начинает злиться папа. – Нужно было делать аборт, а теперь, на двадцатой неделе, уже поздно!
– Ах, вот ты как заговорил, – взвизгивает мама, – аборт, значит! А что потом со мной будет, тебе плевать? А если я потом уже никогда не смогу?.. И вообще, я думала, ты как приличный человек что-то предпримешь…
Мне надоедает это все слушать, и я возвращаюсь. Мне плохо, но я все равно должен подумать. Получается, что я им не нужен, раз мама не хочет жить со мной, а папа не хочет жить с мамой. И что мне теперь делать? С досады я бью ногами куда попало и отчаянно верчусь. От этого я быстро устаю, силы уходят совсем, и я снова засыпаю.
Теперь мне страшно выходить и смотреть, что там происходит. Я решаю пока копить силы и, когда не сплю, просто верчусь, рассматриваю себя или несильно толкаю маму, чтоб она не забывала обо мне. Не знаю, сколько прошло времени, но я успеваю решить: если мне не понравится происходящее, когда я выйду в следующий раз, то я постараюсь родиться, и тогда, может, я не выживу. Травить меня всякой гадостью мама вроде бы перестала, но это же ничего не значит. Папа вон обвинял ее в том, что она вовремя не убила меня, может, она что-то другое придумала? Наконец, я собираюсь с силами и решаюсь.
Мама сидит в кресле, что-то плетет и напевает. Кажется, у нее хорошее настроение, и она не собирается меня убивать. Но она же не хотела со мной возиться, неужели что-то изменилось? Мама встает и бежит к двери. Кажется, пришел мой папа. Настроение мамы резко меняется.
– Ты что, опять был у нее?!
– Я заходил только на минуту, мне нужно было забрать костюм, – пытается успокоить ее папа.
– И долго ты еще будешь к ней бегать? – сердится мама. Она поглаживает себя по округлому животу. – Сколько можно? Ты же пообещал, что между вами больше ничего не будет и ты будешь с нами!
– Да я и так с вами, – вяло отбивается папа. – Никуда я от вас не денусь, просто забыл некоторые вещи, и все. Разогрей мне ужин, я есть хочу.
Папа уходит в комнату, а мама – на кухню. Она начинает там чем-то стучать, периодически всхлипывая. Я снова возвращаюсь. Сворачиваюсь клубочком и сосу большой палец правой руки. Значит, ничего не наладилось, я по-прежнему им не нужен. Немного подумав, я принимаю решение выйти еще раз и тогда уже окончательно решить, что делать.
Не знаю, как долго я отдыхал, но снова выйти решаю тогда, когда опять чувствую себя плохо. Кажется, сейчас вечер, мама курит и разговаривает с кем–то по телефону.
– Его до сих пор нет дома! Наверное, опять у своей этой, а мне потом скажет, что на совещании был! Надоело, не могу так больше!.. – она садится на диван и плачет, поглаживая живот. – Мы с моим бедным малышом ему совсем не нужны…
Я перестаю ее слушать, мне хочется посмотреть, чем сейчас занимается папа. До этого я никогда не совершал таких путешествий и не знаю, получится ли у меня. Немного страшновато, но я решаю попробовать. Я сосредотачиваюсь, представляю себе его и пытаюсь почувствовать. Что-то завертелось вокруг меня – и вдруг я вижу папу. Он сидит за столом, а по комнате ходит женщина. Вернее, почти бегает. Я понимаю, что она и есть его «эта».
– Я не могу вернуться к тебе, – говорит «этой» папа, – у нас с ней будет ребенок, ты же понимаешь…
– И что?! – кричит его «эта». Её лицо блестит от слез. – У меня тоже мог бы быть ребенок, если бы ты не настоял на аборте! А теперь вообще неизвестно, будут ли у меня еще дети!..
– Ш-ш, милая, – мой папа встает, останавливает ее и обнимает за плечи, – конечно, будут, не переживай, мы что-нибудь еще придумаем…
Наверное, они обо мне и моей маме… Я не могу больше это слушать  и возвращаюсь. Теперь я точно знаю, что не нужен ни маме, ни папе, а только создаю им проблемы. Папа хочет быть со «своей этой», а маме папа нужен только из-за меня. Значит, если меня не будет, все решится само собой. Собрав все оставшиеся после такого далекого путешествия силы, я начинаю отчаянно барахтаться и искать выход. Найдя какое-то углубление, я  проталкиваюсь в него. Мне становится очень плохо и больно, но раз я никому не нужен, чего мне ждать? Я не знаю, сколько все это длится, мне кажется, что мои силы уже на исходе, но тут меня ослепляет яркий свет. Обезумев от этого света и совсем уж нестерпимой боли, я проваливаюсь в какую-то темноту…
* * *
Ну, вот и где я теперь? Что со мной? Я уже умер? Внезапно снова приходит боль, и я понимаю, что, наверное, еще жив. Боль становится ужасной, и я пытаюсь выйти, как выходил раньше. Ух, кажется, получилось, ничего не чувствую. Я оглядываюсь по сторонам и пугаюсь. Я нахожусь в какой-то комнате, а на меня с любопытством поглядывают три полупрозрачных малыша, висящих в воздухе. По виду они примерно одинаковые: крупненькие и довольно симпатичные. Интересно, я выгляжу так же?.. От них куда-то тянутся тоненькие прозрачные ниточки. Я приглядываюсь и понимаю, что от меня тоже тянется такая ниточка к… моему маленькому тельцу. Значит, я таки не умер… Ближайший сосед заговаривает со мной.
– Привет, с прибытием.
– Привет, – немного смущаясь, отвечаю я. – А где это мы?
– В реанимации новорожденных, – объясняет следующее за ним облачко-ребенок. – Мы слышали, как о тебе разговаривали врачи. Ты родился раньше срока, совсем рано – на двадцать шестой неделе.
– А когда нужно было?
– На тридцать восьмой – сороковой, – авторитетно поясняет третий сосед. – Ты же мог умереть! Зачем ты так спешил?
И, не давая мне ответить, продолжает:
– Я вот почти дождалась положенного срока.
«Значит, это девочка», – успеваю подумать я.
– И что? – Перебивает ее первый мой знакомец. – Все равно торчишь тут, с нами!
Девочка, кажется, обиделась. Дальше я узнаю, что у них всех уже есть имена: Кирилл, Артем и Вика. Она – самая старшая из нашей компании. Ей почти месяц. Мне интересно, почему они здесь и какие у них истории. Первой начинает рассказывать Вика.
– Мне было не очень удобно в маме. Я лежала как-то неправильно. Все время пыталась свернуться в маленький клубочек, но не могла – ножки не поджимались так, как мне хотелось. Из-за этого я постоянно переживала и  вертелась, а мамочку в это время тошнило. – Вика грустит. – Наверное,  я ей мешала и делала очень плохо,  потому что она теперь ко мне редко приходит. А врачи говорят, что у меня какой–то сбой в ге-не-ти-ке, – с трудом выговорила моя соседка, вконец расстроившись, – но я не знаю, что это такое и как теперь быть.
Мне становится ее жалко, и я делаю попытку отвлечь ее.
– А что это за ниточки тянутся от нас? И куда?
Артем смеется.
– Тянутся от нас и к нам же. Мы – души – можем «подниматься», выходить из тел. Если бы этих ниточек не было, мы бы терялись и могли бы не вернуться в тела.
– А все дети могут так? Или только те, которые находятся здесь?
– Не знаю, – пожимает прозрачными плечиками Артем. – Мы здесь, а что происходит где-то в другом месте, нам не известно. Говорят, если улететь куда-то далеко, ниточка может порваться, и ты заблудишься.
– Кто говорит? – любопытствую я.
– Те, кто был здесь до нас. Информация передается, так сказать, от поколения к поколению – от уходящих к новоприбывшим.
– От уходящих? – переспрашиваю я.
Артем хочет мне ответить, но тут вмешивается молчаливый Кирилл.
– Ребята, хватит с него. Слишком много новостей сразу. – Он поворачивается ко мне. – У тебя имени пока нет, как бы ты хотел, чтоб мы тебя называли?
Я задумываюсь. Почему-то всплывает имя «Сергей», о чем я и сообщаю.
– Хорошо, – согласно кивает Кирилл, – значит, пока будешь Сергеем. Давай-ка я расскажу тебе, что нужно знать в первую очередь, а потом уже все остальное. Мы можем подниматься из наших тел надолго, но тогда есть опасность, что ниточки истончатся и выжить будет сложно. Находясь в таком состоянии, как сейчас, мы не чувствуем, что происходит с нашими телами, но, когда возвращаемся, появляется боль, жар, холод, голод. Поэтому большую часть времени мы находимся вне тел. Но возвращаться периодически все-таки нужно. Почему – я уже сказал. К тому же, если активно психовать, как здесь говорят, и ухудшать этим свое состояние, можно напроситься на введение седативного препарата. Тогда появляется возможность спокойно поспать в теле, ничего при этом не ощущая.
Сказав это, мой сосед исчезает, а я, совершенно сбитый с толку, вопросительно смотрю на Артема и Вику. Артем решает объяснить мне:
– У него интересная история. Он помнит все свои перевоплощения. Когда-то давно он был талантливым ученым. Жена родила ему сына, но мальчик появился на свет «порочным» – с  разными отклонениями в развитии. Кирилл, вернее, ученый, которым он тогда был, разозлился, сказал, что ребенок не от него, и отправил жену с младенцем к каким-то ее дальним родственникам. По дороге малыш умер. А ученого наказали – теперь он сможет пойти дальше только если родители оставят его и будут с ним возиться. Пока ему не везет: он рождался уже много раз, но от него постоянно отказываются.
– А некоторые даже не дают ему родиться, – добавляет Вика, – просто убивают его раньше…
Рассказ соседей производит на меня впечатление, но вопросов только добавляется.
– А кто решил его наказать? И куда он должен пойти дальше?
– Мы не знаем, – грустно отвечает Вика. – Кирилл, наверное, знает, но нам ничего объяснять не хочет. Он помнит все, что с ним было, потому так умно и рассказывает. Это, наверное, тоже часть наказания… Мы вот не помним, кем были до сегодняшнего воплощения.
Внезапно передо мной мелькает какая-то картинка: полупрозрачная дымка, которая входит в меня и во мне все меняет…  Видение исчезает так же неожиданно, как и появилось. Ребята, кажется, ничего не заметили. Вдруг где-то что-то пищит так, что я пугаюсь. Артем спешит меня успокоить:
– Не бойся, это монитор. Кирилл решил поспать под лекарством и таким образом привлекает к себе внимание медсестры.
Я не знаю, кто это – медсестры, но с перепугу даже не пытаюсь узнать и решаю все-таки вернуться в тело. Сразу же появляется боль: болит где-то в груди, даже не просто болит, а жжет и давит, но я терплю. Страшный звук исчезает. Я выжидаю еще немножко и снова поднимаюсь. Моих соседей нет, они спят в своих телах, и у меня появляется возможность рассмотреть эти самые тела. Начинаю я со своего.
Я лежу в каком-то стеклянном домике, как и остальные. Я совсем некрасивый. Маленький, с тонкими ручками и ножками и довольно крупной головой. Изо рта у меня торчит трубочка, от нее к чему-то большому и синему идут другие трубочки. Я еще раз с отвращением смотрю на свое крошечное красное тельце и решаю осмотреть тела соседей. Ближе всех ко мне Артем. Он немного больше меня, но какого-то желтоватого цвета и в пятнах. Он тоже весь опутан проводочками. Дальше лежит Кирилл. Я приближаюсь к нему и снова пугаюсь. Он гораздо крупнее нас с Артемом, лежит на левом боку, его ручки вытянуты вперед, а ножки немного поджаты. Огромная по отношению к телу голова местами в красных пятнах и сильно запрокинута назад. Изо рта тоже торчит трубка. С ним что-то еще не так, но я не могу понять, что… Ой, у него же почти нет правого ушка! Оно где-то ниже, чем у Артема, и странное какое-то – половинчатое, что ли… Ужас! Я перемещаюсь поближе к Вике. Она тоже выглядит странно: ноги раскинуты в разные стороны, голова крупная и, кажется, какой-то неправильной формы – сплюснутая с боков и продолговатая. И вообще, она вся какого-то совсем бледно-розового, чуть ли не белого цвета с серым оттенком. Теперь мне совсем страшно…
Я опять возвращаюсь к Кириллу. Максимально приближаюсь к его телу и пытаюсь рассмотреть, что еще с ним не так. За этим занятием я каким-то образом не замечаю, что он поднялся, и только когда он заговаривает со мной, понимаю, что увлекся.
– Ну что, интересно? – слышу его насмешливый голос. – У меня еще и некоторые пальцы не разделены. А внутри – еще интереснее. Сердце барахлит, да и все остальные органы назвать здоровыми нельзя.
Он зависает рядом со мной и критически оглядывает собственное тело.
– Да-а, красавец, нечего сказать. Могу понять родителей. Как от такого не отказаться? Вот уж наказали, так наказали…
– Кто наказал? – осмеливаюсь спросить я.
Кирилл хмурится и отодвигается от меня чуть дальше.
– Я не могу тебе этого сказать, тебе не положено знать. Ребята уже рассказали обо мне все, я так понимаю?
– Ну-у, в общем…
– И в частности, – подхватывает Кирилл. – Ладно, я не сержусь, у нас здесь других развлечений, кроме как поговорить, нет. Давай поболтаем, пока мне не спится. Я иногда могу произносить непонятные для тебя слова. Почему – ты уже знаешь. Так что, если не поймешь, спрашивай, попробую объяснить.
Я радуюсь возможности задавать вопросы.
– Расскажи мне для начала, что это за домики, в которых мы лежим, и что это за большие штуки возле нас, – прошу я.
Сосед-всезнайка соглашается.
– Я лежу в так называемом столике, потому что я достаточно большого веса. Вы все – маленькие, недоношенные, поэтому лежите в кувезах. В них проще регулировать температуру и влажность. Ты слишком маленький, чтоб дышать самостоятельно, поэтому за тебя сейчас дышит одна из «этих больших штук» – аппарат искусственной вентиляции легких, сокращенно ИВЛ. У тебя на ручке в тоненькой венке стоит специальный катетер. Через него тебе вводят необходимые лекарства.
– А как называется комната, в которой мы находимся?
– Это бокс. Их в отделении четыре – по две в каждой палате. Ухаживают за нами медсестры. Они также следят за нашим состоянием и при необходимости зовут врача. Три раза в неделю могут приходить родители.
Мой сосед на какое-то время замолкает, а потом добавляет:
– Конечно, если они есть и если хотят, чтобы ты жил.
Я молчу, мне неловко. Но тут вспоминаю, что я, наверное, не очень-то кому-то нужен, и вообще  давно принял для себя решение, и спрашиваю:
– А можно что-то сделать, чтоб точно не выжить?
Кирилл долго не отвечает, а потом говорит:
– Можно все, но не спеши. Поговори с остальными, узнай, что они думают, а потом решай. Я уже говорил, что мы стараемся далеко не отлетать от своих тел, но тебе все равно нужно пообщаться со всеми. Так что отлетай ненадолго и чаще возвращайся в тело, хоть на чуть-чуть.
Я собираюсь так и сделать, но тут в бокс (я уже знаю, что и как называется) заходят двое мужчин. Один – высокий, в зеленом костюме. Второй – поменьше ростом, он в голубом халате, наброшенном на плечи, и с чем-то шелестящим на ногах. В нем я узнаю человека, который должен был быть моим папой. Кирилл подсказывает мне, что здоровяк – это заведующий отделением, и сейчас он проводит беседу с моими родственниками, рассказывает о моем состоянии и назначенном лечении. Я не слушаю, о чем они говорят. Я пытаюсь рассмотреть в глазах папы хоть что-то, что заставило бы меня захотеть жить. Но его глаза ничего не выражают, а большая часть лица вообще закрыта белой маской. До меня начинают доходить слова врача:
– … экстремально низкая масса тела; … внутриутробная инфекция; … недоразвитые легкие; … шансы, конечно, есть, но…
Это «но» меня вполне устраивает. Кирилл, кажется, поглядывает на меня с сочувствием, а я ни о чем не жалею. Раз я не нужен, значит, меня не будет.
Кирилл говорит, что сегодня пятница. На выходных родители могут только звонить и узнавать о моем состоянии, а в понедельник, может, придет моя мама. Я не знаю, хочу ли ее видеть, да и захочет ли она видеть меня… Наверное, мне нужно отдохнуть. Я решаю использовать метод всезнающего соседа: возвращаюсь в тело и начинаю энергично шевелиться, хотя от этого неприятные ощущения усиливаются и начинает кружиться голова. Через какое-то время я чувствую, как мне в руку что-то впрыскивают, и я засыпаю.
* * *
Больно и неудобно. А еще – жарко. Где-то надо мной что-то звенит, и я боюсь подниматься. Звон стихает, становится немного прохладней. Я жду еще немножко и поднимаюсь. В боксе, кроме меня, опять не спит только Кирилл. Я спрашиваю:
– Что это надо мной так звенело?
– Это кувез просигнализировал, что у тебя поднялась температура. Пришла медсестра и снизила температуру в кувезе, благодаря этому скоро станет лучше и тебе.
Меня уже не напрягает его манера разговора, наверное, я просто отдохнул. Кирилл говорит, что я спал всю ночь, и сейчас уже утро субботы. Я вижу, что он чем-то расстроен.
– Кирюш, что-то случилось?
Кирилл какое-то время молчит, а потом медленно проговаривает:
– Да, в сущности, ничего особенного… Пока ты спал, к Илюше, нашему соседу из другого бокса, приходила врач-кардиолог: у него проблемы с сердечком. Заодно зашла и мной полюбоваться. Меня-то врачи уже практически не обследуют, просто ждут… Эта врач знает мою маму… Женщину, которая должна была быть моей мамой. Вчера эта женщина на работе рассказала всем, что я уже умер…
Какое-то время мы молчим. Потом Кирилл говорит уже чуть более равнодушным тоном:
– Ладно, не переживай, меня все равно уже давно заочно похоронили…
Мне становится совсем не по себе от этих слов, но Кирюша продолжает:
– Давай я тебе пока расскажу истории остальных. Вика родилась не сама, ей помогли врачи – сделали ее маме кесарево сечение. Не буду рассказывать тебе подробности. Скажу только, что это такая операция, во время которой Вику достали у мамы из животика. Викуля – кесарёныш, как здесь говорят. Она не пыталась родиться сама, не смогла бороться за свое право увидеть мир. Такие детки обычно растут либо слишком активными и ничего не боятся, либо, наоборот, получаются такими, как Вика, –  не приспособленными к жизни.
Я мало что понимаю, и сосед пытается объяснить мне:
– Рождение – это большой стресс для нас с тобой. Но эта ситуация дает нам необходимый опыт. Конечно, если пройти ее до конца. Запомни: все, что ты начинаешь, обязательно нужно завершать…
Я совсем теряюсь и перевожу разговор на историю Артема.
– Артем – ребенок от ВИЧ–инфицированной мамы, – рассказывает Кирилл, и, видя, что мне эти слова ни о чем не говорят, поясняет: – ВИЧ – это вирус иммунодефицита человека. Со временем он перейдет в СПИД – синдром. То есть, превратится в заболевание, которое уничтожит иммунитет человека. Из-за  этого организм не сможет бороться с разными болезнями и в результате погибнет.
Я внимательно слушаю соседа, но все равно понимаю далеко не все. Наверное, хорошо быть таким умным и все-все знать. Хотя, если подумать, что ему приходится переживать… Кирилл тем временем продолжает:
– Пока еще не известно, заразился ли Артем, но собственной матери он не нужен. Ей нужна только доза – порция того наркотика, который она принимает. Тёма зачем-то надеется выжить. И мне кажется, у него получится, он целеустремленный. Правда, он пока не понимает, чем ему грозит сегодняшнее его состояние. Он может остаться инвалидом, который не сможет ни глотать, ни ходить. Хотя, может все и обойдется, – быстро обрывает повествование мой сосед, замечая, что мне не по себе от таких перспектив. – С остальными попробуй поговорить сам, только недолго. Думаю, от одного раза тебе хуже не станет. Смотри, сейчас ты минуешь пост медсестры и увидишь еще один бокс. Там находятся Лера, Дима и два братика – Илья и Ваня. Помни: недолго!
Я выглядываю из дверного проема. За столом сидит медсестра и что-то пишет. Я проплываю мимо нее и вижу две такие же фигурки, как и я. Над двумя другими кувезами никого нет. Наверное, их обитатели спят.
– Привет, – говорю я, – я здесь новенький, давайте знакомиться. Мне пока не дали имя, но я назвал себя Сергеем.
– Привет, я Дима, – жизнерадостно отзывается первое облачко.
– А я Лера, – спокойно отвечает второе.
Я приближаюсь к Диме и осторожно разглядываю его тело. Он немногим больше меня, и – ужас! – у него нет левой ручки до локтя! И весь он какой-то коричневый и блестящий.
– Я здесь уже почти полтора месяца, – торопливо рассказывает Дима. – Тебе нельзя надолго отлетать от себя, так что мы быстро. Моей маме 16, а папе 17. Не знаю, зачем им понадобился я, наверное, просто так получилось. Но бабушки переживают за меня, часто приходят и надеются, что со мной все будет нормально. Я тоже хочу вылечиться и играть с ними!
Я невольно заражаюсь его хорошим настроем, но Лера, похоже, этого оптимизма не разделяет.
– У меня почти все нормально с родителями, они очень хотят меня, но я уже ничего не хочу, – медленно проговаривает Димина соседка.
Пока она говорит, я незаметно стараюсь разглядеть ее тело. Она большая, даже больше Кирилла, симпатичная, но тоже с трубкой во рту, а рядом стоит аппарат.
– Почему? – удивляюсь я. – Ты большая, значит, должна дышать и жить!
Я слышу, как меня зовет Кирилл, но не обращаю на его зов внимания.
Лера слабо улыбается.
– Я смогла стать ребенком только с девятой попытки. До этого восемь раз я была, как здесь говорят врачи, абортированным плодом. Мама восемь раз убивала меня. А теперь очень удивляется, что со мной не все в порядке, и говорит, что все было хорошо,  что она любит меня. Но я ей уже не верю. Она не знает, как это – когда что-то буквально вырывает тебя из теплого уютного местечка, и ты уходишь в никуда, а потом тебя что-то тянет – и ты снова оказываешься где-то. – Лера говорит практически без эмоций, как-то безжизненно. Мне становится жаль ее. Диме, кажется, тоже. 
– Ничего, – пытаюсь хоть как-то утешить ее, – в этот раз все вышло, попытка удалась, ты выжила, все будет хорошо…
Лера, по-моему, становится более прозрачной, чем была до этого.
– Нет, ничего не вышло, ничего не будет… Я устала, обессилела. Я сама уже ничего не хочу, у меня больше нет сил бороться за себя. Эта попытка тоже оказалась неудачной, как и я в целом…
Лера уходит в тело, наверное, она совсем истощена. Мы с Димой удрученно молчим какое-то время, не глядя друг на друга. Потом я вспоминаю, что здесь должны быть еще близнецы и оглядываюсь по сторонам. Вижу их домики-кувезы, но из тел они почему-то не поднимаются. Может, не хотят со мной разговаривать. Я приближаюсь к одному из братиков. Дима сзади меня говорит:
– Это Ваня, он старший. Младшенького зовут Илья. Говорят, ему совсем плохо. Я слышал, что их папа работает в какой-то санстанции, что ли. Я не знаю, что это и где, но маме разрешили приходить к ним каждый день, кроме выходных.
Я разглядываю Ваню. Он, кажется, чуть-чуть больше меня, его кожа желто-коричневого цвета, даже с каким-то зеленоватым оттенком. За него тоже дышит аппарат. Илья вроде нормального розоватого цвета, но при этом весь раздутый, как шарик, и почему-то блестит. Дима продолжает рассказывать мне про них:
– Дома ждет старший брат. Он совсем взрослый, ему двенадцать лет, и он очень просил братика. Желание исполнилось, даже в удвоенном виде, но братики вот здесь уже почти два месяца…
– А они сами хотят жить?
– Я не знаю, – грустно сообщает Дима. – Они не поднимаются из тел уже давно, особенно Илья. С Ванькой мне удалось поболтать совсем немножко где-то неделю назад, когда здесь еще Леры не было. Он сказал, что брат совсем слабый и, наверное, он, Ваня, скоро останется один.
Я решаю, что пора возвращаться  к телу, все-таки я еще не все узнал. Хоть я и не собираюсь жить, нужно успеть разузнать все про всех до конца, интересно же. Я оставляю Диму грустить в одиночестве и перемещаюсь в свой бокс. Там меня уже дожидается взволнованный Кирилл.
– Ты что, – ругает он меня, – так долго нельзя! Ты же мог истощиться и не вернуться в тело!
Только сейчас я понимаю, как устал. Я вхожу в свое тело и, почти не замечая все неприятные ощущения, тут же проваливаюсь в сон…
* * *
Не знаю, сколько времени я спал, но чувствую я себя как-то не очень. Подняться из тела мне удается только со второй попытки, и то с большим трудом. Поднявшись, я вижу своих обеспокоенных соседей в полном составе. Они сразу же начинают ругать меня:
– Наконец-то, Сережа, мы думали, ты уже не поднимешься! Так нельзя, ты же чуть не умер, – сердится Вика.
– А что со мной было после того, как я вернулся? – интересуюсь я.
– У тебя была остановка сердца, – говорит Кирилл. – Тебя спасли, но от недостатка кислорода и от введенных препаратов мог пострадать мозг.
Меня это не очень волнует, но мои друзья по несчастью переживают за меня.
Я вспоминаю, о чем разговаривал с Димой и Лерой и спрашиваю у Кирюши:
– А почему Лере так сложно сейчас? Она говорит, что мама много раз убивала ее, но я не понимаю, как это.
Кирилл долго думает. Наверное, он не знает, как мне это объяснить. Я замечаю, что Вика с Артемом тоже ждут ответа на мой вопрос.
– Понимаешь,  у Вселенной свои законы. Лере приходится отвечать за ошибки своих родителей. Опыт, который она приобрела из-за многих абортов, отрицательно сказывается на ее настоящей жизни. Это груз, с которым она может не справиться…
– А что такое Вселенная? – перебиваю я Кирюшу.
– Ты видел ее до того, как обрел тело. Вспомни, что было до…
– Я помню большие разноцветные шары… Как у них могут быть какие-то законы?..
Но сосед не успевает ответить – к нам заходит медсестра. Она поправляет какой-то проводочек в моем кувезе и переворачивает на другой бок Артема. Намазав  ручки Вики кремом, она подходит к Кириллу. Я вдруг замечаю, что он почему-то вернулся в тело. Медсестра поправляет пеленку у него под спиной, вытирает ему личико влажной салфеткой и тихонько гладит его ножки.
– Кирилл всегда возвращается, когда она подходит к нему, – слышу я грустный голос Вики. – К нам родители хоть иногда приходят, и заведующий разрешает им нас потрогать, погладить. А у Кирилла никого нет. Недавно какие-то знакомые этой девочки покрестили его. Она жалеет Кирюшу, часто общается с ним на своей смене.
– Да, Кирюшке нравится, – добавляет Артем, – он чувствует ее тепло. А ты больше нас так не пугай, – возвращается к моему «путешествию» сосед. – Ты проспал все воскресенье, мы думали, что больше не увидим тебя.
– Не переживайте, – пытаюсь успокоить я друзей, – я все равно не собираюсь жить. Я, как и вы, никому не нужен. Мама с папой все время ругались из-за меня, пока я был в маме. Они и сейчас, наверное, ссорятся. Подождите, раз я проспал все воскресенье, значит, уже понедельник? Придут родители?
– Да, – подтверждает Вика, – понедельник. Моя мама тоже обещала сегодня прийти… Я соскучилась по ней.
Медсестра закрывает дверку Кирюшиного домика (я забыл его название) и уходит, а в бокс заходит большой мужчина, который тогда разговаривал с моим папой. Я вспоминаю, что это заведующий отделением, он должен привести к нам наших родителей. Следом за ним идет какая-то женщина, но это не моя мама. Внезапно Вика исчезает. Наверное, это пришли к ней. Заведующий что-то рассказывает Викиной маме, а потом она моет руки, открывает дверцу кувеза и осторожно, даже боязливо, поглаживает Вике животик и спинку. Стоит здесь она недолго. Как только заведующий уходит, она закрывает дверцу и тоже выходит из бокса. Вика снова поднимается к нам, вид у нее расстроенный.
– Она никогда не стоит возле меня долго, как вон мама близняшек, – говорит Вика. – Пару раз прикоснется ко мне и убегает, и неизвестно, когда придет опять, может, через день, а может, и через неделю. Я слышала, как врачи говорили, что она не приносит лекарства, которые они просят купить для меня. Наверное, я ей совсем не нужна…
Тут снова приходит заведующий, и я отвлекаюсь от обид соседки. Я вижу своих родителей. Вид у обоих невеселый. Наверное, папа опять был у «своей этой», а мама его опять ругала. Врач что-то рассказывает им, но я не слушаю, а пытаюсь рассмотреть их и запомнить. Мама, кажется, плачет, а папа просто стоит рядом. По-моему, он даже на меня не смотрит. Мама идет мыть руки, и я возвращаюсь в тело, мне хочется почувствовать ее. Через некоторое время я чувствую неуверенные слабые прикосновения к своей голове и ножкам. Вроде даже приятно, но скоро мне становится холодно. Сверху слышится звон, и поглаживания прекращаются. Я поднимаюсь и вижу, что мои родители уходят. Мама идет впереди, а папа, расправив плечи, сзади. Ему совсем нет до меня дела. Теперь я абсолютно уверен, что все решил правильно. Я спрашиваю у Артема, к которому, наверное, никто сегодня не придет:
– Они разговаривали о чем-то?
– Нет, – качает головой он, – только твоя мама говорила, чтоб ты выздоравливал, что ты ей нужен. Наверное, ты не прав, она все-таки любит тебя.
Я ничего не отвечаю, мне снова хочется поспать. Я возвращаюсь в тело и пользуюсь приемом Кирилла – активно верчусь и размахиваю руками, задевая всякие трубочки. Через какое-то время я чувствую, что мои ноги сгибаются как-то сами по себе, без моего желания. Мне больно, и я не могу понять, что происходит, поэтому я снова поднимаюсь и осматриваю себя. Мои ножки дергаются в воздухе и периодически поджимаются к животу.
– Это судороги, – слышу я пояснения Кирилла. – Видимо, твой мозг все-таки пострадал во время остановки сердца.
Появляется медсестра, и я вижу, как она что-то подсоединяет к чему-то, наклеенному на мою ручку.
– Сейчас тебе введут специальный препарат, судороги прекратятся, и ты сможешь поспать, – снова объясняет Кирилл.
Я возвращаюсь в тело, и, кажется, действительно засыпаю…
* * *
Я просыпаюсь от того, что где-то что-то пищит. Пищит странно – по три раза: «пи-пи-пи», «пи-пи-пи»… Мне становится любопытно, и я поднимаюсь. Над своими домиками уже зависают двое из моих соседей. Они чем-то обеспокоены. Я спрашиваю, что это за звук. Артем отвечает, что это тревожный сигнал монитора и что в соседнем боксе плохо Илюше. Я немножко продвигаюсь вперед, не обращая внимания на предостерегающие возгласы ребят, и вижу, что над домиком Ильи стоят сразу два врача и три медсестры. Они  что-то делают. Что – я не вижу, а приближаться не хочу, мои друзья слишком уж за меня переживают. Артем говорит, что я снова долго спал – проспал вечер понедельника и всю ночь.
– Тебе нужно спать еще больше, – говорит Кирилл, – ты слабенький. Не гуляй пока далеко.
– А где Вика? – спрашиваю я.
– Она сейчас в теле, – отвечает Кирюша. – Врачи экстубировали ее, то есть вытащили трубочку, через которую аппарат помогал ей дышать. Она пытается раздышаться сама, но у нее поражен дыхательный центр.
Артем видит, что я ничего не понимаю, и говорит:
– Кирюш, рассказывай проще, ему же не понятно пока.
– А что, позже станет понятно? – интересуюсь я.
– Да, с каждым днем твой словарный запас сам собой растет, – поясняет Кирилл. – Ты уже понимаешь гораздо больше, чем в первый твой день здесь. И со временем в тебе будут появляться все новые и новые знания. А пока – объясняю: для того, чтобы твой организм дышал «сам по себе», так сказать, автоматически, должен хорошо работать дыхательный центр – один из отделов головного мозга. У Вики он поражен – не функционирует, не работает, как положено. Ей приходится самой контролировать свое дыхание, а для этого – постоянно находиться в теле. Но это слишком сложно, она скоро устанет.
Только Кирилл заканчивает повествование, рядом с нами появляется Вика. Она совсем прозрачная.
– Все, не могу больше… Устала…
Пищит монитор, прибегает медсестра, за ней врач. Кирюша снова берется объяснять мне:
– Сейчас они введут ей седативный препарат, снова подключат к аппарату – и Вика отдохнет.
Через какое-то время врач отходит от кувеза и Вика уходит в тело отдыхать.
Я опять заглядываю в соседний бокс. Там осталась только одна медсестра. Увидев Диму, я машу ему, а он говорит, что с Ильей пока все в порядке, хотя, конечно, относительно. Я возвращаюсь и спрашиваю Кирилла, почему Дима так сказал – относительно.
– Значит, Илья в тяжелом состоянии, но в этот раз после ухудшения врачам удалось его стабилизировать – улучшить состояние настолько, что он остался жив, – мрачно объясняет мне Кирюша.
К нам заходит медсестра с бутылочкой в руке. Я уже знаю, что это – смесь для кормления. Моих соседей кормят через зонды, а мне только моют желудок. Все на время кормления возвращаются в тела, и только я остаюсь. После остановки сердца у меня в желудке появилась кровь, и теперь мне вместо еды дают какое-то лекарство, но оно, видимо, не очень помогает…
Я слышу какой-то грохот, но не понимаю, что это такое. Через какое-то время поднимается немного отдохнувшая Вика и объясняет мне, что в соседнюю палату вкатывают кувез, а значит, поступит еще кто-то. Интересно, кто и из-за чего? Мы с Викой ждем. Постепенно к нам присоединяются Артем с Кириллом. Вдруг я вижу, как мимо окна, выходящего в коридор, пробегают два человека в чем-то красном. В соседней палате звучат сразу несколько голосов – кто-то разговаривает с нашими врачами. Но мне почему-то внезапно становится страшно. И, наверное, не только мне, потому что Кирилл говорит, чтоб я прятался в тело, а остальных уже нет. Я не понимаю, что происходит, и еле-еле уговариваю его объяснить мне. Кирилл нехотя задерживается.
– Иногда так бывает: новенький приводит за собой Ее. Она, скорее всего, уже хотела забрать его сразу после рождения, но у Нее не вышло – врачи не дали. Теперь Она пришла за своим. Все равно кого-то Она теперь заберет.
Я не понимаю, кто такая  «Она».
– Подожди, Она – это Смерть, что ли?
– Ш–ш, – шипит на меня Кирюша, – не называй Её, а то дозовешься! Она здесь – либо просто Она, либо Дама. И вообще, возвращайся лучше в тело!
Больше я ничего узнать не успеваю, Кирилл тоже исчезает в теле. А я решаю посмотреть, кто же такая эта Она. От приближения к стенке, за которой находится другая палата, мне становится еще страшнее. Но мои соседи спрятались, останавливать меня некому, и я прохожу через стену. И вижу Ее. Она прозрачная, молочно–белая, похожа на нас, только большая, и у Нее, кажется, нет никакой ниточки. Мне становится совсем страшно, но Она не обращает на меня никакого внимания. Как там Кирилл говорил – Дама? Я не знаю, что означает это слово, но понимаю, что оно Ей подходит. Дама держит вытянутые руки ладонями вверх, и через мгновение я вижу, что ребенок, рядом с которым Она находится, медленно и безвольно поднимается из тела. Он поднимается все выше и выше, вот он уже на уровне Ее рук, и вдруг Дама ладонями отсекает его ниточку… Мой незнакомый сосед, теперь, наверное, уже бывший, обретает способность самостоятельно двигаться и испуганно забивается под потолок. Она протягивает к нему руку, и маленький силуэтик, так похожий на меня, медленно плывет к ней. Я вижу, что их руки вот-вот соединятся… Но входит медсестра. И  Дама исчезает. Поднимается суматоха, прибегают врачи и другие медсестры. Мой страх исчезает вместе с Ней. Я подлетаю к соседу.
– Давай хоть познакомимся, пока не поздно, – говорю я. – Я Сергей.
– Давай, – грустно отвечает он. – Я Никита. Вернее, уже, наверное, был Никитой…
– Почему? – удивляюсь я. – Ты же здесь, а не ушел с Ней.
– А толку-то? Она все равно успела оборвать мою ниточку. Теперь я могу летать, где захочу, прятаться от Нее, но, рано или поздно, Она все равно заберет меня. Я уже не могу вернуться в свое тело… Она пришла вслед за тем, кто только что поступил, а здесь заблудилась и решила забрать меня.
Я оглядываюсь. Врачи и медсестры продолжают суетиться над полумертвым телом Никиты. Я приближаюсь к новичку. Он не выходит из тела. Наверное, боится. Или не может. Он похож на Вику: у него тоже сплюснутая с боков голова и раскинутые в разные стороны ноги. Я чувствую, что очень устал, машу Никите и возвращаюсь в свой бокс. Там меня уже дожидаются друзья. Они опять собираются ругать меня, но я не даю им начать и рассказываю все, что увидел и узнал. Вике с Артемом, наверное, страшно до сих пор. Выслушав меня, они возвращаются в тела, и мы с Кириллом остаемся одни. Он молчит, и я пытаюсь разговорить его:
– А что теперь будет с Никитой?
– Он будет в коме. Врачи скажут родителям, что его мозг умер.
– И как долго он так будет?..
– Пока Она не вернется и не заберет его. Тело пока будет здесь, но уже без толку. Он не выживет. Я бы на его месте не прятался от Нее специально.
Кирилл снова замолкает. Какое-то время мы молчим, а потом он добавляет:
– Со взрослыми людьми тоже так бывает. Но они еще умеют прятаться вглубь тел так, что Она не может достать их. Выглядит это все тоже как кома, но у них еще есть шанс вернуться, хотя это очень сложно. Зачастую Дама добивается своего.
Мой сосед больше не хочет разговаривать на эту тему, но я понимаю, что, кроме него, никто не сможет ответить на мои вопросы, и уговариваю его рассказать мне еще одну вещь.
– А как вообще она забирает нас?
Кирилл отвечает очень нехотя:
– Иногда Она делает это сразу, почти как сейчас – обрывает ниточку и забирает с собой. А иногда – постепенно: часто появляется, и с каждым разом истончает нить, все больше и больше обессиливая тебя. Для врачей это выглядит как постоянное ухудшение, с которым они ничего не могут сделать.
Больше Кирилл не хочет ничего мне рассказывать. Он возвращается в тело, и я следую его примеру.
* * *

Наверное, я опять спал довольно долго. И, кажется, моментами проваливался в какую-то темноту. Не знаю, правда, как – я же спал. Я потягиваюсь, но привычная уже боль усиливается, и я выхожу из тела. Правда,  опять с трудом и не сразу. Почему?..
– С добрым утром, соня, – приветствует меня Вика. Все мои соседи проснулись, наверное, уже давно. – Ты прямо как взрослый, спишь по ночам. Правда, просыпаешься не с утра, а к обеду. Кстати, сегодня среда, день посещений. Может, к тебе опять кто-то придет.
Артем с Кириллом молчат. Мне почему-то кажется, что они не хотят со мной разговаривать. Или не хотят мне чего-то говорить. Я спрашиваю:
– Ребята, что случилось?
Какое-то время все молчат, а потом Кирилл медленно и осторожно говорит:
– Тебе опять было не очень хорошо. Тебе много чего ввели из препаратов и теперь, наверное, уже все в порядке…
Вика смотрит на меня с тревогой:
– Ты прозрачный стал…
Я ничего не отвечаю. Я не против…
Появляется медсестра с чем–то большим и квадратным в руках.
– Это монитор, – наверное, уже по привычке объясняет Кирилл. – Сейчас нам измерят давление, послушают сердце, покормят…
Я вижу, как на мою ручку надевают мягкий белый прямоугольничек, нажимают на кнопку на мониторе. Монитор начинает негромко жужжать, а этот прямоугольничек – сжиматься. Медсестра что-то записывает на листике, снимает с моей руки прямоугольничек и одевает его на руку Артема, а ко мне прикладывает какой-то кругляшок – наверное, слушает. То же самое она делает и с остальными по очереди, а потом забирает монитор и уходит. Зато приходит заведующий с каким-то мужчиной. Они подходят ко мне. Я прислушиваюсь к их разговору.
– Вот, Владимир Анатольевич, становитесь со стороны личика, смотрите. Это ваш внук…
Я замираю. Я – внук?..
Кирюша подсказывает:
– Это твой дедушка, папа твоей мамы или твоего папы.
Я рассматриваю… дедушку. Так странно. Я даже и не думал, что у меня есть дедушка. Он высокий, худощавый, с короткими серыми волосами, острым носом и яркими голубыми глазами. И он что-то мнет в руках. Я слышу его голос:
– Я тут носочки принес… Можно?
– Да, – разрешает заведующий, – можете даже вымыть руки и сами их надеть.
Я быстренько возвращаюсь в тело, и, хотя мне не очень хорошо, жду. Через какое-то время я чувствую осторожные нежные прикосновения к своим ножкам. Сначала мне поднимают одну ножку и на нее натягивают что-то мягкое, потом то же самое проделывают со второй. А потом я чувствую на себе что-то большое и теплое, и догадываюсь, что это мой дедушка положил на меня руку. Мне становится хорошо, даже боль куда-то отступает, я нежусь в его тепле и… добре, что ли? Ему я верю сразу. Он действительно хочет, чтоб я был его внуком. Он хороший…
Наверное, он уже убрал руку. Я поднимаюсь и вижу, что он стоит рядом и смотрит на мое тело. По его щеке катится слеза, и он молча вытирает ее.
Возвращается заведующий, тоже смотрит на меня, как-то криво и неприятно улыбается и говорит:
– Носочки только чуть-чуть не по размеру.
Хорошенькие голубенькие носочки и правда в несколько раз больше моих ножек и закрывают мне даже колени. Но какая разница? Мне их принес дедушка, который любит меня и которому я нужен. Может, все-таки мне нужно жить?..
Дедушка продолжает стоять со мной рядом, и я слышу, как он тихонько говорит:
– Носочки с надеждой – носочки на вырост.
Он идет за заведующим, и я смотрю на его сгорбленную спину. Перед самым выходом дедушка останавливается, оглядывается на меня, и только потом выходит совсем.
Я не знаю, что и думать. Я верю дедушке, но как же мама с папой? Кирилл, кажется, замечает мои терзания и негромко говорит:
– Не думай даже, пытайся выжить. От твоего настроя многое зависит. У тебя должно получиться!
Я не знаю. Я совсем обессилел и собираюсь вернуться в тело. Но перед этим мне хочется рассмотреть мои носочки. Ребята, наверное, не замечают, что я еще не в теле, и разговаривают обо мне.
– Интересно, он выживет? – Слышу я голос Вики.
– Вряд ли, – грустно отвечает ей Кирилл. – Она уже приходила к нему несколько раз, он совсем ослаб. Да он и сам никак не может решить, хочет он жить или не хочет.
– А мне вот что интересно, – это уже спрашивает Артем, – можно ли нам увидеть своих родителей в жизни? Ну, я имею в виду, как-то вылететь отсюда, долететь до них, посмотреть, как они живут, чем сейчас занимаются?..
– Можно, – после паузы отвечает Кирилл, – только это очень опасно, можно больше не вернуться.
– А как? – интересуется Вика.
– Зачем вам это? – спрашивает Кирилл. – Я же говорю, это опасно. Делать такое нельзя.
– А ты делал? – спрашивает Вика.
Кирилл молчит.
– Ну, расскажи, – это снова Вика. – Просто интересно, мы не будем этого делать, раз опасно, обещаем!
– Да, – присоединяется к ней Тема, – не будем, просто любопытно.
Я еще ближе опускаюсь к своему телу, но не вхожу в него, и внимательно слушаю.
– У нас с родителями очень сильная связь, – нехотя рассказывает Кирюша. – Нужно, находясь в теле, представить их себе и очень сильно захотеть быть с ними рядом. Тогда ниточка останется в теле, а мы перенесемся к кому-то из родителей.
Я больше ничего не слушаю и быстро возвращаюсь в тело. Я же уже делал такое, когда еще был в маме и захотел увидеть папу. Как я мог забыть!.. Так, представить и захотеть… Есть, я вижу ее! Я проношусь по какому-то темному тоннелю, в конце которого вижу маму. И вдруг я оказываюсь в той же комнате, где иногда бывал, еще находясь в маме. Рядом с ней мой папа и мой дедушка! Мама снова плачет.
– Ну что тебе еще от меня нужно?! – возмущается мой папа. – Я же и так с тобой, к нашему хожу…
– Вот, ты даже сыном его не называешь, – истерически взвизгивает моя мама. – Он не нужен тебе, как и я. Тогда зачем он мне? Я хотела нормального здорового ребенка, это ты во всем виноват!
Она садится на кровать, закрывает лицо руками и громко плачет. Папа злится. Мой дедушка подходит к столу и с размаху бьет по нему кулаком. Моя мама даже прекращает рыдать.
– Пап, ты чего? – морщится она.
Ага, значит, это ее папа…
– Хватит. – Тихо, но серьезно произносит мой дедушка. – Вы что оба, с ума посходили? Это же ребенок! Ваш ребенок! Твой и твой, – он поочередно поворачивается к моим якобы маме и папе. – Ребенок! Мой внук! А вы спорите, кому он нужен? Да мне он нужен! Подлечите мне его только да выкормите хоть немного, а дальше мы с внучком и без вас справимся! Родители, – презрительно бросает он и выходит из комнаты.
«Носочки с надеждой – носочки на вырост…» Я нужен! Я – внук! Я буду Жить – жить с дедушкой, и у нас все будет хорошо!
Все вокруг начинает вертеться, я опять оказываюсь в тоннеле, только впереди не мама, а мой домик в реанимации. Я оказываюсь над своим телом. Моих друзей рядом нет, наверное, они спят. Мне хочется как-то разбудить их и рассказать о моем путешествии, о том, что у меня теперь все будет хорошо, что я хочу жить!.. Но сначала надо найти свою ниточку…
В один момент мне становится страшно и холодно, хотя до этого, находясь вне тела, я никогда не чувствовал ни холода, ни тепла. Внезапно прямо передо мной появляется большая белая фигура.

Это что, Она?.. За мной?.. Я не хочу, я передумал! Я пытаюсь вернуться в тело, но у меня ничего не получается…
 Страх и холод проходят так же, как и появились. Я приближаюсь к Ней, вижу ее все четче, и проваливаюсь в какую-то пустоту, Ее пустоту. Я растворяюсь в этой пустоте, а пустота – во мне… Вокруг меня не существует ничего, но и меня в этом «ничего» тоже не существует…
От меня остался только один вопрос: «А как же мои носочки?.. Они же были с надеждой… и на вырост…»
Послесловие.
Безусловно, проще всего будет сказать, что все это – выдумка автора. В сущности, так оно и есть. Но. Отделение интенсивной терапии новорожденных действительно существует. А дети, о которых (и для которых) я написала, действительно находились там, только в разное время. Кроме Сережи, образ которого вышел собирательным.
Так, Илюша, младшенький из двойни, «ушел», когда у меня только появилась идея такого повествования. А заканчивая этот рассказ дома в три часа ночи, я еще не знала, что менее суток назад не стало Вики…