Четверо. Бесцветное безумие. Глава 6

       Все не упомнишь, но особо запоминающиеся моменты не способны вытравить десятки сезонов в нашем мире. Где лежит снег – там всегда зима. Где цветут оранжевые розы и фруктовые деревья склоняются от тяжести к земле – всегда лето. Я сделала выбор, а Лавер сделал свой. Мы не всегда сходились во мнениях, ссорились, но практически сразу мирились. Я навязывала ему свою эмоциональность и пыталась пользоваться ею, как убийцы пользуются кинжалом. Я нападала в тот момент, когда он этого больше всего не ждал. Он призывал рассуждать и взвешивать, что зачастую приводило меня в бешенство. Конечно, я осознавала большую часть своих упущений, проступивших через мою импульсивность, но вслух зачастую не говорила об этом, подсознательно считая, что буду выглядеть немного выше этого, сильнее и надменней. На самом деле все выходило наоборот. Чувство вины следовало за мной как безмолвная тень и напоминала о себе сразу, как только я оборачивалась. В подобные минуты хотелось выложить Лаверу все, о чем я думала, мечтала и еще не размышляла, чтобы он действительно понял, как я благодарна за его возвращение. Но нужно ли это Лаверу, который извлекал из моего неровного дыхания, мимики, движений намного больше, чем я могла себе представить? Он никогда не размышлял вслух, что всегда будет наиглавнейшим различием между нами. Лавер нуждался в словах не больше, чем это нужно для выражения конкретного желания, умудряясь укладываться в каких-нибудь три-четыре слова. А когда привыкаешь, эта скудность становится полной, объемной и максимально точной. И на прежний, привычный уклад вещей невольно начинаешь смотреть по-другому, будто до этого момента был незрячим.
       Приятно было выкладывать эти слова на бумаге, когда мир сжимается до размеров комнаты, в которой валяются листья остролистных, жухлые травинки и красно-черные перья, обладатель которых помогает мне с написанием этой вещи, легонько возложив на меня теплое крыло. Это лирическое отступление мне пригодилось сейчас, чтобы осознать всю важность моей писанины, на страницы которой я в полной мере разместила себя, забыв о своих театральных талантах, притворстве, лицемерии. А быть может я хотела всегда оставаться молодой? Разве это не одно из доподлинных зелий бессмертия, которое доступно каждому из нас? Как сказал Лавер, что нет ничего лучше кисти, чтобы выразить свои сегодняшние чувства, мысли, эмоции, но чтобы пронести их сквозь пространство и время в непревзойденной целостности гораздо больше подойдет обмакнутое в густые чернила перо.
       – Почему? – поинтересовалась я, все еще не решаясь коснуться острием жесткого нежно кремового листа, пока не услышу должное объяснение. – С чего такая убежденность?
       Лавер убрал крыло с моей спины и приблизился к окну. Он выглядел очень задумчивым. К счастью, я понимала, что эти лишние, как можно было подумать, движения несут в себе большую часть информации и никак не наталкивают на мысль о его нежелании продолжать разговор. При этом он знал, что всегда можно было выиграть немного времени, чтобы дать достойный ответ. И мне это безумно в нем нравилось. В отличие от меня от меня он не торопился жить. Удивительно, что порой мое сознание будоражила странная мысль, что он знает, сколько ему отведено Матерью. Уж слишком мягко сказано, как меня это тревожило! Я чуть было не впадала в стихийную панику от незначительной аллюзии и осознания того, что однажды могу его потерять.
       Лавер обернулся.
       – Кистью очень точно передается миг, – сказал он, – пером – размытые мириады мгновений. Остается только сделать выбор. Или, – уголок его рта вызывающе дрогнул, – опробовать оба варианта и убедиться, что можно лопнуть по швам.
       Было бы неплохо поиграть в себя, подумала я. Спровоцировать его на раздражительность, которая на его широконосой, голубоглазой мордахе выглядит очень забавно и как-то искуственно. Будто недовольство ему приходится выжимать из себя, как выжимают сок из плодов фруктовых деревьев. Но подумать только! Я предпринимаю это для того, чтобы получить удовольствие от его негодования! Может мне когда-нибудь придется вооружиться предлогом более сильным, чем обоюдная влюбленность?
       Я решила быстро перескочить на другую тему, как на наиболее эффективный способ добиться его раздражительности. Я дважды сглотнула, легко вытянула шею, а затем очень быстро, как гремучая змейка, показала раздвоенный язык.
       – Я голодна. С удовольствием бы что-нибудь съела.
       – У нас еще есть хлеб, сыр и неиссякаемый запас плодов, – спокойно ответил он. – Не поднимайся, я принесу. – И исчез за дверью кладовки, оставив меня в полнейшей растерянности. Неужели в этот раз он попался на крючок? Что не так? Что-то с крючком? Или с рыбачкой?
       Я лежала в полном недоумении, с широко распахнутыми глазами, перед раскрытой книгой, страницы которой трепетно ожидали прикосновения пера, и никак не могла понять, как ему удалось отказаться от моей соблазнительной наживки. Но когда Лавер вернулся с увесистым платком в зубах, в котором проглядывались очертания круглых плодов, и с самодовольной ухмылкой на физии, до меня сразу дошло, что он обвел меня вокруг пальца. В некотором отчаянии, но все же ласково, я, нарочито нахмурившись, толкнула его в бок, и он рассмеялся, устраиваясь рядом со мной.
       Я с особой охотой приступила к трапезе. Лавер с интересом наблюдал за мной, но не притронулся к еде даже после нескольких моих предложений.
       – Что случилось? – осведомилась я, расправившись с куском сыра и четвертым плодом, от которых лапа стала неприятно липкой. – Почему ты не ешь?
       – Этот хлеб и сыр были последними, – ответил он, глянув на меня. – Теперь я отыскал чудесный повод сходить на охоту.
       Я так и застыла с последним ломтем отрубного хлеба, который вот-вот должен был исчезнуть в моем рту.
       – Ты не должен думать только обо мне, – строго, как отчитывающая мать, проговорила я. – Ты заставляешь меня волноваться.
       Последнее, кажется, было сказано не к месту. Я бы даже сказала, что не к драконьему месту. Такое понятие как голод давало о себе знать Лаверу раз в три-четыре дня. Сколько его помню, к еде он относился как к источнику поддержания жизни, но не наслаждения. Сейчас, когда становилась ясно, какой заботой он проникался ко мне, отдавая последний кусок хлеба, я беспокоилась из-за странного чувства, что по сравнению со мной Лавер выглядит обделенным. И донести это до него было необходимо сейчас, когда выпал благоприятный момент.
       – Тебе надо есть вместе со мной, – заявила я, в следующую секунду принявшись сетовать на себя, что вслух вырывается полнейшая чушь. Я прижала уши и хохолок, чтобы придать себе умаляющий вид. – Ты понимаешь?
       Лавер добродушно улыбнулся. Его крупные, слегка выпуклые лазурные зенки таинственно блестели.
       – Никогда бы не подумал, что у меня есть проблема с недостающим весом.
       – Я не об этом, – нахмурилась я и нервно отложив ломоть в сторону. И почему ему так легко удается подначивать меня? – Я о том что это благородно, но неправильно, потому что мы живем вместе.
       – То есть ты пытаешься донести до меня, – вяло, очень растянуто заговорил он, устремив свой состроенный глуповатый взор на окно, – что...
       – Да, да! – с запальчивым нетерпением бросила я, грозно подняв уши. Мне захотелось его больно укусить. – Мы должны быть равны друг перед другом!
       – Но мы и так равны друг перед другом, – по-дурацки легковесно заявил он тоном, сравнимым со спором торговцев, доказывающих друг другу, что его товар качественней. – Мы не летаем, не крадем принцесс, не охраняем пещеры с...
       Я была больше не в силах сдерживать свой гнев. Да он просто издевался надо мной! Я оскалилась, яростно прищурив глаза. Но ткнуть его когтями мне удалось. Он перехватил мою лапу и сделал стремительное движение, что я не совсем поняла и не успела сообразить, как Лавер очутился подо мной. Он ждал награды за свое непостоянство, ждал прикосновений и объятий.
       И я не заставила его долго ждать.
       Забавно, но Лавер всегда говорил, что, если мы не можем развлечь себя сами, то нас развлекают наши проблемы или проблемы посторонних. Наверно, второе будет приемлемым в случае, когда мы прониклись идеей благоденствующего мира, готового ответить добром на добро. Или все намного проще. Лавер отнюдь не пытался ехидничать, неосторожно намекнув о моих проблемах. Он хотел, чтобы я поскорее к ним привыкла, если не удастся их устранить. Конечно, привычкой и смирением решается далеко не все на свете.
       Лишь большая часть.
       Но я забыла еще об одной важной вещи. Мои проблемы – вовсе не проблемы. Это недуги. А недуги лечатся. Теперь, когда Синга помогала мне бороться с бесцветным безумием, проявляющимся все реже, а Вайзерон предлагал через эротическую книгу (не без совета Лиссис, разумеется) разнообразить свою личную жизнь, все должно было постепенно наладиться. А вот откровение моей татуированной подруги заставило взглянуть на нее с другой стороны. Окинуть, так сказать, третьим глазом. И уйма вопросов вырвались за пределы моей головы сразу, как только представилась такая уникальная возможность. Но начала я с такой противоречивой темы, что Лавер, непоколебимо присутствовавший при нашем очередном чаепитии, не на шутку рассмеялся. Вайзерон и Лиссис, которые должны были покинуть нас на следующий день, также были за столом, но при этом постарались сохранить задумчиво-серьезные выражения мордах; Вайзерона по-настоящему могла волновать поднятая мной тема, а вот проступившая серьезность Лиссис – так, из вежливости. Очень надеюсь, что я ошибаюсь, но ее красивую пухлощекую мордочку с закругленными чешуйками, будто сошедшую с чудесного гобелена, очень сложно воспринимать всерьез. Кажется, что уголки ее рта даже в самый унылый день будут изображать лучащуюся позитивом улыбку. И это после того, как по пути в Механические Земли она рассказала нам о своем нелегком детстве. Я восхищаюсь ею. Восхищаюсь тем, как стойко она выдержала испытание. Мне есть чему научиться у нее. Только вот вслух об этом я уж точно не скажу. Наверно, я не скромного мнения о себе. И это, как показало нещадное время, мне не помешало. Рядом, совсем близко сидел влюбленный Лавер, предоставив в мое распоряжение свое мягкое крыло, а напротив – верные друзья. А в такие моменты разве упомнишь о всех своих недостатках?
       – Интересная тема, – неожиданно, как снег на голову, включилась в беседу Лиссис кокетливо опустив чашку на стол одной лапой и глянув на Вайзерона. Ее ослепительно белые крылья чуть-чуть расправились, будто она хотела казаться немного крупнее. Только к чему это, мгновенно сообразила я. Она и так больше своего спутника. Чуть ли не в полтора раза. – Ведь среди нас есть глубоко верующие.
       Синга улыбнулась мне. Я ощутила то дружеское тепло, которое выразилось в ее улыбке, которому можно наивно доверять. Она относилась ко мне с некоторым почтением, будто мой недуг представлял собой нечто интересное и уникальное. Быть может, так оно и было. Я подумала, что было бы неплохо расспросить ее об этом, пока не забыла. Так приятно иметь в запасе еще одну тему для разговора. Мгновенно ощущаешь себя душой компании, даже если потом не придется вымолвить ни слова.
       – Я знаю, – вдумчиво заговорила Синга, смотря мне прямо в глаза, – что Матерь существует. Я знаю, что ее влияние очень велико. И я знаю, что даже этой встречей мы обязаны ей.
       Как-то ее верование не вяжется с мрачным фасадом ее дома и кованым заборчиком с нанизанными на него черепками ворон, весьма здраво размышляла я, перенимая насмешливость Лавера. Почему от ее жилища, напоминающего Храм Матери Ветреных Земель, веет отчужденностью, смертью и темной магией?
       – Но как это...
       – Вяжется с кладбищем, – ловко, перебив меня, встрял Лавер с неприятной ухмылкой на физии, – на котором ты живешь?
       – Лавер! – одернула я, как обычно подумав только потом, что это бесполезно. – Прекрати! – Я ткнула его в бок локтем, после чего он уставился с этой запоминающейся ухмылкой уже на меня. – Ты должен хотя бы немного уважать тех, кого я впускаю в наш дом.
       Он прищурился.
       – Ты никогда не думала, что я выражаю таким образом симпатию?
       Синга рассмеялась. Ее подхватила Лиссис, легкомысленно возложившая лапу на повязанный на шее коричный паток. Смех Синги, мягкий, обычный и ничем не выдающийся, практически мгновенно утонул в хрустальном, звенящем, как бокал, сопрано снежной спутницы Вайзерона.
       – Скорее, – нахмурилась я, решив остроумно отпарировать, – ты защищаешься. Насмешки – тоже своего рода защита. – Я накрыла его лапу своей и надавила, что было сил.
       – Верно, – согласился Лавер, явно не ощутивший моей смехотворной физической силы. – Иначе бы всем стало ясно, насколько я мягкотелый.
       Засмеялся и Вайзерон. И очень душевно. Соприкоснувшись с высоким плечом Лиссис, он хохотал добрую минуту, пока Синга не прервала наши выяснения отношений.
       – Никто не должен принуждать, как следует верить в Матерь, – сказала она, прикоснувшись коготками на крыльях к своей чашке с напитком, благоухающим отсыревшей трухой сгнившего дерева. Я смотрела на нее и все еще не могла привыкнуть к тому, как виверны берут и удерживают в "лапах" предметы. – У каждого есть выбор, даже если он падает на отсутствие веры. – Она сделала небольшой глоток и задержала чашку на уровне худой шеи, на которой сегодня пестрела чуть ли не дюжина странных символов. – Если ты подразумевала границу между добром и злом, – продолжила она, будто почувствовав, что из меня вот-вот должен вырваться очередной вопрос, – то все намного проще, чем кажется. Матерь – есть зло и добро, радость и горе, здравие и боль, честность и ложь, мрак и свет... Но если кто-то считает, что выказать Матери свое почтение можно только через расшитые золотом фолианты и прекрасные мраморные статуи при входе в залитый солнцем Храм, то ничем другим как заблуждением это нельзя назвать. – Она грустно вздохнула, заглянув в чашку. – Но это только полбеды. Ужасней всего, что посетители светлого Храма пытаются навязать свой выбор другим. И это очень сложно искоренить, так как осуществляется почти безучастно, бессознательно.
       Лавер убрал лапу из под моей, будто ему стало противно, что совсем недавно я вычищала ее языком.
       – Поэтому ты и сбежала из такого места? – спросил он своим обычным тоном, чему я, разумеется, очень удивилась. – Или было что-то еще?
       Синга молча покачала головой, и я поняла, что причина слишком серьезна, чтобы вот так просто выложить ее нам. Я решила, что обожду со своим любопытством. И пусть меня не тяготит глупая мысль, что обо мне ей известно немного больше, чем мне о ней. Я, поспешно согнав сочувствующую мину с мордочки, обратилась к Вайзерону:
       – Жаль, что завтра вы покинете нас.
       Вайзерон допил остатки и опустил чашку на стол.
       – Мы могли бы отправиться вместе.
       Я разинула рот, напоровшись на скептическое принятие приглашений Лавера, который воспринял слова Вайзерона, мягко говоря, несерьезно. Его широкая переносица, где его особенная, обращенная в противоположную сторону, чешуя была особенно мелкой, обзавелась наводящими складками.
       – Хочешь сказать, что по нам плачет служба у властелина Мирдала? – Издевательские нотки в его тоне улавливались так же легко, как и неповторимый аромат чая. – Мудрые советники? Быстрые гонцы... – Его поврежденное крыло будто нарочно сползло к полу. – Да, очень быстрые гонцы?
       Вайзерон заглянул в глаза Лавера. Возможно я впервые увидела в них целенаправленную суровость, от которой мне стало немножко не по себе. Спиной я ощутила неприятный холодок, обернувшийся еще более неприятными мурашками. И мне хватило ума подумать о распахнутых настежь окнах и прохладном сегодняшнем ветре.
       – Властелин Мирдал мертв, – истово заявил Вайзерон. Я каким-то чудом не выпустила чашку из лап. Но еще больше меня взволновало осознание того, что я уже и не помню, как выглядел Отец континента. – Возраст отправил его на покой. И по древнему закону главный советник должен занять его место до окончания назначенного срока. – Он устало вздохнул, умолкнув на мгновение. – Но один я не справлюсь. Мне нужна ваша помощь.
       Лавер вновь отличился. Будто смерть почтенного правителя была для него равносильна смерти мухи, угодившей в липкую паутину. Он поднялся и, не взирая на мое предупреждение в виде укоряющего взгляда, сболтнул:
       – А давайте возьмем Сингу, чтобы сократить сроки твоего правления?
       – Я обращался ко всем, – заметил Вайзерон, задержав, выжидающий взгляд на моей подруге. – Что скажешь, Синга? Ты готова побороться за то, что не должно существовать в качестве единичного мнения?
       Синга улыбнулась, упустив чашку на стол и упершись крыльями в пол, что могло вполне сойти за положительный ответ. Особого энтузиазма в ее улыбке не наблюдалось; похоже, она прекрасно осознавала, какие трудности ждут ее, меня, Лавера – всех нас, когда она совершит попытки перевернуть представление об истинности укоренившийся и захвативший тысячи умов веры. Да и как можно сказать, свято веровавшему в Матерь как в неиссякаемый источник любви и природного процветания, что о зле, подлости и лжи нам также известно от нее? Представить только!
       – Я должна спросить, Вайзерон, – почтенно осведомилась она, – нужно ли это континенту сейчас, когда ему грозит раскол?
       Вайзерон с достоинством поднялся. Теперь я не видела в усатом интеллектуале осведомленного друга, готового поддержать растянутой рассудительностью. Перевоплощение в Отца континента при его размерах да и внешнем виде далось ему не легко. Он не стремился своим важным видом донести до нас, что горд получить эту должность. Скорее, Вайзерон попытался прикрыться нелепой помпезностью как щитом, который укрыл бы его уязвимые места, одними из которых являются крайне притупленные качества лидера. Как же он сможет вести за собой континент, если привычка, что к его советам и замечаниям прислушиваются, а не следуют им, давно превратилась в дело всей жизни? Но вот только с чего он решил, что среди нас найдется лидер? Я? Матерь меня сохрани! Любую возможность покрасоваться, поважничать и возложения каких-либо обязательств на других я воспринимаю как развлечение, потеху и детскую шалость. О каких лидерских качествах тут говорить? Тогда, быть может, Лавер? Ему вовсе неприятно, когда без колебаний, без сомнений принимают его сторону. Пожалуй, бессмысленных споров он также сторонится. Но если он услышит безукоризненное, раболепное "да", то вовсе постарается удалиться на приемлемое расстояние. И я не утрировала. Моими незамысловатыми и слишком смелыми словами его можно было охарактеризовать как кого-то среднего между мной и Вайзероном. Только стоит учитывать тот факт, что между мной и Вайзероном нет ничего общего. А значит, разрыв просто чудовищный. По этой причине Лавер еще долго будет не только искренне мною любим, но и интересен мне. Кто еще остается? Лиссис? Я недостаточно хорошо ее знаю. У меня не поворачивается язык, чтобы говорить как о ней как о ветреной драконице с вялыми амбициями художницы, коей являюсь я. Но как о существе, за которой выстроится многомилевая вереница единомышленников, мне также не хочется думать. Даже если я ошибаюсь, и Лиссис заслуживает пост первой драконицы континента, то зачем Вайзерону просить помощи у нас? Остается Синга, от смелых заявлений которой континент очень скоро попросит Вайзерона уйти раньше срока. Неужели он рискнет должностью покойного властелина Мирдала?
       Вайзерон обвел нас дружеским взглядом, немного, совсем чуть-чуть задержавшись на мне.
       – Я не прошу дать ответ сегодня, друзья. Я буду рад услышать его завтра, послезавтра или через несколько сезонов, когда вы будете действительно готовы. Властелин Мирдал доверял мне, прислушивался ко мне и нуждался во мне, потому что строить, как Храм, положительную репутацию и поддерживать ее подобающий вид в одиночку очень сложно. – Он опустился на хвост и теплота в его глазах в миг растворилась. – "Скупой платит дважды не из-за глупости, а упрямства", – сказал властелин Мирдал, прежде чем закрыл глаза. Теперь я понимаю, что он имел в виду. Одиннадцать сроков, семь из которых были последовательными, он обходился без помощи советников и довольствовался редкими собраниями властелинов Земель. Но свою ошибку осознал лишь на двенадцатом сроке. Он сожалел об этом. Я видел в его глазах это признание. А закрывая их, он улыбнулся мне. – Вайзерон резко, почти вызывающе поднял посуровевший взгляд. – И я пообещал, что не подведу его.