Круговой маршрут. Посвящается эпохе 90 -х годов

        Кандидат сантехнических наук и по совместительству представитель малого  бизнеса, некто Иван Кузьмич Плюев, шёл по Садово- Каретной  слегка навеселе и шатаясь, вдохновенно пел, разбрызгивая слюни на проходящих мимо граждан. Ознакомив окружающее себя пространство почти со всем репертуаром советской и современной классики, от «Катюши», до «Ты отказала мне  ва раза», Кузьмич добрался до троллейбусной остановки. Рядом с ним ковыляла Манька с большой Елоховской – его боевая подруга и муза, битая им неоднократно по причине не столько ревности, сколько из практичности: на всякий случай.
          Вот и сейчас, под глазом у неё красовался здоровенный синяк, синебуромалинового цвета. Это был знак, что сегодня месье Плюев явно встал не с той ноги, особенно если учитывать тот факт, что он ешё  не ложился. Всю ночь они  с Манькой пили без просыху и задремали, так и не добравшись до дивана. Он - в прихожей на кошачьем коврике, она в ванной комнате под умывальником.
      К утру, оба они отправились на рынок, у Кузьмича там был свой бизнес: он торговал вениками и мочалками для бани. День на этот раз сложился крайне неудачно, торговля не шла, на Кузьмича наехали, требуя процент от выручки местные «братки». Вдобавок ко всему, соседская кошка нагадила в его ботинки, и в коммуналке был отключён телефон за неуплату межгорода. После долгих препирательств с соседями и выяснений, какая сволочь звонила в Душанбе, наговорив на сумму, за которую можно было купить все веники в России и ещё две бутылки водки, Кузьмич с Манькой вышли, громко хлопнув дверью. И ладно бы этот Душанбе! Кузьмич, слава Богу, за телефон не платил и дальше платить не собирался: пусть Мамиконяны платят, небось их штучки, а то он не знает, что этот Душанбе, мать их, - столица Татарстана, уж чего-чего, а пять классов школы он закончил, грамотный!
          А вот кошка, пакость такая, испортила настроение окончательно: на любимых ботинках красовалась зловонная жижа бежевого цвета. И это не было случайностью, это был злонамеренный акт, совершённый мерзкой зверюгой исключительно из её природной вредности, и к нему, Кузьмичу, полного презрения.
С кошкой у Плюева уже давно были свои счёты, они платили друг другу взаимной ненавистью с самого первого дня их с Манькой вселения в коммуналку. После того, как было отмечено новоселье, эта рыжая  дрянь проникла на кухню и сожрала его  кильки в томате, неблагоразумно оставленные на столе. Сидя на этом самом столе, она доела кильки у него на глазах, икнула и сыто облизнулась. Возмутительнее всего было то, что
гром небесный не поразил гадину, и у неё не случился заворот кишок, - кошка была до всего привычная и употребляла в пищу всё, что угодно.
     Пылая праведным гневом, бывший сантехник швырнул в неё тем, что попалось под руку: соседской кастрюлей с горячим борщом, вызвав бурную реакцию, сначала со стороны соседей по коммуналке, затем соседей по подъезду, по двору, по всему району, милиции, и, наконец, представителей общества защиты животных. Кошка издавала такие звуки, что даже сосед- паралитик, живущий сверху, не встававший с кресла двадцать лет, через пять минут уже стучал ногами в их дверь.
-  Сволочи!-  орал  бывший  паралитик, влетев  на  кухню, -  в  три часа  ночи  людям  спать  не  даёте!
- Смотри-ка, вылечился! - удивился кто-то из  соседей, на что предприимчивый Кузьмич заметил: «Кончай орать, а то я тебе эту… с борщом на голову кину, пускай она тебе заодно и мозги вылечит!»
 Вылечить мозги не удалось: в дело вмешался представитель общества зашиты животных, сказав, что если животное тронут хоть пальцем, то всех их ожидает Страсбургский суд или черепно-мозговая травма в институте Склифасовского. В конечном итоге, кошку отмыли, и все разошлись по комнатам, но с того самого дня, Кузьмич не ждал от неё ничего хорошего. Та, в свою очередь, его никогда не разочаровывала, однако на этот раз результат превзошел все ожидания.
       И вот, после неудачного трудового дня, зайдя в магазин неподалёку, они с Манькой затоварились, взяв поллитровочки и пару бутылок пива.
 Тянуть нестали, оприходовали прямо на скамье, напротив, возле двух поникших берёзок. Короче, культурно отдохнули на природе. Березки бесшумно покачивались из стороны в сторону, точно говорили: «Эх, люди- люди! Что же вы творите?!»
      Собравшись домой, сладкая парочка ещё где-то с час гуляла по вечерней Москве, распугивая по дороге зазевавшихся прохожих. Дойдя до троллейбусной остановки, они продолжали петь. Манька, зная характер своего сожителя, скромненько держалась в сторонке, в руках у неё была большая сумка, из которой торчали злополучные веники.
    -  Эх, на горе-е-е-е…. Наа гореньки-и-и…..-  нежно булькало у неё из горла, это был крик её души, никем не понятой, загадочной и, даже ей, Маньке, не известной. Пока подруга тянула «жалистную», Кузьмич грубо, по мужски рубил каждый слог: «… И раз, и два и три, Маруся, тебе я шлю привет!»
      Дуэт этих двоих вызывал у людей искреннее желание набить им морду, но сделать это никто не решался. Наконец, прикатил затасканный как любимая шляпа пенсионера, хотя и не очень набитый, троллейбус. Парочка поднялась по лестнице наверх и вошла внутрь. Дыхнув в толпу перегаром, они расчистили себе место.
         В  троллейбусе у Кузьмича настроение испортилось ещё больше, ему не нравилось здесь абсолютно всё. Обстановка была какая-то недоброжелательная, народ злобный, поговорить по душам не с кем. Один мужик в белом плаще, когда Кузьмич решил, было, поделиться сокровенным, и схватил его за рукав, резко одёрнул руку, нервно вытирая плащ. Обидевшись, Кузьмич снова громко запел, изливая душу в протяжной русской песне, но почему-то никто слушать не хотел про то, как  «…ходила Дуняша рубашки стирати… ». Сантехнику было в принципе наплевать на эти интеллигентские физиономии, он никогда не скрывал своих народных корней, но когда все начали коситься на Маньку с вениками, его задело за живое.
           Конечно, вид у неё был не парадный, плохонький, скажем, был её вид: розовое платьишко в синий горошек, доставшееся ей от бабушки сидело не ахти, открывая взорам окружающих тощенькие белые ножки в чёрных резиновых сапогах. Искусственная  шубка, под бурого медведя, была небрежно накинута на плечи, на которые опускались редкие локоны волос неопределённого цвета, три дня как немытые, не говоря уже о фингале, ярким пятном красовавшемся на красном Манькином лице. И что? Разве это повод пялиться на человека, который, как все, ездит в транспорте после напряженного трудового дня?
    Кузьмича возмущали неприязненные взгляды на его вторую половину. Пристально оглядев всех, кто ещё пулей не вылетел из троллейбуса, он задал вопрос, на который нельзя было ответить уклончиво.
- Я кто?
Ответа не последовало, и сантехник повторил.
- Я кто по- вашему, человек или полкило … ? – употребив нехорошее слово, он почувствовал, как на душе сразу стало легче.
- Мне что, уже нельзя в транспорт  войти? Конечно, у меня белого плаща нет, и галстучек на шее не  висит!
          Мужчина в белом плаще поспешно направился в конец салона. Сидящие пассажиры смущенно отвернулись к окнам. Но Кузьмич не имел привычки уходить от проблемы, он её предпочитал решать, и потому продолжил:
- Как веники покупать, так все к Кузьмичу, хрен с батоном! А как Кузьмичу в транспорт войти, так накося выкуси?!
        Народ безмолвствовал, а новоявленный Цицерон стоял, подбоченясь в ожидании. Сантехника разобрало, горячая пролетарская кровь ударила ему в голову.
        -  Ишь - ты, молчат все! Физиономия моя им видите - ли, не нравится! А вот на рынок ко мне придёте, а я вам вместо веника – фиг с маслом!
В это время Манька, увидев освободившееся место, кинулась вглубь салона и причесала своими вениками всех сидящих пассажиров. Интеллигентного вида пенсионер, получивший прямо в глаз, со съехавшим на ухо беретом, не выдержал подобной уборки.
            - Вы бы, дамочка, поаккуратней, смотреть надо, что делаете!
 В ответ на «дамочку» Манька, приподняв левую бровь, прищурила правый глаз.
            -   А ты сидел, и сиди себе! А то я сейчас тебе ещё добавлю!
Ты на чьём труде живешь, олигарх хренов? Ты на моём труде живешь, на труде у народа! Разворовали, блин, всю Россию и ещё рот раскрывают!
           -  Что, правда разворовали? - с усмешкой спросил новоявленный  олигарх, - и кто же? Может быть они мне, наконец-то выплатят  пенсию?
          -  Да на тебе пахать и пахать!-  рявкнула  Манька, Место, на которое она имела виды уже было занято мамашей с ребёнком. Троллейбус дернуло, и, пошатнувшись, муза сантехика плюхнулась к «олигарху» на колени.
          - Рад, что вы оценили мои физические возможности, только с меня лучше встать! - снова вежливо произнёс симпатичный пенсионер.
         - И желательно сделать это немедленно! - добавила сидящая рядом молодая женщина в элегантном светлом костюме.
Обратив внимание на эту «фифу», Манька ответила ей сочным матом, однако вшивая интеллигенточка, даже не моргнув глазом, схватила её за грудки и вышвырнула на пол. Кто-то из пассажиров громко охнул. Сидящая неподалёку пожилая дама с укоризной спросила: «Ну, зачем же Вы так?»
            Фифа, оказавшаяся женой «олигарха», пристально посмотрела в ответ и сказала: «А вы хотите, чтобы они и им подобные сели нам ещё и на шею? Так это уже один раз произошло в 1917 году».
    Разъярённый Кузьмич пошел было разбираться, но тут пенсионер с женой встали. Увидев выражение их лиц и мускулистые плечи «олигарха», сантехник  заметно поостыл. Его тут же сковала какая-то вялость в членах, и он решил не лезть на рожон. Семейная пара с достоинством вышла из троллейбуса.
        Иван чувствовал себя, как оплёванный. Именно в этот момент он понял, каким образом революционеры в своё время распознавали классового врага.
           Это ж надо! Какие-то биологи-ботаники недоделанные ходят королями по его, сантехника, родной земле, и хоть бы хны!
   В этот момент  нова дёрнуло, и Кузьмич, собравшись схватиться за поручень, вместо этого въехал по физиономии тому самому пижону в белом плаще.
      - Хулиган! - заорал слабонервный пижон, - Вы мне очки разбили, Вы за это ответите!
      И сантехник ответил, причём сказал всё, что думал о событиях в стране и  роли интеллигенции в истории. Напоследок же добавил: «Нечего на себя очки напяливать! Здесь тебе не академия, тоже мне, умный нашёлся!», и, торжествуя, направился к Маньке, которая теперь уже с гордостью смотрела на свою вторую половину.
        Умник в плаще, но уже без очков, плюнув на всё, вышел на ближайшей остановке. Он понял, что лучше промолчать, иначе будут бить, поскольку самых умных в этой стране, как правило, бьют первыми, их же во всём и обвиняя. А Кузьмич снова запел, и в голосе его ощущалось торжество победы, однако долго радоваться ему не дали.
          Здоровенный детина, который до того сидел спокойно, вдруг не выдержал и попросил: «Заткнись, а?»
От  удивления Кузьмич икнул.
- Не понял… Ты чё, мужик?
- Не  понял? Сейчас  поймёшь! -  сказал  тот,  и  шея Кузьмича ощутила на себе охват  руки. «Боксёр, наверно!» - подумал сантехник и икнул.
Затем снова икнул, потом ещё и ещё раз. Из принципа! И икал до тех пор, пока волосатая рука не швырнула его в сторону.
- Запоёшь ещё раз, убью! - прошелестело в левом ухе. Плюев предложил: «Если песни мои не нравятся, так я стихи почитать могу!...  Серпастый и молоткастый советский паспорт! Вот…»
     Но дочитать не успел, от глухого удара хлипкое тело, отравленное алкоголем, повалилось на пол. Пытаясь подняться, он ухватился за ноги какой-то студенточки со скрипочкой, однако неземное создание, отпихнув  его, напоследок покрыло сантехника таким матом, что тот зажмурился и вжал голову в плечи. У старушки сидящей сзади, отчаянно заскулил пекинес.
    На следующей остановке почти все вышли, и, оглядев просторный салон, Кузьмич вдруг увидел только что вошедшего тощего мужичонку в потертых серых штанах.
-  Митрич! - обрадованно завопил  он, - Мать твою, какими судьбами!?
  Митрич , хлюпая сизым носом, уставился на дружка, будучи не готовым к неожиданной радости. На прошлой неделе он одолжил у Кузьмича «до завтра» червонец, теперь же его мучила неопределённость опохмела. В тайной надежде, что у приятеля найдётся поллитровочка, он пошел навстречу, и вскоре две измождённых души слились в объятиях.
 -  Слышь, Кузьмич, ты мне червонец недавно одолжил, так ты не думай, я всё помню! Только трудности у меня сейчас, ты не одолжишь мне пятерку, и я  буду должен тебе пятнарик, а?
 Кузьмича резко потянуло сменить тему:
    -  А я тут с рынка еду, торговля, блин, ни … в какую!
   -  Так как насчёт пятерки, брат?
    -  А это Маня, жена моя. Мань, поздоровкайся с человеком, мы с ним, аж с детского сада, можно сказать в один горшок писали.
Манька чуть заметно кивнула головой. Уж что- что, а в выпивке лишних она не любила.
      -  А ты сейчас куда? - заботливо спросил Митрич, предполагая, что раз им с Кузьмичом по пути, то не грех посидеть вместе, да пропустить бутылочку.
       -  Как куда, ты что забыл? На Каретный мне.
    Кто-то из пассажиров с тайным злорадством сообщил: «Так Каретный проехали уже!»
    -  Как проехали?
 -  А так, проехали, сейчас конечная  будет.
Митрич обнадёжил дружка: « Да ты что, не помнишь, что - ли? Он же сейчас круг даст и обратно! Как раз в твою сторону, да и мне туда же.
    - Ээээх! - расправил плечи Кузьмич, - а давай по второму кругу, гулять, так гулять! Всё равно день ни к  чёрту!


                *   *   *
      Уже было одиннадцать часов вечера, когда опустевший троллейбус давал очередной круг. На полу в салоне сидело трое. На плече у Кузьмича покоилась голова крепко спящей Маньки, которая уже не слышала слаженный суровый мужской дуэт.
      «Ты отказала мне два раза…» - лились звуки песни. Теперь уже сантехнику никто не мешал, душа его взлетала к небу, а грешное тело покачивалось в такт качающейся земле. Он пел с мыслями о светлом будущем: о том, как он придёт домой и  ляжет на диван, а Манька подаст ему горячую яичницу, что в один прекрасный день он схватит эту, паскуду, кошку и выкинет её на помойку, а Мамиконянам, буржуям хреновым даст всем пинка под зад. В коммуналке, наконец-то включат телефон, и заживут они с Манькой долго и счастливо.
        Кузьмич сидел, распевая песни, и в кои-то веки чувствовал себя  человеком.