0. 0

(Ночная фантасмагория)

0 часов 0 минут. Он задумчиво взглянул на часы по привычке и вновь протёр пивные стаканы. И то, и другое — не нужно, просто по привычке... Говорят, на земле уже нет белых пятен. Люди слишком много говорят о том, чего не знают. Те же, кто знает, предпочитают молчать. Так и он, протирая свои никому не нужные стаканы у барной стойки, думал как раз об этом, о белом пятне. Сам он как раз работал в эпицентре такого вот белого пятна — месте, куда почему-то не приходят люди. Напитки, никому не нужные, пылятся на полке. Хотя... почему же никому не нужные? Привычным жестом он снял с полки початую бутыль и нацедил себе в стакан немного Уникума. Задумчиво взглянул на ледяные рельефы и таинственные темные озёра в стакане... Вот тоже terra incognita, почему нет? Только ли оттого, что существование её скоротечно? Впрочем, ничто не уходит в пустоту: так и алкоголь, скатываясь лавиной в пустоту человеческой утробы, вновь воссоздаёт дымные ландшафты: города, страны, и людей... но уже в воображении человека. Таким образом, можно сказать, человеческая утроба — это чистилище, в которой происходит чудесное: перевоплощение алкоголя, обретение напитком собственной астральной формы...
- Ты снова думаешь об алкоголе... молчи, не говори, я знаю... - раздался от дальнего окна усталый хрипловатый голос.
Вместо того, чтобы ответить, он вновь смотрит на часы — так и есть, 0 часов 0 минут — и моет стакан. Дурацкая привычка, смотреть на часы, когда нервничаешь... Тихий скрип кресла в темноте и точечно-острые шаги, лёгкие, целеустремленные, оскорбительные.  Заслышав дробь этих шагов, он всегда смотрел на часы, словно бы безуспешно пытаясь отсрочить появление молодой рассерженной женщины, которая за нарисованной улыбкой  едва скрывает досаду.
- Астральный мир, измерение звёзд... теперь, будучи здесь, я в это не верю, теперь я точно знаю, что это мечты: ничего не меняется, каждый остаётся при своём. Вот я по-прежнему возле тебя, а ты по-прежнему созерцаешь мир через призму.
Она входит в круг света, взбирается на высокий барный стул, и смотрит бармену прямо в глаза насмешливо-кофейным колючим взором.
Раздаётся тихий звук, словно бы шажок часовых лапок. Он бросает взгляд на часы — с надеждой — но напрасно, 0 часов 0 минут. Всё понятно, это снова она. Играет со спичками, её обычный здешний номер. Своеобразная бессмысленная традиция, как и его — протирать стаканы. Теперь, увы лишь подобными традициями они здесь и живут — двое потерянных в снежном междумирье. Она же тем временем чиркает спичкой, наблюдает за пламенным птенцом растущим на деревянной жерди, неосторожно садит себе на руку, обжигает пальцы, кидает останки феникса на пол. Зажигает следующую.
- Впрочем, нет... - После нескольких спичек добавляет она. - В твоём случае эволюция пошла дальше: раньше ты любовался миром через призму своих фантазий, теперь же — любуешься миром своих фантазий через призму выпивки. Думаю, из нас двоих именно ты постиг смысл астрала. Теперь ты — астралопитек! Браво! - Глухо хлопает в ладоши в шёлковых перчатках, некогда изысканных, теперь же подточенных огнём.
Он ненавязчиво касается её руки сквозь подпалину и спрашивает осторожно:
- Ты почему такая колкая? Раньше ты такой не была. Хотя бы не постоянно. Тебе налить?
Она качает головой, и, едва повернувшись к нему, устало отвечает:
- Да потому что моя мечта сбылась: я в замкнутом пространстве наедине с тобой навечно. И теперь, когда мне не от чего тебя защищать, когда нам не перед кем с тобой играть, мой мир сжался до макового зерна, мне стало жутко тесно с тобой и твоим огромным миром в этой комнате. И я даже не знаю, что лучше мне сделать: научиться любить тебя заново или же попытаться исчезнуть за пределы нашего пространства в пустоту. Я боюсь тебя, быть раздавленной твоей пустотой, так же, как и боюсь той безразличной ночи за нашей дверью...
- Что ж, выбор за тобой, - пожимает плечами он и включает старый побитый временем радиоприёмник. Из покашливающих колонок звучит неправдоподобно задорный в душной атмосфере потерянного бара «Jailhouse Rock».
Она спрыгивает с высокого стула, хватает свои спички, уверенно, будто ковбой из дешёвого вестерна, шагает к двери. Натягиваются невидимые струны между двоими, натягиваются, едва не лопаясь, звеня от напряжения... Внезапно женщина, словно марионетка, разворачивается — нерешительно идёт вспять... Шаг, ещё один. И вдруг вновь, также бессловесно и безнадежно, как и прежде, не глядя на звенящего стаканами бармена, вновь разворачивается лицом к двери, и вновь готовится выйти в ночь. И снова — спиной к двери — и снова осторожный, детский, виноватый шаг к нему. Нет, снова яростно качает головой с летящими порохом кудрями, снова расправляет плечи, да так, словно за ними два тяжёлых давящих крыла, и снова с прежней решимостью направляется к двери... так она и мечется, и ему, парящему в алкогольном фимиаме и ритме музыки, кажется, что она танцует  как пойманный в банку мотылёк.
Песня заканчивается. Она вновь садится за ближайший столик. И смотрит на него из-под налипших на лицо кудрей: с любовью, с ненавистью ли, не понять. Он не смотрит на неё, он следит за часами. 0 часов 0 минут, как и прежде.   

***

В один из следующих раз, когда в 0:0 заиграл «Jailhouse Rock», она всё-таки ушла. Он, как обычно, протирал стаканы, а когда обернулся, в помещении, кроме него, никого не было. Одна только неприкаянная ночь ломилась в распахнутую дверь.

***

Она шла по улице, совсем одна в густом снегопаде, распинывая в стороны пенистые комья снега.
- Ну что за балбес! - Думала она, потирая замёрзшие ладони. - Неужели не ясно, что если я убегаю, мне не всё равно! Мог ведь хоть окликнуть для приличия...
Будь мне всё равно, я бы не убегала вот так отчаянно в ночь, с горящими, как самолётные турбины, глазами... Когда мне всё равно, я не убегаю вот так. Я безразлично сижу рядом с пустым остывшим сердцем и таким же безнадёжно пустым взглядом. Я курю невидимую траву фантазий, я не борюсь за права и справедливость. Пока я борюсь, ну, или договариваюсь, короче, хоть как-то дёргаюсь — значит, я ему верю. Если не верю, притворяюсь дохлой. Всё просто.
Так вот, а дальше наступает развязка: как только он привыкнет к тому, что я окончательно сдохла, не тыркает и не трогает, просто почтительно обходит мимо, будто мавзолей, я внезапно оживаю, бесстрастно прошу вот теперь считать меня мёртвой и так же бесстрастно в первую подвернувшуюся дырку в стене выхожу. Если дырки нет и стена заколочена, я думаю, что стена — это яблоко, и прогрызаю в яблоке дыру. После чего гибким червем просачиваюсь наружу.
Но с ним всё совсем не так просто, - продолжала она думать по пути непонятно куда и зачем. - Я думала, что сдохла. А теперь иду и чувствую, что живая. Иду вот, и понимаю, что ненавижу его, иду, и в каждой снежной голове вижу его — и пинаю, что есть дури — вот тебе! Держи плюшку! На тебе!.. В прах. А потом потираю руки, вспоминаю его голос, улыбку... чувствую, как зябнут пальцы на руках и на ногах. Чувствую, что устала так, что сейчас бы села на эту заснеженную дорогу, и не вставала. И пусть бы снег мне сыпался за шиворот, и снегири в волосах вили гнезда...
Но было бы вот что здорово: если бы он вдруг случайно оказался здесь, сел на дорогу прямо передо мной, и держал мои руки в тепле...
Обернулась. Но повсюду лишь иссиня-серое ночное небо в белых холодных хлопьях, и ни следа выброшенного у дороги бара.
Она тяжело вздохнула и достала из-за пазухи неполный коробок длинных спичек для камина. Сказать по правде, она ушла не только и не столько из-за него, сколько из-за этих самых спичек: ей очень хотелось научиться играть с ними, как он играл. Только вот у неё никогда не получалось. А он в ответ только пожимал плечами и говорил: ты сама должна. Вначале это «ты сама» здорово брало на «слабо», и она отдавала спичечному огоньку всю душу — лишь бы не погас, лишь бы вырос, лишь бы явился из него радужный джинн или цветная повозка! И порой у неё получалось что-то — но всё какие-то мелочи: до звёздочка, то цветок, то, стыдно сказать, монетка в десять центов... Перед ним же разворачивались панорамы, а она была только зрителем в его прекрасном мире — вечно восхищенным, вечно верным, вечно пьяным — его душой, его иллюзиями.
Сейчас иллюзорный мир, словно снег, рассыпался, как только уверенным пинком она распахнула хлипкую дверь. Теперь-то она узнает, чего стоит. Здесь, за закрытой дверью его тёплого мира за спиной. В темноте. С «позаимствованными» у него спичками.
Она чиркнула одной, прикрывая живую искорку ладошкой.
Для начала осветим этот путь...
И, сосредоточившись на огоньке, представила, что держит в руке не спичку, а свечку... Нет! Факел!
И спичка, подпитанная травой фантазии, выросла и запылала ясно и радужно, словно сказочный факел.

***

Огня никогда не бывает много. Во всяком случае, существу с пустотой вместо сердца. А потому она, не задумываясь о том, что же будет дальше, жгла - спичку за спичкой - свое ворованное богатство. И вот, однажды, воспылав страстью к огненным птенцам, спрятала одного из них от стужи в собственных растрепанных кудрях.
Это было очень красиво, она наконец-то сделала в своей жизни что-то свое, по-настоящему необычное - стала живым факелом. Она бежала, раскинув руки, и кричала, ныряла в пушистый снег, каталась в нем, словно буйный жеребец с огнистой гривой. Но птица, выпущенная на волю, не унималась, она раскидывала с каждым мигом трепещущие огненные крылья все шире и шире, она стремилась куда-то ввысь, в черное, усыпанное безразличным снежным пеплом небо. Обхватив горячими лапами хрупкую шею, словно ветвь, уносила птица-хаос охваченную огнем воровку за собой в небо, прочь от безразличной холодной земли, скованной вечной зимой, полярной ночью чувств без конца и начала...
Улетая прочь, виновница взглянула на брошенный пятачок пространства, когда-то бывший родным. Ей показалось, что там внизу стоит потерянный бар, а возле него её вечный "Уникум" с бокалом недопитого "мира" в руке. Глядя сверху, она узнает, но не может вспомнить, оживить в себе это место, потому что там её больше нет. Вместо нее - снег по ветру, словно пепел, и огромная комета на горизонте, глубокая задумчивость неизвестного Ангела, тоже украденная с какого-то давнего полотна, из какой-то старой истории... Ей казалось, она вот так уже горела однажды. Впрочем, не все ли равно что было когда-то? Теперь она пеплом скидывала вниз обрывки себя и становилось новым существом - Кометой, летящей, вопреки тирании гравитации, не к земле, а прочь - домой, в неизвестность...
Глядя наверх, он ловил снежинки с запахом дыма в бокал. Задумчиво присев прямо на снег возле бара, укутавшись в волнистые черные пряди, словно в плащ, он продолжал молчаливо размышлять о своем...
- Восходящая комета - добрый знак. Солнце вернется в город на горе, весна придет скорее.