Ловушка

                Дмитрию К.
Она склонилась над унитазом: её не то чтобы тошнило, а немного мутило, но в какой-то момент показалось, что вот-вот скудный непереваренный завтрак метнётся из желудка в горло. Ей даже почудилось, что где-то на корне языка появился тошнотворный сам по себе, кислый привкус. Но нет, стоило ей увидеть нутро не очень чистого толчка, как головокружение слегка усилилось, а тошнота, против всякой логики почти полностью отпустила. Она сплюнула вязкую белую слюну, распрямилась, и слегка пошатнувшись, вышла из кабинки к зеркалу. Посмотрела на часы. Что-то рановато сегодня накрыло. Ничего. Сейчас организм возьмет себя в руки, все физические проявления уйдут вглубь. До поры. Она сбрызнула лицо водой, прополоскала рот, подкрасила губы, и как ни в чем не бывало, вышла из туалета.
Это был обычный рабочий день. Все вокруг неё жили своей жизнью. Работали, бегали курить на лестницу первого этажа, заваривали себе кофе, болтали друг с другом, и по телефону. Кто-то даже красил ногти и слушал радио. Дружный коллектив в перерывах между этими полезными и увлекательными занятиями успевал трудиться. Она тоже. Работала. Не красила ногтей, курить ходила редко, чай пила только за своим рабочим столом, не трещала с другими кумушками, не слушала музыки, не отвлекалась, не обедала. Казалось, работа у неё идёт напряженно и дается ей не то чтобы трудно, а как-то на преодолении чего-то внутреннего, сильного и важного. Но этого никто не видел. Никто не замечал, что у неё пуще обычного сохнет кожа, стали более заметными первые морщины, глаза сухие, красные. И голос становится всё тише и глуше. Что-то трудноописумое, труднолокализуемое в самой сердцевине, весь день росло в ней и набирало силы. Как и вчера, как и позавчера. Последние дни проходили все, как один по единому сценарию. Но день ото дня это что-то становилось всё мощнее. Происходило невидимое глазу развитие. И всё равно, ей удавалось скрывать. Временами она вспоминала, каким треплом была в детстве. Как трудно ей бывало удержать язык за зубами, как важно было делиться своими чувствами и переживаниями. И удивлялась сама, какой скрытной стала. Как научилась молчать и носить в себе столько тайн. Точнее одну. Но совершенно грандиозную. И страшную. Тайну её Длинного Пути. Пути, который, кажется, наконец-то заканчивался. Но она об этом еще не знала. Только чувствовала. Да только сама не могла понять, что ощущает. И склоняясь по утрам над унитазом, спрашивала сама себя: «что происходит»?!      
Часа за два до конца рабочего дня она неторопливо встала со своего места и заварила себе горячего крепкого мате.  Вообще-то, она любила зелёный чай, а этот терпкий бодрящий травяной напиток пила только в дни небывалой усталости, осенней хандры, внеочередного гнева начальства или другие трудные минуты. Последнее время мате бывал в её чашке каждый день.
Присев, она взяла ежедневник и начала читать список запланированного на сегодня, который привыкла небрежно называть «тудейка». Что-то вычеркнула, что-то подчеркнула, напротив каких-то пунктов поставила плюсики, а где-то галочки, словно говоря самой себе, что в течение дня жизнь вносит свои коррективы в наши планы. Обведя в неровный овал последний пункт в этом списке, взялась за написание тудейки на завтра. Писала подробно, но просто, нарочито медленно. Заглядывала то в бумаги, то в компьютер, что-то сверяя. Периодически замирала на несколько секунд в глубокой задумчивости. Выходила из ступора, не вздрагивая, как – то плавно, спокойно. И продолжала размеренную деятельность, не обращая внимания на окружающих, а окружающие не замечали её.
Тем временем одни коллеги шустрее забегали по комнате, что-то судорожно доделывая, другие, напротив, расслаблялись и расхаживали с кружками и печеньем в руках за пределами столовой. Что-то неуловимо поменялось в самой атмосфере, в воздухе. Чувствовалось приближение конца рабочего дня.
Ровно без пяти группка девушек, подрагивая от нетерпения в едином порыве, стояла в дверях. Комната уже казалось утратившей жизнь. И только она восседала за своим столом у окна, что-то считая на стареньком калькуляторе.  Её, конечно, вежливо, но с нетерпением в голосе позвали, и даже предложили подождать, при условии, что она соберётся быстро. Но она так же вежливо отказалась, придумав правдоподобную отговорку. И  просила себя не ждать.  Кто-то не смог сдержать выдох облегчения, и группка удалилась. Еще несколько минут, и здание практически полностью опустело. Стало тихо. Она просидела, не двигаясь, словно древняя статуя, несколько секунд, погружаясь в свои мысли и чувства, ощущая тревогу всей кожей. Затем, посмотрела на часы, и стала себя торопить: ведь скоро придёт уборщица. Почему ей не хотелось пересекаться с пожилой малообразованной, но вежливой и старательной буряткой, она не знала сама. Хотя, наверное, ответ был прост. Она вообще никого не хотела видеть. Ни с кем не хотела говорить. Лишнее «здравствуйте» стало бы для неё пыткой.
Она торопливо помыла кружку, переобулась, оделась, вышла на лестницу. Там пахло сыростью и «курилкой». Ей пришлось сосчитать до семи, прежде, чем она смогла наступить на верхнюю ступеньку. Самой не верилось, что уже пора.
Спускаясь, она физически ощутила, в области желудка то странное чувство, которое англичане называют бабочками в животе. И чем ближе она подходила к главному выходу, тем сильнее что–то шевелилось внутри неё. Встал ком  в горле. Ожидание, тянущее, как несильная, но нудная головная боль, фонившее где-то на заднем плане весь день, начало постепенно маленькими шажками усиливаться. Ей захотелось одновременно, и замедлить движение, и ускориться. Ведь еще не поздно, броситься назад, дождаться пожилую бурятку, выпить с ней чаю, вместе выйти с работы, слушая, как она звенит ключами. Вдвоём дойти до остановки. Сесть в автобус, забиться в самый укромный угол, выйти рядом с домом. Добежать до подъезда за семь минут. А можно сделать еще лучше. Можно побежать. Сейчас. По лестнице. На улицу. Быстро. Поймать такси, подъехать к самому дому… Но она не сделала ни того, ни другого.
Наконец настал этот момент. Она замерла на небольшом пяточке, у входной двери. Где все курят, и, кажется, дым еще стоит плотной завесой над старой пепельницей. И её собственный окурок, торчит ярко красным следом губной помады в горке рыжих фильтров. Вот она, невольно прикрыв глаза, коснулась дверной ручки, которая почему-то врезалась в её сознание. Холодная, жесткая, неодушевлённая. Как жаль, что этот маленький кусок металла нельзя согреть своим живым теплом. В неё невозможно вдохнуть свою жизнь. Вложить свою душу. Сообщить ей свои переживания.
Она напрягла мышцы, толкнула дверь, в появившийся зазор между дверью и косяком, ворвался свежий воздух и солнечный свет. Маленькая щелка разверзлась. И она сделала шаг на улицу. Тяжёлая входная дверь предательски громко хлопнул за спиной. Совсем рядом. Она не вздрогнула. И даже не замешкалась на крыльце. Хотя казалось, что она еще чувствует спиной эту дверь, её суровую прочность, близость защиты, которую даёт замкнутость бетонной коробки здания. Ей хотелось обернуться, посмотреть на своё былое укрытие, затем - начать вертеть головой, глядеть по сторонам, цепляясь взглядом за неприметные тени, углы и кусты. Но, устремляя взгляд исключительно перед собой, она пошла прочь.
Она не знала, что в этот момент из подсобки под лестницей вышла уборщица. Проходя мимо входной двери, пожилая бурятка, сама не зная зачем, дотронулась до ручки морщинистой рукой и удивилась тому, каким теплым и даже удивительно живым оказался этот привычный и обыденный предмет.   
Тем временем она шла по огороженной территории к калитке, с ровной спиной и гордо поднятой головой, как пьяная «в дрова», которой нужно казаться трезвой хотя бы издалека. Она не видела его, но знала, что он где-то здесь, может быть совсем близко, скорее всего, уже увидел её, или почуял. Он же хищник. И, как всякий хищник, он, конечно же, нашёл удобное место, чтобы прекрасно видеть крыльцо со входом. Ей даже казалось, что он нашёл укрытие с подветренный стороны, чтобы ветер нёс ему её запах, а его собственный уносил в сторону. Ей представился  крупный, жилистый и поджарый черный волк с большими белыми клыками, сидящий где-то в кустах и сосредоточенно нюхающий воздух.
И вот она выходит за калитку. Всё! Прощай территория работы. 
Ей показалось, что она слышит его шаги. Хотя, она знала, что это не возможно: он слишком осторожен, чтобы подойти так близко. И даже нет. Не в этом дело. Как всякий хищник, он ходит бесшумно, его невозможно услышать, будь он хоть в полуметре от тебя.
Но она не слышала их, она чувствовала. Его шаги, его дыхание, даже его сердцебиение. Она знала, он идёт по её следу. Ей не нужно оборачиваться, не нужно видеть. Хотя, ей бы очень хотелось обернуться и поймать его взглядом. Она не знала, откуда взялась эта уверенность, как она чувствует его, как понимает, что он случайно отдалился от неё на незапланированный метр, ускорил шаг и снова сократил дистанцию.
В груди у неё бушевал пожар.  Адреналин, кортизол и другие гормоны просто разрывали надпочечники, фонтаном врывались в кровеносное русло, и кровь вскипала прямо в сосудах. Голова шла кругом, как после жестокой карусели. Во рту пересохло. Язык распух и прилип к нёбу. Щёки пылали. Сердце билось так, что казалось, две его маленькие копии переместились в уши. По коже разбежались крупные мурашки. Волоски на всём теле встали дыбом. Под рёбрами и внизу живота сжался упругий и болезненный комок. Но её походка не изменилась, она мужественно шла всё так же. Движения совершая четкие, но плавные, как будто она слегка устала после рабочего дня, расслаблена, немного небрежна. Она даже, кажется, покачивала округлыми бёдрами немного больше, чем обычно. Никто бы не мог сказать, что она напряжена, вся сплошное ожидание, собранность и сосредоточение. Боги, какая страшная пытка! 
Она дошла до автобусной остановки, но не остановилась, не задумываясь, пошла дальше. Сколько раз она, задерживаясь на работе, выходила одна, и бродила по улицам без цели. Устремляя свой взгляд то в бесплодное небо, то на прохожих, чувствуя себя такой одинокой и такой потерянной среди всех этих людей в этом суетном городе.
А теперь она снова брела по переплетению улиц, знакомых и незнакомых, и так же мимо сновали чужие люди с равнодушными лицами, только теперь она точно знала, что он преследует её. Не отставая, не упуская из виду. Методично. Наступая точно туда, куда минуту назад ступала она. Словно она идёт не по асфальту, а по песку, оставляя глубокие следы.
Ветер ударил в спину, и ей показалось, что она ощутила в запахе города, чужих сигарет, грязного асфальта и мусорных баков… аромат его кожи. Молодой, упругой, слегка влажной, под которой с жаром пульсирует артерия на шее. Внутри грудной клетки слева она почувствовала острую боль, похожую на прокол большой острой иглой от лопатки к рёбрам. Одновременно сердце ухнуло, провалилось в бездонную яму и остановилось. Казалось, ему уже не биться. Но нет, будто бы превозмогая что-то, с усилием, оно снова сжалось, и начало трепетать, как овечий хвост. Она мысленно ругала себя. Говорила, что надо быть мужественнее, перестать бояться. Надо один раз набраться сил, собрать волю в кулак и прекратить этот ужас. Ведь это на самом деле легко. Нужно просто взять и резко остановится, быстро развернуться на сто восемьдесят градусов. Найти его своим взором, поймать его взгляд и смотреть прямо в его зрачки, долго, пристально, не прерывая зрительного контакта. Что он сделает, если так поступить? Побежит? Побежит прочь и исчезнет навсегда? Или побежит прямо на неё, на свою добычу? В прочем, какая разница, ведь в любом случае, всё закончится. Даже если всё закончится её смертью, всё равно, она не может больше страдать, бояться и ждать.
Казалось бы, она уже всё решила, уговорила себя. Но всё шла и шла, всё плутала и плутала.   
А он всё брёл за ней, не сводя холодных голубых глаз с её спины. Высокий, худой, без единой жиринки, жилистый, как большая хищная кошка. И такой же грациозный. Прохожие не знали его истории и не могли видеть под одеждой вытатуированную на его груди морду волка, но, словно угадывая его мощь, словно шестым чувством улавливая, каким опасным он может быть, интуитивно шарахались от него. Он не замечал этого. Как не замечает мышей тигр, охотящийся на лань. Он шёл за ней, видел только её, ловил каждый её жест, каждый шаг, каждое дуновение ветра, играющее её волосами. Ему казалось, он слышит, как цокают её каблуки по тротуару, и каждое соударение каблука с асфальтом болезненным эхом отдавалось в его голове. Словно он вспоминал давно забытый сон. Ему даже чудилось, что он чувствует аромат её парфюма, томный и сладкий, пьянящий и влекущий. Иногда ему казалось, что она, такая вальяжная и спокойная, неспешно прогуливающаяся, на самом деле нервничает, что сердце у неё бьётся так часто, словно захлёбывается кровью, а лёгкие сжимаются в груди в два маленьких комка и отказываются дышать. Но он гнал от себя это наваждение. Нет, с чего бы? Нет, она не могла его заметить. Она не знает. Это его страх быть обнаруженным оживает и морочит его. И он продолжает идти за ней, представляя, как город накроет сначала призрачный сумрак, потом тяжёлая мгла, как он нагонит её в безлюдном дворе…
Стемнело. Она шла по самой безлюдной улице во всём районе. Совсем медленно. Прислушиваясь к каждому шороху. Как назло было убийственно тихо. Ей казалось, что стук её сердца слышно даже на окраине. И теперь он точно знает, что её пульс сто тридцать ударов в минуту. Ну и пусть. Пусть знает. Пусть знает, что он с ней делает. Нет, не он с ней делает. Хватит врать самой себе! Он не причём. И всегда был не причём. Она это делает с собой сама.
Ей захотелось кричать. Закричать так, чтобы лопнула грудная клетка. Но она знала, что если попробует, звук застрянет в голе. Она даже пропищать ничего не сможет. Совершенно ясно ощутила, что совсем ничего не может сделать. Абсолютная беспомощность. Вся глубина отчаяния. Впервые за долгое время она заплакала. Не вздрагивая. Не всхлипывая. Не издавая не звука. Слёзы просто катились горячими потоками по щекам. Такое немое проявление горя.
Ноги стали тяжелыми. Но, слава Богам, уже виднелся подъезд. Двор был пуст. Первая маленькая радость за весь день, ибо желание вести вежливые беседы с кем бы то ни было так и не появилось.
Зашла домой. Мышцы моментально ослабли, спина ссутулилась сама собой.  Постояла немного, прислонившись к входной двери, и стала двигаться, словно бы на автопилоте. Сняла обувь. Села на пол. И плакала. Не долго. Но так, что у неё потекла водостойкая тушь. Потом заставила себя раздеться, приняла душ, утрамбовала в  себя тарелку салата, выпила кружку чая.
Выключив свет, она надела очаровательную чёрную кружевную ночную сорочку. И села на край кровати. Двуспальная, с ортопедическим матрасом, двумя латексными подушками и бельём из натурального хлопка. Райское место, дышащее негой, сулящее отдохновение и покой. Но для неё это была чёрная дыра. Холодная и пустая. Заставляющая чувствовать собственную ничтожность, горе и одиночество острее. Толкающее грызть себя изнутри, откусывая большими кусками. Сквозь тюль пробивался в комнату тусклый свет фонаря с улицы. Плотные шторы не были задёрнуты. Она подкралась к окну, встала у края шторы, и аккуратно выглянула. Ей удалось разглядеть в темноте в нескольких метрах от фонаря длинную худую фигуру, принадлежавшую, очевидно, высокому спортивному молодому мужчине, подстриженному под бильярдный шар. Он стоял лицом к окнам и разглядывал свои кроссовки. Но стоило ей взглянуть на него, как, словно по мановению волшебной палочки, он поднял голову. Она резко отшатнулась. Нет, он не мог успеть увидеть её.
Постояла еще несколько секунд, терзаясь сомнениями. Сердце сжималось. В какой – то момент она уже была готова выбежать из дома как есть – в сорочке. По грязной холодной заплёванной лестнице, громко шлёпая босыми стопами.  Но всё же свернулась в кровати эмбрионом, всё с той же тоской глядя на окно. Сон не шёл. Поворот с боку на бок. Еще один. А теперь на живот. Она обняла подушку. Зажала складку одеяла между ног. И только после этого начала ощущать столь долгожданную тяжесть век.   
Уже совсем засыпая, сказала шепотом: «Я знаю, мой убийца всё еще ждёт меня!»
В этот самый момент, сидевший на лавочке у её подъезда молодой человек, с вытатуированной на груди мордой волка, озябший и голодный, сам не понимая, почему, неожиданно вздрогнул.      
                2014г