Преступление века в деревне Кузякино

          Жену свою Егор Крынин убить хотел уже давно, причём это страстное желание не покидало его уже на вторую неделю после свадьбы, когда вдруг тихая, тощезадая и длинная девка, Пелагея, превратилась в мадам Крынину.
          Метаморфоза сия оказалась для дражайшего супруга полной неожиданностью в том смысле, что рот его дорогой избранницы теперь практически не закрывался, а считавший  себя  полноценным  членом  общества Егор вдруг понял: прозрение всегда наступает в тот момент, когда уже поздно!
           Воздав должное женскому коварству, герой  этой вполне обыденной драмы втайне лелеял мечту о мести, вот уже девять лет кряду, потому как характер Егоркиной  «гангрены» славился  далеко за пределами  деревни «Кузякино». Насмешки же со стороны мужиков задевали его гордость и вынуждали Егора  совершать всякие необдуманные поступки.
             К примеру, в прошлый год на пасху, за каким-то лешим понесло его в соседский район вместе с бригадой строителей на заработки. Отработав, как положено, Крынин помчался в местный магазин покупать жене колготки, да увидев продавщицу за прилавком, так и застыл на месте: вылитая артистка из кинофильма, ну этого, как его? Про лётчиков. Попытка завязать знакомство оказалась неудачной: ввязавшись в драку, Крынин дал в ухо какому-то хлыщу в белом пиджачке, который отирался неподалёку и, как выяснилось впоследствии, оказался мужем несостоявшейся пассии, плюс по совместительству директором магазина.
             В конце концов, его выпустили из обезьянника, забрав все кровно заработанные денежки, но зато в камере он познакомился с хорошим мужиком, моряком-подводником на пенсии, который всё время рассказывал про свою службу на севере. Выйдя вместе на свободу, они  отметили это дело, в результате чего Егор вместо обещанных колготок, притащил самого подводника, поскольку самостоятельно тот передвигаться  не мог. Что на это сказала мадам Крынина, никто не слышал, но только поутру соседи видели два мужских силуэта, понуро сидящие на ступеньках местного отделения милиции.
            Честно говоря, родную милицию Егор любил больше и боялся гораздо меньше, чем вторую свою половину, а произошедший  на днях случай явился краеугольным камнем в их и без того непростых отношениях. Посланный за мешком перловки Крынин по дороге встретил старого приятеля, и, разумеется, не смог не выпить за мужскую дружбу сначала по маленькой, потом ещё и ещё по одной. Пикантность ситуации была в том, что с Гришкой  они были товарищами по несчастью: у того в далёком прошлом с Пелагеей был роман. Правда, как только чувство его охладело, он, будучи мужиком сообразительным, сбежал к троюродной тётке, жившей в соседней деревне, а потом ещё три дня отсиживался в колодце, когда зазноба вздумала его проведать. И вот тогда-то под горячую  руку  ей подвернулся Егор, выдержки которого хватило лишь на полчаса, тем более что он с детства страдал бронхитом, и первый же раздавшийся из колодца кашель выдал его с потрохами: неутомимая  Пелагеина мамаша, будущая тёща, черт бы её драл, тут же сунула туда свой нос.
               Короче, выпили они с Гришкой, задумавшись каждый о своём, и отправился Егор себе спокойненько домой, неся в руках два кило перловки. Правда из пятидесяти рублей у него осталось только пять, потому как пили на его деньги (у Гришки до получки было два дня), но ведь он же не супостат какой, пять рублей честно принёс назад, только Пелагея душевной широты не оценила, огрев его этой самой перловкой по башке.
       На следующий день с утра голова у Егора болела так, что хотелось выть. Потянувшись под кровать, где у него была припрятана бутылка, он обнаружил пустоту. Несомненно, это было дело рук  дражайшей супруги, и Крынин, застонав от безысходности, погрозил кулаком в воздух.
       -  Удушу, стерву!- прошептал он, закатив глаза к небу. Небо же безучастно смотрело на Егоровы  мучения. Самой Пелагеи и любящей тёщи в доме, к счастью, не было, они укатили в город на три дня, не то Егор показал бы им Кузькину мать и всех её родственников!
     Выйдя во двор, он в тоске помочился возле куста смородины. И тут его осенило: три дня назад Верка, продавщица из сельпо, просила зайти шкаф починить, так чего ж не прийти, если баба сама  зовёт?
      Огладив рукой оставшиеся пряди когда-то кудрявых волос, отряхнув пиджачок и смочив лицо у рукомойника, Крынин завершил свой нехитрый туалет, и, достав  из буфета банку солёных огурцов, отправился «чинить шкаф»
 к  соседке. Верка жила через три дома, так что путь его был недолог.
         Застав свою «Дульсинею» за прополкой грядок, он с нежностью хлопнул по выпирающему среди лопухов круглому задку в цветастой юбке и молодецки свистнул, переполошив окрестных собак. Верка с испугу долбанула его большущей репой, выращенной самолично. Надо сказать, что все кузякинские дамы использовали то, что производили сами, причём, как в хозяйстве, так и в обороне.
     - Тьфу на тебя, кобелина, напугал до смерти!- с этими словами Верка, кокетливо приподняв юбку, поплыла в дом, приглашая взглядом кавалера.
В чистой комнате уже был накрыт стол и задвинуты занавески. Егор понял, что его ждали.
     - Ну, где шкаф, который чинить надо, хозяйка? – глядя на аппетитную картошечу с зеленью Егор вдохновился, его просто переполняли чувства и первым было чувство голода.
     -  А может, перекусим сначала?– спросила хозяйка, и лицо её покрылось розовым румянцем.
Совместный завтрак плавно перешёл в ужин, сопровождаясь перерывами. Во время оных сладкая парочка удалялась в спальню, после чего банкет имел продолжение. Вера с готовностью наливала гостю стаканчик, а вечер становился всё более томным, но в этот момент златокудрый Амур вдруг передумал и повернулся к парочке задом. Очередные любовные игры прервал стук в окно. Открыв его, хозяйка густо матюгнулась, однако тут же набожно перекрестилась, узрев  бороду отца  Паисия.
          Сей божий наместник районного масштаба снискал уважение среди жителей деревни за умение пить, читать нравоучения и материться, невзирая на церковный сан. Начальство давно махнуло на него рукой, поскольку он был единственным священником на всю округу.
          Смиренно стоя возле окна, Паисий выжидающе смотрел на «дщерь Евы» в надежде на стаканчик беленькой, взгляд его был смиренен и кроток.
    - Доброго здравия тебе, дочь моя! – сказал он, глядя на выпирающий из кофты бюст.
    - И Вам, батюшка!- тайная мечта Верки о том, что незваный гость уберётся восвояси, рассеялась как дым. Нос этой выдающейся во всех отношениях личности чуял спиртное за версту, что было профессиональным, как в бытность работы секретарём горкома комсомола, так и на нынешнем поприще.
    Выглянувший  вслед за Веркой Егор, наоборот, обрадовался новому собутыльнику.
    - Наше Вам, с кисточкой! Заходите, батюшка, отужинать.
  Бывший строитель светлого будущего, а ныне слуга Божий долго упрашивать себя не стал и через минуту уже сидел за столом. Хозяйка поставила на стол очередную бутылку, буркнув при этом: «Чем Бог послал!»
 Уже через час после совместной трапезы присутствующих потянуло к прекрасному, инициативу в руки взял Паисий и затянул басом арию Сусанина. Затем Верка с хахалем переняли эстафету, и прозвучал весь репертуар Маши Распутиной, потом девятнадцатый псалом царя Давида довершил концерт, и все поняли, что пора идти спать. Неутомимый батюшка пытался было  спеть ещё «Иже херувимы», но Верка, стукнув кулаком по столу, рявкнула ему в ухо: «Аминь!», и положила  конец народному творчеству.
         Наступила долгожданная тишина. Хозяйка отправилась спать, оставив мужское общество. Воспользовавшись этим, Егор с Паисием  «дерябнули» ещё по одной. Светила луна, за окном громко квакали  кузякинские лягушки, батюшка тихо и проникновенно вдруг запел «Со святыми упокой», роняя слёзы, точно оплакивал своё бурное комсомольское прошлое.
    Егор всхлипнул за компанию, пение навеяло на него грустные мысли, и он вдруг залился пьяными слезами. На предпоследней фразе Паисий уронил голову на грудь и захрапел. Крынина же вдруг разобрало, он сначала стал истово креститься, а затем с криком: «Э-э-э-э-эх!» стукнул кулаком по столу.
 Проснувшийся батюшка с испугом посмотрел на него.
       - Ты чего, Егор?
Тот  заплетающимся языком произнёс:
      - Я, батюшка, грешник! Я зла ближнему хочу, так хочу, что аж руки дрожат! Я жену свою убить помышляю, вот!
       -  Не ты один, чадо мое! Иногда и на меня даже искушение находит, так и хочется матушку свою чем-нибудь тяжёленьким звездануть, сам знаешь характер её вредный. Но я креплюсь, ибо Господь завещал нам грешным терпение. Жена, Егор, изначально дана была мужику, чтоб он нес свой крест, потому как характер женский супротив мужского не только сильнее, но и гораздо противнее.
       - Но ведь мы, мужики, вроде и физически крепче, и суетливости в нас, да болтливости этой поганой меньше, так что теперь их всю жизнь терпеть?
        - Кого?
       - Да баб этих! Пелагея моя меня так достала, прости господи, что я каждый день о злодействе помышляю! Утопил бы её в реке, да страх берёт.
         -  Хрррр.. Ты что-то сказал?
        - Говорю, в реке утопил бы!
       - Кого?
       -  Да Пелагею, чтоб ей провалиться!
       - Куда?
        - Да куда угодно!
        - Зачем?  Хррррр….
        - Вы меня совсем не слушаете, батюшка! Я говорю: жену утопить хочу!
        - Да? Ну, это ни к чему, вода в реке нынче холодная, чего бабу зря студить, к ней ведь с душой надо…Хрррррр…
  Эй, ты чего там молол про «убить»?! – встрепенулся со сна Паисий,- я тебе убью! Иди лучше домой с Богом, мать твою! Завтра на исповедь ко мне вместе с женой! Я вам покажу, ёлки-моталки, где раки зимуют! Вы у меня ещё возлюбите друг друга, так возлюбите, что мало не покажется, а не то будет вам моя анафема!
        На сих последних словах батюшка громко захрапел. Егор с расстройства  налил себе ещё стаканчик, однако облегчения не наступило и пришлось повторить. Несколько раз.
  После того, как уже третий крокодильчик розового цвета плавно заполз к нему на грудь, он крикнув: «Кышь!», согнал его и сплюнул. После, придя в спальню и подойдя к Веркиной кровати, нежно тронул подругу за плечо.
       - Вер, а Вер…
       - Ну, чего тебе?
       - Приходи ко мне сегодня вечером.
       - Вечером, это когда?
       - Вечер, Вер, это когда уже не утро!
       - Ясно. А какое, сегодняшнее или вчерашнее?
       - Сегодняшнее уже прошло, это точно. Значит завтрашнее.
        - Да? А жену куда денешь, умник?
        - Так жена уехала на три дня.
       - Ладно, тогда приду…- и зазноба, вожделенно причмокнув, захрапела.
    Егор же отправился восвояси.

                *                *                *
   Проснувшись, Верка неожиданно вспомнила приглашение милого дружка и задумалась: если сейчас уже вечер, то, стало быть, утро уже прошло, вот только какое, сегодняшнее или вчерашнее?  Ей даже в голову не пришло, что проспала она всего час. Выглянув в окно и обнаружив на улице глубокую ночь, она решила, что спала почти сутки до вечера, того самого вечера, который…
        Вскочив, как ошпаренная, и быстро приведя себя в порядок, со словами: «Надо ж было так нажраться!», зазноба отправилась в гости.
     Что до Егора, то он не помнил, где был и что делал, а только домой попал уже к рассвету. Ввалившись в комнату и на ходу сбросив с себя штаны вместе с ботинками, он сел на кровать. Рядом что-то лежало и сопело. Затем это «что-то» вдруг всхрапнуло и, зачмокав, перевернулось набок. Крынин начал судорожно думать о том, что произошло с ним за последние два дня, и в воспалённом мозгу всплыл эпизод с перловкой.
  Он посмотрел на беспомощное, лежащее перед ним тело, и какая-то неведомая сила наполнила все его мускулы. Крынин почувствовал себя вершителем правосудия, эдаким Нероном,  Цезарем, Пилатом, в конце концов! Свистящим шепотом он произнёс: «Сейчас ты за всё ответишь, лярва!».
                *                *                * 
        Когда Егор проснулся в холодном поту, уже ярко светило солнце. Во сне его преследовали кошмары, в которых Пелагея являлась к нему в белом саване с мешком перловки в руках. Глаза её сверкали красным огнём, а голос был грозен: «Что, добегался, гадёныш?!». Пытаясь бежать от настигающей его жены, Егор бросался к Верке, но та вдруг обрастая пышной чёрной бородой, голосом Паисия говорила: «Возлюби жену свою, сын мой!».
       И вот тут-то он вспомнил, причем всё, до мельчайших подробностей: и ссору, и свиданье с  красоткой из сельпо, и трепыхавшийся мешок с телом в холодной реке.
      Издав гортанный крик, Егор побежал к церкви. Она, как всегда была пуста. Местное население посещать Божий храм не успевало, поскольку утренний опохмел в Кузякино всегда плавно переходил в обеденный перерыв, а после в вечернюю пьянку, которая наутро снова  переходила в опохмел, и так день за днём.
       Увидев Паисия,  Крынин бросился ему в ноги.
 - Прокляните меня, батюшка-а-а-а! Ой, грех на мне великий!
 Не успев придти в себя после вчерашнего, служитель культа испуганно икнул.
        - Ты о чём глаголешь, сын мой?
        - Кончайте Вы эти штучки, товарищ комсорг, или как вас там? По человечески говорить можно?!
        - Да-к, ты сам орёшь нечеловечески, и как тебя уразуметь? Тем более, что стоишь тут в храме Божьем в одних трусах!
    Егор посмотрел на свои кривые волосатые ноги и с удивлением заметил, что на нём действительно ничего нет, исключая резиновые сапоги и трусы в синий цветочек. Выпучив глаза, он прошептал Паисию на ухо: « Кровь на мне, душегуб я окаянный!»
        - К-к-какая кровь?
        - Жены моей законной, рабы Пелагеи, со святыми упокой её душу!
    Теперь уже Паисий смотрел на Егора с выпученными глазами, тот же в полной экзальтации посыпал голову землёй.
        -  Ой, проклятие на мою голову дурную! И что же я теперь детишкам своим скажу? Что их отец родной Нерон и убийца? Ведь я же не просто убил, я ж тогда судьей  себя чувствовал,  Пилатом себя мыслил!
         -  Да что ты мелешь, дурень!? То он Нерон, то Пилат, а может ещё и Наполеон? Тогда тебе не сюда, городская больница направо! Детишек каких-то приплёл, нет у тебя никаких  детишек! Окстись!
           - А если будут?
         - Откуда, коли ты жену…
          - Ну… мало ли…
          -Тьфу, грешник! Кто о чём а вшивый о бане! Веди лучше в дом, там и поговорим, и опохмелимся. А то ходит тут, Нерон без порток!
   Войдя в избу с полубесчувственным Егором на руках, Паисий положил его, как ребёнка, на кровать. Безошибочно определив, где хранится спиртное, батюшка влил в трясущегося «убивца» стакан водки.
          - Ну что, оклемался?
         - Как же вы, батюшка, бутылку нашли?
          - Профессион де фуа!- ответил тот, и, огладив бороду, залпом осушил стакан.
 Почувствовав некоторую бодрость в членах, Крынин уже не трясся. Подойдя к холодильнику, он вытащил оттуда шмат домашнего сала с чесночком. Деловито нарезал чёрного хлебца и сел за стол, потирая руки.
          - Ну, батюшка, давайте-ка помянем рабу Божию Пелагею!
         - Помянем, только потом пойдем в милицию, ибо покаяние облегчает душу, а признание в преступлении – срок!
Помянули. Егору стало уже совсем хорошо.
         - Кажись, легче стало, видать совесть больная от меня отступила!
         -  Это, сын мой, не совесть, это у тебя с бодуна!
         - Ну, тогда может ещё по маленькой, а потом сдаваться?
         - Поехали!
  Однако, не успели они поднести стаканы к губам, как дверь со скрипом отворилась, и в комнату вошла мадам Крынина, собственной персоной.
Вид у покойницы был вполне будничный, в руках две сумки с продуктами, на голове зелёный платок. Уронив стаканы, собутыльники прошептали:
«Ты смотри, как живая!», на что призрак рявкнул отнюдь не ангельским голосом:
            - Ты мне ещё поговори, пьяница, сумки лучше бы забрал, охламон!
А Вам, батюшка, стыдно мужика моего спаивать!
           -  Иззыди, нечистая, возвращайся туда, откуда пришла!- заголосил любящий супруг и тут же получил по голове батоном докторской колбасы.
           - Пелагеюшка, да ты никак живая?!- обрадовался Крынин.
           - Живее не бывает, сейчас сам убедишься!
            - Значит воскресение из мертвых?- спросил  Паисий и басом пропел: «Аминь».
 Пелагея недоумённо посмотрела на них обоих:
           - Хорошо, что я раньше срока приехала, а то вы тут совсем упились без меня! Ну, я тебе сейчас покажу нечистую  силу! Я тебе сейчас воскресну! Я так воскресну, что мало не покажется!
            - Лучше не надо!- сказал Крынин и прикусил себе язык, но было поздно. Покуда  супруга бегала за ним по комнатам и дубасила вареной колбасой, Паисий ,чтоб не получить за компанию, спрятался под стол и там пел псалом, пока взорам присутствующим не предстало явление второе.
 С мокрыми волосами и синяком под глазом, в изодранной юбке  перед ними стояла Верка.
              - Ну, здравствуйте, Егор Дмитрич, чтоб Вас черти взяли! Как жизнь?
Как супруга ваша? Не болеет? Ну и ладненько! С приездом Вас, Пелагея Дмитриевна!
             - И тебе не хворать, чего надо? – ответила мадам Крынина, Верку она не любила.
            -  Тебя что, леший на болоте приласкал?- довольный своей шуткой Егор хмыкнул.
           - Ага, есть тут один такой, могу даже имя назвать, хочешь?
         - Э, э, э! Вера, не надо тут театр устраивать!- почувствовав неладное, Крынин  занервничал.
        - Вот - вот! Театр одного актёра!- добавила дражайшая супруга.
        - Да почему ж одного? Двоих!- и на лице полюбовницы появилась гаденькая улыбочка, - ты что ж, паразит?! Я к тебе, как к человеку, попросила шкаф починить, а ты меня в мешке утопить решил?!
    Пелагея, смекнув, что дело нечисто, взглянула супругу в глаза, с прищуром.
- Это какой - такой шкаф? Егор, чего она мелет?
- Да уж такой, что, я на твоего мужика в суд подам, за покушение на убийство и вред здоровью, мне тут сосед, бывший адвокат, подсказал.
- И что же он натворил?
- Да этот вражина подлый меня в мешок, и в реку! Слава богу, мужики на том берегу выловили, кричат: « Экую русалку к нам принесло!»
- А ты, значит, ангелица небесная, ни сном, ни духом? Думаешь, я не знаю, что ты на Егорку моего давно глаз положила?- подскочив к супругу, Пелагея схватила его за грудки,- А ну, говори, что у Вас с этой козой было?
  - Сама дура, кобылица тощезадая! - Верка уселась за стол и налила себе стаканчик, - Да я вас  обоих теперь засужу! Скажу, что был этот… как его?
Преступный сговор, вот! Что вы меня оба со свету сжить решили!
   - Нет, вы посмотрите на неё! Сначала с мужиком чужим романы крутит, а потом ещё и пьёт здесь, да закусывает, шалава!
   - Это я шалава? - Верка хмыкнула, - А сама-то? Да пока ты за Егорку не выскочила, тебя почти вся деревня на сеновале причесала, тоже мне, мужняя жена!
   - Да я-то хоть мужняя, а ты вообще ничья, потому как «общественная собственность»!
     -Ах ты, сучка, я тебе покажу общественную… !
 Пока две дамы, приятные во всех отношениях, драли друг на друге волосы, Егор с Паисием уносили ноги. Добежав до леса, они остановились возле ближайшей пасеки. Посмотрев на взъерошенного Егора, батюшка хихикнул.
      -  А говорил: Нерон, Пилат… Дурак ты, Егор, вот ты кто! Слава Богу, что все живы, здоровы!
      - Живы - то оно, конечно, живы! Вот только домой мне теперь нельзя никак! – Егору взгрустнулось.
      - А ничего,- махнул рукой Паисий,- поживем с тобой пока лето в охотничьем домике,- мне моя баба тоже до смерти надоела.
      - И то, правда, на охоту будем ходить, по грибы, по ягоды…- мечтательно сказал Крынин,- пить завяжем!
      - Верно! В здоровом теле здоровый дух! А пока, давай-ка напоследок!
Перед началом новой жизни, а? - и Паисий вытащил из-под полы припрятанную поллитровочку.
Егор восхищенно цокнул.
      - Когда же Вы успели, батюшка?
     - Поживи с моё, тогда узнаешь.
   Спустя два часа,  они сидели, обнявшись втроём, вместе с осиной. Батюшка пел «Богородице дево, радуйся!». Пел с большим чувством.
      Раздавшийся женский голос нарушил идиллию. Силуэт персонализировался, точно из воздуха,  правда, богородицу напоминал мало.
           -  Нет, вы посмотрите, на него, оглоеда!  Нажрался тут, и песни поёт! – тяжёлая рука Пелагеи схватила бывшего Нерона за шиворот, - Я тут с ног сбилась его искать! А ну пошли домой, рожа пьяная!
           - Господи, ну за что?- возопил Егор,- Батюшка, я постриг принять хочу!
           - Я те дам постриг! Ты сначала огород вскопай, крышу почини, да забор покрась, а потом постригайся! Я тебя лично постригу, так что сам себя не узнаешь!
 И с неженской силой супруга потащила его к дому. Паисий задумчиво глядел ему вслед и вдруг, подняв глаза к небу, спросил: «Скажи, Вседержитель, если бы ты был женат, то ты бы снова сотворил мир таким же, каков он сейчас?»
 На сей вопрос, ответом ему была леденящая тишина, и оранжевый лист, медленно упавший на голову.