Лиза. Часть 6

Стремительно проснувшаяся, ещё не успевшая открыть глаза, голова лихорадочно пыталась сообразить, где она, и в какой части пространства находится всё остальное тело? Мгновения летели в тревожном непонимании, но из далёких, до боли знакомых глубин уже начала подниматься спасительная мысль, что подобное было со мной и не раз. Что это не смерть, это - всего лишь усталость, самая последняя и самая крайняя её степень, когда вот так просыпаешься утром и долго не можешь понять, где ты находишься. Такое случалось со мной по несколько дней подряд, когда приезжал из студенческих стройотрядов, и когда в лихие девяностые работал сутками почти без сна, чтобы выжить и не пропасть в те страшные времена.

Настойчивые удары в дверь взорвали сердце жуткой тревогой, в миг разогнав сон и разом вернув в события, произошедшие долгим вчерашним вечером. Сомнений не было никаких - что-то случилось и, наверняка, что-то страшное. К горлу противной тошнотой подкатил комок, понимая по всё более нарастающему грохоту, что могло свершиться, пока я спал.
Открывшиеся глаза стремительно пролетели по незнакомой комнате, замёрзшему окну, светлым обоям на стенах, белой изразцовой печи с низким, открытым подом, загороженным стеклянным  экраном в тёмной раме. Не было времени размышлять, почему я снова здесь, и что сейчас вокруг меня - невероятная реальность, затянувшийся сон или продолжение жизни в другом, потустороннем мире?
Высокая белая дверь с помпезными, резными филёнками снова задрожала от нетерпеливого стука.

-- Барин! Вы живой там? Барин!!!
-- Да-да... Входите...

Дверь тут же распахнулась почти настежь, из проёма показалась рука в некогда красном и сильно затёртом суконном рукаве с расшитой потускневшим серебром широкой манжетой. Рука поднялась, торопливо осеняя крестом входящего в комнату немолодого мужчину в узких светлых брюках и потёртой красной ливрее, которая больше походила на старый театральный костюм, а сам мужчина - на колоритного, с седыми бакенбардами и жидкими, старческими волосами, театрального актёра. Через согнутую в локте левую руку мужчины был перекинут  весьма роскошный на вид халат, отливающий дорогим, благородным блеском, похожий на тонкий плащ с классическим воротником.

-- Ну, слава Богу, живы...

Старик приветливо улыбнулся, обнажая редкие, не очень ровные зубы, и от души немного отлегло - значит, самого страшного, кажется, не произошло, иначе вряд ли кто-то стал бы мне здесь улыбаться.
С трудом переводя сбившееся дыхание, я кое-как приподнялся на невыносимо мягкой постели.

-- Что случилось?
-- Христа ради, извинятйте-с, -- он поклонился с подчёркнутым подобострастием, показывая мне лысое темечко, -- Барыня послали. Полдень уж. Беспокоятся... К обеду звать велят-с...

Старческое простодушие и по-деревенски простое, морщинистое лицо, совершенно не вязались со старательным лакейским "эсканием", невольно вызывая в ответ такую же простую и добродушную улыбку.

-- А Яков Иванович?
-- По утру уехали-с, с Лукой Тимофеичем... В Горюшино, потом, сказали, в город поедут... Обещали к чаю вернуться... Вот-с, --  он приподнял руку с халатом, -- новый архалук просили Вас принять-с.

Волнение вместе с бешеными ударами сердца опять подкатило к горлу. Я всё уже чувствовал и понимал, но вопрос вылетел сам собой.

-- А Елизавета Яковлевна?
-- Бог миловал... Уже встали с утра. Чай пили со всеми. Теперь отдыхают после чая, -- по одной его улыбке и расплывшихся в ослепительном счастье стариковских глазах увиделось и прочлось сразу всё.
Я неожиданно почувствовал тёплую влагу в уголках глаз. Жива! Слава Богу! Получилось! Всё получилось! В одно мгновение успокоилась и, наполнившись самой бесшабашной утренней радостью, приятно расслабилась душа. Какая разница, где я и что со мной? Чему быть, того не миновать. За окном хоть и не солнечно яркий, но самый настоящий зимний день, я лежу в тёплой, пуховой постели, ощущая в отдохнувшем теле прежнюю силу и непонятную радость от того, что где-то здесь рядом находится сейчас человек, которого обошла в эту ночь неминуемая смерть.

-- Изволите встать? -- старик наклонился ко мне с самой искренней готовностью прислуживать и помогать во всём.

Стало вдруг жутко неловко. Я не знал, как себя вести и как к нему обратиться, но всё вдруг вышло легко и само собой, словно вспомнив, как обращались помещики со своими слугами в многочисленных, прочитанных в школе, книгах, и подсознательно выбрав себе нужную литературную роль.

-- Тебя как звать?
-- Антип... Одеваться изволите-с?
-- Да... Я сам оденусь. Подожди меня там, -- я указал взглядом на дверь.
-- Как прикажете-с...

Холодная вода остудила лицо и немного привела в порядок мысли, унеся их в совершенно иную реальность, ту, к которой привык за пятьдесят два года жизни. Ведь всего в паре километров отсюда, находился мой дом, дом, который есть и который был ещё вчера утром, но которого не могло быть даже в помине утром сегодняшним. Ведь не родился ещё ни я, который его построил, ни мой прадед, ни даже прапрадед, разве что пра-пра-пра, о котором я не знал совершенно ничего?
Но куда делось то самое место, где всё это уже было и свершилось? Существует ли теперь оно? Ведь там отключилось электричество и, наверняка, остановился сверхсовременный газовый котёл. Если я не вернусь в свой дом и не перезапущу умную электронику, то через неделю замёрзнет в трубах вода и мне придётся заново переделывать отопление. А в понедельник на работу, а машина на дороге в снегу и аккумулятор разряжен.

Привычные, повседневные мысли и заботы начали разрывать мозг на части. Простые и логически понятные вопросы требовали такие же логически понятные ответы. Когда же я, всё-таки, провалился в другое время? Когда замкнуло провода? Или я, действительно, замёрз где-то в овраге? А если не замёрз и вокруг меня настоящая реальность, то где она начинается и где заканчивается? Есть девятнадцатый век и есть я, в своей современной одежде, со своей барсеткой, документами и лекарствами. А машина? В каком времени осталась она? И что, вообще, делается сейчас там, за окном? Если вся земля и вся вселенная сдвинулись на два столетия назад, то почему я не рассыпался на атомы, из которых через сотню лет соберутся молекулы половых клеток моих родителей? Нет, так не бывает, так не может быть даже с точки зрения элементарной логики, чтобы сквозь время и пространство перенеслось не только моё биологическое тело и сознание, но к ним ещё одежда, обувь, ключи, документы и эти таблетки, которые я вчера вечером дал Лизе. Значит, всё-таки, это сон или смерть с какой-то своей, воображаемой и полуфантастической игрой сознания? Ум опять охватило нарастающей паникой, каким же способом я могу вырвать себя из этих иллюзий и, пока ещё не поздно, вернуться к реальной жизни?

Устав мучительно думать, затыкать уши и тщетно бить себя ладонями по щекам, я в отчаянии не стал надевать галстук и свитер. Накинув на рубашку неожиданно тяжёлый, очень плотный и очень приятный на ощупь халат с широкими рукавами и завязав его скрученным из разноцветных шёлковых нитей, верёвочным поясом,  я решительно вышел из комнаты. Думай - не думай, а всё уже, кажется, свершилось, и надо, просто, воспринимать происходящее таким, каким оно задумано свыше.

***

Дом жил своей жизнью. Где-то открывались и закрывались невидимые двери, впуская в амфиладу комнат и коридоров волны морозного воздуха, слышались чьи-то голоса, звуки шагов.
Пахло снегом, сеном, мокрыми валенками, печным дымом, кислым хлебом, парным молоком, тёплым навозом и лошадьми. Знакомый с раннего детства и давно уже забытый обычный деревенский запах уносил в то безмятежное время, когда не надо было рано вставать и ходить в школу, когда с утра и до самой темноты я катался на санках или городил с пацанами снежные крепости, а потом, напившись молока с булкой и завалившись на огромную русскую печку, засовывал руки под пахучую полосатую перину, с удивлением ощущая, как нестерпимо горячи под ней гладкие, прямоугольные изразцы.

В огромной прихожей навстречу нам с другой стороны коридора выскочила Дуняша в длинной до пола холщовой рубахе, расшитой по рукавам красными узорчатыми полосками, и в каком-то невообразимо длинном то ли фартуке, то ли переднике, больше похожем на красно-сине-белое полотенце, пришитое высоко над грудью к надетому на плечи узкому подобию красной майки с широкими плечиками. Узнав меня, девчонка тут же лукаво заулыбалась, стыдливо прикрывая рот ладошкой и пряча что-то за спиной.

-- Доброго дня, барин. Как спалось-почивалось?
-- Спасибо, Дуняш, замечательно.

Радостно улыбнувшись в ответ, она попыталась торопливо проскочить мимо меня, и я увидел в руках за её спиной свои короткие полусапожки. Показалось вдруг, что девчонка сильно испугалась, словно её застали на месте преступления. Замерев и, словно, не зная, что делать, она тут же подняла перед собой, поставив на ладонь, оба моих немаленьких ботинка.

-- Обувка-то у Вас какая странная. Иван-сапожник говорит, отродясь таковой не видывал. И шито не понять как, и гвоздей нету, и застёжка мудрёная.
-- Ну так... -- растерявшись, я не знал, что ей ответить, -- Это ж англицкие сапоги.
-- Ух ты! И вправду англицкие?
-- А то...

Погладив с нескрываемым восхищением тщательно вычищенную и даже намазанную чем-то блестящим кожу, она быстро прошмыгнула мимо нас в коридор, озорно показав старому лакею кончик язычка.

-- Вот, егоза... -- Антип, улыбнувшись, качнул седой, плешивой головой, -- Как осиротела, сладу с ней нет. Сечь бы надоть за длинный язык, да барыня Катерина Дмитриевна пальцем тронуть не велят-с.
-- Совсем осиротела?
-- Как есть... Отец утоп три года тому, мать на Пасху преставилась, Царствие им небесное, -- он быстро, словно машинально, перекрестился на ходу, -- В обитель всё уйтить собирается, да скорей под венец уйдёт...

Совершенно обычные, сказанные просто так, по ходу жизни, слова, прокатились по сердцу холодным льдом. Значит, Дуняша? Значит она готовилась взять на себя страшный грех? Странное чувство охватило душу. Весь этот мир всё ещё казался каким-то нелепым маскарадом, в котором самые обыкновенные люди зачем-то наряжаются в старинные костюмы и разыгрывают передо мной театральные сцены из давно ушедшей жизни. Странно было понимать и принимать, что, согласно придуманной кем-то пьесе, выпороть молоденькую девушку - это не извращение, это нормально и обычно, что в их мире жизнь и смерть должны идти рука об руку, что люди умирают здесь также просто, как и рождаются, и ко всему относятся, как к воле Божьей. Но я уже видел и ощущал всем своим нутром, как много настоящей, никем не предписанной радости и самого искреннего счастья на лицах этих людей лишь от того, что по странному стечению обстоятельств предусмотренная пьесой смерть обошла вдруг стороной одного-единственного, живущего рядом с ними человека.

Опять вспомнилась Лиза, её вчерашняя печальная улыбка, удивительные, серо-голубые глаза, рассыпавшиеся по плечам волны русых волос, наш вечерний разговор в тёмной комнате и прикосновение к моей руке её горячих, больных пальцев. Волнение в сердце всё усиливалось от ожидания встречи с ней. Я знал, что увижу её другой, уже начавшей вырываться из удушливых лап коварной болезни и осознавшей, наконец, что это был не яд.

Антип распахнул передо мной двери в огромный, похожий на дворцовый, зал, через который к нам уже почти бежала женщина с гладко зачёсанными на прямой пробор  тёмными, тронутыми заметной сединой волосами, в синем, туго обтягивающем тонкую талию, платье с пышной юбкой и в блестящих атласом то ли туфельках, то ли тапочках на фигурных каблучках. Она качала на бегу головой, улыбалась откровенно красивыми, чем-то очень знакомыми губами, и я с трудом узнал в ней вчерашнюю всклокоченную хозяйку дома со свечами и тёплым платком на ссутулившихся плечах.

-- Георгий Яковлевич! Господи! -- она всё качала головой, не переставая, улыбалась, хватала меня за руку сухой, тёплой рукой, тут же отпускала её и снова хватала, -- Я верила, Бог не оставит нас... Я верила... Вы... Простите меня, ради Бога... Я всё знаю про Вас...

=================================
Часть 7: http://www.proza.ru/2016/03/25/1421