Хвастунишка

       Двое суток мела метель. Замело все стёжки, завалило дорогу, занесло бабкину избу и весь двор, от избы до бани. Ветер выл в печной трубе, хлопали ставни на замороженных оконцах. И вся бабкина избушка охала и вздыхала. Было холодно и жутко.
       На третий день вьюга стихла. Ветер умчался куда-то дальше, на север, снег на небе кончился. Взошло солнышко. Яркое, румяное, оно спешило разбудить и согреть уснувшую и озябшую деревеньку, её обитателей.
       На заснеженный куст черёмухи прилетела пара воробьёв – он и она. Воробей что-то трещал своей Воробьихе. Она, склонив головку набок, молча слушала, и, казалось, чуточку улыбалась ему. «Чуить! Чуить! – заливался Воробей, – уть-оёй, уть-оёй!» И сразу было понятно, что он хвастается перед своей подругой, мол, чуешь, чуешь, вот я какой! А Воробьиха только улыбалась, снисходительно поглядывая на своего кавалера. И Воробей, распаляясь, стал подпрыгивать на ветке, сбивая снег: «Ц-ц-ц-ц-ц! У-ка-ка;! У-ка-ка;!» Дескать, ая-яй, у, какая, у, какая, разве не понимаешь, какой я молодец?!
       В это время бабкин кот Васька, отоспавшись на печи за трое суток, продрал глаза, с удовольствием потянулся, выставив свой драный хвост. Васька никого не боялся, и ничего, даже бабкиного ухвата. И бабку не боялся. Разве что малость уважал. Да и то потому, что бабка каждое утро, подоив козу Кланю, наливала Ваське  чеплашку молока. Вот и сегодня посудина с утра уже была полнёхонька.
       Васька похлебал молочка, огляделся. В избе порядок. Пол выметен, посуда помыта, дрова в печи трещат, значит, к вечеру и хлеб будет. Ладно, понятно. Пора и на двор сходить, там проверить. Васька подошёл к двери, оглянулся на бабку:
– Вяу? Вяу!!!
– Чичас, Васенька, чичас, отворю! – бабка бросила вязанье на лавку, отворила Ваське скрипучую заиндевевшую дверь. Васька с важным видом неспешно вышел в сени. Принюхался, прислушался. Тишина. Ни мышей, ни сверчков не слыхать, как повымерзли. Только на дворе кто-то чирикает. Глянул в щель – а воробьишка на снегу бойчится. Эх, далековато! Пока притвор откроешь, пока выскочишь, пока допрыгнешь... Улетит воробьишка!
       А Воробей – знай себе, куражится. Хвост веером распушил, лапками в снег упирается, крыльями машет, верещит – ни дать, ни взять артист! «Чивики-чивики! Чир-чир-чир! Вот я каков! Головка коричнева, клюв острый! А галстук какой! А хвост! Ишь вы, олухи! Чуешь? Чуешь?»
       Сорока прилетела. На художества Воробьишкины смотрит, головой качает: «Кыр-р-р-ча-ча-ча! Кыр-р-р-ча-ча-ча! Дур-р-рачок, делать не;ча! Дур-р-рачок, делать не;ча!»
       Стайка свиристелей села на рябину. Свистят-перекликаются. Свиристели ягодой хотели полакомиться, а видят – Воробей куражится. Аж замолчали, им-то и вовсе в диковинку.
       А Васька всё думает, как Воробьишку достать. И придумал. Полез в чуланок. Там, за капустной кадушкой, в доске дырка была. Васька в дырку вылез, прополз вокруг избы да и выпрыгнул из-за бани. И прям на Воробьишку! Хвать его когтями! Воробьишко опешил, запищал: «Ая-яй! Ая-яй! Чири-чири!!! Помогите!!!» Васька пасть не успел раскрыть, как Воробьиха ураганом с ветки слетела, да как даст Ваське клювом в нос, как даст! Васька Воробьишку в зубы и бежать, да какое там! Воробьиха как озверела – долбит Ваську с налёта и по носу, и по глазам, и в темя. Васька от боли заорал: «Ви-я-я-а-а-у-у!!!» Бросил Воробьишку и бегом в снег, под крылечко, вся морда в перьях.
       Воробьишко сперва лежал, ни живой, ни мёртвый. Воробьиха подлетела к нему, стала клювом тыкать: «Чуить? Чуить? Чив-чив? Чуешь? Чуешь? Жив? Жив?!» Воробьишко зашевелился, зенками заморгал. Тут она его крылышком растолкала, заставила на черёмуху взлететь. Там-то уж досталось Воробьишке от его подруги по полной! Лупит она его крылышком да приговаривает: «Чуешь?! Чуешь?! Ц-ц-ц!!! Дохвастался?! Вот я тебе! Вот!» – лупит да приговаривает, лупит да приговаривает. А Воробьишко только в комок жмётся да всхлипывает: «Чив-чив… чив-чив…» Успокоилась Воробьиха и потащила своего Воробьишку в щель под стреху, дух перевести. Да и пожалеть его. Какой уж никакой, а всё же свой! Жалко всё-таки!..