Я не Charlie Hebdo, я - мыслитель

Юрий Фурманов
Я не Charlie Hebdo, я -  мыслитель
ПОСЛАНИЕ  АЛЬБЕРА КАМЮ К СООТЕЧЕСТВЕННИКАМ. 
Извините меня, мои соотечественники, за то, что выбрал высокопарный жанр, похожий на папские энциклики. Я не могу возмущаться вместе с вами по поводу Charlie Hebdo, ибо меня уже нет в живых, но могу послать вам то, что от меня осталось - мои мысли, с которыми вы, протестующие против терроризма, вряд ли знакомы. Чтобы ознакомиться с ними, достаточно прочесть мои работы  "Миф о Сизифе. Эссе об абсурде" и "Бунтующий человек".
Задумывались ли вы, сограждане, почему исламисты, атаковавшие Charlie Hebdo, сознательно пошли на самоубийство, зная, что против них будет направлена вся государственная машина Франции, тысячи полицейских и военных? Кто были эти преступники, имевшие французское гражданство: простыми киллерами, убивающие за деньги, людьми, лишившихся рассудка, бандитами мусульманского происхождения? Нет, они были бунтарями:
"Логика бунтаря - в служении справедливости, дабы не приумножалась несправедливость удела человеческого., в стремлении к ясности языка, дабы не разбухла вселенская ложь, и в готовности сделать ставку на счастье. Нигилистическая страсть, приумножающая несправедливость и ложь, в бешенстве отрекается от своих прежних притязаний и утрачивает таким образом самые четкие цели своего бунта. Она убивает, обезумев от мысли, что мир обречен смерти. Следствием бунта, напротив, является отказ от самооправдания в убийстве, поскольку в принципе бунт не что иное, как протест против смерти". Быть может  приверженцы ислама, напавшие на Charlie Hebdo и, наверняка знающие, что будут сами убиты, тем самым и продемонстрировали свой "отказ от самооправдания в убийстве".
Ваше право, мои соотечественники не согласится с таким утверждением и заявить, что эти мусульманские бунтари служили не справедливости, а зловещей нигилистической страсти убивать любую свободу мысли. Но тогда ответьте мне, исходили ли они из каких-либо ценностей, выступив против свободы осквернять своего пророка?:  "Бунтовщик противопоставляет все, что для него ценно, всему, что таковым не является. Не всякая ценность обусловливает бунт, но всякое бунтарское движение молчаливо предполагает некую ценность".
Если вы считаете, что они убивали карикатуристов исключительно из злобы по отношению к ним как свободным художникам, то вами движет больше сострадание к ним, как будто бы невинным жертвам произвола, а не спокойный, трезвый анализ случившегося. В упомянутой выше книге я пишу: "Бунт ни в коей мере не является требованием тотальной свободы. Напротив, он призывает к суду над ней. Он по всей справедливости бросает вызов неограниченной власти, позволяющей ее представителям попирать, запретить границы. Отнюдь не выступая за всеобщее своеволие, бунтарь хочет, чтобы свободе был положен предел всюду, где она сталкивается с человеком, причем под этим пределом подразумевается не что иное, как право человека на бунт. В этом глубочайший смысл бунтарской непримиримости"
Если вы утверждаете, что их действия были пронизаны исключительно чувствами злобы и ненависти, либо соображениями выгоды и расчета, то  в таком случае вы правы: они бесспорно мало, чем отличались от обыкновенных убийц.  Но то я вам отвечу, что "предельная свобода - свобода убивать - несовместима с целями бунта. Бунт ни в коей мере не является требованием тотальной свободы. Напротив, он призывает к суду над ней". Вы восстали против мусульманских террористов, а они восстали против свободы самовыражения, попирающей все границы и вызывающей  бунтарскую непримиримость.
Мне представляется, что и в ваше время, как и в мое,  Европа все еще больна духом полной свободы самовыражения при стремлении обособиться от сферы священного, и не только от мусульманских, но и христианских ценностей. "Бог умер" и "все дозволено". "Мы, - писал я,- живем в десакрализованной истории. Конечно, человек не сводится к восстанию. Но сегодняшняя история с ее распрями вынуждает нас признать, что бунт - это одно из существенных измерений человека. Он является нашей исторической реальностью. И нам нужно не бежать от нее, а найти в ней наши ценности. Но можно ли, пребывая вне сферы священного и его абсолютных ценностей, обрести правило жизненного поведения? - таков вопрос, поставленный бунтом".
И еще одна мысль из моего послания. Пока в разных частях мира не прекратится бессмысленное проливание крови, пока у нас, "посторонних",  не возникнет страх и возмущение от  (где-то там) пролитой  крови  ( иногда нам вообще хочется больше этой пролитой крови), до тех пор будет литься и наша собственная кровь: " В древние времена кровавое убийство вызывало, по меньшей мере, священный ужас, освящавший, таким образом, цену жизни. А в нашу эпоху, напротив, приговор справедлив именно тогда, когда наводит на мысль о его недостаточной кровавости. Кровь сделалась незримой, она уже не хлещет прямо в лицо нашим фарисеям. Нигилизм дошел до такой крайности, когда слепое и яростное убийство кажется пустяком, а тупой преступник - сущей овечкой в сравнении с интеллигентными палачами".
Никакими полицейскими методами, никакими многомиллионными движениями протеста  вам не справится с бунтовщиками против неограниченного права свободы самовыражения, против фарисейской демократии для "истинных европейцев", "истинных американцев", либо "истинных русских" с бунтом и бунтовщиками не справится, ибо они является частью жизни современного человека и современного общества. Убьют одних бунтовщиков, придут другие.  Единственная надежда, на то, что мы не только на словах и не только под страхом наказания будем с уважением относится к ценностям других людей и других культур. Ибо все мы "жители Орана", города которому грозит чума в виде всеобщего кризиса цивилизации и выживать нам нужно вместе и сообща.   
.