Трамвай 7

        Почему нельзя изменить прошлого? Почему нельзя прервать обыденное течение настоящего? И что будет дальше, если я день за днем буду переживать круговорот событий, уже знакомых и надоевших мне? От вечера и до вечера я задаю себе эти вопросы. Уже долгое время они не дают мне покоя. Где бы я ни был, с кем бы за руку не шел сквозь время, или будь я и вовсе один, я каждый раз возвращаюсь к тому, с чего начинал. И не могу найти ответа, не могу найти причины и объяснения этому круговороту. Казалось бы, я могу не искать ответа, не ждать прояснения, могу забиться в свой тихий угол, взять свою кисть, собраться и наносить мазки на мольберт в поисках варианта, в поисках задумки. Но ничего не выйдет, я уже пробовал. А время идет. Каждый день я упускаю  те дорогие часы и минуты, которые еще могу уделить свободному творчеству, а не работе над заказами. Но это время пропадает впустую. Чего же мне не хватает?
  Автобус резко затормозил. Водитель, высунувшись из окна, послал порцию грубостей в адрес какого-то «идиота», который, скорее всего, ничего страшного не совершил. Едкие слова, доносившиеся из кабины, и автомобильные гудки сбили меня с мыслей. Я разозлился. Но уже через минуту мысленно благодарил водителя автобуса: не нужно думать о лишнем. Лучше поразмышлять над очередным заказом или вовсе отдохнуть от мыслей.
За окном дельфинами по мокрому асфальту проносились автомобили, горели вечерним светом фонари города, теснились на остановках и перекрестках уставшие после рабочего дня пешеходы. И мы, словно сельди в бочке, жавшиеся друг к другу как родные, двигались сквозь время и суету в этом автобусе. Но вдруг поток автомобилей остановился, автобус вновь замер в вечерней пробке, и я невольно вернулся к своим мыслям.
  Ничего не получается. А ведь нужно на что-то жить в своей двухкомнатной квартире. Приходится добывать себе необходимое тем, что я имел – способностями. Периодически редакции газет или журналов делают заказы. Я работаю над нелепыми политическими карикатурами, над обложками, над иллюстрациями. Это рамки. Рамки, в которые я себя загоняю сам. Хотя иногда мне звонят с просьбой нарисовать портрет любимой женщины или женщины вовсе не любимой, но нужной. Заказывают портреты своих детей, бабушек, дедушек, друзей знакомых, любимых питомцев. Иногда живых, чаще мертвых. Это работа куда интересней, чем нелепые заказы от редакций.
  Случаются даже необычные заказы. Две недели назад мне позвонила женщина и поинтересовалась, смогу ли я ей оказать определенную услугу. Позже выяснилось: она хотела, чтобы я сделал рисунок дорогой ей норковой шубы, которую она решила продать. Объяснила она это вдруг проснувшейся совестью, ей якобы не хотелось носить мех убитых зверушек, и, чтобы впредь не было соблазна покупать дорогие шубы с натуральным мехом, она хочет приобрести подобную картину и повесить ее где-нибудь в парадной прихожей своего загородного дома. Забавно и непонятно. Или, к примеру, около месяца назад одна девушка попросила меня нарисовать панораму, открывающуюся на город с набережной. Она сказала, что уезжает из нашего города, но хотела бы запечатлеть это дорогое ей место. Чем дорого? - спрашивать не стал. Заказ выполнил, правда, пришлось работать на набережной в пятнадцатиградусный мороз. После лежал с ангиной и покупал лекарства на вырученные от заказа деньги…
  Остановка. Еле пропихнувшись в узкую щель между телами, забившимися в автобус, я вышел, предварительно выслушав ругательства злой старушки, чью тележку с сумкой я случайно задел. Моих извинений она уже не услышала  – двери автобуса со скрипом захлопнулись.
  На часах – семь вечера. Улицы города, как вены, встали смертельным тромбом автомобилей. Шум гудков и скользящих по мокрому асфальту машин заглушал редкие голоса людей. Иногда я прислушивался и вылавливал из общего гула отрывки фраз: «…Наши опять «Салавату» проиграли», «… У меня вот дочь в пед не поступила…», «…Поскорее бы свалить отсюда…», «…Они на прошлой неделе только светофор подчинили…», «…Когда умер отец, я устроился на работу…» «…Может, завтра, наконец, увидимся?..», «… Там, говорят, распродажа началась…». Отыскал замерзшими пальцами наушники и закупорил уши.
    Перекресток. Зебра. Толпа суетящихся людей. От бордюра до бордюра. Я поскользнулся на ливневой решетке и упал. Нелепость. Ну да ладно, остался чистым и одеждой, и настроением. Правда, ненадолго. Промчавшаяся в спешке рядом со мной девушка ненароком толкнула меня, и я, дабы не упасть вновь, смачно наступил в лужу. Улыбнулся. Бывает, постираю. Главное, до дома добраться, до крепости.
  Мысли роем в голове. Какой вихрь затянул меня в круговорот обыденных событий? Почему все повторяется раз за разом? Почему нет искры, которая разожгла бы пожар, которая бы стала импульсом для движения вперед? Да о чем я?
  От артерий и вен свернул к капиллярам города. Здесь, конечно же, суетились меньше, кровоток тел был едва заметен. Оставалось пройти всего лишь квартал, но неожиданно из-за угла дома резко вывернул автомобиль, и, совершенно не заметив идущего навстречу художника (хотя кому до этого есть дело) на скорости промчался по лужам, естественно, обрызгав меня с ног до головы. Ну что ж, одной штаниной дело не обошлось. Бывает. Ничего страшного. Вдох-выдох. Пару шагов осталось.
  Подъезд. Дошел без приключений. Кто-то резко открыл массивную железную дверь, об которую я в тот же миг ударился лбом. Схватил за ручку и придержал, увидев по другую сторону двери женщину с коляской. В спешке она извинилась, на что я приветливо улыбнулся. Внутрь. Лифт. Седьмой этаж. Деревянная дверь, как обычно, очень неуместно смотрелась на фоне «железных ворот» чужих крепостей. Мне многого не нужно. Так. Ключ? Где ключ? Левый карман? Правый карман? Куда я его положил? А. Верхний правый. Щелчок. Хлопок. Все!
  Вынул наушники. Вдох и выдох. Вдох и выдох. Вспомнил про мультик из детства – «Дышите, не дышите». Спасибо, доктор, мое лекарство со мной. Сел на табуретку. Улыбнулся.
  Опять круговорот. Я сидел на этой табуретке сутки назад. Сидел на ней позавчера. Три дня назад. Месяц назад. Я как трамвай, чьи пути пролегают по кольцевой улице города. И лишь под вечер трамвай возвращается в свое депо, чтобы утром снова выйти на кольцевую... Старый наручные часы подмигнули подсветкой – семь тридцать. Я дома. Я в крепости. Я в депо.
  Встал с табуретки. Проковылял на кухню. Где чайные пакетики? Дело плохо. И почему мне не пришла в голову мысль заскочить в магазин? Но мой маленький шкафчик - запасная скамейка хоккейной команды. Всегда есть замена. В этот раз подстраховала почти полная пачка кофе.
  Поставил чайник. Переоделся. Кинул испачканные брюки в таз, куртку повесил сушиться на маленькую лоджию, ботинки поставил у батарей. Позже разберусь с ними. А пока нужно выпить кофе, посидеть, подумать над заказом. Вспомнил. И обязательно проверить почту. Вчера в одной редакции мне сообщили, что меня могут взять на работу на постоянной основе. Хм. Может, мой трамвай, наконец, пустят по другим путям. Может…
  Перетащил одиноко стоящую в коридоре табуретку на кухню. На кухне со мной ей будет не так одиноко. Кофе я пересластил. Это такой обыденный закон подлости. Одна чашка сахара не испортит ни кофе, ни чай. Всегда можно досыпать. Но никогда нельзя отсыпать. Добавишь четыре ложки – сладко. И ничего ведь уже не поделаешь. Хотя в детстве мне всегда казалось, что если добавить в переслащенный чай или кофе соль, то можно изменить ситуацию. Я однажды даже так и поступил.… О, нет, зачем я только вспомнил. Теперь не допью кофе.
  Думать. В последнее время я не могу этим заниматься. Только начну размышлять над заказом, как ход мыслей возвращается к прежним вопросам. Я теряю себя. Теряю смысл своего существования. Нет, это вовсе не значит, что завтра я пойду на мост и без раздумий сброшусь с него в холодный Иртыш. Мне просто вдруг стало непривычным ощущения духовного одиночества. Я не могу взяться за работу, не найдя ответы на поставленные некогда вопросы. Почему нельзя изменить прошлого? Почему нельзя прервать обыденное течение настоящего? И что будет дальше, если я день за днем буду совершать собственный круговорот, уже знакомый и надоевший мне? И куда пропала прежняя страсть к кистям и мольберту? Я не могу так работать. А мольберт ждет. Стоит в затемненном углу и притягивает чистотой и белизной своей бумаги. И ждут на подоконнике кисти, требуя руки своего хозяина, требуя идей и работы. А хозяин может до конца времен сидеть в глубокой думе над чашкой кофе и так ничего не начать. Мне чего-то очень сильно не хватает…
  Быть может, отложить заказ до завтра? Время на работу – два дня. Успею. А пока нужно проверить почту. Может, наконец, что-нибудь важное пришло, пока я по капиллярам, венам и артериям добирался до своей клетки…
    Неожиданность. Одно новое сообщение. Одно. Новое. От редакции. Читаю:
«Мы готовы принять вас на работу. В субботу, в 09.00, приходите в нашу редакцию на собеседование. Составьте резюме и имейте при себе все необходимые документы, в том числе и портфолио. Если нужна подробная информация, звоните. +7…»
  Счастливое число семь в начале номера. Забавно, ведь все номера начинаются с семи. Но мне почему-то кажется, что именно сейчас оно – счастливое.
  Не заметил, как выпил переслащенный кофе. Не заметил, как съел последнюю конфету с ликером. Не заметил, как стал бродить из одного угла полупустой кухни в другой. Неужели мой трамвай пустят по другим путям? Быть может ему и номер другой присвоят...
  Резюме. Они просят составить меня резюме. А что я могу написать о себе? Что я вообще могу хоть кому-либо рассказать о себе? Не так давно моя жизнь перестала изменяться, замкнувшись на кольцевой. Не так давно.
И все-таки я стал вспоминать…
 
       Родился я в небольшом городке нашей области, в котором жили от силы двадцать тысяч человек. Семья моя была неполной. Отец ушел еще тогда, когда мне не было и года. Поэтому жили мы втроем: я, мама и брат Олег, который был старше меня на 7 лет. Был еще верный сторожевой пес Ташка и гуси во дворе, которых я не любил, потому что однажды в детстве они больно цапнули меня за руку. Небольшой частный дом, покосившаяся ветхая баня, огород и старый заставленный хламом гараж – вот все наше хозяйство, которое когда-то бросил отец.
    Отца я не помнил. Иногда я старался вспомнить черты его лица, голос, одежду – хоть что-нибудь. Но все ограничивалось воображением. Бывало, я просил рассказать о нем брата. Он описывал его, рассказывал запомнившиеся ему истории из детства. Но все слова давали лишь воображаемую картинку, не цеплялись за что-либо в памяти. Олег просил не говорить об этом с матерью. Причину я знал. Она не любила вспоминать об отце, а на все вопросы о нем отвечала короткими едкими фразами. Так мы и жили с братом - без отца.
    У матери в городе было много родни, некоторые поддерживали нас и помогали. Но большей части родственников мы попросту были не нужны. Втроем нам приходилось тянуть на своих плечах все хозяйство. Олег делал больше всех нас. Я же…

    … В груди что-то зашевелилось, оно росло, оно давило опухолью изнутри. Я не хотел вспоминать, не хотел! Но воспоминания уже чередой сменялись в моем воображении, как кадры в старом кино…

    В школе я всегда любил уроки рисования. А в определенный момент я понял, что влюблен в кисти и в бумагу. При виде чистого листа бумаги у меня возникали сотни идей в голове, внутри от искры одной такой идеи разгоралась пожаром страсть к рисованию, а руки сами тянулись к кистям или карандашам.
    Я стал пробовать себя в этом деле. Рисовал дома, иногда даже забрасывал уроки и садился где-нибудь во дворе с бумагой и карандашом, а Ташка всегда мне мешал, лизал мне руки. Мать и брат злились на меня, когда я отказывался помогать им. Злилась мать и тогда, когда я сидел задумчиво за столом над кружкой с молоком, в то время как брат работал в огороде, чинил забор, убирался в гараже – занимался чем-то более полезным, по мнению мамы, чем я. А что я? Я помогал, но чаще всего душа и руки требовали другого занятия.
    Когда брат устроился на работу, я пошел в художественную школу, за что мать меня сильно невзлюбила. Я не понимал ее презрения, старался объяснить ей, что не вижу себя никем другим, кроме как художником. Но она лишь упрекала меня и отзывалась на мои объяснения словами: «Забрось это гиблое дело, займись чем-то более полезным и нужным для нас». Либо говорила, что я веду себя, как отец, чего я, конечно же, понять не мог.
    Олега она любила. Всегда любила. И очень горевала, когда его забрали в армию. Какое-то время мы жили с ней вдвоем и совершенно не могли найти общего языка, словно бы я и не был ее сыном. Я видел, что она чувствует себя одинокой, но мне было не столько обидно самому, сколь жалко ее. Я любил ее. Вне зависимости от ее отношения ко мне. И я мечтал, что однажды стану очень знаменитым и богатым художником, и обязательно она будет жить со мной, и обязательно в большом красивом доме. Мне нужно было только время.
  В отсутствии брата у нас стали часто появляться незнакомые мне гости. Иногда приходили и родные, но чаще были неизвестные мужчины. Впрочем, я редко обращал на них внимание, да и старался в такие моменты либо уйти в работу над картинами, либо уходил в поисках идей на прогулку с Ташкой. Маму это, естественно, только устраивало.
    А однажды пришла весть. Брат погиб. При невыясненных обстоятельствах. «… Защищая Родину…»
    Я бы не хотел вспоминать,  что было после. Время шло. Моя мама стала совсем неузнаваемой. Здесь были бы уместны мои слова о круговороте. Она жила именно в замкнутом кругу. В ее жизни больше ничего не менялось, в ее жизни больше не было смысла. Я не могу никакими словами передать свою горечь за нее. Горечь за брата.
  Я взял работу по хозяйству на себя. Пришлось заниматься сразу двумя делами сразу, но бросить художественную школу, а уж тем более дело художника, я не мог. Но я стал терять страсть к рисованию, стал терять свободу души. Мысли сбивались в кучу бесполезного хлама, подобного тому, какой был заперт в нашем гараже. Потеря брата ударила по нам обоим, но почему-то она не сделала нас с матерью ближе. Не сроднила. Скорее, еще больше отдалила друг от друга.
    Когда мне исполнилось восемнадцать, я всерьез занялся поиском работы. Но работы в нашем городке не было, на мамину зарплату приходилось жить и мне. Я стал подумывать о переезде в Омск. Я думал, мы могли бы уехать вдвоем.  Я бы попробовал поступить в университет куда-нибудь на архитектурный факультет, тем более, что художественную школу я окончил. Я нашел бы себе работу. Мы бы нашли съемную квартиру, поднакопили денег… Я думал, она согласится.

    - Можешь ехать.
    - А ты?
    - Останусь.
    - Одна?
    - Одна.
    - Почему? Мы ведь можем…
    - Я все сказала. Денег дам. Сколько нужно?
    - Мам…
    - Сколько?
    - Только на поезд…
    - А жить?
    - Общежитие.
    - Ты уже точно решил?
    - Да… мам…
    - Отправляйся.

    Помню ее равнодушный взгляд на то, как я собирал вещи, упаковывал сумку, складывал мольберт, бумаги, кисти. Помню ее уставший вид, вид человека, который потерял все и продолжает существовать лишь из чувства привычки. Так мне казалось, но лишь позже я понял, как сильно ошибался.
    Наше прощание должно было быть коротким. Но случилось совершенно неожиданное, когда я уже уходил от ворот дома, а меня следом отправился провожать лишь верный исхудавший старый Ташка, все также полизывая мне руки своим холодным языком. Мама вдруг крикнула: «Стой!». Я мигом обернулся. Обернулся и увидел на ее уставшем лице слезы. Шаг за шагом, мы двинулись навстречу друг к другу. И уже через мгновенье я был в ее теплых объятиях, в ее руках, которые не обнимали меня уже очень давно.
  - Прости меня, Леша. Прости меня, пожалуйста. Я люблю тебя.
  - Мам! Мам, что ты говоришь такое? Я тебя всегда очень любил и никогда не обижался. Я обязательно вернусь, мам. Совсем скоро вернусь. Жди меня, мам. Жди.

    Год назад она умерла. В тот день я получил стипендию, через неделю я должен был выехать к ней, уже были куплены билеты. Я должен был вернуться. Сначала я не смог дозвониться, а ведь каждый день делал это. Судорожно набирал ее номер, раз за разом… потом позвонил родственникам. Я их никогда не любил. А с того дня невольно возненавидел их и свой родной городок.
    Голос из трубки: «Ах, да, Леш, прости, я забыла позвонить. Твоя мама умерла. Мои соболезнования. Мне очень неловко, извини, но я немного занята, позвони позже…»

    …Почему кончились конфеты с ликером? И почему во рту соленый привкус, словно я как в детстве, выпил кофе с солью?  Трогаю щеки. Мокрые.
    - Мам… Прости меня, мам. Мам…

    Проснулся в два часа ночи. Вспомнил про резюме, которым не смог заняться в пылу воспоминаний и эмоций. Вспомнил про чистый мольберт. Нужно же было хоть что-то сделать за этот день. Налил себе кофе, умылся и принялся составлять резюме.
  Через полчаса закончил. Отложил собранные бумаги и документы в сторону. Встал из-за стола и двинулся в тот самый затемненный угол. Словно проклятый с тревогой прикоснулся к чистой бумаге. Она была не так чиста. Сверху скопилась пыль. Запылились и кисти, и краски на подоконнике. В голове – пустота. В сердце – тишина.
    Где та страсть, где та радость, где та любовь и жизнь, которые заполняли сердце художника? Оставлены на перекрестках, задавлены автобусами, грузовиками, растоптаны тысячами пешеходов на тротуарах, выжжены работой, спешкой, чужими словами и событиями! Вот где это все!
  Кем я был? Кем я стал? Кем я буду? Не дадут мне покоя все вопросы, все воспоминания, окутавшие мою душу и сознание цепями. Не дает мне покоя боль в груди. Я так работать не могу. Не могу. Но хочу…

    Проснулся в половине 9-ого. О, нет! Проспал! За полчаса я не доберусь до конторы редакции… Но у меня не было выхода, если я еще хотел что-то изменить в этой жизни. Хорошенько выругавшись, я в спешке собрался, взял портфолио, документы и резюме. Накинув пальто и позабыв шапку, хлопнув дверью своей съемной конуры, я вышел на лестничную клетку. Судорожно нажимал на кнопку лифта, который оказался на 11-ом этаже. Не было времени ждать. Рванулся по лестнице, чуть было не споткнулся, но удержался на ногах. Вырвался вихрем из подъезда и побежал вновь тромбоцитом по капиллярам, по венам, по артериям, вливаясь в общий поток, внося свой вклад в создание утренней суеты. Вспомнил адрес редакции. Автобуса я бы не дождался, да и не залез бы в него, а быть в очередной раз сельдью в бочке мне совершенно не хотелось.
    Кто я? Что я?.. Перекресток. Горит красный. Хотел было уже выругаться, как вдруг резко загорелся зеленый. Знак ли? После. Дальше. Трамвай! На трамвае быстрее. Бегом двинулся к трамвайной остановке неподалеку. Ну же, я еще успею. В спешке мне удалось заметить, как справа от меня пытался подняться к магазину по неудобному пандусу старик в коляске.  Я резко остановился. В голову ударила тревожная мысль - «Время на исходе!». Помочь? Безусловно.
    Старик от неожиданности вскрикнул, когда неизвестная сила сзади стала толкать его вверх. Только когда он обернулся, и увидел лохматого (конечно же, я забыл причесаться), взъерошенного молодого человека, то засиял доброй и ироничной улыбкой. Не мог не разделить его мыслей о моем внешнем виде и улыбнулся в ответ. Взобравшись на непреодолимую вершину, каких в нашей стране немерное количество, старик развернулся и уже вдогонку мне прокричал:
    - Спасибо большое. Удачи вам!
    - Взаимно! – прокричал я, на бегу обернувшись.
    Опять перекресток. Красный. Да какого же…
    Зеленый.
    Удача? Хороший день?.. А, может, город подыгрывает мне в моей спешке?
  Остановка. Трамвай уже стоял на остановке, когда я только подбегал к нему. Номер «7». Доеду.
    Двери уже закрывались, когда я пулей ворвался внутрь. Трамвай тронулся с места, а я сел и постарался отдышаться. К счастью для меня, в нашем городе трамваи не являлись популярным и развитым транспортом, а потому редко были забиты битком.
    Заплатил за проезд. Посмотрел на наручные часы. Успею. Даже если не успею, то успею. Верить, верить, верить…
    Опять перекресток. Пробка. Постарался посмотреть в лобовое стекло. Эх. Красный горит… А, нет, уже зеленый. Это пугает. Три раза – удача? Ладно, потом об том подумаю.
  Наушники в уши. Так, сам себя настроил, теперь нужно настроить в телефоне радио на нужную волну… Разряжен. Ну и шут с тобой.
    Кто я? Что я? Где же вы, стремление, страсть, любовь?.. За окном проносились избушки частного сектора, мчались по улицам машины. Мой любимый город кипел утренней жизнью, суетились «тромбоциты», торопились «лейкоциты». Я не хотел вспоминать вчерашний день. И все-таки он был связан с днем нынешним круговоротом событий… круговорот. Вот-вот я его нарушу. Вот-вот мой трамвай сменит…
    Осознание неожиданного совпадения заставило меня вздрогнуть. Трамвай. Я еду в трамвае под №7. Мое любимое и самое счастливое число. Трамвай №7.
  Кабина вздрогнула. Двери открылись. Завершился круговорот пассажиров.    Задумавшись, я не заметил, как кто-то сел со мной рядом. Когда же опомнился, ненароком взглянул на своего нового попутчика.
  Симпатичная незнакомка что-то пробурчала под нос, глубоко вздохнула и выдохнула. Я о чем-то задумался и, видимо, продолжал смотреть на нее. Она заметила мой пристальный взгляд и улыбнулась. Ее улыбка… ее глаза…
 Сердце вздрогнуло. Вздрогнуло и в тот же миг превратилось в молот таинственного кузнеца, бьющего с силой по наковальне. И вихрь совершенно незнакомых чувств закружил мое сознание, и, не понимая причины всего происходящего, я лишь улыбнулся моей незнакомке в ответ. Она на секунду отвернулась, посмотрела в лобовое окно и прошептала самой себе «Трамвай двинулся по проспекту». Но я слышал это.
    Она снова обернулась ко мне. Сначала посмотрела мне в глаза , потом кинула взгляд на мою взъерошенную голову и по-детски рассмеялась. Засмеялся и я, и наш звонкий смех заставил улыбнуться некоторых ехавших в трамвае, другие же что-то презрительно пробурчали под нос.
    Но это было не важно. Пропасть внутри вдруг стала заполняться чем-то теплым, знакомым и неизведанным одновременно. Помню, я задавал себе какие-то вопросы постоянно, но какие? Разом нашелся ли ответ на все, или просто вопросы стали глупыми и неуместными? И почему меня охватило ощущение того, что с этого дня зеленый будет гореть чаще красного? Ладно, теперь это не важно.
    Она улыбалась, она сияла своей ослепительной детской улыбкой и пристально смотрела мне в глаза. Я должен был заговорить, но первой заговорила она.

    Трамвай выехал на мост, связывавших два берега реки. И что-то было после, но это уже другая и добрая история.