Навстречу жизни

Часть первая
Необычная девочка

Стояли далёкие уже пятидесятые годы прошлого столетия.
На окраине Севастополя в стареньком домишке с родителями, братом Саней и трёхлетней сестрёнкой Оленькой жила девочка Лида. Тихо и нерадостно жила, потому что сильно и необычно болела. Это была не простая болезнь, от которой выздоравливают. Всё было трагичнее: Лидочка уже родилась больной. Болезнь была всем видна: ручки девочки были вывернуты, согнуты в локтях и не разгибались. Взять ими она ничего не могла. И ещё тело девочки само собой дергалось. Но Лидочка была ещё маленькая, и это её пока не заботило.
Мама вызвала бабушку, чтобы помочь смотреть за детьми. Бабушка продала своё жильё в деревне и приехала.
Дом из двух комнат и кухни стоял на небольшой горке. Окна смотрели на юг, поэтому  солнце рано приходило к ним и осторожно просило разрешения войти. Если ему позволяли, то кто-нибудь, мама или бабушка, раздвигали занавески. Лучи его проплывали по подоконнику, по полу и постепенно оказывались на подушке, рядом с Лидочкиной головкой. А так как дети спали на одной кровати, солнышко будило всех троих.
На скрипучем полу в столовой, где находилась и спальня родителей, расстелены половики. На них, посередине комнаты, стоял обеденный стол. Старый пузатый буфет с облезшей краской и бабушкин комод прижались друг к другу, словно неразлучные братья. У противоположной стены – громоздкая, с никелированными тяжелыми шарами кровать, привезенная бабушкой. Она называла её – «моё хламьё». На окне – вылинявшие ситцевые занавески в голубеньких незабудках. На подоконнике, по обычаям того времени, красовалась герань. В доме постоянно царил полумрак. В печи всю зиму жарким пламенем горел огонь.
 Раньше их семья жила в бараке, они переехали в этот дом, когда он освободился от других жильцов.
Дети, привыкшие к тесноте барака, вошли в него и поначалу растерялись. Стояли в нерешительности и рассматривали голые, шершавые стены с облупившейся штукатуркой. Но вот, пообвыкнув и осмелев, направились к шкафу, встроенному в стену. Интересно же, не осталось ли там вещей от старых хозяев. У шкафа сразу началась толкотня: каждый хотел опередить другого. Внизу, где раньше хранили обувь, дети увидели кипу бумаг. Среди исписанных тетрадей и размалёванной бумаги лежал потрепанный корабельный журнал. Саня сразу же завладел  им.
– Я тоже хочу посмотреть! – закричала Лидуня и топнула ножкой.
– На! Не очень-то и нужно, – Саня небрежно отпихнул от себя неинтересную вещь. Краем глаза он всё-таки посмотрел на журнал, но ничего любопытного для себя не заметил.
Девочка же схватила его подбородком, отнесла на стол и начала носом переворачивать замусоленные листки. И ей открылся незнакомый, новый, яркий, совершенно не похожий на её мир. Страницы журнала пестрели незатейливыми детскими карандашными рисунками. Но для Лидочки это было маленькое чудо. Ничего такого она раньше не видела.
– Глядите, что у меня за  прелесть, – она, неловко подволакивая ножку, подбегала ко всем по очереди, тыча находкой.
– Доча, так это ж обычная детская мазня, – заметил неромантичный отец.
– Па, ты жеж ничего не понимаешь. Ведь это ж так красиво! – заулыбалась Лидочка, и ямочки на её щёчках весело заиграли, отчего она ещё больше стала походить на отца.
И девочка начала, как могла, неуклюже кружить по комнате. Вместе с ней танцевали и её тощие косички, задорно и радостно подпрыгивали и били её по плечикам.

Лидина память цепко хранит воспоминания раннего детства. 
Иногда видится ей большая и красивая мама. Она, словно огромная птица, замерла над ней. Бережно и аккуратно держит её под мышки. На маме надето яркое, в красных розах, платье, руки по локоть голые. Они пугали девочку своей белизной. Напротив на корточках сидел папа, такой же большой, и тянул к ней свои сильные руки, манил к себе:
– Ну, Лидуня, сделай шажочек, ну раз, два…
 Рядом с ними девочке было хорошо и спокойно. Но вдруг мамины руки куда-то исчезли. Лидочка упала в объятия отца. И мама отчего-то заплакала, папа же остался весел и смеялся.
А из окошка на неё упал густой лучик солнца…
Лидочке уже исполнилось четыре года, но она только-только начала чувствовать ножками что-то твёрдое. Она запоздала с тем, что к обычным деткам приходит намного раньше. Переставляла она ножки неуверенно, всегда очень долго думала, прежде чем шагнуть. Они заплетались одна за другую, и она постоянно шлёпалась. А упав раз, предпочитала больше не вставать и продолжала знакомство с миром  ползком.
Лидочка хорошо помнила день, когда у неё с братом появилась сестренка Оля. Она тогда только-только пошла. Всё ей в новинку, всё интересно. Двухгодовалый братик Саня уже уверенно мерял ножками комнату, при этом переваливаясь, точно медведик, с боку на бок. Лидочка неловко, где шагом, а где прямо на пузе, кряхтя и сопя, ползала за ним. Мамы почему-то не было. И вдруг в прихожей раздалось шарканье ног и громкие голоса. Тетя Маня, в отсутствии мамы смотревшая за детьми, вскочила со стула и побежала в коридор. Послышался чей-то настойчивый и резкий плач. Лидочка прекратила своё изучение комнаты и остановилась. Замерла, прислушалась. Её внимание привлёк новый незнакомый звук. Саня тоже начал растерянно оглядываться по сторонам и уже готовился заплакать. Но вот дверь распахнулась, и на пороге появились шумные и весёлые люди. Каждый старался что-то выкрикнуть и размахивал руками.
И ура! Посередине толпы стояла мама. Их мама. С каким-то свёртком у груди! Наверное, принесла что-то большое и непременно вкусное! Но вдруг из свертка донеслось недовольное сопение, причмокивание, потом капризный и жалобный писк. Интересно, зачем мама завернула в одеяло щенка, жившего у них под крыльцом? Да ещё и притащила его домой? Сама мама, праздничная и яркая, как летнее солнышко, села на кровать. Все дружно направились к ней, тёти и дяди окружили её. На них с Саней никто не обращал внимания.
Саня смело протиснулся через большие, взрослые ноги, усердно пиная их. На личике мальчика, как ручейки, проходили синенькие прожилочки. Он напрягся, и они больше набухли. Лидочка же упала на коленки и пролезла к маме. Мама аккуратно положила на кровать свою ношу и развернула её.
– Это что, птенчик? – задохнулся от восторга Саня, увидев что-то диковинное.
Лидуня продолжала что есть силы мутузить взрослых, ей ведь тоже интересно. Чьи-то сильные руки подняли её и поставили у кровати, и она встала рядом с братом на нетвёрдые ножки. В куче пелёнок, будто кочанчик в капустных листьях, лежал крохотный человечек и перебирал ножками. Лидочка, будто проверяя на мягкость, осторожно дотронулась губами до его нежных и румяных пяточек. И подумала: «Разве это птенчик? Это же капризуля!» 
– Это ваша сестричка, Оленька,– улыбнулась мама, – она ещё очень маленькая, и потому вы должны её любить и защищать.
Мама как-то изменилась, стала ещё добрее и всё время улыбалась.
На Санином в грязных полосах лице появилась растерянность. «Как это … сестричка?» – ревниво подумал мальчик. Немного обидно, только появилась, а ей уже столько внимания. Ишь ты, какая важная особа! Лидусе же сестрёнка понравилась. Правда, она была мало похожа на знакомых ей людей. «Уж больно она непонятная, и такая маленькая. Даже страшно к ней прикасаться».

В Лидочке до семи лет жила удивительная мечта: она хотела стать балериной. Как и почему у девочки, которая плохо, неуклюже ходила, появилась такая странная фантазия? Она поздно встала на ноги, но танцевать обожала. В детстве девочка часто ездила в санатории, где видела, как дети кружатся под музыку (правда, вразнобой, словно рассыпанный горох). Да ещё иногда родители водили детей на ёлку с множеством снежинок и зайчиков. Хотя такие походы и были редкостью, но для её памяти этого достаточно. Танцы воспринимались ею как источник чего-то чистого и прекрасного. А ещё в её голове всё время играла музыка, но она стеснялась своего сдавленного голоса и потому не пела.
И вернувшись из санатория, девочка всё время приставала к родным:
– Посмотрите, как я умею!
Но мама всегда занята, дел по дому много: уборка, стирка, огород, да и дети требовали к себе внимания. Она, как правило, отмахивалась от причуд дочери. Папа же постоянно на работе либо с друзьями. Так что никто на затейливые выкрутасы ребёнка внимания не обращал. Разве что бабушка, верный и постоянный её спутник.
Саня же всё время допекал её, да еще специально коверкая слова, чтобы выходило больнее:
– Разве это танцы?! – Он знал, что этой фразой ранит сестру, но специально повторял ее.
– Много ты понимаешь! – мгновенно разобижалась и чуть не кидалась в драку Лида, но тут же остывала. Она всегда сидела тише воды, ниже травы, прекрасно понимая, что её желания в этой жизни мало что решают, и мало кого волнует, чего она хочет и что может: – Ну ладно, покажи как нужно.
Саня же не имел ни малейшего представления о танцах, и их споры на этом обрывались.
Лидочка не догадывалась о своей необычности. Она ещё маленькая, она пока танцевала.
Но девочка подростала и до неё постепенно доходило, что в ней что-то не так. Она ощущала какую-то неловкость и скованность в своих движениях. Но одно дело думать и знать об этом самой, и совсем другое, когда на твою корявость указывает другой человек. И это ужасно раздражало её. «Хорошо говорить Саньке, у него есть улица, друзья. Он может гулять, играть, веселиться». Она же открыла для себя танцы и теперь ревниво и цепко держалась за этот свет в окне, оберегала от насмешек.
Лидочка подрастала и мало-помалу осознавала, что больна. Что её искривлённое тело и нелепая походка – не выдумка и не чей-то каприз, а болезнь. И это навсегда…. И с этим нужно жить.
Прежде, по глупости малолетства, ей думалось, что будет спасительное вдруг. Она проснётся, придет фея, взмахнёт волшебной палочкой, и всё сразу встанет на свои места: и тело её распрямится, и речь потечёт плавно и разборчиво.
Но наступало утро, а ничего, решительно ничего не менялось. И когда она поняла, что её недуг никогда не закончится, ей стало страшно.
Сделав этот жестокий вывод, Лида перестала танцевать. Тяжёлая болезнь, которую нужно каждое мгновенье преодолевать, победила её. Мечта, вдруг ставшая невозможной и пустой, погасла. Девочка ушла в себя и начала быстро взрослеть. Раньше, несмотря на то, что ей мешала болезнь, Лидочка была шустрым и юрким ребёнком. Ей очень нравилось двигаться – бегать, прыгать. Теперь же будто отрезало. Она могла целыми днями просидеть на одном месте в полной неподвижности и безразличии, уставившись в одну точку.
Когда пришло осознание болезни, первый вопрос был – почему?
– Почему я? – с отчаяньем в голосе прокричала она в лицо бабе Васе. Та постоянно находилась рядом и старалась, как могла, вывести внучку из этого «нехорошего» состояния:
– Кто ж знает, судьба, видать, такая.
Из чего Лида вынесла, что всем на свете управляет судьба. Но к кому бы она ни обращалась: «Что же такое судьба?» – ни мама с папой, ни даже бабушка не знали. Тогда Лидуся сочинила страшную историю про бабу Ягу, но не про ту, что жила в сказках – там они все были добрыми и с хитрецой. Её бабка-Ёжка была ужасно злобной и страшной, больше всего она не любила детей, всегда их пугала и мучила. Она и была в её понимании судьбой.
 Лидуся ни словом не обмолвилась маме про своё душевное состояние. У них в семье не принято было жаловаться. Да и на что жаловаться, на болезнь? Но мама сама почувствовала, на то она и мать, что с дочкой что-то происходит. Она заметила замкнутость и подавленность дочери в последнее время. Девочка отлично помнила тот внезапный и, как ей показалось, непонятный разговор, ставший ответом на её немой вопрос. Когда мама сказала, убеждая прежде всего себя: «Будем надеяться, что болячка отойдёт, и тогда всё у тебя будет хорошо».
 
Но ребёнок всегда остаётся ребёнком. Ему обязательно нужно разбавить сухой мир иллюзией и сказкой. И теперь у Лиды появилась новая мечта-идея. А люди-то мечтают о чём? В детстве – о хорошем и добром. Её захватили и покорили своей душевностью эти наивные картинки, которые дети нашли в шкафу. Они казались ей чудом. И ей очень захотелось попробовать что-нибудь нарисовать. Хотя девочка и понимала, что это ей тяжело будет сделать, потому что она не такая ловкая, как другие дети. Но это нисколечко не убавляло её желания.
И Лидуня начала приставать к домашним, чтоб купили ей карандаши.
– Ну, скажи мне на милость, для чего тебе карандаши? Ты же всё равно их не сможешь держать? – сердито прикрикнула мать. Ей всегда не нравилось, когда что-то выходило из-под её контроля.
– Но я ведь рисовала, ты же сама рассказывала.
Лидуня отлично помнила мамин рассказ. Мама любила в редкие свободные минутки вспоминать, как они жили, когда Лида была совсем крохой. Вспоминала с наслаждением, это-то Лидочка уже научилась читать по маминым глазам: они сразу становились лучистыми и солнечными.
– Раньше,  до того, как мы переехали в эту квартиру, мы жили в бараке, возле моря. Очень убого, можно сказать, нищенски. Успокаивало лишь то, что в те послевоенные годы так же бедовали все наши соседи. А питание!!! Разве то, что мы ели, можно назвать настоящей едой? Еда – это то, чем наедаешься! А тут картофель, пожухлый и подмороженный, «полусладкий». Да ещё чёрный хлеб, тяжёлый, как кирпич – вот и всё. Люди окрестили его «хлеб под крышей». Это был чёрно-коричневый брусок, где между запечённой до угольной черноты коркой и непропечённым, сбитым мякишем раскрывала свою тёмную пасть пустота. И корка вечно отваливалась от вязкого коричневого мякиша. И это было разнообразие нашего стола на много, много дней.
А каморка-то, где мы обитали, – махонькая, не развернуться, не повернуться. Квадратов восемь всего. Спали на полу, стянув под себя для мягкости и тепла мешки с вещами. Только потом отцу удалось раздобыть на корабле, где он служил, бамбуковые палки и смастерить их них лежанку. На ней-то мы втроём и спали, укрываясь пальто. Уж где он его нашёл, бамбук-то, не ведомо. От стылого пола тянуло мёрзлым духом, да еще то и дело шныряли крысы. Так что проводила ты на этой самой кровати все дни напролёт, – рассказывала мама.
Дети собрались вокруг мамы и внимательно слушали, им очень хотелось узнать, что же такое бамбук?
– Бамбук – это такая трава, растёт она в странах, где людям неизвестно слово снег, там вечное лето.
– И они не катаются на санках и не кидаются снежками? – опечалилась Лида. Ведь как это весело, когда снег. Мама как раз расчесывала её жидкие волосики, собирая их в тонюсенькие косички – мышиные хвостики. Девочка стояла смирно и дрожала от страха: вдруг случайно дёрнется, и тогда голову поведёт вбок из-за её непонятной болезни. Мама просто рассердится, и прощай рассказ.
– Но они же не знают, что такое снег, потому и не огорчаются, –  продолжила мама, обращаясь к Лидусе: – Так вот, пишу я как-то письмо нашей бабушке в деревню. А тебя примостила на этой самой бамбуковой кровати. Да чтобы ты не мешала, кинула тебе для игры всякого ненужного хлама, что оказался под рукой. Ерунду какую-то: огрызки карандашей, пачку из-под папирос, тряпочки-лоскутки, ручки… И знаешь, ты сидела, как мышка. По-видимому, подглядела, что я делаю, и захотела попробовать сама. Уж и не знаю, не ведаю, как тебе удалось зацепить огрызок химического карандаша ногой? Но когда я, обеспокоенная тишиной, оглянулась, ты усердно чертила ногой свои каляки-маляки на папиросной коробке.
Но мать оставалась глухой к доводам и уговорам дочери, уверенная в том, что это Лидино увлечение только прибавит ей уборки:
 – Ма, ну, ма-ма,– расстраивалась  девочка. – Я же аккуратненько буду.
– Знаем мы твоё «аккуратненько», – немедленно встревал Саня. – Когда плясала, тоже говорила: «Буду аккуратно», а вазу-то и кокнула.
– Я ведь уже извинялась…
– Ну, хватит ссор. Сказано нет, значит нет. Не вижу смысла в этой дурацкой затее, снова выйдет одно баловство, –  мамины брови поплыли к переносице и неприятно замерли.
Это не было обычной детской прихотью, Лидуня не привыкла, как Саня, донимать родителей своими капризами. И потом, ей же не три года. Но мама у Лиды – тяжёлый и несговорчивый человек, если она чего-то не позволяла, бесполезно канючить. Всё равно будет, как скажет она. И Лида жила наедине со своей мечтой.
И тогда девочка шла на хитрость. Она дожидалась, когда мама с младшими уходила гулять, сама же оставалась дома под разными отговорками. Хорошо ей их и выдумывать-то не приходилось, всегда выручала жалоба на плохое самочувствие. Периодически и баба уходила из дому. Тогда девочка доставала из своего тайничка обломок карандаша. Лидуня нашла его в том же ящике, где и журнал с рисунками. Она присаживалась на край кресла: глубоко устраиваться не стоило, так как можно было попросту утонуть в нём. Да и нужно быть всегда начеку, в любой момент может заявиться малышня. И, сцепив от напряжения зубы, упрямо и настойчиво пыталась обхватить огрызок пальцами ног. Но карандаш был маленький и юркий и потому неохотно держался в них. Девочка же с неимоверным упорством повторяла и повторяла усилие. «Всё равно я схвачу тебя», – думала она тысячный раз. Но карандаш не желал находиться там, куда Лида его вкладывала, словно живой, он выпрыгивал и убегал. «Пальцы какие-то неслушные», – чуть не плакала она.
Существовала и ещё одна помеха – маленький котёнок, появившийся у них этой осенью, её любимец. Она к нему очень привязалась и часто возилась с ним, чесала ножкой нежный шёлковый животик, получая удовольствие от его бархатистой шёрстки. И теперь, стоило ей опуститься в кресло, он уже был тут как тут. Ушастику, видимо, казалось, что Лида водила ногой по полу, играя с ним. Он с готовностью нёсся к ней, привставал, разводил лапки и потешно прыгал на её ноги. Девочка не сразу, но сообразила, как можно спастись от неотвязного попрыгушки: нужно его где-нибудь закрыть. «В коридоре!» – придумала маленькая художница. И каждый раз, как только все уйдут, плотно запирала за ним дверь в коридор, куда котёнок шмыгал, провожая детей.
Тут нужно пояснить, что ручки-то у Лидочки имелись, но они были навсегда прижаты к телу. И ещё, все её тело дергали гиперкинезы. Это такие движения против воли человека. Что тоже очень мешало, не давало никак сосредоточиться. Пальчики были сильно вжаты в кулачки, так что ноготки приходилось обрезать сквозь слёзы.
И не найдя другого выхода, она стала рисовать ногами.
Теперь её дни наполнились смыслом. Однако приходилось таиться, что ужасно раздражало и лишало покоя...
  Когда из коридора слышалась возня вернувшихся с прогулки ребятишек, Лидуня быстренько, насколько позволяла болезнь, собиралась и прятала своё хозяйство.
 Она с радостью замечала, что постепенно, благодаря каждодневным тренировкам, пальцы ног становились гибче, да и карандаш уже не весил, как прежде, тонну.
«Ну, наконец-то, – однажды облегчённо выдохнула девочка, – теперь надо попробовать что-нибудь нарисовать». Лидуся думала, что главное – это суметь удержать карандаш, а водить им – это уж она сумеет. Но «не так сталось, как мечталось».
Она открыла чистые странички журнала и приступила к таинству. Невероятно тяжело было просто провести чёткую и осмысленную линию. Да к тому же карандаш был до того тупой и стёршийся, что не рисовал, а просто рвал бумагу. Наточить его некому, некому и купить новый. Девочка от отчаянья горько разрыдалась. Как несправедливо, когда у тебя получилось самое главное, и вдруг всё портит какая-то глупая мелочь!
… Противно и резко взвизгнула дверь, впуская Саню. Он стянул с головы шапочку, на затылке волосы встали дыбом и топорщились в разные стороны, шарф съехал на сторону. В дверях вырос маленький разбойник. Он осмотрелся, шмыгнул носом и в чём пришёл, в том и прошлёпал в комнату, таща за собой на ботинках куски грязи. Лидуня еле успела уложить свой секрет на место и запирала плечом шкафчик. Заметив поспешность в поведении сестры, Саня молчком подлетел к ней и начал открывать дверцу шкафа. Замерзшие на морозе пальцы не слушались его, не гнулись, и створка не поддавалась. Да ещё и девочка легла на шкаф всем тельцем, упираясь ногами в пол и неловко пытаясь помешать Сане. Она ещё не была готова открыться и очень боялась того, что её могут рассекретить.
– Пусти, слышишь, пусти, – упорствовал мальчуган, больно напирая на нетвёрдо стоявшую на ногах сестру. И видя, что у него ничего не получается, прибег к последней своей надежде, слезливо и громко крикнул:
– Мама! А Лидка что-то спрятала в шкафу и не пускает меня. – Он подумал, что сестрёнка скрыла что-то вкусненькое или ценное.
Но мама всё не шла. Девочка изо всех своих малых силёнок отбивалась:
– Там ничего нет, – убеждала его Лидуня, но отходить всё-таки не хотела.
Видя настойчивость, с какою та охраняла шкаф, мальчик упорнее пытался оттолкнуть её. Он раскраснелся, как возле печки, покрылся мелкими бисеринками пота, и нажал из последних сил. Лида вскрикнула и упала.
Брат открыл дверцу и стал рыться в нижнем отделении, так как сам был малого роста и выше дотянуться не мог.
Девочка уже неловко поднялась, бросилась к брату и повисла у него на руках.
– Не трогай, это моё!
– Что тут за шум? – мама вошла в комнату. – Опять! Господи, что за дети! Почему вы постоянно враждуете? Вы же брат и сестра. Где ваш мир?
– Ма, – оправдывался Саня,– она что-то спрятала!
Улучив момент, Лида отстранила брата от своего тайника.
– Ничего не хочу слышать. Живо разбежались по разным углам! Вы наказаны!
Брат с сестрой, повесив головы, побрели каждый в свой угол.
Но мальчику очень любопытно, что это у Лиды за секрет такой появился. Всегда такая понятная, она вдруг стала загадочной. И однажды, когда Лидочки по какой-то причине не было дома, полазил-таки в её тайничке. Но нашёл там лишь детские «каляки-маляки» и подумал, что это ранее виденные им рисунки. Это-то и спасло девочку от новых насмешек.
Но вот наступил день, когда её терпение наконец-то было вознаграждено. У неё стало получаться – ура! Это уже не были кривые палочки, напоминавшие стариковскую изогнутую клюшку или морские волны. Эту ступеньку она успешно миновала. Образовался порядок, теперь линии ложились на бумагу уверенные и более ровные.
И Лидочка начала с большей настойчивостью теребить родных, чтобы купили ей карандаши. Она доставала папу своими просьбами только в крайних случаях, и теперь, по её мнению, как раз был такой.
Во время Лидиного детства главным в доме был папа. И когда он приходил с работы, мама сначала кормила его, а потом уже за стол усаживались дети. Но они ещё были маленькие и волей-неволей лезли к нему, ребятне хотелось побыть рядом с дорогим человеком. Для них он всегда был «папкой», балагуром и забавником. Шутки из него сыпались неудержным потоком. Пожалуй, лишь он,  своим задором и огоньком, вносил веселье в постоянное брюзжание матери. Мама же, да и бабушка, всегда их отодвигали в сторонку и объясняли, что папа пришёл с работы голодный, или наоборот, собирается на работу, и не надо ему мешать:
– Папе надо быстренько покушать и идти заниматься своими делами.
Отцу же всегда было некогда покушать спокойно. Он накрошит в суп хлеба и, причмокивая, заглатывает его, словно большая труба у моря всасывает воду. Чётко ощущалась грань, что он старший, его нужно уважать, а своё «я» придерживать. Это воспитывало почтение к тому, кто тебя обеспечивал. Ты ещё сопливый, а он тебя обувал, одевал, кормил...
Но после ужина, отец полностью переходил в распоряжение детей. Они могли делать с ним всё что угодно. Но особенно всем нравилась игра под названием: «оживить папку». Когда они, заходясь от смеха и крика, как тараканчики ползали по длинному и немного нескладному отцовскому телу. Тискали его, щипали и тянули во все стороны. А он в это время притворялся, что умер. Но вдруг он оживал, и все заканчивалось неизменными, весёлыми щекоталками.
У них так уж повелось, что мама всегда баловала Саню, а папа души не чаял в девочках. И они, чувствуя это, когда он находился дома, вечно следовали за ним по пятам, висли на нём. Папа даже в шутку дразнил  их «хвостиками».
– А куда это мои хвостики запропали? – говорил он, когда стояла непривычная тишина.
Отец, когда играл со своими любимицами, мурлыкал шутку-прибаутку:
Ой, девочки-девчоночки
Отбили мне печёночки,
Теперь я без печёночек,
Но люблю девчоночек.
Лидочка давно и верно приметила, что папа очень любил бриться. Ещё бывало и щетина не успеет проступить, а он уже колотит себе мыльный раствор. Вот и сейчас они окружили его и стали с восхищением следить за ловкими и быстрыми движениями снизу вверх, за тем, как весело блестела бритва. Папа всегда брился опасной бритвой, тоненькой и острой. Он приспособил для её наточки специальный старый ремень, и каждый раз утюжил его лезвием перед бритьем, набрасывая пряжку на ручку двери, а второй конец держа в руке. Вот и сейчас он лихо и привычно проделал всю процедуру. Потом взял колючий помазок, макнул его в воду и быстро-быстро заелозил по крошечному мыльцу. Затем, набрав много-много мыльной пены, перенёс её себе на лицо и стал шкрябать его – бриться. На пенной отцовой физиономии образовались ровные чистые полосы розового цвета. А вода в банке, где он купал грязную бритву, потемнела, и в ней плавали коротенькие чёрные волоски.
И тут он начал кривляться в зеркало, чем невероятно развеселил детей. Он взял распухший пенный шарик и посадил его себе на нос. И они залились звонким, раскатистым смехом. Оленька к тому же тыкала в него пальчиком и что-то неразборчиво повторяла. Папа подумал немного и предложил Лидусе:
– Потереться об тебя?
Лида же, видя доброе настроение отца, нацелилась на него со своей просьбой:
– Папочка! Купи мне, пожалуйста, коробку карандашей!
– Понимаешь, Лидуня! – он сразу как-то посерьёзнел, – мамка-то наша против. Вот, значится, какое дело. Говорит – баловство это, что ты всё равно не сможешь рисовать, и карандаши будут повсюду валяться… – Ему почему-то стало неловко. Отец всегда, в отличие от мамы, относился к ней более чутко и вежливо, видимо, чувствуя особенный нрав девочки, а может, и свою вину.
– Не будут, па! Посмотри, что я умею, –  всё-таки решилась она открыть свой секрет. Ей хотелось, чтобы кто-то похвалил её, а хвалить было за что, она чувствовала это. А карандаши ей сейчас отчаянно необходимы. 
Она боком понеслась к шкафу и притащила, обняв, толстый и потрёпанный журнал, уже распадавшийся по листикам. Потом, усадив отца в кресло, сама села напротив и начала показывать то, чему научилась за месяц тренировок.
– Цирк какой-то, – удивлённо выдохнул отец. – А ловко-то как и быстро. Ай да дочь, ай да молодчага!!! А мама видела? – вспомнив о маме, отец вдруг напрягся и засуетился.
– Нет, я ей ещё не показывала.
– Ну и не надо, я с ней сам поговорю, – он знал, что говорил, потому что невозможно угадать реакцию матери на этот «цирк».
И Лидочка, окрыленная пониманием отца, ещё прилежней и с большим рвением продолжила заниматься. Он наточил её драгоценный огрызок. Целый час что-то строгал во дворе и смастерил подставку под бумагу, чтобы дочери было удобнее рисовать. И она более свободно, уже не таясь взрослых, училась рисовать. Правда, ещё немного стесняясь пристального взгляда матери да язвительных ухмылок и подзуживаний брата, мол, художник – от слова худо. Мама держала это новое увлечение дочери за баловство.
С момента беседы с отцом прошло две недели, девочка больше не приставала к нему – боялась, а он словно и забыл.
Но однажды, на майские праздники, это все же случилось. Отец зашёл в комнату какой-то торжественный и сияющий. И со словами: «На, рисуй!» – протянул Лиде коробку ярких, словно солнышко, палочек-карандашей и большущий, и, главное, толстый альбом для рисования. Карандаши в коробке ровно стояли в два ряда, гордо выставив свои разноцветные отточенные головки.
– Доча, вот мы тут с мамой посоветовались… и решили подарить тебе то, о чём ты мечтала, – замялся папа. Было видно, что преподносить подарки он не мастер.
Лидуся обрадовалась, засмеялась и бросилась целовать отца, но потом несмело оглянулась на маму: каков будет её ответ. Отец же успокаивающе произнёс:
– Ты на маму-то не косись. Она у нас хорошая, это тебе от нас. Только ты должна пообещать, что не будешь раскидывать карандаши где попало.
– Мамочка, папочка, спасибо вам огромное! Я обещаю всегда их складывать в эту коробку и убирать! – снова запрыгала Лида, загремев содержимым коробки.
– А мне, а мне? – Тут же, расталкивая друг друга, сбежалась малышня.
– Ну, конечно… – И отец достал из пиджака ещё одну коробку карандашей и тетрадку и отдал Сане.
– А я… А мне… Я тозе хосю ка-лан-да-сы… и тет-лат-ку, – потянула носом Олюшка, уже готовая разрыдаться оттого, что её обошли подарком и вообще не уделили внимания.
– А тебе ещё подрасти нужно. Да и Лидочка с Саней с тобой поделятся, ведь так?
– Вот ещё! – нахохлился брат. – Что я, Ванька-дурак, чтобы дать их Ольке. Она быстро всё оприходует, потом днём с огнём не сыщешь, – мамиными словами и интонацией ответил мальчик.
Но у Лиды было иное мнение. Она росла душевным человечком, да к тому же сегодня была в приподнятом настроении. Если у неё праздник, значит, праздник  в душе должен носить каждый:
– А как же! Обязательно! Альбом большой, и тебе в нём хватит места.
Судьба иногда любит делать подарки. Вспомнила она и о маленькой девочке-инвалиде, ищущей свою мечту.

Но вскоре мама оказалась даже рада тому, что дети увлеклись рисованием, нашла в нём для себя помощника. Детям ведь всегда интересно толкаться возле взрослых. И она частенько доставала из своего загашничка и раздавала им по листику бумаги и говорила:
– Рисуйте! Рисуйте, что хотите. Только сидите тихонько.
Лидуся пыхтела и увлечённо рисовала, согласно возрасту, какие-то солнышки-цветочки. Саня же, как положено мальчику, малевал  корабли, танки… Оленька была ещё слишком мала для осмысленного рисунка, ей было всё равно, она не рисовала – пачкала бумагу.
Родители Лиды ещё довольно молодые, им и по тридцать пять-то не было. И их тянуло друг к другу, охота куда-то вдвоём сходить, что-то сделать…
И однажды они выбрались в театр, а это как минимум часа на три. А детей-то куда денешь? И бабушки, как назло, дома не было. И вот надо детей на это время чем-то занять, чтоб не ревели и не дрались. Мама ради такого случая раздала всем по целой тетради, дала простые карандаши и сказала:
– Мы пойдём с папой немного погуляем и придём. А вы не ссорьтесь. Лучше нарисуйте-ка, кто что хочет. А когда мы придём, вы нам покажете… И я за лучший рисунок дам конфетку. Лида, ты остаёшься за старшую!
И Лидочка поняла, что от неё что-то ожидают. Нужно сделать что-то такое, чтобы оправдать мамино доверие. Ведь оно бывает не часто, а тем более по отношению к ней. Это разбудило чувство ответственности. Дети старательно изрисовали все тетрадки своими детскими выкрутасами. Когда родители возвратились, Лидуня с Саней поспешили к ним со своими альбомчиками. Брат нарисовал много-много человечков, все стояли в бескозырках и почему-то с  пупками. А папа посмотрел и спросил:
– А что ж это они у тебя голые-то? 
– Они купаться собрались, – гордо пояснил сын, с ударением на слове купаться. Мол, такой большой, а не понимает. 
Папа похвалил и Лидины рисунки, от чего девочка захлебнулась бурей эмоций. Мама же и не взглянула, сразу схватилась за домашние дела.

Летом они ходили в город погулять всей семьей, иногда и бабушку с собой брали. Правда, такое удовольствие выпадало очень-очень редко. Кругом ходили нарядно-праздничные люди, солнышко улыбалось, радовалось, гладило своей жаркой лапкой. С моря долетал йодистый запах водорослей и шум волн.  Музыка, смех, веселье.
И тут мама предлагает купить мороженое!
– Ул-ла! – первой отреагировала Оленька.
Они все чинно расселись на скамеечке. Папа сбегал и принёс пять заманчивых стаканчиков. Саня сразу же, чтобы не отняли, заграбастал один себе и начал сдирать обёртку:
– Сына, давай я тебе помогу.
Но он, молча и ревниво, отвёл свою руку с мороженым и даже для надёжности отвернулся.
Отец улыбнулся, развернул молочное лакомство и дал Оле. Весь мир для неё заключался сейчас в этом вафельном стаканчике. Девочка с жадностью и с жалостью слизывала мороженое и после каждого «лиза» внимательно смотрела на стаканчик, сколько ещё осталось. И к своей радости убеждалась, что ещё много. А у папы всё вперемешку с шуткой, он даже один раз мазнул её «мороженком» и оставил у дочери на носу белую блямбу. Та фыркнула и засмеялась. Весёлый человек – папка. В этой ситуации мама не преминула бы цыкнуть: «А ну тихо там, чего расшумелись. Люди кругом…»
Сейчас же ей было не до того, она кормила Лиду.
Что это было за мучение! Мама сунет ей под нос стаканчик со словами «кусай быстрей». Лидуня слизывала осторожненько, потому что всегда боялась что-нибудь не так сделать. Вдруг её трепанёт, и она нечаянно обляпает новое платье? От теплоты рук мороженое таяло. А мама часто забывала, что ребёнок больной и к нему нужно терпение. Она сама была быстрая и этого же требовала от других. У неё всегда впереди бежало слово «быстрей». А Лидочка быстрее не могла, отсюда постоянное недовольство и крики. Стаканчик расползался, содержимое превращалось в липкое молоко. Мама злилась, торопила. «Да, мама не папка», – удручённо думала девочка.   
  Так что, после этого случая, на предложение мамы: «Купить тебе мороженое?», дочка отвечала: «Не надо, не хочу!». Нет, оно было, конечно, заманчивым, вкусным, но не для неё.

А однажды на Новый год они ходили на ёлку, и там Дед Мороз подарил сладкие подарки. Они спешили домой в ожидании конфет. Их даже не приходилось подгонять, ножки сами бежали. Сегодня «считать ворон» некогда.
Дома, раздев детей, мама сразу высыпала конфеты на стол. От разноцветья обёрток рябило в глазах. Затем твёрдой рукой поделила всё на три равные части:
– Вот! Каждому своя! И не ссорьтесь, – и поспешила по своим делам.
Как только мама оказалась за дверью, дети почувствовали себя свободнее. Саня подбежал к столу и стал разглядывать лакомства. Девочки тоже поспешили за братом, но напрасно они поднимались на цыпочки и вытягивали шеи. Оля попросту не доставала до стола – мала была, а у Лидочки не работали руки.
– Фу, сосалки, – разочарованно протянул Саня: – А ещё Дед Мороз!
– Не нлавится, отдай мне! – бойко заявила Оленька.
– Ага! Щас!!!
И хотя они были невзрачны на вид и всего-навсего сосалки в линялых от времени и уже не шуршащих фантиках, Саня проворно захапал свои, сунув их в карман штанишек. И уже завистливо уставился на бесхозно и потому глупо лежащую кучку Оленьки. «И в самом деле, конфеты же существуют не для лежания. Их нужно или сразу съесть, или далеко запрятать. А если зазевалась –сама виновата», – оправдывался хитрый мальчик.
Девочки, не чувствуя никакой опасности для положенных мамой лакомств, стали рассматривать и сравнивать свои кучки, какие конфетки кому достались. 
Тут Саня подошёл к кровати, где расположилась Оля, и, молча схватив её «хрустяшки» в кулачки, быстро сел на них.
Оленька, не в силах понять, почему Санька взял её конфеты, ведь он ещё свои не съел! – оглушительно и заливисто разревелась. Плакала, пока не пришла мама:
– Что не поделили? – она была недовольна, как всегда, когда её отрывают от огородных работ.
– Ма-ма, – затянула свою жалобную песню Оля, размазывая по щекам слезинки и захлёбываясь плачем: – мам, а Саня заблал… мои конфеты!
– Ну, во-первых, перестань реветь, а то сейчас потоп будет.
И Оля вдруг испугалась и замолчала, а ну и вправду затопит. В тишине были слышны лишь её мерные всхлипы.
– А во-вторых, Александр, как тебе не стыдно, ты же старший! – Она всегда называла детей по взрослому, когда была ими недовольна.
Единственное, что могло остановить Саню от его зловредных действий – это мамин резкий голос. И он достал из-под попки кулачки и со словами: «На, не очень-то и нужно!», швырнул конфетками в сестру.
Но девочка, у которой тут же высохли и щёчки, и глаза, протяжно запищала:
– Да, ты их провонял!
И тогда Саня под суровым взглядом матери отдал сестре свои конфеты.
Но противный мальчишка ужасно разозлился и решил отведать другие плохо лежащие лакомства – Лидины.
Лидуня обожала шоколадные конфеты. Один раз, в какой-то праздник или в день рожденья, она не удержалась и съела все, что дала мама. Целых три штуки. Так что она теперь точно знала, как их нужно кушать. Их нужно откусывать малюсенькими кусочками, а потом рассасывать на языке. Ощутить сладко-горький вкус шоколада и подольше задержать его во рту. Но сосалки она тоже очень любила.
Её сладости остались там, куда положила их мама, на столе. Брат подбежал к ним, и пока Лидочка жадно и призывно смотрела на сестру, прося помочь ей развернуть обёртку, стянул одну и был таков. Девочка иногда становилась рассеянной и невнимательной. Так и сейчас, она не приметила Саню возле стола, зато увидела, что её горка уменьшалась. И сообразила, что это проделки брата.
Мальчуган понимал, что она не сможет сама развернуть конфеты, а помочь ей некому – мама была на огороде, а Оля слишком была увлечена поеданием своих конфет. Поэтому ему никто не мог помешать таскать Лидину часть.
– Что ты делаешь? Это не твои!!! – закричала уже Лида.
Но брат мало обращал на неё внимание.
Она с обидой смотрела, как исчезало её богатство. Ей до слёз стало жалко себя – ну почему она такая беспомощная и слабая?
«Так дело не пойдёт, – подумала Лидуня. – Пока буду ловить ворон, все конфеты исчезнут. Надо что-то делать!».
Позвать мать ей даже в голову не приходило. Нужно немедленно что-то предпринять самой. Всю жизнь Лида тянулась к самостоятельности. Терпение и хорошее упрямство – это у неё с детства. Да и по-другому ей было просто невозможно.
И тут девочка проделала то, за что ей неоднократно доставалось от мамы. Спихнув карамельку на пол, Лидуня босой ногой подкатила её поближе к себе для более удобного хвата. Взявшись за край обёртки, она еле-еле, неловко, стала разворачивать её и освободила-таки. Обняв лакомство пальцами ног, девочка медленно и неуверенно потащила его вверх. Конфета выскользнула, но она повторяла попытку, вновь и вновь. Когда ей удалось без посторонней помощи попробовать леденец, вид у неё был радостный, даже немного гордый.
Саня притих и тайком следил, получится ли у сестры задуманное. И когда конфета исчезла у неё во рту, мальчишка громко позвал мать. Ему очень хотелось, чтобы та немедленно наказала Лиду.
Мама поспешила на зов сына:
– Да дадите вы мне покой или нет? Что снова не так?
– Ма, а Лидка взяла конфету ногой! А ты этого не разрешаешь, – гаденько ухмыльнувшись, докончил тот.
Мама, внимательно посмотрев на дочь, строго сказала:
 – Лидия! И я, и папа уже говорили с тобой на эту тему. Для того чтобы взять что-либо, нужны руки. У тебя их нет, значит нужно позвать меня. А ты всё пытаешься делать по-своему. Поэтому сегодня угол твой.
Родители никогда не били Лиду, в отличие от других детей. Её просто ставили в угол или лишали обеда. 
Это был, пожалуй, один из главных уроков в её жизни – она ещё раз убедилась: самой – оно надежнее.
А насчёт обеда – подумаешь? Она даже рада была избавиться от этой пытки…