И всё-таки она есть, Любовь

               

       Мы с мужем сидели в зале ожидания  вокзала и коротали время   до прибытия нашего поезда «Москва – Чита» - мы ехали к нашим друзьям юности  в Иркутск. Ждать надо было   еще часа полтора. Часы на электронном табло показывали  два часа ночи   и полусонные  пассажиры занимали себя кто разгадыванием сканвордов, кто  вел вялый  разговор  с попутчиками, а кто и вовсе спал, уронив отяжелевшую голову на грудь. Рядом с нами сели два парня в военной форме. Было заметно, что один из них  чем-то сильно  огорчен и взволнован. Он то и дело закрывал ладонями лицо и ежеминутно повторял одну и ту же фразу: «Ну, надо же, какая  дрянь! Какая же она дрянь!» Немного успокоившись, он произнес: «А ведь она обещала ждать! Клялась в любви! И что? Где она ее любовь? Где она эта большая и светлая любовь до конца жизни? Болтовня все это! Нет её! Нет!» Они еще немного посидели, рассуждая на тему мужской и женской верности, а мне вспомнился  рассказ моей подруги, у которой мы только-что гостили в Новосибирске.
    … Этим летом она со своей десятилетней внучкой  Дашенькой ездила в небольшой поселок на берегу Байкала, дабы выполнить давнишнее желание своего мужа побывать на могиле его старшей сестры. Он все откладывал и откладывал поездку из-за вечных неотложных дел. А тут обширный инфаркт настиг его. В общем, пока Лида приходила в себя после смерти мужа, прошло два года и вот  они с внучкой  наконец-то отправились  в путь. Остановиться в поселке пришлось у дальней родственницы.

 Сказать, что она жила небогато – это ничего не сказать. Нищета своей хищной мордочкой выглядывала из каждого закоулка ее подворья. Домик-развалюха примостился на крутом склоне горы. Он стоял практически прямо на земле почти без фундамента и было не понятно, как старуха переживает в нем зимнюю стужу. От ветхости домик  сильно  покосился и   полы в нем имели настолько сильный уклон, что Лида без привычки пару раз чуть не упала, наступив на домотканый половичок, который вдруг поехал  у нее под ногами почти как лента эскалатора. На следующее утро после приезда, прихватив привезенные с собой бережно упакованные веночки и прочую ритуальную атрибутику, женщины отправились на кладбище. Впереди  широким  шагом шла старуха. Одета она была в длинную ситцевую юбку неопределенного  цвета и старый мужской пиджак, вероятно доставшийся ей «по наследству» от   ее мужа. И юбка и пиджак были далеко не первой свежести и в некоторых местах на них красовались  заплаты, пришитые как бы наспех крупными неаккуратными стежками. « Да уж,»-подумала Лида, идя следом  за  старухой -  "неприятное  жалкое зрелище. Ничего, завтра  мы с Дашуткой уедем отсюда».

 Дорога на кладбище была не близкой  и через некоторое время  женщины решили передохнуть. Они присели прямо на теплую  пригретую жарким солнышком травку. Собравшись с  духом Лида решилась спросить: «Послушай, Людмила, ведь ты еще не древняя старуха. Тебе ведь еще  и семидесяти лет нет. Ты крепкая и сноровистая. А выглядишь как убогая  бабка. Что же ты так на себя рукой махнула? Я видела твои фотографии на стене в комнате, ты там красавица писанная. Да и сейчас, если снять с тебя эти лохмотья и этот линялый   когда-то яркий цветастый  платок, ты будешь выглядеть   хоть куда». Ничего не ответив, старуха поднялась и молчком  зашагала вперед. «Не хочет отвечать – и не надо. Точно надо завтра же уезжать отсюда»-решила Лида и, взяв внучку за теплую ладошку, поспешила следом.

 Женщины молча обиходили могилку сестры, расставили и скрепили проволокой чтобы не разметало ветром привезенные веночки и корзиночки с цветами и собрались уж было уходить как  вдруг  старуха глухим голосом   произнесла: « А теперь пойдемте  со мной». Она направилась в противоположную часть кладбища и подошла к огороженному красивой кованой оградкой участку, рассчитанному явно не на одно захоронение. Участок зарос высокой густой травой, и кому принадлежит расположенный в углу памятник из черного мрамора, разобрать было невозможно. Старуха уверенно вошла внутрь ограждения и стала размашистыми движениями выдирать жесткую  растительность. Лида с Дашей стали помогать ей, но она остановила их жестом: «Не надо. Я сама. Я должна сама. Не приходила давно. Болела». Через некоторое время с травой было покончено и стало видно, что памятник был поставлен мужчине красивому и статному, судя по выбитому на камне  портрету. По датам  на памятнике  Лида определила,  что мужчина этот был ровесником  Людмилы. Старуха устало присела внутри ограды на скамеечку и жестом пригласила Лиду сесть рядом. Немного они посидели в тишине, думая каждый о своем.

 Старуха заговорила неожиданно: «Вот здесь и лежит мой  Мишенька. Мой единственный. Любовь всей моей жизни. Ты вот давеча правильно все сказала, что не такая я уж и старая, а выгляжу как древняя  оборванка. А  мне вот всё равно. Как не стало моего Мишеньки, так  мне стало   всё безразлично. Уже лет десять  как. Одна у меня теперь задумка – продать свою развалюху кому-нибудь. Дом конечно же даже на дрова не сгодится, а участок под дачу кто-нибудь да купит. Место уж больно красивое, весь Байкал как на ладони. Выкупила бы я на вырученные деньги этот участок и наказала бы похоронить меня рядом с единственной моей любовью, с Мишенькой  моим. А вот как выкуплю участок,  так я и не стану на этом свете задерживаться, к нему поспешу. Хоть после смерти, а моим будет». От таких слов у Лиды мурашки по спине побежали. А старуха продолжала: «Люблю я его еще со школы. Отца его  назначили директором нашего  Н-ского завода  и он пришел в  школу уже в девятый  класс. Он на год старше меня был. Когда видела его – дыхание перехватывало и ноги как ватные становились. Но на меня он внимания не обращал, хотя я к тому времени уже была довольно  симпатичной девушкой. Я изо всех сил старалась попадаться почаще ему на глаза.  Однажды мы столкнулись с ним в школьном коридоре. От неожиданности я выронила из рук учебник. Он поднял его и со словами: «Держи, глазастая»,- впервые внимательно посмотрел на меня. « А ты ничего, симпатичная даже. Глазастенькая»,- с усмешкой произнес он. С тех самых пор я постоянно искала с ним встречи. Я поджидала его возле школы, возле клуба, я высматривала его из-за забора, когда он с друзьями  шел на речку мимо нашего дома. Но привлечь к себе его внимание мне никак не удавалось. Да это и понятно было – он старшеклассник, сын директора завода. А я кто для него – никто.  Знаешь  какое у меня прозвище было? Каторжанка. Да. Чего удивляешься? Мои родители были осуждены по 158 статье «Измена Родине» и после отбывания срока осели в здешних краях. Нас все так и звали в поселке – «каторжане». После окончания школы уехал мой Мишенька в город, поступил в институт и теперь я могла его видеть только изредка да и то издалека, когда он не надолго приезжал к родителям на каникулах. Но я и этим редким встречам была рада и жила потом воспоминаниями. Был,  правда, случай, когда  посчастливилось увидеть его совсем близко, но уж лучше бы этой встречи и вовсе не было. Года через четыре как он уехал учиться, выходя из здания почты, где я работала почтальоном, я столкнулась с Михаилом. Он поднимался по ступенькам, обнимая за тонкую талию красивую блондинку. «А-ааа, глазастенькая! Смотри-ка, как  выросла! Вот видишь, Танечка, какие здесь девушки красивые живут, а ты все заладила – ничего здесь красивого нет, поехали домой!» И, продолжая веселый разговор со своей спутницей, он прошел мимо меня как мимо пустого места. Через неделю он уехал. А через месяц я вышла замуж за первого посватавшегося за меня парня. На удивление зажили мы с ним ладно, но через год он внезапно  умер, и осталась я одна с младенцем на руках, с крошечной зарплатой  и без малейшей надежды на помощь со стороны. Через некоторое время стал захаживать ко мне сосед вдовый. Пил он конечно крепко, но и деваться мне было некуда. Буянил, как напьется, бил меня – я все молча сносила. Но когда он стал на сына моего руку поднимать, выгнала его взашей. С третьим мужем я прожила три года. Этот сам от меня ушел. Сказал   уходя: «То, что не любила меня ты меня, я знал всегда. Терпел. Но то, что во сне ты меня стала все чаще Мишенькой называть – терпеть не могу. Живи как знаешь».

 Ты правильно подметила, Лида, красивая я была в молодости. Глаза огромные, косы до пояса, фигуркой ладная была. Вот мужики и липли ко мне. Только одному я не нужна была, тому, которого продолжала любить и ждать. Но Михаил больше у нас не объявлялся, и я почти смирилась, что не судьба  нам быть вместе. Посватался ко мне хороший человек, меня жалел, сына моего принял по-отцовски, и вышла я замуж в четвертый раз. Родился у нас сынок и все бы ничего, да придавило мужа моего на работе бревнами – рассыпался  плохо закрепленный штабель. С тех самых пор я и живу одна. Сыновья выросли, семьями обзавелись, к себе звали жить, но я осталась в своей развалюхе  со своими воспоминаниями и с надеждой  повстречаться вновь со своим любимым. И Господь услышал мои молитвы.  Случайно повстречались мы с ним на улице.  Навстречу мне шел постаревший, поседевший, но для меня  всё такой же  дорогой и любимый мой Мишенька. Горе у него там в городе случилось, сын погиб в автокатастрофе. С женой, той самой красивой блондинкой, я слышала и так он жил неважно, а после смерти сына и вовсе разошелся. Вот он и решил вернуться туда, где был отчий дом, где прошла его юность. Я сама его окликнула. Он долго всматривался в мое лицо, а потом с удивлением протянул: «Глазастенькая? Ты ли это?» Вот тут-то я ему все и рассказала о любви своей. Он слушал меня и все больше хмурился. А потом произнес только одну фразу: «Если бы я только знал!» Я долго смотрела на его удаляющуюся фигуру, но окликнуть вновь так и не решилась. Через некоторое время я узнала, что женила его на себе разбитная развеселая поселковая девица Люська.  И была она на тридцать лет моложе своего мужа. Еще я слышала, что  Люська гуляет от него направо и налево, и что пить он стал чрезмерно, а еще через год я узнала, что он умер от инсульта. Люська быстро распродала причитающееся ей имущество и уехала с новым молодым ухажером в неизвестном направлении. Больше в поселке она не появлялась. Правда вот памятник поставила хороший. Только надпись на нем выбита неправильная – «Любимому мужу от любящей жены Люси». Наверное, так положено писать на памятниках независимо от того, правда в этих словах кроется  или ложь». Закончив свой рассказ, Людмила с трудом поднялась со скамеечки и тяжелой походкой побрела прочь. Но, пройдя немного, она оглянулась и проговорила: «Уже недолго осталось. Жди меня, Мишенька, жди».

 
           Дашутка,  как бы боясь разрушить нечто призрачно-хрупкое и нежное, осторожно ступая, подошла к памятнику и положила  к изголовью свой букетик простых полевых цветов.  «Бабушка, это Любовь, да?»- тихо  спросила она. «Да, Дашенька»-  ответила Лида - « Это и есть Любовь. Большая, Светлая и Вечная на земле Любовь!»