19. Пропасть

Отец Конрада (приёмный, конечно) собирал холодное оружие. Это были просто сувениры для таких, как он, любителей повесить что-нибудь эдакое на стену, но при этом не нанести урона семейному бюджету. Несколько мечей и кинжалов формой копировали, хотя и не слишком тщательно, древние образцы, покоящиеся в музеях и частных коллекциях немногих настоящих коллекционеров.

В отличие от более дорогих, искусственно состаренных экземпляров, приобретения Саталатана старшего вызывающе сверкали. Казалось, что они кичатся своей новизной, не имея никаких других оснований для гордости. Но Конраду, в то время ещё абсолютно ничего не понимавшему в холодном оружии, они нравились.

"Коллекция" располагалась в комнате, которую отец называл своим кабинетом, просто потому, что ему нравилось это слово. Хотя многие люди действительно работали дома, но он-то каждый день отправлялся на работу в автомастерскую.
Кабинет, бывший когда-то кладовкой, представлял собой маленькое помещение без окон, "украшенное" старым креслом, поцарапанным столиком, телевизором и, конечно, "коллекцией", развешанной на стене, чтобы радовать глаз "коллекционера".

Даже Конрад не мог понять, как можно здесь отдыхать. Поразглядывать эти интересные блестящие штуки несколько минут, когда отец разрешал ему это, — да и бежать. Задерживаться в тесном, отрезанном от мира и жизни помещении без окон, Конрад не стал бы, даже если бы ему позволили.

Желание показать эти "сокровища" Сейджу появилось у Конрада очень давно — практически сразу после знакомства. Предполагая, что отцу это может не понравиться, он решил проявить разумную осторожность и не торопиться.
В то время он ещё надеялся, что Сейдж станет частым гостем в их доме, и тогда отец, конечно, не откажет. Надежды не сбылись, и даже когда родители не возражали против того, чтобы Конрад привёл друга, сам Сейдж неизменно отказывался прийти.

Новая жизнь, наполненная общением и, хоть и небольшими, но многочисленными событиями, вытеснила мысли об отцовской коллекции, задвинула их в дальний пыльный угол, где они и оставались, пока не пробудились снова в самый неподходящий момент.

Когда людям кажется, что они ничего собой не представляют, у них нередко появляется желание произвести впечатление на окружающих. Блеснуть если не своими заслугами и качествами, то хотя бы достоинствами или обстоятельствами жизни своих родных и друзей или чем-то, принадлежащим им.

По здравом размышлении каждому понятно, что сам-то человек от этого не становится ни лучше, ни достойнее, ни интереснее. Но обманчивое чувство, что чужой блеск, бросая блики, и тебя делает ярче и значительнее, нередко пробуждается во многих взрослых и, казалось бы, умных людях. Что же говорить о четырнадцатилетнем подростке?

Мысль подкралась осторожно, она вела себя очень тихо — поначалу, и делала вид, что в любой момент готова отступить и вовсе испариться. Что в этом плохого? — ничего! Он просто хочет показать другу нечто интересное.
Было приятно думать об этом и представлять себе восторг и удивление Сейджа.

Конрад не хотел признаваться себе, что ему хочется не порадовать друга, не поделиться с ним, а произвести на него впечатление. Вероятно поэтому присутствие отца, даже где-то на заднем плане, никак не вписывалось в приятную картину, рисовавшуюся воображению. Там должен быть только он, Конрад, и Сейдж. Если подумать, то отец ведь может и не разрешить... да и Сейдж ни в какую не соглашается приходить, когда родители дома. Он, правда, приходил несколько раз в их отсутствие — они это разрешали.

А что если у отца не спрашивать? Правда, прежде он никогда так не поступал... Но что в этом особенного? Кому это повредит? Такая, в общем-то, ерунда... Взять ключ, который отец всегда кладёт на полочку в гостиной... Ключ самый простой, как и замок — запирание "кабинета" носило скорее символический характер. Ведь запирать-то там, в сущности, нечего.

Просто взять ключ, а потом положить на место. Никто ничего не узнает и не заметит. Да тут и думать не о чем, ведь он никому не причинит зла, никого не обидит. Отец и сам бы разрешил, но так будет проще.

Впервые за свою короткую жизнь Конрад пытался обмануть сам себя и не хотел прислушиваться к тихому голосу совести, ничем до сих пор не замутнённой. Наверное, он всё-таки выслушал бы её, а может, и нет. Но узнать, какое решение он принял бы, будь у него не два дня, а, скажем, две недели на размышление, не представилось возможным.

Родители совершенно неожиданно решили поехать на озеро. На целый день. Вместе с Катариной. Они, конечно, и Конрада позвали с собой, но никому и в голову не приходило, что он может согласиться. Он и не согласился. Но даже в этот момент он ещё колебался, не зная, радоваться ему отъезду родителей или...

Да не будет он брать этот ключ! Просто проведёт ещё один счастливый день вместе с Сейджем и Бельком. От этой мысли сразу стало легко и радостно. Он ещё мог дышать полной грудью и ощущать удивительную, но такую незаметную свободу.
Свободу от угрызений совести и бесконечных сожалений о том, чего уже нельзя исправить. К сожалению, истинную цену этой свободы знает лишь тот, кто её потерял.

За родителями едва успела закрыться дверь, а Конрад уже смотрел на ключ, лежавший на полке.
Он взял его и открыл дверь, и привёл Сейджа, и сказал ему, что отец разрешил. Он никогда не лгал раньше, но получилось это очень легко, как-то само собой.

Сейдж не очень-то хотел идти, и Белёк хотел играть на ласковом, нежарком солнышке, но это только ещё больше подстегнуло Конрада. Подстегнуло и почти разозлило. Он обдумывал, мучился, предвкушал, а они не хотят идти. Им, видите ли, не очень-то и интересно.
Конечно, Сейдж пошёл, но какое-то смутное неприятное чувство словно тянуло его назад, и он шёл медленно, не понимая, откуда вдруг взялась эта странная слабость в его неутомимых ногах.

Ему бы насторожиться, собраться и вести себя осмотрительно, как и всегда — с чужими. Но Конрад не чужой, он — друг. Медлительность Сейджа раздражала Конрада, Белёк вообще норовил отстать и потеряться где-нибудь по дороге, и Конрад взял его на руки.

Сейдж не был ни поражён, ни восхищён. Проницательность, свойственная Конраду, хотя сам он об этом не подозревал и никогда не задумывался, сейчас обострилась до предела. Все его чувства были напряжены и улавливали мельчайшие детали, выражение глаз, оттенки интонации.

Сейдж сказал примерно то, что Конрад хотел услышать, но это не было правдой. Просто он не хотел разочаровывать друга, для которого это, по-видимому, так важно. Серые глаза Конрада потемнели и сузились, впившись в спокойное, почти непроницаемое лицо Сейджа; он отступил на шаг, и Белёк, которого он как-то неловко перехватил руками, недовольно закопошился, пытаясь выбраться на свободу из этих рук, показавшихся вдруг чужими.
Это отвлекло Сейджа, он перевёл недоумевающий взгляд на собаку и ещё не успел поднять глаза выше — на лицо друга, когда прозвучал вопрос, к которому он оказался не готов.

— У тебя дома, наверное, найдётся кое-что получше этого барахла? — спросил Конрад, сам удивляясь собственным словам, будто подсказанным ему кем-то незримым.

— Н-нет, — в глазах Сейджа промелькнула растерянность.
Она и ещё едва заметная пауза, предварившая ответ, выдали его с головой.

Для обострённого, как никогда, восприятия Конрада этого было более чем достаточно, но Сейдж невольно добавил к уже допущенным промахам кое-что ещё.
Увидев выражение лица Конрада — чужое, в котором сквозь знакомые черты вдруг проступило что-то хищное и враждебное, Сейдж отшатнулся, и лицо его на миг исказилось, как от боли.

"Он выдал себя и знает это", — безошибочно определил Конрад с холодным злорадством. А вслух сказал:
— Конечно, найдётся, — в этих словах было непоколебимое убеждение, а в последующих и какая-то, самому Конраду пока непонятная, угроза:
— И ты мне это покажешь.

— Нет, — снова сказал Сейдж, качнув головой.

Это "нет" скорее относилось к тому, что он видел перед собой, к тому, кого он считал другом, и кто так внезапно изменился до неузнаваемости.

— Ты покажешь мне, — повторил Конрад с нажимом.

— Нет, — снова ответил Сейдж уже твёрже.

— У меня никогда не было от тебя тайн. У друзей не может быть секретов друг от друга.

— У меня нет от тебя секретов. Это не моя тайна, — слова прозвучали тихо, с той твёрдой уверенностью, которая давно была знакома Конраду, и которой у него самого никогда не было.

Он всегда был мягким, покладистым и легко менял уже принятое решение, но на этот раз он проявит твёрдость. Теперь он просто не может отступить, сдаться. В глубине души он понимал, что уже переступил какую-то незримую черту. Есть ли ещё дорога назад? Возможно.

Так легко разрушить доверие и так трудно его вернуть. И сейчас — что он может или должен для этого сделать? Попросить у Сейджа прощения? Он не сделал ему ничего плохого. Конечно, с друзьями так не разговаривают... Но это Сейдж утаил от него что-то интересное, а не он от него. Нет, на этот раз он не сдастся, он добьётся своего! Почему всегда всё должно быть так, как решит Сейдж?! На этот раз будет по-моему!

Даже в этот момент какой-то частью сознания Конрад понимал, что несправедлив. Сейдж никогда не решал за него, не навязывал ему свою волю, не подавлял. Он всегда был настоящим другом.

И ещё этой частью сознания, испуганно наблюдавшей за происходящим из своего уголка, куда её загнали гнев, раздражение и что-то ещё, непонятное, чуждое и страшное, хозяйничающее сейчас в душе и мыслях Конрада, он понимал, что будет горько жалеть о том, что затеял. И ещё — если он сейчас не остановится, то возврата назад уже не будет.

Но он не остановился.
— Ты мне покажешь! — выкрикнул Конрад, и невольно сжавшиеся пальцы, причинив боль Бельку, заставили его тихо и жалобно взвизгнуть.

Конрад, совсем забывший о щенке, вздрогнул и тут же отступил назад, увидев, как Сейдж шагнул к нему, протягивая руки. Хочет забрать Белька. Свою собаку. Ведь это его собака, что бы он там ни говорил!

— Не подходи! Не подходи, или я его задушу!

Сейдж остановился, ошеломлённый, не верящий своим ушам и глазам. Этого просто не может быть! Это какой-то кошмар, который развеется без следа, стоит только проснуться. Но проснуться должен был Конрад, а не Сейдж. А он не хотел или не мог этого сделать.

— Ты не можешь. Это же Белёк. Отпусти его.

— Не отпущу! Я убью его, если ты не покажешь мне то, что вы там прячете!

— Ты не можешь убить Белька! Отпусти! Ему же больно!

Щенок завизжал и попытался вырваться, стиснутый побелевшими пальцами того, кого он считал хозяином и другом. Конрад немного ослабил хватку, но отпускать не собирался. Белёк жалобно поскуливал.

— Или ты согласишься, или я убью его — выбирай! — холодная, даже ледяная решимость в голосе, пылающие щёки и побелевшие губы, глаза, горящие недобрым огнём...

Сейдж понял, что уговаривать или убеждать — бесполезно. Что бы он сейчас ни сказал — не поможет, а только подольёт масла в огонь. И всё же он попытался:
— Подумай, Конрад! Остановись, прошу тебя. Ты не можешь так поступить с Бельком и... со мной... не можешь...

— Ещё как могу! Так ты решил? Или прощайся со своей собакой!

Сейдж хотел сказать, что это не только его собака, но и Конрада, но передумал. Конрад прав — с этой минуты у Белька один хозяин, и рассчитывать он может только на него.

— Я не могу решить это один, — сказал он глухо.

— Решай, как хочешь, но не вздумай меня обманывать! Тебе меня не провести! Вздумаешь подсунуть мне какую-нибудь ерунду... тогда узнаешь! Я не отпущу его — не надейся! — он слегка встряхнул щенка, и тот снова тихонько заскулил — напуганный, не понимающий, что происходит, почему руки, которым он привык доверять, стали вдруг совсем чужими, причиняющими боль.

Сейдж посмотрел в растерянные, умоляющие собачьи глаза.

— Не бойся, — сказал он Бельку. — Я вернусь и заберу тебя. Сиди тихо и жди меня. Я вернусь. — Конраду он не сказал больше ни слова, повернулся и быстро вышел.

Продолжение: http://www.proza.ru/2016/03/01/2146