Заложники, Гл. 19

Гл. 19
Сквозь мысли о матери настойчиво пробивался образ Марины. Алекс никак не мог понять, чего она от него хочет. Вот и сегодня приказала (именно так звучал ее тон) помочь ей разобрать вещи в контейнере. И они полчаса перекладывали сумки, маркированные именами реализаторов, с места на место. Точнее – он перекладывал, а она записывала в тетрадь, глядя на него из-за пестрой обложки смеющимися зелеными глазами.

У Алекса было множество предположений – впору заводить дело и подшивать в объемную папку. То ему казалось, что Марина его просто нагло эксплуатирует, и он чувствовал себя провинциальным дурачком, на котором «ездят».

«Да уж, - думал тогда с самоиронией, - у Клавы Ложкиной дети, у Анечки – электричка, тетя Света старенькая, все куда-то спешат, один Алекс-простофиля всегда под боком, у него ж других дел нет, кроме как работать сверхурочно».

Но тут он вспоминал ее двусмысленные взгляды, шуточки, улыбки – и парня бросало в жар. В голову сразу лезли пикантные истории из газеты «Двое», которую он иногда почитывал в дороге, когда спать не хотелось – ее покупала Лариска, потом отдавала Сашке, а у нее уже брат забирал залистанные до дыр номера. Там нередко печатали откровения парней (или выдумки журналистов) о встречах со старшими по возрасту или просто более опытными и уверенными в себе женщинами. Эти отчаянные нимфоманки соблазняли случайных попутчиков в поездах, хватали зазевавшихся парней прямо на остановках, лезли в штаны в телефонных будках. Представителям сильного пола оставалось только классически "расслабиться и получать удовольствие". По сценарию Марина, если он ей интересен, уже давно должна была швырнуть его на груду клетчатых сумок или, по крайней мере, соблазнительно раздеться, приглашая к действию. Но она только смотрела и дразнила. И Алекс не знал, ждет ли она от него первого шага или влепит пощечину, если он к ней прикоснется.

Алекс и хотел бы, чтобы она проявила инициативу, и боялся этого. У него никогда не было девушки, он и не целовался ни с кем, поэтому не знал, как вести себя, даже если Марина возьмет дело в свои руки. А вдруг у него ничего не получится? Или разочарует ее неумелыми ласками. Наверняка у такой женщины было много любовников - опытных, искушенных.

Куда уж ему... Сначала излишняя скромность мешала, потом просто не до амурных дел было. Да и, как ему казалось, он совсем не нравился девчонкам. Лет до 16 его одолевали прыщи, причем не редкие точки, а буйная россыпь по всему лицу. Он быстро вытягивался, и фигура выглядела не складной, непропорциональной. Случайный гардероб и вечно немытые волосы тоже не добавляли шарма.

Но после знакомства с Мариной Алекс стал приглядываться к себе, смотреться в зеркало, чего не делал уже много месяцев. И находил себя теперь вполне привлекательным. Кожа почти очистилась, черты утратили юношескую припухлость, стали резкими, мужественными – и ему это шло. Оформившаяся фигура уже не производила впечатление длиннорукого костлявого пугала. Напротив – физическая работа способствовала росту мышц, и теперь, глядя в большое – в полный рост – зеркало, укрепленное на стене в прихожей, Алекс видел хорошо сложенного молодого мужчину. Он слегка сутулился, но перед отражением вытягивался в струнку и потому не замечал этого небольшого изъяна.

В автобусе, на рынке, просто на улице ему иногда улыбались девушки, вгоняя в краску. Он пока не решил, как реагировать на эти знаки внимания. В большинстве случаев просто отворачивался, делая вид, что не заметил зовущего кокетливого взгляда. Несколько раз пробовал улыбнуться в ответ, но коварные существа тут же надували губки (как ему казалось – презрительно) или, уверившись в том, что объект «клюнул», теряли интерес, демонстративно начиная разглядывать ландшафт или болтать с подружкой. Алекс злился. Пойди пойми, что им нужно. И Марина – не лучше.
 
Она волновала его, будоражила. Пробралась тайком в его эротические сны, которые раньше были беспредметными. Да и днем на рынке он то и дело возвращался мыслями к привлекательной хозяйке. Раньше, тяжело работая физически и к вечеру буквально валясь с ног от усталости, он не слишком страдал от отсутствия женской ласки. Но теперь, вынужденный перейти к образу жизни, практически лишенному нагрузок - сиди себе целый день в палатке и подавай покупателям тряпки - вдруг ощутил в полной мере все потребности молодого организма.

Стояла привычная для Кубани летняя жара, и вид полуобнаженных загорелых женских тел, то и дело мелькавших между прилавками, спокойствию Алекса отнюдь не способствовал.

Жужжал и покашливал старый мотор. Теперь Алекс редко спал в дороге, так как меньше уставал. И здесь приходилось бороться с бесплодными (как ему казалось) фривольными видениями. А ведь скоро остановка, и к этому моменту нужно успокоиться, чтобы не выползать из автобуса, прикрываясь газетой или пакетом, ловя в глазах случайных попутчиков издевку или осуждение.

Усилием воли он переключился на привычные мысли о матери. Стал перебирать в памяти все обидные, несправедливые ее поступки по отношению к нему, которых набиралось не мало. Он делал это регулярно. Подобные воспоминания приносили приятное чувство собственной значимости - на грани психологического мазохизма. Рефреном к ним звучала не до конца оформленная мысль: «Она со мной так, а я ей деньги на лечение собираю…» Особенно нравилось ему вспоминать моменты, когда ему явно предпочитали сестру, заставляли уступать ей, наказывали за совершенные вместе проступки только его. Увлекшись, он мысленно обращался к матери: «Ну что, теперь твоя Саша тебя содержит? Покупает лекарства? Да не было бы меня, она бы на следующий день сдала тебя в дом инвалидов».  Ему казалось, что сестра и ухаживает-то за матерью только потому, что боится его гнева. Да и куда ей деваться – он ее кормит, одевает, платит за квартиру.

Иногда ему хотелось, чтобы Сашка исчезла, сбежала, не выдержав такой жизни. Он представлял, как объявляет матери эту новость, «Ну что, твоя любимая дочь бросила тебя?», как видит боль и разочарование в ее глазах. Ему приходится работать вдвое, втрое больше, чтобы оплатить сиделку. И теперь мать принадлежит только ему…