У любви нет возраста

ТАМАРА АВРАМЕНКО - http://www.proza.ru/avtor/tavriya1949 - ПЕРВОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "О МУЖЧИНАХ И ЖЕНЩИНАХ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

(отрывки из повести «Старый Гриб»)

     Протяжно завыла сирена, убивая все другие звуки. Казалось, ей не будет конца. Тут же ударила канонада. Впереди разорвался снаряд, и Борис упал, прижался к земле, закрывая инстинктивно голову руками. Снаряды рвались теперь со всех сторон. Поднять голову было невозможно. Взрывы следовали один за другим в определённо заданном ритме: бах-бах-бах… (короткая пауза) бах-бах-бах.
     Над Борисом склонилось женское лицо. Тёмно-русые волосы на затылке уложены валиком. Открытый высокий лоб. Глаза цвета серой дымки смеялись. Женщина приподняла изогнутую змейкой бровь и прищурилась. В вырезе платья темнел шоколадный загар.
- Борис! – позвала она и, сорвавшись с места, побежала, легко перепрыгивая ямы и рвы, образованные взрывами. Она не обращала внимания на языки пламени, лизавшие её босые ноги и подол платья.
     Борис слегка приподнял голову и посмотрел ей вслед. Новый взрыв потряс землю. Снаряд вошёл в неё, как нож в свежую буханку хлеба. Внутри лейтенанта всё похолодело от страха за женщину. Но взрывная волна только подняла подол платья бегуньи, и Борис увидел крепкие ноги, мелькнули белые трусики, обтягивающие молодое тело. Она звонко рассмеялась, оправила задравшийся подол и снова позвала:
- Борис!
- Бах-бах-бах! – вторили ей разрывы новых снарядов.
     Борис Игнатьевич открыл глаза. Со двора доносилось: бах-бах-бах… Он встал, подошёл к окну, отдёрнул штору. Так и есть. Сосед выбивал ковёр, нещадно колотя по нему палкой.
     С тех пор, как он начал писать книгу воспоминаний о войне, она ворвалась в его сны вместе с женщиной в белом платье. Старик включил радиолу и поставил пластинку.
- Звать любовь не надо, явится незваной, счастье расплеснёт вокруг… - пел женский голос.
     «Любимая песня Валюшки. Всегда напевала, когда шила», - вспомнил он. Снова защемило сердце. Он накапал валокардина и выпил залпом.
- Соскучился за приступом, старый дурень! – укорил себя Борис Игнатьевич. – А книга? Кто допишет?
     Старик достал исписанную тетрадь, надел очки и стал просматривать, читая отрывки…
      …В эту ночь долго уснуть не мог лишь один лейтенант Грибов, начальник радиостанции. Вот уже месяц, как он находился с экипажем на Н-ском аэродроме… «Сегодня воскресенье, и я сдержу своё слово: свожу семью в зоопарк. Командир обещал увольнительную». С этой мыслью и уснул…
- Лейтенанта Грибова к телефону! – услышал он сквозь сон.
      В трубке голос подполковника Коваленко сказал: «Свернуть радиостанцию и прибыть по боевой тревоге в штаб дивизии», а затем добавил: «Киев бомбят, на нас напала Германия»…
     … По Брест-Литовскому шоссе мчались две машины кареточного типа, шурша скатами, оставляя аэродром. Приближался Киев. Вот уже видна Печерская Лавра, стоящая на склонах гор, как маяк, указывающий путь. Вот уже показался завод «Большевик». Холодным потом обдало каждого.
- Сволочи! – вырвалось у лейтенанта, больше он ничего не мог сказать.
     Завод был сильно разрушен. Он напоминал исполина, на которого свалилась огромная сила…  Улицы безмолвны. Казалось, весь город замер на время. Зловещая тишина угнетала…
     Грибов пошёл с докладом к комдиву.
          …Из окружения выходили с боями. Ночевали в копнах. Боеприпасы были на исходе. Ночью дали последний бой. Немцы стали жечь хлеб. Копны пылали, как факелы. Бойцы выскакивали и срывали горящую одежду. Грибов тоже обгорел прилично. В общем, сопротивляться было бессмысленно, а застрелиться нечем.
    … Колонна военнопленных растянулась вдоль Крещатика. Окрылённые первыми победами фашисты не опасались, что пленные окажут сопротивление или разбегутся. Конвой был слабый. Борис ступал по родной брусчатке, которую ещё недавно на парадах топтали его сапоги. Теперь всё изменилось. Это был другой Киев. Город-красавец словно вымер. Уныло смотрели из-под шапок-крыш  глазницы окон, заклеенных крест-накрест полосками бумаги. Только гул шагов пленных да картавые обрывки чужеземной речи дрожали в воздухе.
      Через квартал его дом на углу Крещатика и Прорезной.  Дерзкая мысль резанула сознание. Вот он, родной подъезд. Несколько шагов в сторону и…  через чёрный ход во двор, а там перемахнуть через забор на соседнюю улицу, дальше дворами, дворами…  Уйти, во что бы то ни стало уйти и бороться. Ведь он ещё и не воевал, как следует!
     Поравнявшись с открытой парадной дверью, Борис быстро шагнул в подъезд. Похоже, никто не заметил его исчезновения. Дверь чёрного хода была заперта, и он побежал вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Борис знал, Валюшки и Ларочки  в Киеве нет. Семьи комсостава эвакуировали, как только немец подошёл к городу. Но всё же…
     Он уже был на площадке второго этажа, ещё несколько пролётов, и дверь, обитая дерматином. На лутке табличка с указанием фамилий жильцов коммуналки и количеством звонков. И тут он услышал немецкую речь. С верхнего этажа, спускались немцы. Деваться некуда! Несколько мгновений оставалось в запасе. Решение было одно. Он метнулся вниз, осторожно выглянул на улицу. Колонна по-прежнему тянулась вдоль Крещатика. Одним рывком Борис впрыгнул в ближайшую шеренгу и пристроился с краю. Боец с перевязанной головой сделал шаг влево, уступая ему место и даже не глянув на новичка. Борис понял: теперь предстоит борьба не только за свободу, но и за жизнь…
     С отрядом чешских партизан, освободивших пленных, он прошёл дорогами войны. После чудным образом судьба свела с уже взрослой дочерью Ларисой. А Валюшка? С потерей жены он так и не смирился.

…  Люди в теплушке  напряжённо вслушивались в рокот моторов, предвещавшего налёт. Снаружи  начали рваться снаряды, ставя землю на дыбы.
- Быстро все из вагона! – скомандовал сопровождающий, открывая двери.      
       Перепуганные  беженцы, как горох, посыпались на землю. Валя схватила плачущую Лару и спрыгнула вслед за всеми. Она услышала  нарастающий свист и бросила ребёнка в воронку, которая оказалась на пути, но сама туда спрыгнуть не успела. Её накрыла темнота…
   …Валентина работала на швейной фабрике, эвакуированной в Андижан из Днепропетровска. Позади остался госпиталь, тяжёлое ранение и безрезультатные поиски дочери.  О Борисе знала – пропал без вести. А жив ли? Жива ли Ларочка? Куда подевалась, тоже неизвестно.  Женщина не выдержала и пошла к гадалке…
        Жила вещунья на окраине. Ходить к ней в одиночку опасались. С Валентиной отправились ещё две мастерицы с фабрики.
       Первой подошла к гадалке Нюся из Харькова  и положила на стол пайку хлеба.
- Твой жив, рядом с ним женщина. Вижу ноги в белом и кровать.  Зови следующего.
       К коврику из войлока, на котором восседала усатая ворожка, робко приблизилась Рая из Днепропетровска.
- С тебя не возьму. Иди себе и хлеб забирай, - грубо сказала старуха.
- Почему? Нюське сказали, а мне… - она с надеждой снова протянула пайку.
- Сказано – не возьму! Уходи!
       Растерянная Рая вышла, пошатываясь, как пьяная, неся про себя горькую думу. Валя стояла на пороге, дожидаясь своей очереди. Старуха поманила её пальцем.
- Что принесла?
       Гадалка взяла розовый кусочек мыла, понюхала и спрятала.
- Твоему борьба предстоит. Имя у него такое. Вижу, человек идёт к солнцу с поднятыми руками.
       Валя не осмелилась спросить, что это значит, главное, жив.  Надо было узнать и о Ларочке.
- Дочку я потеряла, а может, погибла. Не знаю…
- На детей не гадаю. Позови следующего…

    … Уже неделю Гриб блаженствовал в санатории под Киевом. Переехать к дочке с зятем он отказался.
       Сегодня Лариса с мужем обещали приехать, и Борис Игнатьевич начал готовиться с утра. Сбегал на местный базарчик и накупил фруктов. Культурную программу тоже продумал. Вечером на летней эстраде концерт самодеятельности, подготовленный силами отдыхающих. Потом посидят в кафе.
       Лариса и Александр приехали после обеда. Старый Гриб принарядился. Они долго бродили по тропинкам лесопарка. Прямо на поляне устроили пикник.
       К эстрадной площадке подошли, когда концерт был в разгаре. Вёл мероприятие  культмассовик  Геннадий. Женский дуэт исполнял романс. Затем в медленном вальсе закружилась супружеская пара.
- Сбегать за мороженым? – спросил Александр.
- Пойдём вместе, - предложила Лара. – Папа, мы ненадолго.
     Тем временем следующий номер был объявлен, и на сцену вышла ещё одна участница. Баянист растянул меха и взял первые аккорды. Борис Игнатьевич сразу узнал мелодию, он узнал бы её среди тысячи других.
- Звать любовь не надо, явится незваной, счастье расплеснёт вокруг… звучали знакомые слова.
     Старик слушал, затаив дыхание. Рассмотреть издалека лицо поющей было трудно. Дама в светло-сером костюмчике, седые волосы на затылке уложены валиком. Именно от этих волос Гриб не отрывал взгляда. «Такая же причёска, как у Вали!»  Борис Игнатьевич ощутил боль под лопаткой, сердце словно взяли в тиски.  Он расстегнул ворот рубашки. А ещё голос, ему казалось, её голос… Он столько раз слышал его во сне! Гриб покачнулся и закрыл глаза. Силы покидали его, как воздух лопнувший шарик.
- Для вас пела отдыхающая из третьего корпуса Валентина Васильевна Грибова, - повторил Геннадий.
     Зрители откликнулись новой волной аплодисментов.
- Валя… - только и смог вымолвить Гриб.
      Хотелось бежать – ноги, словно отнялись, хотелось кричать – голос застрял где-то в груди.  А концерт продолжался.
       Вернулись дети. Лариса протянула мороженое и заметила состояние отца.
- Что случилось, папа?
- Выведи меня, - попросил он слабым голосом.
     Они присели на лавочку у клумбы. Августовская ночь не справлялась с духотой, скопившейся за день. Но слабые порывы ветерка, изредка налетавшего с реки, разносили пряный запах душистого табака по всему парку. Старик поднял глаза: чистое ночное неб
- Мама жива. Валя здесь. Она только что пела на сцене, - сказал он.
- Что? Папа, ты в своём уме? – вырвалось у Лары, она подождала и ещё раз спросила: - Ты в порядке?
- Нет. Чувствую себя колосом, по которому прошлись серпом.  Своими ушами слышал, как объявили – Валентина Васильевна Грибова.
- Сидите здесь, - велел Александр. – Пойду, разузнаю.
        Александр вернулся быстро.
- Идёмте в зал. Сейчас всё прояснится. Не волнуйтесь, - он что-то шепнул Ларисе, она открыла рот и крепче сжала руку отца.
       В зале было шумно. Концерт закончился, но люди оставались на местах. - Друзья мои! Я не зря просил вас не расходиться.  Прошу подняться на сцену исполнительницу песни «Моя любовь» Валентину Васильевну Грибову!
       Женщина в светло-сером костюме, одолев несколько ступенек, поднялась на сцену и подошла к микрофону.
- Валентина Васильевна, догадываетесь ли Вы, зачем я позвал Вас сюда?
- Не знаю. Может, приз хотите вручить за выступление? – предположила женщина.
- Как у Вас с сердечком?
- Да вроде ничего, - растерялась женщина.
- Сейчас Вы встретитесь с человеком, которого не видели очень давно.  Друзья! Они не виделись полвека! Они считали друг друга погибшими! Они любили друг друга! И сейчас судьба снова соединит их сердца! – надрывался Геннадий.
     Женщина переменилась в лице, застыла в ожидании.
- Борис Игнатьевич! Идите к нам! Мы ждём Вас! – видимо, Гена посчитал, что этого недостаточно и громко крикнул, словно объявлял номер: - Борис Игнатьевич Грибов!
- Иди, папа, я останусь здесь. Ты должен выйти сам! – сказала Лариса.
       И он пошёл. Зал сошёл с ума. Люди повскакали с мест, каждому хотелось рассмотреть идущего к сцене человека. Гриб шёл бодро, ноги сами несли его к любимой. Откуда только взялись силы! Он преобразился: плечи распрямились, даже ростом, казалось, стал выше.
- Боренька! – заплакала Валентина.
     Они прильнули друг к другу и, не стесняясь, рыдали. Они стояли в свете прожектора, наведённого осветителем, под обстрелом сотен глаз, под шквалом рукоплесканий.  Это был их День Победы.