Алиса Длинные Ноги

Эсаул Георгий

Роман
2016
Москва

АЛИСА ДЛИННЫЕ НОГИЪ: Литературно-художественное издание.


© Эсаул Георгий, 2016
© «Литературное наследие», 2016
                © «Академия литературы»

         
Publisher: Public Association «Literary Heritage»


ПРЕДИСЛОВИЕ

— ВодЫ и корочку Бородинского сухого хлеба с запахом конюшни! – тонкая белая рука со старческими конопушками ухватила стражника Семена Ивановича за фалду парадного сюртука – так корабельная крыса хватается за косичку капитана. – АХА-ХА-ХА-ХА!
Негодник я, солгал – не воды и хлеба мне нужно, а – дыни «Колхозница», на пламенный ум революционера пусть будут похожи дыни.
— Устав не велит передавать узникам колдунам посылки с воли, иначе – смерть под парусом охраннику, трибунал! – Семен Иванович сомневался, косил жеребячьим глазом на золото в руке волшебника.
— Две дыни «Колхозница» за две тысячи золотых червонцев «Сеятель»! – колдун соблазнял, сверкал огненными глазами, выпускал желтый серный дым из ноздрей – ад, а не человек!
Через два часа охранник тайком передал узнику две – Солнце им имя – дыни «Колхозница», спелые, душистые, жёлтые, круглые футбольными мячами:
— Сожрешь, враг диктатуры пролетариата? — Семен Иванович с интересом смотрел за ужимками колдуна – так лиса наблюдает за игрой футболистов Российской сборной.
— Апокалипсис! – негодяй колдун, гад смердящий, засунул дыни под балахон, приладил на место грудей, корчил из себя артиста театра Кабуки. – ГЫЫЫ! С огромными сиськами-дынями, похож я на графиню Алису Антоновну? Conseil et aime-moi!
 



— Акуратненькие у меня грудки – булочки, не дыни; у старых развратниц груди – дыни африканские, а у меня – булочки Елисеевские! – графиня Алиса Антоновна в опочивальне белкой вертелась перед зеркалом (три тысячи серебром на аукционе в Тамбове). – АХ! Тайно я обнажена, даже из зеркала за мной не подглядывает лукавый с глазами-пуговицами!
Я морально устойчивая девица, институтка – Институт Благородных Девиц – моя отрада, поэтому не пристало мне кичиться, фиглярничать, примерять на себе образ дворянки из гражданского управления.
(Графиня Алиса жеманничала, обманывала свою совесть – от души веселилась, восторгалась авторитетным телом – худенькая, но талия, бедра – в меру, образовательные, эталон, а ноги – неприлично длинные, телеграфными столбами уходят в романтическую даль розовую!)
— Барыня, графиня Алисия Антоновна, что изволите к завтраку надеть – золотое эльфийское или скромное феевское серебряное платье? ХМ! ГМ! КХЕ-КХЕ! – горничная Аделаида смахнула невидимую пушинку с левого плеча графини, словно чёрта по рогам погладила! – Ваш папенька, граф Шереметьев, волнуются, словно Король Артур в бане с хором Миланской оперы. Пенсне-с у графа запотели до неприличия, не виден графу танец балерин в Зимнем Саду.
Приказывал, чтобы вы поспешали, на словах передал, чтобы не тратили время на неприличное, не разглядывали себя в зеркале, не дорогая вы картина.
Знает он о ваших танцах, когда перед зеркалом вы изображаете кобру индийскую, через цыганскую щелочку за вами подглядывает, следит, чтобы мораль не нарушили – добренький ваш папенька, столп нравственности!
— Розовая вода для омывания и лепестки роз – благовоние – дорогое, но для порядочной девушки – обязательное – готовы? – графиня Алиса целомудренно поправила локон, не стыдилась своей наготы; служанка – не человек, стул она. – Если ненадлежащей температуры вода – накажу с пристрастием похищенной тигрицы.
Каждый знает своё место – на то и гармония в Природе, чтобы моё золотое сечение не пересекалось с твоим; поприще служанки себе ты выбрала – радей, городок наш маленький – Санкт-Петербург, каждая служанка – фонарь. – Графиня Алиса Антоновна проследовала в умывальную комнату (итальянцы цокали бы языками, надували индюшачьи груди, пели бы оперы от восторга, что комната – янтарная).
Остановилась возле медной ванны – вензеля, ножки в виде лап льва, затейливая греческая резьба с картинами из индийских философских книг.
Алиса переступила через край – вода тёплая, нужного качества, с молоком диких ослиц – чтобы кожа не задохнулась в эпидемии, кожа – не рыба, коже необходим уход.
— Нелепо выглядишь в своей безграмотности, Аделаида, похожа на горький корень перца.
Если бы не твоя красота – конечно, она на сиксилиард ступенек ниже моей блистательности – в шею выгнала бы тебя на конюшню, к Иванам, родства не помнящим!
Пожадничала, лепестки белых роз насыпала, нерадивая, а мне необходимы бархатные алые, кровь Короля Людовика в алых розах.
— Барыня! Белая в белом – белое золото вы, платина – не нагляжусь, в переписку с вами вступила бы, ножки облобызала словами за вашу красоту, вырвала бы своё сердце замершее и вам преподнесла на розовом блюде из кости фламинго, – Аделаида подластивалась к хозяйке, дрожала, боялась опалы – тогда на кухню, в людскую; Анна Антоновна добрая, но за ошибки спрашивает строго, её принципиальности в Институте Благородных Девиц обучили: Принцессе – Принцессовское, кухарке – щи с солониной. – Потешу я вас, расскажу о развратном воришке, подобных рассказов вы в благородном заведении не услышите, вздорное это, низменное, но связь с народом важна, чтобы вы видели пропасть –  ад ей имя – между вами и букашками на ярмарке.
Давеча Агрипка и я на ярмарку ходили, руки протягиваем, играем в утопленницу и корабль — занимательная игра, но не для вашего сословия, вы на пианинах и арфах дух возвышаете, виноградник в душе поливаете, приказы отдаете Вселенной.
Стыдно вспоминать, но воришка карманный – чумазый, лет семьдесят ему, труха сыплется из портков, в карман Агрипке залез, ворочает, погано дышит, низкопробный барышник с конским лицом.
Агрипка смеется – он в карман капкан на крысу нарочно положил – против воров, и воришка попался в капкан: кричит, руку дергает, будто сома из штанов помещика – что вам до помещиков — сельские люди, не вам чета – вытаскивает.
Выхватил ладонь, а капкан злой собакой на руке висит, зубьями пальцы воришке раскрошил, цинично выглядит с белыми косточками – будто два чистых балаганных кловуна индюка за трапезой откушали – сожрали.
Народ потешается, другие карманные воришки присмирели, увидели агрономию в действии, обвисли сучьями старого сада.
Старичок мошенник с раздробленной рукой убежал – потеха, молоко от смеха скисло! — Аделаида опустила руки, присела с поклоном, неблагородно, но угодливо – честь по чести.
— Удачное ты рассказала, Аделаида, от простолюдинки поэмы я не ожидала; ящерицу из рукава мне в купальню подбросишь – я не удивлюсь, жизнь черни кончается с заходом солнца.
Вы превращаетесь в вурдалаков, а мы — благородные моральные девушки – факел знаний и просвещения несём, поэтому ночью нам всё видно, даже самые потайные уголки в бальных залах, где господа – источник мудрости; дамы – облака!
Воришку следовало наказать – в клетушку посадить, чтобы каждый торговец в мошенника спицу воткнул – других ворам в назидание; без прогулок возле клетки с убийцей жизнь торгового люда теряет смысл – так теряется миленький зайчик в лодке деда Мазая.
С дедом Мазаем я бы в лодке прокатилась, он – историческая личность: грязный, в малахае, но вошёл в легенду наравне с диким рыцарем в тигровой шкуре – Мцыри!
Пушкина, Александра Сергеевича на балу видела – мадеру он пил – некрасиво, с причмокиваниями, но – талант, образец романтики, когда каждая строка сияет золотом.
АХ! Аделаида, негодница с аллергией на античное искусство!
Зачем ты мне козлиную шубу в ванну подложила – падучей моей желаешь, батрачка?
Насмехаешься над утонченной институткой, сравниваешь чёрный мужицкий тулуп с золотом моих волос на лобке – гильотина тебе на ужин!
— Нет в ванной козла и его тулупа, барыня!
Бредите, от переутомления с арфой у вас видения; вы не гадалка, но дым вас сознания лишил – так лягушка-путешественница удивляет дельтапланеристов! – Аделаида подбежала к ванной, взглянула, охнула, прикрыла ротик маленькой теннисной ладошкой — драгоценные камни считать в этой ладошке, и упала белым лебедем в обморок.
Графиня Алиса Антоновна задумала побранить горничную и даже ущипнула бы её за верхнюю губу, но тулуп в ванной ожил, будто мертвец после живительного дождя.
Между ног графини Алисы Антоновны возникла из ниоткуда волосатая чёрная лапа, шарила с настойчивостью дознавателя из следственного комитета.
Вынырнула голова – рыло, рога, удивительная усмешка едкого синильного сарказма и Вселенского превосходства:
— Браво, графиня Алиса Антоновна!
Если швырну в вас сейчас вишневую косточку или малахитовую шкатулку, разгрызёте обязательно – злости у вас хватит – затОпчите Америку.
Ножки ваши балетные: ступни маленькие, но пройдутся по городам, по хижинам хлопковых рабов – мама путешественника Афанасия Никитина воскреснет и подивится вашим ногам.
Блистаете в свете Авроры, нагая, обворожительная – портрет Горгоны Медузы с вас написал бы – комплимент, а не оскорбление, потому что уважаю Горгону Медузу за шаловливость в движениях и неподвижный ум в уголках лукавых глаз члена-корреспондента Академии наук России.
Перси ваши – персики, ножки – канаты корабельные, столь дивных стройных длинных ног я даже в кунсткамере не видел; ослепили меня прожекторами, поэтому – стакан на ощупь нахожу, лапы дрожат, поднимаю и пью, будто верблюд в ресторане Макдоналдс.
Для вашего грехопадения окончательного — сходим в Макдональдс, графиня, не одевайтесь — обнаженаня станцуете на столике среди гамбургеров и ватных стаканов с кока-колой!
Успех ожидает вас грандиозный, французский, в учителя в Университет имени Ломоносова вас позовут, голое женское тело – талант, а ваше — гениальность!
— Чёрт между ног! Позор! Низость, падение нравов – с горы Эверест нравы на саночках скатились! – графиня Алиса Антоновна закатывала глазки, силилась, поднималась, убежала бы из ванной, но поскальзывалась, падала раскрытыми ягодицами на голову чёрта – выходило премерзопакостно, пОшло, отчего графиня рыдала – красиво, зазывно, Снегурочка пример возьмёт с театральных рыданий графини Алисии.
(Призрак Императора Наполеона невидимый пролетал мимо сражения Алисии с чёртом рогатым, усмехнулся, поправил треуголку и с – неслышным человеческому уху – воплем:
«Моветон! За что я наказан жестоко – голых девушек рассматриваю, обоняю, но остался бесплотным французом в Бородино.
Деревенька Бородино, а сколько в ней кары, до Санкт-Петербурга не доросла по численности, а по жестокости превзошла бани царя Соломона!»)
— Чёрт, ударила бы вас, сражалась, но я – хрупкая институтка, благородная, мораль не позволяет мне драться; девушка драчунья уподобляется дереву с повешенным старостой, – графиня Алисия порывисто вздыхала, кусала маковые губки, выскальзывала и каждый раз падала в объятия чёрта – золотая рыбка в лапах конюха. – Моя подруга графиня Вересаева Светлана Андреевна изучала цирковые искусства борьбы – фуй! дурно! потно!
Мужицкая забава – драться, но графиня Светлана Андреевна необычайно грациозна, талантлива, умна, богата, поэтому драка у неё выходила танцем, естественно, без напряжения мысли и воли – так народовольцы воруют картошку с колхозных полей.
Гениальная девушка – в бане Института Благородных Девиц её благородство достойно выпирает, без обмана, без заупокойного пения клерикалов.
  Светлана Андреевна на уроки борьбы облачалась в премиленькое цирковое обтягивающее трико – все впадины и выпуклости налицо, не скрыты от глаза – конфуз для морально-устойчивой девушки, но только не для графини Вересаевой – она уникальна в робости, скромности и чинопочитании, когда снегири замирают в ожидании чуда.
С цирковым силачом Поддубным тренировалась: катаются в объятиях по опилкам, а мы рты открываем, наблюдаем, краснеем, платочками глазки на секунду закрываем, но затем опять жадно созерцаем – будто голодные рыбаки.
Потренируются, в душ совместный бегут — стыдобища, но, когда общее дело, тогда нет подрыва морали (мы и в душевой комнатке за ними подглядываем – красиво моются, без смысла, без расслабления членов и нравоучительности; каждый думает о своей цели жизни; циркач – о гирях из золота, а графиня Вересаева – о спасении голодных крестьянских детей с ограниченными возможностями пахарей), раскрасневшиеся выходят.
Графиня Светлана Андреевна порхает мотыльком над козочкой, ластится к нам, и – когда мы рассказываем об уроке борьбы – удивляется, потому что ничто не помнит из борьбы, оттого, что положительной девушке борьба противопоказана; можно, но след её исчезает в тумане романтических мечт о Принце на Белом Коне.
«Я?!! да что вы, подруженьки миленькие, каждой подарю по кремовой розочке из Елисеевского магазина, вы – прелестны! – с нами хохочет, румянец закрывает натуральной пудрой – благовоспитанная девица всегда с белым личиком, потому что красные щеки – семафор, татуировка доярок. – Вы уверяете, что я брала урок борьбы у циркового силача Поддубного – умилительно говорите, нет смысла мне не верить вам, и что катались мы с ним по опилкам, как два поросёнка – АХ! дурное слово произнесла, накажите меня веером по губам — легонько, чтобы губки алые мои знали эффект деградации.
Неужто, и душ совместно обнаженные принимали – невозможно, но чистую юность не опорочит даже мужчина в душевой кабинке, пусть у мужчины на голове сидит индийская пума.
Борьба, драка – для девушки возмутительны, но честь свою мы отстоим – хоть стихами, а мне, возможно, уготовано, чтобы я в бессознательном состоянии боролась с врагом рода человеческого, о чём на гравюрах изобразят ярмарочные художники, пьяные, как банка с брагой».
Графиня Светлана Андреевна нарочно бродила по злачным местам: по тёмным переулкам, по трактирам с отбросами общества, где в угарном дыму творили дела аду угодные.
Нарывалась на драку, ловко заламывала наглецов, проучала их, и уходила под стоны, под треск сломанных костей лихоимцев – опечаленная, воздушная, с томиком стихов Овидия в прозрачной Гусь-Хрустальной руке.
Убийцы и воры умилялись: побила их институтка и не вспомнит завтра о драке, сейчас не помнит – облачко без юбки!
Видится графине Светлане Андреевне, что она по волшебному лесу прогуливается, ветки с тяжелыми плодами убирает с пути (а наяву ветки – руки драчунов, плоды – лица их; отмахивается графиня в драке, часто веточки срывает – руки, ноги ломает), пташка обморочная, чудо природы – не смею даже смеяться в компании столь возвышенной благородной натуры.
В Замоскворечье пойдет, бежит в булочную или к модистке, грудками – крепкие у графини Вересаевой груди, мы трогали назидательно — разбрасывает драчунов, опять же не ощущает их хитрости, и в мыслях витает в Райских кущах с золотыми арфами.
Не увидишь, чёрт, в моих потрясениях влияние цирковых борцов с моржовыми усами.
Не подниму я руку, не опущусь до драки, потому что не столь возвышена, как графиня Светлана Андреевна, но честь у меня – полюбят её Ангелы — блистательная, моральные устои высочайшие, а Кодекс Правил Порядочного Поведения для благонравных девиц в крови записан на генном уровне – так моряк татуирует рыбу с головы до хвоста.
Надругайся надо мной чёрт, не отвечу оплеухой, Судьба меня испытывает, а ты по мою душу безгрешную пришёл – отвратительный метод выбрал, на обнаженную посматриваешь с Толстовской хитрецой в дурных глазах.
Беду ты принёс, а не праздник с бисквитами, фейерверками и танцевальными упражнениями, от которых сердце девушки воспаряет, поднимается, подобно нецелованному лимону в квасе. – Графиня Алиса Антоновна закрыла очи, расправила узкие плечи – умиление, а не плечи, на конкурс поющих роз их отправить скорым поездом!
— Любопытно, как чёрт душу вытягивает; отвратительно, наверно, на гравюрах видела, что душа изо рта вылетает и в кошёлку чёрту падает кленовым листом!
АХ! Улица Бродвей с нечистотами в твоих помыслах, чёрт!
Ты ошибся адресом, потому что я безгрешна, оттого, что морально устойчивая, папеньку и маменьку почитаю, предметы важные в Институте Благородных Девиц изучаю, в дурных мыслях и поступках не отмечена; нет во мне грязи и пошлости, я – свечка восковая белая обворожительная!
Уходи, развратный похититель спокойствия, не любят тебя Принцессы, хоть ты с утра до вечера под окном на пианине Штрауса играй копытами; рога тебе бык обломает за своеволие!
У нас – у благовоспитанных барышень – закон простой: чёрт не входит в опочивальню, чёрт проваливается в ад, домой!
Правду ищи, чёрт, а не в купальнях за обнаженными девицами подглядывай с интересом заколдованного пахаря!
АХА-ХА-ХА-ХА!
Потешно задумала, чтобы чёрт Правду искал; ложь – тебе мать; клевету ищи, но не у меня между  рельсами ног!
Правду не нащупал у меня, и лжи не найдешь  ниже пояса!
У меня – благородство, а не ад на благолепной натуре тела!
— Угадала, ягодница, земляничная поляна на твоих грудях! – чёрт фыркнул; из рыльных свиных дырок полилась чудесная музыка Генделя. – Гордо расправь грудь – всколыхнётся на ней нива необозримая, урожай пора собирать, а ты – с чёртом разговариваешь, графиня Алиса Антоновна!
Грех твой, что чёрта заметила между ног в купальне!
Графиня Вересаева Светлана Андреевна на чёрта бы не обратила внимания, в её хрустальной душе пустота с птичками Райскими… УФ! На языке прыщ вскочил от масляного слова…
Графиня Вересаева уроки борьбы не замечает, красавца Поддубного не ощущает во время тренировки, и чёрта не заметит в своей постели.
Я могу на графине Светлане Андреевне канкан танцевать, колокольцы подвешу пудовые на её перси недозрелые, из царь-пушки выстрелю возле ягодиц – не услышит, не увидит, погруженная в чистоту, и хрустальная нравственность – лучшая защита для девушки, через эту стену не виден чёрт, не слышны призывы намазать тело голубой глиной из Евпатории.
Не до конца ты безгрешна, графиня Алисия, наверно, часто падаешь на пол, катаешься, изображаешь из себя перекати-поле, находишь сладострастие в единение с природой!
— ОХ! Уличил, обличил, нашёл во мне грех, чёрт! Получи ещё один грех от меня – слабой девичьей ручкой – которая ничего тяжелее пирожного не держала – в рыло! в гнусное, похабное рыло расхитителя света!
Хитрец с золотым стаканчиком в бородке козлиной!
На эшафот тебя, чтобы просвещённый юноша оттяпал твою рогатую голову – стяжатель! – графиня Алиса Антоновна в досаде, что не столь возвышена и морально устойчива, как Светлана Андреевна, потому что чёрта увидела и ощутила – ударила ладошкой чёрта по рылу – противно, рыло не бледное, не с налётом французской грусти, не с ароматом «Шанель номер пять»!
Чёрт гнусно расхохотался, схватил графиню Алисию – птичку белую – за руки-крылья и утащил вод воду – ПЛЮХ!
Горничная Аделаида очнулась, привычно ощупала себя – не снасильничали ли над ней во время обморока, блудодейство не беда, но бесплатное блудодейство – грех величайший для горничной, всё равно, что полено березовое господином Буратино обозвать.
Заглянула в ванну – чистая водичка, лишь несколько волосков чёрных плавают, будто из рояля «Беккер» выпали.

— В Раю я, с птичками веселыми, с Принцами, законнорождёнными; я – воскресшая буква Ять! – графиня Алиса Антоновна улыбнулась Солнышку, засмеялась непринужденно, но без критического напряжения – девушка себя блюдет даже в смехе, а бурундук в орехах. — Помнят, как ночью обман позднее дал торжество.
Так сохранится в веках Немесиды и Делии имя.
Цвет его поздних страстей, его поздней любви.
Чем вам поможет обряд?
К чему вам гремушки Египта? – графиня радовалась – чёрта нет, и не появлялся он в купальне, плод девичьего воображения, пустота, шелуха грецкого ореха в лапках благовоспитанной белочки. – Стихи Овидия мне поддержка в минуту славы – так под ногами поэта появляется крылатый конь.
ОХ! Под моими ножками нет опоры – взлетаю или падаю, шикарная, сто милилардов мне денег дай, не откажусь от красоты своей! – графиня Алиса Антоновна опустила руки и очи, возопила – не громко, потому что громогласие – удел извозчиков и сторожей. – Я в неэстетическом болоте!
АХ! Честь моя намокла мешком с благовониями!
Воспитанная девушка – если влажная выползет из болота – никогда не оправдается перед классной дамой, имя мне — Проступок!
Чёрт в болото затащил, испытывает меня, ждёт, что попрошу у него помощь, вложу руку белую, вафельную в загребущую – ложка загребушка — лапу чёрта.
Никогда! слышите, чёрт?!! никогда графиня Алиса Антоновна не опустится до единения с чёртом, до джазовых негритянских танцев под его дудку! – Графиня погрозила пальцем изумрудной лягушке, отчего гирькой ушла с головой под воду, вынырнула (сказались уроки плаванья в Баден-Бадене). – Лучше бесчестие в болоте, чем молчаливые укоряющие взгляды членов морального собрания – так лягушка из двух палачей выбирает красавца.
Умираю, захлебываюсь неблагородной зловонной жижей, погибаю со словами Овидия на нецелованных – АХ! – бархатных устах!
В жадные уши слова робкий воспримет поэт…
Скипетр и высокий котурн в украшенье одна посылает.
Следом за нею уста громко готовы звучать… — графиня Алиса Антоновна со страхом – умирать не весело, погружалась в воду, открыла очи – вода в болоте прозрачная, но с множеством золотых, серебряных нитей, малахитовых водорослей, похожих на панталоны графа Шуйского Игоря Васильевича.
«Может быть, чёрт искушал меня, подталкивал к самоубийству, а самоубийство, особенно для молодой красавицы, благовоспитанной, безгрешной – преступление, равное по ханжеству паралитическим танцам вурдалаков? – Алисия раздумывала, опускалась, рассчитывала – успеет ли в минуту раскаянья пробкой шампанского вынырнуть? – Если долго под водой пролежу, черви – фуй! гадкое слово, улитки, слизни и раки обезобразят моё тело, покроют дурными язвами, словно я болела и утопилась от стыда – мертвая не докажу даже, что я никогда не прыгала через веревку – дурно, если девушка в прыжке поднимает ножки, прельщает извозчиков; в балете ногу выше головы поднимать — почётно, одобряемо, а под настырными взорами разносчиков требухи — ресницы у парней наклеены и подкрашены в синий цвет – ножки нельзя поднимать. – Графиня Алиса Антоновна представила себя обезображенную на траве возле болота, в окружении скучающих коров и назидательных мух, дрыгнула ножкой, с ужасом поняла – не хватит сил и дыхания вынырнуть, дорога в один конец, как у одноного всадника Апокалипсиса.
В ужасе – словно струны арфы порезали пальцы – билась в жадных лапах подводных растений, приготовилась к больному и тяжелому – будто сапоги балетмейстера – вековому молчанию!
Вдруг, нежные, бархатные (но золотой силой налитые) руки – тонкие, изящные – подхватили графиню Алису Антоновну, ракетой понесли к Свету, к Солнцу, где птички, пусть птички неблагородно роняют перья и испражняются на лету, но – живые.
— Не похудела ли я в болоте, когда погибала, падала в ад, подобно умирающему чёрному лебедю? – графиня Алиса Антоновна открыла глазки – без удивления, потому что в жизни благородной девушки всё благородно, даже тарелки из улыбок – отвесила поклон милейшей девушке (Но по красоте чуть-чуть, на ступеньку ниже, чем Алисия!). – Вы – моя спасительница, не просто из влажных рук смерти выхватили – так собачка выхватывает у голодной кошечки миску с узбекским пловом.
Вы спасли меня от бесчестия, от душевного поругания, от укорительных взглядов подружек и брани батюшки  и матушки – белый рояль им в постель!
Я не до конца верила в свою смерть; красота не умирает зайчиком на сковородке!
Но чувство неловкости, стыда охватило меня под водой, я отчаялась в болоте, даже схватилась бы за дракона, чтобы выползти!
Почему вы, девушка, а не Принц на Белом Коне меня спасли, подарили пир Валтасара?
Я в подарок обучу вас новейшим танцевальным движениям – розовая мечта, а не танец «Варшавяк»!
— Я не девушка, я – русалка, не стыдите меня, тошно, когда ограничена во времени и в расстоянии, словно мне пришили к груди стопудового мертвого коня! – Спасительница подпрыгнула — очаровательная в брызгах и лучах Солнца, бриллиантовая россыпь в теле девушки  с хвостом. – Ниже пояса у меня – хвост дельфина, многим рыбакам нравится мой образ, почитают меня, в жертвы жён приносят – связывают, обушком по голове и – бултых - жену в болото, чтобы не ворчала, головёшка печная!
Ко мне ластятся, хвастают, что ради меня жену утопили, не верю; в Станиславского не верю, и в благородство рыбаков не верю, варяги они, а не рыбаки!
Жену рыбак убивает для своей свободы, для вольности, когда в комнатах пусто, ветер гуляет, и полы давно не вымыты, покрыты костями современников; во Дворцах культуры полы из костей мамонтов, а в домах рыбаков – из костей человеческих.
Я вас под водой увидела, невольно залюбовалась, раздумывала – спасти ли – но тогда грязь взрослого Мира обрушится на меня, судьи обвинят меня в лесбиянстве, мужчины укорят, вставят золотое африканское кольцо в нос.
Красивая вы, в белом платье невесты, в бальных туфельках, в ленточках, кружавчиках и рюшечках – сю-сю-сю!
Конфетка, феминистка!
Из девичьей солидарности – живые мы, девушки, воюем друг с дружкой, соперничаем из-за козлов вонючих, а мёртвые – дружим, обнимаемся, называем друг дружку «сено» и «солома».
Ноги у вас поразительные – длинные, идеальные, словно вылеплены по особому заказу Природы.
Ваша душа в ногах, и любой молодой человек бросит своё занятие: поэт, лесоруб, продавец гамашей – застынет очарованием фраз ваших ног.
— Не отрицаю, что мои ноги – тихая гордая радость русских городов! – графиня Алиса Антоновна смущалась (Любая балерина превращается в Олимпийский факел, когда нахваливают!), носком белой туфельки (бальные туфельки, но на высоких каблуках-ходулях), чертила в золотом песке личико воображаемой обезьяны, покровительницы Японии. – Но добродетель девушки не в её ногах, не в потрясающей красоте, хоть ты сто пудов пудры на лоб наложи, а в – моральной устойчивости, в благородности, в послушании, равном послушанию ста тысяч монахов капуцинов.
Обезьянки капуцины и монахи капуцины — любознательно, потешно!
Но не до смеха, если мы затронули струны религии – лакей нам не враг!
У меня длинные ноги и другие замечательные достоинства… АХ! не достоинства… запуталась, будто козочка в лианах… назову это — соответствия Природные!
У вас – огромные грудные железы – крепкие, резиновые на вид – зачем они вам в болоте, в трясине бездуховности – в прямом и переносном смысле; нет знаний в болоте, и груди ваши – огни радиоактивные, пользы детям не приносят.
— В болоте больше философов и эстетов, чем на кладбище, удивительная девушка с отрицанием отрицания! – русалка выгодно выгнула спину (Тренировалась веками, достигла совершенства в позах, князья индийские в восторге языками щелкают, в Камасутру занесут новости!). – Люди тонут сотнями – вода им могильный камень, даже парикмахер не оспорит!
Беседую с утопленниками, но беседа – вакуум, из беседы юбку золотую не сошьёшь, и нет смысла в словах, а смысл – в жадных страстных взглядах: огненных, горячих – только что со сковороды взгляды!
Я плаваю по болоту – туда-сюда, туда-обратно; груди мои – ледоколы, рассекают воды, покоряют не только пространство, но и души рыбаков.
На меня приезжают дивиться из разных Миров, даже зеленорылые инопланетяне наведываются, задаривают рахат-лукумом, предсказывают мне величайшее Будущее – проснусь, а со мной дружат Повелители Мира!
Нет мне иной услады и не нужно – лишь бы грудями белыми, айсберговыми рассекать родные водные просторы, серебряные, бесконечные, имя им – Пространство!
— Зачем обманываете себя, русалка с пожалованными Природой достоинствами, сравнимыми с троном Царицы Клеопатры!
Наверно, трон величественный, но за годы правления сгнил, мухи его съели, черви могильные подточили – всему приходит конец, но не знаниям и послушанию! – графиня Алиса Антоновна в досаде закусила губку, укоряла себя, что гневается, засовывала гнев в серебряную шкатулочку души, но он прорывался наглыми клубами дыма – не адского, а – Сибирского, когда горит тайга. – Кичитесь своими грудями, не находите иного, достойного для девушки, занятия, показываете их проходимцам, лиходеям, маньякам – ОХ! простите меня за дурные слова – не со злобы вырвались из моего очаровательного велеречивого ротика!
Наверно, короткое влияние чёрта…
Чёрт меня похитил, в комнату Истины его бы поместить – узнал, сколько стоит фунт муки в Саратове, не все же время ему девушек прельщать, дУши высасывать, пиявка.
— Чёрт вас в ад тащил, по дороге выпустил, потерял, в наш Мир отправил без курьера, без фельдъегеря – так полицейский с преступником пробирается сквозь ярмарочную толпу и обнаруживает, что вместо вора у него на веревке чёрный козёл привязан! – Русалка усилием воли удлинила ресницы — откровенное опахало водной Принцессы! – Запутано  и с внутриутробным волнением сложатся ваши отношения с обитателями – теперь уже вашего – Нового Мира; назад вам нет дороги, как утопленнику с мельничным жерновом на шее!
Я нашла своё призвание, не отдам вам — рассекать грудью воды, ластиться к рыбакам, изящно нырять перед Принцами и купцами; болото – моё, родное, не нужен в болоте парадный мундир!
В детстве я мечтала о нудистких пляжах, о диких бухточках, где без одежды можно говорить с Солнцем напрямую!
От взрослых убегу, личико подниму к Солнышку, а оно – едкое, будто перец – очи выедает!
Я рыдаю, но умоляю с осуждением беременной трактирщицы в хрустальном голосочке:
«Солнышко! Не раздвигай лучики, они – не ножки балерины!
Зевнёшь – буря магнитная поднимется, сметет графины со столов в ресторанах; не нужны беспорядки; лучше подгони в зад наших спортсменов марафонцев, чтобы они не проиграли Олимпиаду!»
Мечта моя исполнилась – тысячу тысяч лет назад меня перекинуло в этот Мир, и груди мои заняли подобающее им место – пьедестал почёта!
— АХ! Вы кичитесь обнаженностью, уверяете, что я останусь в вашем Мире – много непристойного наговорили, вызывали моё недоумение – щеки покраснели у меня от стыда за вас, русалка!
С трудом сдерживаю хрустальные эмоции; для морально устойчивой девушки важно понимание, смирение – тужусь, скрываю самодовольство, что образованнее вас.
К чему вам нагота и пустяшное – когда без стыда себя показываете зевакам – неразумные они, не сооружают Баальбекские веранды, не кушают лимоны, а на вас сально смотрят – так голодные крестьяне любуются жирной свиньёй!
ОХИ-ОХ! общение с чёртом и с вами бесстыжей, вынуждает меня к дурным словам – накажу свой ротик несчастненький, многострадальный, но не потерял словесного пороха первозданной привлекательности золотого слитка! – графиня Алиса Антоновна легонько ударила макаронными пальчиками белой руки по коралловым губкам: — На! получай назидание, ротик мой, за дурные слова! – Алисия, неожиданно для себя, упала на колени перед русалкой, заламывала руки, рыдала, схватила русалку за ладошку, но ладошка выскользнула, и Алиса нечаянно коснулась левой самодержавной груди водоплавающей девушки. – ХМ! ОГОГО! Колышется дубом в грозу!
ОХ! Свело язык мой от непотребства матросского!
Милая, вы же исправитесь, грамоту выучите – всё у вас благонравное впереди, как у носорога рог указывает жизненный путь!
Неужели, ваши мечты – плавать голой по болоту, совращать неродившихся поэтов?
Девушка в общественной купальне облачается в подобающий дорогой, от кутюр, костюм для плавания – так положено, принято, иногда отвергается младогегельянцами, например, в Амстердаме – обнаженные они купаются, но они – дети баранов, у них дома изобилуют варениками и пельменями!
Сердце ваше отзовётся добротой, познаете, что   моральная устойчивость для девушки – танцы, игра на арфе, поучительные книги, хоровое пение в Лунную ночь – важнее любых прогулок по воде, когда сопротивление волн грудям…
УФ! Утомилась, не прозорливая я, и не окажу сама себе протекцию, чёрт совратил; вы говорите, что он меня в ад тащил – верю; безгрешная я, но чёрту – он средоточие зла, Чёрная дыра – ненадобна ему причина, без причины светлую душу похищает из купальни, где я омывала перси перед завтраком, безгрешная, будто кукушечка на горе жемчуга персидского.
— Нагая купались, без одежд, словно родились в ванной? – русалка хвастала безукоризненными – дантист от зависти удалится в свой кабинет, закроется, накроется тулупом из норковых шкурок – зубами. – Меня укоряете, что я без купального костюма в родном болоте спасаю длинноногих – мир вашему Миру – балерин, а сами дома в ванной прельщали чёрта блистающей наготой и бесконечностью ног!
Наверно, не одна в купальне разглядывали свои достоинства, с прислугой, и прислуга таращила тараканьи очи – нет, — омутные очи, потому что изящная вы выберете грациозных прислужников из слоновой кости.
Не лгите себе, барышня, не путайте добродетель с искусством тела, мы не в Мировом океане с деревянными городами.
— Я… да… нагая… неудобно и бессмысленно в родном Дворце облачаться в костюм для принятия ванн! Нырнула обнаженная – графинчик с лимонадом, а у вас вынырнула в одеждах невесты! – графиня Алиса Антоновна вскочила на Космические ножки, засмеялась, но вдруг, тучка ожидаемого конфуза набежала на волейбольное личико. – Не укоряйте меня; слуги – не люди, я не стыжусь слуг, иначе по дому и шага нельзя ступить, чтобы не поклониться слуге, не призвать его в свидетели своего благочестия!
Слуги – тени, при них можно озорничать и принимать ванны в нагом виде нераскрывшегося бутона розы!
— Рыбаки, купцы, Принцы – тоже не люди, они – мужчины, вуеристы, приятное дополнение к жизни каждой девушки, если она не мечтает стать цирюльником в банях для рабов! – русалка подмигнула, торжествовала – победила в споре, будто купила дешево новое болото. – Вы бы, барыня, поспешали – скорость – жизнь Космонавта!
Ночью вас вурдалаки высосут, или другая нечисть; не залюбуются вашими длинными ногами, не оценят добродетель, не поклонятся моральной устойчивости; нет в вурдалаках понимания, что открытая дверь важнее веревки на виселице!
— Негодница вы, пугаете, будто не знаете, что чистая девушка везде – даже в логове разбойников и в стане вампиров, не верю в вурдалаков и оборотней – останется нетронутой вишней!
Обязательно появится благородный Принц на Белом Коне, спасёт, потому что красота не меркнет затухающим под хвостом у пса, факелом! – графиня Алиса Антоновна сверкала голубыми молниями очей, раздула пожар огненных волос, карамелька! – Приличная девушка – без вудской астрологии в душе – в любом Мире поднимется на трон: благочестие вознесёт, а скромность усадит в золото и парчу!
Моя подруга по Институту Благородных Девиц – грациозная княгиня Ольга Владимировна Шестакова из дирижабля прошлым летом выпала над пустыней с язычниками; потешные язычники – лопочут, сами друг дружку не понимают, поэтому руками размахивают, будто аисты.
Княгиня Ольга Владимировна по бархану скатилась, назидательное вспомнила из Лукреция, панике не поддалась, она же не березка в поле.
Присела, на язвительные усмешки пустынников не обращает внимания, уверенная в силе своей добродетели, что крепче лома из титана.
Разбойники подбираются, челюстями клацают, а княгиня Ольга смеется, уверяет себя и злоумышленников, что Мир прекрасен, нет в Мире зла, и то, что некоторые лихоимцы и фармазоны кажутся злыми – мираж в шкуре горбоносого верблюда.
Моральная устойчивость спасла княгиню Ольгу Владимировну – княгиня даже ногу выше головы подняла, в балетном летящем вдохновении доказывала разбойникам, что чистота помыслов не опечалит вскрики убийц в пустыне.
Дотерпелась, вознаграждена за благонравие, за фундамент и скромность; караван проходил по пустыне – купцы разбойников на органы разобрали, а княгиню Ольгу с величайшим почётом и уважением до Москвы довезли; умасливали в дороге, натирали воском, потчевали мёдом и пахлавой, осыпали золотом – не поездка, а подъем по золотой лестнице в Рай!
— Скрытно смеюсь, удивлюсь, если купцы в ЭТОМ Мире за тобой придут и золотом вознаградят, будто ты – Царица Муравьёв! – русалка покачала грудями, не низменно вышло качание, а грациозно, театрально, без изысков и без ненужной простоты колодезных копателей. – Через пару часов утопленники из болота полезут, затеют оргии бесстыдные, гадкие, с отламыванием конечностей и потрясанием черепов; ваши ноги длинные на ходули пустят для  гоблинов – проказники, одно им утешение после смерти – баловство с живыми красавицами!
Несправедливость родится, но вы несправедливость страшным голосом и моральной устойчивостью не зацементируете, не покроете красным пятном позора!
Бегите, барышня, спасайте свою честь и белое платье – красивое оно, из облаков соткано.
Я поплыла к Принцам, у них пикник на берегу; грудями воды быстрые рассеку, Принцев потешу, себя обрадую – мудреная, сладкие щи люблю, потому что чувствую себя в минуту откровения увлекающейся уточкой! — Русалка без интереса взглянула на графиню Алису Антоновну, блеснула двуличными очами, качнула азартными грудями торговки молоком и скрылась в хрустальных водах – прелестница с оттенком Есенинской грусти из иного Мира.
— ХМ! не страшны утопленники, их оргии  — не понимаю, что означает это слово – и козни разобьются о скалу моей целомудренности! – графиня Алиса Антоновна погладила шелковые ножки, застыдилась излишней нескромности, но любовалась ногами, будто двуглавого золотого барана целовала в удивленные очи. – Необразованная русалка, не ведает сути вещей, а без сути вещей и с разбухшими грудями (что в них толку: в огромных термоядерных – нет в грудях бесстыдницы морали и благочестия) девушка превращается в торговку рыбой!
ХИ-ХИ-ХИС!
Русалка торгует рыбкой, словно котик с удочкой!
Не устрашила меня не отняла у меня трон убеждений скромности и чинопочитания, я – белочка без орехов!
— Лиловый от восторга, распространяю ужас и  задумчивость! – к графине подбежал карлик, худой, с огромным неприличным носом, будто хобот мамонта, а за спиной – крылышки стрекозы! – Белая, непорочная Принцесса, ОХОХО! посадите меня в колодку Немезиды – цепи разорву от страсти, запыхаюсь за вами бегать, но догоню и вы – по предсказаниям лягушек – моя! – Загадочный карлик чёрной молнией задрал платье графини, заглянул, задохнулся, плюнул Алисии между ног (Важно, чтобы слюна без вредоносных микробов, иначе кожа покроется трупными пятнами!), высунул голову из-под платья! – Потомкам драконов расскажу о том, что видел под платьем Принцессы, лавровый листок вам в волосы!
Скорпиона нарисую и тотчас рисунок сожгу, иначе оживёт скорпион, спросит меня – что я видел у вам под платьем, а у меня челюсть закаменеет, очи вылезут, и в глазных дырках появятся кукушки.
Кукушки всегда ищут дырки – дупла польские, и в дуплах дупчат!
Батюшка мой потрошка любил кукушечьи, даже с ума сходил, с матросами любезничал, чтобы матросы кукушек наловили, превратились в балерин и на золотом подносе потроха кукушек преподнесли!
«Сын мой, Яков, незаконнорожденный, с глазами-канализационными люками! — батюшка меня к груди прижмёт, пейсы мои выдирает, палкой по ягодицам охаживает – массаж за три гроша! – Когда я умру, подойди к гробу, свечку чёрную сальную мне в рот засунь, мне левый глаз прищурь, перекоси мой рот, а в нос вставь бутылку из-под фиолетового крепкого вина – огонь вину в подарок!
Спросят тебя с почтением – «Что за ритуал?», ты загадочно подними первый скрюченный перст, щипцами для угля его сломай и ничто не отвечай, иначе тебя отправят кавалергардом в батальон смерти в ад!»
Умный батюшка, по ночам с чёрными козлами до упаду бодался, трупики кукушек в часы напольные вставлял – дорого часы продавались на ярмарке.
В двенадцать часов ночи обезглавленная кукушка из часов выскакивает на спице – проткнута, будто рыцарь Сизиф, – стращает внутриутробным голосом – утробы у кукушки нет, а голос страшный, граммофонный; кукушка - рупор чёрта, предсказывает хозяину часов кончину близкую.
Батраки, Принцы, Короли часы ненавидели, но покупали и слушали кукушку из любопытства – так девушка подслушивает в бане для рудокопов. — Карлик приладил к ногам ножи – длинные, загнутые – копии своего носа! – Беги красавица, догоню, ущипну, и мой щипок ты не назовешь укусом малярийного комара!
— Вздор, нелепость, гадости вы говорите, милостивый государь, не видите, что я балованная, неженка сливочная!
На мне Красота Природная, и слова ваши отлетают от стены мой добродетели, как горох отлетает от вашего носа! – графиня Алиса Антоновна отодвинулась от карлика, смотрела с опаской, но старалась не выказать своих чувств, потому что – политкорректная девица, благородная золотая жила! – Возможно, что вы – Принц, изуродованный, ударенный по голове конём!
Не осуждаю вас, а вашего батюшку – будь он трижды князь – воспеваю, потому что скромная девушка никого не осуждает, каждому Судьба дала по горшку, у кого в горшке каша, у кого – золото!
Чувствую сердечком бархатным, что вы дурное задумали… АХ!
Негодник, зачем вам ЭТО? – графиня Алиса Антоновна случайно, невольно стукнула чёрного карлика по затылку за цинизм (Потому что карлик снова заглянул под юбку, будто в пещеру неожиданностей в Дисней Ленде направился!).
Ладошка Алисии воздушная, из Солнечного света соткана, но опустилась дюжим молотом, проломила череп охальнику – беда!
Без удовольствия Солнышко взирало с небес на проступок графини.
Раздался треск, из черепа послышался за адский  вой, повалил густой чёрный дым, и в этом дыме проступали маленькие лица призраков – словно фотографии в альбоме.
— Убила! Бессмертного Якова испепелила, колдунья! – Карлик захрипел, вывернул шею, смотрел на графиню Алису Антоновну с ненавистью и с тем неподдельным уважением, с которым отрубленная голова разглядывает опытного палача. – Мой череп крепче увещеваний столетнего философа!
Теперь никогда-никогда, слышите, барышня, я больше не загляну вам под юбку, не расскажу вампирам о ТОМ, что видел у вас ТАМ, и моя душа превратится в лепешку – за что?
За то, что я – с нежного возраста избрал путь эротического массажа гарпий? – карлик Яков испустил дух из всех природных отверстий (и из нового в черепе), дикий хохот пронесся над болотом, задрал платье графини ей на восхитительную головку – рыбки завидуют прелестной головке!
— АХ! Не я ударила, не моя добродетель, а — любознательность Нового Мира! – графиня Алиса Антоновна оправдывала себя, юлой-затейницей отвернулась от карлика, побежала – сначала медленно, а затем быстро, потому что имела высшие балы по физкультуре в Институте Благородных Девиц. – Чёрт подстроил, испытывает меня, искушает – неразумный, ему бы яблоки солить, а не мораль девушек благородных расшатывать колом из забора; я – непорочная, не поддамся на козни лукавого!
Нет карлика похабника, нет обнаженной русалки — разрушительницы нравственности, только я в Новом Мире, я и моя честь – тайная, пещерная, с упокоением в чреслах – так птичка коростель скрывается в гнёздышке голубого дрозда. – графиня Алиса Антоновна распахнула объятия, целовала огромную Вселенную, восторгалась, шла по изумрудной траве – честь и слава траве, оплоту коммунизма!
Долго шла, с непривычки устала, присела бы, но нет диванчика, обитого кожей страуса, нет Царского трона, а на меньшее графиня Алиса Антоновна не согласна, словно включили в розетку высокого напряжения.
Вышла к пашне и умилилась сельско-хозяйственной картине, даже ненароком смахнула непрошенную набежавшую слезу-алмаз на щеке.
На пашне (Алисию не удивило, что на деревьях – фрукты, трава говорящая, а пашня – свежая, весенняя, с грачами и другими птицами – длинноклювыми, с огромными кожаными крыльями и отвратительными криками – так кричат бородатые женщины в цирке братьев Карамазовых!) молодая красивая женщина в красном затейливом кокошнике, длинном зеленом сарафане с колокольчиками, в кожаных лаптях – грациозная прелестница, услада поэта!
Женщина (лет восемнадцати) подстегивала оливковой ветвью (что ветвь – оливковая, графиня Алиса Антоновна не сомневалась; Природа в красоте однообразна!) подгоняла жирную лошадь с миллионом фунтов комаров на шее; за лошадью – плуг в форме молота.
Под кустиком, недалеко от крестьянки – стол, колыбелька с младенцем и шокирующая свинья – злая, чёрная, но с уникальными золотыми копытами, за золото свинье простится неподобающее рыло.
— АХ! Крестьянка молодая, неопытная, где твоя честь девичья? В пруду утонула, где трупы еретиков – переписчиков запрещенных бумаг? – графиня Алиса Антоновна проговорила в сильнейшем волнении, даже на миг потеряла сознание, не упала – домик под снегом приснился бы в обмороке, а домик под снегом в чужом Мире – к беде. – Несовершеннолетняя, а уже с ребенком; наверно, чёрт к тебе в спальную проскользнул, прельстил пышным телом чернорабочего, или на сено, вы – простолюдинки на сене спите, ноги закидываете под голову вместо подушки; психологическими путями решаете свои проблемы, одна из которых – неудовлетворенность существующим образом жизни.
Я в ваш Мир случайно прилетела; чёрт зловонно дохнул на меня, пусть в июне чёрту январь придёт; из купальни обнаженную перенёс к вам; не думала, не гадалка, я не цыганка Аза, чтобы по каждому поводу карты засаленные раскидывала и предсказывала судьбу Кассандры.
Почему улетала голая, а прилетела в платьице; почему я, а не члены Государственной Думы, или — депутаты Украинской Рады – не знаю, чем отличается член от депутата; гороху насыпать, птичек приманить – в гуще голубей не отличить депутата от казнокрада.
Все люди – нервы в пыли!
Русалка не удушила меня, не загадывала загадки условные, потому что она не златовласая вертухайка с Женевским опытом дарительницы воздушных шаров.
Шары у русалки – ОГОГО! – но не в шарах счастье девушки, а в авторитете у друзей!
Карлик – желала бы я его обнять сейчас, воскликнула бы с обреченностью растраченной юности, что карлик – не самое удивительное существо, которое попадается морально устойчивой девушке в руки, но ушёл от нас, не раскрыл тайну своего бытия на Земле – судороги ему эпитафия.
Я не припадочная – верь мне, крестьянка, – нет нужды кушать горячие камни Аркадия Гайдара, камни исполнения желаний – пусть Солнце в очи светит, но каждое желание, величиной с кокосовый орех – должно исполниться.
Романтичная, в детстве сказок начиталась, друга захотела настоящего, чтобы у него до меня ни одной подружки, а в глазах – норвежский лёд с оттенками сладкой карамели; дизель дружка!
От нянечек убежала, верила в Снежную Королеву, в сугроб присела, очи закрыла и ждала, когда Снежная Королева меня в своё Царство Свободы и хмурых продавцов курятины отнесёт на крыльях ночи.
Долго сидела, пальчики на ножках замерзли, а Снежная Королева – возможно, что недавно изволила выйти замуж за Деда Мороза – ко мне не торопилась, сосулька осиновым клином вбита в её ледяное сердце!
«Барыня, давно в сугробе  честь институтскую морозите, потешаете снежинки; охальницы они – летают, кружатся, на фабрике Круппа не работают! – надо мной склонился снеговик, но бесплотный, призрак снеговика, красивый до боли в сердечной мышце – генераторе детских идей. – Вам годков не много, не более десяти – возраст игроков в нарды!
Не испортите своё детство и юность, они — сахарная вата! – Улыбается мне, добрый, вот-вот растает шоколадкой на Солнце!
Но вдруг, черты снеговика изменились, проявилось в них чёрное непотребное, огонь полыхнул под раскаленной сковородой гигантской, а на сковороде в гудроне грешники корчатся, падают, испускают ветры – не мне, Институтке будущей, их осуждать за вопли и реки крови поджаренной.
Туча ушла с лица снеговика, привидения зимнего, вновь – доброта, и от доброты у меня на голове гнездо аиста возникло с птичками и золотыми яйцами гусыни. – Графиня Алисия, (призрак имя моё узнал, вытащил морозными щипцами из коры головного мозга, суфлёр ледяного театра), я – рыцарь Ланселот свежемороженый, к вашим волшебным услугам.
Не стыдитесь, вы не похищали промышленные товары из лабазов купцов, на щеках у вас девичий румянец горит пионерским костром: скоро потухнет, сменится благородной белизной бриллиантовой девичьей пыли; появится в грудях и в бедрах полнота чувств, губы затрепещут при виде ласточек, а от вашей моральной устойчивости горы вздрогнут, сбросят снежных людей в ад!
Я воевал с волшебником Дурдолио, по старинке размахивал мечом-кладенцом, полагал себя умнейшим и сильнейшим из рыцарей – победителем туч саранчи, не плевался через левое плечо, не хулил чёрта, за что и поплатился – бедный ярмарочный певец, а не рыцарь-рубака!
Волшебник Дурдолио победил меня в честной схватке, укорял, называл несовременным; рыцари давно перешли на путь лжи и хитрости, воюют словами через адвокатов, устраивают каверзы, подсылают наёмных юристов с губами-прищепками, а сами с балеринами  отдыхают во время суда.
Волшебник Дурдолио присел мне на лицо, зажимал ягодицами шею, стучал по ушам ладонями — симфонический оркестр Миланской оперы не сравнится с восторгом от хлопков волшебника по ушам; от боли я себя почувствовал матерью-героиней.
«Рыцарь Ланселот по фамилии Парсифаль, — пошутил ли волшебник, или перепутал мою фамилию, грех на нём жареной картошкой ляжет, не отмоется Дурдолио, шепчет, а в глазах – огни костров свободных индейцев. – Я сижу на твоей тыквенной голове, Робин Гуд не прельстился бы тобой, перекрываю кислород в бронхи, а ты — корчишься, в ужасных мучениях представляешь себя дознавателем инквизитором – смешно, нелепо с высоты Космического полёта.
Инопланетяне из Центра Вселенной нас в самый мощный телескоп не заметят, а наши ухищрения, ужимки – лишь лукавому в радость, если лукавый не спит, не в чахотке адской.
Неужели, слышите меня, рыцарь, внимаете, не перебил ли я вам барабанные гусарские перепонки, не контузили в войну сорок первого года… неужели цель моей жизни, трудового подвига волшебника – сидеть на вашем лице, плотоядный ящер в теле рыцаря?
А ваша цель, ваши устремления – не прекрасные дамы с носовыми платками в рукавах, не пиры и застолья с призрачными вакханками, похожими на амфоры, а мечта ваша, цель — возлежать подо мной, задыхаться, видеть в последний момент своей жизни моё жизнеутверждающее лицо?
Ошиблись ли мы, или робко ступаем по ниточке над нудистским пляжем с балеринами Большого Театра СССР?» – волшебник Дурдолио превратил меня в призрака, поэтому бесплотного, немощного – уста  грешные не разжимаю пальцами!
По ошибке меня сделал снеговиком, или замыслил посмертную шутку, изгалялся, оттачивал своё остроумие, кочегар с комплексом неполноценности безбородого – бороду у него гномы съели – мага?
Графиня Алисия, ручки ваши целую, проказливые, шаловливые, к арфам и пианинам приученные, – на незримые колени упал, ледяными пустыми губами – молоко на них обсохло, нежной матери укор – целует мои ладошки, и от поцелуев призрака пальцы мои прозрачными стали, в бокалы Гусь-Хрустального завода превратились. Я хохочу – потешно, когда сквозь пальцы зайцы видны, а призрак грохочет гигантскими сосульками голоса:
— Благочестие – фундамент нравственности каждой девицы, а фундамент рыцаря – кости и вера в любовь!
Набросайте снега на меня, призрачного, превратите ледышки и снежинки в мои мышцы и кости, а жидкий азот – кровью по трубкам капилляров я сам запущу, красную ленточку торжественно перережу зубами-бритвами.
Бросайте в меня снег, графиня, возрождайте, сотворите себе публичного друга и личного рыцаря – слоновая кость мне в назидание между ног!
Стану шире смотреть на волшебников, доблесть переродится в соблазны яростного опричника!»
Умоляет, а я — потому что добренькая — прозрачными пальчиками снег на призрак накладываю, с ужасом приговариваю, с могильным интересом, будто завод пускаю в эксплуатацию, наблюдаю, как снег превращается в белые мускулы дракона:
«Недозволенно, чтобы младая девица или любая девица с посторонними рыцарями вела непринужденную беседу, беседа с незнакомцем – грех, и за этот грех мне в аду лукавый воткнёт раскаленную кочергу в третий глаз.
Но вы не человек, вы даже не скот и не быдло рабоче-крестьянское, вы – ничто, пустота, нет вас, рыцарь, поэтому – с превеликим озорством, маленькая я, удачливая, балет не понимаю в тонкостях – произведу вас, пустота, в рыцаря, давно друга ищу, чтобы он за мной арфу таскал и белый рояль «Мессер-Шмитт».
Половину вас слепила Деду Морозу к празднику, меч свой поднимете колбасный и сразитесь с Санта Клаусом, чтобы он нашему Деду Морозу глазки голубые, лазурные не строил, лихоимец, величиной с печатный лист в типографии Ивана Федорова!» – Я слепила снеговика, наложила снег на призрак – страшно мне, пальчики во рту согреваю, глазки очаровательные закрываю, но стараюсь, потому что в усердии благовоспитанной девушки кроется добродетель, и ничто дурное не прилипнет ко мне, если я сама не пожелаю превратиться в гадюку!
Призрак ожил, снег под ним промялся, завыли сурки в ледяных избах, клацали под ногами челюсти вампиров – мы на заброшенном кладбище разговаривали, я любила в детстве кладбища, верила, что из могил поднимутся золотые феи с волшебными палочками и исполнят моё заветное желание — приделают мне лисий хвост.
Детские мечты – сахар с мёдом!
Рыцарь – милейший снеговик – силу обрел и на меня набросился, угрожает превратить меня в ночь бесплотную; зачем ему каверзы, свежемороженому?
Он мечтал отомстить волшебнику Дурдолио, присесть ледяной глыбой на возмущенное потрескавшееся лицо волшебника,  а – песня на пути рыцаря, песню нельзя придавить айсбергом тела!
Навалился на меня ураганом, а я не верю в дурное, потому что – чистая, веселая – латинский знаю на отлично!
Вдруг – множество звуков, словно стая собак напала на виноферму с дойными козами и неприглядными баранами, желтоглазыми, с обвисшими курдюками – свист, улюлюканье, хохот, но в то же время – адский вой, в тоске выплескивается безысходность безобразных крокодилов на вертелах папуасов.
Снеговик трепещет, скалится, а его невидимая огненная дубина бьёт по ягодицам… ОХ! в вашем неприглядном Мире, крестьянка, я часто употребляю неприличные слова, будто меня разрезали на части опасной бритвой…
Семинаристы напали на снеговика, избили его, глумились над ледяным рыцарем, называли его Фантомасом – орден Конгресса США вставили ему в петлицу.
Снеговик исчез, без смысла жил, без смысла провалился в ад, скромный учитель пения в ледяном теле плачущего рыцаря. – Графиня Алисия подошла к крестьянскому ребенку, брезгливо – будто вступила по нужде в общество младогегельянцев – потрогала изящным пальчиком край кубической колыбельки с немецко-фашистскими знаками на бревнах. – Ты, батрачка, не рыцарь Ланселот, не снеговик призрак, я сразу увидела в тебе низость и навоз!
АХ! снова простонародное слово, эмоций на него нет, пусть оно останется ораторам без сердец…
Твоя вина – в грязи!
Взглянула на твоё дитя – плод Прелюбодействия!
Окинула мысленным взором пашню, и – будто на облаке розовом в Хрустальный Дворец имени Первого ***вейбина вознеслась!
Я поняла своё предназначение в Вашем прогорклом – сало на сковороде ему подобно — Мире!
Моя задача – нести Свет просвещения, розовую воду Науки в тёмные Дворцы и разваливающиеся лачуги с недоразвитыми гномами.
Чёрт испытывал меня, издевался с сарказмом матроса с «Титаника», забросил в дурной Мир с неграмотными развращенными крестьянками, некультурными гномами, бесстыжими русалками, – полушка вам цена в голубином парке имени Рокосовского!
Лукавый надеялся, что я сгину в пучине разврата, безобразного, покроюсь холодной коростой, а в каждом коридоре меня испытают резиновой плеткой  некультурные любители абсента.
Выдюжу назло чёрту, преодолею; высокой нравственностью разобью тьму, грудью… проложу Вам дорогу к арифметике и чистописанию; обучу грамматике Магницкого – комар нос сломает на запятых и квадратных корнях.
По полям, по лесам открою избы-читальни с усатыми учителями – ликвидаторами безграмотности!
Ты, беспутная девица, узнаешь, что высшая цель девушки – служить нравственности, а пик восторга – не водка и не барахтанье в сене со злоумышленником, а ожидание в кресле начала симфонического концерта – соловьям в уши!
Мужчина – защитник, добытчик, остроумный атлет с чувством юмора, без моральных и нравственных проблем, великодушный, знаток искусств, отличный танцор, певец, архитектор человеческих душ, тело настоящего мужчины – библиотека.
Предназначение девушки – скромно потупив очи поднебесные – сидеть с книжкой на скамейке в саду – попа не прилипнет… ИЫЫЫХ! Опять — нехорошее из ротика моего кораллового, пуси-муси ротик… за пианинами, роялями, арфами!
Девушка – чистота, балет, поэзия, живопись, вокал, но никак не грязные ноги, недоразвитые с невидимыми копытами, потому что крестьянки блудом чёрту служат!
Посмотри на мои длинные ножки – алебастр, бархат!
Твои ноги – не видно их под сарафаном лжи и порока – мускулистые, рабочие, подобными ногами стучать в двери ада!
Наберись женственности, батрачка с шестеренками вместо нравственности!
Обучу тебя политесу, латинской грамоте, обязательному французскому языку – не на ужасного краснощекого мертвеца станешь похожа, а на изнеженную бледнолицую танцовщицу вдову.
Отхлынет кровь от ягодиц, зальёт полушария мозга, а не другие полушария, имя которым – Вздыбленность!
Сдашь экзамен по польской культурологии и музыковедению, я тебя приму наложницей — перелистывать нотные листы, когда я кометой Галлея блистаю за белым роялем «Шнайдерман»!
Удивительный случай недавно произошел со мной на Сенной площади, где крестьянку молодую – виноград в её глазах — наказывали за продажу волосяных носков в армию; армия у нас – ОГОГО! конокрадов не берут, но поэтике младших офицеров следует обучить.
Ко мне подходит графиня Антакольская Светлана Игоревна – умнейшая девушка, отличница по всем наукам, даже в шарме преуспела, восхитительница.
Бросила на меня прискорбный взгляд балерины на букет роз и произнесла с бальзаковским придыханием на каждой букве:
«Нет, я решительно не понимаю, почему Солнце не светит ночью!
Все люди – даже развязные извозчики – обязаны, понимаете меня, мон ами, графиня Алиса Антоновна, даже приказчики с усами-змеями обязаны в едином хороводе загадать мечту – чтобы Солнце вставало с постели ровно в полдень и не угасало всю ночь, а почивало лишь минутку, когда перелётные снегири поднимаются к золотым Звездам на лазурном небосводе!»
Произнесла, отряхнула снег с бархатных стокилограммовых ресниц, и пошла в никуда, сопровождаемая лучшими франтами и эстетами города Санкт-Петербург – завидная свита, и у каждого кадык, величиной с гору Фудзияма.
Ты, черноземка, не изъяснишься красиво, никогда не возвысишься до полёта шмеля, забитая лаптями и горшками с лошадиной требухой.
Я пошучу, обольщу тебя юмором, а ты не поймешь с завязанным умом:
«Baba a sem; des pois et dit — GO!»
Не поняла? разнузданная повелительница пошлости с грязными халатами вместо пододеяльника!
Комкаешь в потных ладошках грязь, а в глазах – блуд и желание напиться фиолетового крепкого вина, найти блудливого мужика и станцевать с ним мужика Камаринского – плесень ты, потому что необразованная!
ХМ! Изъясняюсь на непонятном языке – влияние вашего ватного Мира, будто в сахарной вате живу, труб фабричных не видно, а сахар разливается в воздухе, окутывает, навевает дурные мысли о непристойных словах, и слова вылетают непотребные, пробиваются сквозь платиновый щит моей морали; не виновата я, следовательно – непорочна, оттого, что словами лукавый играет, дурные фразы в мой восхитительный эклерный ротик подбрасывает.
Нет надобности себя хулить – много недостатков вокруг: земля, развороченная кровавой раной, мужицкая баба рот раскрыла, словно поёт, но откуда у невежи голос оперный, если об октавах не имеет понятия, лодка прохудившаяся?
Что стоишь, холопка, будто тебя на сахарный тростник насадили вместе с петушком?
Беги, доложи своему барину – Королю, графу, князю, – что я изволила прибыть в ваш тухлый, необразованный Мир – сапожная вакса у вас вместо земли.
Пусть пришлют за мной карету и горничных с образованием – белых, чистых, с элементарным знанием французской грамматики – ночью горничную разбуди, она по-французски поэму прочитает, будто подковала язык соломенными подковами имени Левши.
Подушки в карете обязательно натуральные, природные, не гагачьим пухом набиты, гагары не в моде в этом сезоне, а – лавандой и горностаевым пухом; на мягком думается о возвышенном, а на деревянной жесткой скамейке – дурная скамейка, поработительница, сообщница злодеев – на жестком мысли приходят чёрные, тело изнывает – так вольной пташке в аквариуме не хватает воздуха. — Графиня Алисия топнула  стеклянной ножкой, с недоумением смотрела на маковую крестьянку, удивлена, почему батрачка с подобострастием, с низкопоклонством – за то, что её наукам обучат и политесам – не бежит за каретой, приросла, будто корни пустила в утешение себялюбцам купцам.
— Недостаток уважения к крестьянке – крест на могилу барышни! – молодая мать засмеялась, поправила веревку на сложном агрегате — плуге. – Брошу ребенка на радость похабникам вурдалакам, пашню оставлю сиротой; весной каждая минута  год кормит, а изнеженная барышня минутой век прожигает, будто толченого стекла в башмаки Королеве подсыпала из зависти.
Ступай, госпожа, с Миром – в наш Мир, или чёрного козла поцелуй под хвост — в свой Мир, где на деревьях не булки растут, а – непотребности с усами.
Мне два года назад пятнадцать лет исполнилось – старуха, засиделась в девках, даже трупными пятами ниже пояса пошла, клыки по ночам вылезали, а очи горели красиво – золотом!
Матушка моя – ведьма – напекла пирожков с ядом и к своей матушке – моей бабушке отправила  без трусов, добавила кнутом по глазам – для убедительности, я Звезды лбом пересчитала, когда с пирожками вылетела из избы, чувствовала себя пробкой из бутылки с кислым молоком.
Матушка нарочно меня через дремучий лес погнала, чтобы я – либо жениха себе нашла, либо сгинула в болотах, потому что – неперспективная, если без мужика в лаптях и с горшком царским на голове.
Долго я шла, зевала, думала уже, что проскочу страшный лес с Вальпургиевыми ночами, пирами Валтасара Едкого; промежность от страха слиплась, превратилась в карамель без соуса.
Белый рояль из кустов выскочил, за роялем – чёрт – эка невидаль, чёрт во фраке, а что рояль – я на лубочных картинках видела, не ведаю, для чего служит – громадина не из нашего Мира, но черти на нём сидят, копытами стучат, краснорылые, будто морковки в летнюю ночь!
Я мимо чёрта прошла – не жених мне чёрт, не страшен, головешка по сравнению с ужасами ночного леса, где обезьяна из навоза превращается в бородатого человека, прародителя рыбаков и чемпионов по спортивному метанию копья в беременных волчиц!
На тропинке шатёр раскинулся – золотой, с кистями из рук человеческих – красиво, даже душа нараспашку у меня, вылетает перепёлкой.
Понимаю сердцем, что шатёр – беда, искушение мне, возможно, что смерть моя в шатре восседает, а с тропинки нельзя сойти, сомлею, ноги превратятся в жаб, и пирожки обретут силу дракона, мне с ядом в живот залетят, миленькие, на пустяки в бане с солдатами похожи.
Разделась донага – не пропадать же в логове смерти сарафану и кокошнику, сложила одежду рядом с узелком с пирожками, робко в шатёр вхожу, но по подушкам зыркаю – не спрятался ли мой жених под периной – застенчивый, с бицепсами тираннозавра.
Женихов нет, а появилось у меня в шатре желание работать – я работящая, красивая в труде, жилы в золотые превращаются!
Пыль смахиваю бархоткой с диванчиков, полы драю шкурами соболиными и тряпками из бороды леших – умиление, нахожу отвагу и принципы в труде – так золотая рыбка в корыте старика находит чернокожего младенца.
В золотой ванной с лепестками роз — расточительство, когда – нужную в хозяйстве ароматическую розу для ванной используют, будто губку с глазами – обнаружила потрясающей красоты гадалку – по смоляным волосам и соболиным бровям поняла, что – гадалка, будто сто ночей в одном теле красавицы сгустились…
Я языкам заморским не обучена, а вы требуете барышня, называете меня землянкой, а я — земляника, – крестьянка сурово посмотрела на графиню Алису Антоновну, сменила подгузник ребенку (изо мха заменила на сено). – Без премудростей в ванну прыгнула золотую – благодать, награда мне за побои матушкины, милуюсь с предсказательницей, целую её страстно в уста сахарные, жадно, с уважением к достоинствам богатой гадалки – так ветерок в поле целует колосок пшеницы.
— ФУЙ! Ложь, нелепости, обман ты мне говоришь, полагаешь, что я – балерина для пикника, не отличу кривду от Правды? – графиня Алиса Антоновна качала миленькой головкой (нахваливала себя за такт, слегка бранила за дурные слова, но они – не от души, а от чёрта, и словам тем место в погребе,  куда учителЯ складывают наглядные материалы для уроков рисования и поэзии. – Уроки жизни не пошли тебе на пользу, командовать батальоном гусар тебе не написано на роду; не целуются – ОХ! слово и понятие срамное – девушки с девушками – нелепо это, ни в одном романе не описано пером бойкой писательницы с ресницами-лавровыми венками.
Поцелуй – удел молодоженов, после свадьбы благородные леди целуются с мужьями-рыцарями, и никак иначе; Земля сошла бы с орбиты Плутона, если бы девушки прикасали губы к губам – не скажу «целуются», не оскверню уста свои благочестивые дурным словом, эмоционально расшатанным.
С животными даже графине положено обмениваться робкими прикосновениями губ к волосатой мордочке: с цыплятами, с котятками, с белочками, а глаза у белок – изумруды подпольные, ЮАРовские.
Но не с особями своего вида, тем более одного – пола разнузданного, не институтского!
— В Вашем Мире, барышня, пьянство торжествует над победой в войне, а у нас, по бедности и девушка с девушкой милуется – ловим момент, копим впечатления и деньги; муж, может быть, и не поцелует, сгинет в угарном дыму самогоноварения – так пропадает в волшебном тумане последняя копейка.
Намиловалась с гадалкой, даже вода в ванной золотой вскипела, отражала дальние города с пузатыми ослами и говорящими луковицами.
Вышли, обтираем друг дружку шёлковыми полотенцами, я шёлк во второй раз в жизни видела, умилилась, расчувствовалась, призналась гадалке, что бабушку отравлю, а когда старушка в агонии с печки упадёт, расскажу ей о чудесном шёлке из шатра коленопреклонённой гадалки!
«Полноте, милый друг, София, – гадалка небрежно бросила холеное тело на диванчик из кожи замшелого купца, который в наивной гордости полагал, что обманет предсказательницу, продаст гнилой картофель – голова чёрта, а не картофель в мешке лиходея. – Бабушка ваша – отработанный материал, её избушка слилась с избой вурдалака, не до бабушки нам дело, а до вашего жениха и до удивительной институтки со сформировавшимся мировоззрением распутницы.
Из другого Мира на твою голову свалится барышня – белая, кисейная, пена у неё, а не платье, а суждения опасные, огненные, чёрный дым из рассуждений – изменить наш Мир, обучить всех пляскам, пению, неведомым политесам и оторвать мужчину от женщины, наградить его белыми панталонами и бескорыстием – ужас!
Потом и заупокойное пение от морально устойчивой барышни!
Ты, София – избранная ежиха, на твою голову беда упадёт, лошадиные невидимые шпоры тебе прибьёт к розовым мозолистым пяткам – одногодка тебе распутница, но умом – старец с бородой выше неба». – Гадалка в изнеможении прикрыла глаза салфетками с вышитыми петухами, махнула рукой, чтобы я удалилась, не портила картину ночи; белая я, сдобная, выделяюсь на фоне чёрного и серого!
«Прекрасная гадалка с черепом и костями на татуировке! – я подластиваюсь, ноги предсказательнице медовой водой с сахаром омываю, себя обделяю, лоб расшибаю в величайшем сожалении, но подластиваюсь – в подобострастии высшая служба крестьянки. – Вы о девице из другого Мира мне рассказали – не боязно мне, с парубками без тщеславия по сеновалам барахтаюсь, руками живых домовых душу, а тут – ФЬЮ!
Не испугаете деревенскую девку чёртом в общей бане!
Но жених мой расписной, где валяется? под каким кустом вино пьет литрами, уподобляется свинье на переправе?
Жениться мне надобно, годА – пятнадцать, а я не беременная – стыдно перед бородатыми подружками и умалишенной матушкой с глазами яхонтами.
Матушка на крышу заберется, в коробейников кирпичи из окаменевшего навоза швыряет, проклинает торговцев, потому что – не женихи и жениха на продажу не принесли, суп без мяса коробейники.
«Жених – просо, под кустом найдешь его у пня с рогами, живой пень – душа вампира в пне спрятана; нет знакомых дам у пня, поэтому молодцев недобрых привечает, будто магнитом железные гвозди ворует! – предсказательница на прощание поцеловала меня крепко-крепко, по эльфийски, подтолкнула в раздувшиеся ягодицы – так утка учит львёнка плавать. – Ступай по битому стеклу осторожно, думай о погибели из другого Мира, а жених – слюбится, стерпится за минуту – продолжение жизни в среде брусники и клюквы!»
Я вышла из шатра, сарафан не надеваю – к чему, если жених рядом, ожидает меня, видит в угарном бреду тщедушного копателя кладов?
Не обманула предсказательница, подвиги в её дом, красавице с волосами – смолой.
Возле говорящего пня парень валяется неубранный: батрак – полосатые портки, лапти, рубаха с петухами, волосы – золото, губы – маки, а лицо – подушка синяя, сливовая, раздута харя от непотребного употребления фиолетового крепкого вина – так кошка в амбаре наедается впрок.
Я выкурила трубку Мира гномов (без трубки Мира волосы на лобке не вздыбливаются, не возгораются) да и полюбилась с парнем, пока он спит непробудно, во сне богатырей видит в колясках с зеленорылыми инопланетными младенцами.
Не шелохнулся, подлец, во время нашей любви – и на радость мне, что не проснулся, а то побил бы; все мужики дерутся больно, вымещают на крестьянках злобу народившейся розовой мечты.
Укоряют девушек за то, что девушка – не мечта, не цель жизни, речку им на голову, любителям пушек и орков.
От того парня – родословную его по Звёздам не прочитала – я ребенка понесла; нужен в хозяйстве отрок, чтобы свиней пас и в старости стакан с махоркой лекарю поднёс!
О тебе, барышня в облаке красоты, я не вспомнила до сего часа – работа ум забивала, мысли улетали на пахоту и на жнивьё, по сто рублей за пуд мыслей я брала.
Ты – распутница, пришла наш Мир поклонами и танцами погубить, души наши выкрадешь с помощью заклинаний на инородных языках, огонь чёрный и сера в непонятных словах – заклинаниях!
Уходи, не продавай зелье из мухоморов и толченых зубов колдуний, повесят тебя, а мёртвая ты больше бед натворишь, сто чертей в пригожем теле с умильным голосочком соловушки. – Крестьянка упала на колени перед графиней Алисой, стучала лбом в землю, но – когда поднимала голову – из очей её летели злые искры раскаленного металла.
— ОХ! Не понимаю, почему ты и гадалка меня распутницей называете, я – морально устойчивая, целомудренная, птички ко мне прилетают за советами, лапками-тростиночками кожу мою бархатную щекочут! – графиня Алиса Антоновна зарыдала, отошла от крестьянки – вдруг, простолюдинка укусит, в оборотня перекинется; чёрт-сапожник разные образы принимает, даже любит в мать-героиню перекидываться. – В невежестве ты погрязла, а твоя предсказательница – развратница с самодовольными суждениями несчастной побирушки!
Вы против эстетики выступаете, преступление это, когда девушка в земле возится, будто червь – фуй!
Природа матушка о каждой веточке забоится, каждой зверушке пищу и кров даёт бесплатно, без предоставления гарантий платежеспособности.
Воробушки, гуси-лебеди живут беззаботно, пища им вокруг – рукоплещут лягушки, маковые зёрнышки мячиками в клювики прыгают!
Человек без труда проживёт, без пота, без слёз над погибшей свинкой Пеппой!
Отпусти лошадушку, злая батрачка с цинизмом прискорбного безногого адвоката!
Лошадка Мир познаёт зубами, не плуг ей нужен ненавистный, а – пляски с другими лошадками, зубоскальство, мотание хвостами, хвосты – кометы!
Ребенок твой – выживет и без тебя, без картошки с брюквой – дурная еда несформировавшихся крестьян, на сломанный асфальтоукладчик ты похожа, София!
Об элементарном образовании своём заботься, обо мне, потому что я для тебя – поэма; а лошадка – сама, ребенок – топ-топ; Маугли индийский в джунглях один рос, питался дарами Природы – в красавца преобразился без материнской постылой опеки.
Ты – разнузданная девка, от пьяного нищего понесла – ОХИ-ОХ! – слова мои грязные, из вашего быта, и в том твоя вина, что слова чужие мне в рот липкими могильными мухами залетают.
Беги за каретой для меня, нужда мне – о славянофильском театре в вашем Мире задумалась  с тоской генерала от инфантерии.
Ребенка – на волю, в лес, на воспитание вурдалакам и сатирам – в театре Сатиры твой сын найдет роль после воспитательного срока в лесу – так из тюрьмы разбойник выходит столяром-сантехником.
Лошадку – к цветочкам дурманящим, урожай без рук человеческих в каждом цветочке с именем – Чрезвычайная Радость! – графиня Алиса Антоновна быстро распутала лошадку – удивилась расторопности и ловкости своей, подстегнула развитое животное прутиком в мощные воздухопроводные ягодицы.
Не обратила внимания, что прутик с щипами – разодрал нежное между ягодиц, зубами вампира вонзился в плоть лошадки.
— ИГО-ГО! ХОРЬ! КАЛИНЫЧ! – лошадка ржанула, лягнула колыбельку и понеслась свободная, умопомрачительно элегантная в лошадином танце полевого игрока.
— Дитя, сиротинушка; отец твой – ноль, а мать – бездуховная необразованная простолюдинка со свинцовой верой в блуд и унижение достоинства учителей танцев! – графиня Алисия выхватила дитя из колыбельки – большое дитя, уже на ногах стоит неуверенно, словно могилу только что выкопало бабушке. – В джунгли беги за древними манускриптами, осваивай азбуку пения и светской беседы; Маугли найди, загляни в его очи премудрые, не говори, что Маугли – рыба окунь, попроси об одолжении – чтобы на свирели научил тебя играть, поэтично, когда рыцарь прикладывает свирель к аристократическим губам и извлекает русско-народную музыку полусфер – так хирург извлекает сердце больного балерона, рассматривает, и со вздохом опускает обратно в натруженную тонкую грудную клетку. – Алиса подтолкнула ребенка к желудочно-кишечному тракту костра, верила, что костёр – дорога в джунгли, к черноногому Маугли, борцу за нравственность!
— АХ! Вы, длинноногая красавица – Длинные Ноги имя вам в этом Мире, негодная – столовое серебро дороже вас, потому что вы – красивая снаружи, блистательная, золотые ступеньки на небо с Вами не сравнятся, а в душе – отвратительная лицемерка, садистка! – Крестьянка София склонилась над графиней Алисой Антоновной – тополь над Плющихой. – Ребёнка моего гонишь, учение мне в кабалу приписываешь, Сивку мою в поля отправила – ищи её, приводи – сто лет пройдёт, сивку оборотни на косточки разберут, словно музыкальную шкатулку ярмарочную.
Погибель нашего Мира пришла в твоём прекрасном облике вспененной жемчужины!
Провались ты в ад, барышня в платье соблазна! – Батрачка, справедливая в своём гневе, жизнетворная, проговорила прерывающимся голосом новорожденного эльфа, с размаха – ОГОГО! трепещите горы Кавказа и Средиморья! – ударила кулаком в левый глаз графини Алисы, поставила печать Соломона под своими словами. – Сейчас добавлю ножкой – улетишь из МОЕГО Мира, сто Миров пролетишь, ни чёрт, ни дикие гуси-лебеди с их предводительницами – крылатыми макаками – тебя не остановят! – София подняла – удивительную, соразмерную, музейную — реликвию-ножку, задумалась на миг – возможно ли задеть краем черного крыла честь длинноногой красавицы (низменным пинком плачущим – три часа после него человек не ощущает связи с жизнью).
Передумала – ногой отвратительно, не соответствует продовольственной программе, поэтому добавила из щедрых закромов крестьянской души – ещё раз кулаком под глаз, в то же место – место удара изменить нельзя, иначе нарушится гармония в лесу!
Ахнуло! Вскрикнуло раненой лебедью!
Графиня Алисия отлетела под куст малины, потеряла на миг сознание, а, когда вышла – вздрогнула раненой перепелкой!
Неподобающе для благородной Девицы – на четвереньках побежала от непонятной батрачки – разве возможно, девушку благочестивую кулаком в личико, а личико – зеркало души?
«Учитель физической культуры – несравненный князь Одоевский Виктор Афанасьевич – не напрасно проклинал мужицкие нравы, когда вместо топора – баклажан! – графиня Алиса Антоновна поднялась Пизанской башней – дальше от костра, от Сивки, от Маугли, от беды на двух крепких крестьянских ногах-клёнах. – Лучшая борьба с хамами, мерзавцами, прелюбодеями, а я добавлю – с крестьянками – расстояние; чем дальше от хулителя, тем эффективнее битва по-французски.
Французы убежали из России, поэтому победили, и немцы отступили – победили, квас не варят, а в каждое кушанье кладут серебряную монетку для  улучшения пищеварения – так страус проглатывает пуговицы ботаника».
Графиня Алисия запыхалась – небо не с овчинку, но левый глаз заплыл свинцовым туманом, сто лет пройдет, пока синяк и опухоль исчезнут, возможно, вместе со зрением, и придёт час болезни Кота Базилио!
— Люблю Природу, обожаю жизнь, поклоняюсь изящным искусствам, они – суть, косточка виноградная! – графиня Алиса Антоновна осторожно присела на траву-мураву – ласковую, нежную, зовущую к сладкому сну под дубом, где вдохновенно журчит хрустальный ручей – предвестник симфонического концерта. – АХ! Непозволительно скромнице сидеть на голой земле, пусть даже между ягодицами – ФУЙ! опять я опустила язык до комнатной температуры в жилище батраков – и почвой – травка – сю-сю-сю! миленькая травушка, нормальная в своём сознании и не похожа на мать с грудным младенцем. – Алисия вскочила, прислонилась к дубу, надула губки шариком, пожалела, что нет зеркальца; платье появилось из ниоткуда, а зеркальце и расчески – тю-тю, не предусмотрены, возможно, не изобретены в этом драчливом Мире безумных крестьянок.
Не поняла батрачка своего счастья – учиться грамоте, чтобы переворачивать нотные листы благородной барыне – свет в окошке не так мил узнику, как улыбка графини Алисы Антоновны!
— Я не грешила, не упрекала обидчиков, не бранила курочек за громкое неэстетическое кудахтанье! – графиня Алиса Антоновна вздыхала, старательно думала о хорошем – о светлых просторных классах Института Благородных Девиц, о забавах с подружками – кушали булочки, читали стихи Аристотеля, смеялись непозволительно громко, будто каждой пришили в горло золотой звоночек. – Не для позорного момента я рождена прелестная – даже батрачка отметила мою привлекательность  — оружие против уродства!
Девушка музицирует, мечтает, и цель жизни – не заключается в получении оплеух от низменного существа, развратного – ад и валторна по двадцать часов в сутки крестьянке в упрёк!
Дождусь под дубом – обязательно появится в белом сиянии Северного мороза Принц на Белом Коне, сыграет на лютне… нет, лучше лекаря приведет, и меня расторопные грамотные служанки омоют в прозрачных водах реки Счастья!
Где мои служанки хороводистые, с грациозным сечением в душе и теле?
Где охрана чести и достоинства хрупкой девушки с ногами – корабельными соснами?
Почему нет классной дамы-наставительницы, мудрой советчицы в золотых пенсне-с – канализационных люках? – Алисия капризно топнула миленькой ножкой – сто сосисек мясник отдаст за минуту созерцания Алисы в гневе (Никто не осудит мясника за растрату семейных денег, никто не упрекнет его, потому что – за дело заплатил, выгодно вложил деньги в искусство!). – Даже в беспамятстве, в напускном веселье – когда мысли превращаются в камни – благородная девушка не останется одна, её окружают пажи, лакеи, угождатели – легион им число!
— ЭХ, не позволите ли за ножку потрогать, я нежно, ласково, не причиню боли, не поцарапаю вас – охота пуще неволи, в карты играл на деньги, разорился, а сейчас бы заплатил вам за танец маленького эльфа, но нет возможности, не женат я, в баню по понедельниках хожу, по карманам иногда ворую, но с пониманием, а от вас не убудет, длинноногая красавица, даже прибудет – ощущение нужности Зизи  появится, возникнет в районе вашего кадыка и сладкой ватой ударит в мозг! – возле правой ноги графини Алисы Антоновны топтался в нерешительности удивительный говорящий зверёк – в Московском зоопарке для него приготовлена кунсткамера – пушистый, с огромными сю-сю глазками, чудесненькими лапками — порывистый рыцарь игрушечного Мира. – За ножку вас потрогаю, и в сердце моём елей разольётся, а в животике – медок вкусненький, медвежатки мёд любят, а Зизи вашими ножками индейскими очарован!
— Потрогать? хм… мою ножку? – графиня Алиса Антоновна задумалась, подправила шаловливый локон; зверёк не человек, но и перед ним нужно не уронить своё достоинство приличной скромницы с золотым невидимым венцом над головой. – В уставе Института Благородных Девиц и в Правилах должного поведения морально устойчивых барышень не сказано – дурно ли это, если красавица… ОЙ! нескромно высказала, даже в ротике потеплело, будто  леденец раскусила на празднике Восьмое Марта…
Я блистаю, радую глаз, и нет пошлости в том, что мной любуются низшие формы жизни — ожившие ватные тампоны!
Одно из предназначений прелестницы – нести красоту в Мир, в каждую казарму, в каждую грязную избу-читальню с красноглазыми слесарями.
Трогай, искуситель в мундире любопытства и корысти!
Ножку выше головы подниму – перед тобой, очаровательная зверушка, дозволительно, — продемонстрирую гибкость, целомудрие и ослепительную красоту, которую даже ломом не испортить!
ОЙ! Нежно трогаешь, но это не ножка, это верх ножки, – глаза графини Алисы Антоновны засверкали в ужасе, она вскричала, но, вспоминал, что гнев не украшает девицу, а, наоборот, сбивает с неё пыльцу непорочности, поэтому опустила глазки, в смятении водила носком туфельки по песочку, рисовала домик с трубой, а из трубы дымок вьётся, намекает на сытный обед в компании серебряноруких кавалеров.
— Я родился во дворце, в месте, где сердца разбиваются о каменные стены! – зверушка поглаживала ножку графини Алисы Антоновны (Во всех местах трогала, и двенадцать присяжных заседателей не нашли бы в плавных движениях прелестного существа намёк на подрыв нравственности с перспективой атомной войны!). – Все люди, а я родился зверушкой!
Матушка, наверно, колдуну слово грубое поперёк шеи сказала, или оскорбила колдунью бездействиями; отомстили маменьке Королеве – подарили ей – не знаю, сынишка я или дочка, потому что – бесполое я, будто яблочко среднего рода.
Не учился фехтованию, не поднимал саблю, не стрелял из лука – мои волшебные ручки и вафельные  ножки не предназначены для подвигов, для сражений в кабаках и болотах!
Для одних — уродец, для других – забава, непременно, всенепременно накушаюсь дрожжей, вырасту до Неба, облаком полечу в Дальноморье! – Зверушко оскалило зубки – алмазные, в очах мелькнуло чёрное пламя ада, но стихло; опять – Солнышко и голубизна в движениях и глазках-маслинках! — Простите, сеньорита Длинные Ножки, не совладал, не обуздал гнев – за что накажу себя сегодня, не посмотрю на закат, глаза клеем замажу, как у баснописцев!
Замрите душой, послушайте, как стучатся радость и прекраснодушие в ваши почки!
Продолжу рассказ – вдохновляющий, жизненный, потому что в капусте меня нашли – в чреве матери капустная грядка!
Скитался по странам и континентам, искал своё призвание, цель жизни бесполого миленького существа; что мне дозволено? где открою золотую дверь в зеленой изумрудной стене?
Что ж, безутешным не назову себя, не дырявая лодка!
Однажды, когда под чинарой чистил шерстку – умилительно у меня выходит: лапки перебирают волосинки пухи-пух – подошли ко мне девушки-крестьянки, расторопные, свет не отражается от их тел, а поглощается, будто Белые Дыры Вселенной девушки!
Я скрестил лапки, взгляд мой перебегал с одной крестьянки на другую, шерстинки встали дыбом, с восторгом я смотрел на торжество плоти над смертью.
«Гениальное существо, кошка – не кошка, щенок – не щенок, каптенармус – не каптенармус! – восторгались, гладили меня, сюсюскали, сахарной свёклой угощали, простолюдинки, даже конфет и сахара тростникового у них нет, чёрту в жертву отнесли, козлу бородатому чёрному. – Погладь нас, потрогай, иначе один останешься среди мелочных высасывателей душ!» – упрашивают, мигом одежды скинули – мало одежд на честной девушке, трудолюбие ей одежда!
— Не трудолюбие, а – целомудрие и моральная устойчивость – лучшие наряды красавицы! Ой, извини, пушистик, лапочка… гм… ТУДА лапку непозволительно, возможно – дурно, хотя в Уставе Института об ЭТОМ не написано, это не нога – коленку поглаживай, у меня коленка – шоколад белый!
Продолжай, сказитель народный, умелец – о крестьянках, простолюдинках батрачках вещаешь, не люблю их, особенно с последнего часа, но правила приличия и устои нравственности обязывают – ДА!  Да! Обожаю крестьянок, в ножки им брошусь, обучу грамоте, пусть превратятся в мраморные статуи Фемиды!
— Я почесывал, поглаживал нагих крестьянок – не волки они, не кусали меня! – пушистик, будто не слышал слов графини Алисы Антоновны, погрузился в Мир нравственных воспоминаний, когда деревья выше головы возносили кроны к Небесной Обезьяне Хануме! – Задумался во время поглаживания: матросом на кораблях ходил за Три моря, в корчме подносил фиолетовое крепкое гулякам и балеринам, шкуры сдирал с оборотней – сто профессий перепробовал, искал себя, даже пить начал горькую; не находил себя, а с крестьянками вознесся, возвеличился, почувствовал себя усами дикого кота!
Моё призвание – пока меня не переубедили, не посадили на трон – поглаживать красавиц с явными половыми признаками, а я – бесполый, Звезда на небосклоне!
— Вы – Принц с мохнатыми лапками бурлака? — графиня Алиса Антоновна задумалась, кусала веточку дубовую, чуть жёлудь не проглотила, будто сливу африканскую! – Где же ваш Конь Белый с чёрными антрацитовыми копытами по сто рублей за грамм?
Сомнения меня одолевают, не имею права кручиниться, потому что девушке скромной, целомудренной только спокойное дозволено, без золотых табакерок и нюхательного табака с мохнатыми зверушками.
Даже, если вы – Принц, и в кустах Белый Конь – как же вы на него заберетесь, карлик? – вы – не богатый Принц, оттого, что – постылый, изгнанник!
Я горда, признаюсь себе, что — чистосердечное сокровище, без намёков на хлебный мякиш в душе!
Полюблю Принца на Белом коне, юношу без моральных и физических недостатков, остроумного атлета, красавца, и, чтобы он поклонялся мне, как рыбке золотой!
Вам же роль Пушкина, пажескую роль отведу в своих покоях – умиляйте меня в часы грустных раздумий над судьбой героев из книжек: вы – половинка волосатой Луны!
— Баловство! Познание! Самолюбие! – зверушка поклонилось, прижало лапки к грудки – дивно, грациозно, – сю-сю-сю!
Затем – ураганом – сорвало с графини Алисы Антоновны платье, понюхало, страшно захохотало (с дуба упали три оглушенные сойки), с платьем девушки скрылось смоляной молнией среди густого – чёрт в нем ногу сломит – леса!
— Обман! Сам себя обманул! Меня чести душевной на время лишил, обольститель, лукавый под шубкой целомудренного зверька! – графиня Алиса Антоновна закусила губку, зарыдала бы, пересилила слёзы, убеждала себя, три раза вздохнула, возвратила душевное равновесие – так белки на качелях находят точку движения; захохотала – сначала натужно, искусственно, затем – с полнотой девичьих чувств, не усиливала звук хохота – потому что неприлично, когда девушка хохочет водопадом. – Потешно! Любознательно!
Оставил меня без наносной одежды – пришло платье и ушло без мучений, без слёз и узников совести!
Никто не назовёт меня обнаженной, потому что я облачена в пышные юбки целомудрия, благочестия и скромности – весталки Древнего Рима не поднимались до высот моих!
Но почему, под платьем нет кружевных трусиков беленьких, обязательных; девушка без трусиков уподобляется грубой белошвейке с очами-воротами!
Где изящные панталончики с рюшечками и ленточками – ласковые взгляды останавливаются на панталончиках!
Где корсет из китового уса и лиф, набитый пухом гагары – без корсета и без лифа я чувствую себя поэтессой на вечеринке ветеринаров!
АХ! Я запамятовала, что одежда моя – мои мысли, моя убежденность в силе нравственности, в Победе Добра над хамлом вонючим, ненавистным; зависимость от одежды!
Пошлые слова, гнусные, маковые зёрна между зубов мышки!
Итак, я облачаюсь в морально устойчивые одежды: трусики – ФУЙ! нельзя произносить интимное вслух, рыдания вызывают слова, румянец деревенский… трусики с рюшечками, с висюльками, с меховым потешным хвостиком, будто я – зайка! – графиня Алиса Антоновна провела руками по бедрам, словно трусики натягивала, даже на миг ощутила под пальчиками нежность атласа – так голодающий матрос Пармы почувствовал во рту вкус жареной свинины. — Панталончики – скромненькие, беленькие, с розовыми ленточками, с крючочками для колокольчиков, с подвязочками белыми, на иудейские веревочки похожи, но не веревочки, а ленточки деспотичные, гордые, как и я.
Корсет – очень дорогой, на выдумку денег не жалко, придумаю самый шикарный, у матушки Царицы подобного нет, с золотыми нитями, бриллиантовой каймой, серебряными застёжками, выкованными в мастерских слепых гномов.
Лиф – ОЙ! ротик, прости меня за ласковое слово, соболезнование тебе, ротик, приличная девушка не говорит о нижнем белье, только – думает, и в думах, обязательно проскакивают строки из назидательного чтения – так лисичка проскакивает между ног кобылы охотника. – Лиф набит пухом гориллы – модно, в ногу со временем, французские балерины и княгини мне в ножки упадут спелыми манго!
Не возгордилась ли я, не возношусь ли над людьми – плохо, неприлично, когда нескромность побеждает в драке скромность, душевные чувства – не танцовщицы на арене цирка в грязи!
Оделась, и не стыдно мне, в платье в горошек с белым воротничком – удивительная одежда институток, на князей действует сильнее перебродившего кваса.
Графиня Алисия прикрыла глаза, подняла руки-веерА (чтобы пальчики не коснулись голой кожи, тогда спадёт туман очарования, самообман огорчит едким перцем)!
— Голая под деревом  на съедение дракона тебя оставили, девица?
 В наше время красавиц жалели, а драконам и другим чудищам приносили в жертву простушек, побитых оспой и ревнивыми мужьями носорогами!
Личико замазывали заморской глиной белой – блудницы за морем лица белят, не узнаешь – больная ли кожа под слоем извести, старая ли дама – всё одно для ценителей с превосходными харизмами золотодобытчиков!
Девственность жертве восстанавливали — арбузную корку между ног пришивали – дракон в своём невежестве вековом не поймёт – где корка арбуза, а где девичья честь.
Вы же, девушка, длинноногая красавица, благородная – не из нашего Мира, напрасно, бочку смолы им на голову за растрату красоты – для дракона слишком жирно, обойдется, пусть в репу превратится, а мой ум помешается, если я позволю вас принести в жертву, как резиновую блудницу! – голос —  назидательный, строгий, но без ноток укоризны – успокаивал графиню Алису Антоновну, доносился, словно из классной комнаты в Институте Благородных Девиц.
— Дуэнья? Классная дама? – графиня Алиса Антоновна открыла глаза, с восторженным удивлением двухмесячного щенка рассматривала женщину. – Умно говорите, а я уже в отчаянии дыхание сбила, не верила, что в этом Мире повстречаю классную даму – наставницу, остров среди моря лжи, порока, безнравственности!
— Не оскверняйте свой розовый глубокомысленный язычок, барыня, все богатства нашего края дешевле вашего целомудрия! —  Женщина поклонилась с достоинством, показывала, что ниже по происхождению, но выше по знаниям – так китайский мудрец поклоняется черепахе. – Яблоко надкусишь – останется часть яблока, и следы зубов на обеих половинках – знак качества молодости.
Но, если оскорбить честь – натужно, или по незнанию, то надкусанная честь не восстановится, честь – не зомби!
С назидательными речами и пирожками с маком я направляюсь из города Зимбабве в город мудрецов и шаманов Луц – трудная дорога, подобна пути улитки из Санитарбурга в Мослу.
Пирожки предназначены для начальника стражи – воеводы – не скажу его имя, потому что оно – не благородное, а неинтересно вам неблагородное, уродливое — сужу по вашей баснословной красоте и длинным ногам, госпожа – простите, не знаю ваших фамильных имён, а мне надлежит вас называть по имени и фамильным приставкам, чтобы со слезами на глазах вы вспоминали меня при лучине, когда мы расстанемся после вашей свадьбы на Принце на Белом Коне!
Бросилась бы вам в ноги, раскалила бы угли и натерла мазями, но я не знахарка, я — интеллигентная женщина – не ведаю значение этого иномирного слова, но нравится оно мне, несёт магический заряд – даже волосы поднимаются пышным веером костра!
Странник залетел в наш Мир, из другого, возможно, Вашего Мира, вы  нездешняя, слишком обворожительна – у нас достаточно красавиц, но ваша красота – полицмейстерская, хоть в три часа утра закончу раскладывать карты, глаза слипнутся, но ваша красота пробьется сквозь — сведенные судорогой — веки.
Странник много мудрствовал, ко мне подластивался, но я строгих правил – не поддерживаю близких отношений с мужчинами, которые тянут гласные, будто вурдалака за клык из норы вытягивают.
Много заклинаний слышала от странника – он жил по соседству, и голос его громовой пробивал глиняные стенки с рисунками знаменитого Мазини!
Одно из заклинаний – слово «интеллигенция», сильное слово, магически законченное, срывает слово со старушек чепцы и деревянные башмаки.
В моих устах оно потеряло силу – не колдунья я, хотя уроки ведьмовства посещала – обязательные в нашем Средигорье – да что там уроки, мечтаю о возвышенном – тоже не понимаю этого слова, но вижу в вас и интеллигентность и возвышенность присутствуют, бурлят пенными шариками в браге.
— Полноте, друг мой, дама, не усердствуйте, не напрягайте напрасно мозжечок – пригодится нам в дальних странствиях, чувствую ножками длинными обворожительными, что предстоит множество хлопот, прежде, чем я открою по всем вашим странам и континентам избы-читальни, кружки ликвидации безграмотности для женщин; свободная, раскрепощенная – в рамках моральных Законов царя Хаммурапи – женщина – основа политической, экономической и культурной зрелости любой страны; мы – золото, а в земле – фальшивое золото!
Моя цель – облагородить всех девушек, чтобы они не работали, а у окна наигрывали на арфе или на белом рояле – кому средства и чин позволяют, ждали Принца на Белом Коне, усердствовали, танцевали перед Принцами, изъяснялись чётко, с надлежащей робостью и почтительностью, но никогда, понимаете, меня, дама – никогда девушка не должна преклоняться перед низшим сословием, опускаться до чёрной работы; наша мечта, цель – музыка, песни, лёгкие интриги, танцы, и судорожная нравственность, разлитая по крови! – графиня Алиса Антоновна в порыве нежности схватила даму за руки, всматривалась в её маленькие (скрытые за толстыми стеклами пенсне-с в золотой оправе (дорого, благородно!)) глазки! – Чудесная вы, понятливая, вовремя появились, иначе мухи заколотили бы меня в маленький потешный гробик!
Потешно – слово приличное… потеха, а утеха – неприличное, будто ногтем по стеклу в преисподней грешник скребет назло Ангелам!
Вам Судьба меня послала в награду за терпение, потому что я – не сорвалась на крик, причин – много – уроды, крестьянки, непонятные личности с пробитыми черепами – моветон, мусорная свалка, но я осталась чиста, даже без платья, облачена в моральную одежду, краше и крепче которой только пояс девственности княгини Анны Владимировны Машковой!
Вид ваш – строгое лицо, сухая фигура, возраст – за пятьдесят, белая кожа, хищный нос, тонкие губы Альдебарана, одежда – черное сомбреро – гаучо поклонятся вам в пояс, приложатся к платкам, тяжелым от слёз раскаяния: ваше платье — чёрное с большими – опять же угольными – пуговицами, белым воротничком – основой нравственности, всё говорит о том, что вы – классная дама, преподавательница из Института Благородных Девиц!
Нет у вас Институтов Благородных Девиц — основоположу, заложу камни в их фундамент, потому что без эстетически развитой барышни рухнет любой Мир, даже, если стоит на ногах распутной крестьянки.
Бросьте свои дела, милая дама, рассмотрю вас при свете дня; ночью, опасаюсь, убоюсь, в ведьму зеленую вы превратитесь!
СлужИте мне верно, наставляйте, потому что благородная моральной устойчивая девушка обязана ходить с назидательной дамой, старой девой — надеюсь, что странник из нашего Мира малахитовым пестиком не поколебал вашу нравственность — красивое сравнение, я взяла из индийской романтической книги – не ведаю о пестиках и поколебании женской чести, мала я ещё, нравственно незрелая, будто орех грецкий на Северном Полюсе Земли! – графиня Алиса Антоновна засмущалась, опустила головку, даже смахнула серебряную слезу робости, носком туфельки чертила на мягкой земле слово «благозвучие».
— Не чаяла, не ожидала, нахожу себя на распутье – дела мои, устремления, – всё пойдёт прахом сожжённого колдуна, если я возьму на себя обязанность сопровождать вас, наставлять, назидать, оберегать от злых лап и недобрых взглядов любителей клоунов! – дама смахнула невидимую пылинку с левого плеча графини Алисы Антоновны, упала на колени, быстро вскочила, плакала, но слёзы – радости, женственности, видны в них упрёки бородатым философам, которые дальше своих книг не видят слепыми очами кротов. – Не предвкушала счастья, до сего дня не знала, что моя цель, моё предназначение – поощрять и наставлять благородную девушку – пусть даже ваша цель не всеобщее образование женщин, а – стереть с лица Мира наши города, но красивой девушке и морально устойчивой всё дозволено, оттого, что действуете вы не из недобрых побуждений, а ради Человечества!
Вами руководит нравственность, а против нравственности с оглоблей и кривой ржавой саблей не попрёшь, рога обломаешь.
Брошу всё – пусть насладятся моим имуществом, сопровожу вас до могилы – своей или вашей, превращусь в облако пыли над головами негодников!
С детства меня укоряли, шпыняли, подкладывали в туфли толченое стекло, словно я – парнокопытная корова.
Отец глумился, насмехался; не нравилось ему, что я не рублю дрова, не таскаю на спине мешки с картошкой из пункта А в пункт Бе!
Называл меня никчемной уродиной, а из уродства во мне – ясный прямой взгляд горящих, убежденных в Правде, очей!
Матушка колола меня спицами в ягодицы, бранила, мечтала, чтобы я пошла в белошвейки и прислуживала трактирным постояльцам, вышивала бы для них крестиком платки с монограммами знатных домов – пустое, если девушка тратит очи для лиходеев, которые из грамоты знают только слова «свиной окорок» и «фиолетовое крепкое»!
Сверстницы – нет у меня подружек, я не бегала с ними с распущенными волосами, не хохотала с парубками в бане и на сеновале, где чумные мыши величиной с бизона!
Чужая среди своих, я отчаялась, красила щеки в синий цвет смерти, пугала по ночам оживших мертвецов и находила величайшее утешение в раздумьях на кладбище, когда вой и стоны замогильные ураганом перекрывали вопли матушки и батюшки!
Чем яснее дни, тем больше туч на моём челе – высохшем от волнений, от несправедливости законов, по которым распутница получала больше золотых монет, чем добродетельная девушка с лицом-Солнцем!
Однажды я собрала в узелок тушки печеных кур, сладости и отправилась в волшебный лес – что лес, что пустыня; в обществе – где отвергается чистота души – сахарный песок превращается в глаза белок.
На тропинке, возле опушки — а вдали чернело Китай-озеро с утонувшим град Кипежем – я наткнулась на старушку – грудями в грУди сбила легонькую с ног, нечаянно наступила ей на живот, вздутый, как у голодного венгра.
Распушенные рыжие волосы старушки  (я потом узнала, что она древняя, что ей больше тысячи лет, а по виду – двадцатилетняя распутная девица) огнями эльфийскими расплескались по мху.
Долго мы молчали – я сверху, а старушка, пришибленная снизу, боролись взглядами – мне всё равно, к хуле я привыкла, а старушка, по молниям в очах видно – знатная, повелительница грибов!
Через час она заговорила, и голос её подобен скрежету камней в шторм на прибрежной полосе:
— Их данке либен шуле!
Не кокетничаю с тобой, первородная грешница!
Прошло время, когда я блистала на балах, кокетничала, подсыпала яд в чаши Королей – весело, все танцуют и поют, а Король задыхается, корчится в агонии, рычит, ни гроша на него уже никто не ставит, растаскивают дворцовую мебель – революция!
Больше тысячи лет мне, а выгляжу конфеткой, без обертки усохла, никакие притирания не помогают, пересаживаю печень диких младенцев – организм устал, а душа – душу я продала чёрту за почётное звание ведьмы.
Омолаживаю себя, прихорашиваю, а добрые молодцы мне не по зубам, надоели, и чувствуют они во мне тлен, плесень, эхо веков, когда из глаз не лукавые искорки доброты вылетают, а — безысходность с остатками костей Иннокентия.
Карла – не удивляйся, и имена читаю, мысли людей для меня тарелки с рыбой, всё знаю, цитирую сама себя и волшебника Африкания, – вбей мне осиновый кол между грудей восковых, набиты груди целебными травами для упругости и свежести, но никогда свежесть не вернется в тело тысячелетней танцовщицы.
От моего танца живота сходили с ума пажи и Принцы; обнаженаня на столах в тавернах танцевала среди бутылочек – ИЫЫХМА! чудо птичка я, а теперь – перепел без клюва!
В избушке моей кол осиновый возле кровати; возлягу на ложе, прикрою очи, а ты – сделай милость, кол в грудь вбей и до конца моей жизни ухаживай за мной, находи тихую красоту в моём умирании, в полноценной старости дряхлой карги, вознесённой до красоты бриллианта.
Лицедеев не позовешь, потому не дружишь ни с кем, оттого и нет любовников, которые меня бы удушили раньше времени, половозрелая поэтическая женщина с впалыми щеками старой амазонки!» – ведьма приложилась губами к моей руке – жар побежал по моим гусиным членам, чувствую, что из полуотверстого рта в меня смерть и старость преждевременные переходят, знаю, что дурно поступаю, когда даю волю чувствам с другой женщиной, но заколдована, очарована, и, если бы не моя отчужденность, сгорела бы в пламени страсти ведьмы.
На плечи её взвалила, в уме перебираю цифры, отвлекаю мысли и тело от порочного, злого, нецеломудренного!
В избу привела – изба в сто комнат, во многих измерениях тянется, Дворец Падишаха меньше избы лесной ведьмы!
На чёрную-пречёрную кровать ведьму свалила, ногами уминаю её тело, чтобы осиновый кол в мягкое вошёл – так входит нож в банку с рисом.
Колдунья передумала умирать, проклинает меня, отбивается, но никуда против убежденности не пойдёт, нет силы против порядочности – так бык не столкнет в воду дракона.
Я изловчилась, кол между грудей ведьме воткнула – чудеса в дырявом ведре; Дворец захохотал, потешался над нами каменный, мёртвый!
Груди ведьмы сдулись резиновой перчаткой над бутылью с молодым вином!
Из молодящейся превратилась в разваливающуюся бабку с ограниченными возможностями феи.
Долго прожила ведьма – три года с колом в груди, умоляла, требовала, угрожала, хотела, чтобы я кол из груди вытащила, воскресила; но кол – не хвост собаки, каждый день на него колокол не повесишь.
Первое слово дороже второго; сказала ведьма, чтобы я её жизни лишила, пусть терпит, не переигрывает, мы не в карты сели играть на звание чемпионки по распутству!
Перед смертью прокляла меня, а меня проклятия не пугают, у меня на них с детства иммунитет медицинский; если в день по сто раз девушку клянут, то даже предсмертное проклятие ведьмы свистит серебряной пулей у виска, но пролетает мимо.
С тех пор я жила в избе ведьмы, собирала ядовитые грибы, пела по утрам – жизнь без цели, без мечты: а теперь поняла, моя цель – Вы, госпожа!
Голая вы, обнаженная, и имя ваше – не Нудизм?
— Я не обнаженная, а облачена в тогу нравственности, в корсет целомудрия и шляпку моральной устойчивости! – графиня Алиса Антоновна надула губки, вознамерилась побранить наставницу, но засмеялась, прорвало фонтаном молодости. – Я – графиня Алиса – Алисия Антоновна Шереметьева!
Семнадцатилетняя – натуральная, не тысячелетняя ведьма в теле молодой — воспитанница Института Благородных Девиц!
Поучайте меня, наставляйте, но знайте меру, милейшая, я – роза, открываюсь не каждому зайчику!
— Моё имя – Карла! – наставница со скрипом старой телеги присела — потуги на классный реверанс, глухой Мир, плезиру не обучены дамы, а поклоны и учтивость на уровне базарных танцев Петрушки и  Марьи Ивановны!
— Карла – познавательно, но не законченно, нет в имени Карла надлежайшей назидательности, короткое оно, как хвост у несчастной ящерицы с ограниченными возможностями! – графиня Алиса Антоновна задумалась, но – отличница по составлению четверостиший, быстро – со скоростью паровоза братьев Черепановых – нашла решение: — фон Карла!
Красиво, благородно, не принижает вас, и для меня важно, чтобы мне прислуживали… со мной шли под руку по жизни дамы благородные, овеянные славой художественной литературы!
Милейшая фон Карла, – с глубокой убеждённостью, что все ведьмы – сёстры! – графиня Алиса Антоновна учтиво поклонилась наставнице – прилежная ученица перед дубом мудрости! – Ведите меня во Дворец золотой, достойный меня!
Где ближайший Король?
Карету за мной не пришлют, а, если вас отправлю – не дотерплю, и останусь снова одна, а вокруг – пушистики мздоимцы, карлики, и, возможно, что – самое страшное в видениях молодой девы — Чёрные Принцы на Чёрных Конях!
ОХ! Давно я не посещала комнату размышлений с хрустальным водопадом и алебастровыми сталагмитами, упрямыми в своей нравоучительной красоте, янычары белые!
— Графиня Алисия Антоновна, вы намекаете на поход по нужде? – ледяной взгляд наставницы на миг превратил Алису в сосульку, но строгая дама сменила гнев на нравоучение, потому что перед ней – скромная морально устойчивая девушка – пух горностая! – Девушки не испытывают нужды, не посещают уборные – так думают Принцы, и пусть думают, мы скрываем нашу тайну, запечатали её кольцом Соломона и пломбой нравственности!
Одухотворённая личность не испражняется – простите, графиня, за нелепое сравнение, но мне дозволено, потому что я – Наставница с большой буквы, и пусть труп Странника проплывет по этой реке – не отрекусь от назиданий.
Мы – девушки, я вас понимаю, и не иногда надобно уединиться в мраморный дворец с хрустальными водопадами и алебастровым троном!
Сходите в милейшие розовые кустики, не ядовитые, в них совесть прячется, кустики вам заменят дворцовую комнату уединения!
Не надлежит морально устойчивой молодой гимнастке держать в себе дурное, тешить лукавых самопожертвованием – так Звездочёт Варнава награждал хулителей Космоса пинками!
— Никогда! Верьте мне, честнейшая и обходительная фон Карла, никогда я – потому что робкая, серна… газель… не войду в кустики, как в дворцовую комнату уединения, мораль пятки мне прожигает углями стыда! – графиня Алиса Антоновна подпрыгивала, сдерживала в себе накопившееся – так мельник сдерживает строптивого осла! – Благовоспитанная девушка не опустится до уединения по нужде… АХ! нас не слышат злодеи?.. никогда в лесу!
Пусть лучше сто Принцев на тысяче Белых Конец запрягут меня в золотую телегу – стерплю, утру слёзы раскаяния, я – золото, а не разочарование крестьян, не разочарую и Принцев низменным уединением под кустиками, будто я лягушечка малахитовая а не графиня! – графиня Алиса Антоновна щипала себя, находила оправдание своей стойкости, побелела, но терпела, овеянная славой предков!
 — Тогда – в корчму; не дворец, но комната для уединения для благородной девицы найдется, иначе сожгу дотла корчму, разметаю по ветру недобродетели стяжателя, скупца! – Наставница вошла в роль, горела синим пламенем гнева — вулкан на море! – Вы, графиня Алиса Антоновна, выстояли, показали нашему Миру крепчайшие моральные устои – мраморная графиня!
Для меня вы – графиня Алиса Антоновна, а для черни, для других соколов – Алиса Длинные Ноги, ибо мысли ваши скромные – в облаках, а ногами вы попираете ад, чертей топчете и их уловки, словечки, которые горохом вылетают из уст хулителей нравственности!
— Алиса Длинные Ноги – по-народному, близко к деньгам, где народ – там и монетки, по грошику, по медному сольдо в золотую монету собираются! – зеленый человек, с чрезмерно развитыми буферными мускулами, с надеждой преклонил перед графиней Алисой Антоновной колено, неумело, пробил дыру в базальтовой плите, но старался – увидел где-то куртуазность, занёс на полочку головного крошечного – с орех фундук – мозга. – Я пощупаю вас, графиня, а потом — попрелюбодействуем – дети народятся зеленые, Шрекоподобные, но я не Шрек, не пародия, а – воин, набедренная повязка и двухпудовый меч мне паспорт!
Ко мне девушки льнут, ластятся, умоляют, чтобы я обратил на них внимание, подарил им ребенка, а я не подарочный колпак волшебника – на всех сил не хватит
Но вам, длинноногая красавица, кусок своей любви отдам, увидите небо с моей зеленой Луной лица!
Дородность и благополучие у меня – от волшебной шляпы тысячелетнего колдуна Персифаля, не рыцаря, а – сгустка тьмы!
Не любили меня девушки, а люди – боялись, да, но не уважали: бросали в спину остро заточенные топоры, а затем рыдали, что уносил в спине крестьянское добро – зеленый огромный ёж в теле великолепного человека.
Глаза мои испускали лучи недоумения: Кто я в этом Мире?
Откуда пришёл и к чему стремлюсь, если — великан с зеленой кожей?
Природа не напрасно меня наградила малахитовой внешностью – с Хозяйкой Медной Дыры воевать или с зеленорылыми инопланетянами – не разъяснила, словно Природе закрыли рот заклятием трёх гномов.
Дрался, убивал, грабил, насиловал, заслужил награды Двенадцати Подземных злых Королей — ничто их не берёт, даже могильная плита стопудовая им пёрышко!
Скитался, не в силах самостоятельно разрешить вопрос о цели своего существования – одинокий путник со скорбящим сердцем матери-героини.
Однажды, я пировал в корчме – порывистый, чрезвычайно боязливый, – швырял бочки с едким перцем в глаза наёмников; но забава меня не тешила, лишь прибавляла печали и покрывала паутиной паранджи.
Вошёл колдун, заказал себе бочку фиолетового крепкого – с избытком, чтобы не ходить за каждой каплей, когда танцовщицы возжелают промочить горло – пустыня у девушек во рту, а желудки – бездна!
Я – сильный, могучий, гора – насмехался над колдуном, строил ему рожи, два раза ударил по спине, но не пробил панцирь красоты креола.
Наконец, колдуну надоели мои выпады – всё равно, что собачка прыгает на лошадку с широко раскрытыми фиолетовыми очами!
«Огр, трижды тщеславный, глупый, с плечами-коромыслами!
Ты же не девица деревенская, чтобы на коромыслах воду в ведрах из колодца на забаву добрым молодцам – все парни красавцы, в сафьяновых красных сапожках, в батистовых рубахах – носить.
Научись курить по душам с индейцами, возьми в рабство их жен – трубка Мира тебе поможет во время прелюбодеяния!
От индейских жен исходит свет необыкновенный, свет вины перед бизонами; я этот свет в колбочки собираю, храню до путешествия в ад!
В трудах, в мучениях я строю новый Мир; вы же, людишки, науку не уважаете, а лучшей из шуток полагаете – заснуть во время пьянки!
Устаю, ноги подкашиваются, прекрасный пол кажется полом уродов, и иногда мозаику на полу я принимаю за обнаженных вакханок в дубовых бочках.
Расслабляюсь с женщинами – имею право, потому что — заслужил, и золота у меня хватит на тысячу тысяч балаганов с красавицами длинноволосыми, змеи у них в волосах, но людям кажется, что – косы!
Забираю тебя на службу себе – будешь из трактиров носить фиолетовое крепкое в мой мрачный дворец отчуждения и уроков материнства!
Туда-сюда, как великие борцы поступают: чем больше ступенек с ведрами на плечах осилят, тем мощнее их дух и ум!
Не вероломствуй, огр, бери бочку и кати в гору, Сизиф с жирными ляжками тяжелоатлета!»
Заколдовал меня злой волшебник, подчинил, не нагнул, а я ожидал, что надругается надо мной, как над певицей, но не суждено, талой водой смыло мои мечты.
Первую бочку я в логово колдуна принёс — матушки леших, что творится в лабораториях и пещерах – эльфы за тысячу лет не придумают подобного: конфеты, шоколад, тонкое душистое бельё, фрукты диковинные, яства мясные и рыбные – рыбаки не видывали подобных рыб с семью ногами.
Обнаженные танцовщицы и певицы свободно разгуливают по хоромам колдуна, золото считают, кушают, пьют – прорвы, хохочут, ноги выше головы поднимают – и это колдун называет отдыхом для своего тела и разума!
«Капризные вы, алкоголички!» – я закричал неожиданно тонким голосом, потому что завидовал удали колдуна, его размаху и богатству – мне за миллион лет столько не награбить, сколько дамы во дворце проедали за одну ночь!
Таскал на горбу бочки с фиолетовым на гору, это время не забуду, хлопотное, без дружеской атмосферы, без драк в корчмах, словно колдун не просто меня заколдовал, а с издёвкой, с заковыркой – народной дубиной ему по темечку.
Я удивлялся – злой волшебник переправляет яства по воздуху, через порталы, а фиолетовое крепкое в бочках я ношу на спине – даром, по-лошадиному, но – не эффективно, рогатым ядовитым курам на смех!
Нашёл время, подловил колдуна – за фалду сюртука его ухватил (колдун в это время забавлялся, переоделся шулером, любил он ролевые игры с заковырками, чтобы дамы на головах ходили, будто на другой конец Мира перенеслись на крыльях серебряного дракона):
«Колдун, ты настолько старый, что забыл отчий дом со ставнями на Восток! – дрожу от волнения, машу руками, отгоняю гарпий, а обнажённые танцовщицы взор мой закрывают прелестями Багдадскими. – Неужели, за всё время ты не нашёл эликсир Правды?
Не познал Истину?
Не приблизился к своей розовой мечте детства?
К чему бесшабашные пиры с наглыми голыми девушками, если на душе кошки чёрные с чертом ругаются, а в сердце – Вечная Мерзлота Бездушного Космоса?»
Я сказал, прикрылся танцовщицей – чтобы молния гнева её поразила, а не меня; теплая танцовщица, из костей и мяса, хохочет, улыбается, извивается в моих руках белой фатой, но и хулит сквозь смех, называет несостоявшимся, несамодостаточными нищим батраком!
Колдун на меня зло посмотрел, ничто не ответил, а затем, будто сдули его, сожгли, а часть пепла погребального растеряли; сгорбился, постарел моментально, махнул рукой – и все обнаженные танцовщицы исчезли, словно их дымом из пушки сдуло.
Но с тех пор норму подачи фиолетового крепкого увеличил в три раза – мне назло, чтобы кости трещали деревьями в мороз.
Я тужился, крепился, бегом поднимал на гору  тяжеленые бочки, а злодей их выливал в арык, шевелил губами, словно хотел проклясть меня навеки, но ничего не говорил, трудно ему без голых баб, а призвать обратно не хочет, стесняется моего обвинения – Истину и Правду не нашёл, цели жизни не достиг, тогда и женщины – пух, а не телеса.
На второй год я обессилел, похудел, сквозь игольное ушко проходил, уподобился эльфу без проблесков сознания.
Чувствовал, что жизненных сил осталось на несколько марш-бросков с бочками фиолетового, а дальше – тьма, забвение, и свет в конце туннеля, но свет не Райский, а – чёрный свет, костры адские мне путь укажут к котлам с кипящим маслом и сковородками с раскаленными ручками; тягость беременности меня мучила, хотя я мужчина.
Принёс очередную десятипудовую бочку фиолетового, перед колдуном стою, качаю остывшей головой, украдкой ворую со стола вареный горох, томлюсь курицей во щах.
Колдун робко на меня смотрит, почувствовал угрозу, но не понимает – шучу ли я, запор ли у меня, и соблазнит ли меня новый поход за фиолетовым крепким – так рабу каменотесу за усердие надсмотрщик дарит тележку с камнями.
«Непонимание стоит между нами, орк, бесчувствие, и оно – не обнаженная танцовщица на столе среди бутылок с фиолетовым крепким!
АХ! Ножку грациозно поднимет, и гусарским шагом – топ-топ – загляденье, розы в душе поднимаются!
Ты бранил меня, укорял, что я с женщинами пирую, а о Правде и Истине не задумывался, пропустил цель своей жизни, а пятна истории замазываю пирами, теряю сознание от алкоголя, ищу себя в нагих красавицах.
Если бы ты родился красавицей деревенской с огненным румянцем на ягодицах, то не хулил бы меня, зеленое полено!
Все беды мои от напольных часов с адской кукушкой, имя ей – Безнравственность!
В молодости я жил по белым законам, Добро людям приносил, не прелюбодействал без нужды – не спускал глаз с красавиц, но и руку на них не поднимал, лишь золотыми яблочками одаривал.
Колдовал, да, колдовал часто, но во имя Добра – крестьянам наколдовывал высокий урожай зерновых, коровам – ошеломительные удои шестипроцентного молока, девушкам – богатых женихов, мужикам – покладистых очаровательных умных жён, похожих на мраморные книги.
Одежды мои в те времена – белые, с золотом, и я – не черноволосый угорь, а беловолосый красавчик с вишневыми наивными детскими губами, в них отражалось Солнце.
В тот злополучный день я наколдовал купцам лёгкую дорогу, высокий барыш, счастье и благоденствие, будто мёдом каждого намазал с шоколадом.
В прекраснейшем настроение бродил по замку – в те времена из белого золота замок – блистал, радовал глаз Зайца Счастья!
Неожиданно — будто на грудь кормилицы – наткнулся на чёрную дверь в стене – родинка на бархатном поле тела Снежной Королевы!
Непорядок, если в золотом замке – чёрное, уродливое, с волосами.
Три часа я с предельным напряжением стоял возле чёрной двери, уговаривал себя не принимать необдуманных решений; не открыл бы дверь – к чему чёрная бородатая дверь, если в замке много других дверей из золота?
Мыши пугались на меня глядя – настолько я изменился возле чёрной двери; догадывался, что не ответ на вопрос – Для чего я живу? – находится за дверью; в то время я стоял одной ногой в разгадке этого вопроса, и жизнь моя подчинилась бы Солнцу, обрела бы смысл, потому что я бы узнал: Кто я и почему пришёл на Землю плодородную?
Не открыл бы, если бы не феи и гномы; феи летали, настырничали, в очи лезли, а гномы кирками меня по пяткам били, ворчали, что я стою на изумрудах, мешаю добыче полезных ископаемых, называли меня собакой на сене, но у меня даже хвоста нет, потому что я не собака и не дракон.
Голова у меня закружилась, сердце омертвело – нечаянно на гнома наступил, раздавил его в лепешку, потерял равновесие, за крылья феи ухватил, оборвал крылья, и фею погубил, не родит она мне сына златоглавого, Кремлевского.
Упал на дверь, она распахнулась объятиями больной куртизанки, с чмоканьем половозрелых губ вобрала меня в себя!
Я ввалился в чулан – освещение естественное, радиоактивное – мошонка отвалится через час, словно спелый грецкий орех.
В кладовой – часы напольные с кукушкой — кукушка – отвратительная в образе лихоимца — прокуковала тринадцать раз – час дня!
Я вздрогнул, схватился за заколдованное сердце – нет во Вселенной загадочнее и страшнее часов с кукушкой; Мировой океан расступился, когда Евсей нёс на плечах напольные часы с кукушкой; гора Коловрат сошла с места своего и пошла навстречу Ахмеду – продавцу часов с кукушкой!
Кожа моя застыла, лицо омертвело, на руках появились зеленые чешуйки порока.
Я надеялся, что часы с кукушкой – проблеск моего воспаленного сознания, плод воображения, результат неумеренных веселий с прыжками через костёр – волосы на лобке подпалишь над костром — весело, в ушах звон погребальный, а на устах горечь поцелуя белогорской дивчины!
Руки мои удлинились – не по моей воле, а по безмолвному приказу часов с кукушкой, лианами достигли часов и завели их на ключик из радиоактивного свинца.
В тот же миг я почувствовал себя нездоровым, гнуснейшие мысли посетили голову, зубы вылезли из тонко очерченного рта; я преобразился без помощи чёрта.
Помню, чёрт заглянул в каморку, увидел меня и часы с кукушкой – обомлел, жеманился, робел, испугался лукавый часов, убежал, хвостом сшибал семисвечники.
Замок преобразился – почернел, будто от горя; но я знаю – адский замок, поэтому – угольно-ископаемый, динозавр моему замку покровитель!
С тех пор нечестность, криводушие, скрытность овладели мной – так насильник купец овладевает горгульей; мечта узнать цель жизни – затерлась, отдалилась, улетела на комете Галлея.
Я творю зло, без башмаков танцую на оргиях, заставляю орка таскать фиолетовое крепкое на радость водяным – пустое всё, не приближает мою мечту, и не знаю мечту, но чувствую сердцем, чёрным сердцем вурдалака, – колдун постучал баклажаном в грудь, искал сердце, – что отдаляюсь от Правды и мечты — так раненый гусь отстаёт от стаи».
Замолчал, закручинился, присел в чёрный трон, голову на грудь свесил, словно гроздь черного винограда.
Я подошёл, и с размаха, с удали молодецкой тяжеленую бочку с фиолетовым крепким на голову своего поработителя опустил, даже запел в ликовании, удивлялся – почему я раньше не задумал убить колдуна, а работал, словно у меня в ягодицах сто лошадей.
Колдун в агонии вскинул разбитую голову, погрозил мне крючковатым пальцем-спицей, прохрипел с надрывами сельского старосты:
«Аллегория!» – и помер бедолага, бесконечность наложницей легла между нами.
Он в аду, а я – в Раю!
За службу я взял золото из казны злодея, и подыскивал себе волшебный атрибут; замок после смерти колдуна затрещал, рушился надеждами горбатой девушки на свадьбу!
Я ухватил со стола крендель, скушал с непередаваемым прискорбием рокового воина; ничего не успел волшебного прихватить, выбежал из замка, будто мне черти пятки лижут.
Кручинился, с грустью неподкупного рыцаря  брёл полями и лесами, через месяц вышел к городу – Светлоярску!
Встал перед стражниками у ворот, руку в карман опустил, отыскиваю мелкую монету – плату за вход в город, а рука-шалунья мошонку чешет, к монетам не тянется, безобразница.
Стража на меня странно взирала – оборванные поэты в форме стражников, худые, с выпирающими животами афроэльфийских беженцев.
Я по привычке ожидал, что изобьют меня, осмеют, палками в шею прогонят, побранят, что зеленый пытаюсь влиться в коллектив живых мертвецов, химер, драконов, ведьм.
Но обратное – Солнце вздрогнуло на небесах – стражники побежали ко мне, ластились, улыбались, на ходу одежды скидывали скоморошьи, запыхались, но нахлынули рекой, целовали меня жарко везде, трогали, умоляли взять их в жены.
За стражниками – с городских стен – девушки и знатные дамы посыпались цветами разнокожими; старики и старухи за ними – все моей любви желали, называли красавчиком, половозрелым отроком во Вселенной!
Я мучился угрызениями совести – не за того меня приняли, – но ласки принимал с почтительностью, вспоминал побои, даже расплакался над дородной купчихой с грудями чердаками.
Она – голодная не по годам – ласкала меня, шептала иссохшими тревожными губами продавщицы жареного мяса:
«Люби меня, зеленый орк!
Если не ты, то кто же сохранит природу, наставит моему мужу рога оленьи?
Дикобраза не полюблю, а ты – Солнце в моей пещере страха!»
Очередь ко мне выстроилась, настолько я люб и мил для всех; преобразился, засиял – не пойму отчего, но догадывался, тайна сокрыта во дворце колдуна.
Позже – когда с гадалкой разговаривал в постели за чашкой фиолетового крепкого – прорицательница открыла мне тайну, себя прежде открыла, а тайну чуть позже, зацелованная тайна, хрустящая: я крендель волшебный в логове колдуна скушал, а в кренделе том – сила приворотная, дам к себе тянет сила, показывает мужчину состоявшимся рыцарем в драконьей шкуре.
Колдун крендель себе приготовил, чтобы перед танцовщицами блистать, чтобы они любили его искренне, с пылом новобрачных наложниц во время судебного процесса над могильными зомби.
Не успел колдун, я его разочаровал в жизни, не скушал крендель, а я скушал, и теперь я – подарок мужчинам и женщинам, старикам и казнокрадам гномам! – зеленый великан скинул маленькие штанишки (В Нижних Мирах танцовщицы щеголяют в  подобных по пляжам, продают жареных драконов; штанишки простолюдина позабавили графиню Алису Антоновну!), стоял треногой. – Осчастливлю тебя, длинноногая фея, придам уксусу твоей жизни аромат фиалки!
— Исчадие ада с ворованными словами!
Будь проклята скамейка, на которой ты сидел в корчме! – Наставница фон Карла замахнулась на зеленого монстра чёрным зонтиком (откуда он появился в руке фон Карлы, с Неба упал на парашюте обреченности?) с затейливой серебряной рукояткой с фигуркой чахоточного бородатого старика. – Нет в тебе секрета – крендель скушал волшебный и кичишься своей доступностью – пёс смердящий!
Постыдился бы девицы молодой – ей обхождение нужно, деньги, золото, плезиры, потому что с благородной целью прибыла в наш Мир – девушек обучить куртуазностям, целомудрию, игре на арфе и посадить каждую красавицу у окошка, чтобы свет целомудрия бился о стёкла – так в очах школяра мелькают затейливые солнечные утки.
Лезешь со скучной пошлостью в незримое царство добродетели! – Наставница пшикнула на зеленого орка и взглянула на графиню Алису Антоновну с нежной любовью, преданностью домашней лошадки – порывистой, иногда сердитой, но упорной в своей дружбе – не предаст, потому что не старый институтский друг.
— Вы меня не любите? – силач упал на ягодицы – земля дрогнула, треснула, и между ног монстра вылетел фонтан магмы – так изо рта оратора вылетают золотые зубы. – Все меня любят после кренделя, а вы не желаете – веселенькие, доступные, уже подготовлены для любви – распаренные и белые, будто молодое фиолетовое крепкое!
Я в смятении: побью вас легко, переломаю кости, но толку от кусков мяса никакого – не родит мне кусок мяса наследника, не омоет мои сиволапые малахитовые чресла, не подаст стакан воды перед смертью. – Орк или гоблин – профессор Дарвин ему судья – сокрушался, качал головой, выдергивал из лобка каменный мох.
Фон Карла тянула упирающуюся графиню Алису Антоновну к дороге, колола спицами в растопыренные ягодицы – подгоняла любопытную козочку!
— Потешный он, потому что зеленый и непонятный – зеленое Солнце Пустыни! – графиня Алиса Антоновна озорничала, подпрыгивала мелкой козочкой, но бежала, потому что чувство нужды двигало сильнее, чем желание узнать орка ближе, почувствовать его свинцовые мысли. – О чём он говорил, дуэнья?
Я ничто не поняла, а вы негодовали, в глубочайшей грусти хулили его, опускали очи, стыдились, а он лакейские слова не произносил, заколдованный, очарованный монстр в лягушачьей шкуре.
К чему ваш сарказм, фон Карла, если примитивное существо не способно на подлость, не подложит атомную бомбу в панталоны оперного певца
ХИ-ХИ-С!
О панталонах упомянула – дурно, если девушка морально устойчивая опускается до рассуждений о надувных панталонах – накажите меня, фон Карла, научите уму-разуму!
— Не объясню, что монстр хотел от вас и от меня, робкая вы и стыдливая, целомудренная, а честь ваша, графиня Алиса Антоновна, блистает, от неё даже трупные мухи шарахаются, выпучив рачьи очи! – фон Карла оглянулась, погрозила пустой дороге сухим елочным кулачком, затем размякла, свободная, не ущемленная и при деле – честь графини Алисии защищать – так охранник успокаивается в броневике директора банка. – Верьте мне, не заморачивайте удивительную головку мыслями о дурных зеленых монстрах – ножки ваши запутаются от тяжелых раздумий: не об арфе и плезирных танцах речь, а – о простолюдном вам не надобно, обожжетесь о сельскую молодежь!
«Тятенька, матушка, объясните мне явления Природы, хочу, ералашная, всё знать! – я во младенчестве приставала к родителям, упрашивала, требовала объяснить явления Природы: почему козочки и коровки испражняются, отчего мужики возле корчмы спят, а не в колыбельке; почему танцовщица хохочет с купцами, показывает им подбъюбочное пространство, а купцы удивляются, охают, ахают, баранами взирают, бодаются – замороченные торгаши в бессмысленном желании передать деньги из рук в ручки. – В чем цель вашей жизни: в пьянке, гулянке, склоках – самоё частое, что я вижу и слышу в доме; верила, что наш домик пряничный, что придёт волшебник и сожрёт дом, а вас, матушка и батюшка отправит на скотобойню, на колбасу!
РасскажИте мне о науке и технике – проказливая я, но иногда – когда ворую самогонный сахар – проявляю практическую сметливость».
Матушка на мои просьбы ругалась, била меня утюжком – небольшой утюжок, семейный, реликвия – по головке, называла меня горгульей и рыдала в пьяном угаре послевоенного – война с орками закончилась  – времени.
Батюшка мычал, раскачивался на единственной нашей табуретке, часто падал, но с настойчивостью игумена, снова забирался, опять раскачивался и падал – мистическое в повторениях, у меня даже челюсти сводило от восторга; отец на табуретке заменял мне Академию и театр.
Один раз я театр видела в нашем городке; подглядывала в щелочку в заборе, как девки на сцене пляшут, поднимают ноги выше головы и взвизгивают – весь театр, даже кролик без зубов не появился, а собачки театральные – стяжательницы, с лоханками бродили среди зрителей и собирали деньги на возрождение нации!
В то злополучное воскресенье батюшка упал со стула, взял меня за руку, взглянул в очи мои наивные, речные и с силой растущего хлеба в хриплом голосе произнёс:
«Дщерь моя, Карла! Кругом, шагом ААААРШ!
Шутка!
Ты с ушибленной головкой – пять месяцев назад об эльфа ударилась – мечтаешь всё знать – пытливая сорока на виселице!
Пойдём, я покажу тебе Правду жизни, и нет в той Правде моей Правды и Истины, а моя мечта – забыл я о ней, ищу Истину в вине, а нахожу только свою волосатую ягодицу – так леший за грибами зимой уходит, а возвращается в берлогу с новой женой!»
Батюшка повел меня к Правде, нарочно петлял — так извозчик катает пьяного шалопая кругами!
Отец часто останавливался, беседовал со знакомыми мужиками, выпивал с ними фиолетового крепкого, брёл дальше, щипал продавщиц яблок за… впрочем, вам, графиня Алиса Антоновна не полезно знать подробности – сердитые они, знания без почвы.
Наконец, мы вышли на поле – солдат видимо-невидимо, но не война, расслабленные они: валяются, бегают, пьют, жируют – куропатки на отдыхе.
Моё дыхание спёрло, руки и ноги закостенели, я подумала, что отец принёс меня на продажу в армию, на усладу военному искусству, бросил на алтарь войны, но я не баран с печальными очами отрока.
«Батюшка! Вы – чёрт, будьте прокляты до сотого поколения! – я вырывалась, рыдала, кусала отца, но он – оглушенный фиолетовым крепким – не слышал меня, вдыхал воздух свободы с конскими криками и хохотом бородатых – лопаты у них в бородах – гномов. – Меня продаете на утеху солдатам, моя печень послужит вурдалакам хорошим утешением в безлунную ночь, когда волки боятся своих хвостов!»
Отец привел меня на площадку – дивное место, мягкая земля с белым песком – то ли кварц, то ли костная мукА!
Несколько обнаженных девушек — с тугими телами змей – бегали, приседали, поднимали ноги выше головы, но самое удивительное – разбегались, выдыхали из груди воздух, с кхыканьем и упорством драконов втыкали шесты в песок и возносились над деревьями, над растопыренными пальцами эльфов и волшебников в длинных халатах лекарей.
Я – завороженная летающими красавицами — прикусила пальчик, обливалась кровью, но смотрела через хрустальный шар Вольдемара за непонятными действиями военных девушек: не танцуют, не пьют фиолетовое крепкое, а прыгают с помощью палки, до Еврииды допрыгнут.
«Правда военных девушек – их называют войсковые спортсменки – в прыжках выше дерева, выше крепостной стены; полезно при осаде замков, даже выгодно государству – экономия на живых мертвецах – так повар экономит на свежем мясе, подкладывает в котёл мертвецов. – Отец протрезвел, смотрел на забавы армейских девушек с непередаваемым чувством стыда: щеки покраснели гроздьями рябины. – Девушки нашли своё призвание – прыгнуть выше головы, подняться над обыденностью, залить светом любви головы врагов!
Их детские мечты осуществились, воплотились не в чахотке, не в смрадном дыму корчмы, где за бочками с фиолетовым крепким жизни не видно, а в прыжках – лебединая песня!
Правда красавиц – в прыжках с палкой!» – отец закашлялся и, вдруг, сильнейший — будто слон в негодовании топнул по спине кота – удар обрушился на крепкую, сотрясаемую пароксизмами добродушия, спину батюшки.
«Мать твоя – выдра, а отец твой – гном с лишаями на ушах! – ближайшая красавица сверкала очами, губы её дрожали, ноздри раздувались — факел пройдет в негодующую ноздрю, будто в пещеру забегает дракон. – Нелепый пропойца, дочку с собой взял на прогулку, чтобы мы тебя за неучтивость не побили палками – волк ты позорный, а не отец!
Внушаешь ребенку дурное, говоришь, будто мы всю жизнь мечтали прыгать с палками, растворяться в воздухе, соперничать с птеродактилями!
Больно, когда кусачая птица – властительница пространства – хватает зубастым ртом за ягодицу; в полете мы беспомощные, любая стрела нам сестра!
Мужчины – самодовольные гоблины — придумали затею – нас первыми запускать в осажденный замок, чтобы мы, прелестные в своей наготе, перелетали крепостные стены, обольщали вражеских воинов, прельщали волшебников, мутили головы Королям, заигрывали с колдунами и плясали на ярмарочной площади медведям на потеху – отвлекали внимание публики от войны!
Нет, не Правда жизни, не Истина это, а – ложь, обман, прискорбный факт, сравнимый с поеданием свежего вампира!
В прошлый бой, затяжной, нудный – дождь, снег, драконы летают, огнём растворяют сердца, словно амфоры – нас раздели, поставили перед строем и приказали – фельдмаршал – старенький, песок из него сыплется угольный – умолял (но сабелькой вострой в животики наши резиновые тыкал), чтобы мы голые – в снегопад! – перепрыгнули крепостную стену и открыли врата сытым и довольным рыцарям на разных конях!
Много мы понимали, но вознеслись на крепостью, рыдали в воздухе, потрясали невостребованными прелестями – мясо мы, а не плоть!
Наша звеньевая, фельдлейтенант Анжелика — белокурая красавица, волосы в полёте белым облаком сияют – реяла над птеродактилями, спокойная, умопомрачительно красивая в своей недоступности – так недоступен для лисы зеленый виноград на псарне.
Вопреки ожиданиям, опустилась Анжелика не в мягкие руки барона, не на ложе, усыпанное лепестками роз, а села с размаха на кол – кто его поставил, какой вурдалак просмотрел осиновый кол?
Печально взирали на нас умирающие очи Анжелики, напоминали о бессмысленности ложных поисков, о закономерности, которая по воле Судьбы каждый полёт пугает колом между ягодиц!»
Воительница закончила рассказ, ударила папеньку палкой между глаз – потешно, искры полетели, подожгли сено-солому для новобранцев, праздничный салют улыбками оголенных девушек осветил место для прыжков!
Мы ушли, Правду и Истину я не увидела, но с тех пор не приставала к тятеньке и маменьке с ненужными расспросами о цели жизни, о какашках барсуков – пустое всё, для вращения Вселенной неважное, слабосильное, огурец в бочке нужнее, чем поиск Истины! – Карла замолчала, указала пальцем на корчму – пришли, достигли дорожной цели – так певица утешается с хрипящим воеводой.
— ФИ! Гнусное место, и лица – неприятные, батрацкие, с налетом безысходности и чванливости, будто не лица, а – реки с дурной водой! – графиня Алиса Антоновна прошептала отрывисто, надула миленькие — сюсю — щечки, покраснела, зажала носик, рассматривала посетителей трактира – бородатые мужики, купцы, воины, тёмные игроки в кости, два колдуна, – все разных видов: орки, гоблины, люди, гномы и даже парочка монополых борцов в розовых панталонах. — Разглядывают меня с неприкрытой завистью – никогда не видели морально устойчивую институтку; обучу грамоте их жен, пусть умнеют, почувствуют разницу между плезирами и вонью – ах! дурное слово — капусты!
Наставница! Прикажите, чтобы нам предоставили лучший номер с тремя комнатами – с белой джакузи, тёплой водой – непременно чистой, родниковой, лепестками роз, ароматическими свечами, занавесочки – обязательно, чтобы беленькие, кружевные, будто снежинки!
Разумеется – гардероб – ленточки затейливые, платья – бальные, гимназические, для выезда, для прогулок у моря, для игры в мяч, для чтения на скамейке в саду, для торжественных приёмов у Короля; панталончики с кружавчиками, корсеты — китовый ус, или ребра мамонта, лифы атласные скромные, но и без простонародной грубости!
Сегодня пятница, пусть подадут мне на серебряном блюде осетра с икрой, куропатку и апельсин – око богатыря! – графиня Алиса Антоновна распахнула озера очей. — Наставница, фон Карла!
Почему неграмотные глядят на меня, будто на книгу в золотом переплёте?
Я – обыкновенная скромная институтка, морально устойчивая, целомудренная – чудо, повседневно; нет во мне тайны, истории с поджиганием факелов на праздник ведьм!
АХ, дуэнья! Ведите меня в мои покои! Ведите, настороженная!
— ХМ! Алиса Длинные Ноги! – фон Карла поправила пенсне-с, прочистила горло мощным рыком светской львицы. – Покои, наряды, яства, которые вы изволили заказать — не предусмотрены в трактирах для извозчиков и их бородатых друзей из армии тьмы.
Денег у меня нет – куры железные по дороге склевали, а у вас, судя по вашему наряду — ослепительной наготе, тоже нет за самую простую комнату и кусок хлеба — позор на наши сердца золотые!
Я могу наколдовать три гусиных пера – с детства удивлялась – к чему мне это странное, словно нос колдуна, волшебство!
Без серебра и золота нас не обслужат, не окажут почести, не предложат жить в счастье и радости, наслаждаться пением соловьёв, даже грамматику Магницкого и иное назидательное чтение не подложат под голову вместо подушки.
— АХ! Наставница, устами вашими лукавый двигает, потому что – ложь! – графиня Алиса Антоновна засмеялась, рассыпала колокольчики по смраду трактира. – Порядочная благородная девица не нуждается в деньгах; да, мы, институтки, в кондитерских платим за пирожные, за кофе, но не сейчас, не в этом Мире, где я – дороже золота, каждое моё слово – бриллиант, а взгляд – яхонт!
За честь сочтут, да, поклонятся, сами принесут и попросят принять золото, пищу и кров, а мы — пожеманимся для вида, не пристало романтической девушке сразу за золото хвататься, как за шею гадюки в болоте.
В Большом Театре — Большой, не потому что огромных размеров, а оттого, что цены на билеты заоблачные – сейчас в силе прима-балерина княгиня Ольшанская Вера Павловна — шмель на веточке розы!
Поклонники восторгаются, называют её величайшей балериной глухих времен и народов.
Я не отметила в ней особого дара, и красоты Райской – по моему девичьему скромному мнению – нет; я намного краше и ногу выше головы поднимаю с особым изяществом, дар у меня ногу поднимать плавно, добродушно, с решимостью гренадёра возле пушки! ОХ! нескромно!
Княгиня Вера Павловна после балета из будуара выходит задумчивая, погружена в назидательное – за что ей хвала и глаза кашалота в подарок!
От поклонников отмахивается белой ручкой плавно, грациозно – обучилась отмахиваться, шалунья!
«Не надобны мне подарки, уверения в почтении, кольца и бриллианты, что сияют краше Северной Радуги! – шепчет, стыдится подношений, потому что — родовитая, образованная, лучшие баллы по плезирам и куртуазности! – Под личиной балерины прячется мягкий зайчик, имя которому – гробокопатель!»
Изъясняется загадочно, убегает в золоченую карету, мастер Страдивари карету выстругал из гигантского баобаба!
Но забрасывают прима-балерину подарками; букеты, а на каждом стебле перстень с драгоценным камнем, мешочки с червонцами, благовония, легкомысленные жемчуга и ассигнации — ночными бабочками бумажные деньги порхают возле кареты.
Княгиня Ольшанская не требует, наоборот, отвергает, а ей угождают, верят, что она лёгкой ножкой Конец Света отдаляет!
Я же – образование девушкам и женщинам этого Мира принесла, об избах-читальнях раздумываю, поэтому мне – тройной почёт и шестерное уважение!
Вы, Наставница, деньги принимайте в мою честь, а я сбегаю в будуар, по светским понятиям он на втором этаже находится, чтобы из окошка в минуту уединения взирать сверху на суетливых мужиков-муравьёв! – графиня Алиса Антоновна подскочила, белой молнией побежала по ступенькам – шаткие, скрипят, и в скрипе слышны голоса погибших деревьев.
Вернулась через десять минут – песок в часах пересыпался, подгоняемый ветром времени!
Личико графини Алисы Антоновны белее прежнего, губки надуты, в очах – непонимание и вселенская тоска, будто Алисия в ад заглянула.
— Изощренное удивление я испытала, одной чувственной ножкой в нравственность, а другой в бездушие вступила! – графиня Алиса Антоновна, сверкнула алебастровыми ягодицами, белой павой присела на скамью, не обращала внимания на мужика в тулупе, с рогами на шапке (или настоящие, сквозь шапку прошли). Обращалась к остолбеневшей – много событий за десять минут, лавина вздохов – фон Карле. — Горничную встретила – чистенькая, не замарашка, я не объясняла ей преимущества эстетики перед грязной работой, лишь укорила, что она продает тело своё и душу постояльцам, а не музицирует, не сочиняет нравственно-развлекательные поэмы – всё ещё впереди, но пусть готовит себя смолоду к робости и покорности, превращается в платье.
С тактом убежденной великосветской голубки я осведомилась, где комната уединений для благородных красавиц, пусть без фонтана и водопада, но с надлежащими излишествами, как на пиру в Зимнем дворце.
Даже в ледяных хоромах порядочная девушка нуждается в уединении, где припудрит носик и поправит шаловливый — выбившийся из-под чепца или короны – локон.
Горничная хлопала ресницами – пустозвонная девка, долго же ей придется изучать азы нравственности и благочестия – не понимала меня, крестьянка барышню, но указала – чёрт руководил её указующим перстом – на дверь в стене: простенькая дверь, с вензелями и прибитой мордой кабана.
С робостью и нетерпением я вошла в комнату уединения, вздохнула – сейчас подумаю о Высоком в искусстве, но – УЖАС! грех и гора Эверест! — обнаженные мужчины и женщины в угарном чаду прыгали, скакали, возились друг на дружке – к чему? зачем?
Разве цель жизни – пусть даже простолюдинки с пером за ухом – раздеться в присутствии мужика, пусть даже вурдалака, и преодолевать замирания золотого сердца?
К чему интриги, поднимания ног выше головы, если духовность потеряна, улетела из кареты на резком повороте.
Я выбежала из комнаты, хватала очаровательным ротиком воздух с материнскими флюидами, уговаривала себя, что не в ад попала, а в галерею современного искусства с польскими чуднЫми правилами.
Поляки – озорники, красно-белые панталоны натянут, ручку целуют – щекотно, когда усы гусарские к коже прикасаются, будто сто тараканов пируют с белкой.
Потребность в уединении возросла, я открывала дверь за дверью, пока не оказалась в гнусном месте, да, дыра вела в ад!
Я выстояла, мораль поддержала меня, когда я падала в обморок; целомудрие подало мне руку помощи, Братская ГЭС в моём целомудрии!
Наставница фон Карла, скажите, вы всё знаете в эстетике, много повидали в этом Мире нездоровых развлечений, – графиня Алиса Антоновна прижала руку фон Карлы к сердцу – в волнении не обращала внимания (Графиня Алисия по молодости и наивности часто видела только себя, а людей на низких ступенях лестницы воспринимала доильными аппаратами!), что прижала ладонь Карлы к груди, словно выжимала сок из дыни. – Почему мужчины и женщины в той комнате обнаженные, не прикрыты тулупами добродетели и нравственности?
Им жарко? они – бродячие актёры и репетируют – «Пустынник и верблюд?»
От игрищ души их становятся чище, воздух в лёгких вентилируется, способствует нравственному развитию, возвышает до творчества писателя Алексея Максимовича Горького?
— Мда! Актёры погорелого театра, сытые, ухоженные, пьесы о чертях им не хватает! – фон Карла посмотрела графине Алисе Антоновне в глаза – не шутит ли длинноногая спасительница нравственности. Наткнулась на наивно-восторженный взгляд лазурных очей, застыдилась своего недоверия – так хозяин бьёт собаку за непослушание. – Вы, графиня Алиса Длинные Ноги, молоды, чисты, и не следует вам опускаться в грязь ниже, чем по колено – ни к чему, отнимает много времени, а это время вы могли бы с пользой потратить на иные дела: на сочинение оды Королю Григорию, или на организацию строительства изб-читален с чердаками для арфы!
— ГА-ГА-ГА-ГА!
Не думал, что с голой девкой сыграю на пианине; о царь-рыбе мечтал, о вепре с желтыми клыками длиной в фонарный столб, а пришла голая длинноногая барышня – карты гадальные засаленные ей в белые руки, и – изобразила пианину из себя! – Рыжебородый мужчина – беззубый, прыщавый, одноглазый, горбатый, в засаленном малахае и гнилых лаптях, с раздувшимся брюхом казнокрада; образец порока, разврата и неуемного приема нездоровой пищи – левой дубовой рукой схватил графиню Алису Антоновну за талию, закинул на левое плечо – хлебом не корми мужика, дай только бабу унести в берлогу! – Сейчас я свой плуг тебе в арфу загоню – небо с летающими лошадьми увидишь; одним махом превращу из барыни в развратницу: не заметишь, как с пугающей простотой перекинешься, вурдалаков обгонишь и уже вечером будешь плясать на столе среди бутылок с фиолетовым крепким.
Выдумала – голая прийти в трактир, где каждый пьяный мужик видит себя воеводой на золотом троне!
— Отпусти мою воспитанницу, тайный вурдалак! – фон Карла в отчаянии колола развратника зонтиком в стальные ягодицы, кусала губы (свои), заламывала руки, призывала пьянчуг на помощь – так крестьянин в голодный год зовёт на трапезу чёрта. – Я пожалуюсь префекту Дальнесредиземноморского округа, он мне должен… может быть! – Люди недобрые, да помогите, кто, чем может – сироты мы; девица, графиня из другого Мира прибыла с благородной целью – обучить девушек эстетике и философии, а вы, грязными руками и другими – не более благородными – частями тела пытаетесь нарушить целостный покров нравственности; не по первому снегу ступаете, лихоимцы!
Вешние воды у вас отойдут, как у рожениц, злодеи, пособники деда Банзая! – фон Карла подбегала к пирующим: купцам, воинам, стражникам, тянула за руки, указывала на графиню Алису Антоновну на плече разбойника, словно все ослепли и не видели надругательства. – Жертвую, свою честь и тело кладу на алтарь, где заупокойный вой!
Меня берите, а Алису Длинные Ноги отпустите, она – Птица с распростертыми объятиями!
Посетители хохотали, потешались, щипали фон Карлу за тощие ягодицы (она вымученно улыбалась, страдала, надеялась, что её стойкость поможет — смилуются алкоголики, вступятся за целомудрие наивной – сиреневая ветка добродетели ей над кроватью – графиней Алисой Антоновной).
Но никто не вступился, наоборот, подбадривали насильника – он уже поднимался на второй этаж – очаг разврата!
Трактирщик на радостях подносил вино и эль с дохлыми мухами – никто не заметит несвежее и грязное, если обнаженаня красавица и её дуэнья концерт устроили.
Пьяницы организовали очередь – кто следующий войдёт в опочивальню к графине Алисе Антоновне, переругивались, отпихивали друг друга локтями, и в этой суете фон Карла видела не лица людей, а свиные рыла чертей.
— Плохое лежит ближе к поверхности ваших душ, а хорошее спрятано на дне колодца Тахура! – фон Карла поскользнулась на свиных потрохах, упала на пол, плыла, изображала в безумстве дельфина афалина. – За ваши мужицкие шалости – не пройдет и трёх лет – поплатитесь за надругание над целомудренной графиней – не понимает она своего несчастья, воспитанница благородного заведения!
Вы опуститесь ниже ада, найдёте себя в мешке с гнилой картошкой, и нет в том мешке дырок!
Наставница вздрогнула, раздался треск подвенечного платья – хулители нравственности раздевали её, подшучивали, что, пока стоят в очередь к молодой красавице, позабавятся несвежим жестким мясом недойной коровы!
— Фон Карла, полноте, душенька, нет причины для беспокойства! – графиня Алиса Антоновна сверкала очами, не отбивалась от похитителя; лучшая защита девушки – её нравственность. – Мужик – воняет от него могильной землей и нечистотами – ФУЙ! я снова позволила себе неприятные народные слова – не выказывает явных признаков агрессии, не перекидывается в учителя безнравственности.
Может быть, он – переодетый Принц на Белом Коне, подшучивает – у Принцев юмор Дворцовый, возвышенный – миг, и скинет рубище, окунётся в розовую духмяную воду, встанет передо мной на одно колено, вымолит прощение за игру – я не в обиде, балероны в Миланском Театре Кастратов и в бОльших шалостях замечены – люди искусства, поэты с романтическими сердцами золотопромышленников.
Затеял он не со зла, в опочивальню меня несёт, или на крышу, откуда на золотом драконе поднимемся над облаками, полетим в Розовую страну Грёз и мечтаний! – графиня Алиса Антоновна погладила похитителя по голове, понюхала ладошку, фыркнула – так привередливая кошка обнюхивает молоко (Мужик в недоумении остановился, хохотал, радовался, что голая красавица – от страха – сошла с ума, возможно, в беспамятстве, полюбит его, станет примерной рабыней – собирательницей корешков и сухих плодов в зачарованном лесу!). – Княгиня Мальцевская Ирина Леонидовна – тонкая поэтическая душа, подруга выдуманных фей – с упоением ласточки читала романы о Гарун аль Рашиде – Восточном миллиардере — зеркале современной восточной философии.
Падишах по ночам облачался в рубище горшечника Нияза, бродил по улицам родного города, прельщал девиц тончайшим обхождением – благородный тигр в личине Нравственности.
«Ты человек с Большой Буквы?
Ты узнал цель своей жизни?
Для чего ты пришёл в этот жестокий благородный Мир?» – Великий Человек озадачивал ночных воришек, девушек дурного поведения – не знаю, что кроется за «дурным поведением девушек», возможно – неприятный запах.
Княгиня Мальцевская – под воздействием живительных романов – задумала найти современного Гаруна, оплот мужской нравственности, чистоты и плот ума!
Она с фонарём бродила по Москве, вглядывалась в чёрные, немытые лица борцов с привидениями, обращалась к заблудшим девицам и нехорошим мужчинам с вопросом-ключом к сердцам:
«Вы – миллиардер(ша)?»
Молчание или злобный адский хохот – ответ благородной княгине, она ножку выше головы поднимает – загляденье, бедные становятся богаче, а слепые музыканты прозревают, мяукают сибирскими котами на крышах.
Не отчаивалась, искала, однажды набрела на подпольное общество спортсменов-тяжелоатлетов из кружка художников-передвижников: штанги передвигали, и верили, что в поднятии тяжестей кроется путь в Рай.
Княгиня Ирина Леонидовна с умилением взглянула в очи тяжелоатлета (он поднял неимоверный груз железа над головой, чувствовал себя мучеником на мельничном колесе), потрогала коленку спортсмена и спросила (мне потом институтские подружки в подробностях рассказывали, сокрушались, что боялись чертей, из дома не выходили, вместе с княгиней Мальцевской не искали Гаруна миллиардера) с выдохом золотоногой феи:
«Вы – миллиардер, падишах?»
Что-то благочестивое промелькнуло в очах княгини Мальцевской, а её слова погребальным колоколом ударили по барабанным перепонкам спортсмена; он почувствовал пустоту своих поисков, тщетность надежд, когда мечта детства с розовым хвостом фламинго убегает в пустое пространство, а остаётся только штанга и трико.
В удивлении он уронил штангу на голову княгини – обрушил на неё небосвод – княгиня не в обиде, наоборот, возрадовалась (после трёх месяцев комы), верит, что спортсмен – Гарун миллиардер, эту веру вселила в нас и в родителей, даже в тяжелоатлета, он тоже полагает себя сейчас Гаруном — благожелательный поэт со справедливыми раздумьями конфузливого художника.
Возможно, что каждый разбойник — миллиардер, Король, игрок в театре – Жизнь! – графиня Алиса Антоновна воскликнула, ожидала оваций, поощрений, но получила – не укус, не шлепок по балетным ягодицам, а — щипок – аморальный злодей ущипнул за правую ягодицу – пребольно, до синяка, словно пробивал дорогу через мясо к знаниям!
 — АХ! Ты разбил хрустальный дворец моих мечт, не Принц ты, а – чёрт! – графиня Алиса Антоновна зарыдала, в бессильной злобе шаловливой почитательницы Овидия стучала по сине похитителя, верила, что стук её кулачков разбудит Справедливость. – До этого момента я верила, держала в уголке души надежду, что ты – благородный вельможа, не уклоняешься от учения – так уточка прилежно ловит рыбку в пруду.
Но щипок – основа безнравственности, маяк Приднепровья, факел бледной лихорадки с мертвецами!
Ущипнуть прелестную невинную институтку за ягодицу – АХ! даже слово это меня смущает — преступление, хуже, чем тысяча адов на Земле.
Дисгармоничный мужлан в личине изощренного зловонного чёрта!
— Графиня, берегитесь, упрёки не остановят низменные эмоции – горный баран не остановит снежную лавину!
Ваше тело в опасности, а добродетель – под мечом палача! – фон Карла выдохнула, потрясала зонтиком, билась в длинноволосых лапах вурдалаков (Или волосатых мужчин с аппетитами откровенных патологоанатомов. После бала Верховный Дракон – он наблюдал эту безобразную сцену через призму Судьбы – назовёт фон Карлу Грустным Осенним Листком!).
— АХАХА! Наставница, озабоченная дорОгой к познаниям! – графиня Алиса Антоновна засмеялась — добродушно, с покровительством знающей над незнайкой! – Я же уверяла вас, что закутана в плащ добродетели и моральной устойчивости, а этот плащ не пробьёт даже стрела Амура, если я не позволю, не подниму ножку выше головы и не приглашу Принца на танец вальс!
Никто не причинит мне вреда, заговоренная я против насилия и дурного, гордо рею, размахиваю ногами – флагами; нескромно, но в духе Устава Института Благородных Девиц!
Злодеи сейчас окаменеют – Мир не выдержит преступления против морали; либо появится Принц на Белом Коне и мечом и оралом восстановит справедливость, обрушит на врагов меч добродетели, забьёт деградационных простолюдинов ножками в красных сафьяновых царскосельских – в селах грязь – сапожками с загнутыми волшебными концами.
Принц! АУ! Переправь весточку, письмецо с белым голубем – посланником надежды и вспоможения поэтессам!
— Трактирщик, кружку фиолетового крепкого и три корочки Бородинского хлеба! – тонкий голосок с нотками платины – не услышали бы его среди восторженного пира, если бы не девичий — прозвучал, в угарном дыму: одних голосок вдохновил на подвиг, другим – отбил желание участвовать в приключениях. – Я – вегетарианка, хлеба достаточно, мясо – вред, трупы! – новая посетительница жадно взглянула на свиной окорок, отвернулась; кадык выдал её – голодная, свинью проглотила бы вместе с вертелом.
Трактирщик понял – малоимущая девица, поэтому жеманится, кокетничает, придумала легенду о здоровом голодании, о вегетарианстве, а все вегетарианцы – вурдалаки!
Но перечить не осмелился; девушка – воин, а с воинами лучше беречь своё мужское достоинство, пригодится в народном хозяйстве имени волшебника Плеханова.
— Обнаженаня барышня, благородная, с ней — дуэнья, а слуг – перебили, или переманили за заколото – прах столетий! – Девушка (высокие коричневые сапоги из мягкой кожи выгодно поднимались до колен, подчеркивали совершенство опорно-двигательного аппарата, короткая (для облегчения движений ног; в бою нога девушки – страшное оружие красоты) черная кожаная юбочка; при каждом движении юбочка показывала зевакам, что воительница не признаёт нижнего белья – мешает оно в бою, а открытые ягодицы устрашают, завораживают силой магической, издревле прекрасной, недоступной мужчинам воинам, бронелифчик – не скрывал, а выставлял напоказ левую грудь — глобус, правой груди нет, сгинула в пучине предрассудков – так кораблик погибает в шайтан-озере: золотой обруч сдерживал нефтяной водопад длинных – ниже пояса – волос) выпила – жажда – фиолетовое крепкое, без интереса рассматривала возню публики с полураздетой фон Карлой, косо взглянула на отбивающуюся, трепещущую графиню Алису Антоновну и произнесла с болезненным равнодушием в красивом сопрано. – Обычная картина жизни: без начала, без конца, подобна дороге странника колдуна!
Попались птички на закуску лиходеям – поделом женщинам, не бродите по дорогам, если нет в руках меча-кладенца, а за спиной верного лука – эльфу глаз с трехсот метров навылет стрела бьёт!
— Вы – не Принц, не рыцарь, но помилосердствуйте, хоть голосом – остановите насильников, крикните по-бабьи тонко, мелочно, может быть, стражники услышат, освободят нас из когтей увлекающихся низменных натур! – фон Карла под хохот мужчин – здоровый хохот, жизнеутверждающий — заматывалась в лохмотья (но с нее снова срывали, бесчестили руками и взглядами), умоляла воительницу – последнюю надежду, хоть призрачную, как истончившаяся соломинка в зубах бычка. – Я честь потеряю – поделом мне, давно заслужила, потому что неразумно разговаривала с лешими и сатирами, покровительствовала болотным русалкам — золотая ладья им на крышку гроба!
Но Алиса Длинные Ноги – пришла в наш Мир, чтобы девушек обучить нравственной грамоте, сделать независимыми от мужчин, лишить работы – девушка должна жизнь проводить в праздности, в игре на музыкальных инструментах, рисовать, петь, плясать, сочинять идиллические рассказы, а не копаться в отбросах общества, не уподобляться петухам!
Долой низменность мужчин, выжмем собственничество раскаленными лопатами добродетели!
— Не моё дело – спасать глупых – одна голая –  барышень из рук нечестивцев налогоплательщиков! – воительница по-лошадиному фыркнула, закусила смех корочкой Бородинского хлеба (с чесноком – по последней моде)! – Не назову себя феей – постыдно, когда девушка летает, показывает промежность зевакам купцам и душевнобольным водоносам, даже птица прикрывается пухом.
Вы выбрали путь — арфу и книгу вместо меча и лука; меч – друг, любовник, арфа – для понимающих девушек, а для непонятливых – насильник в постель!
АХА-ХА-ХА-ХА! – воительница широко расставила интересные – во всех отношениях – ноги, смеялась, показывала пальцем (тонкий аристократический пальчик, сосулька мартовская) на дрожащую нагую графиню Алису Антоновну на плече злодея.
— Смех ваш, воительница – натужный, вы не нашли Правду в жизни, прячете свой испуг, робость за смелыми высказываниями, жестами, возможно – поцелуями и убийствами – Король Франческ вам судья! – фон Карла отвесила звучную оплеуху – Ростовские колокола откликнулись в другом Мире – надоедливому толстому купцу с сушеными ушами вурдалака на поясе. – Графиня Алисия Длинные Ноги – удивительная в простой сложности благонравная девушка, не вам судить о ней с высоты ваших каблуков и обнаженной промежности – ветер перемен в ней свищет.
В сенокос, прошлым летом я видела вас на ярмарке в Пхеньяне – городок маленький, узурпаторский, стражники жёлудю поклоняется!
Ошеломленная наплывом гостей – я брела среди толпы, взирала на лица, безучастные, отрешенные, картофель копать на поле чудес с подобными лицами узников.
Люди жевали бетель, плевались, громко смеялись, трогали друг друга за гениталии – разве смысл жизни в гениталиях?
Неужели, мудрая Вселенная с глазами Звёздами, если бы Истина находилась в гениталиях – не заполнила бы вакуум непотребствами – гениталиями различных существ, начиная от драконовских и заканчивая инопланетными яичниками монстров неопределенного пола?
Нет в Чёрных дырах Вселенной гениталий, значит, непотребства – не самое важное в жизни человека и собаки косноязычной.
На ярмарке купцы зазывали меня в балаганы: одни грешники предлагали мою плоть потешить яствами и молодыми кормильцами, другие торгаши желали свою плоть потешить на мне – ясная я зорька.
Привыкла с детства к молочным рекам, хотя мечтала о реках из мёда, наивная душа с глазами козлика Меки!
Я ввинтилась ужом в толпу – гоготали, неприлично щелкали семечки и воровали у белок горох; пудовая гиря падёт на головы женоненавистников, воров гороха.
В толпе почувствовала горячее дыхание между лопаток и чью-то – настырную, но не наглую, умудренную жизненным опытом – руку между моих железобетонных ягодиц.
Оглянулась с полночной тоской в омутных очах, наткнулась взглядом на взгляд длинноволосой старушки – мера овса ей в награду за длинные волосы, кобыльи.
Старушка улыбалась кротко, трогала меня в женских местах, незатейливо, не пОшло, без чувственности, будто ощупывала вымя козы.
Я расслабилась, вглядывалась в жесты старой продавщицы козлиных башмаков, слушала биение своего пламенного сердца и верила, что старушка откроет мне секрет вечной молодости или укажет место, где зарыт клад с пудовыми золотыми монетами.
Время текло между нами, омывало мои перси, струилось между столбов, а мы молчали, завороженные грохотом и чадом ярмарки.
Наконец – когда Солнце застыло в зените, ожидало решительных действий – старушка страстно, с надеждой на мою откровенность строгой женщины, поцеловала меня в губы, всасывала их жадно с неистовством голодной верблюдихи.
Ужас! Отречение от любви: у старушки нет языка, он не сплетется с моим языком, они не завяжутся затейливым морским узлом взаимопонимания и дружбы!
Никогда, я осознала, что – НИКОГДА! – она мне не скажет Истину, не доберется языком до сокровенного – золота в моей душе!
С плачем, со стесненными грудями разочарованной танцовщицы – танец жизни – я удалилась от старой женщины, имя которой – Тайна.
Я добралась до эпицентра зрелища и онемела, забыла о поцелуе доброй валькирии, замерла, не в силах поднять руку, чтобы ударить по щеке наглого карманного воришку со взглядом опустившегося лекаря.
Вы – я узнала вас сегодня – нарочно в неприметном платье крестьянки – мешок с дырками для рук и головы – очень привлекает мужчин, особенно, если мешок короткий – играли не свою роль, вы – тигрица в шкуре жертвенного барана.
Воины состязались в стрельбе из лука, где главный Приз – бочка фиолетового крепкого и три золотых сольдо!
Трудная плебейская работа, если мишень прикреплена к ягодицам обнаженной феи – попади стрелой в летающую хохотушку с зелеными очами и грудями шестого царственного размера.
Вы заплатили вступительный взнос – пятьдесят копеек, под неодобрительный хохот толпы играли роль простушки, деревенской девушки пьяницы, которая испытывает Судьбу, по наивности не идет в кабак, а пытается заработать на свадебные штаны для новоиспеченного жениха – сына лесоруба.
Вы, якобы неумело натянули тетиву, а я видела, чувствовала – дитя улиц, меня трудно обмануть, обмишурить, провести вокруг пальца и вывести из дома; улица воспитала меня, и засаленные карты – не пугают, а радуют – так радует собачку знакомая косточка.
Выстрелили – в белый свет, даже в копеечку не попали, специально дурочку из себя разыгрывали, чтобы толпа разогрелась, позволила себя одурачить — нет ярмарки без дураков!
Умело завоевали любовь мужской части толпы – упали, задрали ноги, показали себя всю, и долго не поднимались, будто вас судорога наказала за деяния отца виночерпия.
Снова заплатили пятьдесят копеек – устроитель состязания ради смеха и ваших белых ягодиц и бесплатно бы вас допустил, но вы разыгрывали комедию под названием «Честная пастушка»!
Лук зажали между ног – ОХОХО! грешно выглядело, у двух купцов сердца остановились от сладостного медового зрелища; коряво выстрелили, но стрела – многие думали, что случайно – попала в центр мишени – так красивая девушка пустышка попадает на заседание Академии Волшебства.
Вы завоевали любовь толпы, лишь я вас ненавидела, завидовала вашей красоте, умению стрелять из лука, видела в вас затаившуюся кобру.
Пять выстрелов – лук на голову надевали, выворачивали руки, но попадали в мишень; никто не заподозрил вас в профессионализме, потому что не щурили глаз, не целились, не отставляли выгодно ножку – что в ногах девушки, кроме прелести?
Получили приз, воины (не догадались, что их одурачили) подкручивали усы, заигрывали с вами, щипали ниже поясницы, щипками доказывали превосходство усатых над гладколицыми.
Пробежал вурдалак, вы его не пнули, а любая девушка пнула бы вурдалака, не упустила бы случая потешиться днём над ночным убийцей, похожим на мешок с кукурузой.
Стражники приглашали вас в барак, вы натужно хохотали, сверкали хрусталём очей, соглашались, но предупреждали, что сначала сбегаете на речку омыть чресла в буйных водах – полезно, если девушка с почесухой и с дурными мыслями в груди.
Ловко ушли с ярмарки, захватили приз, словно ограбили казну разорившегося Короля.
Сейчас вы видите сцену насилия – меня пытают, трогают, но я – песчинка в пустыне бездуховности.
Алиса Длинные Ноги – цель, мечта, спасите её, и тогда старое фиолетовое крепкое не встанет колом в вашем желудке! – фон Карла поднялась, похожая в клочках одежды на пугало, но её сбили на окурки и кости, повалили спелой грушей в корзину изобилия.
— Что за ненужные слова, фон Карла, я бы назвала их бредом, но мой язык, воспитанный на благозвучии, никогда не произнесет бранное, ощипанное, слово! – графиня Алиса Антоновна вещала с плеча хулигана, поправила левую грудь – урожай дынь отражался в груди. — Прекрасная простодушная девушка воин – не рыцарь, не Принц на Белом вдохновленном Коне, похожем на айсберг.
Айсберг приплывет – не удивлюсь, потому что знаю – благовоспитанную морально устойчивую девушку всегда спасут, не позволят пятну бесчестия появиться на Солнце добродушия.
Никто и ничто меня не обесчестит, не нагонит грозовую тучу на моё луженое целомудрие!
Не охальник меня держит – не прощу ему укус за ягодицу, а – пустота меня схватила, тащит в свои покои, где стены превращаются в вечность.
Разве возможно винить пустоту; дам ей шанс – пусть строит избу-читальню для необразованных пастушек, приглашает наилучших напомаженных учительниц-наставниц, и в уголке, возле печной трубы вспоминает меня, надушенную, облаченную в панцирь моральной устойчивости; нет крепче брони, чем Добродетель!
Вот-вот появится Принц на Белом Коне и прогонит кусателей за ягодицы, перевоспитает их поэтическим настроением, даст шанс обрести духовность и научиться игре на арфе!
— Ваша Алисия верит, что её держит пустота, а не хулиган с лопнувшими жилами на шее, вол позавидует этой шее оборотня? – воительница подняла за руку фон Карлу, словно нехотя в бане, отпихнула ногой двух разохотившихся купцов. – Она надеется, что рыцарь спасет от бесчестия, а до рыцаря — добродетель – доспехи?
Голая, а держится Принцессой на балу у орков!
Признаюсь – я пыталась однажды играть на струнах ветра, извлекать ноты бесконечной любви к природе!
Двенадцать разбойников повесили за прелюбодеяние с чертом; всех чёрт прельстил, в образе купающейся белошвейки задабривал пирогами, сулил горы винограда.
Разбойники покачивались на ветру, загадочные в смерти и ночи – так в лесу ночью каждый пень кажется сгорбившимся стариком гномом.
Я подошла, качнула первого – послышался вой оборотня в зачарованном лесу; качнула второго — отозвались сатиры на болоте.
Рождалась ночная песня жизни и смерти, отвратительного и уродливого, кота и сапога.
У меня по щеке пробежала непрошенная слеза – росинка утренняя!
Долго вспоминала тот случай, никому не рассказывала о музыке повешенных, а сейчас, под действием наивности вашей подопечной — расчувствовалась, дрожу единственной грудью, а вторая грудь отдыхает в Мире безмолвия, где каждый сугроб — человек! – Воительница подняла ногу выше головы, медленно водила перед восторженными сковородами лиц посетителей трактира; затем задрожала мелко, личико её покраснело – стало необыкновенно прекрасным, прозрачным, через кожу видны золотые прииски. – ННЕ-НА-ВИ-ЖУ МУ-ЖЧИН! – Воительница в темпе болотного вальса каблуком прошла по кругу – свалила пять крепких самцов с непередаваемой смесью запахов из манишек!
На девушку набросились глупцы, имя им — Челюсти!
(Самые несмышлёные — интеллигенты кабацкие трусливо-мудрые – под шумок, наученные опытом – если слабый затеял драку, то обязательно победит – собирали со столов кувшины с фиолетовым крепким, блюда с дичью, хлеб, отталкивали трактирщика и выбегали – на волю, где шишки радуют, а не вырастают на лбу.
ЦАХ-ЦАХ!
Воительница уклонилась от меча, нацеленного в промежность, подпрыгнула, зажала голову противника между ног, свернула шею, будто веточку у березы отломила:
— За честь девичью! За двоевластие ног!
ХРУСЬ-ТРУСЬ!
— За понимание и повешенных музыкантов! — Выбила зубы с частью челюсти десятнику со знаком отличия в петлице – так проказливая балерина отказывает шкодливому банкиру.
Насильник с графиней Алисой Антоновной на плече задумался, осторожно – чтобы груди не сломала хрустальные – опустил девушку на пол.
— Воительница, мужика у неё нет, поэтому приключения ищет, тушит страсть дракой, пожарница, мать её так и разэдак! – из-за спины хулиган достал дубину трехпудовую с шипами (из пенисов моржей), с тоской размахивал над головой, понял, что обречен – не совладать с девушкой, если девушка без трусов затеяла драку кабацкую чертям на страх. – Побьёт меня, убежал бы, но не умею бегать, догонит – в ягодицы мои распростёртые пнёт – каблуки ОГОГО! – копчик отобьёт, никакой кафтан с ватой мне не поможет в гробу!
— ИИИЫЫЫХХХ! Я – Ксена! – воительница увидела дубину, всполошилась, кровь хлынула в единственную грудь, надула её мешком для дирижабля.
Девушка подпрыгнула, и в немыслимом, нарушающем законы гравитации, прыжке три раза перевернулась в полёте, осветила мрачные разбитые лица блеском ягодиц и удивила небритой промежностью с щедрыми волосами.
УУУУХХХ!
ЫЫЫЫХХМА!
ХУУУРМА!
Удар двумя ногами в грудь насильника, грохот, мат, и самый главный злодей, зачинатель драки отлетел с со сломанной грудной клеткой – лешему на радость.
Через три минуты воительница стояла на груде стонущих и затихших, ублажала золотым гребешком роскошь волос.
Поза – ничто не добавить, ничто не выкинуть, выверенная, эффектная (В театр имени Якова Свердлова надо бы пригласить Ксену!).
— Моряк, адмирал флота в наш Институт Благородных Девиц приезжал, нарядился филином!
Мы лбы расшибли в излишнем усердии на него посмотреть в замочную скважину, словно из нас скромность вытащили зубодробильными щипцами! – графиня Алиса Антоновна подошла к воительнице, обняла её – грудью в грудь – две розы на поле смирения. – Скупой моряк, вызывал у нас ужас и отвращение усами, усы у него живые, из лапы осьминога.
Вы – не моряк, я ощущаю в вас потребность, Ксена; обучу вас манерам, придам лоск, возможно, облагородитесь, отличите картину Малевича от серого волка.
Не упущу случая, предлагаю вам сопровождать и охранять меня и мою Наставницу; рыцарь в охранники не годится, потому что рыцарь – мужского пола, а нам, девицам, стыдно и непозволительно с другим мужчиной, не с женихом прогуливаться, вкушать, рассуждать о строении Вселенной – смешная Вселенная, много в ней трюков, как в цирке Шапито.
Вы мне напомнили воспитанницу того адмирала, у которого усы из осьминога.
Княгиня Ерохина Анна Александровна — высочайшая утончённая особа, затейница, нас веревками свяжет, мы бурлаков изображаем простонародных, да, в играх опускаемся до простоты, потому что сложное состоит из маленьких квадратиков.
Мы тянем княгиню Анну Александровну на буксире – потеха, смеемся умеренно, ладошками блинчиковыми ротики алебастровые прикрываем — затейницы со взглядом в Светлое Будущее. – Графиня Алиса Антоновна, словно получила согласие воительницы, обернулась к фон Карле, потрепала лоскутки её платья, задержала взгляд на порванных панталонах, шириной в Красное Море. – Наставница, моя мудрая фон Карла, вас бы за скромность произвела в бурундучки полосатенькие, они миленькие – СЮ-СЮ-СЮ!
В наших трудах и поиска Истины – облагородить всех девушек этого Мира – нужны ещё помощники – ведьма; и гном бородатый, с широкими плечами, незатейливым мужицким юмором, топорными чертами лица…
ОХ! Обмишурилась я, опростоволосилась, не проложу дорогу к Счастью, если мужчину гнома в спутники задумала, словно у меня мысли выдуло, нехорошая я, согрешила мыслями! – графиня Алиса Антоновна присела на труп (Не думала об оживающих  мёртвых, а представляла под ягодицами белый кожаный диванчик из Версаля – похвальные мысли для морально устойчивой барышни!). – Гном – мужчина, непотребство, приводит душу в смятение, словно меня на уроке эстетики Наставник князь Егор Алексеевич побранил!
— У гномов жены бородатые, не следят за лицом – опричницы, вам в спутницы гномиха – гнОма пойдет, Алиса Длинные Ноги! – фон Карла обращалась к графине Алисе Антоновне, но смотрела в глаза помрачневшей (воительница уже наложила стрелу на тетиву, искала мишень – глаз вурдалака!) Ксены. Молчаливый взор фон Карлы говорил, передавал тюки информации на зависть Магрибским купцам: «Соглашайся, Ксена, сопровождай графиню Алису Антоновну; она – свет в окошке нашей безнравственности, сильнейшая духом личность!
У тебя нет мужчины, ты делаешь вид, что не интересуешься Принцами, но они тобой не интересуются, потому что забавы ради и стрельбы из лука, для удобства, ты отрезала себе правую сиську – птицам Фениксам на смех!
Одна бродишь, окаянная, а при Алисии – при деле, в историю войдешь, в Храм Судьбы под руку с легендарным Индианой орком войдешь!»
Ксена закусила губку – тонкая дорожка, берега белоснежной реки зубов, подумала миг, кивнула согласно, покорилась простоте и чистоте графини Алисы Антоновны.
— Превосходненько, умилительно, я чувствую себя на ярмарке жуков скарабеев! – фон Карла подмигнула Ксене, сдула пылинку с левого алебастрового плеча графини Алисы Антоновны. – Ведьму? Ведьм возле дорог и по лесам – тьма, драку устроят за право прислуживать вам в течение трёх лет, графиня Алиса Антоновна!
Мне ведьма в служанки набивалась, умоляла принять банщицей, обещала, что каждую пятницу в бане будет мне угождать березовым веником и квасом из белых грибов, чтобы я почувствовала костёр Райский, из белого бездымного не горячего огня.
Отказала я ведьме, потому что в баню одна хожу, стыжусь наготы, без одежды чувствую себя куропаткой на вертеле! – фон Карла сдернула с ближайшего трупа вицмундир с галунами, аксельбантами и коралловой звездой, накинула на плечи, будто тьмой накрылась. – Появится возможность добрая, – взгляд на графиню Алису Антоновну – так казначей любуется золотом, – приобрету себе платье – лучше прежнего, с черной – в знак скорби по неграмотным — лентой через плечо!
— Завоюем одежду, окропим вулканической кровью врагов! – Ксена надула грудь – одна, но ОГОГО! Горы скрипят зубами в восторге от груди Ксены!
— Подайте мне нескромную карету! Без кареты моя добродетель покроется пылью дорог, а моральная устойчивость пропадёт под насмешками придорожных разбойников! – графиня Алиса Антоновна надула губки, капризничала, но взглядом ластилась котёнком к фон Карле и воительнице, показывала, что романтизм выше грубой силы и мудрости!
— Трактирщик – любитель браги и поганок, карету из чистого золота! — воительница, наконец, нашла цель, направила стрелу взрывному трактирщику в правый глаз, затем передумала и медленно опустила – к его мошонке (болталась из-под кожаного передника, как у Магрибского суслика)! – Я сопровождаю девушку, воспитанную в Институте Благородных Девиц и в интеллигентной семье, где каждое слово – повод для долгих размышлений и воскурения благовоний с запахами Правды.
Я поднимаю ногу выше головы медленно, словно в твоём сне о большом городе, где каждый камень – легенда о Тильтиле.
Как только ножка моя левая достигнет предела, намеченного Природой, ты увидишь ад; для приличных звездочётов – Рай!
Не убежишь от своих мечт в Райские кущи, запутаешься в ногах, упадешь подстреленным сусликом на поле боя белок.
В семнадцать лет я впервые попала в Огромный город – он мне казался гигантским, неповторимо гадким – с отбросами производства на тротуарах и с отбросами общества в трактирах и Публичных заведениях с красными фонарями из костей вурдалаков.
Люблю оборотней, оседлаю – и летим пугающими тенями мёртвых по ночному лесу, губы слегка шевелятся в приветствии пионерам Зачарованных Болот:
«Здравствуйте, русалки!
Поклон вам, гарпии с умом колдунов!
Моё почтеньице собирательницам мха для затычек между ног!»
Возле приличного заведения (тряпочки на окнах прозрачные, я потом узнала – занавески) ко мне подошла женщина с усами, красивая, высокая, статная, голос – зов предков из преисподней.
С невыразимой простотой городской шмары она погладила меня ниже спины сзади, охнула, схватилась за сердце, и в восторге – наигранном ярмарочном, или истинном – произнесла на выдохе, словно вынырнула из проруби в Мировом Океане:
«В моём заведении пляшут и поют лучшие девушки Восточных Земель – гагары им вместо подушек.
Обхождение знают, получили элементарное образование общения с купцами и стражниками, за сто сольдо не купишь подобного образования на Юге, где девушки – рыбы.
Купцы монистами звенят, презирают окружающих, называют рудокопов преступными гномами, а сами – кочаны тухлой капусты! – женщина обольщала меня словами и мягким медовым голосом, за руку вела в дом, вылепленный из глины, форма – огромная лодка. – Мои девушки к купцам выходят, не ластятся, а своими жизненными делами обеспокоены, будто одни на белом Свете, и нет вокруг унылых вурдалаков с очами кастрированных эльфов.
Одна шляпку снимет и перчатки, шляпку – на трюмо, а перчатки небрежно бросит на подоконник, протянет озябшие руки к огню, пальцы поджаривает, словно сосиски, и не замечает адской боли.
Другая – чулочек поправляет, а дырочку заметит – охает, ахает, носится по залам в недовольстве, свечи тушит, с призраками ругается, а затем легко на канат между люстрами поднимется (так Джек на Небо залезает), по канату идёт и плачет, что у неё на чулочке дырочка с горошинку.
Мужчины в заведении рыдают от умиления, девушкам помогают справиться с жизненными неурядицами, приглашают откушать филе из бёдер птицы Счастья – беда с птицей, не поймать, а вместо неё под соусом курицу подаём – очень мясо похоже на мясо ляжки птицы Счастья.
Может быть, курица, с вечно печальными очами и суетливостью демона – внебрачная дочь её?» – женщина ввела меня в обширную залу, величиной с поле для выпаса десяти коней.
Мужчин – море Белое. Все тоскуют, поглядывают на часы, зевают, а из пастей – ненавижу мужчин – адские стоны, крики поджариваемых грешников, гортанный хохот чахоточных псов.
Хозяйка заведения похлопала меня по ягодицам – по-дружески, без смысла и без намёков на упадничество домашнего быта кочевников, произнесла с тоской – так дети прощаются с детством:
«Сапожки, обруч на голове, бронелифчик малюсенький, гномам на носовой платок материи не хватит, и юбочка из слов; тебе, красавица, даже не нужно раздеваться донага: Правда выпирает снизу и просится в лощину Грёз!»
Непонятно сказала, а я горжусь, что во мне Правду отыскала, прислугой бы пошла к хозяйке заведения, домовых по ночам бы ловила и в золотую клетку – на потеху девушкам – запирала.
«Господа, вы – оборотни в шкуре человека! – женщина пошутила, потому что мужчины засмеялись, щелкали вставными крокодильими челюстями – по одному рублю за зуб. – Представляю вам чудо полей и огородов, несравненную воительницу Аврору!
Ягодицы у неё – сталь и пламя, огонь и вода, камень и грех!
Нигде подобной страсти не найдете, уверяю вас, а вы мне верьте, потому что груди я накачиваю дорогим говорящим воском, Аврора покажет вам Небо в стальных Звёздах, словно на цепочке из пещеры Гавроша поднялась!»
Представила меня, оставила на столе, среди бутылок с фиолетовым крепким, а сама – тень колдуна – исчезла, будто её стёрли из памяти народной.
Я жеманюсь на столе, чувствую себя курочкой, простила хозяйке её наивность и ошибку, что меня не по имени назвала – пустое, проводит в последний путь девушку без имени – не главная задача мудрой женщины.
Ресницами хлопаю, ногу выше головы подняла – мне поднятая нога спокойствие предает, лекарство от боли в душе!
Мужчины ко мне тянутся, ползут между столами, воруют друг у друга из карманов монеты; потешные самцы, место которым – на каторге!
Сладкая усмешка прилипла к моим верхним губам!
Может быть, стоять на столе среди бутылок фиолетового крепкого – моя цель жизни, как цель жизни рыбы – плавать?
Заменю мужчин на женщин и котят, очень котят люблю, даже ягодицы сводит, когда пушистый комочек вонзает игольные коготки мне в вишневый сосок, рвёт плоть, воет громче вурдалака!
Подумала о котятах и – Солнце среди ночи — котёнка увидела умилительного, похожего на румяную девицу с кувшином у колодца Тахура!
Маленький, волшебно пушистенький, глазки – рубины, носик – аметист – СЮ-СЮ-СЮ! хвостик – мечта дракона.
Котёнок к мужчинам ластится – сорванец с зубками-убийцами – вот-вот откусит носы лихоимцам!
Вдруг, словно каленная стрела из ада вылетела – чёрная, с трупным ядом кураре, вонзилась невидимая в моё сердце, разорвала мечты стать канатоходкой.
Я мечтала по канату ходить – хоть в заведении приличном, хоть между кораблей; жизнь монета с тремя сторонами!
Причина моей душевной тоски – гробик — маленький, под размер котёночка, чёрный, аккуратненький с крышечкой – подогнана крышечка лучшими ювелирами.
Гробик к котёнку веревочкой привязан, тянется за беззащитным животным, напоминает о бренности жизни, о жестокости мальчишек хлопкоробов и купцов с животами-барабанами.
Для потехи кто-то гробик к котёнку привязал, себе на усладу, чувствовал себя генералом перед рядовым котёнком – океан нечистот после обеда на голову выдумщику.
Совесть взорвала меня; я с грохотом опустила поднятую ногу на стол – проломила мраморную столешницу – так русалка проламывает лёд!
Пять минут ураганом носилась по заведению, крушила мебель, рвала затейливые картины с непристойными мужчинами и женщинами без доспехов, разбивала зеркала и амфоры с фиолетовым крепким – не видела летучих мышей, фей не повстречала, а то и мышам, и феям, и даже эльфам голубоглазым досталось бы на фанфаронские орехи.
Пелена гнева схлынула, я стояла в озере крови, с недоумением ощупывала себя, не находила перемен, даже ветер из Мира призраков не окрасил мою кожу в чёрный цвет ночи!
Котёнок мурлыка вылизывал лапку – умиление с замиранием времени!
Я осторожно отсоединила гробик, раскрутила его на веревочке, отпустила – и – королевство горюй – со скоростью пикирующего дракона гробик вылетел из окна (стекла я выбила во время танцев со смертью), на улице брякнуло, послушался стук упавшего жирного тела, даже не стук, а – шлепок сырого мяса о камни, покатилось железное, с дорогим звоном.
Я догадалась – Короля гробиком для котёнка пришибла, корону с него сбила вместе со спесью учителя фехтования.
Руки опустила, раздумываю, куда бежать — четыре стороны света, не сразу выберешь нужное направление, откуда доносится шум падающих Райских яблок.
Из золотой двери в стене вышла хозяйка заведения, усмехнулась, подошла ко мне и снова щупала мои пряничные ягодицы, искала и в них Смысл своего существования (иного толкования щупанью я не нашла в своей боевой головке, красивой, закономерно пропорциональной – алмазные самородки можно моей головкой раскалывать в пыль).
«Аврора! Помни, воительница: недвижимость, антиквариат, другие вещи, от которых стонут изнеженные Принцессы с лицами-сковородками — ерунда, ноль без робкой палочки.
Пройдут пятьсот миллионов лет, исчезнет даже воспоминание о погроме в моём заведении, в труху превратятся осколки зеркал, а в каждом осколке – маленький чёрт восседает на чёрном горшке с нечистотами.
Воины, коробейники, – небрежный жест покорительницы вершин на разбросанные трупы, — ничтожества!
Народятся бесплатно, мужчина дешевле мешка с мукой!
Но легенда о твоих стальных ягодицах и подвиге женственности, когда ты не пожалела своей красоты – могла бы оцарапать богатство кожи – останется в моей памяти и проживёт более ста миллиардов сиксилиардов лет». – Подняла осколок зеркала, резанула себе по левой руке, засмеялась весело, с хрустальными переливами Лебедь-Хрустального стекольного завода.
Я выбежала на воздух, меч в моих руках дрожал, танцевал, выискивал новую жертву, а я стискивала зубы, убеждала себя, что меня где-нибудь ждут с любовью и надеждой! – Ксена подняла ногу, подмигнула трактирщику, подписывала смертный приговор ресницами. – Нога Солнцем взошла, а карета с огненными рысаками…
Трактирщик молнией пробежал сквозь соломенную стену, послышались непристойные выражения (графиня Алиса Антоновна заткнула ушки розовыми пальчиками, читала вслух из Овидия, чтобы поэтика заглушила безобразное, рожденное необразованным трактирщиком).
Вышли во двор, вдохнули живительный вечерний воздух с суетливыми работягами мошками – так рыба дышит в грязной ванной архивариуса.
Карета – добротная новая телега – гробы перевозить удобно, стояла перед парадным крыльцом из гранита.
Трактирщик постарался, оценил свою жизнь в монеты гнева Ксены: шкуры дикобразов, меха вурдалаков и оборотней, кости дракона, чешуя русалки – вместо пуховых перин!
— Я? Милые дамы и любезный трактирщик без совести и порывов в душе!
Я – воспитанница Института Благородных Девиц – поеду в монстре народного хозяйства?
Жена декабриста побрезговала бы следовать за мужем в этой коробке, назвала бы карету — пошлостью и с нелепой печалью в омутных очах набросила бы на шею себе петлю, потому что телега – позор для морально устойчивой девушки! – графиня Алиса Антоновна распахнула очи, превратила их в прожектора нравственности, наклонилась, потрогала колесо из костей.
Трактирщик глядел в созвездие между ног графини, выпучил сорочьи глаза, высунул метровый язык, сказал или совершил бы гнусное, но наткнулся на насмешливо-добродушный взгляд воительницы Ксены, скукожился, превратился в живую сливу.
Фон Карла приложила палец к губам, показывала, что сама договорится с графиней Алисой Антоновной; с достоинством поправила лоскутки платья, погладила графиню Алисию по головке, словно искала родничок:
— В горести и печали возвышенное примчится в повозке Магрибского колдуна Афсаила!
Поверьте, душечка, в нашем Мире эта повозка и перины из чешуи русалки – знак огромного почёта и уважения, не каждый бобовый Король удостоится поездки в подобной карете… где нищий трактирщик с усами страхолюдного гнома украл это сокровище на костяных – высшая проба – колёсах?
Крестьяне передвигаются на ногах, экономят лошадь, не нагружают собственным весом; знатные горожане предпочитают вместо ног – оборотней – небо им с крынку молока покажется!
Запрягут в корыто оборотня, и – ИГОГО! помчались вдоль по улице, мощенной неровными булыжниками – орудием конюхов.
К концу дороги у лихача корыто разваливается, а ягодицы стираются до костей – полжизни уходит за пять минут красивой гонки, похожей на сумасшедший вихрь.
Лишь Короли и вы, Алиса Длинные Ноги, удостоены чести взирать из телеги на поля и реки; расхохочитесь над бедой, Алисия, вы – свет зари, поэтому получили лучшее, что производит наш тележно-каретный Мир.
Я на игрищах один раз каталась в телеге, горжусь, потому что – ветер, свист, ухабы, толчки, встречные летучие мыши в рот и в глаза – лихачество дорогое, не всякой монетой оплачиваемое, как Добродетель!
— Вы, фон Карла, к месту упомянули о Добродетели, Добродетель – мой компас! – графиня Алиса Антоновна с помощью воительницы Ксены взобралась в телегу, устраивалась на шкуре лешего, гримасничала, строила глазки спутницам, показывала жестами и мимикой удовлетворение, почти радость, если бы не рог динозавра под ягодицами, словно напоминание о слезах вдов. – Ни избы-читальни, ни кружка ликвидации неграмотности, а день заканчивается, сломала я ему руки и ноги!
АХА-ХА! Потешно пошутила, по литературному, одушевила день и придумала ему руки и ноги, как ослику Меке!
Затейливая я, хотя условий для шалостей в моей строгой жизни не много, котёнок лапку расшибёт об условности!
— День и ночь на ногах ходят, потому что приходят и уходят, сгорбленные! – воительница Ксена с удивлением посмотрела на графиню Алису Антоновну, перевела соколиный взгляд на фон Карлу, спрашивала глазами, а вопрос – не на человеческом языке.
— У нас с ногами и руками, а у НИХ – без рук, без ног, без головы, день и ночь в дом призраками входят! – фон Карла вздохнула, заботливо поправила под ягодицами графини Алисы Антоновны подушку с костями ягнёнка – так заботливая горилла поправляет галстук на шее директора зоопарка. – Для интеллигентной скромной девушки – что ночь, что день – всё одно, лишь бы мысли благостные витали, не позволяли проникнуть в мозг чёрному, лживому, со свиным рылом и рогами! – фон Карла загадочно заключила, со страстью пирата стегнула фиолетовых лошадей-мутантов – помесь вампира с оборотнем – по волосатым вызывающим ягодицам! – НУУУУУУУУУ!
— АХ, фон Карла! ОХ, воительница Ксена! Прыгайте в карету… повозочку, а то ножки натрудите, исцарапаете, а для девушки и женщины царапины на ногах – позор, навевают мысли об игрищах, недостойных, непристойных, с подвываниями, песнями и подбрасыванием над жертвенным костром мячика из шерсти козла!
Вы не совсем простолюдинки, хотя образование ваше – нелепость, горькая репа на грядке!
Истопчите ножки, укоротятся они, постыдно, некрасиво и неэстетично; девушка с короткими ногами уподобляется мужчине с бананом вместо носа!
Видела я его; банан на месте носа – циркач, фокусник, факир – испугал, бананом трясет, а я знаю, что не банан у него, а – квинтэссенция зла!
Под бананом рыло прячется свиное или записки сумасшедшего – разврат, пособничество бездуховности!
Дрожу, угрожаю факиру зонтиком — любопытный у меня зонтик: академик Павлов этим зонтиком собак препарировал, как скальпелем.
Убежал фокусник, а я думаю: кудесник он, или реинкарнация Емельяна Пугачева, любителя заячьих тулупчиков!
— Барышня Алисия, мы привыкли к дороге, и ноги наши, конечно короче ваших, у вас – недосягаемая красота в ногах, тоска, от которой слеза росистая наворачивается; но по канонам красоты — длинные у нас ноги, соразмерные, золотому сечению подвластные, взлетит нога выше головы – вороны замертво падают от красоты! – воительница поправила единственную грудь (которая по мнению знатоков изящных искусств в Магрибе заменяет десять грудей обычных танцовщиц), шагала рядом с телегой, ловко удерживала равновесие на высоченных каблуках, играла ягодицами на зависть придорожным шалопаям лисьим вампирам. – Мы рядом с телегой пойдем – положено, чтобы одна, выдающаяся, в карете, а остальные – с поклонами, с подобострастием рядом шли, привлекали внимание коробейников – денег им и благополучия, бродячим отцам.
— Да, мы воодушевимся пешком, наберем полные сумки клевера на чай – полезен чай с зачарованным клевером, от него ночью руки светятся, а из глаз – искры печные, как из-под хвоста вурдалака! – фон Карла улыбнулась графине Алисе Антоновне, поправила лоскутки одежды, протерла пальцами разбитое стёклышко пенсне-с – жизнь за графиню удалась! – Зверинец в Магрибе огромный, но и в зверинце без понимания монстры не живут; суетятся, превращаются в разное по сто раз в день, а мигнёшь – нет уже чудища, потому что своё место, как и мы – знает!
Не обесчестит вдову, не украдёт последний кусок конской колбасы у младенца! – фон Карла значительно подняла указательный палец, подтверждала пальцем мудрость слов – так муха в банке пыжится, но — величественная, огромная через выпуклое стекло.
Прошли милю, графиню Алису Антоновну укачало, она пыталась бодрствовать, вспоминала изречения из берестяных грамот времен Ивана Калиты, но глаза — расшалившиеся днём – закрывались калитками перед нищим странником.
— Ведьму вешают – потеха! – воительница усмехнулась, и разбудила графиню Алису Антоновну, словно холодной водой облила. – При дороге казнят, чтобы качалась вместо фонаря красного!
На столбы с газовыми светильниками Король деньги жалеет, растрачивает на глупости с танцовщицами и на моральных уродов придворных карликов, а толку от карликов нет – лишь пропасть адская!
— Ведьма? Вешают? Где? Познавательно! Любознательно! – графиня Алиса Антоновна аистенком встрепенулась, соскочила с телеги (Дальнозоркие эльфы в лесу аплодировали грации графини Алисы Антоновны!), подпрыгивала резиновым мячиком. – В Институте Благородных Девиц расскажу, реферат представлю, как ведьму – яркую, без семейной драмы – вешают за горло!
На Красной площади с мужика палачи кожу сдирали, с живого – напроказничал он, надевал мундир генеральский и благородным девицам головы морочил, куртуазностями развращал – встречаются девушки морально неустойчивые, эмоционально кричащие – лук и морковь им на обед для укрепления иммунитета и нервной системы.
Нас не пустили на зрелище; обидно – не каждый день скромная девица приобщается к Жизни через повешение другого!
Я ночью с подружками убежала к месту казни, шарили под виселицей, искали сувениры для бала; на выпускном балу Принц – реализовавший свою гениальность — подойдет, пригласит на тур вальса, а я ему скромно покажу лохматое ухо висельника или палец – «Принц, мы не хуже вас воюем!»
Хихикаем в темноте, друг дружку пихаем — забава для нас, лучше чем игрища баб и мужиков на ярмарках.
Не шумим, потому что шум – нескромно, подрывает основы характера молодой барышни – так подрывник ломает гору Арарат!
Не везет, на конские испражнения – ОЙ! нехорошее воспоминание, и слово – неприличное, дворовое – натыкаемся, но не замечаем дурного, потому что благовоспитанная девица в жизни замечает только розовое и Счастливое!
Я нашарила круглое, твёрдое и с двумя дырками, замерла в ужасе, похолодела, показалось, что чёрта за рыло ухватила!
Ноги мои свела судорога, а лицо окаменело, по щекам можно киркой бить – не разобьёт камень моего страха.
Через вечность в себя пришла, душу ищу, трогаю ноги – не оволосились ли, как у горца?
К очам поднесла находку – Радость! Душа ликует!
Снова я в удивительном расположении духа!
Шампанского без алкоголя мне, ведро лошадиное!
Пуговицу повешенного нашла – удача больше, чем встреча с Принцем на Белом Коне!
Пуговица руку жжет – не поддельная, с трупа упала, настоящая, как ноги балерины Ксешинской!
Я не стыдилась подружек, втайне от них пуговицу за щеку спрятала в ротик – миленький мой коралловый ротик, обожаю его!
Губки-ниточки гранатовые сжала, и – УУУХ! Связь с Миром потеряла, попала в Мир призраков, где собаки дерутся на кладбищах, кошки друг за дружкой с ножами гоняются – вертихвостки полосатые.
Я в призрачном Мире превратилась в гимнастку; бесстыдница, даже сейчас щеки горят стыдом за видение, словно я не подготовилась к экзамену по французскому естествознанию!
На мне трико обтягивающее – выпуклости и впадины не скрывает, а подчеркивает, виноватой меня выставляет перед другими призраками.
Характер мой в дурмане изменился, я прыгаю, скачу козой по спортивному залу, мяч подбрасываю, перекатываюсь, лентами размахиваю, будто палочками для китайского риса.
Через стол прыгнула, а ноги широко разведены, на потеху публике – грубой, все мужчины в пенсне-с, а женщины в беличьих шапках, и в носу каждой зрительницы – кольцо африканское!
Первое место по художественной гимнастике – спорту бедных – заняла, даже ляжки в видениях превратились в камень – не подходи, расколются!
Вышла я из Мира призраков, дрожу куницей под волкодавом, а подружки меня по щекам хлещут веерами и белыми лайковыми перчатками, уксус в ноздри и в ушные раковины заливают, а на глаза  скипидарную воду льют в больших количествах – утонула бы, если бы не имела высшей похвалы за плаванье с отягчающими обстоятельствами!
Выжила, а пуговицу проглотила – не искала её, потому что о возвышенном думаю, а не о низменном, батракам и злым силам, подобным чёрту, интересное!
Графиня Алиса Антоновна подошла – лебедь на танцах – к четырем воинам: рослые, умудренные жизнью, с усами-веслами, широкоплечие красавцы краснолицые, синеносые – Тургеневские им книжки в помощь.
Рассматривала неподвижную женщину, красивую, как дорогая погребальная плита!
Женщина без чувств лежала на траве-мураве; руки ноги тонкие, не крестьянские, волосы – братья и сёстры волосам воительницы Ксены – угольные, длинные, нефтяные реки.
— Груди у неё большие, неблагородные, а остальное – если в избе-читальне подучится — поможет движению девушек за освобождение от работы и насмешек мужчин; мы – не рабыни в очках, не раскоряченные батрачки – АЙ! нелепо сказала, почти неприлично, накажу ротик за словоблудие.
 Она – ведьма в шестом поколении, как Суворов – воин?
— В тринадцатом поколении ведьма! – женщина приоткрыла глаза, произнесла в шелестом осенней листвы в голосе уступчивой и мягкой библиотекарши!
Ближайший стражник – ловец снов, мельник в плечах — ловко оглушил – погрузил в дивный искусственный сон очнувшуюся; ударил лопатой (плашмя) по голове!
— Занимательно! Успокоили ведьму, даже не увещевали, не беседовали с ней о поэтике; да куда вам, простолюдинам; арфу от свирели не отличите! – графиня Алиса Антоновна засмеялась, приседала (трудно с длинными ножками-столбиками), хлопала себя по коленкам – ослепительная в молодой наготе. — АХАХА!
Не найдете семь различий в арфе и свирели, лопоухие грязнули; воняет от вас кабанятиной, но не благородными свинками, которых подают на вечерах искусств, а поросятками чумазыми – видела в сельской местности, за поселянок приняла сначала, беседовала со свинками, как с простолюдинками!
Классная дама княгиня Алексеева Ирина Евгеньевна мне Истину открыла, я засмущалась, заробела, носком бальной туфельки по спинке свиньи вожу, укоряю себя за невнимание к биологии и антропологии; опростоволосилась бы в Париже на выставке людей разных стран и континентов, обезьяну от человекоподобного раба не отличила бы!
Сходите к ручью, умойтесь, пачкуны! – графиня Алиса Антоновна зажала носик миленькими пальчиками – по три золотых сольдо за пальчик на ярмарке музыкальных инструментов.
Воины  переглянулись, внимательно осмотрели обнаженную графиню Алису Антоновну с ног до головы, не обделили вниманием и воительницу Ксену, её прелести и удивительный наряд чемпионки по прыжкам в высоту!
Пять минут бойко кричали, жестикулировали (время от времени стучали лопатами по голове просыпающейся ведьмы), вспотели – дух от воинов пошёл тяжелый, ветки ближайших деревьев не выдержали, сбросили балласт листьев.
— Говорят, как люди!
 Но смысл ускользает от меня, как в бане ускользнул веник! – графиня Алиса Антоновна улыбалась уходящему Солнцу, прекрасная в добродушии – полевой цветок нетоптаный. – В Институте Благородных Девиц у нас по пятницам общий банный день, мы в фанты играем в бане, а ещё – нос и ротик зажмём, глазки прикроем – пыжимся, кто дОльше под водой в бассейне просидит, словно в Рай попал и не выходит.
Шалости, гордыня, если соревнуемся, но нам, морально устойчивым – простительно, отдыхаем, набираемся сил перед обязательными танцами – душа девушки в танце воскресает!
Банщик-истопник гусар в отставке Варфоломей Симеонович нам не особо докучает – шайки подносит, веники распаривает – добрейшая душа, мы его за мужчину не считаем, страшно представить, если бы к нам в баню ворвался злодей с мечтательным взором убитого ребенка.
На мыльный пузырик загляделась – радужный, очаровательный, словно глаз щеночка, и веник свой уронила на пол – дурно, если девушка не следит за вениками, так и честь можно уронить – не поднимешь с помощью извозчиков!
Наклонилась, веник поднимаю, а он — мыльный проказник – ускользает, ожил, прутиками щекочет, озорничает!
Варфоломей Симеонович мне на помощь пришёл – веник ловит (подружки от смеха путают мыло и мочало, холодную и горячую воду), со мной в пене барахтается буквой ять!
Раскраснелся, тяжело сопит, из ноздрей у него розовая вода – не ароматическая, а из горла – погребальный марш!
Поймал веник, стыдится, что неловок, глаза опускает, мне веник протягивает, словно лавровый венок победительнице конкурса красоты.
Журит по-отечески:
«Барышня Алисия Антоновна, прилежная, соразмерная – сабля казацкая!
Берегите веник, он не глаз волка!
Веник в бане – оружие девицы; если лихоимец ворвется в собольей шубе, вы его веником по очам воспаленным, по носу орлиному – честь свою отстоите!
Если воин в бою потерял оружие, то враги ликуют, воина обмазывают дурными мазями, пилотку его дырявят в трёх местах и бросают незадачливого солдата в реку – на смех рыбам пескарям, в гневе раздувающимся до поросят!
В сражении под Парижем у меня сабля выскочила из потной ладони – да, стыдно говорю при воспитанных девушках о подлых ладонях, но – я не благородный, мне иногда дозволено шалить языком.
На меня турок летит – картинный: феска, шаровары украинские, рубаха с петухами, туфли красные с загнутыми носками, на пять размеров больше купил в Торжке.
Увидел, что я без сабли, остолбенел, и в это время веревка на портках турка расслабилась, болела долго.
Портки с него слетели – дилемма: я – без сабли, турок – без порток, не война, а – балаган с кловунами.
Застыдились мы, дали друг другу обещание, что не расскажем военному начальству о конфузе, обнялись, потрогали друг друга за усы – так тараканы и муравьи общаются – усами; и разошлись в разные стороны, он – на Восток, а я – на Север к тунгусам и чернокожим медведям!»
Графиня Алиса Антоновна замолчала, склонилась (стражники застыли, вглядывались в раскрытые ягодицы девушки, чувствовали себя баранами перед Вечным Огнём) над оглушенной ведьмой, осторожно, по-младогегельянски, потрогала её правую грудь.
— Грудь настоящая, без прокладок, значит, ведьма – не перевоплотившийся  банщик Варфоломей Симеонович!
Судьба нам подкидывает спутников; нужна воительница – пожалуйста, будто сок березовый весной!
Ведьмы и гнома не хватало – ведьму встретили; без смысла лежит, к повешенью готовится, но знаю – полюбим мы её, и она нас полюбит, подружимся, в хоровод встанем, светлячками на балу закружимся – умиление с картины Репина «Кострома в огне»! – плавно провела ладошкой перед лицом ближайшего, слоноподобного воина: — Чумазый простолюдин!
Немедленно освободи ведьму от пут, покайся и – повторю сотню раз неграмотному – ступай на речку – смой свою мужиковатость и дурной запах – Мир ваш кручинится, загибается от вони мужланов!
Снова воины пять минут кричали, размахивали руками – не воины, а иудеи во время обсуждения Продовольственной Программы Израиля.
— Графиня Алиса Антоновна… Длинные Ноги! ХМ! Они бранятся, осыпают вашу наготу подозрительными насмешками-похвалами, обещают, что бросят тень на вашу нравственность, и в этой тени укроется войско орков! – фон Карла взяла графиню Алисию за правую руку, спасала от молний наглых взглядов воинов. – Вы не понимаете смысл брани, потому что – возвышенная, чистая, алебастровый шарик в море с пиратами.
Ваша моральная устойчивость сохраняет ваш разум, Мерлинской стеной загораживает гнусные намёки.
— Мою? Наготу? Обсуждают? – графиня Алиса Антоновна зарделась маковым полем, в негодовании топнула музейной ножкой (каблучок туфельки пробил норку карликового эльфа, лишил тысячелетнее возвышенное существо правой руки). – До икоты, до судорог доведут ростовщика, но не благовоспитанную девушку!
Я одета, а не нагая; на мне горностаевая мантия моральной устойчивости и скромности!
Если через мантию воины видят моё нагое тело – ОХ! не поверю! держите меня за руки, улетаю от стыда! пятна на моей чести подобны пятнам на Солнце! добрая до слезливой сентиментальности, сейчас потеряю душу! – их гнусное тело!
Значит – развращены до подкорки головного мозга, пособники дьявола, любители фиолетового крепкого и подпольных игр с сурками!
Не место грубым мужланам в Мире, где избы-читальни и кружки ликвидации безграмотности для девушек дают робкие ростки!
Вы… вы… вы нехорошие, господа! – графиня Алиса Антоновна присела на корточки (колени разведены, вольный живой ветер захлебывался, выл от восторга между ног девушки!), закрыла глазки пшеничными ладошками. – Укор вам и укоризна!
Молодой воин – усы пшеничные, щёки свекольные, грядка-человек – выпучил лазурные глазки на графиню Алису Антоновну, мелкими шажками подбежал к Ксене, косился на товарищей (они хохотали, чесали волосатые животы, облизывали тонкие губы бродячих музыкантов), упал воительнице в ноги, целовал носки сапог – и это действие придавало воину силы, щеки позеленели, а глаза повисли на ниточках, как у улитки.
— Госпожа! Накажите меня не строго, чтобы никакие уговоры благородных преступников не загнали меня в страну смерти, где деревья с чёрными адскими зловонными яблоками.
В аду яблони питаются мертвечиной, поэтому яблоки – восковые, чёрные, шахтерские; из неполиткорректных адских яблок изготавливают свечи для ритуалов целования черного козла под хвост.
Если Райское яблочко сойдется в жаркой оскорбительной схватке с адским яблочком, то – споры о центре Земли покажутся мудрецам детской игрушкой «Козлик Мек»!
Не губите меня, я – прозорливый, предсказал свою смерть от ваших рук – ладные у вас ручки, сильные, облизал бы каждый ваш пальчик, раб ваш покорный навеки – не сделается мне дурно, если на коленях проползу за вами до гробовой доски лекаря фон Арамиса!
Грудки ваши – Райские яблочки, а Райскую яблоню я не сломлю – кости у меня тонкие, девичьи для воина и лесоруба.
В семь годочков, маленький я ещё, но на девушек заглядывался, флейту зажму между ног и играю, извлекаю дивную музыку сфер – покойники из могил вылезают, слушают, костями трещат в такт моей жаркой мелодии – ни одна девица мимо не пройдёт – все меня щипают пребольно за щёки и за уши.
Калика перехожий, волхв с посохом проходил, долго слушал мою музыку, а затем сбросил хитон, плясал до посинения лица, до жёлтой пены из очей – удивительный старик, в цветок превратился, не в букет, а в – розу!
Посох волхва на траве лежит – величественно, словно Король, а не палка!
Одежда – панталоны, нагрудная тряпочка, балахон – в кучу свалены – услада старьёвщика, а рядом – роза неблагоухающая, но красивая, с лепестками мудрости.
Маленький я, мне розы не интересны, мне петушка на палочке подавай и имбирный пряник величиной с грудь вашу Вселенскую… АХ! воительница Ксена, вашу умопомрачительную грудь – вторую вы отрезали, чтобы из лука стрелять удобнее — я в видениях пятнадцать лет назад познал, только грудь, а лицо – не видел лица и других частей тела, может быть, приходили они в мои видения, но не отрывал очей целеустремленных, молоком вымытых, от вашей груди – свод небесный она!
Сегодня по груди узнал вас – восхитился и испугался одновременно – так узник любуется антикварным топором палача.
В тот день я посохом волхва себя в лоб ударил, отчего дар предсказания получил редкостный; на позорище себя выставлял в бане без рубахи.
Я домой возвратился, матушка мне блин на тарелку бросила, мёдом полила, улыбается добро, по-матерински, материнский капитал в её доблестной улыбке воеводы.
Батюшка пшеничные усы подкручивает, меня по головке поглаживает, будто котёнка утопленного, ластится, называет меня фонтаном радости в избе.
Мир и лад, если бы не мои видения – будь они трижды проданы чёрту; от чёрта все гадости в доме, где ноги из золота.
«Батюшка, вы в солнечный день, о сыром подвале с пиявками задумайтесь – потому что вода по колено, с узниками – товарищи по камере вам бороду выдерут, вас поставят в воде на четыре точки и обесчестят, как вы обесчестили вдову Изабеллу!
Вдова упрашивала вас, чтобы вы повременили, пока матушка, жена ваша, умрёт от яда вампира, черты лица после смерти матушки исказятся, а Изабелла вас замуж возьмёт – я подслушивал, в щелочку подглядывал за вашим буйством, постыдились бы батюшка, о душе подумали, а не о прелестях умирающей вдовы.
Она через три дня к колодцу пойдёт, на копейщика заглядится и в колодец ухнет, а в колодце в тот миг вода исчезнет и – дорога в ад вдове Изабелле за её мысли, которые превращают беззащитную женщину в дракона!
Я предсказываю вам тюрьму, батюшка, через двадцать лет и один год – радуйтесь, грибы собирайте, срок долгий, три раза ноги сломаете, и пять раз на грабли наступите, одуреете от ударов граблей, соловьём-разбойником запоёте.
Вы, моя матушка, крутобедрая, – блин пузатый, вопящий, живой в рот засовываю, чувствую, что авторитет мой в семье падает чугунной гирей на ногу гадалке, – слюбитесь со старостой нашим деревенским – Фомой, горбатый он, сухой, но между ног наколдовал себе жезл зачарованный – ни одна девушка с горшком настурций мимо не пройдёт!
Староста вас обольстит, скажет, что муж ваш, мой батюшка – подлец, не ценит вас, скотина; и, когда вы восторженно согласитесь – платье вам на голову накинет – от греха, чтобы чёрта не увидели, сам в чёрта превратится и рылом свиным сотворит с вами то, что батюшка с вдовой Изабеллой сделает – грех, а из греха дым и сера на завтрак!»
Предсказал, от своего предсказания в орех превратился, страшно мне, словно в озеро из шоколада упал.
Матушка с батюшкой сцепились, вопят козлами надоенными, волосы рвут, пальцами в очи тыкают – потеха, цирковые борцы лучше не развеселят, глумливые!
Я из избы выбежал, яблоки срываю, свиньям бросаю вместо жемчуга – пусть радуются бедолаги, вместилища демонов.
Предсказывал часто, но от предсказаний — печали, зло, а не радости, словно меня только на одну ногу подковали прозорливостью.
В Королевскую лотерею ни одной цифры не предсказал; результат рыцарского турнира – ни одного угадывания, но о гадостях — голубые небеса краснели от стыда за меня.
Друзья меня камнями побивали, а я мстил дурными предсказаниями – даже, если предсказать мальчику, что ему отрубят голову через сто лет – настроение будет испорчено у отрока, сто лет в корчах проведет, ожидая отрубания головы – так на ложе невеста ждёт с содроганием волосатого чёрта вместо румяного Принца с Белым Конем.
На завалинке в день своего совершеннолетия дудочку строгал – матушка и батюшка меня стороной обходили: кинут издали в меня камень и убегают, озорно ноги задирают – козы, а не люди!
Ко мне девушка Азалия – первая красавица на деревне – толстая, шикарная – во сне её увидишь – не проснёшься – подошла, ластилась сойкой к продавцу жмыха.
Раньше отвергала мои ухаживания, а в тот день обезумела от страсти, будто её в могильной яме разума лишили.
Ногу мне на плечо закинула, пальцами в ушах ищет золото, жадно губы мои засасывает своими мягкими, зовущими половинками – я от ужаса и восторга не понял, что за губы – верхние Райские или нижние адские.
Дрожу от добродушия, вот-вот откровенную дерзость совершу, возлягу с Азалией на сене – к перемене погоды, когда парень с девушкой дитя зачинают.
Но видение на тонких козлиных бородатых ножках пришло – будто Азалию через пятьдесят лет крюком ржавым проткнут и над костром повесят, а в костре – кости утопленников.
Не удержался, рассказал девушке, успокаиваю, уговариваю, обещаю, что ещё пятьдесят лет впереди для утех и драк с вурдалаками, огромный век для крестьянки, например, её матушка и месяца не протянет, погибнет в объятиях покойника.
Азалия испугалась, упала в припадке – я сначала думал, что в припадке любви, но пригляделся – змеи чёрные от досады, призрачные, изо рта красавицы поползли, на меня глядят янтарными очами, упрекают человеческим голосом – замужней купчихе не пожелаю!
Я в горницу забежал, батюшку в бороду целую, рубаху на груди его рву, головой о лоб отца бьюсь в безысходности – так танцовщица рыдает на коленях у Властителя:
«Батюшка, прости меня, что предсказываю тебе смерть от поцелуев вурдалака – не самый худший конец для деревенского конокрада!
В видениях мне пришло, что Азалию сгублю предсказанием, и ты меня в солдаты отдашь, а в солдаты мне нельзя, потому что – плоскостопие, но взятку дашь воеводе, он меня запишет в опричники, в ликвидационную команду – опасно, но и почётно, много денег, как в казне преуспевающего Короля.
Но убьют меня в солдатах, чести лишат — воительница с одной грудью – в частных танцах на столах ей танцевать, но воюет, честь рода защищает – проткнет мне печенку, вдавит очи орлиные, сломает руки рабочие, ногой отобьёт мошонку – жуть!
Не отдавайте меня в солдаты, а то предскажу вам две сковороды с кипящим маслом в аду, ягодицы ваши — пух!» – заплакал, робею, топор глазами выискиваю, чтобы батюшке голову отрубить – обрубить предсказание.
Отец меня перехитрил – свалил на пол, связал неразрыв-травой, бранился, прыгал на моей грудной клетке, хотел рёбра сокрушить, но веса в тщедушном отце меньше, чем в гномике с цветами в манишке.
«Отцы наши умерли, и деды наши умерли, а ты – самодовольный сын лукавого, от ярмарочного кловуна тебя матушка нагуляла – смерти боишься!
Родине служи, а деньги, честь и отвагу мне приноси – плата за мучения, которые предсказал в пьяном виде хулителя нравственности!
В солдатах тебе пипиську с предсказаниями отобьют – я предсказываю, кот в сапогах!» – бредит, но страшно, почернел неполиткорректно.
На телегу свалил рядом с вёдрами с навозом и костями грешников, в город повез, в гвардию короля – больного, слабоумного, но в силе, свет от него зеленый, как от Чума-горы!
Я по дороге извернулся, убежал, батюшке вместо себя связанный призрак графа Антуана оставил; неприятное впечатление от призрака без штанов, будто в баню с лешими угодил.
Но отец – близорукий по глупости (мухоморов обкушался в детстве) подмену не заметил, насвистывает, довольный, что меня на погибель верную везёт.
Я бегом, прыжками — в чёрта сам с собой играл – удаляюсь, да заигрался, бедолага с неавторитетной тварью в портках, в пустыню орков добежал и в могилу ухнул – так девица в кабаке теряет чистоту нравов.
Вылез в удивлении – кто могилу в чистом поле вырыл и не зарыл? колдунья свинка Пеппа?
Задумался и — снова упал в могилу, вылез, огляделся – не в бане с татуированными женщинами, но смотреть положено – кругом могилы, нет им числа, и все пустые, ждут Принцев и принцесс.
Не для крестьян же, кто-то – с мозолистыми руками вепря – старался.
Пустынник – дед бородатый голый, но усы скрывают мошонку – в колбе колдуна ей место, столетней – ко мне подошёл, голову мою между ног зажал, щекочет усами, и вещает; голос у пустынника – нечеловеческий, внутриутробный – будто младенец из живота матери-героини хрипит:
«Нюхательного табака не видел пятьдесят лет, а могилу вижу каждый день – награда мне могилы за Правду!
Истину ищу, ответы на вопросы: Кто я в этом Мире? С какой целью живу? В чем смысл жизни человека?
Книги врут, книги – в костёр!
Не в книге Истина, а в – могиле!
Могила – ловушка, Истина в могилу свалится, сломает ножку белую, а я Истину схвачу, узнаю её ближе, поцелую в уста сахарные, потому что Истина сладкая, как девица; невозможно представить Истину тухлой капустой или гнилой рыбой!
Но сто тысяч могил отрыл, а Истина не попалась, хитрая, лживая Истина с очами-рубинами!
Нагие танцовщицы падали в мои могилы, бранились, глумились, прельщали, совращали, но – железный хлеб танцовщицам на обед за обман, потому что они не Истина!
Принцессы часто падали, Принцы с Конями валились в могилы, будто тюки с ватой!
Проклинают меня, обещают самый большой котёл с кипящим маслом в аду, а я знаю – Истина мне поможет из ада в Рай подняться на крыльях голубого дракона!
Нет! Не перечь мне парень, уши тебе оторву, если ты не Истина! – сказал страшно, нож пластмассовый — для отрезания мошонок у свиней – к моему левому уху поднёс, и – чики-брык – фокус факира Дыныса  – ухо мне оттяпал почти по мошонку! – Воин отбросил прядь пшеничных волос, показал Ксене безухость, стыдливо показал, зарумянился – девица красная в теле солдата! – Я зарыдал, призрачные слезы размазывал по ляжкам пустынника, о своей жизни гадальщика рассказывал, умаслил рассказом дедушку, в медУ гречишном  обвалял!
— Сын ехидны и блудливого мёртвого осла! — пустынник всполошился, прижался к моему личику своими сухими ягодицами – курица на насест садится. – Не отрежу тебе пятки за ложь твою, не Истина ты, но – поцелуй в зад черного вурдалака, он – твоё зеркальное отражение в озере любви!» – Закричал по-лягушачьи, по земле покатился и превратился в чёрного вампира, неприглядного, кривоногого, а вместо рогов – серп и молот.
Я от чудища побежал, не знаю, где найти спасение – среди обнаженных поселянок или в Королевской гвардии.
Оно за мной несется, покусывает в ягодицы, страшно челюстями подгоняет, обещает мне откусить всё непотребное – извращенец, а не Искатель Истины!
В Королевские казармы меня загнал, одежды с меня сдернул и оставил обнаженного среди удивленных расторопных старых воинов с усами на плечах – тараканы!
Воевода из поганой ночной кружки мне в лицо брызнул, словно призрака отгонял серебряной водой!
«Не сержусь на тебя, румянозадый парень, заря тебе ниже поясницы! – подсел ко мне, копьё на плечо положил, ищет руками во мне ответы на свои вопросы – зачем живёт! – Поведай, почему от обнаженной красавицы убегал зайцем косым?
Ты – ворона?»
Я удивился, уверял, что не от красавицы нагой спасался, а от пустынника в облике вурдалака злостного, вонь серная у него из ягодиц!
Одни воины укоряли и бранили меня за ложь, другие – опытные – верили мне, задумались о смысле жизни, кричали в сильнейшем волнении носорогов, били кулаками пудовые в свои перси налитые!
Приняли меня в свой дружный коллектив сластолюбцев, любителей картин с повешенными ведьмами.
Заматерел я в постельных баталиях, но не живу, а умираю медленно в ожидании своей смерти от руки вашей, воительница Ксена, пчелу вам на грудь, порадуется пчелка, возомнит себя полосатой феей!
Что фея, что пчела – одно, летают, жужжат, пользу приносят – мёд и сладострастие!
— Презренное существо с гениталиями козла! – воительница брезгливо отпихнула (АХ! Высший балл за очарование, за грациозность, за поднятую ножку – важно, если ножка девушки при теле!) воина! – Тухлое твоё пророчество – не убью тебя, ищи ветра в попе!
От мужчин – беда и болезни, мор и покойники; половина мертвецов на кладбище мужского пола;  провалиться тебе в ад без моей помощи, осквернитель пустынников, совратитель воевод!
— Вы… Вы сломали моё предсказание, госпожа?
Не убьёте: не проколете печенку свиную, не выдавите мои очи любознательные, не сломаете – руки рабоче-крестьянские? – воин выдохнул с восторгом покорителя драконов, но затем почернел грозовой тучей в ночь перед войной! – Пустился бы в пляс, скинул с себя кольчугу, уподобился бы танцовщице без душевного равновесия.
Но нет в вас силы отменить предсказание, вы – девушка, а девушка – золотая пыль на моих черевичках!
Увидел вас, задумал набежать, сначильничать – всё равно от вашей руки смерть приму, но после насилия она получит смысл, не пустая смерть, а – Возмездие за поруганную девичью честь.
Но слабый в чреслах, неуверенный в мужских силах – все воины страшатся близости с красавицей: встанет или не встанет на защиту рубежа копьё? а, если встанет, то не упадёт ли в бою? – не набросился на вас, не подмял тело белое, не сжимал ягодицы заморские, не всасывал ваши губы гранатовые!
— Пшёл вон, недоразвитый призрак! — воительница Ксена отвернулась – показала свою красоту со всех золотых сторон; Солнышко в небе поперхнулось, загляделось на воительницу, выпустило лишнюю порцию проникающей радиации!
— Вон? Без смерти? Без торжества моего предсказания – победителя конкурса провидцев? – воин озлобился, подбежал по-козлиному, обнял Ксену, прижался, положил потные ладони на огненные ягодицы девушки, словно искал в них золото! – ОГО! Без трусов! Убей меня, не лишай чести молодецкой!
Что люди добрые скажут в трактирах, где танцовщицы превращаются в русалок?
Все мои недобрые предсказания сбывались, и это сбудется, иначе я превращусь в синицу в лапе журавля!
Может быть, цель моей жизни – погибнуть от вашей руки, прелестница с ногами-песнями?
— Уходи, прощаю тебе дерзость – оборотни в могиле над тобой поглумятся! – Ксена с трудом сдерживала фонтан ярости, затыкала в себе недоброе, вспоминала поющих овечек на изумрудном лугу.
— Матушка твоя – блудодейница трактирная, помои кушает, ногу выше головы не поднимет! Проткните мне печенку, госпожа, если вру! – воин задрал кольчугу, скакал перед воительницей, провоцировал на удар – мудрый советник в теле гибкого тростника. – Если руки мне не сломаете, великолепная, то ручками шаловливыми вас потрогаю везде – на радость привидениям — подглядывают за нами, облизываются, предвкушают концерт с обнаженной воительницей!
Смех им, а мне – грех сладостный, сахарный – по устам потечет, молочной речкой на губы переползёт.
Глазки выколите мои соколиные, иначе за вами пойду, буду подсматривать, как вы по ночам в холодные струи реки входите – не река забвения, – персю свою упругую омываете, совершаете туалет, кричите надорванной жилой в птице Фениксе!
А затем очи мои подсмотрят…
— Умри, тень совести! – воительница Ксена мягкой горлицей налетела на солдата; проткнула печенку, сломала руки, выбила глаза-шары хрустальные!
— Умираю, счастлив, скорблю о Мире без меня; сбылось моё предсказание – нужный я человек, привлекательный, не зря людей пугал недостатками и материальной дырой! – воин драматической актрисой упал к ногам Ксены.
— Ветеранов Магрибской битвы бьют! – за честь убитого опричника ринулись в бой инвалиды с сердечными заболеваниями – высохшие цветы!
Но не выстоят мужские честь и достоинство против решительности полуобнаженной красавицы!
Графиня Алиса Антоновна не видела сражение, не слышала предсмертные хрипы воинов, не чувствовала душой улетающие жизни – так пташка не ощущает присутствие дохлого кота.
— Я сильная, моя нравственность непоколебима, а целомудрие – щит, Орден Славы второй степени! – графиня Алиса Антоновна успокоила себя, поднялась, бросила взгляд на трупы воинов, но не оставила трупы в мозгу, не задержала картинку – прошлому – прошлое!
Неумытым — смерть!
Воительница Ксена восстанавливала дыхание, собирала серебряные стрелы, разглядывала оружие воинов, шарила по карманам, срезала мешочки с деньгами, снимала перстни – плата за войну.
Ведьма поднялась, поправила складки на платье, небрежно прошла по каждому мёртвому воину – ритуал наступания живой плоти на мёртвую, и с объяснимой тоской – молодой, красивой незамужней женщины – произнесла, надрывая голосовые связки в душевном крике:
— Не желаю! Не хочу оставаться в неведении!
Наклоните меня, унизьте, но откройте Истину – для чего я живу?
Почему люди умирают, и после смерти не волнуются об одежде, о золоте?
Грубое нетерпение раздирает меня крючками невежества, прошу духов лесных – объясните – почему человек – Хозяин Вселенной?
— Вы воспитаны, ухожены, ведьма – обережете нас от дурного глаза, бросите огненный шар в злобного разнузданного колдуна – похитителя девичьих сердец! – графиня Алисия милостиво наклонила золотую головку – одуванчик. – Не благородная вы, не княгиня Ольга, не графиня, но образование заменит вам низшую ступень интеллигентного общества – репутация создается в голове и опускается медным колоколом между ног.
Ступайте с нами, колдуйте, но – эстетически, с наслаждением, без потаенных мыслей о завоевании Мира!
— Я? С вами? – ведьма приоткрыла ротик в ядовитой ухмылке, но всмотрелась в очи графини Алисы Антоновны, заглянула в глаза воительницы Ксены, остановила взгляд на родинке на щеке фон Карлы, спрятала улыбку за семью печатями Семи Подземных Королей. – Непростая компания девушек – ОХОХО!
Век себя не прощу, если укорю вас – и спасли меня, знаю, что спасут, потому что ведьмы не умирают в сорок лет, когда груди наполнены жизненной энергией!
Дочка неразумная возмужала – сильная ведьма, но силу свою на пустозвонство растрачивает, неуёмная птичка с пальчиками.
Не думала, даже сальные карты не подсказывали, что пойду с вами по затее длинноногой — красавица, прелестница, а рассуждения – зрелой ведьмы, мешок незримого золота тебе в награду!
— С графиней Алисией Антоновной, она – ваза фарфоровая, да фарфор не каждому Королю по зубам —  прошу обращаться на «вы», – фон Карла в волнении сняла пенсне-с, снова надела, искала в движениях успокоение, не могильное, а – Райское, душевное, когда ноги превращаются в сахарную вату. – Графиня Алиса Антоновна – из благородных, облагородит и наш Мир, лучшую его половину – женщин: обучит плезирам, эстетическим танцам, когда девушка под музыку не тело своё выпячивает, а открывает душу и груди.
Затеяла избы для девушек и кружки, где обучит всех уму, способам уклониться от работы; женщины не должны работать, а мужчины обязаны содержать женщин – мы же не животные, когда самки мух ловят!
— На «вы»? Много Алисий в одном теле длинноногом, зачарованном, с лестной репутацией покорительницы музыки! – ведьма сняла с шеи верёвку, зарыдала, била себя верёвкой по ягодицам, наказывала за суеверия. – Дерево взглядом роняю, воду в озере превращаю в камень и обратно, а не разглядела свою Судьбу между длинных ног красавицы из другого Мира.
Рождаемся, умираем, воюем, колдуем, а мимо главного проходим – даже умирают люди без знаний, без осуществления мечты; не желают протянуть руку, потрогать мечту, поклониться ей в длинные ноги и произнести в психическом порыве говорящего горностая:
«Ошиблась я, а вам – спасибо за каменно-угольный бассейн Разума!»
Тумаками наградите меня – огненный шар проглочу!
Я ваша навеки, Алиса Длинные Ноги! – ведьма – к немалому удивлению воительницы и фон Карлы (они переглядывались, цокали жестяными языками, жестами выражали размеренный восторг) – встала на колени перед обнажённой графиней Алисой Антоновной, целовала её тонкие ручки, орошала слезами ноги, просила прощения у сути вещей! – Гордая, в услужении ни к кому не шла; Мираторг мне руку и сердце золотое предлагал, а деньжищ у него — Управление казной Короля Артура не сосчитает, красавец, хоть в углу, вместо лампы вешай.
Весельчак, добряк, остроумен – хомяка рассмешит трусливого, коня остановит и балясничает с ним, целует милую морду, надраивает копыта, а в уши заливает новый анекдот из жизни животных.
Все любили Мираторга, а я ему отказала – не желаю в любимые крепостные жены идти; свободу люблю, когда голая по лесу бегаю, аукаю, ищу сама себя среди деревьев и коленопреклонённых сатиров.
Они мою красоту и стать воспевают, мне лестно, значительно – послала бы себя в посылке на Небо!
Но вам, Алиса Длинные Ноги, услужу с удовольствием; и Ксена – известная в узких Магрибских кругах весталок, и фон Карла – пустая, возвышенная до деспотизма в своей пустой мудрости – поклонились вам, а я – что я, с ужасом разглядываю нехорошие штуки гусар, хохотушка – деревню заговором спалю, коров превращу в журавлей – красиво летят клином коровы; порчу на королевскую рать напущу – озорство по сравнению с вашим масштабом – окультурить всех наших девиц, чтобы не работали, а получали мзду от мужчин!
Задача по плечу только длинноногой красавице с умом грифона!
— Полноте, любезная ведьма, я не в горячке, а вы не доктор Чехов с клистирной трубкой и сборником своих сочинений! – польщенная графиня Алиса Антоновна с трудом сдерживала восторг, щипала себя за левую ягодицу, чтобы не встрепенуться, не побежать с девичьим криком в поля сумасшедшие – ведьма ей прислуживает взаправдашняя, как роса на траве! — Наколдуйте нам ужин достойный и платье для моей Наставницы фон Карлы; голодаем, терзает нас голод лютый, но терпим, потому что — моральная устойчивость в кровь пищу гонит из ниоткуда – так кондитер из сахара и дрожжей получает ликер «Шартрез»!
«Шартрез» – забава для взрослых балерин, девицам не положено алкогольное до свадьбы, разум мутит, мешает сосредоточиться на учебе, отгоняет Принцев, потому что Принцы не одобряют пьющих барышень: от алкоголя кровь унижается – плюньте на алкоголь, ведьма.
Наставница вам модель строгого классного платья подскажет, а я…
А я… Ах! несчастная я, ручки белые негде омыть перед ужином, словно я на каторге в Магадане, где нет книжек.!
Покой и уважение присутствуют в Магадане, а книжки пустили на растопку доменных печей для енотов!
Еноты золото плавят в печах, любознательные животные, манишки знатных вельмож в ручьях стирают! – графиня Алиса Антоновна присела на корточки, зажала ушки медовыми  ладошками, раскачивалась из стороны в сторону, тихонько стонала, словно подзывала свистом пограничника на Белорусской границе.
Фон Карла шептала на ухо ведьме, показывала рукой на Алисию, доказывала, и чем дальше – тем лицо ведьмы умилялось, наполнялось светом беспредельного уважения – кувшин с молодым белым вином.
— Графиня Алисия Длинные Ноги, укротительница демона неграмотности! – ведьма поклонилась графине Алисе Антоновне, шептала в розовое ушко – прелесть, а не ушко, вишневый цвет из Сорочинского сада. – С ужасом разглядываю лица покойников, но вы – живая, вызываете во мне мысли о спелой пшенице!
Девушки, особенно благородные – не испытывают нужду, не посещают дурные комнаты, где усатые гусары тужатся, выкатывают глаза, как мартовский кот, когда испражняется на опилки.
Мы – особые, в комнату уединения заходим лишь носик припудрить, поправить локон, вымыть ручки и отлежаться в ванной с лепестками орхидей, похожих в своём устремлении к Свету, на ожившие рубины.
Нет вокруг нас комнат уединения, но я вам сотворю, чуть проедем – мои владения окажутся ближе, поэтому комната уединения – хоть на час появится, но – любо-дорого посмотреть скоморохам – не видывали подобного чуда.
По дороге я вам расскажу о прискорбном случае; Принцесса Будуар умерла на балу в честь Дня Смерти Короля Генриха Страшливого!
Не от горя и печали умерла, а от… невозможности уединиться – несчастная фея с прерванным полётом! – Поедем, Алиса Длинные Ноги, общение с мертвыми стражниками – через пару часов они восстанут, поднимут мёртвые тела и с добродушным клацаньем зубов пойдут в ближайшее село за девками – не лучшее времяпровождение для приличной девушки со своеобразными понятиями об уединении! – Ведьма за пуховые ягодицы подсадила графиню Алису Антоновну в телегу, поговорила с лошадьми, – монстры радостно ржали, кивали тыквенными головами, а крайний шаловливо лизнул ведьму в правую грудь седьмого размера! – Король Генрих Страшливый одержал множество побед, вошёл в каменную книгу Рекордов Волшебной страны Коз!
Робкий с рождения, он выбрал путь воина – не сам воюет, а приказывает, да и сам иногда – пару дюжин врагов отравит – ловкий, справки о дворянстве подделывал нужным вельможам, эль-койот из Средиземных Лесов с ним не сравнится в хитрости!
В сражениях Короли отвагу выказывают, выпячивают груди, надувают щеки, чтобы потомки вспоминали их подвиги, отражали в балладах, которые распевают вшиворылые гонцы в кабаках.
Не певцы и не гонцы они, я вижу в магическом зеркале, а – черти; черти глумятся над красивым, обязательно переврут слова в песне, на картине красавице усы подрисуют и пенис…
Ох, простите, Алиса Длинные Ноги, упомянула при вас недозволенное, а вам о пенисе знать до свадьбы не положено, вы – не сладострастница с ослиными ушами!
Король Генрих Страшливый, наоборот, страшился открытых столкновений с врагами; действовал тайно, подло, поэтому – крайне эффективно!
«Победить любой ценой, остаться живым на радость вакханкам!
Подлость – не порок, а – цель жизни воина!» – скажет, а рыцари на него плюют, отворачиваются, покидают войско колоннами – не желают служить Королю трусливому, деспоту с железными глазами маньяка!
Опасается сражений – прикажет ночью тайно лазутчикам в лагерь противника проникнуть, перерезать глотки спящим врагам – мама, горюй!
Или зашлёт красавиц танцовщиц – от презрения доходит до возвышенного фарса, – красавицы в фиолетовое крепкое яд гризли подмешают, подносят пирующим воинам – горы трупов и ни одного сражения!
Народ осуждал хамские подлые методы ведения войны Короля Генриха Страшливого – отступал он при малейшей возможности, заманивал врага в болота, а затем глумился, стрелял по головам тонущих из аркебузы!
Осуждали, но служили с великой охотой – деньги получали немалые, с обесчещенных трупов кольца и мешочки с монетами срезали в Полнолуние – разбогатели его воины, растолстели – животы на тележках возили в бой!
Не осталось у Короля Генриха Страшливого врагов, даже крысы половые его любили, холили, кусочки сыра приносили и складывали к ногам-бочкам, страдал водянкой Король.
Умер он ожидаемо, не на поле брани, а в своём Дворце – матушку свою увидел в бигудях и без одежды, оторопел, оробел, принял её за ходячее дерево мшистое!
Схватился за сердце и помер – не выдержало сердце героя вида разнузданной матушки, похожей без одежды не на дерево с мхом, а на сто деревьев с лианами!
На похороны Короля Генриха съехались знатные люди континента – добро поделить и покадриться; не на поселянках же Принцам жениться, а Принцессам – на дубах!
Куртуазничили, бражничали, а Принцесса Будуар – знатная, скромная, со сложными винтиками в голове – блистала, остроумничала, пила ядрёные соки полезных грибов, поэтому снискала любовь и уважение Трёх Принцев Подземелья – каждая девушка мечтает о власти в аду!
К концу праздника по поводу смерти Короля Генриха Страшливого Принцесса Будуар опечалилась, часто превращалась в плакучую березку; задумывалась, уединялась, возвращалась из уединения с зеленым личиком, клацала зубками – белыми, острыми, щучьими.
Принцы и колдуны самодовольно обличали Принцессу Будуар, называли её оборотнем, вурдалаком, зеленолицей инопланетянкой с фанфаронскими грудями!
Ночью животик принцессы Будуар вздулся воздушным шаром – она тут же умерла от стыда — красивая, недосягаемая в своей тайне!
Лишь я – по случаю меня пригласили, чтобы наслала порчу на двух Средиземноморских Казначеев – знала, что Принцессе не удалось уединиться; все комнаты уединения заняты смазливыми пехотинцами – слабодушие превратило их в преступников — корову им в подарок!
Взглянула на вздутый живот Принцессы, замерзла у меня душа, на руках выступил синий пот – ядовитый, чрезвычайно редкий, не к добру.
Звездочет подбежал, мой пот в скляночку собирал – затейник, не спросил моего разрешения, да и спрашивать не у кого: от волнения я невидимой стала, лишь руки с потом выступали из ниоткуда.
Вернулась в облик, звездочёта испугала, но он удержался, губы дрожали, воздух вокруг него сгустился, в желе превратился в чёрное – так покойник на Солнце превращается в студень.
Но крепкий звездочёт – в зрительную трубу не только Звёзды наблюдает, но и нечто страшное, что творится в адских кабинетах!
Предложил мне стать его женой; худосочный, в возрасте, струны вокруг шеи обмотал, обещал, что погубит себя, если я отвечу ему свинцовым отказом в лоб!
Я ответила, что не по деньгам я ему; ведьма избалованная требует обхождения, золота, а не рассказов о кометах с хвостами.
Я сама – комета публичная, с горой за плечами, и клочком изумительных волос на лобке.
Не погиб, запутался в струнах, побежал, упал, а я ему вослед кричу дурное – характер у меня озорной, подтруниваю над Звездочетами – так вороны в поле глумятся над коровами – выклёвывают живым очи чёрные!
Хладнокровный труп Принцессы рассматриваю, вспомнила – кто я и зачем во дворце; скорбела, что из-за невозможности уединиться в порядочной комнате с шумом океана – Принцесса Будуар отбыла в Мир призраков, в гости к Королю Генриху Страшливому!
Часто из Мира призраков ко мне приходит, рассказывает о своих достижениях – гимнастикой уличной увлеклась в аду; при жизни Принцессе недозволены игрища простолюдинов, нельзя опускаться до гимнастов, а после смерти – море радости в аду на сковороде – ногу выше головы поднимай, прыгай через веревочку, изгибайся откровенно, хоть до потери стыдливости – сто рублей цена целомудрию в аду!
Король Генрих Страшливый в аду за Принцессу сватается ежедневно; из котла с кипящей смолой вынырнет, сделает предложение, и снова – бултых на дно, обсуждает с бывшими врагами свои победы, словно только вчера родился из камня. – Ведьма запрыгнула в телегу, страстно поцеловала графиню Алису Антоновну в губы – долго, с неистовым всасыванием губ и притяжением языков, словно прощалась с толпой генералов. – Дружеский поцелуй! Спрыгнула с серебряным смехом Костромских колокольчиков. – Поцелуем передаю вам, Алиса Длинные Ноги, своё почтение и уверение в наилучшем; словами – долго, нудно, и теряется живость в словах, а через поцелуй подружки за минуту передадут друг дружке больше информации, чем за три дня чтения книг по истории Средиземья!
Вам, Алиса Длинные Ноги, лучший будуар на час сотворю — успеете носик припудрить, замечательный у вас носик, благородный, этим носиком бы Государством рулить! – Ведьма опахалом из перьев радужной птицы (или дракона) остановила лошадей-монстров, узников совести! – Приехали, привал с пенями и прыжками через плотоядный костёр!
Кто сгорит – тот жертва!
АХА-ХА-ХА-ХА!
— Матушка моя, Кассандера, в пятнадцать лет ты меня родила, тебе – тридцать два, а мне сейчас – семнадцать, расцвела я, груди по твоему пути увеличиваются, загораживают мне ягодки – наклоняюсь к земле, земляничку ищу, а вижу свои груди – укор им и смех; говорить научатся, когда до ваших размеров подрастут – стыдобища! – из кустов вышла ослепительной красоты девушка – копия ведьмы, но чуть уже в талии, более хрупкая и груди на размер меньше – шестого, выставочного, как с картины сладострастного художника.
Девушка толкала перед собой белый гроб на колесиках, крышка откинула, словно мертвец восставал против несправедливости, а в гробу – струны серебряные – жилы искусства! – Тебя за колдовство вешать повели, я в горести по лесу бегала, с кукушками беседовала, леший мне подсказывал, удивлялся – пальцами щелкну – и враги твои распылятся, но увидела птичку гонорейку – славненькая, желтенькая, золотые перышки, а песня её рахат-лукум.
Заслушалась, поддалась искушению, и о тебе, плененной забыла, словно мне в мозги накапали масла подсолнечника!
Воодушевилась, задумала создать музыкальный инструмент на колёсиках – белый, со струнами, а струны тронешь – польётся дивная музыка гонорейки!
Придумывала, колдовала, а в это время купцы ко мне подкрались с дарами заморскими, прельщали ягодами, уговаривали с ними поехать на ярмарку в Магриб, сулили почет и уважение от Короля Парфенона, если станцую перед ним в наряде лесной нимфы!
В Магрибе отродясь подобной красоты не видели; ведьм красавиц истребили, оставили женщин – потомков огров, орков, гномов – бородатые, короткостриженые, уродливые; даже призраки этих женщин опасаются, а вурдалаки бегут в дальние леса, пыль из-под копыт привидений летит!
«Как же в наряде нимфы, если нимфы бесстыдно обнаженные с ветки на ветку перелатают, природное своё показывают бесплатно, словно подали прошение на звание прачек?» – у купцов спрашиваю, очи распахнула до горизонта, задумчивая я, не тощая – соразмерная березка!
Купцы краснеют, потеют, друг дружку пальцами-колбасками тычут, хихикают мелко, а в их смехе я уловила адский умопомрачительный хохот наглый!
Я отказала купцам, превратила их в струны – пусть послужат мне, поют после смерти – затейники с очами карасей!
Наладила музыкальный инструмент, провела пальчиками – тонкие, не для пилы мои пальчики – по струнам, души умерших купцов всколыхнула, а музыки нет, украли музыку лукавые! – дочка ведьмы присела на пенёк, вскочила, будто под ней уж крутился. – Почувствовала жжение в грудях, эхом отозвалось в других частях тела, увидела вас в волшебном зеркале, а сила от вас – огромная, плюс матушка моя – восторженная, давно её не видела в силе, с тех пор, как любознательная в тайную канцелярию сходила и принесла три чернильницы из черепов предков.
Белый музыкальный инструмент к вам везу по оврагам и перелескам – едва успела, выкатила из кустов, жду, вдруг, сила ваша совместная оживит струны, извлечет из неё музыку небесных сфер! – дочка ведьмы с надеждой надзирательницы в бане балерин посмотрела на графиню Алису Антоновну, на её спутников, и снова – на графиню Алису Антоновну, приклеила взгляд к её длинным умопомрачительно красивым лебединым ногам. – Вы, длинноногая красавица – главная в нашем Мире, от вас сияние музыкальное идёт с ритмичными словами – душа воспламеняется от вашего внутреннего Мира, богатого – казна Короля Луидора по сравнению с духовным вашим Миром – детская погремушка на столе судебного заседателя.
Если вы не настроите мой музыкальный инструмент, то Мир мой провалится в ад, накину черное покрывало  на голову, груди прикрою шкурой вурдалака, превращусь в фонтан слёз!
В чем смысл жизни человека?
Кто мы в наших мечтах?
Клоуны блудодеи с пестрыми лицами грешников убийц?
Танцовщицы с дивными фруктами между ног?
— Не настройщик роялей я, но не кручинься, дочь ведьмы с потомственными грудями! – графиня Алиса Антоновна подбежала к девушке, обняла её за хрупкие плечики, словно всю жизнь стремилась к дружбе с поэтессой. – Ты рояль белый изобрела, ему педалей не хватает; педальки – играешь и нажимаешь, будто по весеннему лесу с книжкой Овидия бродишь в поисках вдохновения.
Конструкцию рояля мне нет надобности изучать, я – девица, а девице все должны, настройщик рояля пусть в ножки кланяется – за честь сочтет настроить рояль и педальки женоподобные приделать.
Ты придумай педальки – маленькие, блестящие, лучше – серебряные, чтобы микроб злостный в ножку с дурными фанфаронскими намерениями не проник.
Микробу дай только волю – он в мужика лапотника превратится!
Не придумаешь педальки – не беда, обязательно в лес заглянет настройщик роялей – его обязанность в лесу рояли искать и настраивать для благовоспитанных девиц, сравнимых в честолюбии с павлинами!
К струнам клавиши пусть приклеит – пальчиками по клавишам, и гонорейки-канарейки позавидуют дивной музыке твоего уникального рояля из кости мамонта!
— Рояль… ящик — из костей греховодников лесовиков! – дочка ведьмы воодушевилась, положила головку на плечико графини Алисы Антоновны, шептала, внезапно засмеялась конфузливо, будто у матушки взяла тайком подвенечное платье и прожгла в нём дыру.
— Арфу, всенепременно арфу – она проще рояля, а пользы – благовоспитанные Принцы очи прикрывают, когда девица морально устойчива к струнам арфы пальчики приложит, будто на шёрстку цыплёночка, и запоёт умопомрачительном голосочком-звоночком!
ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ! – графиня Алиса Антоновна от удовольствия мурлыкала, вспоминала счастливые часы в музыкальном классе!
— Алиса Длинные Ноги! не выкажу, что поражена вашими взрослыми рассуждениями – они слышны в ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ! но шатёр на час уединения сотворен! – ведьма Кассандера подумала и не поленилась поклониться графине Алисе Антоновне – признавала её важную роль, главную в походе неизвестно куда, неизвестно зачем, но за неизведанным кроется Истина! – Через час шатёр исчезнет, поторопитесь – не преступление, если девушка уединяется на час и наказывает лжецов ожиданием, долгим, как горная змея.
Затворница Мельена в уединении провела семь тысяч лет и нисколько не изменилась, лишь лицо её мхом заросло: мох – застывшее живое время. – Ведьма отвернулась от графини Алисы Антоновны, показывала, что – хотя и уважает барышню, но занята более важным делом, чем разговоры и поклоны – приготовлением ужина для однополого коллектива независимых ликвидаторш неграмотности.
— Умилительно! Восхитительно! СЮ-СЮ-СЮ! – графиня Алиса Антоновна прыгала, путалась в длинных ногах, хлопала в удивительные веера ладошек, отгоняла вечерних мошек длинными – до конца Света – ресницами. Затем сдержала смех (прикрыла ротик листиком шалфея). – От хохота упала бы в росы вечерние, кричала бы золотой птицей Счастья в восторге, но приличной девице с голубиной нравственностью положена сдержанность, а не порывы чувств; излишнее проявление эмоций превращает арфистку в канатоходку.
Золотой шатёр соразмерный; я познакомлюсь с содержимым, надеюсь, что – матушка, батюшка удивятся на Небесах – живые они, но с небес на меня в этом Мире взирают – чувствую! – графиня Алиса Антоновна скрылась в шатре, через некоторое время послышался шум воды в разных местах – водопады ожили с тайнами формы и цвета – так оживает мумия в музее естествознания города Саратов. – Ксена, душечка, намыль мне спинку; я – личность, но даже благовоспитанная девушка-основа морали нуждается в массажистках. – Графиня Алиса Антоновна высунула из шатра Солнышко личика. – У тебя руки сильные – три моих горничных массажистки не сравнятся с твоей ласковой женской силой; мужики дворовые отвратительно массируют девичье тело – хлюпают волосатыми носами, пыхтят, иногда оставляют синяки, а синяк на теле скромной девицы – пятно позора!
— Намылю, сделаю массаж – амазонка — хоть  золотое руно с барана голыми руками сдерет, хоть шкуру подружки намнёт до сияния в очах! – воительница поднялась на дрожащих ногах, судорожно улыбнулась Кассандере и фон Карле (Наставница и ведьма ободряюще – с пониманием сотен матерей в очах, покачали головами – Земную мудрость выплеснули во взглядах). – Три дня назад – когда пропели третьи петухи – я возвращалась из Зачарованного леса – влажная, со смутными ощущениями в груди, будто я превратилась в дерево.
Мы, мечтательные девушки, даже в лесу не чувствуем неполноценность, а сердце выпрыгивает мячиком из золотой грудной клетки.
Под ёлкой, в обнимку с лешим, лежала моя подруга детства – Фильма – сильная, быстрая, но удивительно – огромная сила и нечеловеческая быстрота – лань обгонит, чёрта оседлает в воздухе — сочетались с непонятной душевной теплотой, нечеловеческой, будто Фильма вобрала в себя удаль тридцати трёх черногрязевских богатырей! – Ксена подбадривала себя словами, вошла в шатёр, продолжала рассказ – то ли для поддержания духа, то ли заботилась о хрустальном спокойствии графини Алисы Антоновны.
Приняла из влажных, намыленных ладошек Алисы мочалку – переходящее девичье знамя (Призраки подглядывающих фей вздохнули в восторге – нет конца и начала золотой мочалке, покрытой мягкой серебряной пудрой!), намыливала, растирала спину и плечи соратнице по ликвидации безграмотности! – Но кто-то невидимый одолел Фильму – даже леший с лесными ядами не помог, сморился бедолага, просил, чтобы я похоронила его в одном болоте с Фильмой – как коня и жену вождя.
«Когда послышится стон, а в очах возникнет образ мужчины на Белом Коне – не верь, подруга, не бросайся с палашом в руке и с восторженной пулей в  мыслях – обманут, обольстят, обмишурят девушку! – Подруга детства неожиданно, в последнем рывке схватила меня за грудь, сжала клещами гигантского паука – приятно, но высасывает из меня личность – так пиявка из дровосека добывает фиолетовое крепкое. – Не Принц на Белом Коне явится, а – чёрт на чёрном козле!
Я прельстилась, и ясный день превратился для меня в дорогу в ад!
Похожее на любовь мелькает перед глазами, но прячется за робкими созвездиями Гончих Драконов!
Сделай мне в последнюю минуту массаж, Ксена, почувствую твою живую силу, а затем, через пару дней возвращусь из Мира мёртвых, призраком проскользну на твоё ложе, отблагодарю потусторонними подарками с лёгким ненавязчивым ароматом серы!»
Задрожала, тянет ко мне окровавленные губы – в припадке, наверно, представляет меня мишенью для стрел!
Я со слезами отчаяния целовала подружку, массировала её хрупкое (Откуда сила возникает, где зарождается и в какой орган уходит на тонких нервных ножках танцовщицы?); с напряженным вниманием покорительницы колдовской пустоши вглядывалась в стеклянные очи, наблюдала, как подружка умерла, тело её растворялось мыльным корнем в воде, истончалось и затем взорвалось праздничным салютом – лешего убило! – Ксена замолкла, натолкнулась взглядом на начало ног графини Алисы Антоновны, словно попала в капкан на орка.
— Ксена, подружка моя дивная, нет дорогого подвига без соединения насмешливого взгляда с проницательностью, а получается, что мы замираем на важном, чтобы потом вспомнить за рисовой кашей, терзать себя упреками – могла сделать, но замерла, постыдилась, оробела синицей в небе и упала замороженная на снегиря! – графиня Алиса Антоновна наклонилась, раздвинула сосны ног! – Ты переживаешь, бранишь себя, что не узнала от умирающей подружки детства тайну — перед смертью человека озаряет, он падает в костёр, прозревает, но иногда язычок не слушается — шаловливый озорник во рту!
АХА-ХА-ХА-ХА!
Ксена, пожалуйста, душечка, промассируй мои земляничные ягодицы – застыли в телеге, пусть и карета она, но – телега, не проверю её родословную, удовлетворяюсь малым, чтобы потом возвыситься; в покорности и скромности возвышение морально устойчивой девушки!
ОГОГО! Со знанием массируешь, Ксена, а теперь – грудку и животик – ты лучше моих горничных, знала бы – отправила их продавать книги, а не ублажать моё зеркальное тело!
Из зеркал в крестьянских избах чёрт выскакивает, а из тела благородной девушки – когда она спотыкается — песни вылетают птицами!
АХАХА! Потешно намылила мне грудки — молчаливые важные свидетели моей душевной целомудренности!
Теперь, разденься, хотя ты почти нагая, намыль своё тело и кожей закончи массаж – мыльным телом массируй моё – нежно, успокаивающе, чтобы Звёзды заснули.
После умиротворяющего массажа приличная девушка сочиняет оду Царице – благое дело, не балет тюремных надзирателей с тараканьим усами.
Я, однажды, ненароком, подсматривала за тюремным надзирателем на Сенатской площади – он орехи покупал, щелкал зубами – страшила с кладбища, а не человек, усами сто чертей испугает!
ООООХ! Спасибо, Ксена – ты – подружка совести!
ААААХ! Истома разливается, призывает к сочинительству – рифму моему дому! – графиня Алиса Антоновна потянулась, поцеловала воительницу в щечку, прыгнула в бассейн (Золотая ванна пять на пять метров, с пузырящимся тёплым фиолетовым крепким и лепестками белых роз!).
Спасибо за душевный массаж персиковым телом – тихий, не массаж, а – летняя ночь!
— К вашим услугам, графиня Алиса Антоновна! – воительница не обтиралась полотенцем, натягивала сапоги, не попадала ногой, бранила себя, не смотрела в сторону распаренной окрыленной графини Алисы Антоновны. – Мы – амазонки – мужчин не жалуем, и часто – массаж… да… помогаем друг дружке, снимаем тяготы с плеч и ягодиц, убиваем невзгоды.
Но вы… вы, графиня Алиса Антоновна – золотая амфора с печатью Короля Володимира Красные Щёчки! – Ксена подхватила юбочку, обруч, ленты грудные, выскочила, поскользнулась на замершем в удивлении белом гномике, упала на четвереньки и — красивая в сильной молодости, упругая, каучуковая – подкатилась на четырёх точках к столу – шикарное блюдо с молниями в очах.
— И? – ведьма Кассандера спросила, в одну букву вложила своё и фон Карлы любопытство – так в атомную бомбу колдун вкладывает записку будущему поколению.
— По-летнему, непринужденно попросила массировать… всё… затем – релаксирующий массаж мыльным телом… Магрибские купцы в трубочку согнутся от моего массажа.
— И? – ведьма раскинула скатерть-самобранку, на сто голодных орков хватило бы провизии.
— Чистая Алиса Длинные Ноги, непорочная, скромница, целомудренная, морально устойчивая – душой мягче ромашки!
Нет в ней Неправды, искренняя, без задней мысли о побеге из тюрьмы крылатых оборотней!
Я часто трубку Мира курю, индианскую, с золотом скифов, но подобного не видала, не липнет душевная и физическая грязь к Алисе Длинные Ноги – Солнце она или айсберг – загубила меня, подчинила – теперь я за неё жизнь отдам, за идею ликвидации неграмотности моих соотечественниц, до ада пройду, котёл с кипящим маслом на голову чёрта надену – не брошусь из одного увлечения к другому.
— Намокла ты, пропиталась росой, как платье пышной Принцессы! – фон Карла протянула воительнице Ксене полотенце с монограммой дома Короля Василиска. – Промокни роскошь тела, прикройся,  а то очи – пламенеют, вылезают – красиво вылезают, гармонично, а единственная грудь разбухла – в бочку не поместится, напиталась грудь знаниями!
— Мда! Не из шатра влажность, а – из моей души! – воительница оделась – дрожащие руки не лучшие помощницы! Размяла в ладошке ком сырой матери-земли, задумчиво размазала по белому — сотворенному ведьмой – креслу. – Подлое, гнусное совершаю, но – возвеличит Алису Длинные Ноги мой опыт, знаю, что произойдет, но не вижу – как, словно мне на очи повесили золотой замочек – премиленький, хорошенький, с выгравированной мордочкой котёночка!
Не липнет к графине Алисе Антоновне дурное – душу не грязнит, а тело – благоухающее у неё тело, лесное!
— Неловкое ты задумала, Ксена, но испытание – наши вериги; светлая струя юности и нравственности не замутнеет от поэтической барышни! – Фон Карла подмигнула воительнице (Судьи в Магрибе одобрили движения век Наставницы!) и обратилась к Кассандере, словно распоряжалась в Королевской столовой: – Милочка, ты приготовила в изобилии – гуси, кабаны, зажаренные целиком олени – для нас – благо, но подумай и о душечке Алисе Длинные Ноги!
Наколдуй малюсенькие плошечки, стаканчики, микроскопические – зю-зю, как говорит Алисия – порции непонятного – паштетики, пирожное с ноготок на мизинчике – на благо, я уверена, что оленя барышня не заметит, мимо кабана взгляд романтический пронесёт, а на виноградинке, фаршированной мозгом Розовой птицы, остановится, словно в скалу врезалась на драконе.
— Премиленько! Душисто, растираю себя полотенчиком, Солнышко благодарю, и тебе, драгоценная ведьма Кассандера – огромный почёт и уважение за шатёр уединения – душевный, скромный, без амстердамских балеронов – тело отдыхает, и Ксена способствовала – умилительная воительница, руки её – бабочки, порхали, массажировали – на Новодевичьем кладбище поставлю памятник массирующим рукам воительницы Ксены! – графиня Алиса Антоновна выбежала из шатра, присела (Не раздумывала, не уподоблялась снежной куропатке — увидела роскошный трон – и на него опустила розовые, свежевымытые интеллектуальные ягодицы, без оглядки, без перемены в нежном взгляде жемчужных очей!)
Грудастые единомышленницы затаили дыхание (у фон Карлы челюсть отвисла на зависть покойникам, ведьма в волнении переломила золотой половник, воительница задом-наперёд натянула мотыльковую юбочку (Призраки в смущении за неловкость воительницы цокали невидимыми языками!), только дочка ведьмы хохотала в прелести – заснеженная птичка Счастья!).
 — Ой! Виноградинка с дивным паштетом – восторг, не наказываю себя за эмоции, а язычок шаловливый – за непотребные слова в комнате уединения – «грудки, ягодицы» произнесла – побранила; озорной язычок, морально разгорелся! – графиня Алиса Антоновна приподнялась, потянулась — мимо жареного быка, над томленным в молоке аиста кабаном – к виноградинке, росток бамбука тянется к теплу.
Земля с кресла прилипла к полушариям – Звёздное небо – ягодиц графини Алисы Антоновны, но тут же, словно её заколдовали в Серпуховском ядерном реакторе, земля засветилась, превратилась в золотую пыль и сгинула нежным облачком, за ней улетела и земля с трона – подарок добродетельной девушке!
Не осталась грязь на морально устойчивой графине, нравоучения – лучшая щетка!
— Я в шатре уединений догадалась – Судьба преподносит чистым душам желаемое – так уточка вылавливает карасика из пруда, иначе загнулась бы от голода! – графиня Алиса Антоновна улыбнулась дочке ведьмы, вечерней зарей сошла с трона, присела рядом с ней на шкуру бронтозавра! – Не знаю, как твоё имя, но для Попечительницы изб-читален нужно другое, уверена – Арнольд – грубо, Арнольдина – длинно, заманчиво, веет от имени зефиром; а – Александра – да, в самый раз, и морально устойчивое, Принц отпрянет, прикроет лицо веером, а затем осознает, что краше этого имени нет в Природе!
— Ты угадала, подруженька, не Рояль, не Дафна и не Регина, а – Александра моё имя, матушка постаралась, не прививала любовь к музыке, но заставила – кнутом воинским по глазам била — имя полюбить! – дочка ведьмы в шалости ущипнула – легко, по-подружечьи, графиню Алису Антоновну за левый локоток, будто мятная мышка ущипнула каменный сыр! — Попечительница изб по ликвидации женской безграмотности – моя мечта, не думала, а теперь осознала, что в компании призраков, в уединении лесов, когда подглядывала за бодающимися сатирами – они за мной подсматривали, я – за ними, и мечтала обучать и властвовать с чёрными крыльями знаний за спиной.
Соберу всех женщин и девиц в округе, даже русалок и утопленниц в избу-читальню пригоню – силы у меня и власти колдовской достаточно, чтобы держать в избе до трёх тысяч учениц – изба огромная, растягивается в пространствах, даже публичное бесчестие переживёт.
Поставлю перед девицами вопрос: С какой целью живут?
— Да-да! Первая изба-читальня, кружок ликвидации романтической неграмотности – актрисы прибегут, поклонятся, в услужение попросятся! – графиня Алиса Антоновна в восторге поцеловала дочку ведьмы, вскочила, проглотила вишенку (с начинкой из мозга карликового гномика – деликатес!). – Детей учениц – в солдаты, пусть служат, постигают ремесло, учатся зарабатывать – на то мужчины и созданы, чтобы нас содержать, иначе пусть ад – ОХ! нельзя мне дурное слово произносить, честь оно мою пятнает блудливыми ручищами! – крестьянку, о крестьянке на пашне не забудь, заблудилась она в потёмках безнравственности, до свадьбы честь потеряла – не пойму как и что это означает, но – дурно до свадьбы рожать, сходно с бледностью на экзамене по каллиграфии.
Пусть иностранные языки учит, а ребенок её – миленький младенчик – в лес убежит, в Маугли превратится, золото найдёт и на благо избы-читальни принесет – Ошибка Природы младенец без отца!
— По ночам в бреду не мечтала о подобном Счастье, растекается оно молоком жирной кобылицы по душе! – Александра схватила графиню Алису Антоновну за руки, дрожала, смеялась в восторге, не сдерживала слёз отчаянной радости победительницы зла! – С чего начать образовывать подружек по половому признаку? – Дочка ведьмы закрыла очи, приоткрыла ротик – невинно, соловушка на нижней губке песенку азарта споёт.
— Обучение! Хм! – графиня Алиса Антоновна в задумчивости надкусила пирожное, пососала вишенку – важно, чтобы у вишенки хвостик сверкал звездочками сахара! – Пусть иностранные языки заморские изучают – раз!
Танцы, поклоны, походка по линии, очень важно, чтобы девушка ходила с целомудрием, не расставляла, ноги, а – ЦОК-ЦОК! каблучки, морально устойчиво, навевает грёзы о нравоучительных беседах в Зимнем Дворце!
Музицирование спокойное, танцы без подпрыгиваний простонародных, целомудренные, а — стихи – дрожь по телу щеночка!
Важно, чтобы – одежда, поведение, эстетические науки – впечатляли до рези в очах и в душЕ, вызвали недоумение в низших слоях общества; чем сильнее удивляется мужичьё манерам и одежде барышни, тем лучше для морально устойчивой девушки, она – на другом конце жизни от лихоимцев!
И главное – чтобы девушка не работала, а мужчины – за её доблести, за чистоту и скромность – приносили богатые подарки, баловали, купали — словно статую из Небесного Света — в озере почитания!
— Почитание, решимость – хорошо, если топор не разваливает тело на две части! – бородатый классический гном – кожаный фартук, штаны из кожи дракона, шевелюра медная, топор на перевязи, как младенец в люльке – остановился у стола, ежился, переминался с толстой ноги на ногу; сверкал агатами мышиных глаз. – По ночам мечтала танцевать на столе среди бутылок с фиолетовым крепким, стыдилась снов, где обжираюсь и танцую, потому что еда важнее танца, в еде для девушки спрятан смысл – ни кровинушки не вытечет из глаза без смысла!
Свинья у вас на столе – не знала свинья, для чего живёт, и я не знаю, Правду ищу, зигзагами хожу, а уподобляюсь свинье в дремучести своей!
Батюшку моего в штольне засыпало осколками изумрудов, стонет, проклинает меня, и хохочет – с переломанными костями, туалет говорящий вместо отца!
Нет родителя, и не нужен, если не мечтал, не стремился к шоколаду, а довольствовался желе из фиолетового крепкого!
Мухомор в маске гнома!
— Прошу к скатерти-самобранке, чудовище человекоподобное карликовое! – ведьма Кассандера спокойно сотворила под гномом стул из гранита – могильная плита под гномом. – Ты не вампир и не мужчина, а – гнОма, вижу сквозь волосы и одежды, снежный вепрь прямоходячий заплутает в твоих зарослях!
Алиса Длинные Ноги – полезная людям пташечка – предсказала, что появится гном; всё по её словам вышло, даже – гном женщина, что редкость в наших краях, облупленных, переполненных зомби!
— АХАХА! Живая гномья женщина – чудненько, в исступлении не кричу – образование не позволяет, но – должное произошло; полный комплект Института, атмосфера праздника! – графиня Алиса Антоновна потрогала сахарной палочкой указательного пальчика левой руки бороду гнома! – Бизон, в зоопарке видела бизона и гориллу, шерсть бизона на гноме – шкура от бед и потрясений!
Но где доказательство, что ты – естественная женщина с переменчивым характером и вспышками целомудрия?
Разденься, не убежим, не завопим, не подожжем тебя на медленном огне с дровами из саркофага.
— Ради еды согласна мыть полы в опочивальне вурдалака! – гном женщина скинула одежды — быстро, лихо, по-боевому (Заслужила одобрительную улыбку воительницы – словно три Солнышка румяных плясали на лице Ксены!). — Сиськи, п…а, ляжки женские – не растеряла по дороге, не продала коробейникам! – Гнома раздвигала шерсть на ляжках, на груди, показывала себя – так девушка модельер кичится нагим телом голой мексиканской собачки!
— Прекрасный образец уродливый карлицы, арфа кладбищенская; на похоронах красиво играют на арфах – душа усопшая поднимается по ступенькам нот! – графиня Алиса Антоновна засмеялась, пододвинула к гноме блюдо с жареным монстром (помесь оборотня с оленем). – Ноги тебе удлиним, грудь – ОХ! неприлично… — всё остальное доведем до совершенства, чтобы поднимало в душе Принца волну романтизма, очи наполняло ртутью печали!
На твоём примере сотворим – из уродливого безобразного – картинку без угрызений совести! – графиня Алиса Антоновна обернулась к Александре, стрелой груди нечаянно задела левую бровь дочки ведьмы: — Гнома – книжка в нашей благочестивой библиотеке!
Она напомнила мне случай с Принцем, он такой… — графиня Алиса Антоновна наклонилась к ушку Александры, шептала, хихикала, словно они вдвоём на необитаемом острове с фламинго.
Дочка ведьма слушала с жадным восторгом голубки, подхихикивала, краснела, теребила край сарафана (драконы по Звездному небу), добавила с придыханием – так ручей стучит об алмаз:
— У меня подобное произошло в чаще мертвецов, не чаяла, а Принц… Я такая… АХАХА! Он такой… — в ответ шептала в ушко графини Алисы Антоновны, хихикала, переливалась, наполняла золотом Счастья живую ночь.
Девушки хохотали, на время забыли о смирении – так монах загляделся на девицу у колодца и наступил на спящую собаку, щебетали под хруст перемалываемых костей – то ли гнома, то ли вурдалаки невидимые.
Через пару часов ведьма Кассандера подошла к графине Алисе Антоновне, а барышня расшалилась, пунцовела недозволенно, будто выпила бочку фиолетового крепкого с перцем.
— Алиса Длинные Ноги! Я бы наколдовала опочивальню с перинами, пухом, подушечками с кисточками – загляденье, вершина подвига матери колдуньи!
Но через час исчезнет в тумане; не заплАчу, не посыплю голову пеплом сожженных деревень — новое наколдую, но уже – без шика, словно мне ампутировали кончики пальцев на ногах.
Платье вам Принцессовское наколдую, фон Карле сделала – через час подновлю; платье – не опочивальня с говорящими цветами…
— Полноте, друг мой, ведьма Кассандера! – графиня Алиса Антоновна вскочила, в порыве поэтической молодости обняла подругу, прижалась наливными яблочными грудками в полусферам Звёздного неба ведьмы. – Фон Карле черное наколдованное платье – к лицу и по чину, повышает аналитическое мышление, навевает мысли о главном – о поэзии с крылатым конём!
Но мне платье на час – смешно, ложь, и нет в этой лжи капли таёжного мёда для сладости!
Если я обману себя, облачусь в тогу обмана, то – чёрт с горькой усмешкой меня схватит за роскошь волос и утащит в ад, где никогда не подметают полы!
Моя подружка княгиня Муравьева Алевтина Александровна ночью, после трёх часов романтического чтения, обманула родителей – выскользнула из дворца, побежала в народ, искала Правду в романтике подзаборной жизни.
Вернулась под утро – умалишенная, с ведром для нечистот на голове, а под глазом бушующей княгини Алевтины Александровны чёрной Луной сияло пятно бесчестия – лошадь лягнула под глаз!
Я облачена в невидимое платье нравственности, иного мне – пока не найду достойный наряд с золотом, бриллиантами, рюшечками, кружавчиками, бархатом, атласом – не надобно, чтобы не напряглось тщеславие!
Отужинали, а теперь — в ближайший Королевский дворец на ночлег, иначе обильные росы смоют веселость с моего личика – не хвастаюсь, не пристало девушке показывать виртуозность, изгибаться по-тигриному.
Александру, дочь твою – оставляю на время Наместницей, учредительницей изб-читален и кружков по ликвидации женской неграмотности – золотой олень ей в помощь!
Иван, трогай! – графиня Алиса Антоновна взмахнула рукой (грудки колыхнулись пожарными баками), крикнула в тьму, испугала криком спутниц, они уверились, что Алиса кричит от душевной боли ниже пояса. — АХАХА-ХАХА-ХА!
Я пошутила, затейница, нескромно, но шутка прогнала трусость перед Будущим, приблизила Золотой Век!

Через два часа воительница Ксена, после некоторого замешательства, постучала в Крепостные ворота – Дворец Короля Якова!
— Будьте вы прокляты, ночные путники, если вы не танцовщицы и не продавцы фиолетового крепкого! – на капитанский мостик вышел страж – толстый, солидный – гусь в яблоках. – Не помню жалоб на своё поведение, всех жалобщиков отправил в кастрюлю, а вас – запомню!
Сияете в ночи, подоспели вовремя – праздник – День Именин нашего прославленного Короля – Красавца из Красавцев, Лучшего воина, мудрейшего Правителя, Достойного Мужа – в разгаре, взорвали склад с фиолетовым крепким, салютом трёх чертей прогнали, имя им – легион!
Из-за голой длинноногой пропущу вас – потешите Короля Якова, и мне достанется на золотые орехи, белкой себя по утрам ощущаю, зубы трогаю, хвостом мух отгоняю, а затем – с надлежащим почтением к животным – хвост отрубаю – больно, но нельзя с хвостом на посту, я не змея!
Решетка с ядовитыми копьями поднялась, телега с графиней Алисой Антоновной въехала в шум, гам, разноголосие, блеянье, хохот, стоны, звуки ударов по лицу и по ягодицам, словно графиня Алиса Антоновна и её спутницы попали на репетицию пяти театров.
— О чём говорил опричник на воротах, неуклюжий, неопрятный, а гордится собой — поедатель князей? – графиня Алиса Антоновна сморщила искусствоведческий носик, грациозно сошла с телеги (гнома не погнушалась, подставила спину-ступеньку).
— Пустое он вещал, голова без перца! – фон Карла заботливо прикрывала телом наготу графини Алисы Антоновны, но ведром не вычерпать море. – Король Яков празднует свой день рождения – любитель шумных вечеринок, отец народа – витязь в ежовых панталонах.
Нравственных сил Король не отнимет, а беда от королей – не отмоешься, даже, если покорно проползешь перед ним с овцой на голове – позабавит короля овца, а нам – страх!
— Кто упомянул моё имя без должного почтения, без радостных воплей ободранных обезьян? – из толпы, в сопровождении утонченных юношей и длинногрудых девушек важно выплыл человек-пароход – пузатый, с большим красным мясистым носом сливой. – Комедианты – ад вам награда!
ОХ! Длинноногая – длинные ноги и волосы – твой самый разумный поступок в жизни, девица! – Король ущипнул графиню Алису Антоновну за правую ягодицу, засмеялся, показывал слугам и трудовому народу необъятную глотку человека-крокодила.
 — Прочь, мерзавец!
Имя тебе – гангрена, а подвиг твой — сладострастие! – графиня Алиса Антоновна вспыхнула пионерским костром, тонкой ладошкой ударила Короля по небритой жирной щеке – блин на лице.
Не сильно ударила, но – звучно, в тишине прозвучало грохотом опрокинувшейся телеги. — Вынудил меня, морально устойчивую, политкорректную скромницу говорить дурное, и, надеюсь, что мои слова бомбой лягут на твою могилу, лиходей с носом-красным морем.
Не Король ты, а – чёрт в обличии Короля!
Внушаешь подданным, что Красавец, что воин, что мудрый, а от алкоголизма у тебя брюхо выпирает, как у надутой козы.!
На ярмарке цыгане коз надувают через соломинку – на уроке естествознания граф Шувалов Иван Матвеевич рассказывал, бубнит, а мы внимаем, не перечим пожилому учителя, потому что из него золотой песок сыплется.
Не осуждаю учителя, а тебя – самолюбивый мухомор, злодей – осуждаю!
Ущипнул скромную девушку, я бы сказала – обесчестил, но обесчестить может только человек, а ты – фантазия, не помнишь себя.
Подобострастничают придворные, уверяют, что ты куртуазный, а манеры у тебя – сельские; дамы ластятся к тебе за деньги, за титулы и из страха, монстр Вселенной!
Одет хуже извозчика, но никто не укажет, боятся; и воин из тебя, толстопузого, никудышный – на лошадь поднимают, и с лошади снимают крюками, как волка одичавшего.
Короли в каретах разъезжают, напудренные, напомаженные, воздушные – пример благочестия, образец любомудрия и доблести, а ты – на цыпочки встанешь, чёрт, до колена мне не достанешь, медведь!
Ты! Ты не человек, не Король! – графиня Алиса Антоновна вскричала, обиженная щипком Короля!
— В темницу, в зиндан, к ящерам! А утром казним пьяную безумную развратницу!
Голая на мой праздник явилась, дерзит, кол ей между ягодиц в назидание! – Король выпил кувшин фиолетового крепкого, обнял дородную фрейлину с третьим глазом на лбу, пошел к колодцу, проклинал мировоззрение простолюдинок – так аист проклинает лягушку чемпионку.
Воительница Ксена и гнома отбивались от воинов, ведьма Кассандера сражалась с придворными колдунами, похожими в мерцании синих молний на Новогодние ёлки!
Графиню Алису Антоновну подхватили под руки два толстых охранника со следами мучительных переживаний на блюдах лиц!
— Алиса Длинные Ноги! Не внесла успокоение в наши сердца, расплавленным оловом залила мой разум! – фон Карла рыдала, выбивалась из цепей, потрясала веригами — музыкальная дама! – Обесчестят тебя в подвале, а утром освежуют и поджарят на костре для ведьм – поздно исправить, если жребий брошен в колодец!
Изба-читальня тебе памятником, подарок от нас посмертный!
— АХ! Наставница, фон Карла! Порядочную девушку никто не обесчестит, иначе люди погрязли бы в разврате и грехах – точный смысл этих слов не знаю, но страшные они, холодные, ледяные! – графиня Алиса Антоновна на ходу поднимала копьём выше головы ногу, посылала воздушные поцелуи в сторону сражающейся ведьмы и Ксены! – Добродетель – сильнейшее оружие девушки в горячке!
Принц придет в подземелье и спасёт меня, или небо обвалится на головы разнузданного лже Короля и его неучтивых неграмотных мужчин – просо бы сеяли курам на обед, а не таскали благородных девиц по темницам, брадобреи; птица соловей гнездо совьет на нижних выпяченных горилльих губах неромантических личностей!
Верьте, девоньки, в целомудрие, и оно поднимет вас со дна болота!
Fortissimo qui est ebrius, et omnis dolor!
Pudor — gladium et scutum puellae!