Глава 9. Радуга в один цвет

Когда Андрей вернулся из поездки с отцом, я сидела уже так крепко, что не смогла бы остановиться сама, даже если бы и захотела.
Но я вовсе не хотела.
Реальный мир обжигал душевной тьмой и муками ломки, и я стремилась покинуть его как можно скорее.
Тем более удивительным было то, что у меня все еще хватало сил убрать все ненужные следы к приходу Андрея.
И не просто прятать шприцы под шкаф, вываливать недоеденную еду в унитаз и старательно отмывать пригоревшие кастрюльки, но и приводить в порядок саму себя. Мыть голову, кое-как замазывать синяки на локтях, придавать щекам румянец и цеплять на лицо маску счастья.
Из-за всего этого Андрей продолжал пребывать в неведении моего реального состояния. Теперь он думал, что все в порядке, что мне действительно стало лучше, что я окончательно оправилась.
А для меня теперь уже было жизненно важно, чтобы он никогда не узнал правды. Не потому, что это бы сделало ему больно, или же отвлекло от других задач. А потому, что он бы заставил меня прекратить. А я не смогла бы этого сделать.
Не знаю, сколько прошло дней, а может быть недель.
Теперь я жила уже не от ухода Андрея и его последующего возвращения с новостями насчет Олега, а от одной дозы до другой.
И это расстояние неумолимо сокращалось.
Впрочем, Андрей был действительно занят, чтобы присматриваться ко мне слишком внимательно. Он пытался наладить нужные контакты с такой прессой, которую Олег не сможет купить за все свои деньги, найти такие улики, чтобы в его виновности не было никаких сомнений, отыскать честного следователя, на которого он не сможет надавить.
Поэтому Андрей забегал на короткое время, приносил еду и был искренне рад моему хорошему, на его взгляд, состоянию, обещая, что совсем скоро он все устроит, и я вернусь к своей привычной жизни, даже не подозревая, как мне будет сложно сделать это теперь.
Зато он давал мне достаточно денег.
Он вообще, кажется, никогда прежде их не считал, поэтому мои чрезмерные для любого другого траты, воспринимал совершенно спокойно, но я знала, что когда-нибудь это закончится и мне будет мало.
Хотя думать об этом вовсе не хотелось. Да и все равно я уже не смогла бы жить иначе.
Я уже не представляла, какого это – быть в реальности и при этом не бояться.
Потому что в стране чудес было гораздо лучше.
Просто сидеть в оцепенение, чувствуя приятную слабость в теле и томное покалывание в кончиках пальцах. Просто ни о чем не думать.
Вот только страна чудес вскоре обернулась страной кошмаров.
Вместо блаженного забытья и полного ухода из этого несовершенного мира в другой, более яркий и красочный, я все чаще просто выключалась, вываливаясь из реальности, не испытывая ни радости, ни счастья.
Хотя и это было лучше того, что наступало потом.
Когда первая дрожь после укола прокатывалась по телу и начинала отступать, возвращался страх, причем с новой, ужасающей силой.
Я не могла спать, потому что стоило мне только закрыть глаза, как перед ними проносились жуткие картины, спаянные из реальных событий моей жизни и самых страшных моих кошмаров.
А когда я все же забывалась тяжелой дремой, то приходили сны, еще более пугающие, безрадостные, и я просыпалась от собственного громкого крика.
Приступы паники становились все сильнее.
Теперь стоило мне даже просто увидеть дверь, если только я не находилась под действием наркотиков, то сердце тут же начинало биться так часто, точно хотело выскочить из груди. Кровь шумела в висках, картинка расплывалась, а уши закладывал звон. Руки тряслись, и я роняла вещи, а ноги и вовсе становились ватными, отказываясь держать мое тело.
Я стала жутко бояться темноты, хотя раньше всегда относилась к этому вполне спокойно. Но те времена казались такими далекими, точно это было в другой жизни. А в этой у меня всегда горел свет, хотя иногда и этого казалось мало.
Однажды на подстанции, обслуживающей дом, произошла авария.
Была глубокая ночь, когда по всей квартире, да и практически по всему кварталу, выключился свет.
Я выла от страха, забившись в самый угол, и никак не могла остановить слезы. Тьма окутывала меня, непроницаемая по углам, и мне казалось, что там, где я уже не могу ничего разглядеть, скрывается один из людей Олега, готовясь схватить меня, связать, вернуть обратно в ад, из которого я не смогу сбежать во второй раз.
Я пыталась спрятаться, отодвинутся от него, но двигаться было некуда, потому что вокруг была одна лишь только чернильная темнота и я в животном страхе скулила, инстинктивно закрывая глаза, но это не могло разогнать тьму, что казалась живой, зловеще наслаждающейся моей беспомощностью.
Наверное, так и сходят с ума.
И я понимала, что больна. Начинала осознавать, что одна не смогу выбраться из всего этого.
Но когда я представляла, что мне предстоит пережить, прежде чем я окончательно поправлюсь, как отчаяние и апатия будут раз за разом атаковать меня, как я больше не смогу уходить от страшной реальности в мягкий мир дурмана, мне становилось плохо, хотя казалось хуже уже некуда.
Страшно было падать на дно, но еще страшнее для меня было остановиться.
Поэтому я и не останавливалась, а наоборот, будто разгонялась все быстрей и быстрей, сокращая перерывы между своими путешествиями, которые и без того выцвели и побледнели, потеряв все цвета, кроме серого.
Наконец настал тот день, когда до прихода Андрея оставалось еще долго, а я уже потратила все деньги.
Я помнила все свои мучения до того, как научилась убегать от них. Помнила так четко, словно это было всего несколько минут назад. И от этого страшилась их возвращения.
Но то, что пришло после такого длительного периода относительного спокойствия, было в десятки раз хуже.
Я словно утонула в глубоком темном озере из отчаяния, боли и невыносимых страданий. Я думала, что никогда не смогу из этого выбраться.
Когда Андрей, наконец, пришел, у меня не было сил, чтобы подготовить квартиру, чтобы убрать следы своей деятельности.
Руки мои тряслись так, что все валилось на пол, ноги подгибались, становясь мягкими, точно вата, а мышцы скручивало в жгуты с такой силой, что я и боялась и хотела пошевелиться одновременно.
Хотела потому что мне казалось, будто это сможет остановить мучения, а боялась от того, что хорошо помнила – все это совершенно бесполезно.
Забившись под одеяло, я подвывала от безысходности, измотанная физически, отчаянно боящаяся заснуть, потому что сон приносит еще большие кошмары, чем темная реальность.
Я не уловила тот момент, когда дверь открылась, и в квартиру вошел Андрей.
Мне было слишком плохо, слишком тошно, чтобы замечать подобное.
Сначала он, кажется, ничего не понял.
Оказавшись в комнате, он сразу же бросился ко мне, не видя ни полнейшего беспорядка, ни разбросанных по полу шприцов, жгутов и опаленных ложек, ни чего-либо другого.
Андрей прижал меня к себе прямо в одеяле. За все это время я успела похудеть еще сильнее, ведь почти ничего не ела, и теперь буквально терялась в его объятиях, дрожа всем телом.
– Геля, – прошептал он, гладя мои потускневшие волосы, – Геля, что произошло?
Я молчала, не зная, что ответить. Тьму и отчаяние не смогли отогнать даже тепло его тела и крепкие руки.
– Геля, Боже, Геля, почему ты мне не позвонила? Давно это с тобой? Почему ты не сказала? – продолжал спрашивать он, но все его вопросы по-прежнему оставались без ответов.
Наконец, все так же, не выпуская меня из своих объятий, он догадался оглядеть комнату.
 Я слышала, как его сердце застучало чаще, а руки затряслись.
– Геля, – голос его дрожал куда сильнее рук, – Геля.
Он отстранил меня и заглянул в глаза.
Не знаю, что он там увидел – пустоту, отчаяние, страх. А может быть все вместе. Но это так потрясло его, что по щекам пробежали две мокрые дорожки.
– Геля, Геля, – он все повторял мое имя, будто надеясь, что сейчас я улыбнусь, скажу, что это просто глупый розыгрыш, и все снова станет как раньше.
Вот только для меня и раньше было так. Просто я не говорила ему этого, а он не видел.
– Черт, он заплатит, он за все заплатит, Геля. Клянусь, я сделаю это. Заставлю его поплатиться за тебя и за остальных. Я боялся его, я был слаб, но Геля, я больше не допущу такого, клянусь тебе, – Андрей сжимал и разжимал кулаки, а голос его наполнился ненавистью.
Я все так же не отвечала.
Может, это и было эгоистично с моей стороны, но тогда мне было все равно на то, что он чувствует, мне было наплевать на весь мир вокруг.
– Геля, почему ты молчала? Это давно? Геля, почему ты ничего мне не сказала? Почему? – он мотал головой, будто надеясь так разогнать боль, что заставляла его голос срываться.
Вот только я все еще ничего не могла ответить.
Мой страх и моя невыносимая тоска, что в клочья рвала душу, не давали мне видеть ничего вокруг, не позволяли думать о чем-то другом, не отпускали из душного водоворота темных чувств.
– Геля, неужели я так долго был слеп? – горько воскликнул он. – Неужели после того, как мы сбежали, я так много не замечал?
Сознание мое, наконец, немного прояснилось.
Но во мне не было сочувствия, желания его успокоить.
В черепе билась единственная мысль – я должна убедить его, что со мной все в порядке. Я должна сделать так, чтобы он дал мне денег и ушел. Я должна соврать, если не хочу остаться в этой тьме навсегда.
И я сделала это.
– Прости. Прости, ты не виноват. Я… вчера я была одна… и мне стало страшно, – голос мой был хриплым от долгого молчания и я закашлялась.
– Я не оставлю, – Андрей снова прижал меня к себе, – прости, я больше никогда тебя не оставлю. Геля, я так напугался, когда увидел тебя. Но теперь я всегда буду рядом. Я помогу, смогу помочь. Все будет хорошо, Геля. Слышишь, все у нас будет хорошо, я тебе обещаю.
– Я сорвалась всего один раз, Андрей.
Отстранившись, я посмотрела на него самым честным, как я надеялась, взглядом. А после расплакалась. Выдавливать слезы даже не пришлось – глаза и без того уже несколько дней были красными, как у аллергика.
– Ты веришь мне? Я сильная, я держалась. Но вчера воспоминание о подвале так ясно всплыло в голове, что я… прости, Андрей. Прости меня.
– Нет, Геля, это я виноват. Я был слишком занят, – он гладил меня по голове и большими пальцами аккуратно и нежно вытирал с моих щек слезы, – но теперь я тебя не оставлю. Совру что-нибудь Олегу, но не оставлю.
– Нет, не надо, – я испугалась.
Если он будет рядом, то все рухнет. Я этого не хочу.
– Надо, Геля. Надо было с самого начала.
– Нет, ведь тогда ты не сможешь мне помочь. Я боюсь Олега, боюсь, что он меня найдет. Ты должен позаботиться об этом, Андрей. Должен заниматься этим, а не нянчиться со мной. Клянусь, этого больше не повторится.
Я еще долго убеждала его мне поверить.
Он все твердил и твердил, что теперь будет рядом, и от этих слов во мне вскипала агрессия, которую я с трудом могла сдерживать. Но все же мне приходилось заставлять себя успокоиться, ведь иначе я не смогла бы убедить его.
Я просила его снова оставить меня, вернуться обратно к своим делам.
Я говорила, что смогу сама справиться с этим, что сильная, что этого больше не повториться.
Я утверждала, что его постоянное присутствие вовсе не обязательно.
Наоборот я буду чувствовать себя увереннее, когда он решит проблему с Олегом. И пусть он лучше сделает это быстрее, чем будет бесполезно торчать со мной.
Слова буквально лились из меня, и я все убеждала, уверяла Андрея.
Но каждая моя фраза была полнейшей ложью.
Все о чем я могла думать это то, что когда он снова оставит мне денег и наконец, уйдет, я смогу купить новую дозу и если не унестись в радужный мир, то, хотя бы немного, разогнать тьму вокруг до серости.
И на удивление у меня получилось, хотя Андрей упирался долго.
Но вряд ли он хоть раз имел дело с зависимыми людьми, знал особенности их поведения. И уж точно он не знал, на какие чудеса актерства я окажусь способна из-за нужды.
Я была достаточно убедительной, а Андрей просто-напросто не хотел верить в то, что я снова начну это. Не хотел понимать, во что меня превратил Олег. Проще было сделать вид, что этого не было.
Он взял с меня слово, что я больше не сорвусь. Что если мне вдруг станет хуже, или захочется чего-то подобного, то я сразу же позвоню ему. Что я смогу сдержаться, смогу быть сильной.
И я клялась ему, уверяя, что все это было лишь случайностью, стечением обстоятельств. Что такое не повторится.
А едва за ним закрылась дверь, я сразу же связалась со своим дилером.

***

Я вновь скрывала от Андрея свое состояние.
Я притворялась веселой, когда он приходил. Я искала новые места для уколов, ведь синяки на локтях слишком заметны и он мог бы что-то заподозрить. Я выдумывала все новые и новые, правдоподобные потребности в деньгах. Например, я соврала, что хочу записаться на танцы, а он просто не смог мне отказать.
Устроиться на работу у меня по-прежнему не было возможности. Все документы хранились в квартире, за которой продолжали следить люди Олега, хотя прошло уже достаточно времени.
Впрочем, даже если бы у меня и был бы мой паспорт, я все равно не смогла бы работать, ведь приступы паники никуда не делись.
Андрей про них не знал, равно, как и не знал он о тьме, в которую я погружаюсь, если не смогу принять очередную дозу.
Он не замечал моего состояния.
Может, я действительно скрывала его настолько хорошо. А может он просто не хотел ничего замечать. Не желал видеть неприятное. Ведь всегда легче закрыть глаза на проблему, чем бороться с ней. И он закрывал.
А я даже с открытыми глазами не хотела видеть никакой проблемы. Слишком мне было страшно признавать все это проблемой. Ведь тогда бы это означало, что надо что-то менять. А я уже не могла ничего изменить.
Андрей уже не мог приходить так часто. На него свалилось много дел, которые он должен был, к тому же, держать втайне от Олега. И он разрывался от нехватки времени, едва успевая делать все это разом.
Впрочем, так он говорил мне. Не знаю, действительно ли дела обстояли именно так, или же он просто боялся снова застать меня под кайфом.
Все равно, я почти его не слушала, прилагая все усилия на то, чтобы поддерживать перед ними нормальный вид, сохранять голос бодрым, веселым и уверенным, не допустить предательской дрожи, которая может натолкнуть его на неправильные мысли, растягивать улыбку на лице.
Он обстоятельно рассказывал, как продвигаются дела и каждый раз повторял, что вскоре Олег поплатится за все, что он сделал.
Но все это меня уже совершенно не волновало.
Будет Олег остановлен, или нет – неважно. Вряд ли это избавит меня от липкого страха, сковывающего мою душу. Кажется, теперь он со мной навсегда.
Я скрывалась от Андрея всеми силами, но знала, что это не сможет продолжаться бесконечно. И я была права.
Вскоре он вновь поймал меня с поличным. Приехал без звонка, застав меня сразу после приема очередной дозы.
И снова я плакала и клялась, что больше этого не повторится. Снова убеждала его, что все будет хорошо, и я справлюсь. Снова обещала звонить ему сразу, если только мне станет хоть немного хуже.
Андрей действительно принимал во мне участие. Он хотел мне по-настоящему помочь, только вот тогда я сама не хотела его помощи.
Он остался со мной на два дня, показавшиеся мне вечностью.
Я старалась быть веселой, улыбаться, но на самом деле хотела лишь одного – чтобы он ушел, а я смогла бы отогнать эту тьму.
Ночью я лежала рядом, слушая его ровное дыхание, а сердце сжималось от страха заснуть и из кошмара наяву переместиться в кошмарные грезы. Только вот в грезах я уже не смогу сдержать крик и тогда все мои усилия окажутся напрасными.
Наконец, Андрей все же снова поверил мне и уехал.
Он так и не смог осознать всю глубину пропасти, в которую я падала. Не смог увидеть, что она бездонна.
Наверное, мне тоже раньше было бы непросто поверить в то, что нормальный человек не способен выбраться из этой ямы самостоятельно. Я всегда считала людей, которые не могут бросить пить, или тех, кто позволяет себе пробовать наркотики, просто слабыми.
И была уверена, что со мной подобного уж точно никогда не случится.
Потому что я не слюнявый раздолбай, который не может справиться со своим «хочу». Потому что у меня есть сила воли и мне такое не грозит.
Зря я зарекалась.
Все пошло по кругу.
Андрей ловил меня, и раз за разом уговаривал остановиться. Просил сделать это если не ради самой себя, то хотя бы ради него. А потом верил моим словам и снова возвращался к делам, оставляя меня.
А я всегда повторяла одно и тоже. Плакала и обещала, что больше этого не повторится. Обещала, что это был последний раз и плакала. Убеждала, что я осознала ошибки, что все поняла.
А потом все начиналось сначала.
Не знаю, сколько раз это повторилось, прежде чем Андрей сдался.
Однажды, опять застукав меня за приемом дозы, он не выдержал.
– Почему? Геля почему? Ответь мне! Я хочу понять, почему ты делаешь это снова и снова? – кричал он мне, и в его голосе было столько боли, что если бы я не находилась под кайфом, мое сердце бы дрогнуло.
Но тогда оно дрожало только от наркотиков и я молча смотрела в одну точку, раскачиваясь взад-вперед.
– Сколько раз я просил тебя остановиться? Почему ты этого не сделала?
Я не могла собраться с силами для новой лжи. Язык не слушался меня, став очень тяжелым и я лишь что-то промычала в ответ.
– Зачем ты начинаешь это опять? Ведь я видел – тебе действительно было лучше! Так зачем ты снова все рушишь?
Лучше.
Отчаяние и тьма, что наступает со всех сторон.
Вряд ли это лучше.
– Омбенщаю энто псленний рз, – с трудом выговорила я.
– Ты всегда это обещаешь, а потом все равно нарушаешь свое слово! Геля, пойми, я больше не могу тебе верить! Я хочу, но ты столько раз лгала мне!
– Этто ппрвда, – почти нормально выпалила я, потратив на это последние свои силы.
– Прости, Геля, – он покачал головой и по его щекам потекли две влажные дорожки, – я верил тебе слишком долго. Я думал, что значу для тебя хотя бы что-то. Я думал, что ты бросишь это хотя бы ради меня. Но каждый раз ты обещаешь, и каждый раз ты лжешь. Я хотел, я всеми силами старался. Потому что, даже если я для тебя пустое место, ты все равно дорога мне, Геля. Но я так больше не могу. Понимаешь, не могу! Ты же будто даже не пытаешься!
Я попыталась сказать что-то еще, но не смогла, и он снова горько покачал головой.
– Прости. Ты сама сделала свой выбор. Я надеялся, что у нас все будет по-другому, но ты не хочешь ничего строить, – он быстро развернулся и ушел.
Он сдался, оставив меня одну.
Пошел по легкому пути, как уже шел прежде, заливая все свои проблемы алкоголем.
Посчитал, что раз я не могу бросить это, значит, просто не хочу.
Значит, не делаю это, потому что мне на все плевать.
Возможно, я бы винила его.
За то, что не настоял на своем, не попытался вытянуть меня из зависимости принуждением.
Решил, что сделал все что мог, по сути, не сделав ничего.
Отвернулся от меня, хотя в моем состоянии был виноват его отец.
Ведь я никогда бы не начала все это не по доброй воле.
Но тогда я была только рада тому, что он ушел. У меня еще оставалось достаточно денег.
И наконец, я буду полностью предоставлена себе. Мне не надо будет прятаться, тратить столько сил на устранение следов от уколов, притворяться веселой, когда душа забивается в самый угол от мутной тревоги, у которой нет причин и от которой нельзя избавиться своими силами. Теперь никто не станет мне мешать.
Андрей опустил руки и ушел.
Не пожелал бороться.
Посчитал, что мне все равно.
А я не стала его останавливать. Лишь смотрела вслед, желая растянуть как можно дольше ту спокойную пустоту, в которой нет отчаяния.
Потому что Андрей не сможет помешать тому, что придет после.
Тьма.
Страх.
Приступы паники.
Андрей ушел от меня, а я уходила от всего этого ужаса.
Прочь от мрака и безнадеги.
На радуге, где остался только один цвет – серый.
Потому что, даже серый лучше того черного, в который теперь окрашена моя реальность.
Когда Андрей вернулся из поездки с отцом, я сидела уже так крепко, что не смогла бы остановиться сама, даже если бы и захотела.
Но я вовсе не хотела.
Реальный мир обжигал душевной тьмой и муками ломки, и я стремилась покинуть его как можно скорее.
Тем более удивительным было то, что у меня все еще хватало сил убрать все ненужные следы к приходу Андрея.
И не просто прятать шприцы под шкаф, вываливать недоеденную еду в унитаз и старательно отмывать пригоревшие кастрюльки, но и приводить в порядок саму себя. Мыть голову, кое-как замазывать синяки на локтях, придавать щекам румянец и цеплять на лицо маску счастья.
Из-за всего этого Андрей продолжал пребывать в неведении моего реального состояния. Теперь он думал, что все в порядке, что мне действительно стало лучше, что я окончательно оправилась.
А для меня теперь уже было жизненно важно, чтобы он никогда не узнал правды. Не потому, что это бы сделало ему больно, или же отвлекло от других задач. А потому, что он бы заставил меня прекратить. А я не смогла бы этого сделать.
Не знаю, сколько прошло дней, а может быть недель.
Теперь я жила уже не от ухода Андрея и его последующего возвращения с новостями насчет Олега, а от одной дозы до другой.
И это расстояние неумолимо сокращалось.
Впрочем, Андрей был действительно занят, чтобы присматриваться ко мне слишком внимательно. Он пытался наладить нужные контакты с такой прессой, которую Олег не сможет купить за все свои деньги, найти такие улики, чтобы в его виновности не было никаких сомнений, отыскать честного следователя, на которого он не сможет надавить.
Поэтому Андрей забегал на короткое время, приносил еду и был искренне рад моему хорошему, на его взгляд, состоянию, обещая, что совсем скоро он все устроит, и я вернусь к своей привычной жизни, даже не подозревая, как мне будет сложно сделать это теперь.
Зато он давал мне достаточно денег.
Он вообще, кажется, никогда прежде их не считал, поэтому мои чрезмерные для любого другого траты, воспринимал совершенно спокойно, но я знала, что когда-нибудь это закончится и мне будет мало.
Хотя думать об этом вовсе не хотелось. Да и все равно я уже не смогла бы жить иначе.
Я уже не представляла, какого это – быть в реальности и при этом не бояться.
Потому что в стране чудес было гораздо лучше.
Просто сидеть в оцепенение, чувствуя приятную слабость в теле и томное покалывание в кончиках пальцах. Просто ни о чем не думать.
Вот только страна чудес вскоре обернулась страной кошмаров.
Вместо блаженного забытья и полного ухода из этого несовершенного мира в другой, более яркий и красочный, я все чаще просто выключалась, вываливаясь из реальности, не испытывая ни радости, ни счастья.
Хотя и это было лучше того, что наступало потом.
Когда первая дрожь после укола прокатывалась по телу и начинала отступать, возвращался страх, причем с новой, ужасающей силой.
Я не могла спать, потому что стоило мне только закрыть глаза, как перед ними проносились жуткие картины, спаянные из реальных событий моей жизни и самых страшных моих кошмаров.
А когда я все же забывалась тяжелой дремой, то приходили сны, еще более пугающие, безрадостные, и я просыпалась от собственного громкого крика.
Приступы паники становились все сильнее.
Теперь стоило мне даже просто увидеть дверь, если только я не находилась под действием наркотиков, то сердце тут же начинало биться так часто, точно хотело выскочить из груди. Кровь шумела в висках, картинка расплывалась, а уши закладывал звон. Руки тряслись, и я роняла вещи, а ноги и вовсе становились ватными, отказываясь держать мое тело.
Я стала жутко бояться темноты, хотя раньше всегда относилась к этому вполне спокойно. Но те времена казались такими далекими, точно это было в другой жизни. А в этой у меня всегда горел свет, хотя иногда и этого казалось мало.
Однажды на подстанции, обслуживающей дом, произошла авария.
Была глубокая ночь, когда по всей квартире, да и практически по всему кварталу, выключился свет.
Я выла от страха, забившись в самый угол, и никак не могла остановить слезы. Тьма окутывала меня, непроницаемая по углам, и мне казалось, что там, где я уже не могу ничего разглядеть, скрывается один из людей Олега, готовясь схватить меня, связать, вернуть обратно в ад, из которого я не смогу сбежать во второй раз.
Я пыталась спрятаться, отодвинутся от него, но двигаться было некуда, потому что вокруг была одна лишь только чернильная темнота и я в животном страхе скулила, инстинктивно закрывая глаза, но это не могло разогнать тьму, что казалась живой, зловеще наслаждающейся моей беспомощностью.
Наверное, так и сходят с ума.
И я понимала, что больна. Начинала осознавать, что одна не смогу выбраться из всего этого.
Но когда я представляла, что мне предстоит пережить, прежде чем я окончательно поправлюсь, как отчаяние и апатия будут раз за разом атаковать меня, как я больше не смогу уходить от страшной реальности в мягкий мир дурмана, мне становилось плохо, хотя казалось хуже уже некуда.
Страшно было падать на дно, но еще страшнее для меня было остановиться.
Поэтому я и не останавливалась, а наоборот, будто разгонялась все быстрей и быстрей, сокращая перерывы между своими путешествиями, которые и без того выцвели и побледнели, потеряв все цвета, кроме серого.
Наконец настал тот день, когда до прихода Андрея оставалось еще долго, а я уже потратила все деньги.
Я помнила все свои мучения до того, как научилась убегать от них. Помнила так четко, словно это было всего несколько минут назад. И от этого страшилась их возвращения.
Но то, что пришло после такого длительного периода относительного спокойствия, было в десятки раз хуже.
Я словно утонула в глубоком темном озере из отчаяния, боли и невыносимых страданий. Я думала, что никогда не смогу из этого выбраться.
Когда Андрей, наконец, пришел, у меня не было сил, чтобы подготовить квартиру, чтобы убрать следы своей деятельности.
Руки мои тряслись так, что все валилось на пол, ноги подгибались, становясь мягкими, точно вата, а мышцы скручивало в жгуты с такой силой, что я и боялась и хотела пошевелиться одновременно.
Хотела потому что мне казалось, будто это сможет остановить мучения, а боялась от того, что хорошо помнила – все это совершенно бесполезно.
Забившись под одеяло, я подвывала от безысходности, измотанная физически, отчаянно боящаяся заснуть, потому что сон приносит еще большие кошмары, чем темная реальность.
Я не уловила тот момент, когда дверь открылась, и в квартиру вошел Андрей.
Мне было слишком плохо, слишком тошно, чтобы замечать подобное.
Сначала он, кажется, ничего не понял.
Оказавшись в комнате, он сразу же бросился ко мне, не видя ни полнейшего беспорядка, ни разбросанных по полу шприцов, жгутов и опаленных ложек, ни чего-либо другого.
Андрей прижал меня к себе прямо в одеяле. За все это время я успела похудеть еще сильнее, ведь почти ничего не ела, и теперь буквально терялась в его объятиях, дрожа всем телом.
– Геля, – прошептал он, гладя мои потускневшие волосы, – Геля, что произошло?
Я молчала, не зная, что ответить. Тьму и отчаяние не смогли отогнать даже тепло его тела и крепкие руки.
– Геля, Боже, Геля, почему ты мне не позвонила? Давно это с тобой? Почему ты не сказала? – продолжал спрашивать он, но все его вопросы по-прежнему оставались без ответов.
Наконец, все так же, не выпуская меня из своих объятий, он догадался оглядеть комнату.
 Я слышала, как его сердце застучало чаще, а руки затряслись.
– Геля, – голос его дрожал куда сильнее рук, – Геля.
Он отстранил меня и заглянул в глаза.
Не знаю, что он там увидел – пустоту, отчаяние, страх. А может быть все вместе. Но это так потрясло его, что по щекам пробежали две мокрые дорожки.
– Геля, Геля, – он все повторял мое имя, будто надеясь, что сейчас я улыбнусь, скажу, что это просто глупый розыгрыш, и все снова станет как раньше.
Вот только для меня и раньше было так. Просто я не говорила ему этого, а он не видел.
– Черт, он заплатит, он за все заплатит, Геля. Клянусь, я сделаю это. Заставлю его поплатиться за тебя и за остальных. Я боялся его, я был слаб, но Геля, я больше не допущу такого, клянусь тебе, – Андрей сжимал и разжимал кулаки, а голос его наполнился ненавистью.
Я все так же не отвечала.
Может, это и было эгоистично с моей стороны, но тогда мне было все равно на то, что он чувствует, мне было наплевать на весь мир вокруг.
– Геля, почему ты молчала? Это давно? Геля, почему ты ничего мне не сказала? Почему? – он мотал головой, будто надеясь так разогнать боль, что заставляла его голос срываться.
Вот только я все еще ничего не могла ответить.
Мой страх и моя невыносимая тоска, что в клочья рвала душу, не давали мне видеть ничего вокруг, не позволяли думать о чем-то другом, не отпускали из душного водоворота темных чувств.
– Геля, неужели я так долго был слеп? – горько воскликнул он. – Неужели после того, как мы сбежали, я так много не замечал?
Сознание мое, наконец, немного прояснилось.
Но во мне не было сочувствия, желания его успокоить.
В черепе билась единственная мысль – я должна убедить его, что со мной все в порядке. Я должна сделать так, чтобы он дал мне денег и ушел. Я должна соврать, если не хочу остаться в этой тьме навсегда.
И я сделала это.
– Прости. Прости, ты не виноват. Я… вчера я была одна… и мне стало страшно, – голос мой был хриплым от долгого молчания и я закашлялась.
– Я не оставлю, – Андрей снова прижал меня к себе, – прости, я больше никогда тебя не оставлю. Геля, я так напугался, когда увидел тебя. Но теперь я всегда буду рядом. Я помогу, смогу помочь. Все будет хорошо, Геля. Слышишь, все у нас будет хорошо, я тебе обещаю.
– Я сорвалась всего один раз, Андрей.
Отстранившись, я посмотрела на него самым честным, как я надеялась, взглядом. А после расплакалась. Выдавливать слезы даже не пришлось – глаза и без того уже несколько дней были красными, как у аллергика.
– Ты веришь мне? Я сильная, я держалась. Но вчера воспоминание о подвале так ясно всплыло в голове, что я… прости, Андрей. Прости меня.
– Нет, Геля, это я виноват. Я был слишком занят, – он гладил меня по голове и большими пальцами аккуратно и нежно вытирал с моих щек слезы, – но теперь я тебя не оставлю. Совру что-нибудь Олегу, но не оставлю.
– Нет, не надо, – я испугалась.
Если он будет рядом, то все рухнет. Я этого не хочу.
– Надо, Геля. Надо было с самого начала.
– Нет, ведь тогда ты не сможешь мне помочь. Я боюсь Олега, боюсь, что он меня найдет. Ты должен позаботиться об этом, Андрей. Должен заниматься этим, а не нянчиться со мной. Клянусь, этого больше не повторится.
Я еще долго убеждала его мне поверить.
Он все твердил и твердил, что теперь будет рядом, и от этих слов во мне вскипала агрессия, которую я с трудом могла сдерживать. Но все же мне приходилось заставлять себя успокоиться, ведь иначе я не смогла бы убедить его.
Я просила его снова оставить меня, вернуться обратно к своим делам.
Я говорила, что смогу сама справиться с этим, что сильная, что этого больше не повториться.
Я утверждала, что его постоянное присутствие вовсе не обязательно.
Наоборот я буду чувствовать себя увереннее, когда он решит проблему с Олегом. И пусть он лучше сделает это быстрее, чем будет бесполезно торчать со мной.
Слова буквально лились из меня, и я все убеждала, уверяла Андрея.
Но каждая моя фраза была полнейшей ложью.
Все о чем я могла думать это то, что когда он снова оставит мне денег и наконец, уйдет, я смогу купить новую дозу и если не унестись в радужный мир, то, хотя бы немного, разогнать тьму вокруг до серости.
И на удивление у меня получилось, хотя Андрей упирался долго.
Но вряд ли он хоть раз имел дело с зависимыми людьми, знал особенности их поведения. И уж точно он не знал, на какие чудеса актерства я окажусь способна из-за нужды.
Я была достаточно убедительной, а Андрей просто-напросто не хотел верить в то, что я снова начну это. Не хотел понимать, во что меня превратил Олег. Проще было сделать вид, что этого не было.
Он взял с меня слово, что я больше не сорвусь. Что если мне вдруг станет хуже, или захочется чего-то подобного, то я сразу же позвоню ему. Что я смогу сдержаться, смогу быть сильной.
И я клялась ему, уверяя, что все это было лишь случайностью, стечением обстоятельств. Что такое не повторится.
А едва за ним закрылась дверь, я сразу же связалась со своим дилером.

***

Я вновь скрывала от Андрея свое состояние.
Я притворялась веселой, когда он приходил. Я искала новые места для уколов, ведь синяки на локтях слишком заметны и он мог бы что-то заподозрить. Я выдумывала все новые и новые, правдоподобные потребности в деньгах. Например, я соврала, что хочу записаться на танцы, а он просто не смог мне отказать.
Устроиться на работу у меня по-прежнему не было возможности. Все документы хранились в квартире, за которой продолжали следить люди Олега, хотя прошло уже достаточно времени.
Впрочем, даже если бы у меня и был бы мой паспорт, я все равно не смогла бы работать, ведь приступы паники никуда не делись.
Андрей про них не знал, равно, как и не знал он о тьме, в которую я погружаюсь, если не смогу принять очередную дозу.
Он не замечал моего состояния.
Может, я действительно скрывала его настолько хорошо. А может он просто не хотел ничего замечать. Не желал видеть неприятное. Ведь всегда легче закрыть глаза на проблему, чем бороться с ней. И он закрывал.
А я даже с открытыми глазами не хотела видеть никакой проблемы. Слишком мне было страшно признавать все это проблемой. Ведь тогда бы это означало, что надо что-то менять. А я уже не могла ничего изменить.
Андрей уже не мог приходить так часто. На него свалилось много дел, которые он должен был, к тому же, держать втайне от Олега. И он разрывался от нехватки времени, едва успевая делать все это разом.
Впрочем, так он говорил мне. Не знаю, действительно ли дела обстояли именно так, или же он просто боялся снова застать меня под кайфом.
Все равно, я почти его не слушала, прилагая все усилия на то, чтобы поддерживать перед ними нормальный вид, сохранять голос бодрым, веселым и уверенным, не допустить предательской дрожи, которая может натолкнуть его на неправильные мысли, растягивать улыбку на лице.
Он обстоятельно рассказывал, как продвигаются дела и каждый раз повторял, что вскоре Олег поплатится за все, что он сделал.
Но все это меня уже совершенно не волновало.
Будет Олег остановлен, или нет – неважно. Вряд ли это избавит меня от липкого страха, сковывающего мою душу. Кажется, теперь он со мной навсегда.
Я скрывалась от Андрея всеми силами, но знала, что это не сможет продолжаться бесконечно. И я была права.
Вскоре он вновь поймал меня с поличным. Приехал без звонка, застав меня сразу после приема очередной дозы.
И снова я плакала и клялась, что больше этого не повторится. Снова убеждала его, что все будет хорошо, и я справлюсь. Снова обещала звонить ему сразу, если только мне станет хоть немного хуже.
Андрей действительно принимал во мне участие. Он хотел мне по-настоящему помочь, только вот тогда я сама не хотела его помощи.
Он остался со мной на два дня, показавшиеся мне вечностью.
Я старалась быть веселой, улыбаться, но на самом деле хотела лишь одного – чтобы он ушел, а я смогла бы отогнать эту тьму.
Ночью я лежала рядом, слушая его ровное дыхание, а сердце сжималось от страха заснуть и из кошмара наяву переместиться в кошмарные грезы. Только вот в грезах я уже не смогу сдержать крик и тогда все мои усилия окажутся напрасными.
Наконец, Андрей все же снова поверил мне и уехал.
Он так и не смог осознать всю глубину пропасти, в которую я падала. Не смог увидеть, что она бездонна.
Наверное, мне тоже раньше было бы непросто поверить в то, что нормальный человек не способен выбраться из этой ямы самостоятельно. Я всегда считала людей, которые не могут бросить пить, или тех, кто позволяет себе пробовать наркотики, просто слабыми.
И была уверена, что со мной подобного уж точно никогда не случится.
Потому что я не слюнявый раздолбай, который не может справиться со своим «хочу». Потому что у меня есть сила воли и мне такое не грозит.
Зря я зарекалась.
Все пошло по кругу.
Андрей ловил меня, и раз за разом уговаривал остановиться. Просил сделать это если не ради самой себя, то хотя бы ради него. А потом верил моим словам и снова возвращался к делам, оставляя меня.
А я всегда повторяла одно и тоже. Плакала и обещала, что больше этого не повторится. Обещала, что это был последний раз и плакала. Убеждала, что я осознала ошибки, что все поняла.
А потом все начиналось сначала.
Не знаю, сколько раз это повторилось, прежде чем Андрей сдался.
Однажды, опять застукав меня за приемом дозы, он не выдержал.
– Почему? Геля почему? Ответь мне! Я хочу понять, почему ты делаешь это снова и снова? – кричал он мне, и в его голосе было столько боли, что если бы я не находилась под кайфом, мое сердце бы дрогнуло.
Но тогда оно дрожало только от наркотиков и я молча смотрела в одну точку, раскачиваясь взад-вперед.
– Сколько раз я просил тебя остановиться? Почему ты этого не сделала?
Я не могла собраться с силами для новой лжи. Язык не слушался меня, став очень тяжелым и я лишь что-то промычала в ответ.
– Зачем ты начинаешь это опять? Ведь я видел – тебе действительно было лучше! Так зачем ты снова все рушишь?
Лучше.
Отчаяние и тьма, что наступает со всех сторон.
Вряд ли это лучше.
– Омбенщаю энто псленний рз, – с трудом выговорила я.
– Ты всегда это обещаешь, а потом все равно нарушаешь свое слово! Геля, пойми, я больше не могу тебе верить! Я хочу, но ты столько раз лгала мне!
– Этто ппрвда, – почти нормально выпалила я, потратив на это последние свои силы.
– Прости, Геля, – он покачал головой и по его щекам потекли две влажные дорожки, – я верил тебе слишком долго. Я думал, что значу для тебя хотя бы что-то. Я думал, что ты бросишь это хотя бы ради меня. Но каждый раз ты обещаешь, и каждый раз ты лжешь. Я хотел, я всеми силами старался. Потому что, даже если я для тебя пустое место, ты все равно дорога мне, Геля. Но я так больше не могу. Понимаешь, не могу! Ты же будто даже не пытаешься!
Я попыталась сказать что-то еще, но не смогла, и он снова горько покачал головой.
– Прости. Ты сама сделала свой выбор. Я надеялся, что у нас все будет по-другому, но ты не хочешь ничего строить, – он быстро развернулся и ушел.
Он сдался, оставив меня одну.
Пошел по легкому пути, как уже шел прежде, заливая все свои проблемы алкоголем.
Посчитал, что раз я не могу бросить это, значит, просто не хочу.
Значит, не делаю это, потому что мне на все плевать.
Возможно, я бы винила его.
За то, что не настоял на своем, не попытался вытянуть меня из зависимости принуждением.
Решил, что сделал все что мог, по сути, не сделав ничего.
Отвернулся от меня, хотя в моем состоянии был виноват его отец.
Ведь я никогда бы не начала все это не по доброй воле.
Но тогда я была только рада тому, что он ушел. У меня еще оставалось достаточно денег.
И наконец, я буду полностью предоставлена себе. Мне не надо будет прятаться, тратить столько сил на устранение следов от уколов, притворяться веселой, когда душа забивается в самый угол от мутной тревоги, у которой нет причин и от которой нельзя избавиться своими силами. Теперь никто не станет мне мешать.
Андрей опустил руки и ушел.
Не пожелал бороться.
Посчитал, что мне все равно.
А я не стала его останавливать. Лишь смотрела вслед, желая растянуть как можно дольше ту спокойную пустоту, в которой нет отчаяния.
Потому что Андрей не сможет помешать тому, что придет после.
Тьма.
Страх.
Приступы паники.
Андрей ушел от меня, а я уходила от всего этого ужаса.
Прочь от мрака и безнадеги.
На радуге, где остался только один цвет – серый.
Потому что, даже серый лучше того черного, в который теперь окрашена моя реальность.