Шаг. Часть вторая

Начало здесь: http://www.proza.ru/2016/01/15/848

==========================

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

1.

Горы хватко и сурово навалились на цепь подвод. Заметно потемнело. Отвесные скалы мрачно обступили с обеих сторон. Сжали. Придавили.
Авдотья запрокинула голову, да чуть не откинулась на спину: высота-то какая! Узкая полоска просыпающегося неба синела далеко ввысИ.

- Плат-то накинь, - усмехнулся старший, - а то голову задрала, коса аж наружу!

Авдотья торопливо накинула съехавший на спину пуховый плат.

- Да косу-то прикрой, - продолжал ворчать Власыч, до этого показавшийся Авдотье молчуном, - а то как увидит ВеснИца, али другой кто, глядишь, позарится на косу-то. И когда длины такой отрастить-то успела?

Авдотья опустила глаза, только сейчас припомнив, что волосы остались прежней длины - ни на пол мизинца не укоротились. Вспомнила, как мазнул тугой кончик по ногам, когда она в ночи из перины выбиралась, да на свиданку к Волчичу бегала.

- Девка, - пробубнил возничий, косясь на Авдотью через плечо, - пойдешь ко мне помощницей?

- Это в чем это? - не сразу поняла, но услышав дружный смех мужиков и взвизгивание Рыськи, вспыхнула, метнув на Громыча полный ярости взгляд.

- Эта в помощницы точно не пойдет! – хохотал Власыч. - Эта - только в супружницы! Смотри, глазами как пышет!

- Я что? Я ничего... - усмехнулся Громыч. - Уж и спросить нельзя. Да ты не пыхай, - развернулся он к Авдотье. - Неволить не буду. Не пойдешь, так и не надо.

Нечаянные слезы заволокли взгляд, размазали видимость, притушили краски. Живучая, чай, обида-то. Живет змеёй подколодной до сих пор. Вроде бы и свыкнутся пора, что ничейная уже, ан нет. Все плечо родное вспоминаешь. Руки жаркие... Да только было уже всё, было, да прошло...

Спрятав лицо в пушистый плат и опустив голову, Авдотья тщетно пыталась загнать слезы обратно. А они не желали. Лезли и лезли, жгли невыплаканные, высохшие на корню. И так вдруг захотелось Авдотье завыть в голос, как никогда в своей жизни не хотелось. Так завыть, чтоб горло заболело, чтоб судорога свела, чтобы выплеснулось из ее души все, что накопилось. Словно высвободилось бы нечто в ней прижившееся, смирившееся и спящее до времени. А теперь вот, с новым телом, проснувшееся и требующее чего-то. А чего... Кто ж его знает...

- К потемкам в лагере будем, - довольно осклабился Громыч, мелькнув крепкими крупными зубами, - погода благоволит. Видать у ВеснИцы с ЛЕтницей перемирие образовалось.

- А они что, всё исчо в ссоре? - Рыська не упустила возможности раскрутить возницу на разговоры.

Косясь через плечо на закутавшуюся в плат по самые брови Авдотью, Громыч крякнул:
- Ты у старшого поспрашай. Он поболее моего об Хозяек знает.

- А что? - встрепенулся Власыч, - это можно. За байкой и время скоротаем. Только вы, глазастые, по сторонам-то поглядывайте. Мало ли чего. Громыч, - Власыч, перегнувшись через Раську, толкнул возничего в спину, - как думаешь, что это за оказия такая над нами бурлит?

Громыч, а вслед за ним и все седоки, включая Авдотью, запрокинули головы, вглядываясь в плотное, висящее комком густой шерсти, облако. Границы-то у тучи словно прорисовал кто. Резкие. И показалось Авдотье, будто прячет то облако что-то мрачное. Прячет, а как срок придет, так и выпустит на волю того, кто в тугой пелене хоронится.

- А кто его знает? - зевнул возница. - Может, буря, а мабудь и дракон...
- Типун тебе на язык, дядьку! - вскинулась Рыська, - накличешь еще! Лажич, вон, в прошлом годе говаривал, как они, годков десять тому, дракона в горах видали. Полдня хоронилися, дабы тварюга их не приметила. Во как! Чур, чур... - пассы выделываемые руками Рыськи, вызвали уважение даже у видавшей виды Авдотьи.

- Ты где это так навострилась руками-то махать? - спросила, пряча глаза.
- Скажешь тоже , махать, - надулась Рыська, - обереги я творю. А кто научил — не твово ума дело!
- Не мово — так не мово, - согласилась Авдотья и улыбнулась нахмурившейся попутчице, — ты на меня не злобись. Я ж издалече, многое вопервой раз вижу.

Долго хмуриться Рыська не умела, и пока догнавший сани Вежич бросал отрывистые слова Власычу, успела переплести собственную косу и сунуть Авдотье пригоршню семок.

- Давай, ужо, дядько Власыч, байку свою. Про хозяек. - Деваха откинулась спиной на спинку саней, закутала поплотнее тулупом свои и Авдотьины ноги и, сплевывая шелуху на снег, приготовилась слушать.

Отправив Вежича обратно, Власыч нарочито медленно спрятал покрасневшие пальцы в рукавицы, взбил бороду и глянул на притихших девах озорными глазами:
- Ну слухайте, синицы. Ежели знакомое рассказывать буду — не перебивайте. Вдругоряд услышанное иной раз совсем по-другому открывается. Готовы?

Дождавшись нетерпеливых кивков, Власыч повел распахнувших глаза молодок в дали исторические, которые не всякий старец вспомнит...

- Помнится, давно это было. Народились Хозяюшки все разом, от одной матери. Сразу четверо. Да все девахи. Это уже позже еще парочка сынов на свет появилась. А эти четверо, как рты свои пооткрывали, так и определила их Всеславица — сестра родная их матери, наши земли стеречь. Да каждой имя нарекла. Да время для власти выделила. ВеснИца весной всем управляет, хотя и свои земли имеет. ЛЕтница — то ж самое. ОсЕница - на западе, где солнышко садится, поживает, а про Зимницу и так все понятно. Пока малыми были, у каждой по сто нянек, а как в девичий возраст вошли, тут и началось! Одной окиян подавай, другой — горы, третьей — степи, а четвертой - леса заповедные. А как вместе соберутся, матушку проведать, такой шум поднимут, что сама Всеславица рукава засучивать начинает. Они-то шумят, а у нас в Грозном краю — бури, потопы, горы ходуном ходют, реки-моря выплескиваются! У них-то там час проходит, а у нас — полдесятка лет! Жуть! Как выжил-то люд человечий до сих пор неведомо...
А потом повздорили ВеснИца с ЛЕтницей. Сильно друг на друга осерчали. Вроде как, одна у другой то ли бусы без спросу своими сделала, то ли исчо чаво. История тово не ведает. Бают, побрякушка какая-то бабская. Так осерчали, что стену между землями своими кинули — горы непроходимые, драконами охраняемые. Чуть друг от друга-то не отреклись. Снова Всеславице вмешаться пришлось. Горы остались, да только про нас, людов, вовремя вспомнили и вот этот самый проход, вроде как, образовали. Говорят его сама Всеславица топориком своим одним ударом и выложила. А побрякушка та, вроде бы, той же Всеславицей вытребованная, теперь всеми сестрами одинаково владеется. Как весна придет, считай у ВеснИцы она. Как лето запоздает, значит, не получила еще Летница игрушки своей.
Вона оно как...

Слушала Авдотья не отрывая глаз от говорящего, даже рот от удивления приокрыла. И почему в их деревне никто сказок таких не сказывал? Уж не эту ли побрякушку я ЛЕтнице несу? Только как же так выходит? Зима же на пороге была, а я к ЛЕтнице иду, видать чавось другое на меня навесили...

Рыська, слушавшая эту историю, видать, не первый раз, бойко лузгала семки, не забывая посматривать по сторонам:
- Дядьку, а ты про Волчича расскажи!

Власыч усмехнулся:
- Вам бы, бабам, только про Волчича слушать. Смотри, услышит — умыкнет тебя в лес свой Грозный.

Громыч весело расхохотался, потряхивая вожжами, глянул через плечо на покрасневшую Рыську:
- Мечтай, мечтай. Такая как ты — ему на один зуб!
- А может и на два хватит! - вспылила Рыська, - чего насмешничаете?

Авдотья улыбалась, глядя на пунцовую Рыську. Когда-то и она мечтала, чтобы Волчич ее к себе забрал. А сейчас и думать о том боязно.

- А тебе, Рыся, люб, что ли Волчич-то? - спросила робко.
- А кому он не люб-то? - огрызнулась деваха. - Все бабы только о нем и судачат. И кудри у него, и глаз горит, а уж любит так, что всё на свете забудешь!

- Рысенька, он же Волчич, - прошептала Авдотья, - душу загубит, сколько баб пропало-то...
- И что? - горячилась Рыська, - это ты сейчас, пока молодая так говоришь! А как срок придет помощнице всё оставлять, что, приживалкою век доживать будешь? Да я лучше к Волчичу пойду! Пусть загрызет, да только сперва в ласках его искупаюсь! Вот!

- Ты сначала мужика найди, - сурово бросил через плечо Громыч, - да деток нарожай. А там, глядишь, и Волчич не потребуется...

Рыська аж захлебнулась от возмущения, вскочила, кулачки сжала, словно драться собралась:
- А кто нынче помощницу искал? А? Кто Авдотью сватал? Тетке Лесе еще и срок не вышел, а ты туда же — помоложе, да покрасивше подбираешь? Все вы мужики одинаковы! Я, может, вообче к мужику не пойду! Уж лучше сразу к Волчичу, он хоть песни обманные не поет!

- Понесло деваху, - усмехнулся Власыч, - так будете про Волчича-то слушать, али как?

Усевшись на свое место, Рыська зло поправила сбившийся плат, шмыгнула носом и буркнула,  вроде как согласие бросила:
- Давай, бай сказку-то. Дядьку, - толкнула плечом возницу, - когда привал-то?
- Скоро, - выдохнул Громыч, - а про Волчича и я послушаю. Давай, Власыч, пока еще пузо ждать готово.

- А что Волчич? - старшой, снял рукавицу, огладил заиндевелую бороду. - Про Волчича и сказывать нечего. Про него - больше всего баек языками бабьими выткано. Словно он и не оборотень вовсе, а всем мужикам назло создан!

- Ты не отвлекайся, дядько Власыч, говори, давай, - не отставала Рыська. – Про Волчича хочу, а то уж озябла вся.

Старшой бросил на деваху недовольный взгляд, продолжая хмурить брови, перевел его на Авдотью и внезапно улыбнулся – широко, с душой:
- Будет вам, девки, про Волчича. Что уж тут секретного? Главное, чтоб не объявился со свитой своею. А так – Волчич он и есть Волчич.

Авдотья знала про Волчича не так, чтобы очень и много. Но все же считала, что уж кто-кто, а она-то поболее любого люда про Волчича рассказать может. И потому удивленно вскинула брови, чуть тронутые от дыхания инеем, когда услыхала начало истории Власыча:

- Волчич-то, знамо, Хозяюшкам родным братцем приходится. Одним из тех двоих, что опосля них на свет появился. Ветрича-то давненько в наших краях не было. Вот Волчич в одиночку и держит в узде всех тварей, в коих кровь песья водится. Они ему и служки, и воины, и братья. Только злой он больно, да на то, бают, причина особая имеется. Вроде как Ветрич у него невесту умыкнул. Да в людской облик оборотил. Вот и пробует Волчич всех баб подряд, авось какая его окажется.

- Глупости, - встряла Рыська, - моя бабка еще рассказывала, что невеста от Волчича сама сбежала, да в бабу обычную обернулась! Не люб он ей был!

- Как есть – дура ты, Рыська! - расхохотался Громыч, - сама грозилась к Волчичу сбежать, а тут выходит, что есть те, кому он и не лЮбым быть может.

 Рыська растерялась, посмотрела на Авдотью, словно помощи просила:
- Может, какой и не люб…

Авдотья откинула плат с головы, посмотрела на смеющихся мужиков и выдохнула, растеряв дыхание:
- А мне вот Волчич и задарма не нужон. Боюсь я его. Боязно в волчьих лапах-то смерть встретить...

Тут уж расхохотались все, и Громыч, на хохот которого лошадки встряхнули гривами, и Власыч, к которому с очередным докладом подскочил Вежич, и Рыська, тоненько, словно колокольчиками, выводящая бисеринки смеха, и сам Вежич, так, похоже и непонявший над чем так весело хохочут остальные.

Авдотья сначала засмущалась, а потом и сама вплела свой голос в разномастный смех попутчиков. Горы словно чуть раздвинулись, даже облако, казалось поднялось выше, давая небу поделиться лучиками солнца. На следующей за ними подводе заулыбались мужики. Звонко залаяла псина, что сопровождала обоз.

Волчий вой разметал веселье. Один, два, три голоса подхватили волчью песню. А серый хор набирал силу, ширился.
- Я девять насчитал, - склонил голову Власыч.
- А я одиннадцать, - встрял Вежич.
- Пятеро, - тихо произнесла Авдотья, - горы звуки множат. Пятеро их. Всего.

Мужики хором повернули к ней лица:
- Откуда знаешь?
- Отец мой в охотниках ходил, - смущенно произнесла Авдотья, мысленно кляня себя за то, что встряла в разговор, - и про горы сказывал…

И тут тишину насторожившихся гор разорвал волчий стон такой силы, что и люди, и лошади замерли, пытаясь усмирить заледеневшую кровь.
- Словно хоронит кого, - прошептала Рыська.

А вой так и тянул на одной ноте выворачивающую душу тоску, не отпускал, рыдал, рвя душу, останавливая сердце.

- Прощай, Волчич, - прошептала Авдотья, - может еще и свидимся…


2.

В сумерках обоз прибыл к запорошенному снегом лагерю. Авдотья с интересом наблюдала, как мужики выстроили подводы широким полукругом, образовав что-то типа забора, выпрягли лошадок, и внутри споро стали разжигать огонь. Не прошло и двух десятков минок, а в казанах уже булькал кулеш.
Рыська, устраиваясь в санях, их сани оставили внутри круга, ибо баб-то всего две, отмахивалась от настырных губ лошадки, что пыталась объесть ее толстый с зеленью плат.

- Вот нахальная! - Рыська стукнула по носу коняги, - иди сено свое ешь! Авдотья, - крикнула отвлекая внимание на себя — возьми миски-то, а то мужики все съедят, а нам ночью и останется, что животы свои слушать! К Власычу иди — у него кулеш самый наваристый! У Громыча не бери!

- Ах ты, сорока! - Громыч внезапно возник за плечом Рыськи, - кулеш ей мой не по нраву пришелся? А я-то о них заботу пеку, сам плошки принес! Не хочешь — не надо!

Авдотья, наблюдая за этой сценкой, засмущалась:
- Кушать хочется. Вот стою и мыслю, к кому бы пристать? У меня-то только ягодки сухие, да сыру чуток и хлебушка. А кулеш я очень... уважаю...

Громыч расхохотался:
- Эх, жалко путь короткий, а то бы точно тебя в помощницы сманил! Хоть и коса у тебя, да, похоже, и умом не обделена. На-ко, - он протянул две деревянные миски, - горяченького.

- Благодарствую, - поклонилась Авдотья, забирая миску и передавая вторую Рыське, и с удивлением отмечая, что уже и не обижается на помощницу-то. - И ты, возьми ягодков, в чай бросишь — все веселее будет.

То, как Громыч смотрел на нее, пряча улыбку в бороду, заставило щеки Авдотьи вспыхнуть маковым цветом. Вот ведь, мужик особо глянул, и душа петь готова. Она торопливо развязала узелок с харчами и протянула Громычу берестяной туесок:
- Вот, возьми.

- Да зачем мне всё-то, - улыбался он, - я немного только возьму. Буду чай пить и о тебе думать.

Протягивая Авдотье туесок обратно, Громыч  коснулся ее пальцев:
- Спите спокойно. У нас — караул. Вроде бы тихо, да волки иной раз захаживают. А на зорьке — дальше двинемся.

- А когда в Вендии-то будем? Прошлый раз два дня бурю пережидали! - встряла Рыська, уже вымазывающая хлебушком донце миски.

- Так то прошлый раз, - вздохнул Громыч, косясь на Авдотью. - Нынче, похоже, вёдра сплошные. Ежели бы не туча... - он покосился на небо, - а так к полудню перевал минуем и, считай, в Вендии...

...Авдотье не спалось. Тихий говор мужиков у костра убаюкивал, а сон не шел. Вздохнув, всё же выбралась из-под кучи тулупов, что они делили с Рыськой, и подошла к подводам.
А место выбрано на славу — сзади гора прикрывает, спереди — все пространство видно. Тени еще более густые, чем ночная темень, падали от гор и думалось, что там на снегу — не тени, а пропасти без дна. Упадешь и будешь лететь не знамо скока.
Авдотья не боялась ночи, но солнышко любила больше. Иной раз выйдешь вот в такую звездную морозную ночь, да еще когда светило ночное монетой на тебя смотрит, так и кажется — что вот-вот будто случится что. Душа перевернется, и ты вовсе и не ты окажешься. Будто тянет из тебя нечто, просится. Вот Авдотье и казалось, что это душа наружу просится, тесно ей в теле-то. Когда спишь — тогда она гуляет. Привыкла. А тут ты не спишь — вот она и пугает. Сказывала матушка, что душа ночами свободна, в такие дали улетает, что и представить нельзя, и нет для нее границ, нет страха. А страх только один — пока спит люд, а душа его далеко улетела, тут и другая душа может место занять. И летит твоя душа в страхе без тела-то остаться, так скоро летит и так быстро обратно ныряет, что иной раз проснешься среди ночи, как от толчка, от удара. Матушка и сказывала — в это самое время душа испуганная домой заскакивает. Ибо чуют они опасность-то. А кому охота душой неприкаянной по свету белому мыкаться?

Туча, что висела над головой, пятак ночной прикрывала, но свету чуток давала. Тени, постепенно смещались, знать давно уже тут Авдотья стоит. Мысли, видать, поймались, вот и крутятся, разматываются, что клубок с пряжею. Вишь, матушку вспомнила...

Неясное движение, что поймал краешек глаза, заставило замереть. Вглядеться. Одна из теней, что к лагерю тянулась, качнулась слегка и снова замерла. Это кто же такую тень бросать может? Холодно сразу стало, так холодно, что зуб на зуб не попадал. Авдотья тихонько спиной стала отступать к костру, что яркими угольями алел в ночной тьме.

- Громыч, - толкнула мужика, шепча громко, - кажись, увидала я чего.
- Замерзла, небось, - Громыч попытался обхватить Авдотью рукой, да та не далась, дернула за бороду, - говорю же, чужой тама. За стеною обозной!

Громыч проснулся мгновенно, вгляделся в лицо, выхватил, видать что-то, и спросил коротко:
- Где?
- Пойдем, - Авдотья уже, пригибаясь, мелкими шажками спешила к подводе, - поспешай!

Пять минок они стояли, тесно прижавшись друг к другу и вглядывались в темноту:
- И чаво? - не выдержал Громыч.
- Глянь! - ахнула Авдотья и попятилась, прижав руки к губам.

Зоркий Громыч увидел и понял все с одного взгляда.

- Нарвались, - прошептал зло, - иди к Рыське, в тулупы спрячьтесь. Бог даст, не заметит.
- Так спалит же, - ойкнула Авдотья.
- И то правда...

Громыч трижды ухнул филином, и стало слышно, как споро и бесшумно собираются обозники. Три крика — это не один, и даже не два.

Спустя пару минок, с вершины скалы, что скрывала пол неба, медленно и плавно стало разворачиваться в своей темноте и огромности массивное тело. Крылатая тварь, распахнув крылья, замерла на пару мгновений, а потом рухнула вниз, пикируя на спящий лагерь.

И сразу заголосили мужики, сгоняя лошадок под козырек скалы, вспыхнули кострища, народ кинулся под защиту подвод. Авдотья заторопилась вытаскивать из-под кучи тулупов Рыську, да та с испугу так закуталась, что Авдотья не сразу ее и выковыряла.
- Бежать надо! - прокричала в самое ухо. - Давай!

А куды бежать-то? Путь один - подальше от этого побоища, спрятаться среди морщин горных, забиться зайчиком и носа не выказывать. А как уляжется всё, там и видно будет. Не бабское это дело с драконами воевать.

Авдотья тащила упирающуюся Рыську наверх, прячась за уступами скал, да на лагерь озиралась. А тварюга, тенью своею весь лагерь накрыв, кружила, словно высматривая кого.

- В пузо, в пузо ей цельтесь! - распоряжался Громыч.
- Лошадок, лошадок держите! - вторил ему Власыч.

Змей извернул гибкую шею, плюнул огнем, спалив сразу несколько подвод и стал подниматься, все так же кружа над суетящимися людьми. Авдотья упала на камни, прикрыв собой Рыську, да только та вывернулась, крикнула в лицо:
- Оставь ты меня! Мне без Вежича и жизни не надобно! Пусти!

Не уберегла Авдотья Рыську. Поймав движение в скалах, змей словно бы улыбнулся и, дохнув почти лениво, тут же превратил Рыську в горящий столб. Мгновение и опало пламя, а вместе с ним и Рыська.

Подняв лицо, Авдотья уперлась в горящий лютой ненавистью глаз дракона...

3.
- Отда-а-а-й, - узкий язык почти коснулся лица, из пасти ящера дохнуло жаром.

Авдотья отшатнулась, вжалась спиной в камень, оцепенела, не сводя глаз с маячившей перед ней мордой.

- Отда-а-а-й…
- Возьми, ежели сможешь, - зажмурилась, гоня слезы, и вновь распахнула глаза. Сжала в пальцах заветную ладанку, что теплым солнышком пригрелась на груди.

- С-с-палю-ю-ю… - очередной выдох в лицо.
- И тебе ничОго не достанется… уходи…, - и откуда силы-то взялись, сделала шаг вперед, почти уперлась грудью в дышащие дымом ноздри.

Змей, повернув голову, уставился на Авдотью желтым глазом:
- Тогда… живьем… заглочу-у-у…

Повел мордой, приноравливаясь.

Вот и все, успела подумать, кто ж знал-то, что все вот так остановится…

Авдотья не видела, как замерли мужики, подняв головы и молча уставившись на громадного змея и махонькую женскую фигуру, наступающую на Хранителя гор. Не слышала, как навалилась тишина, обхватившая округу. И не успела разглядеть как на фоне просыпающегося дня пять серых теней возникли откуда-то сбоку.

Змей дернулся, дохнув жарко, опалил брови. Авдотья присела, прячась от горячего дыхания, готовая следовать за Рыськой. Да только змей извернулся, оттолкнулся лапами и попытался взлететь. И тут-то Авдотья и увидала.

Три волка молча рвали крылья, двое – повисли на лапах, а большой черный волчище исхитрился вскочить на холку дракона и вгрызался в тело Хозяина гор, не рождая и не роняя ни единого звука.

- Волчич, - ахнула Авдотья.

Ящер заметался, пытаясь сбросить волков. Да только молчаливые серые тени слились с телом дракона, впились в него, словно клещ лесной в охотника. Тяжело переваливаясь, дракон соскочил на землю, и тут очнулись мужики. С криком, дружною ватагой они налетели на горного ящера.

Змей встрепенулся, метнул голову в сторону Авдотьи, да она увертливой оказалась - скакнула в сторону. Пасть лишь клацнула, упустив добычу.

И тогда идолище поганое, собрав все силы, рвануло в сторону, сбив с крыльев и лап висящих на них волков, да чувствительно стукнулось телом о камень горы, прижав собою черного волка. Тяжело расправив потрепанные крылья, ящер грузно поднялся в воздух, опрокинул ветряным смерчем своих недругов, да и перевалил за горный хребет.

На снегу остался лежать черный волк. Из пасти его текла тонким ручьем темная густая кровь. Истоптанный снег не хотел брать ее себе, и струйка, добежав до камней, пряталась, всасываясь в трещинки гор. Над Волчичем тихо поскуливали пять серых волчищ.

Люди снова загомонили, открыв себе новых врагов. Выставили рогатины, да двинулись на сбившуюся вокруг вожака стаю.
- Погодьте! – крикнула Авдотья и ласточкой устремилась вниз.

Да только от бега ее пользы-то никакой и не вышло. С трудом поднявшись и чуть подрагивая, черный волк вздыбил шерсть на загривке, оскалил острые зубы и, припадая на заднюю лапу, неторопливо развернулся в сторону долины, из которой не далее как вчера обоз начал свой путь через горы.
Следом за вожаком потрусила стая…

… Молча собирали обоз: молча впрягли лошадок, затушили кострища, собрали поклажу, разместили людей. Так же, молча, поставили у скалы два памятных камня – Рыське и Вежичу. Кинулся тогда Вежич за своей рогатиной, да вместе с подводой и вспыхнул. Вот и все потери – двое. Хотела Рыська без Вежича жизни не иметь, так и случилось…

Молча миновали перевал. Молча спускались, даже не останавливаясь на привал. Всем хотелось, как можно скОрее добраться до места. По мере того, как с гор спускались, все жарче и жарче солнышко светило. Мужики скинули тулупы, сменили тяжелые меховые унты - кто на сапоги, кто на поршни.
Авдотья выбралась из тулупа, оставшись в душегрейке. Ехала, закрыв глаза, да подставив лицо солнышку.

К вечеру подкатили к большому селу. Снежок еще похрустывал под полозьями, а ниже у подошвы гор – вовсю зеленело, темнела дорога.

Громыч, пряча глаза, развернулся к Авдотье:
- Приехали мы. Вендия. Тебе – к морю. Дальше – сама.
Авдотья выбралась из саней, поклонилась в пояс всю дорогу угрюмо молчащим мужикам:
- Благодарствую. Хорошей дороги до дому. Не серчайте, ежели что…

И пошла, не оборачиваясь, вдоль обоза  к ближайшему дому. Сумерки уже вступили в свою пору. Плавили краски, размазывали образы.

- Погодь, - крик Громыча догнал, когда Авдотья миновала последние подводы, - да, погодь ты!
- Чаво тебе? - развернулась, пряча слезы, - шел бы ты, Громыч. И говорить не нужно. И так – камень на душе…

Громыч комкал в руках малахай:
- Не ведаю я, Авдотья, куды ты стремишься. И знать того не хочу. Да только не всякий с драконами горными, да с оборотнями речи вести может, – вздохнул, поднял на нее глаза. – А подлости в тебе нет. Не вини себя за Рыську. А обратно возвертаться будешь, дождись обоза-то. Сам отвезу.

- Благодарствую, - прошептала Авдотья и не удержалась, разревелась в голос. Уткнулась лбом в мужицкую грудь, а слезы потоком лились, да и плач-то на плач не похож был совсем. Скулила Авдотья, как собака брошенная, никому, вдруг, не нужной ставшая. Замер Громыч, пережидая поток бабских слез. Все что и оставалось – молчать, да вздыхать тяжко.

- Благодарствую, Громыч, - Авдотья оторвалась от его рубахи, - мобудь, еще и свидимся, - вздохнула, всхлипнула, да тронула ладонью бороду. Повернулась и пошла, опустив плечи.
- Пусть ЛЕтница милостива к тебе будет. Чай, ее земли! - прокричал в спину Громыч.
- И тебе, милости от Хозяйки, - обернулась, махнула рукой.

4.

Спустя два дня Авдотья, приоткрыв рот, стояла и дивилась на диво дивное, что перед ней открылось.

В тот же вечер, когда она с обозом распрощалась, успела Авдотья в телегу к одному мужику напроситься. Мужик тот в село торопился, что внизу в долине отсвечивало яркими цветными крышами. А переночевав в доме у родни того же мужика, утром с почтовым обозом в Морск отправилась. Еще один перевал миновали и вот оно – море-окиян.

Никогда прежде Авдотья столько воды не видала. Пока народ почтовый ноги разминал да оправлялся, так и стояла она статУей на камне высоком. Глазу-то и зацепиться не за что. Рябит вода-то, волны махонькие совсем, так и катятся, словно сплетни бабские несут. А еще дышит оно, море-то. Вдох-выдох, и опять – вдох-выдох. Это как же такую ширь одолеть-то? Глубины, видать немереной, да и как ее измерить-то? Там же, небось, не только щуки да сомы огромадные водятся, а говорят, что и морские драконы бывают. Как заглотит цельный корабль и что? От горного-то хоть в скалу вжаться можно, в пещерку юркнуть, за камушком схорониться. А тут?! Одно счастье – потопнешь и не почувствуешь, как рыбкою стала…

- Девонька, отправляемся! Поспешай! – старенький возница поманил рукой. – На-ко тебе, гостинчик. От морского хозяина. Просил передать, - и протянул Авдотье что-то совсем непонятное. Листики какие-то, а в них – то ли мяско, то ли еще чего завернуто.

- От хозяина? – Авдотья хитро улыбнулась, - Дядьку, я же не пигалица какая, а за гостинчик благодарствую.

Возница, устраиваясь на козлах, рассмеялся:
- А может, я и есть хозяин? - весело подмигнул, оборачиваясь через плечо: - Что, удивил?
- Ага, - с опаскою произнесла Авдотья, приглядываясь к мужичку, а кто его знает, может, обернулся в люда-то, и шуткует.
- Да ты ешь, ешь! – уже громче рассмеялся возница, - шуткую я!

Сонная лошадка, тряхнув гривой, потрусила дальше. А солнышко все припекало. Авдотья уже и от плата – подарунка ВеснИцы избавилась – в суму убрала. Во рту горчило от незнакомой еды, а вода только разбередила жажду. Вот и катала Авдотья во рту камушек, что на берегу морском углядела – гладенький, переливчатый, словно бусинка.

- Морск, однако, - возница привстал на козлах, - считай прибыли. Тебе-то куда, девонька?
- Мне на пристань. Где кораблики. Что море перебегают, - потупилась Авдотья, проклиная себя за то, что приходится играть роль девчонки-простушки.
- Кораблики, значится…, - ухмыльнулся дед, - тогда тебе в порт. Мы мимо поедем, так что довезу.
- Благодарствую, - наклонила голову.
…
В порту было так шумно и многолюдно, что Авдотья поначалу растерялась. Снуют люди, что-то кричат, толкаются, мешки какие-то таскают, торопятся. Птицы белые, да только какие-то грязные, орут противно. Нагличают, чуть ли не на головы садятся. Люди их ногами отпихивают, а те все норовят стянуть что-нибудь. Прямо вороны в белый цвет выкрашенные. А глаза-то злющие!

Корабли заставили Авдотью застыть, рот приоткрыть от величины-то. Огромадные, это не те, что по реке Грозной ходют.
Так и стояла Авдотья голову задрав, ежели бы не одна из самых наглых птиц белых не попыталась у нее из рук котомку вырвать.
- Ах ты курица крашена! – возмутилась Авдотья и взмахнула сумой, отгоняя птицу. Та отскочив, яростно крикнула и снова попыталась напасть.
- Пшла! Пшла, говорю!

Удар тростью откинул белую птицу к ближайшему кораблю и та, успев расправить крылья, ворча, взлетела. Умостилася на краю борта и зыркала сверху красным злым глазом.

- Корабль выбирать, селянка? – невысокий толстенький мужичок, опираясь на палочку, рассматривал Авдотью словно товар.
- Смотрю тока, - насупилась та, - а что, нельзя?

- Можно, скока нада, столь и можно, персик души моя! – рассмеялся мужичонка. – Мой «Гиви» отбывать скора, совсем скора. Вот и волноваться. Может, за море красе такой надо?
- А ты кто, - наклонила голову Авдотья, пряча смешок. Чудно говорил дяденька, забавно, - твой корабль, что ли?
- Мой, - кивнул, подбоченился, выпятил грудь, обтянутую забавным то ли тулупом, то ли кафтаном. Шнур витой по пузу спиральками уложен, да и пуговки эвон как на солнце закатном блестят, глаза жмурить вынуждают. – Торопиться нада, вишенка моя, коли, за море тебе. Уходить быстро будем.

Было в нем чегой-то неправедное. То ли глазки, что быстро бегали туда-сюда, то ли масло, в них плескающее, то ли еще чаво.
 
- Не решила исчо. Погожу, - Авдотья собралась уходить, да мужик вдруг ухватил ее за руку, дернул так, что дыхание перехватило.
- Пошли, сказал, - приблизил лицо, дохнул чем-то кислым. – Не будет сёдня другого кораблика. Только мой. Все поняла?

И куда речь забавная пропала? Словно и не было. Эвон, как заговорил. Без загогулин своих!

- Пусти, - попыталась вырваться, да только крепко держал, не выскользнуть.
- А я и спрашивать не буду, - ухмыльнулся глумливо мужичок, - сейчас команду кликну – вмиг упакуют, а там - и султану подарок, и мне выгода! – и замер, скривился, кого-то за плечом Авдотьи углядев: - принесла нелегкая!

Вот тут-то и рванулась Авдотья, часть рукава оставила и не глядя, юркнула за чью-то спину.

- Развлекаешься, Якоб? – а спина-то широкая, каменная, да и голос у нового мужика хриплый, да ехидный.

- А ежели и так? Тебе-то что с того? – Якоб переминался с ноги на ногу, но лезть в драку явно не спешил.
- Мне-то? – усмехнулся высокий, - мне-то все равно. Вот только служивым стукну, что ты селян в рабство гонишь.

- Шел бы ты, Гром, дальше. А то смотри, как бы на вторую ногу не охрометь, - пробурчал, отступая, Якоб.
- Грозишься, червь? – в голосе спасителя зазвенело кованым железом. Да как зазвенело, так и пропало. – Встретимся еще. – И пошел, припадая на правую ногу.

Замешкавшаяся на мгновение Авдотья, припустила за широко шагающим мужиком следом:
- Дяденька, - окрикнула, - погодьте, дяденька.

Мужчина остановился, резко развернулся и уставился на Авдотью, кривя в усмешке губы.
Да какой он дяденька-то, сконфузилась Авдотья, мне прежней в сыны годный.

- Чего тебе, селянка? – окинул взглядом.
- А вы не за море ли едете? Может, возьмете меня? – Авдотья уже не раздумывала, этот точно султану не сдаст.
- За море, говоришь, - сделал шаг вперед, наклонился к лицу. И разглядела Авдотья, что у мужика-то и волосы снегом тронутые, и шрам, что щеку перечеркнул, в волосах этих хвост свой прячет. – А ты хоть знаешь, девонька, кто я есть?
- Ведаю. Гром ты. А я из Грозного края.
- И что? – смотрит с усмешкой.

Авдотья как-то сразу оробела, побирушкой себя почувствовала. Будто вымаливает чего. Разозлилась, да и выкрикнула почти:
- Мне за море надоть! У меня и гроши есть! Я не попрошайка какая!

«Пырат» этот голову наклонил, словно прислушался к чему, да и сказал грозно:
- Кухарить будешь. Как прибудем – расплатишься. За мной иди.

И посеменила за ним Авдотья, грязь обходя да через ручейки всякие перескакивая. А как увидела куда пришли, так и обомлела. Пока шли смеркаться стало. Тени по кругу полезли. А все одно - застыла. У Якоба-то кораблик немалый был. А этот! Такой в глотку змею морскому точно не пролезет.

- Ну чего застыла-то? – обернулся Гром, и словно забыв об Авдотье, крикнул кому-то невидимому: - заказчик прибыл?
- Прибыл, капитан, - отозвался мальчишеский голос, - в капитанской каюте ожидают. Почти бутылку рому выхлебали…
- Вот и хорошо, - капитан махнул в сторону Авдотьи, - пассажирку прими. Обустрой. А команде накажи, чтоб не обижали.

5.

Авдотья присела на край койки, что, скорее, сундук напоминала. Поверху ларя — тоненький то ли коврик, то ли перинка брошена.  Постучала ногой по доске — вроде пусто. Откинула крышку, а там — короб. В него Авдотья суму свою и уместила.

Где-то за стенкой, бегали, кричали чегось, топали. Огляделась тихонько. Ни окошечка нет, ни щелочки. А может и хорошо, что щелочек нет — а ну, как водица зальется — обмокнешь вся.
Авдотья вздохнула.
Что же, так всё время и просидеть? А кухарить как? Вот, как уляжется всё, так и выйду. Чего под ногами-то путаться. Обругают еще.

Никак Авдотья с новым  образом своим свыкнуться не могла. Все казалось, что имеет право голос проявить, оборвать, чтоб не командовали, норов выказать, чай не девчонка. Ан, нет. Не положено.  Смотреть по-другому станут, вопросы неудобные задавать.
 
И куда иду? Зачем? И дальше-то что будет? Зачем ЛЕтнице ладанка эта, и для чего? И почему это вся нечисть, словно раки на тухлое мясо, жажду имеют ладанку отобрать?

Сумерки незаметно перешли в темень. А Авдотья так и сидела, глаза в одну точку уперев. Да и не заметила, как Дрема глаза-то окропил, словно водичкой сонной плеснул. Как сидела, так и уснула, к стене привалившись...

Проснулась в ночи. От холода. С сундука соскользнула, вытащила из короба суму, плат ВеснИцей подарённый нащупала, да и укуталась им. Словно домой вернулась. Тепло сразу стало, ладанка котенком на груди замуркала, а тихое покачивание, да близкий плеск волн показались Авдотье песней колыбельной.

Спокойно на душе. Правильно, значится, всё делаю. Не гневается ЛЕтница. Знать, верной тропкой иду.

Дрема, неслышно и тихо подул на ресницы. И отяжелели веки, сон нагоняя...


- Эй, - нетерпеливый стук выхватил из владений сонных, - вставай, давай!

Авдотья глаза разлепила и увидала, как сквозь узенькие щели протискиваются ранние утренние сумерки.

- Встаю. Случилось чего? - откликнулась хриплым со сна голосом.

Взлохмаченный парнишка переминался у двери, смотрел исподлобья:
- Кэп говОрил, ты у нас поварешкой вроде. Кокша грозится уже. Пока рогали не выползли, картоплю разделать надобно. Ты тихо тока, ежели калабаху разбудим, он точно нажалуется и дракон однозначна машки в руки сунет, и гальюн до самой стенки наш будет...*

- Куда идтить-то? – Авдотья ни слова не поняла из той скороговорки, что смастерил паренек.

- Вирай, давай. Да кубарь-то замкни. А то пока по болоту идем, так и ладно, а как качели нагрянут, так и ага! Камбуз проскочишь, а дальше артелка будет. За калабашной. Кокша тебя в артелке и ждет. Топай давай, балласт.**

Авдотья кашлянула, и снова повторила:
- Так куда идтить-то? Ты на людской мове-то балакаешь?

Паренек уставился недовольно и подтолкнул Авдотью к лесенке:
- Пошли, что ли.

Несколько ступенек наверх, паренек распахнул дверцу, и Авдотья ахнула, прижав руки к груди.

Воды-то сколько! Весь мир одной водой и занят! Солнышко еще не встало, а уже видно, где макушкой-то выбираться начнет. Ой, мамочка моя! И как же это меня угораздило-то?! Потопну же! Как есть - потопну! А коли ветер! И буря! Куда прятаться-то? А полотнище-то над головою! На всю деревню рубах пошить можно! А веревки-то гудят! А как оборвутся?!

Авдотья попятилась, норовя юркнуть в свою комнатку и до самого конца пути носа оттуда не выказывать.

- Ты чего? – опешил паренек.
- Боязно мне, - горло пересохло, дыхание перехватило, а сердце забилось в груди пойманной рыбкой.
- Топай, давай, - пробурчал паренек, - деревня. Первый раз, что ли?
- Впервой, - прошептала Авдотья. – Пусти, а? Я обратно пойду, схоронюся.

Тот шмыгнул носом и улыбнулся:
- Я тож с деревни. И тож, когда вопервой на палубу вышел, думал порты обмочу... Не боись, обвыкнешься. Пошли, по сторонам тока головой особо не верти. Я тебе потом обрисую, где что...

Кокша оказался таким большим, что, увидев его, Авдотья снова испугалась, решив что он не люд вовсе, а кто другой. Да и лицо у него было, как у черта, не черное совсем, но какое-то то ли синее, то ли грязное.

- Ты что ль, поварешка? – спросил, окинув Авдотью насмешливым взглядом. Толстые губы страшно разомкнулись и зубы, показавшиеся на темном лице особо белыми и острыми, заставили Авдотью зажмуриться.

- Дикая совсем, - расхохотался кокша. Огромадный живот под грязным фартуком заходил ходуном, - я хоть и кокша, но меня и баклажаном*** кличут. Любуйся, да не филонь тока. На-ко корзинку. Пока не стухла, оприходуем. Бакланам**** и скормим.

Так под неторопливую речь кокши и потащила Авдотья корзинку следом за ним. Сам же чернорожий кокша волок мешок с картоплей.

- А что за рыбка такая? – поинтересовалась Авдотья, возясь с тушками.
- Так говноешки-то, - охотно ответил, да и зашелся в смехе, глядя на Авдотью, - ох, ну и подарок мне кэп подкинул. Кефалька-то. Кефалька!

Остатки картопли чистили вместе. Кокша оказался говорливым и ловким. Шкурку тонким ножичком с клубенька снимая, и про то, что край его – Акирфа, и про то, что пятое лето с капитаном на «Роке» ходит поведал.

- А это кто? Рок?
- Так корабль «Роком» кличут. Настоящая-то кличка у него заковыристая – «Подвластный року небесному». А уж людишки обрезали за ненадобностью слова заковыристые, вот «Рок» и вышел.
- А ты почему помнишь?
- Так мы все помним, только кличем коротко, - усмехнулся кокша, отложил ножик и плюхнул чан с картоплей на пыхающую жаром плиту. – Ну, Авдотья, хорошая ты поварешка. Даже раньше управились. Может, чаю хлебнешь? Рогали только через склянницу выползут.

Авдотья кивнула. И спросила робко:
- Дядька, а рогали – это кто?

Кокша, разливая по большим то ли чашкам, то ли мискам чай – снова ухмыльнулся:
- Рогали - то матросы тутошние. А склянницы, это, когда рында звякает. Ну, - кокша почесал затылок, - звенит когда.
- А, - расцвела в улыбке Авдотья, - это когда колокольчик звякает!
- Ну, да – закашлялся кокша, пряча улыбку, - колокольчик…

- Ты это, - кокша глянул на Авдотью, - пока рогали не выползли, до гальюна сходи, да и в нору вертайся. А то, как бы с непривычки чего не вышло…
- Куда, дядька, ты меня отправляешь? – приподнялась с места Авдотья.
- Пошли, сам покажу. А к обеду салагу отправлю. Придешь.

И снова Авдотья в своей комнатке сидит. Паренек, что салагой оказался, картоплю с рыбкой принес. Да чаю. И окошко показал, как открывается.

Не так уж и страшно, подумалось, справлюсь. Везде люди.

---------------------------------------

*Перевод: - Капитан сказал, что ты у нас помощником кока будешь. Кок уже грозится. Пока матросы не выползли, нужно картоплю разделать. Только тише, а то ежели матроса-плотника разбудим, то он точно нажалуется и боцман однозначна швабру в руки сунет и туалет до самой стоянки (причала) наш будет...
**Перевод: - Поднимайся, давай. Да каюту-то замкни. А то пока по спокойной воде идем, так и ладно, а как шторм нагрянет, так и ага! Камбуз проскочишь, а дальше продуктовый склад (кладовка) будет. За мастерской. Кок тебя в кладовке и ждет. Топай давай, балласт.**
*** Баклажан - чернокожий член команды;
**** Баклан - голодный человек, и чайки.

____________________________________

6.

Два дня прошло, а Авдотья на кораблике уже обвыклась совсем. Рогали-то сначала насмешничали, даже в море скинуть грозились, ежели змей морской объявится. Дракон, что команду гонял, как его, боцман-то, стращал, что баба на кораблике к горю-злощастью. Бабы по земле топать должны, мужика дожидаючись.

Авдотья-то по-началу струхнула слегка, а кокша потом боцману энтому пугать Авдотью запретил! Да и Гром, видать, шуганул команду-то, вот и отстали рогали. Только дракон-боцман иной раз зло глазом посверкивал, да зубом цыкал.

А Грома почти и не видно было. Выйдет, бывало, на верхотуру-то, да и стоит молча. Бдит. А рогали сразу суетиться начинают, боцман в свистульку свою трельки раздает. Только кокша — улыбается, да напевает чегось, вроде слов своих акирфских: «унга-цунга-рунге-ру...»

Вот и сёдни встала ни свет ни заря, только-только небо у горизонта светлеть начало, да и вышла, в плат закутавшись, на первые звездочки утренние глянуть.

- Не спится, селянка? - Гром стоял у колеса, что штурвалом звался, выучила уже Авдотья какись слова заковыристые.

- А чаво сам не спишь? - Авдотья встала рядом.

- Не спится, что-то, - Гром покосился на Авдотью. - Прижилась, гляжу, кокша тобой не нахвалится, а дракон так и вовсе пришел в сваты зазывать.

- Ко мне что ль? - ахнула, ладошкой рот прикрыв, - так он, вроде, только и зыркает зло. Пугает вечно.

Гром усмехнулся:
- И почему мне кажется, Авдотья, что ты роль чужую играешь? Дурочкой прикидываешься...

Авдотья замерла, дышать перестала. Глаза опустила, и молвить-то не сразу сообразила что.

- Почудилось тебе, Гром. Обычная я. Авдотья из Грозного края. Дымка-то, какая сёдни, - передернула плечами.

- К буре, - плечи расправил, втянул ноздрями соленый воздух, - может, и стороной пройдет. Хотя, вряд ли...
- Это чо же? - заволновалась Авдотья, - потопнуть можем?
- Можем, - кивнул серьезно Гром, - да только не потонем. Срок еще не вышел.
- Какой срок? - не поняла Авдотья. - Да и кто ж знать может, когда срок-то выходит?
- Я знаю, - оборвал сухо, - иди уже. Кокша, небось заждался.

Помешивая огромной ложкой в глубокой кастрюле жидкую кашу, Авдотья все к словам капитана мыслями оборачивалась. И как углядел-то? Роль другую играю. Скажет то же. Сама я - другая. А роль-то, задание - то ж самое.

- Ноет, окаянное, - кокша потер грудину слева, - ох, не к добру это...
- Гром нынче сказывал, что буря будет, - откликнулась Авдотья. - Давай, я тебе чаю-то заварю. У меня и ягодки какись исчо в суме завалялися.

Кокша поднял на нее мутные глаза:
- Не суетися, поварешка. Стукалка-то моя, что барометр. Да не только на бурю настроен. Ты бы, это, - кокша тяжело встал, - в норе-то схоронись, закупори всё, ежели чего — к рундуку привяжись, а то и залезь в него. Сам-то он к полу крепко приделан.

- А что, дядьку, худо будет? - словно ознобом по спине.
- Худо, кроха. Как бы буря еще когось с собою не приволокла...
- Это как же? - совсем страшно стало, да только кашу мешать Авдотья не перестала.
- Да кто ж ее знает, бурю-то. Она ж у Хозяина морского на посылках. Что всучит, то и пригонит. Мабудь и ничего, а мабудь и змея, али ящера.
- Ящера? - у Авдотьи ноги подкосились, - дракона, что ль?
- Его, - сделал отворачивающий лихо жест кокша. Черная рука мелькнула в воздухе, пальцами фигуры выписывая, и, вроде как, в камбузе темном посветлело слегка, - давненько токо не видел змеюку-то никто.

Наскоро запихнув в себя порцию каши, Авдотья поспешила в свою каморку. Судорожно суму перетряхнула, ладанку подергала - а как водица забрать решит?
Да и уселась, судьбы дожидаючись.

Хоть бы посуду помыла, да кокша уж больно гнал, рогали-то всю палубу заняли, что-то там привязывали, полотнище, что парусами кличут, как-то по особому укладывали, да и кокша сам в кубрике своем громыхать утварью начал, так и ушла Авдотья. С глаз-то долой.

Только и слышен рык Грома, да окрики боцмана. А буря-то что играется. Тихая водица-то, не колыхнется, словно кисель молочный. Так и кажется, что и не будет ничаво.

- Авдотья! - салага торкнулся в дверь, - иди, пока минка есть, покажу чегось!
Вышла Авдотья да и вцепилась в руку лохматого: от самого края моря, черным свет покрывая, неторопливо ползла такая туча страшная, что присесть захотелось.

- За нами идет, - похвастался паренек, - точно пес на привязи. Кэп увернуться пытался, пока токо нарождаться стала, так она тож свернула... Смекаешь?

- Чавось? - повернула голову Авдотья, глянула в шальные глаза салаги, да и словно обрезала нитку суровую. Ушел страх-то. Словно и не бывало его.

- Где Гром? - выпалила, зная уже, что дальше-то будет.
- На голубятне, ё, на мостике, где же ж ему исчо быть?
- Веди, давай — пригрозила, - а то поздно будет.
- Ты чего это? - опешил салажонок, да разглядев что-то в глазах Авдотьиных, развернулся и пошел, через плечо косясь.

- Ты куда, Дуня, - рявкнул боцман, - вертайся! Тебя тута только не хватало!
- Ты рот-то захлопни, - выдохнула Авдотья, - а то сама тебя Хозяину морскому скину.
- Чавость? - опешил боцман.

А Авдотья, углядев капитана, уже бежала, мимо рогалей скользя.
- Гром, - встала, тяжело дыша, рядом, тронула за рукав тяжелой материей обшитый, - не уйдем. По мою эту душу. Ты мне тогось, лодочку дай. Уведу я...

Гром развернулся к ней всем телом, схватил за плечи:
- Совсем, девка сдурела? Сказал доставлю, значит доставлю! Не первая это буря, бывали и пострашнее!
- Таких не бывало, - прошептала тихо, углядев в глазах капитана нечто, - все смерть примем...

Гром шумно выдохнул, и вперил глаза в надвигающеюся тучу. Потом прищурился, махнул салаге и тот тотчас поднес капитану трубу.

- А ну-ка глянь, - протянул трубу Авдотье, - что видишь?

Авдотья трубочку-то из рук капитана взяла, да чуть не уронила.
- Деревня, - прошептал салага, подхватывая трубу, - крепко держи!

Авдотья к дырочке в трубе глазом примкнула и снова чуть из рук чудо сё не выронила, да в последний момент пальцы сжала, удержала. Скакнуло море-то ей навстречу, а туча прямо над головой оказалась!

- Видишь? - Гром тронул за плечо.
- Нет исчо, - Авдотья вглядывалась в темноту, - кажись, птички какие...
- Ты лучше смотри, - рявкнул Гром, - а то и правда, в лодку усажу!

До боли в глазах вгляделась Авдотья в тучу-то, и обмерла. Не птички-то, а ящерки, что крылья нацепили. Прячутся в клубах-то, ныряют, жизни радуются...

Опустила Авдотья трубу, да поклонилась в пояс Грому:
- По мою то душу. Отпусти ты меня. Успею исчо...

Гром вглядывался в грозовой фронт. Зубы сжал, задышал грозно.

- Вахтенный, - рявкнул перекрывая нарождающийся ветер. - Штурвал держи, я карту гляну.

Спустя пять минок, «Рок» несся, взяв в полон гудящий ветер. Стонали натянутые до предела паруса, а рогали под покрикивания боцмана расчехляли и заряжали тяжелыми ядрами пузатые пушки.

- Земля! - выкрикнул один из матросов, что наверху в люльке глаза трудил.
- Гром! - Авдотья, повисла на руке капитана, - не успеем! Отпусти!

- Уйди, - рассвирепел Гром, дергая плечом, - своими руками удавлю! Сгинь!

До острова совсем немного оставалось, когда туча накрыла «Рок». Упавшие с неба ящеры закружили вокруг высокой мачты, да не трогали, словно дожидаясь кого.

- Давно я тебя искал, - скривил губы в оскале Гром, - ну, здравствуй, Хозяин.

Из воды медленно и неотвратимо поднималась огромная туша. Сверкнувший глаз заставил всех присесть, и только Гром стоял прямо, уперев одну руку в бок, да опершись вольготно другой на капитанскую трость.

«А в глотку-то все ж, не пролезет, - мелькнуло в голове Авдотьи, - как есть, поперек станет»...

7.

Волны лизали босые ноги. Под ладонями поскрипывал мокрый песок. По мелководью от корабля шел Гром.
Одежу капитанскую в заварушке потрепанную, на другую сменил. Голову под капюшоном спрятал. Кожа, из которой плащ да рубаха верхняя сшиты были, отливала на ярком солнце тугими бликами.

Сидящий рядом кокша крякнул:
- А вот и Грозный, собственной персоной.

- Кто? – Авдотья смотрела на приближающегося Грома во все глаза.
- Корсар, - гордо вымолвил кокша, да и поднялся навстречу капитану, - сабельку-то когда испачкать успели?

- Да высунулся тут один, - усмехнулся Гром-Грозный и посмотрел на Авдотью. Недобро так посмотрел. Брови сдвинул, да и шагнул к ней. Бросил на ходу кокше: - рядом будь.

Кокша перехватив взгляд капитана, вздохнул, сочувственно подмигнул Авдотье и отошел на десяток шагов, стал смотреть, как с разломанного, лежащего на боку «Гиви» матросы под командой боцмана бойко переносили на «Рок» сундуки да бочонки.

Гром встал напротив Авдотьи, солнце загородив.
- Может, объяснишься?

Авдотья подняла глаза, ладошку с сомкнутыми пальцами ко лбу поднесла, чтобы в лицо капитанское вглядеться:
- Так и рассказывать-то нечего, - вздохнула, - али сам не видел?

Гром плюхнулся рядом, откинул с головы капюшон, губы в полоску тонкую сомкнул, да и уперся взглядом в суетящуюся на мелководье команду.

- Я-то видел. Достаточно. И то, что Якоб здесь поджидал, и то, что Хозяин нас именно сюда гнал, и то, что после вышло. Видел, да не все понял. Ежели Якоб с самим Хозяином смог договориться, то почему Хозяин его, а не нас на щепы пустил? А, Авдотья? И что за свет был, когда ты ладанку с груди сняла? И почему ты на мгновений несколько ровней мне сделалась? Я даже седину в волосах твоих разглядеть успел. Ну, - развернулся, блеснул недобро глазами, - отвечай!

И столько гнева прочитала Авдотья в очах его, что аж отшатнулась.

- И когда все разглядеть-то успел? – прошептала, опуская лицо.

Крохотная тварюшка ползла по песку. То ли рачок, то ли еще кто. Коснулся пальцев, да и свернул в сторону воды.

- Успел, - не отрывал взгляда от Авдотьи Гром, - я вообще, наблюдательный. Много чего вижу. Так, я жду.

- А кто такой корсар? – не удержалась, посмотрела в лицо. – И почему Грозный? Ты же – Гром?

Кокша, прислушиваясь к разговору закашлялся и погрозил Авдотье кулаком. Благо, сидел за спиной капитана.

- Пират я, - зло улыбнулся Гром, - душегуб и вор. Потому и Грозный. Никого не милую. Довольна?!

- Пырат, - покатала на языке слово и сама удивилась, что ни страхом, ни гневом слово то не отозвалось. – А я как увидала, что ты на корабль Якоба пушки направил, так сразу и подумала, что ты пырат, - проговорила задумчиво. – И много ты душ загубил?

Гром молчал, сжав губы.

- Чего любопытничаю-то? – ответила себе же Авдотья, - сама видала, как ты Якоба к мачте пришпилил, словно мотылька…
- Я жду! – не сказал, а прорычал.

И уперлись оба в глаза друг другу. И словно искра, али молния меж ними проскочила. И прилетела тут в голову Авдотье мысль, что Гром-то и не Гром вовсе. И как есть тот самый грозный пырат. Нет, ускользнула мысль. Не то. Может, и он ладанку-то забрать хочет. Может, и он, роль чужую играет! Да только какую? Друг он, али ворог?

- ЛЕтница заступилась, - молвила тихо, - вот и всё…
- ЛЕтница?! - вскипел капитан, - ты чушь-то мне тут не пори, селянка! – да и рванулся в ее сторону так, что отшатнувшись, Авдотья руки надломила да и упала спиной на песок.

Гром, надвинулся темной тучей, опалил дыханием, навис глыбой:
- Ты мне сказки тут не рассказывай! Откуда луч? И что за ладанка?! Ну!

- ЛЕтнице и несу, - прошептала, разглядев безумие в глазах темно-зеленых, - а Хозяин за ней и пришел. Вот и сняла с груди-то, отдать хотела, чтоб жизни всех из-за меня не лишил…

- Ну! Если б он захотел…

- Убил бы всех, - добавила торопливо, - а ЛЕтница-то и ослепила Хозяина, луч послав. Вот Хозяин и ослеп на время, тебя с Якобом попутав…
- А Якоб что?
- Не ведаю, - отвернула голову, чтоб в глаза эти не смотреть, - как есть, не ведаю!

Гром дернул ее за подбородок:
- В глаза смотри! Дальше!

- А дальше уходить надобно. Пока Хозяин с седоком не очухались…
- С каким седоком? – наклонился Гром ниже.

- А говоришь, все разглядел, - невесело усмехнулась Авдотья. – На загривке Хозяина-то человечек сидел. Махонький. Вот его лучом-то и скинуло, а без него Хозяин и ослеп будто.

Гром тяжело дышал, смотрел сурово:
- А почему седой стала? Давай, все рассказывай!

Авдотья попыталась отвести глаза, да Гром снова за подбородок дернул:
- В глаза смотри!

- Старая я уже, - вымолвила тихо, - мабудь и тебя постарше буду. Как ладанку взялась ЛЕтнице нести, так и молодухой стала…
- А как отдашь, тогда что?
- Не ведаю. Может, у ног Хозяйки твоей и помру сразу…- глянула в глаза омутные: – может, и ты, пырат, омолодиться желаешь?
- Дура, - выдохнул в лицо, - я что не понимаю, что ладанка на тебя привязана?

- Пусти, уже - заерзала на песке Авдотья, - всё я тебе рассказала. Уходить надоть, Гром.

А Гром-то, в лицо ее вглядываясь, вдруг и впился губами в губы Авдотьи. Ни слова не вымолвил. Тяжелое тело вжало в песок. Дыхание перехватило, и почувствовала Авдотья, что тело-то ее словно воск свечной плавиться начало, гореть изнутри забытым жаром.

- Пусти, - прошептала, ужасом объятая, что вся команда видела, как она под Грома-то легла. - Пусти! – вскричала громче. Забилась в его руках, словно пойманная рыбка.

- Душегуб я, - тяжело дышал корсар, - да только не насильник. Захочешь – сама придешь…

Встал, да и пошел к команде. Боцман уже отбой насвистывал на свиристелке своей. Волны-то уже не только ноги, а и до подола Авдотьиного добрались.

- Вставай, поварешка, - кокша подошел неслышно, - прилив. Уходить будем…

8.

- Кокша, - Авдотья стрельнула глазами в приоткрытую дверь камбуза, - а почему Гром хромый?

Кокша, шелушащий земляные орехи, скосил глаза в ту же сторону, вздохнул, и бросил Авдотье:
- Любопытная ты больно, поварешка. Мешать-то не забывай!

- Учи еще, - проворчала та, - получше тебя знаю. Так кто ж его так-то? Али тайна это?
- Да какая тайна? – скривился кокша, - ежели бы знал, тогда бы и думку гадал – тайной оставить, али не говорить, коли не спрашивают…

- А ты что же, не ведаешь? – приподняла брови Авдотья.
- Неа, - кокша стряхнул с коленей шелуху, тяжело поднялся и бросил зерна в булькающую в котле массу. – Так и не сказал ничОго, - деревянная ложка нырнула в варево, наполнилась ароматной гущей. – Вкусно, - кокша подмигнул Авдотье, - хорошая ты стряпуха. Но зерна мои смак особым делают. На-ко, как тебе?

Авдотья обмакнула губы в протянутой ложке:
- Правда твоя. Хороша похлебка, – и без паузы: - так что с Громом-то? Калека-то отчего?

Кокша приноравливался, как удобнее подхватить котел да снять с огня:
- Дуня, подсоби! Руку чегой-то свело…
- А опосля скажешь?
- Скажу, скажу, вот упертая!

… Камбуз сверкал чистотой. Посуда была не только отмыта, но и обсушена-расставлена ровными стопками в шкафу. Котел, вытертый хлебными корками почти до блеска, мерцал в вечерних сумерках начищенными боками. Рогали давно заняли спальные гамаки. На удивление спокойное море и попутный ветер гнали «Рок» к намеченной цели.

- Давай, дядьку, сказывай, - Авдотья сунула в руки кокше кружку с травяным настоем и уселась напротив, - слово дал.
- Раз дал, значит и забрать могу, - проворчал тот, отпил глоток, довольно крякнул да и растекся по скамейке, отвалился к стене, - ох, хорошо... Так и гОворить-то не об чем, Дуня. Ушел здоровый, пришел – хромый.
- Не бывает так, - упорствовала Авдотья, - антиресно же!

Кокша тянул время, попивая отвар. Глянул на Авдотью, усмехнулся хитро:
- Так сама у него и спроси. Звал же…

Авдотья вспыхнула, опустила глаза:
- Стыдное это. Не по мне.

- Что, не люб тебе наш корсар? – кокша откровенно развлекался.
- Не люб! – повысила голос Авдотья.
- А чего тогда антиресуешься? – прищурился кокша.
Авдотья скосила глаза в сторону:
- Так, все бабы любопытничают. Вот и я…

«Как сказать-то ему, что Гром за эти два дня и взгляда на нее не бросил. Будто и не было ничего. Ни разговора на берегу, ни того, что опосля случилось. Как высказать, что суровость капитанская - и награда, и сожаление. Будто груз какой он с Авдотьи снял. Вроде как сама решай – было али не было. Вот и решила – не было. Пригрезилось. Причудилось…»

- Ладно, - кокша поставил пустую кружку на стол, - слухай сюды. Значится так… Ушел наш капитан на берег-то и пропал, аж на три дня. Мы по первости-то решили, что он у бабенки какой время коротает. Да только три дня – это не про нашего Грома, - кокша устало зевнул, - вот и удумали искать его идтить. А тут он и сам объявился.
- Хромый? – Авдотья приподняла голову, до этого лежащую на сложенных поверх столешницы
руках.
- Так он с тобой-то и пришел, - хохотнул кокша. – Будто и не случилось ничОго. Будто вчера ушел…
- Так где он был-то?
- Неведомо… Мабудь словил от когось недовольного-то привет ласковый…

- Так, ежели недавно словил, то болит, небось, - откликнулась Авдотья, - злой такой от раны что ль? Может, травку ему какусь?

- Не болит уже, - похоже, что Гром, стоявший опершись на косяк двери, услышал многое, - завтра в Радоге быть должны. Ты бы приготовилась, Авдотья. – и вышел, стрельнув глазами на кокшу.

Кокша виновато пожал массивными темными плечами:
- Разболтался я с тобой, аки баба. Иди уже, Дуня. Спать будем…

…А наутро суета заслонила собой всё. Не смолкала свиристелка дракона, носились рогали, даже салага, пролетев мимо Авдотьи едва не сбил с ног:
- Уйди уже, селянка! – крикнул грозно.

И лишь неподвижная фигура Грома, что на мостике застыл, четко вырисовывалась на светлом небе.

Юркнув в комнатушку камбуза, Авдотья ахнула, разглядев в утренних сумерках нарядную белую рубаху кокши:
- Неужто праздник какой?
- То, что дошли, да в целости, да с грузом, да еще и озолотилися – неужто не праздник, - хохотнул кокша, - Радогу уже и так видать. Зовет земля-то! Сердце поет! Потому и нарядный, - кокша огладил на себе рубаху, обтянул на мгновение круглый живот, - на берегу уже чаевничать будем!

- Так я пошла тогда, что ли… - Авдотья топталась на пороге, - прощевай, что ли…

Кокша тяжко вздохнул, растянул черное лицо в улыбку:
- Прощевай, Дуня. Дай хоть обниму тебя по-стариковки, - кокша распахнул руки. Шагнувшая к нему Авдотья потерялась в этой глыбе, словно в коконе теплом утонула, - ты уж береги себя. Авось свидимся, коли ЛЕтница милостью одарит.
- Благодарствую, - поклонилась в пояс Авдотья, да и сама удивилась выступившим на глазах слезам, - и ты себя береги, кокша. Да за Громом присматривай, - добавила почти шепотом.
- За это не сумлевайся, - расслышал таки кокша, - кто ж еще за ним присмотрит-то? Только кокша и остался. Ступай, девонька…

«Вот и прибыла, - Авотья сидела на рундуке, держа на коленях суму, - быстро, однако, получается. Мабудь, скоро и дома-то буду. Вот, антиресно, вроде как и мир большой-то. И люды разные. И душегубы, и пыраты, и те, кто рабами торгует, и те, кто кашу варит. А уж нечисти-то! И драконы, и змеи морские, и ящеры, и оборотни всякие. А я вот тут сижу. Живая, и в каждом месте здоровая. Видать, держат надо мной длань-то свою и ВеснИца, и ЛЕтница. Знать в ладанке нужда большая. Да и во мне то ж. Мабудь, и обратно-то путь скатертью ляжет…»

…Ветер теребил выбившиеся из-под плата прядки. Солнце слепило глаза. Гром смотрел спокойно и насмешливо.

- Иди уже. И кланяться мне со своим селянским «благодарствую» не требуется.
- Вот, - Авдотья протянула спрятанные в туесок гроши, - за провоз.

Гром запрокинул голову, шумно выдохнул, растянул губы в улыбке и, опустив подбородок, повторил громко и четко:
- Иди уже.

- Прощевай, Гром, мабудь еще и свидимся…
- Ну, ежели ты морем решишь вертаться, дождись. Только, - коснулся щеки теплыми пальцами, - во второй раз все по-другому быть может…

- Ведаю, - прошептала, - прощай Гром, - развернулась резко и пошла по доскам, что пристань выстилали.

8.

- Странный мы народ, бабы. Вот скажите мне, люды добры, на кой ляд нам, бабам, вечно все усложнять надо? Придумываем себе всякие обидки, раскручиваем их до страшенных размеров, а потом сидим и сами же на дело рук своих туманными от слез глазами любуемся.

А сколько раз и слышали, и видели всё, что вокруг-то делается. Нутром чуяли. Ан, нет! Сами себя убеждаем, что придумки это, показалось, привиделось, не так поняли… А это - уже созревало, уже в рост тянулось! Нам бы глазки раскрыть, да в знаки вчитаться, прищуриться, рассмотреть подробнее! А зачем?! Вдруг там - чегось такого увидим, что лучше бы и не открывалось вовсе, потому как, что-то решать с этим придется. А так – не вижу, не брежу.

А потом, когда соринка в бревно превращается, когда уже не видеть не получается, когда то, что росло незаметно все то время, что на двоих отпущено было, уже и в глаза колоть начинает, вот тогда-то и приходит пора бабьим страданиям. А страдать мы - мастерицы знатные! «Вот я дура-то! И как же я раньше ничего не видела?! И где же глаза-то мои были?!» А ведь намекал. И не раз. Он же для себя все давно решил. Так только, по привычке, или может по другому какому умыслу, тянул и тянул. Словно снимал с себя вину за последний шаг, что сделать должен. Только и ждал, когда же повод-то появится. Чтобы сама подтолкнула…

Эх, жизнь. Прячемся друг от друга. Вроде как, больно сделать боимся, оберегаем, а на самом деле гнойник в душе рОстим. Копим муть, пока она глаза заливать не начнет. Тут и делать что-то время приходит. Кому – уходить. Кому – оставаться. А кому, зубы сжав, лямку тянуть до конца самого: от счастья убегать да отмахиваться…

Девка явно была пьяна. Перед ней словно воины перед битвой выстроились пять пустых чарок.

- Вот скажи ты мне, селянка, кого мне винить-то? Себя, что не того выбрала, не тому себя подарила, али его, кому наскучила быстро? А?

Авдотья, сидя напротив, ибо других свободных мест в харчевне не было, тихонько пожала плечами. Кусок хохлатки был явно жестковат и лишь благодаря молодым зубам она не жаловалась и молча перемалывала жилистое мясо. Крепкий квас заставлял морщиться.

- Нет, ты мне ответь? Как думаешь? – девка подняла на Авдотью мутные глаза.
- Хватит тебе, думаю, - проговорила, глядя в лицо.
Одетая хитро и необычно, словно охотник какой, деваха усмехнулась:
- Правду молвишь.

И увидела тут Авдотья, что девка-то не настолько пьяна, как казаться хочет. Токмо зачем ей это надобно?

- Ты откуда такая в наших краях, птаха залетная?
- С Грозного Краю, - да осеклась, увидев интерес неподдельный, мелькнувший в глазах собеседницы.

- А куда идешь?
- А тебе-то что? – нахохлилась Авдотья. – Куды надо, туды и иду.
- Ой, ой, ой, какие мы фифы! – фыркнула девица, - не хочешь, не говори!

«Что за «фифа» такая? – растерялась Авдотья, - может, оборотень какой, али ведьмак…»

- И не фифа я вовсе, – осеклась, увидев, как взметнулись вверх брови девицы, - имя у меня есть, обычное, людское.

Но девчонка уже не слушала Авдотью, хохотала так, что чарки на столе позвякивали. Хозяин, что за стойкой маячил, бросил в их сторону недовольный взгляд, да и сам в улыбке лицом растекся. Подмигнул Авдотье нескромно.
- Лиска! – крикнул, - ты бы потише, чай, не одна!

- Ой, не могу! Не фифа она! – рыдала от смеха та, которую назвали Лиской. – Помру молодой, как есть!

Степенно догрызя мясо с косточки, Авдотья обтерла губы кусочком хлеба, допила квас и, покопавшись в туеске, выложила на стол две монетки.
- Прощевай.

- Погодь, - ухватила за руку девица. – Не серчай. Горе у меня. Вот и дуркую. Цельный год на мужика извела. Сама не знаю, и на кой он мне сдался-то? А вот, вишь, когда сам прощаться надумал, вроде как брошенкой себя почувствовала. Дура, одним словом, – вздохнула Лиска. – Он-то себе другую подыскал…

- Да ты и забудь, - Авдотья присела рядом. – Вон мужиков-то скока…

Деваха опустила голову, сжала руку, да и прижалась щуплым плечом к Авдотье:
- Словно сестра старшая. Которой у меня и не было никогда, - подняла голову и увидела Авдотья в глазах Лиски такую муку, что не каждый люд вытерпеть может.
- Неужто, из-за любви? – выдохнула, а перед глазами словно Пашич ожил.

Лиска криво усмехнулась:
- Да, пошел он. Забудь. Было и прошло. Переживу… Ты, это… - посмотрела искоса, - ежели что, на ночлег устрою. В конце пристани – Вемля – деревня рыбацкая брошенная - хибары пустые стоят. Моя пятая. – и поднялась, даже не пошатнувшись. – Пора мне… - опрокинула в себя последнюю чарку, бросила на стол пять сверкнувших серебром монеток да и вышла скорым шагом из харчевни.

… Пока разузнала, где владения ЛЕтницы, пока дорогу запомнила, пока уразумела, что к ЛЕтнице только рано поутру дорога открывается, тут и вечер нагрянул. Навалился враз. Только вроде бы солнышко посверкивало, а тут раз и ночь пала. Авдотья почти в кромешной тьме до Вемли-то добиралась. Пару раз хорониться пришлось – пьяные рогали целыми стаями ходили. Свои ли, чужие, поди разбери, уж лучше не проверять.

Отсчитав пятый домик, что прятался под низкой крышей, Авдотья вступила на крыльцо, да приготовилась стучать.

- Ты бы это, не спешила, - услышала над ухом шепот, - нехорошее это место.

Мохнатый шар примостился под низкой стрехой.

- Домовушка что ль? – ахнула Авдотья. – Ты как здеся оказался-то? Неужто и у ЛЕтницы домовые обиталище нашли?

Шар спустился ниже, превратился в неказистого мужичонку с заросшим бородой лицом, спустя мгновение, обернулся кошаком.

- Худо мне здесь, Авдотья. Ты ж все одно домой вертаться будешь. Возьми с собой, а? Домой хочу, мочи нет. Мои-то хозяева померли давно, десяток годков только и осилили после переезда. Веришь, как собака кажную ночь на луну вою – к березкам хочу, к соснам…
- Так как же я тебя возьму-то? – Авдотья судорожно искала решение, - мабудь ты еще в когось обернуться можешь?
- Смогу, - в шепоте домового послышались волнительные нотки, - только забери!
- Ладно, - кивнула Авдотья, - возьму.

- Только ты шла бы отсель. Тут иной раз нехорошие люди обитают. Пакостные. Вот и сейчас, сидят трое. А как тебя дожидаются?

Авдотья замерла, а потом вспомнила глаза Лискины и отмахнулась:
- Не боись. Везде люди. Управлюсь, - да и застучала в дверь.

- Ты что ль, селянка? – в голосе Лиски звучала грусть, - ну, заходи, коли пришла.

Авдотья переступила порог, и тут же кто-то крепко обхватил запястья, заломил руки за спину, придавил шею.

- Попалась, птаха залетная, - прогудел над ухом мужской голос, - полна коробочка. К утру и уйдем…

10

Мокрая тряпица гуляла по лицу, словно по улочке широкой. Вот - коснулась лба, проехалась по вискам, тронула губы. И внезапно, словно обожгло – шлепнуло тугими пальцами по щеке. Авдотья глаза-то и разлепила. Ночной сумрак так и висел. Да только темень-то эта, вроде как наведенная, пойманная да запертая.

- Где это я? – выдавило сухое горло слова шершавые.

- Ежели бы знать, - откликнулся девичий голосок откуда-то сверху. – Ты коли в себя совсем вернулась-то, седай, что ли. А то я уже и ног не чую…

И тут только сообразила Авдотья, что голова ейная, платом непокрытая, на коленках чьих-то уместилась.

- Давно я тута? – привстала, на локоть опереться пытаясь, да повело в сторону-то. Хорошо стена за спиной образовалась – на нее и откинулась.
- Не слишком, - проговорили с другого боку. – Марька так едва душу не отпустила на волю-то. Еле вернули, – и, спустя мгновение, - ты то, кто будешь?

- Авдотья я, - дыхание возвращалось, темнота постепенно обрастала темно-светлыми пятнами. – А чего это мы тута все?

Напротив, высвечиваясь серым пятном, завозилась фигура:
- А кто ведает? Может султану в развлечение, может в кабак заморский, а может и в рабы, что чужую прихоть ублажать дОлжны…

- А одежа где? – Авдотья быстрыми ладонями обежала свое тело, - неужто, лишь исподнее оставили?
- Все забрали, нелюди. Чтоб не сбегли ненароком. Хозяин-то клеймо поставит. Щеки расцветит. Радуйся пока, - проворчала из угла немолодым голосом бабенка, - вроде как, сёдни отчалите. В страны заморские.

Авдотья лихорадочно шарила на груди ладанку, да только та то ли в крестик, то ль еще во что оборотиться успела. Ежели не подменили…

- Так как выводить начнут, так и побежим, - откликнулась, сжимая в кулаке теплую висюльку, - чай, не сгинем, выживем.
- Шустрая, - горько усмехнулась бабенка, - как сонную сюда доставили, так сонную и новому хозяину сбагрят. Ты, девка, товар нынче. Вот пока спать-то будешь, тебя и обсмотрят, приценятся…
- А ты, что ль, не товар? – спросила угрюмо.

- Я-то? – хриплый смех раскатился по комнатушке, - мне-то место тут определено. Не вас первых, не вас последних в путь провожаю…

- А коли я тебя сейчас вот тут и придушу? Ежели ты торговцам людами служишь? – Авдотья, не вставая с колен, поползла на голос.
- Спасибо скажу, - прошелестела бабенка, - да только до сего дня ни у кого рука не поднималась…

Руки нащупали тело, пробежались по лицу, тронули пустые глазницы, отшатнулись, подрагивая, опустились ниже.

- А где же ты ноги-то оставила? – ахнула Авдотья.
- Зима как-то особая лютая была. Товар долгонько собирали. Вот и забрала Зимница. Жаль, не целиком…

Авдотья уселась рядом.
- А почему держат? Зачем им калека-то?
Бабенка вздохнула.
- Выпустить не могут. Токмо смерти предать. Вот и напросилась, сама себе работу удумала. Вроде как провожаю. Пожалела опосля, да поздно уже…

Скрип двери прервал разговор – в погреб, успела разглядеть Авдотья земляные стены, протискивался мужик. Свечная лампа высвечивала заросшее бородой лицо.
- Кто тута Авдотья? – спросил грозно, да посмотрел так страшно, словно бы душегубство удумал. – Ну?
- Я, - Авдотья, опираясь о стену, поднялась. Ноги подрагивали. – Чаво тебе?
- Со мной пойдешь, - обвел взглядом остальных, скрипнул зубами, толкнул в спину – поспешай, селянка.

Погреб, что за спиной остался, продолжился тесным лазом. Идти пришлось пригибаючись. И как ее сюды заволокли-то? Пройдя два поворота, Авдотья стала различать как сумерки живее сделались. Морем пахнуло.
Провожатый остановился, подтолкнул вперед и руки сами уперлись в деревянные перекладины. Запрокинув голову, Авдотья увидала далекие звездочки, что заглядывали в глубокую яму.
- Ползи давай.

И поползла. Руки-то еще от зелья сонного не отошли – так и норовили сорваться. Провожатый следом поспешал, поторапливал. А наверху уже подхватили, на ноги поставили да и снова в спину толкнули.
- Поспешай!

Босые ноги каждый камешек ласкали, а камешки морские гладенькие, теплые. Пока до домишки дошли, успела Авдотья пятки натрудить.
- Заходь!

А как порог перешагнула, так и обомлела – во главе стола, словно князь, восседал Гром. Рядом, кусая губы и зло сверкая очами, опиралась спиной о стену Лиска. А прямо у двери распростерлось тело, тонкая алая струйка вытекала к порогу.

Гром глянул на Авдотью, лоб нахмуря, неторопливо повернул голову к Лиске, обнажил зубы в оскале:
- Если хоть волос…
- Сказала же, ничего ей не сделалось! Что я дура – товар портить? – огрызнулась Лиска. – Так значит, на эту деревенщину ты меня сменял? А, Гром?
- Умолкни. Остальные где?

Лиска, метнулась к Авдотье, застыла, глядя в лицо бешеными глазами:
- Жаль я тебя сразу не удавила!

Гром поднялся из-за стола:
- Остынь. Сама все знаешь. Вышел твой срок. Предупреждал. Да ты слушать не хотела.

- Что же ты раньше, глаза-то закрывал? Али не знал, что у тебя под носом крутится?! – взвилась Лиска, наступая на Грома, - что изменилось-то?! Плевала я на твои угрозы! Мое это дело! Мое! И ты мне – не указ!

Гром неуловимым движением схватил Лиску за горло, притянул к себе:
- Заигралась, девка? Чтоб на моем поле паршивая псина завелась?! Пока все тихо было, сквозь пальцы на хитрости твои смотрел. А нынче, Лиса, либо сама лавочку прикроешь, либо сгинешь. Под пирсом…

Со стороны окна донеслось взвизгивание, потом сдавленный крик, хруст и утробное рычание.

- Упреждал же, никто не уйдет, пока я не позволю…. – Гром обвел взглядом троих оставшихся, включая Авдотью. – Остальных отпустить. Сам проверю. Шлюп на дно, – и наклонился к багровеющей лицом Лиске, - ясно тебе?

- Да пошел ты! – выдохнула сдавленно.

- Сама напросилась, - усмехнулся Гром и тряхнул Лиску.

Увидали ли другие то, что успела рассмотреть Авдотья, да только от увиденного ноги подкосились: острым ногтем чиркнул широко Гром Лиску по шейной вене, зубы в оскале обнажил и да и наклонился ниже, будто кровь ее, что из горла перерезанного брызнула, слизнуть хотел. Глянул в глаза уходящие, да и отбросил от себя вялое тело.

Метнул взгляд на застывших мужиков - зелень глаз обожгла, губы в усмешке застыли, зубы ослепили белизной, волосы, что разметались по плечам, словно шерстью подернулись. Как сидела Авдотья на полу, так и скатилась в омут беспамятный...

…
- Пора, поварешка. Дорога-то к ЛЕтнице лишь на пару минок открывается.

Кокша помог Авдотье подняться. Отряхнул прилипшие к одёже соломинки.

- Ты токмо не спрашивай ничОго. Иди себе. Не тяжели голову думками напрасными. Вот, тута все твое, - протянул суму.

Авдотья спрыгнула с телеги на дорогу. Солнышко только-только верхушки дерев окрасило.

- Ступай, девонька. Да не поминай лихом-то. Не каждому ЛЕтница дорогу открывает. А тебе вот – весточку прислала…

Деревья, что дорогу обступили, подернулись туманом, и увидала Авдотья тропку, что словно нитка жемчужная меж стволами темными вилась.

- Ступай.

Оглянулась, прижала рукой к груди заветную ладанку.

"Неужто, дошла? Неужто, дорога моя к концу повернула? Неужто…"

Да и сделала шаг...

***
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/03/15/2131
 КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ