Дорога до Москвы

                «Єсть на світі доля,
А хто ж її знає?»

Т. Г. Шевченко.

1

Ну, всё. Вещи уложены. Билеты на столе. Осталось подождать Алёшу, и вечерним поездом в Одессу.
Что же он так задерживается? Приехал с кипой бумаг, и бегом по всем инстанциям. Это в наш-то век компьютеров, когда, сидя на диване, можно управлять орбитальной станцией, развелось столько бумажной документации, что в пору возвращаться в Каменный век, где были только наскальные надписи.
Алёшка, сыночек, вечно тебе не хватает времени побыть дома! Посидеть рядом, и, как в детстве, спрятаться у мамы под мышкой, повторяя: «Спрячь меня под крылышко».
Эта привычка появилась в детстве, когда казалось, что если закрыть глаза и уши, то всё плохое остаётся где-то там далеко.
Но ритм жизни всё ускорялся, сынок взрослел: сначала садик, затем школа, волейбол – вечные тренировки, соревнования. Потом институт. Вспомнились его быстрые шаги по лестнице и восторженный возглас: «Мама, я получил распределение на Север!»
Сколько бессонных ночей провела в ожидании междугородных звонков. А сколько было опасений: как он там, здоров ли? Сколько ездила к нему в заснеженную Ухту.
Потом в его жизни появилась Олечка, затем рождение Данилушки. И вот он уже не Алёшка, а Алексей Иванович.
Сколько звала их переехать в Москву – ответ был один: для успешной карьеры необходим опыт.
Вот и сегодня утром сказала, что старею, часто болею, в дверь звонят какие-то странные люди, предлагают продать им квартиру.
Но только услышала: «Мамуль, ты что? Ну какая ты старая? Ты у меня еще дашь фору двадцатилетним».
Ну правда, для своих лет я ещё в неплохой форме, годы меня пожалели хоть в этом. Иногда замечаю, как на улице мужчины оборачиваются, когда я прохожу мимо, но это вызывает только усмешку. В моей жизни долго оставался только один мужчина – Алёшка, а теперь ещё и внук.
Сыночек, сколько пришлось нам пережить!
Воспоминания сами собой нахлынули. Беззаботное детство у моря. Как я любила на каникулах провожать папу на работу, и, забыв обещание, сразу же возвращаться домой, часами смотрела на то, как пришвартовываются и уходят в море корабли, как волны набегают на берег и скатываются обратно, шурша отшлифованной галькой. Теплое лето, ласковое море, игры во дворе, казалось всё это будет вечно.
И вот, однажды папа пришёл раньше обычного, и сообщил, что его переводят в Москву, в Министерство Речного Транспорта, и в течение недели мы должны переехать.
Помню, как стояли с папой на набережной, наблюдали за снующей армадой военных, торговых, грузовых кораблей, стараясь запомнить надолго этот пейзаж и солёно-прелый аромат летнего моря.
На обратной дороге я спросила:
– Папуль, а чем отличаются гражданские моряки от военных?
– Знаешь, Танюшка, военный моряк служит по призыву, отслужил - и домой, а гражданский ; по зову сердца, на всю жизнь, порой до смерти.

2

И вот она, Москва. Суетная, деловая, здесь нет беззаботно гуляющих курортников как в Одессе, даже проезжающие транзитом через Москву стараются за те несколько часов пребывания в столице посетить кучу мест, решить массу проблем, которые копили на отпуск.
Я постепенно привыкала к ритму столицы. Насыщенная школьная жизнь пролетела быстро.
И вот аттестат на руках. Тяжёлый разговор с родителями, которые уже видели меня студенткой престижного Московского ВУЗа, а я упрямо твердила, что хочу учиться только в Одессе.
Папа, чтобы удержать меня в Москве, даже разыгрывал сцену с больным сердцем.
Но я была непреклонна – только Одесса! И родители уступили.
 
3

Наконец я в Одессе! Она встретила меня тихими аллеями, фонтанами, набережной, шумным Привозом. Экзамены в нефтяной техникум сдала на «5».
Общежитие. Пусть не хоромы, но ничего, для студентки в самый раз. Обрадовало что из окна открывался вид на море.
За дверью послышалась какая-то возня, и зашла девчушка в ситцевом платьице, в длинные косички были вплетены оранжевые ленточки, а в руках несметное количество узелков, сумочек, и, в придачу, большой чемодан.
– Добрый дэнь, я Лёля!
И тут у чемодана оторвалась ручка. Она, пытаясь его подхватить, выронила из рук свой многочисленный скарб. Из узелка выкатилась банка с вареньем, крышка открылась, и потекла малиновая река.
Она принялась так заразительно хохотать, что я не удержалась. Мы смеялись минут пять, глядя как растекается по полу сладкое лакомство.
– Откуда ты, милое чудо? – спросила я.
– З Звэнигородкы.
Звук «г» она произносила настолько твёрдо, что если бы мне пришлось конспектировать её речь, то перед «г» я бы поставила 2 твёрдых знака.
– Ну, будем знакомы, я ; Таня. Располагайся.
Мы принялись распаковывать и раскладывать по тумбочкам свои пожитки.
Вскоре выяснилось, что Лёлины вещи не помещаются даже под кроватью.
– Ты зачем столько вещей набрала? Весь дом с собой возишь.
– А в мэнэ нэма дома, я з интэрната.
Она поведала историю о пьющих родителях, как в интернате впервые спала на постели с простынями и пододеяльниками. Как на каникулах все разъезжались по домам, а она ходила по дачам, нанимаясь на работу, как пришло известие, что отец в пьяном угаре поджёг дом, и они с матерью сгорели. А вещи, которые она привезла с собой,– одежду на все сезоны, просто негде оставить.
Аттестат у неё был с отличием, и её без экзаменов приняли в техникум.
– Ты нэ думай, – поделилась она, – Я нэ бидна, в мэнэ е аж пядэсят рублив. Я чотыры рокы збырала.
Посовещавшись, мы подумали, что сломанный чемодан и вещи, не пригодные для носки, нужно выбросить.
Устав от хлопот, мы решили прогуляться. Недалеко располагалось  небольшое кафе, где продавали пышные горячие пончики по две копейки ; самая экономичная еда для студента. Подкрепившись, мы двинулись на экскурсию по набережной. Ну естественно я повела Лёльку на моё любимое место, где в детстве наблюдала за кораблями. На набережной осталось всё неизменным: скамейки того же цвета, газоны той же формы, и даже цветы источали аромат, запомнившийся мне с детства.
На удивление, «моё место» оказалось безлюдным, стояла непонятная тишина. Только в метрах десяти от нас болтали такие же любопытствующие курсанты мореходки.
И только я хотела встать на бордюр, как вдруг море приподнялось, раздался глухой клокочущий звук, как будто забурлило во время кипения миллион чайников, и прозвучал оглушительный взрыв, поднимая высоченный столб воды. В небе заревели моторы самолётов, они летели низко над нами, а на крыльях виднелись кресты. Второй взрыв прозвучал совсем рядом, и нас окатило морской водой. Я почувствовала как упала на брусчатку, а сверху на меня навалился какой-то человек, и закрыл мою голову руками. Мы визжали от страха, и замолчали только тогда, когда услышали над своими головами грозный крик: «Почему посторонние в кадре?! Вызовите милицию!»
Эти слова подействовали на нас, как стартовый пистолет ; мы подскочили, и за минуту преодолели расстояние в три квартала.
Только остановившись отдышаться я обнаружила, что с нами вместе бежали те два курсанта, которые стояли на набережной.
Оказалось, у моря снимали какой-то новый военный фильм, а мы чудным образом преодолели оцепление и оказались в центре съёмки. И когда раздались взрывы, ребята, не понимавшие что происходит, решили закрыть нас своими телами.
Мы долго смеялись, рассказывая на перебой свои впечатления от первой «кинопробы».
Вскоре узнали что наших «спасителей» зовут Ваня и Саня, они первокурсники мореходного училища.
Было зябко стоять в мокрой одежде, и они проводили нас до общежития, взяв твёрдое обещание встретиться в следующие выходные.
Когда прощались, Ваня на мгновение задержал мою ладонь в своей, и я невольно встретилась с ним взглядом. Его глаза были необычно светло-серого цвета, отчего казалось, что они светятся.
 
4

Через два дня начались учебные будни. Лёля была на удивление сообразительна, все предметы ей давались легко, за исключением русского языка. Я вызвалась с ней позаниматься, и вскоре её говорок стал исчезать, и она начала излагать свои мысли на русском языке.
Впрочем, она и по-украински разговаривала, коверкая слова добавлением всевозможных приставок, очевидно, это была особенность разговорной речи той местности, где она выросла. Но я её и не старалась поправлять, потому что это выглядело мило и забавно.
С гардеробом у неё были проблемы. У меня же вещи были куплены в модных московских магазинах: «Праге», «Белграде», «Лейпциге», где мама выстаивала часами  в очереди. Я решила делиться вещами с Лёлей. Она долго не принимала мои подарки, говоря своим своеобразным говором: «Ой! Мени нэ вдобно».
Но, слова: «Сейчас я тебя выручаю, а когда-нибудь ты меня выручишь», подействовали на эту честную доброжелательную девочку убедительно.
Лёля, моя милая смешная Лёлечка! Вспомнилось её первое посещение парикмахерской, когда чёрные как смоль волосы слегка подстригли, завили в локоны, сделали косую чёлку, которая, спадая на бок, слегка прикрывала бровь, отчего взгляд её приобретал какую-то таинственность. Лёля увидела себя в зеркале, и фразой: «Я така гарна, аж страшно!», поставила парикмахера в тупик. Он только и смог произнести: «Красота страшной не бывает».
Мы старались в течение учебной недели всё успевать: решать задачи, готовиться к зачётам, делать доклады, чертить, чтобы в выходные побольше времени проводить с нашими мальчиками. Ваня был явным лидером, но во всём старался советоваться с Саней, чтобы тот ни на минутку не почувствовал себя ведомым. Саня был обходительным и относился к Лёле с удивительной нежностью, отчего её закалённое несчастьями сердечко начало таять, а походка и движения становились более плавными и женственными.
Когда у мальчишек возникали трудности в учёбе, а от успеваемости зависела увольнительная в город, приходилось укрывшись в аллеях парка разбирать с ними пройденные темы, заполняя пробелы в знаниях. Впереди первая сессия, а за ней долгожданные зимние каникулы.
Было решено ; Лёля поедет на каникулы со мной в Москву. Вечером мы об этом сказали мальчикам. И все дружно пошли покупать сувениры родным и знакомым.
Ваня и Саня долго совещавшись у одного ларька купили аж пятьдесят две одинаковых морских ракушек.
– Это что у вас столько родственников? – пошутила я.
– Ага, целый детский дом.
И только сейчас мы с Лёлей узнали, что Саня  и Ваня из Подольского детского дома, и подарки накупили всем, с кем выросли: детдомовцам, нянечкам, педагогам и директору, которого называли Мама Вера.
У меня тут же созрел план поехать в одном поезде, хоть каникулы у нас начинались на два дня раньше.

5

Какое же это было счастливое беззаботное время! В поезде не хотелось спать, мы шутили, играли в какие-то игры, и не заметили как приехали в Москву.
Папа на вокзале был серьёзен, увидев нас в компании курсантов. Он всю дорогу в машине молчал. А Лёля смотрела в окно широко раскрытыми глазами и в конце произнесла: «Оцэ, город вэлыкый, як гокэан!» Эта фраза очень развеселила папу, и, повторив несколько раз Лёлино «гокэан», оттаял. Он никогда не мог долго злиться и обижаться, а рассмешить его могла любая мелочь, и я, будучи маленькой, часто этим пользовалась.
Новый год ; сказочный праздник: гирлянды на ёлке, бенгальские огни, подарки, всё это создаёт тихую умиротворённую атмосферу домашнего уюта. Только сейчас я почувствовала, как соскучилась по этой тёплой домашней атмосфере. И была рада, что могу частью этого уюта поделиться с Лёлей. Та была в восторге от своего подарка: в коробке лежал красивый фетровый берет и золотые серёжки. Забыв свою коронную фразу «мени нэ вдобно», она целый час вертелась у зеркала, и только потом, покраснев, вспомнила, что нужно поблагодарить.
А утром мы пошли гулять по Москве. Сначала встретили электричку с Подольска, на которой приехали наши мальчишки. Саня, увидев Лёлю в шубе, в которую мама с боем её одела, в элегантном берете, просто застыл от изумления. Он галантно поклонился и взял её под руку. Целый день мы ходили по музеям, площадям, набережной. Лёля хотела увидеть всё и сразу.
В метро я спросила Ваню:
– Как ваши подарки ребятам? Понравились?
– Конечно, – ответил он. – Ведь детдомовцам редко кто привозит подарки.
– А можно мы тоже приедем к вам в детский дом?
– Приезжайте. – обрадовался Ваня, – Завтра там как раз будет концерт.
На следующий день, собрав дома все яблоки, конфеты и мандарины, мы поспешили на вокзал.
В Подольске нас встретили ребята, и мы направились в детский дом на концерт. Детишки старались показать все свои таланты, некоторые принимали участие почти во всех номерах. После концерта мы с Лёлей раздавали детям угощения. Те протягивали ручонки, и было не понятно, кто уже получил конфеты, а кто нет, пока Ваня не скомандовал: «Стройся в очередь!» И вдруг я заметила мальчика, стоявшего у двери, и почему-то не принимавшего участия во всеобщей суете. Я подошла к нему, вручила две конфеты и мандарин. А он поднял свои глазёнки и спросил: «Тётя, а вы моя мама?»
Этот вопрос был настолько неожиданным, что я несколько минут глядела на него не дыша. Мальчик взял угощение и побрел по коридору, а я смотрела ему вслед, не смея пошевелиться.
К вокзалу шли молча, Санька с Лёлей ушли вперёд, мы остановились, и я произнесла:
– Знаешь, я сделаю в жизни всё, чтобы мои дети никогда не остались без мамы.
– Мы сделаем всё! – сказал Ваня, и крепко прижал меня к груди.
Только крик Лёли: «Эй, влюблённые, электричка уйдет!» отвлёк нас от тяжёлых мыслей.

6

Наша учёба подходила к концу. На последнем курсе пришлось призадуматься, как быть дальше? Папа настаивал на возвращении в Москву. Но об этом не могло быть и речи. Ванечка жил мечтами о дальних рейсах, да и я не хотела менять тёплый одесский климат на промозглый московский.
Чтобы меня по распределению не отправили куда-нибудь в Сибирь, мы решили пожениться. Лёле с Саней эта идея тоже понравилась. И вот мы в один день стали семейными людьми.
Папа был расстроен, что у единственного ребёнка не было напыщенной свадебной церемонии, но вскоре оттаял и решил посодействовать нашему трудоустройству. Благодаря его звонку нужным людям в Одессу мы с Лёлей получили распределение на нефтеналивную станцию.
А вот Ваня, узнав что папа хлопотал и за него с Саней, пошёл к начальнику училища и попросил распределить их на общих основаниях, потому что категорически не признавал никакого «блата». В те времена, чтобы устроиться на торговый корабль необходимо было отработать два года в отечественном флоте, затем открывали визу, и прямой путь в «загранку». Наши мальчики получили распределение на сейнер «Топорок».
И вот весна! Идёт подготовка к экзаменам, кто-то пишет дипломные работы. У нас с Лёлей уже всё в порядке: экзамены сданы экстерном, дипломные работы написаны. Стараемся побольше гулять.
К лету ждём прибавления. Как-то непривычно – я будущая мама! Начитавшись медицинской литературы, питаемся по часам, и гуляем, набираясь положительных эмоций. Цветёт акация, её пьянящий аромат успокаивающее действует на прохожих. Со всех динамиков звучит только вышедшая песня: «Стоит над горою Алёша…».
– Знаешь, как Санька хочет назвать нашего сына? – спросила меня Лёля.
– Как?
– Алёша.
– Да, – сказала я. – Ванечка тоже хочет так назвать сына!
– Решено! Будут у нас два Алёшки! – Подытожила Лёля.

7

После защиты диплома поспешили устроиться на работу, где, благодаря папиным хлопотам, нас уже ждали в отделе кадров. Но, проработав месяц, мы уже ушли в предродовой отпуск. Ваня и Саня в это время, окончив училище, устроились стажёрами на сейнер «Топорок». Сейнер занимался рыбной ловлей в основном осенью и зимой, когда косяки хамсы устремлялись к берегам, а летом стоял на ремонте.
Был выходной день. Утренняя прогулка на этот раз показалась утомительной.
– Что-то я устала, пойдем домой, – сказала я Лёле.
И тут непривычная боль в пояснице сковала движения.
– Танюша, ты что остановилась?
– Ой, Лёля, звони в «Скорую»!
Меня прямо у скамейки положили на носилки и занесли в машину. Лёля заявила: «Я её одну не оставлю!» – и уселась рядом в машине. Прямо с холла больницы меня увезли в родильное отделение, а Лёля направилась домой, но прямо у дверей вскрикнула и схватилась за живот. Стоявший у стола фельдшер скомандовал: «Катите быстрей носилки, у нас тут ещё одна роженица!»
Так в один день на свет появились наши Алёшки: Алексей Иванович и Алексей Александрович.
Мой Алёшка был крупнее. Он родился четыре килограмма двести граммов, а Лёлин – всего два килограмма, хотя был абсолютно здоров.
Ваня с Саней на радостях выточили из каких-то ненужных деталей на корабле два мизерных топорика. Они были никелированные, а ручки латунные. Всё это спаяли на корабле, а гравёр нанёс на обратной стороне топориков дату рождения 01.08.1966г. При выписке из роддома топорики на шнурочках были надеты на наших малышей. Ваня сказал: «Теперь вы полноправные члены экипажа сейнера «Топорок»!»
Нам дали комнаты в общежитии Управления Морского Транспорта. Мама собиралась приехать помочь, но у нас было не так много места, да и хлопот малыши особых не доставляли. Кроме того, Ванечка и Саня оказались настолько заботливыми отцами, что иногда приходилось их силой отрывать от кроваток.

8

Осенью «Топорок» первый раз вышел в открытое море, вернулся с богатым уловом. Но косяки рыб, словно стаи птиц, мигрировали по всей акватории, и рейсы становились более длительными.
В тот февральский день было ветрено, окна, оклеенные на зиму, просто дрожали под порывами ветра и не спасали от холода. Я взяла на руки закутанного в одеяло Алёшку и вышла в тёплый коридор общежития, потому что в нём не было окон.
Иван Иванович, наш сосед, работавший в центральной диспетчерской, собирался на работу, надевая непромокаемый плащ на зимнее пальто. В шторм воздух просто насыщен ледяными солёными каплями, от которых приходится кутаться в несколько слоёв тёплой одежды.
– Иван Иванович, узнайте, пожалуйста, где находится сейчас «Топорок», – попросила я его.
– Не волнуйтесь, Танюша, они укрылись наверняка в какой-нибудь тихой бухте.
После обеда ветер стал стихать, но к вечеру порывы были такой силы, что все перекочевали из своих комнат в коридор, боясь, что ветер разобьёт окна и поранит стёклами. Отключилось электричество. На кухне зажгли конфорки, чтобы было немного светлей. Заскрипела входная дверь, в темноте приближались шаги, и послышался голос Ивана Ивановича:
– Где Таня Журбина?
– Здесь, Иван Иванович.
Он подошёл, взял меня за руку и крепко её сжал: «Танюша, крепитесь, «Топорок» затонул!».
Кто-то взял из моих рук Алёшку, раздался крик Лёли, и я провалилась в темноту.
Когда пришла в себя, рядом сидела заплаканная Лёля, у окна стояла супруга Ивана Ивановича, а медсестра скорой помощи пыталась при свете фонарика попасть иголкой шприца мне в вену.
В кроватке тихо сопели оба Алёшки. Я села, обняла Лёлю, собрав всю волю в кулак, сказала ей: «Мы теперь должны окружить наших детей двойной заботой: за нас и наших мужей».
Спустя время выяснились все детали той трагедии: суда вели промысел в районе Геленджика, внезапно налетевший шторм загнал корабли в Поти. Но ветер не утихал, а в трюмах мог испортиться богатый улов хамсы. И вот, когда показалось, что шторм затихает, капитан «Топорка» дал команду выйти в море, и в ближайшем порту разгрузиться. Но новый порыв ветра оказался ещё яростнее, и на полпути между мысами Идокопас и Толстым сейнер затонул вместе с экипажем. Только через год у мыса Толстый было найдено тело капитана, а остальных поглотила пучина.

9

Мама с папой настаивали на моём переезде в Москву. Но, я всё ждала каких-то вестей о Ванечке, возможно сейнер поднимут со дна моря.
Мы с Лёлей работали по сменам, поэтому за Алёшками ухаживали по очереди.
Дети ходили в садик. Большой Алёшка всегда шагал впереди, а маленький еле поспевал за ним. В садике мой сынок всегда был защитой для Лёлиного, стоило хоть кому-то отобрать у младшего Алёшки игрушку, как мой тут же отбирал ее у обидчика и возвращал владельцу.
Мы ждали приезда папы и мамы, разучили с Алёшкой песню «Как провожают пароходы».
Он путал слова, но старался громко петь «как обижают пароходы».
И вот однажды приходит комендант:
– Журбина, вам телеграмма.
Ну, наконец-то!
– Алёшка, дедушка приезжает!
Но, прочитав страшные слова, я вдруг почувствовала приступ безысходности и одиночества. Казалось, весь мир вокруг рушится и летит в пропасть. В телеграмме говорилось, что в автокатастрофе погибли мои родители.
Безобидная поездка в выходной день на рынок превратилась в трагедию. Пьяный водитель грузовика, уснув за рулем, наехал на отъезжавшую со стоянки машину – машину родителей.
И вот большая московская квартира пустая. Я отдала ключи соседке Вере Ивановне, чтобы она ходила поливать мамины цветы.
– Танюша, – сказала она. – Ты бы возвращалась в Москву, кто будет ухаживать за могилками?
– Вернусь, Вера Ивановна.
В Одессе был серьезный разговор с Лёлей. Я долго уговаривала её переехать в Москву, квартира большая, да и мальчишки наши уже не смогут жить друг без друга. Наконец она поддалась на уговоры, и мы решили в августе съездить в отпуск в Москву, а по возвращении заняться переездом.

10

Лето выдалось очень жаркое. Отдыхающих, любителей погреться на солнце, в этот год было намного больше, чем в прошлые года, поэтому расселялись где могли, не соблюдая никаких санитарных норм. Фрукты мыли прямо в море, в котором купались, а некоторые не мыли вовсе. Мусорные баки были переполнены, а городских туалетов не хватало.
Мы ждали отпуска, чтобы немного отдохнуть от невыносимой жары. Осталось отработать два дня, и на поезд.
Подходя к набережной по пути на работу, по давней привычке посмотрела на море и на корабли у причала. На палубах было удивительно безлюдно, и что-то было необычное во всех пришвартованных судах. Всмотревшись, обнаружила, что на них нет привычных флагов, а вместо государственных на всех флагштоках развевались желтые флаги предвещая беду.
Проходя через проходную, я обнаружила, что дверная ручка обмотана бинтом и пропитана хлоркой,  она  источала неприятный запах , которой бил в нос. Я подошла к крану помыть руки, но воды не оказалось: «Безобразие, в такую жару опять перебои с водой!»
В управлении на первом этаже стояла большая очередь. Подошедшие люди спрашивали:
– Кто крайний?
– Журбина! Где ты ходишь? Я тебе очередь держу.
Это позвала сотрудница Марина, которая во всех очередях оказывалась в числе первых.
– А что здесь раздают?
– Тетрациклин.
– Его что постановлением правительства вместо масла должны намазывать на хлеб? – пошутила я.
– А ты что не была на летучке?
– Нет, я задержалась в садике, у Алёшки порвался сандалик, пришлось зашивать.
– Так ты ничего не знаешь! В Одессе холера!
– Подумаешь, холера, советский человек победит все: и тиф, и холеру, и чуму! – послышался молодой мужской голос из очереди.
– Победит, но какой ценой, – ответил более зрелый голос.
В обеденный перерыв приехала целая бригада медработников, сначала была получасовая лекция о холере. Затем сказали по одному заходить на анализ. Сбор анализов выглядел весьма странно, позже эту процедуру в народе назвали «шомполование». Витая тридцатисантиметровая проволока с куском ваты на конце оставили неприятное чувство в прямой кишке.
Хорошо, что скоро уезжаем в отпуск. Придя домой, я постаралась по памяти воспроизвести лекцию о холере всем проживающим на нашем этаже, включая детей.

11

На следующий день по городу понеслись зловещие слухи: все пляжи закрыты, отдыхающих закрывают в резервациях – отдаленных домах отдыха и пионерских лагерях, при малейшем подозрении на диарею, увозят в специальные боксы, куда посторонним входа нет.
– Ви слыхали,Танечка? – сказал дядя Боря-дворник своим, присущим только одесситам говорком, угощая наших детей карамельками (он всегда угощал маленьких, видимо затем, чтобы они не шкодили во дворе, когда подрастут). – По городу ходят страшные, как привидения, люди в длинных плащах и в противогазах, видимо переодетые военные.
И он поведал, что стоит только вызвать «Скорую», так они тут же появляются и устраивают в квартирах заболевших настоящий погром! Поливают все вещи какой-то едкой агрессивной жидкостью, от которой всё приходит в негодность: облазиит мебель, лысеют шубы, ржавеют металлические поверхности, всё, что было сделано из бумаги, распадается в труху, а в квартире ещё недели две нечем дышать.
Дворники знали всегда больше чем писали в газетах и говорили по радио.
И люди принялись скрывать свой недуг. По дворам и подъездам стали ходить медразведчики, с целью выявления больных.
Получив в кассе отпускные, мы с Лёлей забрали детей из садика, и помчались на вокзал, узнать, не изменилось ли расписание поездов. Но выяснилось, что уже два дня все выезды и въезды в город перекрыты – карантин! Даже письма отправлять нельзя. Разрешены только телеграммы.
На обратном пути мы увидели большущую очередь у телеграфа, состоящую из отдыхающих, которые, растратив свой бюджет, собирались разъезжаться по домам, где их ждут семьи, работа. А теперь вынуждены слать малобюджетные телеграммы с просьбой продлить отпуск и прислать денег.

12

Потянулись дни карантина. Алёшка маленький домашнее заточение переносил безболезненно, но вот Алёша большой то и дело искал повода выскользнуть в коридор, а бывало и в подъезд. Все дверные ручки были обмотаны, где бинтом, где марлей, и дворники, по мере высыхания, обязаны были смачивать их хлорным раствором.
Но Алёшка ещё не мог достать до дверной ручки, он открывал дверь просто толкая её ручонками. Через два дня мы пришли к выводу, что добровольное заточение не шло детям на пользу, и решили выйти погулять.
Город стал заметно чище: мусорные баки стояли, на удивление, чистые, от них исходил запах хлорки, улицы были настолько чисто вымыты, что на них можно было лежать.
Алёшка маленький прыгал, держась за мамину руку. Алёшка большой был спокоен. Вернувшись домой, я заметила капельки пота у него на лбу, открыла окно проветрить комнату, но в течение часа у него появился жар, а через полчаса начался сильный понос.
Через стенку я крикнула Лёле, чтобы она вызвала «Скорую помощь». Та приехала очень быстро, медики в халатах, резиновых перчатках и полностью покрывавших лицо масках, положили Алешку на носилки и понесли в машину. Я тоже попыталась сесть в скорую, но мне преградил путь санитар огромного роста: «Мамаша, вам сюда нельзя!». Я незаметно сунула ему десятирублевку, после чего он взял с кабины халат с маской, дал мне. Я облачилась, чтобы сойти за медика. Но в помещении больницы меня рассекретили и выпроводили из холла.
Я пробыла во дворе больницы до темна, пытаясь узнать как дела у Алёшки, кроме того, ждала, что заполняя историю болезни, спросят имя и фамилию, но эта информация никого не интересовала, как я ни настаивала записать его данные. Наконец-то я настояла на своём, и медсестра, нехотя, на клочке бумаги записала: Алексей Журбин, 4 года.
Только глубокой ночью я пришла домой. Из двери на лестничную площадку распространялся едкий химический запах, и я невольно закрыла лицо, из комнаты выглянула Лёля, и виновато сообщила, что мою комнату «опрыскали» – это означало, что все вещи, игрушки, постели, мебель можно смело вынести на мусор.
– Ничего, – успокаивала меня Лёля, – поживешь пока с нами, лишь бы Алёшка выздоровел. А он крепкий, с ним всё будет хорошо.
Рано утром я уже стояла на крыльце больницы. Меня не пускали во внутрь, и никакой информации не давали. Нервы мои были натянуты, как струны, и я не сдержалась – истерика длилась больше получаса. Вышел главврач и пообещал всё выяснить. Вернулся он с журналом в руках, спросил возраст, и примерное время поступления, затем снял очки, протер их, и тихо сказал: «Крепитесь, ваш ребенок умер. Тела мы не выдаем, они будут захоронены специальной бригадой».
Последние слова уже не доходили до моего сознания, только ватка с едким нашатырём привела меня в чувства. Как я ни уговаривала разрешить мне последний раз взглянуть на него, ответ был один – тела увезли ночью.
Не разбирая дороги, я брела домой, голова казалось вот-вот взорвётся. У нашего подъезда стояла «Скорая помощь», на носилках кого-то несли, рука безжизненно свисала и касалась земли. Когда носилки поравнялись со мной, я как очнулась: «Лёля!».
Лёля лежала на носилках, лицо было землистого цвета, по нему стекали капли пота. Она приоткрыла веки, и еле слышно произнесла: «Спаси Алёшку!». Носилки уложили на полу машины. Лёлина спина выгнулась, как от удара электрического тока, и затем тело обмякло. Медик пощупал пульс, и произнес: «Всё».
Из последних сил я поднялась на свой этаж, из комнаты Лёли был слышен плач. На кровати сидел заплаканный Алёшка, а с коридора уже слышался запах, который сопровождал опрыскивателей.
И тут я почувствовала, что кроме плачущего Алёшки у меня больше никого на белом свете нет, и уж его я не позволю никому у меня отнять!
Взяв несколько теплых детских вещичек и все деньги, которые мы с Лёлей копили на отпуск, я с Алёшкой вышла в коридор, тут же в комнате начали хозяйничать опрыскиватели.
13

Мы спустились к морю в том месте, где пришвартовывались лодки и небольшие судёнышки. В городе ходили слухи, что за большую плату рыбаки могут вывезти желающих из города.
Но, оказалось, что соответствующие органы взяли под контроль весь морской транспорт. Меня отвел в сторону владелец небольшой шхуны и сказал, что вечерами вывозит в море непроданную рыбу с рынка, и может за двадцать пять рублей нас вывезти до Аджалыкского лимана, но нужно подождать до ночи.
И вот, стараясь меньше шуршать галькой со спящим Алёшкой на руках, я подошла к лодке. В темноте нам сказали лечь на дно, а лица накрыть мокрыми тряпками.
-А чтобы легче дышать- сказал хозяин шхуны.
Потом нас накрыли брезентом и сверху начали насыпать начавшую протухать рыбу. Наконец шхуна отчалила, тарахтел мотор, его вибрация передавалась днищу шхуны, и наши тела тоже вибрировали. В пути мы два раза останавливались, глушили мотор. Были слышны разговоры, затем кто-то в кучу рыбы ткнул шестом, который больно ударил меня в бедро, но я удержалась чтобы не ,вскрикнуть. Алёшке не хватало воздуха, и он, ища пространство, залез ко мне под мышку, как цыпленок прячется под крылышко наседки.
Наконец я почувствовала, что сверху стали убирать давящий на нас груз, и вот мы выбрались из-под брезента. Неприятно пахло разлагавшейся рыбой. Но налетевший морской бриз быстро рассеял этот запах. Спустя получаса мы причалили к берегу. Я расплатилась. Рыбак протянул мне бутылку и сказал: «Здесь керосин, ты протри всё тело, а рот прополоскай, он от заразы убережёт».
Под покровом темноты на пустынном берегу мы с Алёшкой натирались керосином. Он молча переносил эту процедуру, даже терпел, когда я смоченным в керосине платком протирала у него во рту.
Недалеко от берега светился огонёк, оказалось, это рыбацкий домик, летом там проживала пожилая семья, а на зиму они возвращались в поселок. Нас с удовольствием пустили на ночлег, сетуя, что в доме мало комфорта. Хозяйка нагрела воды, и мы вымылись, а на ужин нам предложили варёную картошку, которую мы уплетали  за обе щеки. Тогда казалось, что вкусней ничего на свете нет.
Утром мы без труда нашли автобусную остановку, и с пересадками добрались до Москвы.

14

Жизнь начала новый виток, как кольца на спиле дерева рисуют всю картину прожитого века, так и моя жизнь совершала виток за витком, отпечатывая все события на картине моей жизни.
У меня в сумке было свидетельство о рождении моего Алёшки, теперь оно стало единственным документом Лёлиного сына.
Пришлось решать кучу житейских проблем одновременно, но потихоньку всё вошло в своё русло.
Алёшка пошел в садик, я устроилась на работу.
Но ни днём, ни ночью меня не покидала мысль о том, что я не знаю где похоронен мой ребёнок. Я стала писать во все инстанции Одессы. Сначала мне приходили ответы, что это закрытая информация, затем, что подобной информацией не располагают. Наконец пришло письмо, в котором было сказано, что разыскиваемый мной Журбин Алексей Иванович проживает в Москве, и указан мой адрес. Поиски зашли в тупик.
И вот однажды во втором классе Алёшка спросил: «Мама, а кто тот мальчик на фотографиях в альбоме?» Мне пришлось рассказать ему всю историю.
Он тогда долго молчал, затем подошел и сказал: «Ты моя самая родная мама».
Мы стали одним целым ; он чувствовал, когда у меня неприятности, я знала, когда у него что-то не так. Но вот с годами разлука переносится всё тяжелей. Прошу его перевезти семью сюда, а он всё убеждает, что у них в Москве не будет такой успешной работы, да и Оля ни за что не бросит на пол пути диссертацию.
Вот только сам предложил поехать в Одессу, вроде там стали обнародовать все засекреченные советские архивы, авось получится найти информацию об Алёшке. Воспоминания прервал звонок в дверь.
– Мамуль, у тебя все готово? Такси внизу.
– Так, дверь закрыла, запасной ключ у Веры Ивановны есть. Цветы попросила поливать раз в неделю. Всё. В путь.

15

В купе ехали вдвоём. Разговаривали обо всём, но мысли были только о том, что мы возвращались в город, который покинули 44 года назад.
В Одессу прибыли утром. Взяв такси, поехали в гостиницу, где нас ждал забронированный номер. Глядя в окно машины, я старалась уловить черты той Одессы, которая мне была знакома с детства.
Но многое поменялось. Проезжая мимо Куликова Поля, я заметила какие-то скопления людей. Но это не удивительно, ведь через два дня праздник Первого мая, видно многие горожане по привычке празднуют, хоть эта дата и не является в Украине государственным праздником. Гостиница тоже была заполнена людьми, в основном мужчинами, говорящими на украинском языке. Быстро оформившись, мы поднялись в номер.
Целая неделя в Одессе! Столько хочется повидать. Но сначала самое основное.
Завтрак заказали в номер. Отдохнувшие вышли наконец на улицу. День был жаркий, решили пойти пешком. До мэрии было недалеко. Алёша, объяснив охранникам, что мы звонили из Москвы для записи на приём. Наши фамилии нашли в списках, выписали пропуск. Возле кабинета заместителя мэра Алёша попросил меня подождать.
Я встала у окна и разглядывала знакомые мне с детства пейзажи. В кабинете куда-то звонили, что-то выясняли. Мне пришлось ждать больше часа, за это время я разглядела всё, что могла увидеть из окна. Какие-то группы людей, передвигавшиеся дворами, отряды военных, экипированных со щитами в руках, простые люди, раздававшие прохожим листки.
Наконец вышел Алёша и сказал, что завтра поедем в Медицинский архив.
До вечера мы гуляли по набережной, сидели в уютных кафе.
Зайдя в фойе гостиницы, были удивлены, почему в такой поздний час тут так многолюдно.
В коридорах всю ночь раздавались какие-то команды, пьяные споры, крики «Слава Украине!».

16

В одиннадцать часов первого мая мы вышли из гостиницы, нам необходимо было пересечь площадь Куликова Поля. Она оказалась многолюдной, а при подходе к ней нас остановил украинский ОМОН. Пришлось их обходить дворами, но дорога снова вывела на площадь со стороны входа в Дом Профсоюзов.
Картина, которая предстала перед нами, повергла в шок.
У меня поначалу возникло чувство, будто я снова попала на съемочную площадку, где снимают какой-то до абсурда ужасный сюжет. Но, вглядевшись, я пришла в неописуемый ужас – дом профсоюзов пылал, из здания слышались душераздирающие крики, люди выпрыгивали из окон, под которыми стояли мужчины с палками и забивали выпрыгнувших насмерть. Молодые девицы разливали какую-то жидкость по бутылкам, которые здоровые парни поджигали и бросали в окна здания.
В стороне стояли два мордоворота и прицельно стреляли по тем, кто пытался спастись от пожара. Сотрудники милиции стояли и перешёптывалась в стороне, и даже не пыталась остановить эту бойню. Пожарных машин не было. Многочисленные «зрители» этого «кровавого зрелища» подбадривали нападавших криками «Смэрть ворогам!» и «Слава Украине!» и снимали происходящее на телефоны.
Да уж, прославилась ты, Украина!
Вокруг сновали вездесущие корреспонденты и репортёры, снимая и коментируя всё для своих каналов и изданий.
Алёша подбежал к налысо побритому здоровяку, стрелявшему из пистолета по окнам, и закричал: «Немедленно прекратие!». Но он только криво ухмыльнулся.
О Боже! Что здесь происходит?!
Почему бездействует милиция? Я закричала: «Люди, остановитесь!» И вот тут свою власть проявила одесская милиция – два миллиционера отделились от толпы и направились к нам. Один больно схватил меня за локоть, другой заломил руку Алёшке, и они вытолкали нас с площади.
Придя в ужас от такого кровавого зрелища мы вернулись в гостинницу. Возле стойки администратора стояли вооруженные люди и листали журнал регистрации. По пути к лифту я заметила как администратор что-то произнёс, показывая в нашу сторону. Мы зашли в номер и, не сговариваясь, стали собирать трясущимися от стресса руками вещи. В дверь тихонько постучали, это была горничная, она прошмыгнула к нам в номер и еле слышно прошептала: «Бегите, «нацики» ищут москалей. Я вас выведу через подвал».
После долгих блужданий по коридорам и подвалам мы оказались на улице. Поймали такси, поехали на вокзал. Билетов на ближайшие двое суток не было. Поехали на автовокзал, там та же история. От платформы отправлялась маршрутка Тирасполь-Киев, Алёшка постучал уже в закрывшуюся дверь, она открылась и нам сказали: «Садитесь, что стоите». Через минуту мы уезжали из города, который встретил нас такими шокирующими событиями.
 
17

Ехали все молча, каждый боялся проронить неосторожное слово, которое будет неправильно истолковано.
Я попыталась уснуть, чтобы хоть на время снять нервное напряжение, но долговязый парень, сидевший со мной на одном сидении, непрерывно ковырялся в своем дорогом телефоне, орудуя пальцами обеих рук, а его, оттопыренный в сторону острый локоть, всё время давили в мой бок.
Я стала разглядывать в окно проплывающие мимо пейзажи. До горизонта тянулись еще не засеянные поля с пересекавшими их лесопосадками. И вдруг вдоль дороги среди пустынного поля я увидела огромный баннер с изображением российского президента, и надпись – откровенный мат.
Господи! Кто же задурил головы этому народу и внушил что во всех их бедах виноват президент другой страны? Они бы ещё обвинили в своих неудачах какого-нибудь вождя племени в Зимбабве. Ведь прошло больше двух десятков лет как Украина развивается самостоятельно. Пора научиться за все неудачи предъявлять спрос своему руководству.
Проехали ещё часа два, начало темнеть. На вечернем небе виднелось зарево. Через метров сто стало отчётливо видно, что полыхает на дороге пассажирский автобус.
Навстречу маршрутке двинулась толпа людей. Водитель остановился. В салоне началась непонятная суета. Долговязый выключил телефон и спрятал его в задний карман брюк, затем собрал деньги из кошелька, оставив только несколько купюр, закатал штанину и спрятал всё в носок.
Вооружённые люди приказали всем выйти. Главным явно был коренастый человек с оселедцем на макушке, потому что он то и дело раздавал указания. При свете фар стали проверять документы и обыскивать карманы. У долговязого вытащили из кармана брюк телефон. Все пассажиры, включая водителя, были гражданами Приднестровья. Им разрешили занять свои места.
– А мой телефон? – спросил долговязый.
– Вжэ нэ твий, – спокойно ответил «оселедец».
Наши паспорта долго разглядывали и приказали нам отойти. Маршрутка двинулась в дальнейший путь, увозя наши вещи.
– Там наши вещи, не имеете права! – крикнул Алёша, но его с силой толкнули к обочине.
У обочины, недалеко от пылающего автобуса, стояли на коленях люди, руки их были сложены за головой, из темноты то и дело раздавались крики. Видимо это были пассажиры сгоревшего автобуса. Кто эти люди и чем они провинились?
Когда стало ясно, что в поле больше никого не найти, нас всех погрузили в автобус и повезли. Я испуганно смотрела в окно, пытаясь понять куда нас везут. Автобус проехал мимо постамента с надписью «Манькiвка», на котором стоял старинный трактор.

18

Нас завели в здание милиции. Всех мужчин после тщательного обыска повели под прицелом по коридору, а у меня отобрали сумку и закрыли в комнате с решётками.
Вскоре послышались душераздирающие крики, они не смолкали на протяжении нескольких часов. Меня не покидало чувство, что я попала в ад. В голове была только одна мысль: где Алёшка, и что с ним?
Счет времени был потерян, прошло приблизительно полдня. Дверь открылась, за ней стояла в камуфляже мужиковатая девица, держа автомат на перевес. Полумужик – промелькнуло в голове.
– Выходь! – рявкнула она.
Меня завели в душную комнату.
– Топор, привэла.
Причём ударение в слове Топор было сделано на первое «О».
Тут она безцеремонно подошла ко мне, с силой рванула цепочку на шее, затем безжалостно вырвала из ушей серёжки. Одна серьга расстегнулась, а вторая осталась в её руке, разорвав мне мочку. Я вскрикнула от боли, и за воротник потекла кровь.
– Воны тоби бильшэ нэ знадобятся, – сказала она и вышла.
Этой здоровенной девице направить бы свою энергию на более мирные занятия: хлопотать по хозяйству, гулять с парнями, рожать детей, а не разгуливать с автоматом.
Я окинула взглядом комнату. В углу сидели два человека в милицейской форме. По тону их речи я поняла, что спиртное является неотъемлемой частью их работы.
За столом сидел здоровенный детина и что-то разглядывал в телефоне. Я узнала – это был мой телефон. Меня поразила бесцеремонность, с которой он разглядывал страницы чужой личной жизни. Не найдя в телефоне нужной информации, он швырнул его на стол, и обратил свой взор на меня.
– Ну! Шпигунка? Якэ в тэбэ завданя?
– Я ничьих заданий не выполняю, – недоумевая произнесла я.
– Брэшэ! Я бачыв йийи паспорта! Вона з Москвы! – послышался голос в дальнем углу кабинета.
– Путинська шлюшка? – раздался еще один голос. – Зараз подывымось.
И ко мне приблизилось два потных в засаленной униформе вояк. Первый заглянул мне в лицо – изо рта дурно пахло самогоном и нечищеными зубами.
– Топор, дывысь, ось тоби подарунок на москальське свято!
Я машинально оттолкнула его пьяную харю. Это привело негодяя в необузданную ярость. Он крикнул другому: «Дэржы йийи!», и с силой разорвал одежду у меня на груди. Мой мозг отказался запоминать происходящее. Меня швырнули на диван, и два мордоворота крепко прижали мои руки и ноги.
От стыда и чувства безысходности хотелось провалиться сквозь землю, я извивалась и кричала. Тут на меня навалился детина, зажал большущей рукой мне рот, второй рукой принялся больно мять мою грудь. На миг я открыла глаза и встретилась с ним взглядом.
Глаза! Эти глаза. Я их где то видела, я их знаю!
Детина приподнялся, сорвал с себя рубашку, и мне на лицо упал кулон, висевший у него на шее.
Нет, не кулон, знакомые очертания. Топорик?
Алёшка – эхом отозвался в ушах мой собственный крик.

19

Очнувшись на диване, я, прикрытая куцым одеялом, заметила, что мордоворотов в комнате не было.
Только за столом сидел он и нервно курил, ожидая моего пробуждения.
– Звидкиля ты знаеш мое имя? – спросил, смотря мне в глаза.
Да, сомнений не было, на меня глядели глаза Ванечки, светло-серые глаза, очертание которых по наследству приобрёл наш сын.
– Откуда у тебя этот кулон? -; в свою очередь спросила я, хотя уже точно знала, кто сидит передо мной. Это был Алешка! Мой Алешка.
– Вин в мэнэ всэ жыття, з дытынства, ; ответил Алексей и вопросительно посмотрел в мою сторону.
– Я знаю этот кулон, на его обратной стороне нанесена дата твоего рождения 01.08.1966г. Его сделал мой муж- твой отец, когда ты родился.
– Брэшэш! Цэ ваша розвидка дэсь узнала!
Он кричал, потому что не хотел верить в происходящее.
– Вместе со мной ехал мой сын ; твой названный брат, у него на шее точно такой же кулон, с такой же датой, вы родились в один день в Одессе, и вместе росли, пока ты не попал в больницу. Его тоже зовут Алёша.
Он опять закурил сигарету, открыл дверь и крикнул в коридор: «Прыведить москаля!»
Через минут пятнадцать привели Алёшку, он был босой, из окровавленных пальцев на ногах текла не останавливаясь кровь, правое колено было распухшее, кисть левой руки неестественно свисала, он, терпя боль, поддерживал её правой. Лицо было сплошной гематомой. Из моей груди вырвался шопот: «Жив!», а из глаз  покатились слёзы.
Их взгляды встретились. Вот они стояли, глядя друг на друга. Сложись их жизнь по-другому, они бы сидели сейчас где-нибудь в тихом приморском уютном кафе, потягивая холодное пенящееся пиво, и рассказывали друг другу о своих делах и увлечениях. Но здесь, в этой прокуренной комнате, один смотрел с ненавистью, а второй старался осознать свою вину перед ним.
Фраза: «Покажы кулон!» заставила нас вздрогнуть.
Алёшка достал из-под футболки кулон и показал его.
– Цэ нэ можэ буты! ; несколько раз прозвучало с уст моего настоящего сына.Он невно сунул в рот сигарету, хотел прикурить, но из зажгалки никак не удавалось добыть огонь, он  с силой швырнул ее на пол и вышел в кор
Алёша бросился ко мне:
; Мама, как ты?
; Всё хорошо, Господи, сынок, что же с тобой сделали, за что?
Было страшно смотреть на его израненные ноги, распухшее от побоев тело.
; Мамуль, это он? ; спросил Алёшка, и сам же ответил. ; Знаю, это он.
Вскоре Алёша (большой Алёша) вернулся с двумя комплектами униформы.
– Вдягайтэсь!
Я оделась и помогла одеться Алёшке, стараясь меньше причинять боли его раненной руке и ногам.
– А тэпэр, всэ розказуйтэ.
И я принялась рассказывать всё, не упуская ни одной детали, не сводя ни на миг с него глаз.
– Алёшка, сынок! Как ты вырос, как возмужал! Уже начал седеть! Как хочется погладить тебя как в детстве по макушке.
Но холодный взгляд останавливал, не позволяя дать волю чувствам.

20

Во время моего повествования его лицо становилось менее напряженным, он прерывал меня, задавая вопросы. Так мы разговаривали до утра. С его лица начала спадать суровая маска, голос стал мягче, и если бы не эта идиотская политика, не затуманивание мозгов теми, кто проповедовал любовь к стране простому населению, обкрадывая это же население, ввергая в беспросветную нищету, обвиняя при этом соседнее государство, то мы бы бросились друг другу на шею, и никто не смог разжать наши руки.
Он в душе чувствовал тот же порыв, но внушаемые годами постулаты не давали волю чувствам.
Он рассказал, что рос в детском доме, за буйный нрав его отправили учиться в Суворовское училище, так была предопределена его военная стезя. Что был трижды женат, но семейная жизнь не сложилась, что разочаровавшись в командовании, покинул армию, а теперь служит в Народной Милиции.
– А почему тебя называют Топор? – спросила я.
– Так я ж Топорков, Олэксий Топорков.
Оказалось, когда он после больницы попал в детский дом, имя своё он помнил, а фамилию не знал, и из-за топорика, висящего на шее, ему и дали фамилию Топорков.
– Так вот почему я все эти годы не могла тебя найти! Ты Журбин! Алексей Иванович Журбин!
На улице стало совсем светло.
– Вам трэба скорищэ йихаты звидсы бо ваши паспорты ночою видправылы в Кыйив, и скоро за вамы прыйидуть. Документив вжэ нэ повэрнуты, а ось з транспортом що-небудь прыдумаю.
Он вышел, закрыл дверь на ключ. У Алёшки всё тело горело, кровь из ран не прекращала сочиться, ему было тяжело дышать, по-видимому были сломаны рёбра. Я осторожно уложила его на диван, в чайнике было немного кипячёной воды, он жадно выпил её всю.
Где-то через час послышались быстрые шаги по коридору, и открылась дверь.
Это был Алёша: «Пишлы, тилькы скорищэ!»
Мы поторопились, хотя Алёше каждый шаг давался с трудом.
В коридоре кто-то крикнул:
-; Топор, куды москалив вэдэш?
-; На рострил, ; грубо пошутил он.

21

          Около помещения милиции стояла большая фура с российскими номерами. Возле двери кабины ожидал водитель ; по-видимому дальнобойщик.
Алёша подошёл к водителю, сунул ему в руку пачку долларов и сказал: «Щоб жывымы доставыв!», и приказал потихоньку двигаться, оставив пассажирскую дверь открытой, а нам ; попытаться на ходу заскочить в кабину. Фура тронулась. Но он шепнул: «Рано», а затем: «Пишлы!» И его сильные руки просто закинули Алёшку в кабину. Я на ходу вскочила на подножку. Послышались крики: «Топор, що  ты робыш? Стий!»
А Алёшка, держась за дверь, продолжал двигаться вместе с машиной всё быстрее и быстрее. Я подала руку, и он потянулся за ней, ещё мгновение и сыну удалось бы запрыгнуть в кабину. Это читалось в его взгляде.  Наши пальцы коснулись друг друга, ему осталось только сделать одно усилие и мы уедем вместе с этого жуткого места . Но внезапно раздалась автоматная очередь, которая сбила беглеца с ног, его рука соскользнула с ручки кабины, сначала он остановился, потом упал на колени. Водитель притормозил, я попыталась выпрыгнуть из кабины, ринуться к нему , закрыть собой от пуль, но Алёшка, собрав все силы, крикнул: «Нэ смий!» И уже по губам прочитала: «Мама».
Водитель с силой  потянул меня за руку и я просто рухнула на сидение.
Фура набрала скорость, мы выехали на окраину и съехали с трассы на грунтовую дорогу, которая завела в небольшой лесок с поляной. По трассе пронеслись милицейские машины со звуками сирен. Наша фура остановилась. Я открыла дверь и буквально вывалилась из неё на мокрую от утренней росы траву. Было трудно дышать, и если бы пришлось озвучить мысли, которые просто  разрывали мозг, то спрозвучало бы только: «Я должна была остаться там, возле него!» Перед глазами стоял его взляд, и губы, шепчущие слово «Мама».
Ну кто, скажите, там наверху решил, что за право произнести это слово мой ребёнок, моя кровинушка, должен был заплатить своей жизнью? Я нашла его, он был рядом, я коснулась его руки...
 Ванечка! Я не выполнила обещание данное тебе там, в Подольске, когда возвращались из детского дома. Я не смогла быть всегда рядом с нашим ребёнком. Я не провожала его в школу, не радовалась его отметкам. Обстоятельства… Кто же создает эти обстоятельства? Кто играет человеческими судьбами, словно фигурами на шахматной доске, и переставляет их по-своему усмотрению?
Ах, если бы я только знала, что он жив, я бы обходила, объездила все больницы, приюты, детские дома и нашла бы его. Нашла! Ах, если бы был жив Ванечка! Ах, если бы была жива Лёля! Ах, если бы! Ах, если бы! Ах, если бы! Сколько этих «Ах, если бы!»
От тяжёлых мыслей отвлекло щёлканье клювов аистов в свитом из веток гнезде на невысоком дереве.
Лёля рассказывала, что в Украине их называют «лэлэкы». А она, маленькая, показывала на них пальчиком и говорила: «лёли». С той поры её и стали называть Лёлей, хотя в документах написано Лилия Толочик.
Вспомнились слова Лёли в Одессе: «Спаси Алёшку!». «Спасаю, Лёля!»
Вот и мой Алёшка, ценой своей жизни, его спас!
Алёша, ты теперь обязан жить за двоих, любить за двоих, дышать за двоих!
Я забралась обратно в кабину. Дальнобойщик так и не выпустил руль из рук, сидел молча, положив голову на руки.
Ещё утром он катил по трассе, слушая радио, и не представлял, что попадёт в такую передрягу.
– Надо ехать, ; сказал он и завел мотор.

22

Путь через лесок вскоре нас вывел на вымощенную камнем дорогу и привёл к небольшому селу. При въезде стояла давно не крашенная тумба, а на ней облупившаяся вывеска «Юрпiль».
Алёшке стало совсем плохо. Водитель свернул вправо и, используя весь свой опыт, скатился с полуразрушенной горы, затем завернул в глухой проулок. Из дымохода небольшой хатки шёл дым. Мы подъехали к ней и остановились.
К воротам подошла сухонькая старушка.
– Добрый день, бабуля, – сказала я.
– Доброго здоровья!
– Где у вас в селе можно переночевать?
– А ночуйте в мэнэ, бо на всий вулыци я одна жыву.
– У меня, бабушка, сын приболел. Где его можно положить?
– Нэсить сюды в виранду. Кладить його на лижко.
Мы осторожно перенесли Алёшку на кровать.
При виде искалеченного Алёши бабуля стала спешно креститься, и на её глазах выступили слёзы.
Я почувствовала, что она разделяет мою материнскую боль, ведь понятие слова «Мать» не имеет ни национальности, ни рассы, ни материальных критериев.
– А, Господэ! Тай шо це з ным зробылы?
– Долго рассказывать, бабушка. Вы просто помогите.
В моём взгляде видимо было столько мольбы и беcпомощности, что бабушка тут же засуетилась.
У Алёшки был сильный жар, губы потрескались, тело дрожало в ознобе. Меня душили слёзы от безысходности.
Старушка посмотрела на него, покачала головой, приговаривая: «Бидна дытына, бидна дытына!»
Затем она послала водителя к роднику за водой, объяснив как туда пройти. А мне сказала помочь снять одежду с Алёшки. Потом дала баночку и сказала:
– Ты ось що, дивонько, помочысь в баночку и прынэсы.
Она принесла икону, свечи и, набрав в ковшик родниковой воды, которую принёс водитель, сказала: «Йды, погуляй, тоби цэ низачым бачыты».
Я почему-то поверила, что эта тщедушная старушка сможет помочь моему Алёшке, и, оставив их вдвоём на веранде, пошла в ту сторону, где виднелась река. Взобралась на скалу, и перед моим взором открылся пейзаж как у Куинджи: впереди протекала широкая речка, путь ей преграждала плотина, по обоим сторонам речки розовым и белым цветом цвели сады, стоял медовый аромат, а от молодой травы поднимался терпкий запах молодых ростков.
Господи! Если ты создал такую красоту, то почему позволяешь существовать человеческой злобе, жестокости, несправедливости?
Мысли вернули меня в здание милиции. Алёша! Я потеряла тебя второй раз! Почему? За что? По какому праву мне жизнь посылает такие испытания? И есть ли предел человеческому терпению? Из груди вырвались рыдания, временами они переходили в крик, слёзы заливали глаза, казалось сама душа хочет докричаться до небес и сказать: «Хватит! Довольно! Я испила всё сполна !» Сколько длился мой плач , переходящий временми то в крик , то в мольбу я не знаю.
Мысль об Алёшке привела меня в чувство. Я спустилась к реке, чтобы умыть заплаканное лицо. Тропинка вывела прямо под мост плотины, где водопадом через верхний край шлюзов стекала вода. На мосту послышался гул мотора. Остановился автомобиль. У перил раздались мужские голоса над водой они звучали эхом , но я разобрала обрывки фраз: «В Тальному йих нэ було».
– Найдуться! Номэра в ных росийськи.
– Это же нас разыскивают! – подумала я.
Я притаилась в своём убежище и не выходила, пока не увидела, как машина взобралась на крутую гору и скрылась.
23

Быстрым шагом поспешила обратно. У машины была открыта кабина, и водитель что-то искал под сиденьем.
– Меня зовут Татьяна, – представилась я.
– А я – Николай.
– Нас разыскивают, – сказала я и рассказала о подслушанном разговоре.
Николай заметно посуровел, взял атлас, и мы стали изучать возможные маршруты, избегая больших населённых пунктов.
Но в голове  была только одна мысль: «Алёшка, Алёшка, Алёшка!» Я знала только одну молитву наизусть – «Отче Наш» и повторила её уже сотни раз. Вспомнила где-то услышанную фразу «Господи! На одного тебя уповаю». Да, на тебя одного уповаю!
 Подойдя к дому осторожно заглянула в приоткрытую дверь веранды – бабушка стояла на коленях и читала молитвы, Алёшка спал. Дыхание его было прерывистое, временами слышались стоны.
Наконец она вышла на улицу. «Хай видпочынэ, його мабудь трэба до ликарни, алэ ж у нас ликарня нэ робыть. Дина выйшла на пэнсию, и в нэйи мабудь и вколив ниякых нэмае. Ты його не зачипай, в нього душа борэтся. Трэба варыты гобид».
Я пошла помогать, пока Николай возился с машиной. Вскоре нехитрый обед, состоящий из варёной картошки и квашеных помидоров, был готов.
– А как вас зовут, бабушка?
– Ярына.
– Ярына, это же по-русски Арина, почти как у Пушкина. А вам не страшно одной на пустой улице жить?
– А тут вси  вулыци пусти. Е таки, що на ных и жоднойи людыны нэ залышылось.
– А как же дома? Кто за ними смотрит?
– А нихто. Кому воны потрибни? Он Костэнко всэ жыття хату будував, та й сами померлы, диты розйихались, а хату розтрощыли – стойить бэз викон и двэрэй. Навищо? Може б диты литом прийижджалы та жилы. А тэпэр куды йим йихаты? Та щэ й кажуть, щось воны миж собою нэ порозумилысь. От горэ батькам на тому свити!
– А телевизор у вас есть?
– Нэма в мэнэ ни тэлэвизора, ни радио. У нас и свитла по мисяцю не бувае.
– А как же вы новости узнаете?
– А навищо вони мени? Хиба вид ных картопля краще вродить? Ось гонука через мисяць прийидэ, та й розкажэ вси новыны.
Бабушка пошла хлопотать по хозяйству, кормить курей, что-то сажать, а мне сказала протирать какой-то жидкостью Алёшке воспалённые места.

24

Вечерело, я решила дежурить всю ночь у Алёшкиной постели. Но бабушка сказала, что она сама побудет возле него. Всю ночь она читала молитвы, какие-то заговоры. Только утром Алёшка вдруг попросил покушать. Бабушка разбила в кружку два сырых яйца, слегка посолила и далее ему выпить. В часов девять послышался у ворот мужской голос:
– Що, бабо, гонука прийихав? Доброго ранку!
– Доброго здоровья! Та ни, цэ яки сь турысты, чы що.
– Когось милиция шукала вчора, по всим вулыцям йиздылы.
– Така в ных робота скризь йиздыты.
Мужичок оказался на редкость любознательным, подойдя к машине, стал задавать кучу вопросов Николаю. Николай невозмутимо отвечал, почему-то сидя на бампере . Ему пришлось сказать, что мы поехали через их село, потому что на трассе авария, а нам ждать некогда. В свою очередь Николай поинтересовался, как удобней сократить путь до Киева. Мужичок посоветовал ехать на Звенигородку, а оттуда уже на Киев, он видимо догадался, что встреча со всякими ДАI для нас нежелательна.
Только когда он ушел я поняла, что сидя на бампере Николай прикрывал российский номер.
– А кто это, бабушка?
– Та це Мытя, вин кожэн ранок усих годвидуе, бо нас в сели залышылось трыдцять пять душ.
Тут в дверях веранды показался Алёшка он держал одной рукой другую, вид у него был значительно окрепший. Он даже попытался улыбнуться, но лицо все ещё болело.
– Алёшенька! Что же ты встал?
– Хай трохы походыть, тилькы в мэнэ нэма ниякого взуття, та щэ й пальци на ногах трэба чымось завязаты. А в мэнэ бинтив нэма.
Николай мигом прыгнул в кабину и принес аптечку. Кроме бинтов в аптечке был целый скарб: зелёнка, йод, обезбаливающее, жаропонижающее, антибиотики, противопалительные мази и даже успокоительные капли.
Перевязывая Алёшу, я старалась не думать о мере человеческой жестокости, о том, как может перевернуться сознание людей, когда за место данных нам Богом сострадания и человеколюбия в душах процветают злоба и садизм. И вчерашние милые детки превращаются в безжалостных изуверов.
Превозмогая боль, Алёша рассказал, что там в милиции всех мужчин по одному заводили в какую-то комнату с решетками, долго били ногами и дубинками, пассатижами ломали пальцы на ногах, заставляя на камеру признаться, что он русский шпион, два человека пыток не выдержали и скончались. Затем их загнали в старую силосную яму, где они стояли по колена в холодной грязной жиже, туда же и скинули трупы.
И тут мы, не сговариваясь, решили прекратить эти тяжкие воспоминания, и что во что бы ни стало мы должны выбраться из этого ада.
Николай сказал: «Оставаться здесь дальше опасно, вечером поедем».
Бабушка принесла какую-то одежду и обувь.
– Ось гонука в мэнэ покынув якусь одэжу, хиба вона мени потрибна? Подывысь – можэ вам шось згодиця.
Я выбрала Алёше трико и футболку, на забинтованные ноги налезли только шлепанцы, сама переоделась в джинсовую рубаху.
– А що цэ твий чоловик весь час в ту машыну заглядае? Може щось поломалось? То нэхай забэрэ прицэпа, що гонука покынув.
– А где же ваш прицеп. – спросил Николай.
– Та за хливом, на городи. Пийшли покажу.
За сараем стоял большой прицеп от такой же фуры.
– Можэ вам колэса трэба? А то стойить такэ бэзголовья! Як бы було без колис, то може б куры там жылы, а так – хиба ж я туды зализу.
Мы разглядывали прицеп, он в этом остановившимся во времени дворе смотрелся как инопланетный корабль.
– Нет бабушка, – сказал Николай, – нам ничего не пригодиться, вот только можно я табличку сниму. – и показал на номер.
–Та забырайтэ, куды я буду йийи чипляты? Хиба ззади на спидныцю.
Николай принес отвертку, снял номер и прикрутил на бампер машины.
– Это наше спасение, – сказал он.
Я догадалась, что задние номера машины стоит замазать. Из большой лужи на дороге набрала в пригоршни грязи и принялась размазывать по номеру на бампере и на задней двери.

25

За обеденным разговором мы узнали, что последний раз из села бабушка выезжала лет двадцать пять назад.
– Йиздила до Гумани на базар, холодильныка купуваты, тилькы прывэзлы, трохы поробив, а тут нэбо такэ натягнуло, блыскавка як вдарить прямо в трансформатор, що стояв на ГЕСи – напруга пидскочила, у людэй погорило всэ: и  тэлэвизоры, и холодильныки, и в мэнэ згорив той холодильнык. Навищо купувала?
Говор у местного населения отличался от литературного украинского, они перед гласными произносили звук «г», а слова Умань, автобус звучали как Гумань и гавтобус.
И тут Николай сообразил: «Бабушка, у меня в машине есть холодильники, микроволновки, стиральные машины, может вам что-нибудь подарить?»
– Та навищо воно мени трэба? У мене свитла по пив мисяця нэ бувае.
– Тогда мы вам оставим денег, только у нас доллары, – не унимался Николай.
– Тай навищо мени ти бумажкы? Колысь розбыралы стару хату, та знайшлы на гори якись ще царськи гроши. То нымы й пич не можна було розпалыты, бо погано горять, а ци долары мабудь зовсим для печи не годяться.
До вечера мы хлопотали у бабушки по хозяйству. Николай наносил с родника воды, подправил покосившийся забор, спилил сломанную ветром ветку груши и попилил её на дрова. Я помыла в хате пол, замесила тесто и мы напекли пирожков.
Стемнело – пора ехать. Николай осторожно помог Алёшке дойти до машины. Бабуля перекрестила его, что-то при этом шепча. Алёшку мы подняли в кабину и уложили его на заднее сидение, где обычно отдыхают дальнобойщики.
Когда прощались с бабулей, она мне тихо сказала: «Ты, я бачу, багато горя бачыла, – сказала она мне. – Алэ ж ты нэ памятай про поганых людэй, воны нэ заслуговують твоейий памяти, а памятай про хорошых».
 Я обняла её с такой нежностью, что слёзы выступили на глазах. В этой маленькой старушке, в одиноко стоящей хатке была удивительно сохранившаяся житейская мудрость и  материнская забота – та, о которой слагают песни.
Мы тронулись, в зеркало заднего вида я увидела, как она долго ещё стояла посреди дороги у осеняла нашу машину Крестом.

26

Пустынные полевые дороги мы проезжали на полной скорости. Навигатор неустанно выводил на населённые пункты, но Николай старался объезжать их полевыми дорогами.
И вот перед нами указатель «Звенигородка, 1 км». Это же та Звенигородка, где всё детство провела Лёля! При въезде, мы заметили вдалеке военных людей, Николай повернул влево, и повёл машину узкими улочками. Ветки деревьев били по кабине и царапали крышу фуры, наконец, переехав небольшой мост, поднялись на гору.
Стало ясно, что в любом случае придется ехать через город. Николай остановил машину, вышел проверить не отвалилась ли грязь с заднего номера. А я стала разглядывать здание за забором.
Во дворе было много детей разных возрастов, одни играли, другие просто стояли что-то обсуждая, судя по всему это школа. Только почему она работает до поздна?
Вот возле калитки вывеска. Я вышла с кабины. Крупными буквами было написано «Звенигородська школа-интернат».
Так вот, где выросла моя Лёлечка! По этим аллеям она ходила, на этих скамейках она просиживала часами с учебником английского, который ей давался нелегко.
Алёшка спал, я не стала его тревожить. Мы поехали дальше. На заправке было удивительно безлюдно, что было нам на руку.
Через часа два нашего пути пошёл сильный дождь, дороги покрылись грязными лужами, встречный транспорт окатывал друг друга этой жижей. И вскоре все машины стали одинакового грязного цвета.
Из-за дождя была кромешная темнота, промокшие постовые попрятались, и мы благополучно проехали Киев, и спустя несколько часов пути достигли приграничного города Дружба, название которого в данной ситуации вызвало ухмылку.
Впереди виднелось придорожное кафе. Машину мы оставили поодаль. Работники кафе оказались на редкость продуманными, деньги они принимали любые: доллары, рубли, гривны, евро. Николай обменял доллары, которые ему сунул в руку Алексей, на рубли, правда по курсу, выгодному только им.
Деньги он отдал мне: «Я без них обойдусь, а вам пригодятся».

27

Уже наступило утро, упаковав еду для Алёшки, мы поспешили к машине. Проехав несколько минут, мы заметили постовую машину. Подняв жезл постовой приказал остановиться. Николай вышел из кабины без документов с надеждой уладить всё по-хорошему.
На противоположной стороне стояла внушительных размеров иномарка, водитель которой громко спорил с постовым, двери иномарки были открыты, а на лобовом стекле красовалась огромная надпись «Слава Украине!»
Причём эта надпись и стала причиной спора. Она закрывала около половины стекла, так что обзор явно был ограничен.
Водитель кричал: «Ты кого штрафуешь? Патриота?»
На заднем сидении находился ребёнок лет четырёх и подбрасывал воздушный шарик. Рядом, по-видимому его мама, жестикулируя, разговаривала по телефону. В какой-то миг шарик принял не ту траекторию и выскользнул в открытую дверь, а прохладный утренний ветерок покатил его по асфальту. Малыш выпрыгнул из машины и побежал за убегавшей игрушкой по самому центру дороги. В это время прямо на мальчишку ехала большая автоцистерна. Раздался скрип тормозов, визг колес, но машину продолжало нести по мокрой от дождя дороге. В один прыжок Николай очутился возле ребёнка, резко рванул его за рубашёнку на себя и, не удержавшись на ногах, скатился с обочины.
Через минуту он поднялся, держа на руках спасённого мальчишку. Все стояли в оцепенении. Первым пришёл в себя постовой, остановивший нашу машину, поняв, что на его глазах чудом не произошла трагедия, забрал у Николая малыша, и сказал: «Проезжай!»
Ещё минут десять Николай не мог расслабится, руль он сжимал так крепко, что на руках вздулись вены.

28

Навигатор показывал, что мы приближаемся к границе с Россией. Сердце начало производить резкие толчки от волнения, а на лбу стал выступать пот ; ведь мы с Алёшей оказались без документов, и на обоих границах считаемся нарушителями.
У обочины дороги стояло несколько подростков. Один поднял руку, и Николай остановился.
– Дядьку, ; сказал один з них, ; Вам трэба пройихаты чэрэз кордон швыдко?
– А что ты можешь предложить?
– Мы за сто долларив покажэмо дорогу.
– У меня нет долларов.
– Тоди тысяча грывен.
Николай собрал все деньги, оказалось только девятьсот восемьдесят гривен.
– Ничого, сказал парнишка, Наступного разу виддастэ!
– Боюсь, что я останусь твоим должником навечно, пошутил Николай.
Подросток сел в кабину, и по его команде мы свернули с трасы. Петляя по лесным дорогам, выехали к какой-то заброшенной стройке. Стояли экскаваторы, валялись бухты колючей проволоки, до горизонта тянулся широкий котлован.
– Что здесь строят? – поинтересовалась я.
– А цэ мы вид москалив вигороджуемось.
– А что, к вам кто то хочет забраться?
– Та ни.
– Наверное, чтобы свои не разбежались, ; пошутила я.
– Та мабудь.
Тут он попросил остановиться:
; Всэ, мени дали нэ можна, йидьтэ сами.
– А как же ты доберешься обратно?
– За мною зараз прыйидуть на мотоцыкли.
Он соскочил с подножки. А мы поехали дальше.
Что же произошло в этой стране, где дети вместо того, чтобы сидеть за школьной партой, заниматься спортом, делать открытия, вынуждены торговать родиной?

29

Наконец мы достигли трассы. Это была Россия! Навигатор показывал путь на Орел.
Николай вышел из машины, снял украинский номер и бросил его на обочину.
На посту ГАИ нас остановили.
– Почему машина грязная? Немедленно помыть!
– С удовольствием, весело сказал Николай, чем привёл лейтенанта в замешательство. Он только и смог произнести: «Проезжай».
 А вот и автомойка. Процедура заняла не больше десяти минут.
Отодвинулась занавеска, выглянул Алёшка, опухоль на лице немного спала, хотя синяки были всех оттенков.
– Как ты себя чувствуешь, родной?
– Всё хорошо, мама.
Слово «мама», он произнёс с таким ударением, что оно, слетя с его уст, приобрело высочайшее значение. Немного перекусив, он сел рядом со мной, и, как в детстве, спрятал голову мне под мышку, вскоре тихо засопел. Часа через четыре мы подъехали к Подольску.
Подольск – еще один город, сыгравший роль в моей судьбе.
Именно здесь родились и выросли наши с Лёлей мужья Ваня и Саня, так и оставшиеся навсегда мальчишками красивыми, честными, заботливыми. И я уверена, что эти черты они передали своим сыновьям. Да, я абсолютно уверена! Я видела это во взгляде Алёши! Ах, если б только не эта политика!
Николаю необходимо было повернуть на Владимир, а наш путь лежал в Москву. Долго прощались, взяв с него твёрдое обещание, при каждом посещении Москвы заезжать к нам в гости.

30

Возле автобусной остановки стояло несколько машин такси.
– До Москвы довезете? – спросила я у одного водителя.
Он брезгливо окинул взглядом наш внешний вид и буркнул:
- Это дорого.
– Сколько?
– Пять рублей! (На жаргоне это означало пять тысяч).
– Согласны,сказала я. И чтобы он не усомнился, что у нас есть подобная сумма, вручила ему пять тысячных купюр.
В дороге водитель нарушил тишину вопросом:
– Откуда едете?
– С курорта,ответила я.
Мой ответ поставил его в тупик, и он больше разговорами не докучал.
Наконец Дмитровское шоссе, дом четырнадцать, третий подъезд. Мы вышли из машины. У подъезда стояли женщина и мужчина с чемоданами. Они повернулись.
Это были Оля и Данил! Данилка подскочил первым, затем подбежала Оля.
Мы, не сговариваясь, обнялись  и ещё долго стояли обнявшись.
Прохожие, недоумевая, обходили нас.
А мы стояли и молчали, и этим молчаливым объятием было сказано намного больше, чем за все предыдущие годы.

19.01.2016г.