Полька. Часть 11. Танька. главы 1-3

 Тупая боль не отпускала Польку, она, то утихала, то с новой силой появлялась опять, терзая измученное тело. Промежутки затишья становились короче, а боли длиннее.
« Никак роды начались, - досадливо поморщилась Полька, превозмогая очередную схватку, - этого мне только не хватало! Знать, правду говорила мне докторша, когда запрещала сильно расстраиваться. Да с этим кобелем, разве можно по-хорошему?»  Вспомнив вчерашнее событие, Полька злорадно усмехнулась: « Здорово я  вчера им кровь подпортила! Это еще не все – зарплата будет впереди! Вот оклемаюсь только после родов. Я на этой поганке городской лоск сотру! Она жизни не будет рада, что к моему мужику руку протянула!»  Боль прервала ход ее мыслей, напоминая Польке о предстоящих мучениях. Какая-то неясная тоска сдавила душу: « Ишь, храпит треклятый, - с раздражением подумала Полька,- лег на кухне, он обиделся, видите ли! А что ему сделается: умытый, обдутый, сытый, - остается только одно: вслед за сучками таскаться!
Ну, погоди у меня, варнак, освобожусь от брюха, я покажу тебе, как меня по селу позорить!» Полька погрозила кулаком в сторону кухни, где мирно храпел виновник ее бед.  Ванятка остался ночевать у Возницыных: он настолько привык к доброте, с которой к нему  относились в этом семействе, что никак не хотел уходить от них. Как только в доме Лапиковых начиналась война, Груша посылала кого-нибудь из дочерей, забрать Ванятку к ним в гости. Тот приходил и оставался надолго. Наверно помнили мать и дочки, свое скитание ночами по чужим  углам и сараям, вот и жалели малыша.
Полька также не пошла спать в свою спальню, боялась испачкать постель, а прилегла в бабаниной комнате. Теперь в этой комнатке спал Ванятка, поэтому матрас на ней пропах запахом детской мочи: «Хотя бы лампу с собой догадалась взять, - укорила она себя, - А то в темноте, одной жутко что-то». Полька вспомнила о лампадке, висевшей у иконостаса, кстати, там, у бабани, всегда лежал коробок спичек. Спички нашлись, Полька чиркнула спичкой о коробок, подождала пока та разгорится. Слабый огонек вырвал из темноты потемневшие лики святых на бабаниных иконах. Она поднесла спичку к фитильку лампадки, тот вспыхнул, по комнате распространился запах застарелого масла. Со дня смерти бабани  лампадку никто не чистил и не зажигал. Глазам Польки предстала печальная картина: весь иконостас, и бумажные цветы, украшавшие его, были затянуты паутиной. При бабане здесь всегда было чисто, а у Польки и без этого дел всегда находилось по горло – вот и запустила все. Польке показалось, что глаза святых угрожающе уставились на нее, укоряя в нерадении. Ее охватил какой-то суеверный страх, страх надвигающейся смерти. Она брякнулась перед иконами на колени и закрестилась, бормоча что-то, быстро глотая слова. Вскочила и, схватив первую попавшуюся тряпицу, полезла вытирать пыль, снимать паутину: «Накажут! Покарают меня, - билось в ее голове, - вдруг ребеночек мертвый родится, али со мной что будет?  Вот уже, с каких пор даже не шевельнулся! –  она приложила ладонь к животу, надеясь получить сигнал жизни от маленького существа, обитающего в ней. Но он молчал. – Допрыгалась, с этими разборками! Дождалась беды! Да провались они все пропадом и мужики, и их потаскухи! Вчера побесилась – вот тебе и получи награду!  Как говорила докторша, в последний месяц тело готовится к родам. А у меня его и нет, этого месяца для подготовки. До утра дотерплю, а там нехай идет за докторшей, аспид этот непутевый». Лампада мигнув, погасла, распространяя вокруг удушливый дым. Полька вышла на улицу, ночь на удивление была тихой и теплой. Небо начинало бледнеть, звезды казались необыкновенно крупными: «Это от того, что мы в горах, подумалось ей, - вот звездочки и крупнее, мы к небу ближе, значит». Но близость к небу никак не обрадовала Польку: тревога, возникшая еще с вечера – не проходила. Ей сейчас хотелось, чтобы кто-то был рядом с ней, держал ее руку, утешал: « Тепло завтра будет, - определила она. - А может быть мне дома родить? Рожают ведь бабы! Докторша говорила, что с моим положением в район ехать нужно, а до него пока доедешь, так в дороге и родишь.  А ну, как приключится что?» Она испуганно оглянулась, как будто это «что» стояло где-то рядом с ней и дышало в лицо своим смертельным холодом. – И чего это я на себя страху нагоняю? Ваньку вон, повитуха принимала, и ничего не произошло. А сейчас тут докторша имеется, грамотная, акушерка. А все одно, что-то мает душу! Накрутила на себя страху, - упрекнула себя Полька, - раскудахталась! Больно – вот все страшным и кажется!» Она ощупью прошла в огород, присела по малой нужде: и вдруг поняла, что капли исходящие из нее ничего общего с мочой не имеют – отходили околоплодные воды. Рожать «на сухую» Польке не доводилось, но что это плохо для родов – знала из первых рук. Нужно торопиться!  Она, путаясь в длинной рубахе, поспешила к кухне, где нынче отбывал наказание Гришка. Дверь в кухню оказалась приоткрытой: «Кот! – мелькнуло в голове у нее, - это он и кухню выстудил, и по столу шастал!» Кошек Полька не любила за шкодливость: сколько их ни корми, а все едино полезут  хозяйские чашки обнюхивать. Этого кота она терпела за его виртуозное умение ловить мышей и воробьев. В нос шибануло перегаром, Полька поморщилась: «Я тоже хороша, запустила мужика, вон и носки дырявые и гнется на топчане, как бродяжка подзаборный, от такой ласки еще чего доброго и уйдет к другой бабе! Гришка еще терпеливый, а был бы крутого нраву, так мне бы пришлось на этом топчане ночь гнуться! Вон, Порфирий, тот не будет так угождать своей Ксении! Хоть и привел он Сычихе молодую, да красивую сноху, а нрав не поменялся: не похожа Ксения  на  счастливую! Савельевна говорила, что она пришлая, голодранка. Пришла на все готовое. А где сейчас те, кто приданое в дом мужу несет? Время не то сейчас.
     Будить Гришку она раздумала, куда ему в такую рань идти, кого звать. Докторша часам к девяти появится. Да и боль, будто бы отступила, соснуть бы часок-другой».
Теперь Полька направилась в свою спальню, подстелила для надежности старое рядно и, согревшись под одеялом, уснула.
   Снится Польке, что она у себя на старом подворье, лежит на своей девичьей кровати: «Как это я здесь очутилась? Сама я пришла, зачем? А ну, как рожать начну меня здесь никто и не найдет. Гришка не знает где я - искать будет. Да и Ванятка у чужих людей!»
Полька хотела вскочить и бежать домой. Но живот оказался таким тяжелым, что не дал ей даже пошевелиться:
- Лежи, лежи, девка, отдыхай! – послышался тихий, шелестящий голос, от которого все нутро Польки затрепетало.
- Бабушка, ты где? – сдавленным шепотом спросила Полька, - ты опять здесь, зачем?
- Ты лежи, Полюшка, лежи! Тебе много сил понадобится. А я недолго, Поля, мне идти надо. Вот, только на тебя погляжу, да словечко тебе скажу нужное и уйду! Надолго уйду, внученька!
Полька вновь попыталась подняться, чтобы яснее разглядеть, откуда доносится до неё родной голос. Голос единственного родного человека, любившей её бабушки Щепницы:
- Что, Полюшка, сыскать меня не получается? – угадав ее намерения, насмешливо спросила Щепница. - Не трать напрасно время, не много его у меня. Лучше послушай, что сказать тебе хочу. Наломала ты дров, девонька! Почто на людей злобишься? Почто на ребенке вымещаешь свой гнев? Себя, знать, забыла? Разве тому я тебя учила? Я тоже хороша: такую силищу девчонке доверила! Так, ведь, некому было, а с собой не возьмешь. Опомнись, пока ещё есть время: не плати за добро злом! Всё в твой дом вернется, ничего не минет. Быть беде, Полюшка, большой беде, коли не уймёшься.
Полька лежала, оцепенев, а голос Щепницы становился с каждым словом слабее и глуше. Ей пришлось напрячь свой слух, чтобы разобрать, что ей говорила Щепница. Польке казалось, что сердце, бешено колотившееся в груди, мешает ей своим стуком: она ладошкой прикрыла его, желая уменьшить его шум. Она испугалась, что Щепница уйдет, не успев сказать ей что-то главное:
- Бабушка, не уходи! – изо всей силы закричала Полька, - мне ведь рожать! Что будет со мной? 
Щепница немного помолчала, а затем произнесла устало:
- Таньку-то? Родить-то, родишь, а вот сумеешь ли уберечь? Коли худо тебе будет, запомни: под матицей, в сарае, узелок с травкой. Кофту мою в горошек, помнишь? Так в такой тряпице помощь тебе лежит. Кипятка кружка да травки щепотка – вот и родишь! Да смотри, только щепоть травы-то!

     Полька проснулась, словно вынырнула из омута, жадно хватая ртом воздух. Она приподнялась на кровати: рядно под ней было всё мокрое. На улице уже вовсю светило солнце. Полька прислушалась: из кухни доносились голоса – один Гришкин, другой – женский, ей не знакомый: «Кому бы это быть?» - устало подумала Полька. Живот ныл, но боль была несильной, тлела, как уголек в потухающем костре: «Сон был или явь? -  сама себя спросила Полька. - Давно бабка не навещала, а она зря не является! К тому же про беду, какую-то говорила. Предупредила, знать, а отчего?» 
Где-то глубоко внутри  Польки была уверенность, что все случившееся, вовсе не сон, потому что  после таких вот встреч с бабкой, случается нечто такое, чему объяснения у неё никогда не было:
«Такой сон, поди, кому расскажи, - одеваясь, размышляла Полька, - так ведь дурочкой посчитают! Кому ещё взбредет такому верить?» 
Но Полька верила и очень торопилась. Надобно докторшу позвать, пусть посмотрит: ей ведь виднее, что там к чему получается».
   На кухне, первое, что бросилось ей в глаза - это чисто умытый, улыбающийся Ванятка, который, ловко орудуя ложкой, уплетал вчерашний суп. Увидев входящую мать, он сразу же сник, втянув шею в худенькие плечи. Полька, заметив реакцию сына на свое появление, с раздражением спросила:
- Что скукожился? Укушу тебя что ли!
- Это он со сна, теть Поль! Ванятка только проснулся,- вступилась за него Нинка Возницына. – Мы уж и коровку подоили, и посуду вымыли – вот,  кушаем теперь!
Гришка, сидевший напротив сына, ел свой суп, молча:
- Ты вот, что, - не называя мужа по имени, обратилась к нему Полька, - сходи к докторше, пускай к нам придёт: худо мне совсем, сама я к ней в больницу не  дойду. Скажи, мол, у жены воды отошли, а боли наоборот – пришли. Не нормально всё это, пускай сама посмотрит. Да поскорей пусть идёт, что-то неспокойно мне.
Гришка хотел было спросить, что за воды и куда отошли, но вовремя спохватился: видно, это бабье дело и ему знать о том не нужно. Он надел на голову старенькую кепку и, не глядя на жену, вышел.

                Глава 2.

     Вера Силантьевна в этот день затеяла генеральную уборку. Отпросилась у начальства, оставив все дела на дежурную медсестру. Коли будет в ней особая нужда – вызовут. День выдался солнечный, и она начала выносить из домика все, что требовало просушки, а заодно и ревизии. После отъезда Марьяны, ей так и не удалось произвести в домике проверку, чтобы знать, где и что лежит. Вот теперь, выпала такая возможность. Одеяло, подушки уже сушились на стареньком топчане посреди двора. На улице, на печке она поставила  греться бак с водой: самотканые половики, оставшиеся ей от Марьяны, требовалось постирать, чтобы они успели по теплому времени высохнуть. Нужно было торопиться – осенний день короткий, глазом не моргнешь, как он закончится. Правда, медсестра, Наташа Возницына предлагала ей помощь, но Вера Силантьевна отказалась.
Управившись с постелью, она открыла свой старенький чемодан, там тоже требовалось навести порядок: просушить, ровно сложить, а то вещи, долго лежащие в закрытом месте, приобретают затхлый запах.  Она достала первое, что попалось ей под руку: голубую, атласную скатерть, с прекрасной вышивкой в китайском стиле. Цветы, деревья, драконы – мирно уживались на ясном, как весеннее небо, поле скатерти. Она бережно разглаживала смявшуюся ткань, а слезинки, как дождик, капали на атлас скатерти, оставляя на нем влажный след: «Где же ты, мой сынок! Витюшенька, мальчик мой ненаглядный! Не уж - то, это всё, что осталось мне от тебя? Прижму ли я когда твою голову к своему сердцу?
Она вздрогнула от звука мужского голоса, раздавшегося рядом:
- Доброго утра вам! Я - за вами! Уже и в медпункт сбегал – сказали, что дома докторша. Вот я пришел к вам.
Вера Силантьевна незаметно вытерла заплаканные глаза краем скатерти, которую всё еще держала в руках и только тогда взглянула на посетителя. Рядом с ней стоял молодой, высокий мужчина с редкими белесыми волосами и такими же полинялыми светлыми глазами. Её неприятно поразила жадность, блеснувшая в его глазах, при виде вещей, которые она так неосторожно выложила из чемодана.  Она быстро кинула скатерть обратно в чемодан и захлопнула крышку, чтобы поскорее убрать от этих откровенно завистливых глаз свою память, свою тайну:
- Слушаю вас, - обратилась она к мужчине, с любопытством, разглядывающим убранство ее домика. –  Что привело вас ко мне?
- Так я и говорю вам, жинка меня послала. Она родить скоро должна, а тут заболело у неё всё, говорит, что вода вышла, а идти она не может. Вот я и пришел за вами. Вы уж не откажите!
Вера Силантьевна беспомощно посмотрела на беспорядок в комнате:
- Может быть, вы мне поможете всё назад в дом занести? Добро-то невеликое, а на улице оставлять негодится.
- Как же, как же, конечно, помогу! Это мы быстро сладим. 
Он торопливо вышел из комнаты, и тут же вернулся с охапкой недосушенной постели.  Вера Силантьевна, быстро собралась и, закрыв входную дверь, положила ключ под старый чугунок. Гришка внимательно проследил взглядом за этим действием, а когда Вера Силантьевна обернулась к нему, он  спокойно стоял за калиткой, его взгляд равнодушно скользил вдоль улицы, щедро усыпанной осенней листвой:
- Давайте зайдем в медпункт, мне нужно взять необходимые инструменты.
- Только поскорее! Жена наказывала, чтобы торопились.

Когда они вошли во  двор Лапиковых, то первое, что услышали, были стоны и крики Польки:
- Да куда он подевался, гад ползучий? Тут хочь подохни, никому, никакого дела нет! – причитала Полька, катаясь по постели.  Боль рвала, как собака зубами, низ живота, не давая передышки. Голодная, не спавшая всю ночь, она стала походить на маленькую старушонку, которой для потехи прилепили большущий живот. Увидев мужа, входившего в комнату, Полька вскочила и с воплем бросилась к нему, беспорядочно тыча в него своими маленькими кулаками. Гришка, не обращая внимания, на ее агрессию обхватил жену обеими руками и крепко прижал к себе. Одной рукой он придерживал вырывавшуюся Польку, а другой вытирал ее заплаканное измученное лицо:
- Ну, будет, Поля, будет! – Гришка погладил спутанные волосы жены, ласково приговаривая, - вон и докторша к нам пришла, выходной у нее был, белить дома хотела, а как про тебя услыхала, так все бросила и пришла.
Толи ласковый голос мужа, толи боль, по какой-то причине отпустила, но Полька, перестав плакать, притихла:
- Ох, не могу уже! Сил моих больше нет, -  обратилась Полька к Вере Силантьевне, - помогите, вы ведь докторша, знаете больше наших бабок!
Вера Силантьевна прошла на кухню, чтобы вымыть руки перед осмотром. Там, на топчане, прижавшись друг к дружке, сидели Ванятка и Нина Возницына.  Вера Силантьевна, взглянув на детей, улыбнулась им:
- Страшно? Испугались? – обратилась она к Нине, - ничего, сейчас мы вашей маме поможем!
- Это вот его мамка, - указывая на Ванятку, пояснила Нинка, -  а я соседская, помогаю тете Поле, вот его нянчить.
- А ты, моей санитарочке Наташе, не родня   случайно, будешь?  Вы просто одно лицо с ней!
- Сестры мы с ней.  Возницыны все друг с другом похожи – не спутаешь! – с гордостью пояснила Нинка. – А я вас знаю, вы докторша и нашу Наташу учите людям уколы делать.
Вера Силантьевна, улыбнувшись, кивнула ей головой и поспешила навстречу Гришке, которого Полька отправила поторопить ее.
Осмотр длился долго, Вера Силантьевна что-то слушала, щупала, постукивала, казалось, она никак не могла уловить то, что хотела обнаружить внутри Полькиного чрева.
Что-то сильно расстроило ее, было видно по лицу докторши. Она, немного подумав, озвучила свое решение:
- В район тебе нужно ехать, Поля! И немедленно! Раскрытие маленькое, воды отошли. Сердцебиение  у ребенка слабое, если к вечеру не родишь…- Вера Силантьевна, молча, развела руками, -  ребенок в большой опасности: может мертвым родиться. А про угрозу для тебя я уже и не говорю.
Полька метнула на докторшу недовольный взгляд, яснее слов говоривший: «Помогла! А еще ученая, докторша!»
Она повела из стороны в сторону своим острым носиком, что должно означать: никуда она ехать не собирается!  Не глядя в сторону Веры Силантьевны, произнесла с вызовом:
- Рожу и здесь! Первого вообще бабка принимала и ничего! А вы, ученые доктора, спешите на другие руки меня спихнуть. Боитесь  роды принимать, так и скажите, мы бабку Голенчиху позовем – она примет!
- Да пойми, ты, Поля, я не за себя боюсь!  За твою жизнь и жизнь твоего ребёночка опасаюсь. Роды процесс непредсказуемый. А у тебя, Поля, на лицо, – Вера Силантьевна хотела сказать «патология», но боясь испугать больную, заменила это непонятное для Польки слово, другим, - есть нарушения. В районной больнице тебе скорее помогут, там врачей больше. Может вмешательство хирурга понадобится!
- А в районе, так что же: ребенок сам выскочит? Там, куда нарушения мои денутся? Чему быть – того не миновать! Все! Ни в какой район я не поеду и – баста!
Полька, откинувшись на подушку, вновь застонала, протяжно, жалобно, испарина мелким бисером выступила на бледной коже лба и над верхней губой. Она выгнулась дугой, подсунув под поясницу руки, словно это могло снять нестерпимо-жгучую боль:
- Да сделайте, вы, что-нибудь, сделайте! – Полька кричала на Веру Силантьевну, требуя помощи, - что вы стоите, как пень, прости Господи! Любуетесь? В район надо ехать! А если я сдохну по дороге вместе с ребенком? Вам легче, скажете: "Не моя ошибка вышла!" Знаю я вас антилигентов! Лодыри вы все, лодыри! Спасайте моего ребенка, ну, укол какой сделайте!
- Не сердись, Поля, нельзя тебе обезболивающее сейчас делать! Уснешь, намучившись за ночь, вот тогда худо и будет. Впрочем, - решила Вера Силантьевна, - щепотку аспирина можно, чтобы смогла собраться в дорогу. Но Полька, казалось, уже не слышала её. Она лихорадочно вспоминала, где слышала это слово - «щепотка», только что произнесенное докторшей! Она перебирала в памяти события прошедших суток, в мыслях билось:
«Вспоминай! Это важно для тебя сейчас! Поспать бы! Сил считай, что совсем не осталось!»
Яркая вспышка, вспыхнув, выдала ей искомое: «Сон! Ну, конечно же, Щепница говорила ей про «щепотку». Настоять в кипятке и выпить! Травка, спасительная травка! Теперь всё будет хорошо! Родит она свою Таньку, вот только нужно отправить Гришку на старое подворье». 
Полька, забыв про боль и про ждущую с лекарством докторшу, облегченно вздохнула  и засмеялась.
Вера Силантьевна с изумлением наблюдала за переменой, произошедшей с больной: только что криком кричала, а теперь смеётся! Может умом повредилась, на почве переживаний и боли? А Полька, продолжая улыбаться, бормотала что-то про какую-то бабку и травку:
- Поля, Поля, а ну, приди в себя! Так нельзя, вот, выпей лекарство! Все хорошо, Поля, все хорошо!
Полька нетерпеливо отвела протянутый ей стакан:
- Гришку позовите! Смотрите, чтобы он никуда не ушел, с него станется! Жена при смерти, а он на работу поедет! 
Полька, нетерпеливо приподнялась на локте, и крикнула в полуоткрытую дверь:       - Гриша, Григорий! Иди сюда!
Гришка почти вбежал в комнату, чуть не упал, запутавшись в половиках:
- Что, Поля?! Собираться? В район поедем? – зачастил он, не давая Польке вставить слово.
- Да погоди, ты, не тарахти! Слушай меня внимательно, ничего не пропусти. – Полька поморщилась, пережидая очередную схватку. – Не родить мне самой, Гриша, помощь мне нужна.
Гришка попытался что-то сказать, но Полька, остановив его движением руки, продолжила:
- Пойди на мое старое подворье, - на слове «моё» Полька сделала ударение,- на моё подворье, Гриша! Зайди в сарай, там под матицей, увидишь подоткнутый узелок, голубой в белый горошек. Бери осторожно, не урони: в нем, Гриша, мое спасение! Травка там завернута, особая. Не рассыпь, принеси её мне, Гриша. Да быстрей! Скажи Нинке, пусть кипяток греет! Запомни, в белый горошек, принеси, скорее… - Полька нетерпеливо указала мужу на дверь.
Гришка послушно вышел во двор, на ходу бормоча:
- Хорошо посылать, а как я в тот сарай полезу, ведь там давно уже другие люди живут! Что я им скажу?
 
    Хозяев  дома не оказалось. Небольшая, голодная собачонка, увидев Гришку, гавкнула раз - два, для очистки совести, и юркнула в будку. Гришка без труда одолел невысокий плетень и направился прямиком в сарай:
- Далече, сосед? – услышал он за спиной насмешливый голос. Гришка быстро оглянулся.
С огорода, навстречу ему, выходил высокий старик, с охапкой травы в руках.
- Зачем пожаловал, сказывай! Гришка начал сбивчиво объяснять старику цель своего визита. Объяснил, что и через забор он полез, так как думал, что никого нет дома. А дело-то не терпит отсрочки:
- Так ты говоришь, что я у твоей жинки хатку купил, - Гришка кивнул.
– А, что же она сама за той вещью не пришла? А? Рожает? Хорошее дело, прибавление в семье будет, значит.
- Дед, открой сарай! Христом Богом тебя прошу! Узелок только возьму, вот такусенький! - Гришка отмерил пол-ладони. - Открой, отец, время не терпит!
- Открой, - недовольно проворчал дед, - а ну, как там деньги? А может оружия?
- Так не твоя же оружия! – теряя терпение, проворчал Гришка, и, не обращая на деда внимание, торопливо поспешил к сараю. Узелок, о котором ему говорила Полька, он нашел без труда.  Правда, определить цвет тряпицы и разглядеть на ней горошки, он так и не смог: сверток был грязным и окутанным паутиной. Выйдя из сарая, он сунул ждущему деду под самый нос пыльный узелок и насмешливо сказал:
- На, погляди, на оружию!
- А ты, разверни, разверни-то!  - потребовал дед.
Но Гришка уже не слышал требований деда, он, перемахнув через плетень, вначале шел быстрым шагом, а потом перешел на бег.
В калитке он столкнулся с Верой Силантьевной:
- А вы, куда это уходите? – возмутился Гришка, - что я с ней без вас делать буду? Как начнутся роды? – Гришка раскинул обе руки, загородив выход.
Вера Силантьевна остановилась и возмущённо ответила:
- Я в ваши игры играть не собираюсь! Травки-муравки! Каменный век! Бабки-знахарки, какие-то! А если что случится? Кто будет про ваших бабок слушать? Не-т, увольте! Она – умрет, а отвечать за её художества – мне!
- Останьтесь, прошу вас! Я за всё в ответе буду, коли, что не так! Её, - Гришка кивнул в сторону дома, - ничем не переубедить: умрёт, а по-своему всё сделает. Да вы не волнуйтесь: эта знахарка, - он указал на грязный узелок, - когда-то людей из гроба подымала. Травками! – на глазах Гришки навернулись слезы, - оставайтесь! Ежели рожать начнет, что я сделаю, мужик-то?
Вера Силантьевна в нерешительности постояла у калитки и вернулась в дом. А Гришка бегом бросился в комнату жены. Полька встретила мужа упреками, но увидев в его руках старую тряпицу, продолжая охать и причитать, взяла узелок принялась развязывать. Внутри тряпка оказалась действительно голубой и белые горошки на ней явно обозначались: «Та, самая, с бабушкиной кофты» - прошептала Полька. Развязав узелок, она достала что-то завёрнутое в пожелтевшую бумагу, развернула её: в комнате запахло прелым, слежавшимся сеном. Полька поднесла узелок к носу, понюхала, но ничего, кроме запаха пыли, не почуяла: «Да будь, что будет, - решила она, - хуже не будет, коли выпью! Какой у меня выход? Пузо вспарывать? Конечно, травка старовата! Но лучше выпить: бабка всегда знала, что делала!»
Гришка, внимательно следивший за женой, участливо спросил:
- Что, сомневаешься, Поля? Давай в район, пока не поздно?
- Поздно! – отрезала Полька. – ты лучше, налей мне кипятку в кружку, крутого, чтобы  бульбами был и неси его сюда, ко мне. Видя, как Гришка бросил нерешительный взгляд в сторону Веры Силантьевны, она грозно прикрикнула на мужа: - Да шевелись, ты!
Кипяток уже ждал на плите. Гришка, так, на всякий случай, поставил на огонь ещё и чугун воды: горячая вода всегда сгодится.  Вера Силантьевна безучастно смотрела, как Полька, взяв из свертка щепоть чего-то темного, посмотрела на свет, как бы что-то прикидывая про себя. Затем, кинув все это в кипяток, решительно добавила ещё немного из того же пакета. Кружку с кипятком накрыла тряпицей и закутала для верности, еще и полотенцем. Вера Силантьевна, наблюдая все это, содрогнулась: пить, не зная что, к тому же из какой-то завалящей тряпицы? Полька, перехватив её взгляд, усмехнулась, и примирительно произнесла, адресуя сказанное и себе, и докторше:
- Ничего! Сейчас испытаем! Баба Щепница, никогда промашки не давала. А уж, как травы знала, в том ей равных не было! И сейчас бабки в поселке имеются, а до неё далеко им. До сей поры в деревне Щепницу добром поминают, жалеют, что сейчас такой нет. Бывало, что и ко мне обращались, думали, что научила она меня чему. Да где там! – Полька замолчала, превозмогая боль.  – Мала я тогда была, всего боялась, все, что делала бабушка, мне тогда в диковину казалось. Как бы  эту науку сейчас, так ничего бы не упустила!
Полька поморщилась, сильная боль заставила её действовать. Она извлекла кружку и поднесла ко рту, мелкими глотками, обжигаясь, стала пить её содержимое, отодвигая пальцем не успевшие осесть травинки. Выпив всё, до последней капли, откинулась на подушку и затихла, прислушиваясь к тому, что происходило в её животе. Но там, по её ощущениям, пока ничего не происходило: «Ну, не навредит и на том спасибо!» - успокоила себя Полька. Она закрыла глаза и, казалось, задремала. Вера Силантьевна и Гришка тихонько вышли во двор. Солнце стояло уже высоко. Гришка, понимая состояние докторши, виновато спросил:
- Может, чаю попьете? Ведь с раннего утра с нами колготитесь! – он мельком глянул на ходики, они показывали три часа. – Проходите, я мигом соберу, кипяток на плите готовый!
Вера Силантьевна отказываться не стала и, молча, пошла за ним на кухню.

                Глава 3.
      Полька не спала, ей просто захотелось остаться одной, без людей с их жалостливыми взглядами и бесполезными причитаниями.   Надоела бесконечная, изматывающая боль, которая почти сутки терзает её тело. Она вымоталась, до равнодушия к себе, наступило какое-то отупение. После выпитого настоя наступила передышка: боль, словно устыдившись, оставила её в покое. Полька вначале обрадовалась этой отсрочке, но потом, вспомнив о молчащем ребёнке, заволновалась: «Каково сейчас ей там? Хотя бы поскреблась, чтобы я знала, что она живая. Коли боли нет, то и роды вроде, как кончились? Вот задала мне баба загадку!»
Она перевернулась со спины на бок, живот, тяжелым шаром, послушно лег рядом. Захотелось в уборную, но Полька медлила  вставать:  идти в огород не хотелось. Она приподнялась, ощутив мелкую дрожь в верхней части живота, вслед за дрожью, слабая волна, будто примеряясь, прошла по всему животу и замерла, достигнув низа. Не успела Полька понять, что с нею происходит, как потуги пошли волна за волной, какая-то неведомая сила помогала её ребёнку освободиться из плена. Низ живота рвало надвое, словно чьи-то сильные пальцы целенаправленно разделяли её тело. Полька не в силах справиться с болью – закричала. Прибежавшая Вера Силантьевна, трясущимися руками, ощупывала Полькин живот и ничего не могла понять: раскрытие было полное, и головка ребенка готовилась вынырнуть из материнской утробы. Роды шли полным ходом и даже очень напористо: «При таких потугах не далеко и до порывов!» - с тревогой думала Вера Силантьевна, помогая роженице. Она успокаивала Польку, которая выбившись из сил, только мычала и без конца облизывала искусанные губы. В комнату заглянул испуганный Гришка, Вера Силантьевна приказала ему готовить таз с теплой водой,  Гришка кинулся выполнять её наказ. Вскоре он появился с чистым, эмалированным тазом и ведром воды:
- Простыни, полотенца неси! – продолжала отдавать команды докторша.
- Только новое, смотри не трогай! – подала свой голос Полька. – Там, в сундуке, старые лежат, они все чистые, на пеленки готовила, а новое пускай лежит.
Вера Силантьевна, принимая ребенка, подумала: «Вот женщины! Тут вопрос жизни и смерти решается, а она о простынях печётся!»
Родилась девочка, крепенькая, с круглыми, как у матери, глазками, горластая:
- Танька! Доченька моя! Слава тебе, Господи, живая! Кричи, кричи громче, моя родненькая!
Гришка уже давно решил: если на сей раз родится девочка, то назовет её Анной, Аннушкой, как звали его бабушку. Но, услышав, как Полька назвала дочь, не посмел возразить: за такие вот муки – право имеет! Он тут же согласился, что предложенное женой имя, очень даже неплохо звучит:
- Значит, Татьяна Григорьевна? Серьезно! – он горделиво усмехнулся.
Занятый своими мыслями, Гришка не сразу расслышал, что Полька окликает его:
- Звала, Поля? – глаза Гришки смотрели ласково, с лица еще не ушло растерянно- радостное выражение. Она потеплела душой, оттаяла.
- Ты вот что, Гриша, баньку истопи, хочу вымыться! Не могу уже терпеть: все на мне липкое да грязное!
- Какая банька! – возмутилась Вера Силантьевна, входя в комнату. – Думать не смей! Не намучилась еще? Ко всему еще и кровотечение нужно вызвать? Потерпи хотя бы денька два - три. Нельзя этого, Поля, нельзя! – миролюбиво добавила она.
- Да мне немного водички, тепленькой! Без жару – пару – ополоснусь и все! Ты иди, Гриша, иди, протопи чуток: брось оберемок объедьев, вот она и нагреется, абы тепло было! – Гришка, поспешил выполнить желание жены. 
А Вера Силантьевна, торопливо собирая инструменты, пробормотала: «А, да делайте вы,  что хотите!»
Едва Гришка затопил баню, как услышал опять голос Польки:
- Гриша, кушать хочу, вон, даже руки трясутся!
Гришка заглянул в кастрюлю: на удачу, там оставался ещё вчерашний суп:
- Сейчас, Поля, погоди, я суп подогрею.
- Не нужно греть, - возразила Полька, - неси, какой есть! Уже сутки, как маковой росинки во рту не было, к тому же кровь теряла. Гришка торопливо слил в миску суп и отрезал  от булки горбушку, как любила Полька. Доев суп, Полька откинулась на подушку, все внутри казалось пустым и непривычно легким: «И за что нам, бабам, напасть такая: рожать, ночей не спать, мужу угождать! Если бы не бабкина травка, так кто знает, где бы я сейчас обреталась!» - Полька зябко передернула плечами. Рядом зашевелился, пискнув, ребенок. Полька, повернувшись к дочери, внимательно вглядывалась в припухшее личико, пытаясь уловить сходство. Танька недовольно морщилась, кряхтела, поворачивая голову из стороны в сторону:
- Привыкай, милая, то ли ещё будет! – прошептала Полька, поправляя косынку на голове дочери. Ей почему-то до боли, стало жаль эту кроху: она была твердо уверена, что ни для чего доброго на этот свет не рождаются, особенно женщины. В порыве чувств, прижалась губами к нежному, мягкому лобику дочери. Ребенок, почувствовав прикосновение матери, повернул головку и, приоткрыв ротик, стал ловить невидимую грудь, показывая, что голоден:
- Ишь, ты! – улыбнулась Полька, - и ты проголодалась?  Как нам с тобой нынче пришлось, так всё может быть. Сейчас, сейчас, погоди! – Она, выпростав из-под рубахи набухшую грудь, нажала на сосок, проверяя наличие молока, увидев мутную каплю, показавшуюся из груди, осталась довольна: «Сгодиться! В организме плохого ничего не бывает!» 
Она поднесла влажный сосок к губам дочери, та вначале нерешительно, затем, все крепче, сжала его губками и потянула, чмокая от удовольствия. Но через недолгое время, Танька выпустила сосок, и затихла: «Уморилась, моя ненаглядная! Ну, отдыхай! Мамка тоже сейчас кое – что для себя сделает».
Баня истопилась, Полька, с наслаждением вымылась, надела чистое белье. Гришка успел протопить в доме печь, чтобы было тепло матери и новорожденной дочери. Тепло обволакивало, постель приглашала отдохнуть. Сытая, вымытая Полька, не противилась: она с удовольствием, оставив все домашние дела на мужа, крепко уснула.
 
    Гришке пришлось думать, чем он будет кормить семью завтра. Петушки и суп из них закончились, мяса дома не было. Можно зарубить одну из своих куриц, но Полька будет против: куры в эту пору хорошо несут яйца, а это тоже немалая добавка к столу. Гришка решил, что на ужин сойдет и картошка с салом и луком. И тут, на ум ему пришла счастливая мысль: а не разживется ли он парой петушков у стариков Степиковых, что же у них те двое последние были?  Вот и хорошо, прямо сейчас он и сбегает к деду Ерохе, пока Ванятка у Возницыных, а Полька с ребенком крепко спят. Гришка, плотно прикрыл дверь и торопливо вышел со двора.  Степиковы жили не близко. Гришка издали услышал визгливый голос бабки Савельевны, которая костерила своего благоверного за какую-то провинность:
- Что за шум, а драки нет! – входя в калитку, воскликнул Гришка. - Здравствуйте в вашем доме! Собака Степиковых – Дружок, было, рванулся навстречу чужаку, но признав Гришку, завилял хвостом. Баба Савельевна сидела на крылечке и, морщась, растирала ушибленную ногу. Поодаль, дед Ероха, с виноватым видом, осматривал обломившуюся ступеньку лестницы:
- Вот, - увидев входящего Гришку, и пожимая протянутую ему для приветствия руку, заговорил дед Ероха, - вишь, какое дело: прогнила окаянная, а я не доглядел, с виду  так нормальной казалась. Кто же такое ожидать мог? А Матрена и угодила наступить на нее,  аккурат, как ей сломаться было! Ногу вот, ушибла, а виноват я оказался! – дед Ероха сокрушенно развел руками. - Что же, я ей специально приказал сломаться?
- Да ты, не канючь-то, не канючь! – вновь накинулась на него бабка Матрена, - прямо праведник, ни сном, ни духом он не виноват! А сколько я тебе до того говорила, что ступенька шатается, трещит, как ступишь на неё? Еще казанского сироту из себя строит!
Дед Ероха, не возражая, принялся с усердием вырывать старые, проржавевшие гвозди на обломившейся ступеньке.
- Ну, будет вам, баба Мотя! Не ругайтесь! Заживет ваша нога до золотой свадьбы!
Савельевна уже подняла голову, чтобы отпарировать на Гришкины пожелания, но тот, не дав ей открыть  рот, продолжал:
- Я что пришел-то – радость у меня произошла! – он немного помолчал, с удовольствием разглядывая ждущие лица стариков. - Большая радость! Дочка у нас вот только что родилась: Татьяна Григорьевна!
Дед Ероха, забыв про огорчение, хлопнул себя по бокам и закричал, обнимая Гришку:
- Так, а где же обмыва? Чтобы грязнулей дочка не росла, да здоровенькая была?!
- Погоди, дед, не до обмывы мне сейчас. – встретив обиженный взгляд деда, Гришка, пояснил, - больно трудные роды у Поли были. Не приведи, Господи, так мучиться! Никаких детей не захочешь, такое терпеть!  Пускай отойдет маленько, тогда и обмоем! Это успеется.
-А почто Танькой назвали девку-то? Разве Анна Карповна не заслужила, чтобы в её честь ребенка назвать? И имя хорошее и человек хороший его носил. Это в честь кого назвали-то ее? Уж не в память о Щепнице?
-А я почём знаю,- отмахнулся от наседавшей Савельевны Гришка, - Поля назвала так. Я и Щепницу не помню, не только её имя!
-Так, ить, точно в её честь, - не слушая Гришку, продолжала развивать свою мысль баба Мотя,- Татьяной она и звалась! Она-то, Щепница, говорили, из благородных была, из господ. Я краем уха слышала, бабы шептались, что замуж убегом ушла, за студентика безродного, бедного. Вроде, как народу помогать им схотелось, а родители её воспротивились: вот, она с ним и убежала из дому! А, может, и любовь про меж них была, кто же теперь знает? Заболел её студентик, грудная болезнь привязалась, чахотка. Уж она бедная всех знахарок, да травниц обошла, только толку с того, видать не получилось. Помер в скорости её студент. Она вначале в обитель уйти собиралась. Потом встретилась ей одна женщина, которая и обучила её всей знахарской премудрости. Так и стала она служить людям, как того хотела. По всему видно, что в родной дом она так и не вернулась: может и не звали её родные-то? Когда мы с Ерохой сюда приехали, она уже тут жила, в Денисовке. С начала весны и до глубокой осени, все по горам да долам шастала, травы целебные выискивала. – Савельевна замолчала, погрузившись в воспоминания, на её морщинистом лице появилась добрая улыбка. - Боялись Щепницу в поселке, но уважали. Сколько она жизней спасла, сколько добра сделала.
- Выходит, что дочку, моя Поля, не зря в честь её назвала? – подловил Савельевну на слове Гришка.
- А кто же говорит, что зря? Так ведь, Анна Карповна родная бабушка, А Щепница у Польки не родная, приняла она их с матерью, вроде, как так же спасла.
Вспомнив о Польке, Гришка заторопился:
- Я к вам ещё и с просьбой, - обратился он к старикам, прерывая воспоминания бабы Матрены, - мяса дома нет, а до выходного почитай еще неделя. Петушков, что у вас брал, мы уже съели. Не найдутся у вас ещё на продажу? Польке сейчас нужно хорошо питаться, дитя кормить и самой прийти в свою пору.
- Дак, петухи ещё есть, - неуверенно произнес дед Ероха, вопросительно поглядывая на супругу, - только ты ещё  за тех, что съел, не рассчитался, а уже за новыми идёшь! 
Баба Мотя согласно закивала головой, мол, что правда, то правда:
- Да рассчитаюсь, я, рассчитаюсь! Вот из отгула выйду, получу аванс и рассчитаюсь. А может быть дровишек вам, на зиму, в счет петухов подкину. Прямо ко двору привезу, я уже собрал кое-что.
- Небойсь, щепок, каких набрал, как в прошлый раз? Едва с Ерохой собрали, - ядовито заметила баба Мотя.
- Не сомневайтесь, - заверил стариков Гришка, – елку выбраковал, два сутунка метра по два с половиной будут. Может завтра же и подвезу.
Баба Савельевна кивнула головой Ерохе. Дед прошел в дом и вынес два уже ощипанных  и разделанных петушка:
- Для себя закололи, - протягивая Гришке тушки, пояснил Ероха. - На, бери, тебе они сейчас нужнее.
- Бери, - великодушно подтвердила и баба Матрена, - корми, своих  девок.
Гришка не заставил себя уговаривать, засунул тушки петухов в холщевую сумку и, поблагодарив стариков, стал прощаться.  Уже в калитке он обернулся и заверил смотрящего ему в след деда Ероху:
- А ты, отец, не сумлевайся: обмоем мы с тобой это дело, на славу обмоем!

http://www.proza.ru/2016/03/03/1567