Дневник деда Глушка

Ада Платонова - http://www.proza.ru/avtor/addda

           Этот дом стоял на окраине города, на захудалой улочке  и носил гордое  название «Городской приют для граждан пожилого возраста». В народе его называли просто Дом престарелых или богадельня. В доме обитали никому не нужные граждане этого самого возраста - всего тридцать два человека.  А еще был медицинский персонал, который обслуживал проживающих там стариков.


     Текучка кадров в доме престарелых была просто ужасной: работа грязная, непрестижная, специфическая, а зарплата – бюджетная.   Особенно тяжело было санитаркам: они мыли, стирали, водили в туалет, выносили из-под лежачих «утки» итд.  Но в каждом бою есть свои герои. Были они и в богадельне. Одним из этих героев-тружеников   была санитарка Лена. «Ветеран труда», как её шутливо называли - Елена Полищук, работающая в приюте уже семь лет. А это очень немало.


    Фортуна была для Ленки мачехой - била-колотила нещадно.Родители умерли рано - ей не было и девятнадцати. Выживала как могла, бралась за любую работу. Годы прошли, тридцать восемь на носу  – ни мужа, ни детей, ни образования.  Нет, муж был, но нашел другую, пока Ленка с утра до ночи торговала на базаре овощами. Хорошо, что от мамы осталась маленькая двухкомнатная квартира в хрущевке.  Ей было куда уйти, хотя экс-супруг  и грозил разделом.

      Предательство мужа и развод  Ленка пережила очень тяжело. Горевала, что Бог не дал деток -  одна-одинешенька в целом мире. На рынке работать больше не смогла и ушла в дворники. Половину нищенской  зарплаты она тратила на корм для бездомных котов, ходивших за ней серыми прайдами. А потом ей "повезло": через знакомую она получила место санитарки в приюте. Режим работы – сутки через двое – позволял подрабатывать уборкой подъездов.  Ленке даже удалось скопить денег на покупку дубленки, о которой мечтала всю сознательную жизнь.


    Но это уже потом. А сначала  ей было  невероятно трудно работать  - и физически, и морально. Старики, они такие разные:  скандальные, капризные, злобные, говорливые  – но все по-своему несчастные.

  Вообще, всех их можно разделить на две условные группы - одинокие, «сироты», как их называл персонал и те, у которых были родственники.

    Как ни странно,  более счастливыми были сироты –  они с благодарностью  принимали государственное обеспечение: скудное питание, казенную крышу над головой и элементарное медицинское обслуживание.

    Сильно же   страдали те, у кого были дети и родные. Их изводил вечный  вопрос: «За что? Почему я здесь?». Они  днем и ночью искали ответ и не находили его. К некоторым счастливцам,  хоть изредка, но приезжали родные – привозили лекарства, продукты, вещи. Большая же часть жильцов приюта были давно позабыты за ненадобностью, как истоптанные сапоги.


     Ленка жалела этих  пожилых  людей, раздражалась на них, иногда просто бесилась; но, по прошествии времени, зачерствела сердцем и стала смотреть на стариков как на предмет труда. Как, впрочем, и остальной персонал. В этом был элемент самосохранения: люди, работающие в хосписе, не должны болеть душой за своими пациентами -  не выдержит психика.


   Приют жил своей скучной жизнью. Длинными вечерами бабушки и дедушки собирались у телевизоров: в одном крыле холла был мужской телик, по которому дедки смотрели футбол или новости; в другом  крыле – женский, показывающий исключительно ток-шоу и сериалы. Иногда играли в домино. Так и коротали время.


      Дом престарелых  за время своего существования повидал  всякое , его трудно удивить. Но был в нем один странный жилец, очень отличающийся от своих соседей.   Дед Глушко - так его звали все обитатели приюта. Высокий худой старик, опирающийся на тросточку, хмурый, нелюдимый и нелюбимый всеми. Ни другими стариками, ни медперсоналом.  За четыре года своего пребывания в богадельне он не сказал ни слова.

 «Да он глухой, как колода», - решили все и прозвали его Глушком. Поначалу любопытные пытались вызвать его на разговор, но ничего у них не вышло.Взгляд деда Глушка был угрюм и холоден - глянет на болтуна, как ледяной водой окатит. И желающих пообщаться  становилось все меньше и меньше. А потом не стало вообще.

   Глушко не смотрел телевизор, не играл в домино. Иногда  читал книгу или газету.


   А еще Дед Глушко писал. У него была толстая потрепанная тетрадь, над которой он просиживал вечерами .  Дедки смеялись: «Наш Глухарь  письмо президенту пишет», - втайне умирая от желания  хоть одним глазком заглянуть в таинственные записи. Но Глушко тут же убирал свою писанину, как только кто-нибудь к нему приближался.


   А однажды и вовсе случился скандал. Выждав момент, когда Глушко  ненадолго покинул палату, его сосед  принялся шарить под подушкой, надеясь найти тетрадь. Дед Глушко вернулся быстро и застал любопытного «за работой». Ничего не говоря, он огрел нахала палкой по плечу.

 «Ты что, совсем сдурел!?» - заорал сраженный сосед. Удар был не сильный, но очень обидный. Потерпевший тут же побежал жаловаться начальству.

Когда в палату к Глушку вошла старшая медсестра, чтобы поругать  обидчика за хулиганский поступок, Дед Глушко  украдкой вытирал слезы.

  «Да ладно, завтра отчитаю, - решила она, - а вообще-то за ним надо понаблюдать. Может быть,  стоит поставить вопрос о переводе глухого в Дом инвалидов. Пусть с ним психиатры возятся».

         Но поругать завтра не получились – ночью у Глушка случился сердечный приступ и его увезли на «Скорой»  в Горбольницу, в реанимацию.


Утром того же дня Ленка заступила на дежурство  и сразу попалась на глаза сестре-хозяйке.


 - Лен, пока Глухаря нет, убери у него, ты же знаешь, как он не
 любит уборок.

 - Конечно, уберу, -  просто сказала Лена.


      Вечерком, когда сосед Глушка  дорвался до новостей, Ленка занялась уборкой в их палате.

 И между  продавленным матрасом и панцирной сеткой она нашла ЗАВЕТНУЮ ТЕТРАДЬ. Не сумев справиться с острым приступом любопытства, Ленка сунула её в карман.


  Едва  дождавшись когда, наконец, все улеглись, Ленка села в маленькой дежурке и открыла тетрадку. Она полагала, что это дневник. Но это не был  дневник в прямом смысле. В нем не было четкой хронологии. Это были скорее заметки, размышления, воспоминания.


   Почерк неровный, писалось нетвердой рукой, но вполне разборчивый. Написано грамотно, без ошибок, хорошим слогом. Тридцать три страницы, пропитанные болью…

     *  *  *  *  *

      «…не грусти, что молодость ушла,
       Что совсем поизносилась зрелость.
       Старость… Знаешь, тоже хороша,
       Хороша лишь тем, что песня спелась.


Раньше я писал другие стихи, веселые. О любви, о жизни. А теперь – старость… Мне кажется - я скоро разучусь разговаривать. А еще страшнее разучиться думать, поэтому я буду писать, вспоминая все, чем наделила меня жизнь...»



     Ленка читала страницу за страницей – и не могла поверить, не могла сразу осознать все написанное. Дед  Глушко – полоумный глухой  угрюмый дедок… и вдруг такое!

    *   *   *  *  *


     Его звали Николай Михайлович Рязанцев.  Лингвист, преподаватель немецкого в крупнейшем ВУЗе. У него было все – хорошая работа, квартира, жена, единственный сын. Ах,  какая любовь светит сквозь строки, в которых он  пишет о сыне!


    Жена умерла десять лет назад. Николай Михайлович больше не женился.  Не понятно, каким обманом  у старика отобрали квартиру. Об этом только одна строка. «Итак, я остался на улице».


  Сын, где же ты, сын?


  Среди персонала судачили, что сын Глушка живет где-то за границей.

 Как это – ты там, а отец  - на дне!? Ведь ты же единственный ребенок!

В полном смятении чувств Ленка мысленно разговаривала  сама с собой,  с  Николаем Михайловичем. А больше всего - с его нерадивым сыном.


         *  *  *  *  *


    Рассвет Ленка встретила в слезах. Умылась, припудрила нос и стала ждать сменщицу.  Начинался новый рабочий день.


 -  Ленка, Деда Глушка сегодня выписывают, вроде вычухали на сей раз, - сообщила новость медсестра Катя, - да все равно не жилец, ему уход нужен, дорогие лекарства, питание, эх.

 - Заткнись! Ты!  - вдруг взорвалась Ленка, - он тебе не Глушко. Он – Николай Михайлович Рязанцев. Поняла!?


 - Тю, сдурела, - отмахнулась Катя.

    *  *  *  *  *

     Через месяц персонал приюта был сражен наповал новостью: Ленка оформила опекунство над Дедом Глушко.

  - Вот дура, - хихикали  санитарки и медсестры,  -  хоть бы квартиру унаследовала – так нет. Он же гол как сокол, истинный бомж.


 От Ленки эти пересуды отскакивали, как горох от стены.


     И вот, в один солнечный весенний день к приюту подъехало такси. Заботливо поддерживая Глушка, Ленка усадила его в машину, положив  на колени тетрадку. И увезла. Домой. В маленькую двушку, где ему уже была приготовлена  уютная комнатка с телевизором, купленным вместо вожделенной дубленки  . «Ничего, наживем», - беззаботно вертелось в Ленкиной голове.  - Я теперь не одна, мне есть о ком заботиться. И у Николая Михайловича будет дом. Свой дом».