Туман. часть третiя. глава седьмая

               



                РАЗБИРАТЕЛЬСТВО   НАЧАЛОСЬ.

 

Вопросец  Модеста Павлович «Что мы станем делать?», так и не стал, уравновешен вразумительным ответом. Однако, что, по сути, делать каждому из наших героев, нашлось.

Карл Францевич, получивший в своё распоряжение двух извозчиков, живого и покойного, прямым ходом направился в Верховажский Посад, дабы самолично извлечь то, что упокоило Никодима. А ещё поручалось ему отослать нарочного, да с посланием, к господину Толмачёву, в коем описывалось то, что довелось увидать нашим друзьям в Ведищевском Логе, то, какие выводы родились у философствующего помещика и, кроме прочего, хитро высказанный, не спрашиваемый совет о дальнейших действиях. Да, ещё через нарочного, гоф-медик должен был доставить друзьям их дорожные сумки, к коим, надворный советник, присовокупил бы и оружие.
Собрав таковую поклажу, Карл Францевич возвернулся бы в Лог, где и получил бы полнейший отчёт о происходящем. Да, ещё о планах, выводах и реальных действиях. К слову, о действиях. Гоф-медик выразил горячее желание стать третьим участником в разбирательстве сего дела. От предложения составить пари на то, что подобное посещение селения станет преотличным и запоминающимся приключением, помещики, в едином порыве, ответили отказом. И не оттого, что противились самому приключению, как таковому, а потому, что всуе использованное словцо «приключение», однажды едва не привело к гибели Модеста Павловича, и с тех пор наложило запретный отпечаток на пользование сего словца. Как-то так друзья и высказались.

Без составленного пари, и в предвкушении обещанных разъяснений, гоф-медик оставил друзей заниматься «разбирательством на месте».

Приняв на себя труд командования, пусть и не гласно приняв, Кирилла Антонович предложил другу совершить вторичный обход селения для возможного получения новостей. Предположив, что приехавшему в незнакомое место будет, зачастую, простительно задавать жителям различные вопросы, оправдывая, их вероятную бестактность, обычным незнанием тутошних правил, порядков и обычаев.

Сам же, помещик, намерился дождаться Митрофана Заведеевича, отправленного, словно армейского интенданта, на поиски расквартировки и постановки на довольствие.
Модесту же Павловичу свезло сразу. Выйдя со двора поселкового головы, он увидал на крыльце дома, стоящего по ту сторону улицы, целое собрание колоритных местных жителей. Исключительно мужского полу.

Крепко помятуя правило, что решительность в действиях нисколько не вредит, штаб-ротмистр направился через улицу.

--Здравия желаю, уважаемые!

Мужики молчали. Глядя на незнакомца то ли сурово, то ли, по-местному, пристально, они являли невероятное сходство с собранием недовольных бояр, собранных в не урочный час для истребования у них денег.

--Я недостаточно громко сказал? – Вновь обратился к «боярскому» собранию поселковых мужиков Модест Павлович. – Здравия желаю!

--Мы услыхали с первого здравствования. Только хотели поглядеть – что за птица таковая к нам пожаловала. А так – и тебе здравствовать! – Ответил мужик, на шее которого висел круглый жетон с тиснением в виде имперского орла.

 Говоривший, а подобное, было умозрительно верно, явно, был за старшего. То ли по достатку, то ли из уважения.

И тут же, вослед за ответом, посыпались и от остальных слова здравицы. Последним ответил старик с хитрыми глазами и наградами на зипуне. Особое место среди них занимали Георгиевский крест и медаль с надписью «Не нам, не нам, а имени Твоему». То была награда за Шипку и за Плевну.

--И как звать-то, тебя?

Модест Павлович представился по чину, добавив, что он, теперь, в отставке. А после, для важности, добавил, что прибыл в Ведищевский Лог по определённой надобности, раскрывать, которую, до времени не станет.

--Здравия желаю! – Почти, что прокричал «орденоносный» дед шутливо, но и без издёвки.

--Вот, оно как значится, - едино моментно с дедом проговорил тот, кого штаб-ротмистр счёл за старшего. – И, надолго ли?

--Это от многого зависит. Со своей стороны смею заверить, что излишне докучать вам не стану, как и не стану совать свой нос в дела каждого из вас.

--Ну, на то мы поглядим. Не имел бы интереса, не приехал бы сюды. Да, ещё и с убиенным.

--Вы уже осведомлены?

--Наш Лог – не Россия-матушка. Он мал настолько, что мы про всё узнаём быстро. Так, стало быть, про свою надобность говорить не станешь?

--Про надобность? Вам? А как же Митрофан Заведеевич? Он, как мне кажется, тут старший? Или ошибаюсь?

--Вот, оно, как значится. Власть устанавливать приехал.

--Нет, власть ваша меня не интересует. У меня, с друзьями, иной интерес.

--А ты, Ваше благородие, погуторь с нами, мужиками, в открытую. Глядишь,  мы и разглядим в тебе человека, с которым можно открытость иметь. Такому незнакомцу, как ты, никто не станет показывать настоящую диспозицию. Верно, мужики? – Сказал хитроглазый дед.

--Узнаю старого солдата не только по наградам! Годится! Согласен на открытый разговор. Но и вы, мужики, уважьте меня, утайки между нами не дОлжно быть. Сговорились?

--Раз такой пошёл разговор – ступай ко мне во двор, там и погуторим. Идём, мужики!

Кирилле же Антоновичу выпало занятие не проще прочих остальных. Ему пришлось размышлять. Да-да, размышлять! И не сочтите подобное деяние простецким дельцем - ничуть не бывало! Имея один только повод для такового занятия, и ни единого понимательного момента, возможно ли, хоть сколько-нибудь, продвинуться в производимом разбирательстве? Не ведаю, как вам, а мне-то и вовсе не удалось бы отыскать малейшую подробность, позволившую продвинуться на маленький шажочек! Но, не из таковских был господин Ляцких! Уж на него-то можно положиться, уверяю вас!

Правда, перво-наперво, Кирилле Антоновичу приспичило устранить, из самого надобного, укорять себя за многократно повторяемую поспешность в принятии решений вступать в какое-то предприятие, сходное, да, хоть и с Волжской «экспедицией», а теперь и с Вологодскими чудесами.

И, только во вторую очередь, помещик изволил поразмышлять о многозначительном сумбуре, сотворившемся со дня прихода в его имение Никифора Авдеева Зарецкого и, вплоть до сего часа.

Ведь будь он, Кирилла Антонович, хоть самую малость рассудительнее, и по множеству крат внимательнее к словам Вологодского гостя, то и обратил бы умозрительность свою не на угощение для прибывшего, а на его речь в той последовательности, коя нынче обнаруживает явственно различимые огрехи. Какие? Вот, взять, к примеру … что же взять? Да, хоть то, что весь его рассказ походил на ладно скроенное либретто, написанное, к слову-то сказать, мастерски! Имеется и прелюдия с острасткой – отстреленная правица кузнецовой жены Ольги. Старый кузнец, провисевший в удавке до полного истления плоти. Далее – драматическая завязка с устрашающей наполненностью – ночь, гроза, молния, тайна, спор непосвящённых и книга. И, как водится, присутствует развязка – отчаяние, толкнувшее рассказчика к греху убийства. Остальное же – мизансцена для простенького водевиля.

А на деле всё проистекает в противоречии. Нет, не совсем в противоречии, а в том, что драма-то, так и не случилась! И никто, прелюбопытно заметить, так и ожидает начала оной! Кузнец, что удавился по-настоящему, а не по рассказанному, и что с того? Мало ли люду решаются на подобное? И где же то, обещанное и проговорённое наводнение бедами? Где сам рассказчик? Хотя, с ним, в определённом смысле, некая ясность присутствует. Где же то, ради чего во весь опор мчался надворный советник?

Вот так, вдоволь натешившись декламацией вопрошающих предложений сходных с теми, которые для вас уж описаны, помещик приступил к верной трактовке проистекающих событий.

Итак, размышлял Кирилла Антонович, что мне, сие Вологодское мракобесие, напомнило? Нечто подобное уже встречалось! Нечто подобное? Да, подобное ли? Да-с, подобное! Именно по подобию свершаются все непостижимые деяния, и поиск таковых подробностей и приводит к результативному и верному ответу! Почему? А потому, что ничего нового не происходит в подлунном мире, и разрешается, вновь происходящее, по сходству с предстоящими разрешениями. Решено! Сказанное так – суть истина! Стало быть, надобно припомнить то, что и так уж мельтешит в мыслях. Ежели подобному не стал очевидцем, что в память добавлено через чтение. Где? В альманахе! И что, именно, читывал? Дай, Бог, памяти! Дай, Бог, припомнить!
И, таки, дал Бог! И, таки, всё припомнил помещик!

Читывал, Кирилла Антонович, про старинный Индийский город Мохенджо Даро. С незапамятных столетий стоит он опустошённый с разрушенными домами, городскими стенами и, давно не хожеными, улицами. Очевидцев жития, в том городе, ясное дело, в живых уж и не сыскать, только про тот город предания всё ещё передаются. И услыхал те предания путешественник Никитин, по имени Афанасий, и запись сделал для памяти. А после ту запись  напечатали в ежегодном естествоиспытательском альманахе. Напечатали, как «Путевые заметки и прочiя небывальщины».

А суть того предания такова. Некий отрок, имя его за давностию запамятовали, принялся творить чудесное в том городе, называемом Мохенджо Даро. Да, такое чудесное, что повалил к нему местный народ за помощию в делах, и за утолением хворей душевных. Ну, и телесных, разумеется. И никому отказа не бывало, и плату отрок брал не великую.

И стал жить тот город пересудами о чудесном отроке, и о милости, сошедшей на тот город. И стали все быть заняты только собою, да пересудами о себе же.

Оттого и невдомёк было горожанам, что чудо, сотворённое для одних, оборачивалось некоей бедой для иных. Потому, что те, кого постигли бедствия, тут же отправлялись к отроку с просьбами о благоденствии. И закрутилось всё по кругу.
Спустя некоторое время на городском торжище появился путешествующий старец. От местных торговцев он услыхал о чудесах, творимых отроком. И, стоило старцу изумиться и залюбопытствоваться тем рассказом, как тут же, со всех сторон на него посыпались иные рассказы от торговцев соседних лотков, от покупателей и просто прохожих. Они все наперебой говорили о том чуде, которое свершилось только с ними, и только для них. Говорящие перебивали и перекрикивали друг дружку, отталкивали и пинали один иного. И в результате все перебранились.

Покинув торжище, путешественник попал на городскую площадь, где снующие мастеровые и праздно шатающийся люд сотворили точь в точь, что недавно было на торжище.

Чужестранный старец поселился в городе, сняв себе угол, и принялся дотошно выспрашивать у каждого встречного про чудесного отрока. И стал всё запоминать, а может и записывать. Кто про такое знает в точности? Давно то было.

Вскоре путешественник и вовсе свёл знакомство и дружбу с семьёй того отрока. По-первам, стал частенько бывать в их доме, а после и вовсе переселился к ним.
И каждое действо, сочтённое чудесным, и каждая просьба жителей, преисполненная радением помощи – всё отмечалось чужестранцем, ничего мимо не проходило.

Сколь долго тянулось то чудотворение в Мохенджо Даро – предание про то умалчивает. Однако в скорости, в том самом городе, появился иной старец, много старше первого.

Прослышав про деяния отрока и, увидав самолично таковую жизнь горожан, опечалился старец множеством скорбей. И что же стал делать иной чужестранец? Он стал отговаривать жителей от посещения того отрока. Он увещевал и умалял, он обличал и угрожал – но всё было тщетно! Тогда старец предрёк погибель жителям от их неразумности, а городу предрёк разрушение и забвение.

Надобно заметить, что нашлись и таковые, кто прислушался к чужестранцу, и ополчился супротив жаждущих чудес.

Тут и предсказывать не надо, дабы уразуметь, что в Мохенджо Даро случилась смута.
Что было далее, предание, повествуемое одними, говорит одно, повествующее другими – совершенно иное. Но все рассказчики сходятся в одном, в описании страшного финала. В Мохенджо Даро пролилась кровь.

Отрок был умерщвлён, как и большая часть его приверженцев. Оставшиеся в живых более не намеревались оставаться в городе и покинули его, рассеявшись по всей Индии.

Первый старец, как утверждает предание, всё же сохранил в памяти (либо, сохранил записи, что более вероятно) все ритуалы, творимые отроком. Укрывшись в стране Египетской, составил книгу, описывающую то, как и что возможно сотворить с помощью магии. И прозвал ту книгу «Чёрная Библия».

Другого чужестранца более никто не видывал. Одни сказывали, что погиб он в той смуте, иные – что спасся. Но все утверждают одинаково – тела его не сыскали, будто он испарился. Добавляют, такоже, но без уверенности, что не погиб он, а скитается по земле и по странам в поисках той самой «Чёрной Библии» и того, кто её составил.

Вот такое и припомнилось. Да, уж. Хотя, с иного боку, самую малость порадовало то, что память осталась так же верна своему хозяину, и представила ранее прочитанное в совершенной полноте деталей, кои я, разумеется, опустил. Но, согласитесь, и без мелких подробностей основная канва вспоминаемого предания весьма и весьма настораживала.

Сходство дня сегодняшнего и, вероятно, вымышленного прошлого Индийского города была настолько очевидна, даже осязаемо очевидна, что отвратительный холодок заструился по спине и, уже, подбирался к темени дурным предчувствием.

Но, паниковать по поводу услышанного, и нынешнего не стоит, хотя бы из-за того, что имеются не менее реальные, а потому и весомые, различности. И ещё не обязательно ….

--Да, хватит уже! – Сам себя зло оборвал помещик. Решив придать немым мыслям голосовой уверенности он, вдобавок к тому же, принялся расхаживать по комнате, заложив руки за спину. От этого воздух наполнился раздражением.

--Хватит! Не вижу ничего дурного в том, что появилось сходство в прошлом и … в Логе. Сие не опасно, хотя и не буднично. Да, да, согласен, что всё это странно, но не более! Не поверю, что некто, прочтя тот же альманах, решил оживить прошлое таким необычным манером. Не поверю! Но, это, таки, произошло! А доведись, таковому, случиться в Петербурге, в Москве, в Нижнем, наконец, то, сразу, понятен резон. Там и многолюдно, и возможно извлечь выгоду определённого толка, испугу нагнать, а то и прикрыть таковым иное громкое преступление, спаси от такого, Господи! Но, тут?! Нагнать на мужичков страху, а перед тем умаслить их чудесами? Нет, сие глупо, неразумно, многозатратно и неопределённо по результату. Тогда, что мы получим в ответе на поставленную задачу? Получим невероятность! Ой, ли? Такую, уж, невероятность? А где, это, Модест Павлович  запропастился? И хозяин долгонько переговоры ведёт. Хозяин …. Не нравится он мне, никак не нравится!
Кирилла Антонович подошёл к окошку, и оглядел пустую улицу.

--Вот, что надлежит сделать в первую голову – составить подходящую гипотезу. Либо – две. Начну с первой.

Переместившись в серёдку комнаты, помещик легко присел, выставив руки перед собой. Вздохнул, и присел снова. И ещё раз, и ещё, и ещё.

Отвлекая себя подобным манером от предыдущих размышлений, составлять «гипотезу» принялся, так сказать, с новой строки.

--Ежели я предположу, что то предание услыхал не только господин Никитин? С ним путешествовал и казак Трофим … как-то там, с прозвищем … Лучник, да, точно! Был и китаец, по имени … по китайскому имени, и проводник, и погонщик, и толмач. Выходит, что тот рассказ мог стать ведом иным людям? Хорошо, пойдём дальше. Могли ли то предание рассказать и иным людям до господина Никитина, и после него? Могли и, вероятнее всего, так и было! И ходило то предание от одного к другому, от языка к уху, с одного наречия к иному, от прозы к стиху. И доходилось до того, что и сам город Мохенджо Даро переместился в другую страну, и в другое время? Могло, и очень! Самые страшные, и самые красивые предания имеют обыкновение случаться там, где и побывал рассказчик. Скажем, в городе в двухстах верстах от места, где  сидит в данное время тот, кто повествует. А кто отважится перепроверить услышанное? Смею заверить – никто! А все ли слушатели досконально передадут будущим слушателям то, что услыхали от предыдущего? Не добавляя от себя не крошки? Потому-то к таковому преданию доверия и нет. И ещё оттого, что ради пущей важности, возможно для любой небылицы придумать место, для проистекания трагедии, с весьма звучным названием – Мохенджо Даро, Индия. Резонно? Вполне! И какова же первая гипотеза в кратком изложении? Сомнительно принимать за правду и случившееся, и место, в котором было деяние, описываемое в предании. Сомнительно, но не невозможно. Так и запомню.

Кирилла Антонович мягко сменил курс перемещения по комнате, и приблизился к окну.
Мир, за оконным стеклом ограничивался, при близком рассмотрении, пустой улицей, при дальнем, с добавкой доли воображения, окраиной Ведищевского Лога. Отражения, окно, не давало.

--Время позволяет составить и другую гипотезу. И состоит она в том, что в предании рассказывается правда. Те, передаваемые события, минуя года, государства и здравый смысл, повторяются тут, на окраине Российской империи. И повторяются строго по преданию, строго до мелочей. Тут, вам, и упоминание про «Чёрную Библию», тут и два старца, разновеликих по возрасту, тут, вам, и разброд в умах односельцев, тут, вам, и раздробление, некогда сплочённой общины, на отдельные мирки в серёдке собственной судьбы. Возможно ли такое? Да, возможно! А потому и укоротим данную гипотезу для скорого запоминания. Предание – правдиво!
После подобных размышлений, помещику приспичило сладко потянуться и с удовлетворением взглянуть да деяние рук своих. Однако дел никаких не бывало, кроме стройных мыслей, совершенно не видимых для творца оных.

--Ну, то не беда! – С удовольствием в голосе проговорил Кирилла Антонович, и повторно сотворил не меньше десятка приседаний.

Прировняв растёкшийся по телу бодрящий дух к недостающему в образности видимому делу своих рук, помещик вновь принялся курсировать по комнате, собирая воедино мысли, годные для составления третьей гипотезы.

--А что же происходит в натуральности? Полнейшая ересь происходит! К нам прибывает человек, который в подробностях описывает то, что ещё не совершилось! И описывает, дОлжно признать, мастерски! Так мастерски, что скорее молнии разжигает в нас любопытство и желание отправиться в эту губернию! И, разумеется, письмо Александра Игнатьевича послужило не последним доводом к принятию нами такового решения. И вот мы в Логе. Что мы видим такого, что перекликается с рассказом мужика Зарецкого? Не довольно, но кое-что есть. Все перечисленные персонажи на лицо, правда, кое-кто с изъяном. Кузнецова жена, к слову, ещё не ранена беспечными охотниками. Атак – все действующие лица предполагаемой драмы уж готовы раздвинуть занавес! Даже два старца имеются! Но, вижу я и расхождения. Мужик Зарецкий, не такой древний старец, как тот, который убиенный в кузнице, явно прибыл к нам с предостережением о трагедии. Это и похвально, и несоответственно его поведению в притче. Что же поменялось в Логе, что изменило отношение Зарецкого к, казалось бы, уже прописанной драме. Узнаем, как только отыщем всё, что связано с ним и с его жизнью. Постой-постой, дорогой Кирилла Антонович, - помещик схватил на лету ускользающую мыслишку и возрадовался ей, как дитя, получившее долгожданный подарок.

--Ведь вот какая изумительная штука наблюдается! Мы-то, прибыли сюда ровно перед началом описываемой драмы! Вот для чего и был тот рассказ в имении, вот для чего мы примчались в Лог! Истинно, для единственного – стать свидетелями того, чего никак не может быть! А не может быть повторения древнего предания в наше время! Вот и отгадка! Славно!

Прекратив всё убыстряющийся ход передвижения по комнате, Кирилла Антонович устало опустился на лавку и горестно вздохнул.

--Нет, нисколько не верно. Всё не верно! Чем же, в таком разе, занят господин Толмачёв? Уж не той же самой драмой, уже произошедшей, пусть и в ином месте? Как-то на эпидемию похоже.

--Или на чей-то умысел. На действие по подготовленному плану.

--Что? А, вы возвратились? Не услыхал. Давно вошли-то?

--Вы, как раз, к столу присаживались.

--Да, к столу …. Только ни за столом, ни в вояже от стены к стене разумные мысли так и не отыскались. А что у вас?

--У меня – новости. Без добавления «хорошие», либо «дурные». Просто новости.

--Любопытно послушать!

--Извольте! Хозяин сего дома, Митрофан Заведеевич, поставлен головой общины лично господином Турчиновым. И поставлен супротив воли местных жителей, которые привыкли избирать себе начальство из своих же, из местных. Таковым здесь является Иван Петров Зуев, он же и сельский староста, а не голова по нововведению. Промеж двух старост, или как их ещё прозвать, откровенной вражды не наблюдается. Соблюдалась, так сказать, видимая субординация. Не без того, чтобы некие распоряжения Заведеевича, местные обсуждали с Зуевым, а лишь после того - выполняли их. Либо не выполняли. Со слов мужиков, имевших со мною беседу, я узнал, что сей Заведеевич имеет жену и дочь, коих держал в чёрном теле. Но, местные упорно отказываются считать их семью настоящей семьёй. С их слов эти две женщины навязаны голове по какой-то выгоде, либо причине. Доказать подобное никто не может. Отчего? Оттого, что они уверенность имеют в своих выводах, и никому и ничего не обязаны доказывать. Таковые тут законы – правильно то, что считается правильным. Либо – не правильным. Доказательства – дело господ, так они говорят. Может статься, что они и правы.

--Может и правы. Может, и нам надобно жить, сообразуясь с пониманием правильности. Извините, что помешал вам говорить! Что-то ещё?

--Да. Выйдя из дома, предварительно получив от вас нагоняй, Заведеевич дождался жену, словно свято уверовал в то, что она вскоре непременно выйдет, сел в свою бричку и уехал. Никто не ведает куда, по каким делам и надолго ли. Те, кто видел его отъезд, сочли его поспешным. Может быть, он помчался к своему благодетелю с жалобой на нас? Далее. Его тесть, он же посетитель вашего имения Зарецкий, по слухам помер. Когда помер, отчего помер и где предан земле – никто не ведает. Потому-то у местных крепко убеждение, что Зарецкий жив. Добавили, что «надобность была дюже великая», чтобы выставить его покойным. О доказательствах, сами понимаете, я спрашивать не стал. Ранее, в Лог, этот живой и покойный Зарецкий, захаживал. Оставил о себе благоприятные воспоминания. Что ещё? У кузнецовой жены изба маловата для обустройства нашего постоя. Думаю, что мы останемся здесь, в сих хоромах. Ещё мужики сказывали … да!

Это «да» послужило ответом на робкий стук в двери.

--Открыто, милости просим!

Неспешно отворилась дверь, пропустив в комнату парнишку, годков, эдак, тринадцати-четырнадцати, худого, с непослушным вихром на темени и с внимательными глазами.

Пока он шёл к столу, Кирилла Антонович совершенно правдоподобно и явственно ощутил на себе взгляд мальчишеских глаз – приценивающийся, запоминающий, тревожный и ещё какой угодно, только не взгляд мальчика на взрослого мужчину.

Смотрины завершились тем, что, дойдя до стола, малец поставил на оный внушительного размера узел.

--Вот, я принёс.

--Это и так понятно, что ты принёс, а не сорока натаскала. Что это?

--Ужин. Велели принести. Я принёс.

--Благодарю, юный помощник! Кирилла Антонович, позвольте вам представить – Михаил. Местные его кличут Мишуткой. Это сын Ольги, жены кузнеца.

--Вдовые мы, нету, тяти, боле.

--Прости, обмолвился.  Ещё раз благодарим тебя! Теперь – ступай!

--Велели сказать, что мама, вскорости, зайдёт к вам. Постелю собрать. К ночи. Я ушедший.

Уходил Мишутка намного скорее, чем совершал вхождение в комнату.

--Это, дорогой друг, все новости, кои я раздобыл. Вы довольны?

Кирилла Антонович в сей миг более всего походил на механическую куклу. Глядя перед собой, он беспрестанно поглаживал перстами чело. И молчал.

--Что-то не так? – Спросил Модест Павлович, прилагая все силы к тому, чтобы не добавить тревоги своему голосу.

--Мне, отчего-то, страстно захотелось убраться из сего дома, - медленно проговорил помещик, - куда угодно! Хоть в хлев, хоть на сеновал, хоть к чёрту на кулички! Вам не кажется странным то, что я говорю?

Ответить штаб-ротмистр не успел. Он уж и рот приоткрыл, дабы успокоительно произнести нечто, могущее приободрить друга. Но, звук разбившегося оконного стекла и щепа, отколовшаяся от стола совсем близко от руки помещика, не позволили боевому офицеру, разглагольствовать в минуту опасности. Даже, в секунду опасности.

Совершив прыжок над столом, сперва, царапая его жилетными пуговицами, а после и вовсе, срывая три штуки к ряду, Модест Павлович столкнул друга с лавки на пол, обрушившись на него сверху.

Тут же прозвучал ещё один хлопок, снова звон оконного стекла и треск дерева, разрываемого пулей. И именно в том месте, где сидел помещик, поглаживая себе чело.

Штаб-ротмистр повертел головой, прислушался и тихо, на самое ухо, сказал другу.

--Палят со стороны огорода. Думаю – трехлинейка. Извозчика – из неё. В обойме – пять патронов, значит, осталось два. Надеюсь, что два. Ползите, но по команде и быстро в ту комнату, где, до этого, гнездилась Дария с дочерью.

--А вы?

--Вы – ползёте по команде, мой отчёт получите позже. Готовы?

--Сейчас, только высвобожусь … из-под … вас.

--Тогда – пошёл!

Приказ был исполнен на «примерно»! В тот же миг Модест Павлович присел на корточки, прилагая всю свою силу, перевернул обеденный стол на бок, соорудив, тем самым себе защиту.

Сие дало ему возможность добраться до входной двери и выскочить на улицу.
Три минуты, долгие три минуты, проведённые Кириллой Антоновичем в ожидании друга, сравнить, по тяжести их пережидания, было просто не с чем. Даже лесная баталия с туманными бессарабцами, не шла ни в какое сравнение с той тревогой, исполненной всяческими предчувствиями, каковая навалилась на помещика.

Но, всё рано, либо ещё раньше, но подходит к своему финалу. К нему пришли и те три минуты. По истечении оных Модест Павлович вернулся. Один. Без увечий и ранений. В возбуждении. И с топором.

--Ускакал! Я едва до него не добрался! И ловок, мерзавец, чертовски ловок! Как вы, дорогой друг?

--Со мною всё в порядке. К счастью!

--Я тут хотел спросить, Кирилла Антонович, а не случится ли у нас такового дельца, в коем нам представился бы случай отыскать, да, хоть, паршивую собачонку какой-нибудь генеральской вдовы?

--В том деле вы станете скучать.

--Да, ваша, правда, стану.