Несостоявшийся пророк

«Как всё несправедливо! Ведь дано же кому-то больше, чем другим! Были же случаи, да, безусловно, есть и сейчас, ясновидения, чтения мыслей. Встречаются же чудотворцы, способные двигать вещи взглядом, понимать язык животных, воздействовать на людей. А сказки, существующие у всех, без исключения, народов об исполнении желаний? Они, безусловно, имеют под собой реальную почву. Ну, конечно, это должно быть дано не каждому. Не все доросли до того уровня, когда такие возможности сознательно не были бы ими употреблены во вред людям. Но я-то, кажется, определённого уровня достиг в плане самосовершенствования. Я хорошо знаю, что зло, что добро, стараюсь делать только хорошее, и это получается. Я ко всем отношусь хорошо, видя их негативные стороны и, в то же время,  принимая их такими, какие они есть. Напротив, я даже нахожу в людях хорошее даже там, где никто его не видит. Я веду безупречный образ жизни, избегаю излишества и постигая смысл жизни путём раздумий и активной деятельности на благо людям. Почему бы такому человеку, как я, не иметь хоть одно чудесное свойство? Я бы уж знал, как его  употребить с наивысшей пользой!». Таким мыслям предавался доцент средних лет, Михаил Петрович Новиков, вышедший из института с портфелем в руке, и привычным шагом направляющийся к дому.

Постепенно он стал замечать, что с ним творится что-то неладное. Какая-то собака неопределённой породы, шедшая по бульвару на поводке навстречу доценту, обругала его дураком за то, что он положил колбасу в портфель, а не дал её этой самой собаке. Голуби жаловались на трудные времена, а какая-то дамочка подумала: «А он мужчина ничего!». «Вот тебе раз» - испугался Новиков – «переутомился! Уж никогда бы не подумал!». И, придя домой, он поторопился лечь в постель, предварительно выпив снотворного.

Наутро, как ему сначала показалось, он пришёл в норму. Таинственные голоса больше его не беспокоили, и он некоторое время лежал, ни о чём не думая. Затем ему захотелось пить. Вставать было лень, и он,  в задумчивости, посмотрел на стакан с водой, стоящий на столе. То, что произошло в следующую минуту, походило на фильм. К нему, как он чувствовал,  это отношение не могло иметь – стакан двинулся к краю стола, проплыл в воздухе и очутился у изумлённого Михаила Петровича а в руке.  С тупым чувством, он отхлебнул из него и откинулся на подушки. Вроде он не спал, и, в то же время, всё было как-то нереально. Решив вдруг, больше импульсивно, чем головой, проделать небольшой опыт, он пожелал, чтобы стакан снова очутился на столе. В то же мгновение рука оказалась пустой, а стакан появился на своём прежнем месте.

Михаил Петрович задумался. Несмотря на вчерашние мысли, приходившие ему  в голову и раньше, всерьёз в подобные чудеса, как человек вполне здравомыслящий, он до сих пор не верил. Однако, сегодняшние события, в сочетании с тем, что он чувствовал вчера вечером, говорили об обратном. Проделав серию опытов, он убедился, что вещи теперь, действительно, слушаются его мыслей, причём совершенно не надо было употреблять тех усилий, что требуются известным ему чудесникам для того, чтобы, например, при помощи телекинеза продвинуть коробок спичек на несколько сантиметров. Он установил, что может превращать одну вещь в другую, вообще убрать вещь, которая исчезала неизвестно куда, сделать её просто невидимой, и вызвать откуда-то нечто, совершенно новое. Затем он обнаружил, что может стать невидимым и сам. Это было ему достаточно. Желая ещё вчера подобного счастья, теперь, получи всё, и даже больше, он испугался, поняв, какая теперь лежит не нём громадная ответственность. Поразмыслив, он решил, что будет пользоваться своими новыми возможностями только в исключительных случаях, чтобы не употребить  их кому-нибудь во вред,  и следя, чтобы о них никто не догадался.

С этого дня у Михаила Петровича началась новая жизнь. Его всё время окружала масса тихих голосов. Писатели часто описывают состояние человека, научившегося понимать мысли окружающих, так что в этой области сказать что-либо новое довольно трудно. То, что Михаил Петрович как бы слышал само собой, то есть, то, что само приходило ему в голову, были мысли самыми поверхностными, которые человек произносит про себя словами. Если он хотел узнать, что думает кто-либо полностью, он внутренне прислушивался к этому человеку, направляя на него своё внимание, подобно тому, как мы, желая услышать в хоре какого-либо определённого певца, всматриваемся в него и вслушиваемся до тех пор, пока из всей массы звуков не начнём различать отдельный тембр. Тогда Михаил Петрович слышал ещё другие, звучащие одновременно с основной мыслью,  мыслишки, последняя из которых терялась где-то в подсознании. Они могли противоречить основной мысли и друг другу и даже самому подсознанию. Они, независимо от человека, боролись между собой, и в этой путанице порой трудно было понять, что же, действительно, чувствует человек. Как правило, одной из мыслей часто была какая-то мелодия, которую другая мысль порой тщетно старалась прогнать.

 В конечном счёте, Михаил Петрович научился распознавать в сумме мыслей общий настрой. Нельзя сказать, чтобы он сделал какие-нибудь ошеломляющие открытия в области отношения к нему сослуживцев. Кого он считал злым – злым и оказался, кого добрым - тот и оказался таким.  В общем, то, что он теперь узнал, почти за редким исключением, совпадало с тем, что он знал до этого, основываясь как на отношении к нему самих людей, так и на интуиции, подкреплённой опытом и знанием жизни.

Новое помогло только в распознавании студенческих хитростей, о которых он прекрасно знал и раньше, и которые мог безошибочно угадывать, а также, в раскрытии явного обмана. В этом случае Михаил Петрович попадал в затруднительное положение – дать понять, что он разгадал хитрость какого-нибудь уважаемого коллеги или начальства он не решался, так как чувствовал, что почему-то не имеет права именно таким образом использовать свой новый талант, а вести себя, как ни в чём не бывало, оказывалось крайне трудно. Он делал   над собой громадные усилия, чтобы не сорваться и не пожелать обидевшему его, или ещё кого-нибудь того, что могло бы нанести ему вред.

К тому же, его вскоре стало угнетать знание сокровенной жизни сослуживцев, которое поначалу ему казалось даже интересным. Он старался больше ни к кому не прислушиваться, чтобы не узнать лишнего. И всё же некоторые мысли, находящиеся на поверхности так и лезли ему в голову, и он находился в положении человека, которому все доверяют свои сокровенные тайны, и, который уже не может их всех вместить.

Некоторое разнообразие вносило наблюдение за мыслями животных. Они были какого-то другого качества, скорее угадывались, чем слушались, их было, как правило, не больше двух одновременно, отсилы, три. В мыслях домашних собак и кошек проскальзывали вполне осмысленные человеческие выражения, при помощи которых можно было судить о хозяевах. Часто, если хозяин находился рядом, мысли их удивительным образом совпадали. Уличные животные мыслили более независимо, но, в общем, что уличные, что домашние, все думали, как правило, о еде, о людях, о любви, о красоте природы, о свободе и неволе. Они верили в какие-то высшие силы, и многие собаки олицетворение этих сил видели в своих хозяевах. К тому же, не помня своих родителей, домашние собаки считали хозяев своими творцами. Порой, какая-нибудь псина думала обмануть хозяина, но как-то тупо и примитивно.

Иногда Михаил Петрович замечал, как разные люди думают одновременно, или почти одновременно одно и то же. Мысль, неожиданно появляющаяся в голове одного, через мгновение оказывалась у другого. Но о такой возможности он догадывался и раньше, так что и здесь это наблюдение только подтверждало давно известное.

В плане же применения своих сил для каких-либо перемещений вещей, Михаил Петрович был крайне осторожен. Такого исключительного случая, когда их применить было бы необходимо, пока не представлялось, а пользоваться ими, наподобие Емели из известной сказки  для удовлетворения своих личных желаний, он считал непозволительным.

Постепенно, Михаил Петрович стал замечать, что новые возможности, полученные им таким неожиданным образом, влияют не него не в лучшую сторону. Как он не старался, его начинали раздражать подслушанные им тайные слабости сослуживцев. Ему, привыкшему вести строгий образ жизни, не хватало какого-то чувства, позволяющего  относиться снисходительно к тем негативным поступкам, которые, как он считал, можно было бы легко избежать. Он пытался понять человека, войти в его положение, но ничего не помогало, и какое-то подлое чувство, похожее на злорадство, змеёй проникало в его душу. Ещё больше его стали задевать негативные стороны людей, которые в обществе  признавались не лучшими, а теперь были перед ним как на ладони. Он даже стал испытывать нехорошие чувства, видя, как некто доверяет другому, не подозревая, что тот готовит ему подвох. «А я вот вижу» - думал Михаил Петрович – «а ты и не догадываешься и даже намёков не послушаешь. Меня же подлецом посчитаешь. Не могу же я тебе прямо сказать, откуда я знаю всё достоверно». И он, не имея возможности открыто играть роль пророка, с каким-то недобрым интересом наблюдал уже известный ему наперёд ход событий.

Быть может, живи Михаил Петрович хотя бы столетие назад, и имея возможность открыто помогать людям, которые специально обращались бы к нему за помощью, полученные необыкновенные способности сказались бы благотворным образом и на его личности. Сейчас же он постепенно, не в силах сделать ничего хорошего и никому помочь в открытую, превращался в человека мрачного и жёлчного.

И вот однажды, выходя из института, он увидел у входа изумительную заграничную машину -  длинную, серебристого цвета. В первый раз в его, ставшей мелочной, душе, возникло неведомое им до сих пор чувство зависти. «Надо же» - подумал он – «Имеют же некоторые, достают. Представляю, каким путём. Даже я не могу себе это позволить, поскольку не объяснишь никому, что владею сверхвозможностями. А вот что бы подумал этот счастливчик, увидев вместо своей красавицы, простой «Запорожец» со своими номерами?». И, впервые за всё время, он страстно пожелал, чтобы стоящая перед ним машина превратилась в старенький «Запорожец».

Но ничего не произошло. Всё осталось на месте, а в голове Михаила Петровича вдруг наступила необычная, как ему показалось, мёртвая тишина. Никаких голосов, ничего… Прислушавшись, он уловил обрывки человеческой речи, сказанные вслух, воркование голубей, шум машин, лай собаки где-то вдалеке. И больше ничего. Он попробовал мысленно передвинуть камешек под ногами – никакого эффекта. И он понял.

Он понял, что оказался недостоин, и его наполнило чувство необычайной радости. Он наслаждался тишиной в душе, свободной от необходимости держать свои желания в руках, неизвестностью жизни прохожих, позволяющей предполагать о них всё, что только ему хотелось. Он желал всего на свете, что только ему приходило в голову, и наслаждался тем, что его желания не сбываются. Он смотрел в глаза собак, видя в них только возвышенные чувства. В общем, он, как никогда, ощущал радость от жизни, какая она есть, и удивлялся, как всё мудро устроено.

Единственной его заботой было как можно быстрее забыть всё о тех, с кем он работал бок о бок, что он узнал о них помимо воли, и постараться вернуть себе потерянные, было, положительные человеческие качества.




Июнь 1980.