FTV 5 глава

Юджин Дайгон   FTV 5
                5
«Волшебный мир, который дарят звезды. Здесь все возможно. Это FTV», - сказал Балбери про себя, а чуть позже и вслух.
Верта, со своей, чуть отросшей, тщательно уложенной стрижкой, во фраке, напоминала какого-нибудь завсегдатая балов века девятнадцатого. Особенно когда смешивала коктейль у себя дома, вечером, мило и загадочно улыбаясь своему другу.
«Какие у нее красивые волосы, - размышлял Балбери. - Мягкие, каштановые. Вот если бы она их отрастила… Каштановые? Они гораздо светлее – вот она идет по освещенному месту, несет бокал. Ну да, светлее. Неужели она стала красить волосы. Это значит, что она… Волосы красят только мужчины. Женщинам нечего красить».
Верта поставила бокал на стол.
И в этот момент Балбери сказал:
- Волшебный мир, который дарят звезды. Здесь все возможно. Это…
Он не договорил, потому что она наклонилась над столом, галстук она сняла перед, как идти смешивать коктейль, и расстегнула несколько пуговиц на рубашке, будто они мешали дышать. Края рубашки разошлись и обнажили перед Джорджем Балбери полоску нежной белой кожи.
«Может, мне тоже остричь волосы, - мелькнуло у него в голове. – Буду ходить с париком».
Верта попыталась взять из вазы яблоко, уронила его и оно покатилось по столу. Девушка потянулась за яблоком и погладила Джорджа по руке. Глаза у нее превратились в нечто большее, чем глаза, засияли увеличились. Ее лица изменилось, став ласковым и приобретя мечтательный вид. Фигура как-то округлилась, теперь фрак не препятствовал Балбери любоваться всеми плавными изгибами Верты. Девушка словно куда-то летела, может быть даже в саму себя. Джорджу показалось, что она сейчас вспорхнет, он никогда не видел ее такой расслабленной.
Балбери попытался вспомнить, когда он последний раз был с другом, и не смог. То, что с ним, похоже, сейчас собиралось произойти, наполняло его предчувствием непривычных ощущений.
«Давай, парень, - ткнул его в бок Внутренний Гном. – Вспомни, чем люди разных полов занимались многие тысячи лет».
Джордж усмехнулся, как человек, уверенный в дальнейшем, и с улыбкой, продолжил любоваться Вертой. Он никогда не позволял себе разглядывать ее так смело. Но ему всегда этого хотелось. Теперь он будто просто пил и не мог напиться. Слишком долго его мучила жажда. Верта казалась ему настоящим произведением искусства – и даже не генной инженерии, а какой-нибудь школы классической живописи, ожившим прекрасным портретом. Верта напоминала идеальную машину, все детали которой были идеальны и божественно прекрасны.
Верта слегка смутилась, прикрыв глаза и склонив голову, как довольная кошка.
«И глаза-то она прикрыла, будто рыжим пушистым хвостом», - подумалось Балбери.
- Джордж, останься у меня, - промурлыкала Верта и добавила, - Милый…

(«За моей спиной занавес. А за ним – новые фантазии и краски, небывалые, невиданные, еще более великие, чем прежние – те, которым я подвел итог. Сейчас ты увидишь их.
Я открываю занавес.
Ничего кроме белой пустоты. Неужели за занавесом действительно ничего нет?
Это ты ничего не видишь То, что ты считаешь пустотой, полным-полно обещанного мной, наполнено картинами и сценами, поражающими воображение. Это фильм, который не может увидеть слепой. Фильм, недоступный для неопытного внутреннего взора.
Вообрази!»)

И сейчас, в своей мягкой постели, обнаженная Верта походила на сонную сытую кошку. Девушка разлеглась на смятых простынях, как дикая рысь.
«Многие люди, если с них снять одежду, похожи на разных зверей. Без одежды люди более естественны и ближе к природе, - подумал Балбери. – Верте, например, не хватает только фона в виде зеленого леса и желтого песка».
Джордж Балбери сел на край остывающего любовного ложа, оглядел свое голое тело и печально вздохнул. Он понимал, что на самца рыси явно не тянул.
«Если Верта – кошка, то я скорее мышь. Уж вовсе не кот», - подумал Балбери.
- Я похожа на кошку? – промурлыкала Верта.
- Да. А я – на мышку, - ответил Балбери. Произошедшее ошеломило его. Он пережил мимолетное ощущение счастья, после которого осталось чувство опустошения. – Ты выглядишь так, будто объелась мышей и больше смотреть на них не можешь.
- О, по мне их всю ночь столько бегало, что они в меня больше просто не лезут. Но милый, ты не похож на мышку. Ты похож на кота.
- Это еще почему?
- Потому что тощий, растрепанный и голодный. Из всех знакомых мне животных под эти определения подходит только кот. Сейчас я тебя накормлю.
Верта на четвереньках слезла с кровати на ковер, задев Балбери мягким шелковистым бедром, потянулась, мяукнула и встала. Поцеловав Джорджа Балбери, она пошла на кухню.
Верта решила не доверять кухонным роботам и волшебным самобранкам синтезаторов. Она просто не могла доверить им своего Джорджа. Все чудеса и диковины, все чепушинки они отключили еще вчера, решив, что раз уж возвращаться назад, в пещеры гетеросексуальности, то всевозможная аппаратура эпохи однополой любви только помешает их путешествию назад во времени.
Подробности этого вояжа всплыли в памяти Джорджа Балбери, и он застонал, словно людоед, чей аппетит оказался с избытком утолен экзотическим мясом юной дочери миссионера.
- Это просто фантастика! – донеслось до Верты сквозь бездействующие звукопоглощающие экраны, и она довольно улыбнулась.
- Как приятно чувствовать себя троглодиткой! – воскликнула она. – Мой первый секс с мужчиной! Настоящий член! Никогда больше не лягу в постель с женщиной. Не могли все эти люди тысячи лет быть извращенцами.
Джордж, вожделеющим маньяком возник за ее спиной, и кружевной, сотканный из розово пены, фартук – единственное, что хозяйка успела надеть – соскользнул с нее, сорванный рукою гостя, словно лист Древа Познания.
- Назад, в Рай! – провозгласил маньяк и извращенец Джордж Балбери.
И Верта послушно последовала за ним обратно в Рай.
Они вернулись туда, где не существовало Змиев. Там они нашли множество плодов, и никто не выгнал их обратно в инфернальную реальность.

У дверей их общей кундсткамеры они встретились, как ни в чем не бывало. Балбери рассеянно кивнул Верте, она вежливо улыбнулась ему в ответ.
- Привет, Джордж.
- Здравствуй.
«Словно мы не расстались всего полчаса назад», - подумал Балбери.
- Ну что, пошли пялиться на уродцев?
- А вот, кстати, один из них.
- Ну, это всего лишь Муролл. Он вовсе не уродец. Он просто, как говорили раньше, курьезный тип.
- Привет, Муролл.
- Здравствуй, Муролл.
- Доброе утро всем. А что это вы застряли у дверей, будто они заколдованные?
- Любуемся восходом, - вежливо коснулась края шляпы Верта.
- Каким? – Муролл в недоумении обернулся и уставился на стереорекламу, утонувшую в стене напротив – золотой прибой в пурпурных кудрях, разбивающийся о вечный жемчуг песка. Красный диск вырезал из края джунглей трафаретные черные пальмы. Радуга над заливом дробилась в манящий призыв:
                ТИТАН – АНТИГО
Ветер доносил запах листвы, аромат неведомых чудес растительного царства и редкие брызги, растворяющиеся в воздухе, не долетая до лица.
- Вот этим? «ТИТАН – АНТИГО»? Ну какой же это восход. Это самый настоящий закат.
- Почему же он тогда всегда бывает по утрам? – спросила Верта.
- Потому что утром он на этой стене дешевле, чем вечером. Нет, коллеги, вы, кажется, приросли к этому крыльцу. Тебя ждет Кэркок, а тебя – Брэдлард. И оба полны неистовой страсти.
«Каково нам в пироге? Нам там весело!» - раздалось многоголосие в голове у Балбери.
- Не заставляйте их ждать, - посоветовал Муролл и исчез в пасти всепожирающего фанатического киборга, выпучившегося в окружающий мир тысячами круглых глаз, кое-где еще суженных штопорами в вертикальные щели – черные, словно змеиные зрачки. Тьма по ту сторону глаз этого исполинского голема таила в себе многоцветный блеск, переливалась и искрилась, горела тысячами ярких огней. Властелин иллюзий, царствующий в ней, вцепился в подвластные ему миры миллионами невидимых могучих лап – прямо в головы людей, сжав их мозги смертельной хваткой сквозь прозрачные черепа, чьи кости превратились в воду, а потом застыли чистым льдом, да так и окаменели, став горным хрусталем.
- Какой-то он странный сегодня, - заметила Верта.
- Не странней, чем всегда, - ответил Балбери.
Над раскрытыми створками-челюстями пасти голема они прочитали то же, что и всегда:
                НЕТ НИЧЕГО БОЛЕЕ ВСЕМИРНОГО, ЧЕМ FTV.
                ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ ВСЕМИРНЕЕ ФАНТАСТИКИ?
Чудовище любило изъясняться огненными письменами. Каждый, переступавший порог его пасти, становился его рабом – телом робота, управляемым из скрытого центра.  FTV обладало коллективным разумом – мозаикой сознаний составлявших его сегментов-муравьев. Но кроме Печати, Зверь имел еще и Голоса – множество Голосов. На все лады они твердили – запугивали, льстили, морочили. Они являлись нитями, за которые Зверь дергал своих марионеток.
Пасть сомкнулась, поглотив еще двоих рабов. И они умерли, оставив свои жизни за порогом. Так они умирали каждое утро, входя в гробницу иллюзий.

Верта села в клетку рабочих обязанностей, и сразу же вошел Кэркок. На его щеке остался зеленый след от помады.
Верта решила, что ее начальник явился на работу с мальчишника, так как супруг Кэркока красился сиреневой помадой. Девушка порадовалась, что ее Джордж не красится.
Кэркок кивнул своей невольнице, скосил глаз на отразившееся в зеркале лицо, испачканное помадой, и помчался в кабинет приводить себя в порядок.
Верта вздохнула. Она знала, что Кэркок мечтает завоевать весь мир, что орды монстров, плененных Кэркоком, рвутся с цепи, перегрызая ошейники, что трещат решетки загонов, рвутся путы на лапах, что эти монстры жаждут проглотить и ее, и Балбери, уже пережеванных пастью чудовищного голема FTV, но более всего монстрам хочется расправиться с своим хозяином – Властелином Кэркоком.
- Когда-нибудь эти монстры вырвутся на волю и сожрут нас, - прошептала Верта.

Джордж Балбери оставался одним из последних людей, которые во что-то верили. Он верил в Бога и в то, что Бог верит в него. Но даже те, кто верил в Бога, в мире Зеркального Дьявола привыкли воздавать Богу богово, а Дьяволу дьяволово. Иначе невозможно было выжить. Во времена зарождения фантастики рассказывали о человеке, которому все удавалось шутя – о человеке, которого любил Зеркальный Дьявол. Фантасты призывали чуть ли не самого Сатану, взывая к нему и умоляя о спасении мира. В итоге Сатана действительно спас мир. Балбери неоднократно задавался вопрос, кому же все-таки принадлежит власть над судьбами? И приходил к неизбежному выводу – власть над судьбами, несомненно, принадлежит FTV.
Уже полчаса Балбери вздыхал и кормил своих внутренних зверей, бродя вдоль замшелых барьеров со свежими колбасными булками. Полчаса Вечности он не видел Верту, пребывая в светлой меланхолии – благостном и трогательном состоянии, вспоминая своего замороженного Зверя.
«Хорошо, когда в тебе есть внутренние звери, - размышлял Балбери. – Они рычат и мурлычат, у них клыки и когти, которых нет у тебя. Они только и ждут повода, чтобы вырваться из вольеров и стать тобой, заменить тебя. Но сейчас большинство моих внутренних зверей спит. Их убаюкала Верта. А когда они спят, со мной всегда происходит что-то неприятное, пугающее и унижающее. Но я боюсь, что, проснувшись, они съедят мою Верту, если окажутся голодными. Поэтому их нужно вовремя кормить. Опасно быть хорошим человеком – хорошего человека всякий может обидеть. Страшно быть хорошим. Дайте человеку такой мир, в котором он мог бы быть хорошим, и он будет хорошим. А в нашем хорошим человеком можно быть только, наблюдая за всем окружающим из окна спейс-ройса, с автоматическим бластером во внутреннем кармане костюма из бронесукна».
Тяни-толкай лизнул руку Балбери влажным теплым языком. Кот, влезший Джорджу на плечо, укусил его за ухо, нежно.
«Сейчас ведь обязательно произойдет какая-нибудь гадость. Так всегда бывает, когда мне хорошо, и я обессилен счастьем, - подумал Балбери. – А потом мне станет очень жалко себя, и кто-то должен будет меня утешить. Хорошо, если Верта окажется поблизости».
Ноги сами понесли его по коридору, он свернул не туда, куда ему следовало, заторопившись, словно догоняя призрачную цель, убегавшую от его глаз. Балбери с тоскливой травоядной обреченностью спешил навстречу тому, что предчувствовал и чего боялся.
Он оказался в незнакомом тупике и не успел удивиться, как воздух вдруг стал и отрезал ему ноги ниже колен, сдвинув вправо вместе с закругленным переходом пола в стены – будто при тасовке карт. Это произошло так ловко, что даже кровь не пролилась из отрезанных ног. Балбери даже упасть не смог, хотя и потерял сознание, едва увидел поперечный срез собственных конечностей.

Балбери пришел в себя в постели, на краю которой сидела Верта и гладила его по голове.
Он находился в ее квартире, в ее спальне, на том же ложе, где они оба возвращались в прошлые времена, испытывая первобытную страсть.
- Все хорошо. Ничего страшного. Скоро выздоровеешь, - объявила Верта и улыбнулась.
- Что это было? – хрипло спросил Балбери.
- Авария на подстанции генератров сервис-полей. Кроме тебя, никто не пострадал.
- А почему я здесь?
- Ты знаешь, то же произошло и в твоем доме. Всех жильцов эвакуировали. Я думаю, что если бы ты имел летний домик, то и с ним приключилось бы нечто подобное.
«Кто-то, сдающий карты событий, хорошенько перетасовал колоду. В результате карты, предназначавшиеся мне, оказались порваны», - решил Балбери.
- А теперь, дорогой, попробуй это – я сама для тебя приготовила. И не спорь со мной, иначе останешься тут до конца своих дней.
«Хорошо бы», - подумал Балбери, но вслух эту глупость говорить не стал. Зато он спросил:
- А что с нашей гробницей?
- А что с ней должно было случиться? – удивилась Верта.
- Ну, если мой дом разрушен, то и от нашей ничего, кроме развалин…
- FTV – это FTV. Оно вечно.
«Оно и в самом деле вечно, - подумал Балбери и Верта стала прозрачной. – Как мои качели. Меня качнуло вниз, я чуть не упал с них. Теперь меня может понести только вверх. Я оказался слабым – в следующий раз я окажусь сильным. Был жалким – стану страшным. Теперь я в безопасности – сорваться с этих качелей можно только вверху или внизу. Вверху сорваться легче, и с высоты опасно падать. Сорваться с середины вовсе глупо».
На мгновение материализовалась растерянная Верта, и тут же вновь пропала.
«Но подожди, Джордж, ведь у твоих качелей отшельника один верх и один низ, а у всех остальных – по два. И тут я обделен», - пришло на ум Балбери.
И он обиженно заплакал.
- Не плач, Джордж, - попросила Верта. – Что мне сделать, чтобы ты не плакал?
«Уничтожить этот мир», - подумал он и отпустил себя из тела погулять.
(«В каждом есть тот, кто гуляет сам по себе, но не каждый знает, что этого обитателя нужно выпускать. Обычно тот, кто гуляет сам по себе, выбирается сам, через любую щель, дыру или другую лазейку».)
Но тот, кто гулял сам по себе из Балбери, не пошел далеко. Он шмыгнул в соседний сад через полуоткрытую калитку. В сад по имени Верта.

Верта пришла к выводу, что это было более фантастично, чем все фантазии – ее и всех ее знакомых.
- Это потрясающе! – воскликнула Верта. – Зачастую правда превосходит вымысел!
FTV ответило ей вечным:
КАЖДЫЙ ВОПРОС ЛЯЖЕТ ТЕНЬЮ НА ЗЕРКАЛО, И ОТРАЖЕНИЕ БУДЕТ ОТВЕТОМ.
- Страшным ответом, - добавила Верта. – Красочным, ярким, завораживающим. Настолько блестящим, что спрашивавший забудет, о чем он хотел узнать.
И она вошла в здание, чувствуя себя ведьмой, пробирающейся в монастырь, навстречу своему костру. Но она с легкостью подключила монастырский блок сознания. Хотя на пару секунд ей показалось, что в вестибюле жарче, чем на улице -  и в то же время холоднее.
Пасть пропускала все новых и новых сотрудников, неотвратимо смыкаясь за каждым.

(«Те, у кого в глазах звезды, страшны. И жестоки к тем, у кого в глазах цветы».)

Ошарашенный Балбери вошел в гробницу иллюзий, словно в логово Зверя. И сразу же столкнулся с Брэдлардом.
- Привет, Балбери, - с кривой усмешкой сказал Брэдлард.
- Отправляйся в Ад, который так тебя вдохновляет! – возмущенно воскликнул Балбери.
- Таким, как я, нечего бояться Ада – там нам уготованы теплые места. Мы уже были в Аду. Мы вышли из него. Он создал нас. Мы его миссионеры. Наше место не в котле, а у котла.
- Вот туда ты и попадешь.
- Лишь бы не в Рай.
- А что так?
- Там я тоже успел побывать.
- Ну и как?
- Сущий Рай.
- Ты дьяволюционер.
- Для тебя это ругательное слово.
- Ты какой-то странный. Ну да, тебя же травмировало. Как ты?
- Спасибо.
- Что тебе сниться?
- Зачем тебе об этом знать?
- Есть одна теория. Ну, так что?
- Ничего особенного. Травка, собачки, лодки…
- Ничего нереального?
- Ну, насколько это может быть во сне.
- Это просто поразительно, до чего я прав. Мне тоже снятся такие кошмары. И всем, кого я спрашивал. Да и тем, кого я не спрашивал, тоже.
- Любопытно. А почему?
- Аки Господы Боги Мы. И передай привет всем Стеклянным Гоблинам. Они еще не разбились?
- Нет.
- Пусть они разобьются. И ты разбейся вместе с ними. По-моему, бессмысленно спрашивать, что ты делаешь сегодня вечером.
- Буду занят.
Балбери раздраженно добрался до своего кабинета и, открыв его дверь мановением руки перед сканнером, оказался в Неверленде.
В туманных ночных переулочках с кружевными, подвешенными к ажурным арочкам, фонариками и стенами, увитыми цветами, размалеванные клоуны продавали зелье сновидений.
Рядом бродили низкорослые, смуглые, с длинными черными гривами, одержимые майя и бормотали, бормотали, бормотали что-то на никому, кроме них не понятном языке о своих божественных дьяволах, не умеющих говорить, как люди, не знающих ни единого человеческого слова.
Балбери понял, что опять попал в Землю Пьяных Пророков.
И женщины вышли из покрывал, сотканных из томного постельного тумана, обнаженные и желанные. Одна, вторая, третья…
Кто-то говорил размеренным хриплым голосом, попробовавшим не один путь спасения души, прямо за его спиной, но смысл доходил позже голоса – сосредоточиться мешали великолепные женские тела и розовые брабантские фонарики.
- И он убил и Льва, и Тельца, и Орла. Но последним священным зверем был он сам. И ему пришлось убить себя.
А женщины встали у стен и стали рвать цветы, предлагая их Джорджу Балбери. Но ему не хотелось покупать у них ни роз, ни лилий, ни фиалок.
- Все эти - цветочные проститутки! - уверенно провозгласил тот же голос. Вышедший из-за спины Джорджа оказался священником в черной сутане и зеркальных солнцезащитных очках.
- Почему? – спросил Джордж.
- Слишком красивы они для цветочниц. Цветы у них, должно быть, дорого стоят.
Из тумана приблизились размалеванные клоуны, и стало заметно, что во ртах у них острые желтые зубы. Увидев священника, они молчаливо попятились обратно в туман, скрывшись за его лениво извивающимися кольцами.
- Здесь у Нас так, - произнес священник и его уста оказались заполнены клыками.
«Это демон, экспресс-демон, демон-хамелеон», - подумал Балбери, узнав того, с кем заговорил.
- И потому так дорого, что каждый восход возвращает им девственность. У Нас волшебные восходы.
- Но разве они ничего не помнят? – вяло поинтересовался Балбери, отстраняясь от собеседника и пятясь обратно к двери.
«Она должна быть где-то за спиной. Не могла же она пропасть», - отчаянно размышлял Балбери.
- Они же женщины. А ты парень, похоже, ошибся. Это не твоя Зеленая Дверь.
Спиною Балбери нашупал дверь, навалился на нее и выскочил обратно в коридор. Никогда еще Внутренние Миры не являлись так пугающе реально. Они никогда не были настолько странными, необъяснимыми и неуютными.
Балбери услышал, как с тонким звоном рассмеялись Стеклянные Гоблины и понял, что сегодня он просто не в состоянии переступить порог собственного кабинета.
«Обратно к этой ходящей на задних лапах переливающейся всеми оттенками радуги ящерице? – подумал Балбери. – Ни за что. К этим стальным рогам и горящим глазам, скрывающимся за благообразной маской? Никогда. Кто-то должен спасти мою больную душу».
Балбери вознес краткую молитву Святому Герберту и Святому Энсону. И задумался, не приобрести ли ему какую-нибудь бессловесную тварь. Правда, все они сейчас находились в распоряжении биоантикваров и стоили дорого, но живого кота или настоящую небольшую собаку он мог себе позволить.
«Ну хотя бы электрическую тварь, - размышлял Балбери. – В ней, к тому же, можно будет оборудовать передвижной мини-бар. Или сделать себе стойкое внушение, нечто вроде мании, что у меня есть домашний питомец. Вот Брэдлард же приобрел себе настоящего дракона, которого, правда, никто не видит, кроме него самого».
Он представил себе, как Верта стоит над большим железным тазом, уперев руки в бока.
- Джордж, наша кошка сломалась. Я мыла ее, и теперь эта чертова тварь не работет.
Любимец, которого замкнуло, топорщился вставшим дыбом мехом, неподвижно скалился и блестел остекленевшими глазами, как чучело.
- Я хочу, чтобы ты починил эту кошку.
Балбери почти явственно видел, что на подруге нет ничего, кроме розового в ромашках пластикового передника.
«Пожалуй, мне не скоро можно будет показаться ментору, - решил Балбери. – Иначе меня изолируют. Полугодовой ментоанализ мне явно не пройти. Разве что удастся подсунуть вместо себя андроида. Но его еще надо изготовить. Успеют это сделать за два месяца в кибер-салоне? Я никогда не пользовался их услугами. Стоит, наверное… А потом, если мне надоест работать, буду отправлять его вместо себя на эту каторгу. Но чем же я тогда сам стану заниматься? Кормить своих зверей под Бледною Луной? Интересно, можно ли согреться в ее лучах?»
Вспомнив про своих внутренних зверей, Балбери вздрогнул. Они были последним, с чем он хотел бы сейчас столкнуться. Они тоже все оказались оборотнями. Они предали его, как и все в этом подбледнолунном мире. Кроме, разве что, Верты.
«Пожалуй, стоит сейчас навестить ее, - решил Джордж Балбери. – Только не следует ходить к ней слишком часто, чтобы не возникли ненужные подозрения».
Так он и сделал.
 
Верта обрадовалась появлению своего любовника.
- Милый, - шепнула она ему. – Мой дорогой неандерталец, я по тебе соскучилась.
«А не завести ли мне гориллу или орангутанга? – подумал Балбери. - Электрического, конечно. С ним можно будет разговаривать, пить пиво, обсуждать разные вещи, о которых только он и я и имеем представление в этом извратившемся мире. Реал возьми, я буду жить с ним, словно в джунглях!»
- Сегодня я хочу с тобой поужинать, - сказал он Верте. – А потом совершить что-нибудь буйное, необузданное, непристойное…
- Здесь все возможно, - она улыбнулась так, как за последние десятки лет, пожалуй, ни одна женщина на Земле не улыбалась мужчине.
«Улыбались ли женщины мне когда-нибудь искренне? -  задумался Балбери. – Нет, они всегда притворялись. Все их улыбки были фальшивыми».
- А сейчас мой хороший, мой сладенький, придет Кэркок. А он терпеть не может извращенцев – таких, как мы с тобой.
Выйдя в коридор, Балбери почувствовал дребезжащий телефонный сигнал. Его вызывали Извне. Он впустил ищущего контакта в свою пустую звенящую голову.
- Извините, сэр, что мы (вероятно?) отрываем Вас от важных дел, - произнес гулкий собачий бас. – Я беспокою Вас по поручению моего хозяина и друга.
Джордж Балбери удивился, несмотря на то, что из них двоих именно он сейчас находился в потустороннем мире.
- А почему звоните именно Вы?
- Проклятые сантинисты, - охотно объяснил бравый пес, вероятно бульдог, картинка в голове у Балбери в этот раз оказалась нечеткой и расплывчатой, - всюду напихали своих агентов. Поэтому мне приходится исполнять обязанности секретаря. Моему боссу не удалось найти человека, которому он смог бы доверять.
Джордж Балбери медленно пропитывался информацией и не мог ее осмыслить.
- Секретаря кого? – уточнил он.
- Вице-председателя регионального совета форс-симплицистов. Мы решили участвовать в предвыборной компании. Наши конкуренты – Ассоциация Санта-Клауса и Парапсихотроническая Лига. Мы приглашаем Вас на благотворительный вечер, который наша организация дает в пользу избирателей.
Волны понимания, то накатывая, то откатывая, бились в груди Балбери и никак не могли добраться до его головы.
- А почему Вы приглашаете именно меня?
- Ну как же – у Вас такая простая фамилия, такое простое имя, - пробасил так и не представившийся пес.
Джордж посоветовал ему засунуть приглашение себе под хвост и услышал в ответ тихое параноидальное рычание, а затем ощутил разрыв связи.
- Да здравствует Санта-Клаус, если только в их предвыборном комитете не сидят слюнявые коты! – воскликнул Балбери и следом провозгласил свой собственный девиз на эту избирательную компанию:
 Я БУДУ ГОЛОСОВАТЬ ЗА ТЕХ, КТО ОСТАВИТ МЕНЯ В ПОКОЕ.
«Но кого же мне все-таки купить? – продолжил прерванные размышления Балбери. – Или никого не покупать, а отправиться и сказать по общественному блоку каналов все, что я сам о себе думаю? Все равно его никто не смотрит. Он напоминает карусель для идиотов – приходишь, тебе дают столько времени, сколько ты захочешь, и ты занимаешь эфир с желаемой периодичностью, хоть показывая собственную задницу. Некоторые, правда, делают там независимые программы, из чистой любви к искусству, другие – передачи, настолько специализированные, что интерес они представляют лишь для нескольких десятков тысяч человек по всей Земле. Это смотрят. Это даже по-своему популярно и занимает не последние позиции в рейтингах. Собаки, по-моему, имеют там тоже несколько десятков тележурналов – от интеллектуальных, обсуждающих собачий вклад в науку – среди разумных киноидов и ученые есть – до репортажей об искусстве (собственном и человеческом), теологических (посвященных месту киноидов в различных религиях), порнографических (гомо и гетеровидовых, причем у собак сексуальный интерес присутствует только к противоположному полу) и просто подборок фильмов, снятых псами. Там десятки тысяч телевизионных линий, свободный доступ к студиям и расписание, рассылаемое по подписке. Интересно, есть ли у Верты свой час для излияний? Это было бы на нее похоже».
Дойдя до кабинета, Балбери активировал терминал кибер-станции, нашел расписание  и с удивлением обнаружил, что есть такая передача. И в голове у него возникло:
«Каждый имеет право на Глас. На Глас Вопиющий. Равно и как на глухоту, бескрайнюю, как Вавилонская Пустыня».
Но это подумал уже не Балбери. Несомненно, это шальной обрывок проповеди с какого-то религиозного канала достал его, скользнул о его нежелание и сорвался, не обладая правом навязываться тому, кто не относился к абоненту соответствующей сети.
«Вероятно, это какой-то христианский, а может мистический или атеистический канал, - подумал Балбери. – Ментальная трансляция. Некоторые подключены к ней круглосуточно. Но  осуществляют и свободное вещание, с целью привлечь аудиторию. Когда начнется горячая неделя перед выборами, придется носить экранирующий обруч на голове».
- Так или иначе, мне все-таки удалось войти в свой кабинет, - философски заметил Балбери и занялся работой. И только в конце дня он случайно выглянул в окно.
В располосованном мутно-голубыми эскадрами облаков еще белесом небе, он увидел золотой, блестящий, словно идол, диск.
- За что нам такое небо? – задал вопрос Балбери.
Но стоящий над левым ухом неидентифицируемый обитатель его внутреннего лабиринта топтался и бурчал, не зная, что ответить. Он принадлежал к роду до крайности невразумительных зеленых гуманоидов.
Солнце тоже не ответило Балбери и быстро стало медным, словно призрачный Марс. Скоро его разменяла своим сломанным серебром Луна, но всего этого колдовского диалога светил и космоса, этих превращений светил, этого хора звезд Джордж Балбери уже не видел и не слышал. Он усыпил всех своих зверей, накормив их сонной травой и янтарно-голубым туманом, укутал их желтым дымом и уложил на мягкие зеркала, чутко вздрагивающие в такт причудливым снам и пялящиеся круглыми зыбкими глазами на мифриловые радуги, встающие над черным хвостом невидимого дракона, обернувшегося вокруг всех вещей и все сожравшего, дракона по имени Тьма.
Легкие, почти неслышные шаги прогарцевали под застывшими, забывшими все отражения призраками стальных перекрытий и закончили свой неспешный бег у его рук, утолив голод его глаз, тоску его губ, пробудив в нем все цивилизованные и первобытные чувства и ощущения, силу всех варваров и галантность франтов всех столиц. Они были счастливы, как марсиане, ничего не знающие о суровых жителях Земли.

(«Стада Стеклянных Гоблинов молча, как привидения, пасутся на хрустальных мостах. Их пастухи сидят на перилах, наблюдая за кольцами акведуков, встающими над горизонтом и исчезающими за спиной, и тихо разговаривают.
- Призрак, - объясняет один, похожий на лимонную обезьяну с розовым осьминогом вместо головы, - это существо, которое ты одним глазом видишь, а другим нет.
- Но ведь они смеются! – восклицает другой, напоминающий бледного эльфа с серыми крыльями нетопыря.
- Они смеются, но это не смех.
Колонны шагают по оранжевым пескам, под низкими мостами, звенящими в резонансе от звездного хора, словно гирлянды колоколов, прозрачные, как слезы и мощные, как памятники гномов. Мосты, будто ступени, возрастали в высоте, постепенно дорастая до величия акведуков. Алмазные лестницы перебирались с одного моста на другой, все выше и выше.
- Утверждают, - замечает Эльф, - что по нашим лестницам можно дойти до звезд.
- Только никому еще не удавалось загнать туда гоблинов. А если и удастся, то они тут же разбегутся. И вообще, мало ли, кто что говорит. Лучше бы молчали. Гоблины вот молчат, - поддерживает Обезьяна.
- Они всегда молчат, - сетует Эльф.
- На самом деле, они стонут. Но только их никто не слышит, кроме меня. Что-то у меня все кости заныли от их стонов, - жалуется Обезьяна и просит, - Спой про Врагов, Эльф.
И тот поет чистым, вечноюным голосом:
                Мечи, как им положено, сияли,
                Когда Враги крались сквозь Тьму, из Мрака,
                В наш город, красный от червонного заката,
                Лежащий у подножья Зодиака.
                И по щитам у нас бежали руны
                Серебряными горными ручьями.
                А на щитах Врагов змеились
                Иероглифы с оленьими рогами.
                Как жала, их лапы сжимали
                Клыки драконов, вырванные в полночь.
                Глаза их горели кострами,
                Спуская с цепей темных морочь.
                Она изливалась туманом,
                Шипящим, плывущим и пьяным.
                На омутах лезвий львы власти кричали,
                Объятые сном окаянным.
                Враги наши страшны и смрадны,
                Следы и слова их вчерашни.
                Но им никогда не сломать наши стены,
                Не взять наши светлые башни…
Когда Эльф допоет, хрустальные мосты рухнут, похоронив под своими обломками и гоблинов, и обоих пастухов. Они рухнут все, сколько их ни есть. И с ними разрушатся и алмазные лестницы, ведущие до самых звезд.
И все Стеклянные Гоблины, конечно, разобьются».)

На следующий день совсем другой, вполне земной Джордж Балбери, присев на одно из летающих кресел, убранных синтетигриными шкурами, в одном из залов Дворца Поднебесного Безумия, полного сумасшедших творцов, предался размышлениям:
«Путь мой необычен – он как побег куста среди буйной травы, почти голый среди ее щедрой зелени. На этом побеге всего два крохотных листочка. Год за годом побег становится чуть выше, но остается все так же гол. Трава же неизменна. Побег все суровей и жестче. Будут ли его цветы и плоды прекрасны? Будут ли они вообще? Побег растет, он все крепче. Траву же скоро сдует ветром. Побег родился всего лишь раз, а она каждый раз сеет себя заново. Прав ли этот прутик среди пышной зелени? Он окажется прав, если станет похож на дерево. Но его место в ухоженном саду, а он растет в диком поле».
- Два человека находились в комнате, - вещал Брэдлард. – Из них один был в зеркале. Один из них оказывался лишним. От лишнего пришлось избавиться. И тогда в комнате остался только один – тот, что в зеркале. Улыбаясь, он смотрел на труп второго, оказавшегося лишним.
- Ну и что? – устало спросил Балбери.
- Никто не может с уверенностью утверждать, оставит ли его естественный отбор, - подытожил Брэдлард, улыбаясь и сверкая зубами.
А кто-то с другого конца лабиринта шептал на ухо бедному Джорджу Балбери:
«Я развожу кошачий крик руками… Я привык танцевать во сне со своими тенями… Я был невидим – но вышел в краски и плоть… Над такой маской засмеялась сама земля… Я отражение, несущееся в заклинаниях… Но ветер поймал меня в грани света… ТАК ВЫПУСТИ ЖЕ МЕНЯ!!!»
Балбери вздрогнул от крика так и не показавшегося ему создания.
- Я что-то не пойму, куда ты клонишь, - сказал он Брэдларду.
- Сейчас поймешь! – жизнерадостно пообещал Брэдлард. - Ведь отбираются возможности. Осуществленная возможность – это ворота, наглухо закрывшиеся за спиной. Гораздо интересней  смотреть через все свои ворота, пока они открыты. Но невозможно ВЫЙТИ сразу во все ворота, имея всего одно тело.
- Кажется, я понял.
- Я рад! – довольно объявил Брэдлард. – Действительно, единственное, что остается – ничего не делать, сидеть себе, никого не трогать, починять примус, посматривать во все стороны и не замечать ничего интересного настолько, чтобы это могло заставить стронуться с места.
- Ничего нового, - быстро сообщил свое мнение Балбери. – Недеяние. Но ведь тогда нет выхода.
- Выхода действительно нет, - подтвердил Брэдлард. – Если только не найти совсем другую, невидимую дверь.
- Какую дверь?
- Дверь в себе.
- И?
- И выйти в нее к реаловой матери.
(«Мрачные Темные Демоны стояли за его спиной и согласно кивали пупырчатыми рогатыми мордами».)
- Убежать в какой-то другой мир? Но ведь это уже сорок раз было с каждым из нас.
- Да, убежать, но не просто в другой, а в свой собственный, тобою созданный и населенный мир.
- Я могу предложить тебе («и твоим демонам») кое что получше.
- Что?
- Тоже бегство. Но не в другой, пусть даже свой собственный мир. А в пошлый реальный мир, изменив его по собственному вкусу.
- Сделать его Другим? Но в этом тоже нет ничего нового. Этим занимаются все религии от Сотворения Миров.
- Нет, не Другим. Увидеть его, а не сделать. Увидеть его Другим. Таким, каков он, можеть быть, на самом деле.
- Я и говорю – религия. Но ведь это то же бегство.
- Нет, не бегство, а скорее Возвращение…

(«Здесь стрелки часов движутся в обратную сторону, но сами часы расставлены так, что за семью все равно следует восемь. А цифирблаты надраены до блеска, как на Параде Времен, медленно оседающей пылью, которая, долетая до пола, проходит сквозь него и пропадает в бездонном подвале.
Я тоже Здесь.
Я – Черный Клоун.
И уже жужжат и воют волки – серые, размером с пчел, кусающие друг друга, летящие на крыльях, похожих на обрывки желтых листьев.
В темном зале меня окружает туманная плоскость диска, из которой они и вылетели, и в которой исчезает пьедестал огромных, словно шкаф тролля, будто памятник исполину, каменных резных часов с золотыми цифрами, награждающими Время. Цифры капают, золото с них плывет торопливыми лужицами, обтекающими сидящих у подножия пьедестала единорогов и леопардов. Туман расслаивается кольцами и изворачивается в лестницу шаров различного размера, лежащих на черных мраморных плитах пола. Я легко мог наступить на самый маленький шар, а самый большой был больше меня. И с каждого шара, туманного и упругого, прямо мне в глаза смотрело Багровое Око с черной щелью зрачка, щелью, ведущей в бездонную мглу, густую, будто мед. Может, те твари, что живут в земле, как рыбы в воде, и некоторые из них совсем как люди, только слепы, и могут плавать в такой вязкой мгле.
Я знаю, что за этими гранитными стенами лежит страна противоснарядных доспехов, огненных мечей, дымных плащей и крыльев тьмы, в которой всех талантливых людей накачивают стимуляторами, вводят в транс и выжимают из них тайны, заставляя их вырывать у Вечности секреты, цепляясь за нее руками, когда под ними, слишком умными для покоя, проваливался люк эшафота. И те, кто оказывается способен дотянуться до Вечности, вытаскивают страшное оружие; ужасные яды, которыми можно отравить саму Смерть; великих механических драконов, бессмысленных и равнодушных, но безудержных и безжалостных. И открыватели секретов гибнут, надрываясь сознанием от таких нечеловеческих усилий. И им в замену ищут новых. Лишь тот себя прекрасно чувствует, и, снимая один мундир, надевает другой, кто глух к Вечности, слеп к ее чудесам, поскольку давно выхолощен и бессилен в ней. Для него Вечности просто нет.
Я, Черный Клоун, вышедший из балагана, в который я никогда не входил, должен спасти хоть кого-нибудь. Хоть нескольких детей – из тех, что за Стеной.
Но вот дым шаров развеивается и предо мной предстает Магистр Ордена Палачей Господних.
Хлопок в ладоши - я невидим.
Вдоль стен стоит множество доспехов, и мне удалось двинуть на Магистра полное рыцарское облачение, за опущенным забралом которого спряталась пустота. Магистр поражается, когда, снеся мечом голову противника, не видит ни плоти, ни крови. А странный воин без головы продолжает орудовать сорока фунтами стали. Потом, по моему приказу, доспехи рассыпаются, звеня о пол, и остается только меч – летающий и рубящий. Через минуту к нему присоединяется еще пара.
Пока Магистр бьется с ними, я обхожу его и переступаю порог двери, что в торце пьедестала Каменных Часов.
Здесь, в этой зачарованной стране, веселые, безалаберные и безответственные бесы жонглируют словами, образами, картинами и картами, силами и символами, границами и судьбами, стенами и лестницами, телами и предметами – всем, из чего состоит эта страна.
И еще они серы. Я успел позабыть – только я здесь и вижу цвета. Они редко встречаются в этой стране, а если и встречаются, то блеклы, тусклы и сохраняются они только потому, что их никто не замечает. А то бы и им пришлось исчезнуть.
Серость этого мира поразительна. Благодаря ей я знаю теперь, как волшебны цвета, и почему они так прекрасны в пепле проклятых пожарищ, все же таящем свет.
Следующий зал мне миную, прижимаясь к стене – в нем бьется в агонии огромный дракон, настоящий, а не слепленный из белков, липидов и углеводов на зверофабриках Серой Столицы, плодящих мертвых, но подвижных и послушных тварей – животных, которые не рождались, но которых можно убить. Хорошо, что я невидим. Если умирающий дракон посмотрит кому-нибудь в глаза, то вселится в тело несчастного, убив его душу, и станет жить, пожирая судьбу. Особенно охотно эти чудовища вселяются в тела людей. Если, разумеется, поблизости нет другого дракона.
Я – Вытягивающий Демонов. Я вытаскиваю их из одержимых, засасывая в себя, как в сияющую пропасть. Из меня они уже не уходят. Во мне живет Бездна. Но дракон все же слишком велик даже для меня. Если он, разумеется, настоящий дракон.
Я – враг бесов. Они убивают во имя бессмертия. Тучные и скелетообразные, с тупыми мордами и голой костью черепов, с пустыми, горящими или стеклянными глазами, которые так здорово пускают солнечных зайчиков, прячась за отражением Того, Кто Всем Брат. Эти солнечные зайчики вылетают из своего зрячего мира в реальность – в мир слепых. Они превращаются в пламенеющих псов или в траурные мячики. Это приветы из сверхреальности.
А сами демоны? Кто они – роботы? Статуи? Манекены? Полые оболочки, заполненные злыми зайчиками-мячиками? Смерть во имя бессмертия, в затерянных подземельях и на белых проспектах, пустынных и залитых солнцем – Всеобщим Братом, обманутом ими.
Но вот дракон позади. Он издыхает, а впереди еще одна, последняя дверь. Кажется, она зеленая. Я уже забываю и путаю цвета в здешнем кладбище красок и расстрелянных тонов, где истощенные палитры валяются, как израсходованные обоймы, брошенные на поле проигранного боя.
Я иду не только из-за детей, которых нужно спасти. Всю жизнь я ищу Ту, Что Была Бы Со Мной Одной Крови – чье сердце билось бы с моим в унисон. Я уже стар, хотя выгляжу молодо, и дряхл, хотя и полон сил. Любое потрясение способно превратить меня в того, кем я являюсь. Предназначенная омолаживает, любой становится прекрасен и юн, словно эльф. Мне предсказали орлы, что я встречусь с ней именно здесь.
Детские голоса раздаются за дверью. Лязг мечей доносится из зала, уже пройденного мной, словно из прошлой жизни.
Я открываю дверь и вхожу. Дети. Я иду к колыбели. Новорожденная. Пульс младенца совпадает с моим. Все-таки, мы встретились. Словно после битвы, у разрушенных стен павшего города. Камни этих стен до сих пор падают мне на голову.
Моя кожа скручивается сухими складками, спина сгибается, глазницы наполняются туманом. И слезы стекают по лицу, будто золото времени по камню часов. Но слезы мои мутны».)

Из доклада исследовательской психо-информационной группы дирекции FTV:
«Многие телевизионные программы, основанные на отождествлении зрителя с героем с использованием эффекта присутствия полного спектра, настолько опасны для психически неустойчивых индивидов, что приходится встраивать в телевоспроизводящую аппаратуру цензорные тестеры, регулирующие, или совсем отключающие сенсорные и ментальные эффекты. Действие тестеров основано на парателепатическом сканировании горизонтов подсознания и просчитывании оптимального рельефа сознания – линии раздела между внешним и внутренним космосом, а также корректировании этого рельефа для того, чтобы допустимые движения и трансформации горизонтов могли найти себе компенсаторный выход, не взламывая корку сознания, толщина которой приближается к толщине геометрической плоскости, тогда как прочность к экстремальным воздействиям и растяжению, а также однородность и гибкость рельефа, его ритмичность, либо хаотичность, варьируются в самых широких пределах. План рельефа отражает тот путь индивида по границе между светлым и темным парапсиэнергетическими факторами, бег по лезвию между желаемым и действительным, от осуществленного к неосуществленному. Как только индивид перестает стремиться удержать баланс, он после очередного шага падает в одну, или в другую пропасть, в результате происходит катастрофа в его внутреннем космосе, взлом сознания и наступление либо «ледникового периода», либо «глобального потепления», следствием чего является, соответственно, идентификация комфортной среды с снежной, либо песчаной пустыней».

(«Он идет в желтую мглу, бросая розы себе за спину. Падая на землю, розы рассыпаются, оставляя за ним красный след из лепестков.
Путь его обозначен трупами роз. Их голые стебли остаются незаметными, но каждый, кто посмеет пойти за ним босиком, поранит ноги об острые шипы.
Розы не имеют слез. Единственный способ, которым они могут выразить свое горе – это умереть».)

- Чем же мы, по-твоему, занимаемся? – поинтересовался Балбери.
- Вербовкой душ, - сказал Брэдлард.
- Нет, мы их спасаем, - не согласился Балбери.
- Послушай-ка меня!
Воздух вокруг Брэдларда задрожал и наполнился извивающимися огненными змеями, выползающими из невидимых щелей мира, и незнакомыми звездными скоплениями, между которыми они ползали. И эта новая, рожденная им вселенная изрекла, грохоча зубами змей и рокоча их глазами и звездами:
«Молодой дракон спрашивает старого:
- Зачем существуют люди!
Они лежат рядом на белой скале и старый дракон, обвивая хвостом шею молодого, отвечает:
- Затем, чтобы их есть.
Старый дракон - поблекшая чешуя его поцарапана и выщерблена, крылья в дырах, единственный седой ус развивается на ветру (начинается ураган). Кто отрубил второй? Неведомый воин…»
Замолкли звезды змей.
- Как тебе моя сказка? – спросил Брэдлард.
- Такая же страшная, как и все остальные, - ответил Балбери. – Похоже, что мы с тобой действительно служим в разных ведомствах. Но скажи, почему тебя зовут Брэдлард?
Вместо ответа Брэдлард завернулся в собственную тень, подобрав ее с пола, и стал пещерой, полной холодных темных вод и троллей. И тролли молвили:
«Имена даются с властью, магической и неповторимой, - голос их скрипел и скрежетал, как гора, идущая к пророку. – Меч – над мечами, Орел – над орлами, но лишь над предметом имени, и только. Поэтому наш выбор труден».
Сначала из пещеры выглянуло каменное изваяние – голова Брэдларда, а затем и он сам вылез из нее, вновь разлив свою тень по полу.
«Здесь очень страшно и весело жить, - решил Балбери. – Здесь тролли дают имена, но даже они не могут ничего объяснить».
И спросил внезапно, сам не зная, почему:
- Скажи, ты – Брэдлард?
- Ответить, Брэдлард ли я – это сложно, - сказала фигура, покачиваясь в кресле с наклейкой Пятачка, держащего воздушный шарик. Она расслабилась и теперь выглядела безликой, словно манекен, снявший одну маску, но еще не надевший другую, или те, кто ведает им, отключили судороги лица, лепящие физиономию искомого человека. – Уместнее задать вопрос – а был ли Брэдлард? Был. Жил обычный серый парень, которому мы подключили пару замкнутых астральных контуров, проделали в его голове люк, спустили к нему трап и посадили внутрь сменных дежурных, которые, заступая на вахту, забывают обо всем, что снаружи, считая себя Брэдлардом, и перенимая память тех, кого сменили, и свою собственную, с предыдущих дежурств, переданную сменщиками.
- Так ведь вы его все равно, что убили!
- Нет, нет. Он жив. Мы можем вернуть-включить-освободить его. Но он далеко не так интересен, как всем известный и всех поражающий гениальный Брэдлард. Весьма далеко.
- А кто же ты тогда?
- Я – совокупность смежно мыслящих особей совмещенной с вашей линии существования, прилетевший сюда из колонизированного нами вашего будущего. Собственно, увидеть меня вы не можете, также, как и я вас. Но, впрочем, общаться мы можем, и небезуспешно.
Подобие удовлетворения проскользнуло по безликой фигуре манекена. Очевидно, возможность небезуспешного общения являлась его личной заслугой.
- Скажи, пришелец, зачем ты здесь?
Манекен вздохнул.
-Однажды вечером, когда пришельцам, скажем прямо, делать нечего, мы пропустили по удвоенной бэтта-волне, и решили – а не пойти ли нам в гости?
Кресло под манекеном взорвалось, обломками разлетевшись по залу, медленно падая, но так и не достигая пола, а зависая над ним. При этом очень напугалась зеленая обезьяна, скакавшая по соседним столам. Сам  пришелец, скорчившись, тоже висел над полом.
Манекен подозвал обезьянку, взял за шкирку и посадил в образовавшийся у него на груди карман, словно за пазуху («Хорошо еще, что не под подол», - мелькнуло в голове у Балбери), и после этого выбрался из неудобного опрокинутого положения, сев прямо в воздухе в позу лотоса.
- У вас вся техника устроена на нестабильных полях, - стал оправдываться пришелец. – Так вот, мы решили спуститься к вам и полюбопытствовать.
Он помедлили и скорчил гримасу, словно из корней и канатов.
- Да, полюбопытствовать. Мы слышали, то есть до нас дошло, - поправился он, - что у вас Тут довольно ВЕСЕЛО, хотя и СТРАШНО. Если ПЕРВОЕ нам еще более-менее понятно, то ВТОРОЕ почти незнакомо и поэтому интересует нас гораздо больше. Как выяснилось, люди принадлежат к тем гуманоидам, которые умеют бояться лучше всех остальных обитателей Галактики. Вот мы и решили выяснить, чего и почему они боятся, все положительные и отрицательные стороны явления, словом, основательно исследовать природу страха, механизмы его возникновения, мотивы и спонтанн…
- В прошлом? – прервал рассказ Балбери.
- Да, - с готовностью подтвердил Брэдлард.
Балбери не верил ему. Не мог этот расчудесный маньяк Брэдлард, у которого в кабинете висит портрет Лавкрафта, быть человеком. Пришельцы создали его с самого начала, целиком и полностью, как какой-нибудь батискаф.
- А сейчас, - заявил манекен, - мы все сотрем. Ты забудешь услышанное.
И Балбери навсегда забыл этот разговор, пришельцев и истинную природу гениального Брэдларда.
Зато он отлично помнил другой разговор, произошедший двумя часами позднее.

Зеленая обезьянка, сморщенная, будто высохшая, и к тому же желтоглазая, вспрыгнула на рабочую плоскость, на мгновение оказавшись лицом к лицу с Балбери, но выведя из стабильного константума его стол своей избыточной массой, замахала лапами и свалилась обратно на пол, не удержав равновесия. Сразу же, не переводя дух, она обратилась к человеку, напомнив клоуна, кричащего с арены зрителю в верхнем ряду.
- Уважаемый предок! – завопила она. – Мы, твои потомки, стонем под гнусным игом пришельцев! К сожалению, мы не имеем столь могучего сложения, присущего вам, нашим предкам. Поэтому нам сложно самим вести эту неравную борьбу. Нами гнусно помыкают, словно какими-то котами или собаками. Мы вынуждены обращаться к предкам и просим тебя вступить в наши ударные карательные отряды, чтобы поддержать восстание против пришельцев. Сами мы можем быть только жалкими пакостниками, организовывая саботаж и мелкие диверсии, тогда как для истинного устрашения требуется явить вашу мощь…
Балбери не помнил, что он ответил зеленой обезьянке, и как сложился дальнейший разговор. Он знал только, что еле избавился от ее претензий и требований.
«У меня не такое сильное сердце, чтобы впускать в него всех», - пожаловался Балбери своему Внутреннему Гному.
«Вы все стоите между двух огней – Света и Тьмы. Их пламя убивает вас, и вы стремитесь к Льду, - ответил Внутренний Гном. – Но вам никогда не дойти до него. Ваш путь лежит между Ними и Льдом. Вы живете, пока вы идете и ищете. Но найти вы можете только Конец, потому что Начало вы уже потеряли. Но и Конец, и Начало – Смерть. Покой – не ваша жизнь. Ваша жизнь – Движение.
Звезды мерцали в его седой бороде, перепутавшейся космами с молочными локонами тумана, из которого доносились крики и стоны. Рев и топот зверей.
«Они ждут», - напомнил Внутренний Гном, слепленный из морщин и узлов.
«Чего они ждут?» - поинтересовался Балбери.
«Когда ты решишь, куда им бежать».
«Но я люблю Свет! Моя дорога – к Солнцу!»
«Легче всего сгореть именно на этом пути. Он самый страшный, и опаснее всех остальных. Раскалишься ты до красна, покроешься белыми трещинами, и весь уйдешь в Пламя, полыхая от страсти и счастья. А Солнце не станет от этого ярче, хоть ты и станешь одним из Его Костров».
«А остальные?»
Вместе с Внутренним Гномом они находились в Сумеречном Нигде, в серой мути, сгущающейся в рыхлые стены, обступающим светящиеся лица собеседников.
«Брэдлард, - молвил Внутренний Гном, - Сгинет во Тьме, в Геене, не уступающей твоей. Но только тень его станет от этого более черна. Кэркок идет ко Льду. И замерзнет. Все вы сможете смотреться в него, как в зеркало – таким он станет для вас».
«А Муролл?»
«Он топчется, не делая ни шагу. А сейчас я оставлю тебя. Мне пора к моим камням и рудам, самоцветам и кристаллам, гротам и пещерам, подземным озерам и мхам».
«Постой, куда идешь ты?»
«У нас другие Луны, человек».

(«Полководец останавливает бег своего черного коня у большого серого валуна, слезает с седла и садится на свой последний престол. Полководец молод, бледен и темноволос.
Конь скачет вслед отливу ночи, волочащей полчища нечисти прочь, к другим королевствам и странам.
- Здесь примем бой. Я устал отступать, - говорит полководец вождям отрядов, похожим на двуногих, вымазанных дегтем скорпионов. Воины в вороненых латах подходят и встают, составляя из щитов с серебряной луной-драконом стену. Так устанавливается последний рубеж. Всадники отпускают верных скакунов.
Звезды медленно умирают над воинством, тая в светлеющем небе. Гнавшее подданных Мрака пламя еще не воздвигло на горизонте сверкающие башни, но дыхание его уже доносится. А шепот, рождаемый миллионами раскаленных языков, пеленой заволакивает чуткие глаза – дар мудрых змей, и прячет близкие холмы, увенчанные грубыми коронами скал. Осторожно и тихо крадется преследователь, чтобы выскочить вдруг, показавшись во всей непереносимой омерзительности.
Многих из воинов рвет. Но, опершись на копья, они не покидают рядов – как не могут камни покинуть кладку крепостных стен. Исторгшееся из глоток слабо светится, мерцая вместе с растущей, словно плющ, тоской, обвивающей ноги и древки, панцири, руки, мечи, высыхая на мутных омутах смерти их лезвий, дымящихся от поглощенных душ. Кто-то переворачивает чашку неба, смешивая моря Света и Тьмы, и орды сияющих духов вторгаются в покоившиеся до них пределы, будто пыль, привнося в воздух, в котором они растворялись, противоестественное ожидание дня, жажду лицезреть его страшный лик. Зловещая бледная морочь – тень идущего – разливается, чуть дрожа, вокруг последних воинов Тьмы. Шепот еще не поднимается до Гласа, но уже несет в себе неотвратимую весть.
Наконец мир, очерченный глазами еще зрячих, содрогается. Сверкающие башни возносятся над далекими рваными хребтами. Как круги на воде, проносятся колебания в воздухе – эхо их воздвижения. То, что накрывается им – ветром-пришельцем, чародейским плащом – обретает цвета. Суть вещей превращается в них, делаясь явной, доступной непосвященным взглядам.
- Это кощунство, - шепчет полководец, и вожди ропчут. – Они оголяют священное, срывая с него одежды.
Немногие из воинов могут похвастаться, что им не впервой видеть вещи в их истинном виде там, где отсутствует цвет, в глубине. Теперь это достижимо для всех. Воины изумленно переговариваются, замечая золотящуюся кору редких деревьев, нежную зелень листьев и трав, кровавые уборы мира, надетые на облака, голубую бездну, разверзшуюся над их головами. Оранжевый туман ползет из щелей, ведущих в подземное царство, но, соприкасаясь со щитами, шипит и истончается, мутными каплями падая обратно. Берег Тьмы успешно отражает первый натиск волн Света. Но это только пена прилива.
За стеной из щитов и копий цвет еще на успевает упасть на застывшие чеканным садом камни и ветви. Но огонь уже разрывает облака, словно огромный пылающий клинок, мелькает в разных местах, и прорубает в них дорогу, будто в лесной чаще.
Двери башен открываются, и огненные орды вырываются на равнину, с пронзительными криками и неутолимым рыком.
Воины Тьмы оглушены. Они едва различают звуки. Почти ослепло и чутье. Очертания врагов и башен, из которых они появились, слишком резкие, беспощадные и яркие, расплываются. Тьма забирается внутрь своих защитников, съежившись под сталью их доспехов, прячась от бешеного вторжения табунов вездесущего Хаоса.
- Враги настигли нас! – кричит полководец.
Вожди отдают команды и острые, черные до блеска стрелы летят навстречу другим, белым до ужаса, и мимо них, в красные лица, в багровые перья с запутавшимися в них розами, в золоченые панцири с рыбьей чешуей, в бронзовые топоры, секиры, алебарды, в скалящиеся желтым львом щиты, в медовые крылья, почти прозрачные от просвечивающего сквозь них накатывающего пожирающего последние сумеречные сгустки вала. Наконец, жала Тьмы вонзаются в рыцарей Света, а жала Света – в воинов Тьмы. Над полем боя с карканьем кружит воронье.
Тела падают с обоих сторон, а когда объятые пламенем ряды врубаются в черный бликующий строй, Свет и Тьма скрещивают оружие, и льются и мрачный, сейчас зеленоватый яд, и кипящая буйная лава. Звенят металлом лезвия, ломаются древки и щепки летят из щитов.
Вдруг истекающие лавой начинают кричать неистово и торжествующе. Их Властелин перешагивает через башни. Он настолько ослепителен, что даже его рыцари не могут на него смотреть. От него несет запахом золота. Его свет водопадом обрушивается на последних защитников Тьмы и те окончательно слепнут.
Властелин проходит по рухнувшим с неба воронам и склоняется над полководцем.
- Ты проиграл. Ты снова проиграл! – рокочет Властелин.
Его блеск уничтожает полководца. Напрасно тот старается хоть что-то разглядеть сквозь лохмотья пелены, вставшей перед глазами. Он слышит стоны искалеченных воинов.
Победители ревут и воют, раздирая тающую плоть побежденных, насыщаясь ей, добытой из-под разбитых доспехов.
- Ты знаешь, что в следующий раз победителем стану я, - отвечает полководец. – Так происходит всегда.
Властелин Света вздрагивает, и сияющей лапой раздавливает Повелителя Тьмы. И издает оглушительный рык, обреченный и яростный. В тысячный раз он убивает своего врага. И в тысячный раз повторяется их встреча. И тысячу раз происходит наоборот».)

- Милый, оторвись от этих кошмаров, - попросила Верта, подойдя к облаченному в шлем полного погружения Балбери, сидящему в китайском инфра-массажном кресле.
- Здравствуй, я рад, что ты меня оттуда вытащила, - сказал он, сняв шлем. - Я чуть не умер.
- Ты слишком серьезно воспринимаешь все эти наши… - Верта не смогла сразу подобрать нужное слово и поэтому взяла Балбери за руку. – Поделки.
Его сердце куда-то заторопилось, догоняя, должно быть, что-то на той долгой дороге, которой он шел, пока не встретил любовь.
- Знаешь, - сказал Балбери, - тут одна сумасшедшая обезьяна…
- Хватит, - перебила его Верта. – Не желаю тебя больше слушать. Неужели вы все так глупы, как о вас писали романистки прошлого?
- Да мало ли, что они писали! – попробовал возмутиться Балбери, осознав, что находится все-таки в своей квартире. – Эти вздорные бабы! Чего только не скажет обиженная женщина. А только такие и … Судя по количеству романисток, женщины действительно очень обидчивы.
- Все! - заявила Верта. – Хватит диспутов на отвлеченные темы. Сейчас тебе найдется, чем заняться. Да сними же ты кимоно!
И они освободились от периферии, оставшись тем, чем были – самым главным и самым прекрасным – двумя столицами двух древних государств, заключающими мир после долгой вражды; двумя столицами, преодолевшими тысячи разделявших их миль и слившимися на одном берегу.
- Предлагаю начать диалог о двух главнейших системах… - прошептала Верта.
(«Все дороги идут к Вершине, если не мешать Странникам свободно следовать за собственной мечтой. Они достигнут своей цели, обязательно достигнут – если не ловить их и не возвращать туда, откуда они ушли. Прекрасна Вершина после долгого пути, преодоленного Странниками. Пока они торопятся к ней, путь их долог, тяжел и прекрасен».)
А в это время Внутренний Гном жаловался Вурдалаку:
«Нас покидают гоблины и эльфы, русалки, феи, сказочные звери, все обитатели Волшебных Стран. Они садятся в желтые летающие тарелки – корабли пришельцев, и улетают в другой, лучший мир. В мир, достойные их, в мир, их радующий и радующийся им. Там водоемы темны, как омуты, и полны звезд, даже в полдень. Таковы там бассейны, фонтаны и даже аквариумы с маленькими комнатными драконами. А драконов там множество – всех цветов, размеров и пород, и все они ручные в сотнях, тысячах, а то и миллионах поколений. Диких драконов в этом мире почти не осталось, правда, из ручных не все породы могут скрещиваться между собой, ведя родословную от слишком разных предков. Там любят говорить, что образы в паутине жизни их, да и любого мира, сотканной Творцом – бриллианты в оправе, ограненные стилями поэтов.
«О, да! – ответил Вурдалак. – Прекрасен, верно, это мир! Но тебе, Гном, не уйти сегодня от моих зубов».
И после этих слов голова Балбери наполнилась мечущимися тенями.
Не выпуская Верту из объятий, он подумал:
«Все, что имеет начало, имеет и конец. Не кончается только то, что никогда не начиналось».
И он вырвал из себя Вурдалака и выбросил его в Сияющую Бездну.
«Спасибо», - поблагодарил Внутренний Гном.
«Хотел бы я знать, откуда взялся этот Вурдалак? – задался вопросом Балбери. Ответ ле заставил себя долго искать. – Это проделки Брэдларда».

(«Туман водопадом срывается в бездонное сияние, которое обступают скальные обрывы. Туман течет по древнему руслу, течет желтоватой клубящейся рекой. В сотнях миль выше по ее течению драконы выдыхают этот тяжелый пар, наделяющий колдовской силой каждого, кто хоть раз вдыхает его – все равно, из реки, или из золотого кувшина, куда туман набирают ловкие руки купцов. Все другие сосуды туман разъедает. Драконы рождают его, просто дыша. Обитают они высоко в горах, и каждый является истоком собственного ручья.  Драконы ждут своего Повелителя. И вспоминают те времена, когда их обширные владения населялись тысячами подданных. Теперь на месте прекрасных замков лишь руины. Драконы почти ровесники Вечности. Они – медленно текущие потоки, совсем не бурные ручьи. Все, принадлежавшее им исчезло вместе с Повелителем, ушедшим жить в Закатную Страну».)

(«Золотое изваяние в идеально непроницаемой тьме: китайский дракон, стоящий на задних лапах и опирающийся передними на длинный прямой меч без гарды, но с большой рукоятью, обвив его хвостом. Клинок радужно семицветен. Крылья дракона распростерты. Вокруг разложены двенадцать видов оружия, не покидающего руку – восточного и западного. Семь кругов, начиная с фиолетового – для тех, кто прошел отбор. Десятки мастеров самых разных искусств получают пояса, каждый в своем круге. Но только один из них имеет право на высший пояс – красный. Если оружие выбито из рук, или отброшено, им приходится обходиться без него, работая в той манере, в какой наиболее совершенны. Руки парируют сталь. К работе с оружием добавляются ноги. Раз в пять лет происходит это испытание, которое судят победители прошлых соревнований. У каждого судьи по семь поясов. Вышедшие в оранжевый круг проводят с каждым соперником по бою – всего двенадцать. Каждый раз на определенном этапе дается парное или видоизмененное оружие, к нему мог добавится щит, или другой защитный элемент. Но главной защитой служит ослабляющее удары защитное поле, выработанное благодаря десятилетиям специальных упражнений. Да и сами кожа, мышцы и кости, давно уже ставшие крепче железа, не так-то легко разорвать или сломать. В этих боях не случается ни травм, ни ранений. Перед схватками бойцы демонстрируют свою неуязвимость, испытывая ее огнем, острыми лезвиями, кипящим маслом и расплавленными металлами. Выявление Совершенных происходит долго, с проведением обязательных ритуалов и церемоний. Это напоминает игры богов, сошедших на землю в человеческом облике».)

«Если положить магнит на один конец стола, а кусок металла – на другой, то ничего не произойдет. Но если слегка подталкивать кусок металла к магниту, то в один прекрасный момент он станет продвигаться вперед намного дальше, чем можно было бы ожидать, исходя из силы толчка. Подтолкните его еще пару раз, и равновесие между силой притяжения магнита и силой трения нарушится. Кошмарный, зачаровывающий процесс». Наблюдение, которое сделал Кинг.
«Техно-Центр создал сверхъестественный… Разум. Он поглощает невероятное количество энергии, способен перемещаться во времени и в своих поступках руководствуется отнюдь не интересами людей. Более того, значительная группа элементов Центра добивается истребления человечества…» Это предвидит Симмонс.
«Эти древние руины более надежны, чем может показаться. Три эти башни возвышаются над дорогой, и любому врагу придется пройти между ними. Болото непроходимо, оно полно трясин и кишит змеями. Чтобы взять любую из башен, войско должно брести по грудь в черной грязи, перебраться через ров, кишащий льво-ящерами, а потом подняться на стены, скользкие от мха, под огнем лучников с соседних башен. А когда спускается ночь, здесь, если верить легендам, бродят призраки, холодные, мстительные духи северян, алчущих южной крови». План укреплений описал Мартин.