Лали

               
                Лали


Действующие лица

Гребенщиков
Горбачёв
Солженицын
Сталин
Лали

За столом сидят Горбачев, Гребенщиков с гитарой и Солженицын.
Гребенщиков тихо наигрывает.
Горбачев и Солженицын не столько слушают его, сколько отходят от недавнего спора.

Солженицын. Ладно!.. (Гребенщиков играет.) Хватит, я сказал!

Гребенщиков замолкает.

Горбачёв. А вы человек нетерпимый, Александр Исаевич.
Солженицын. Я не девка, чтобы поддавать.
Горбачёв. Но так мы ни до чего не договоримся.
Солженицын. Все, что вы делаете, уважаемый, вы делаете из корыстных соображений.
Горбачёв (обижен). Объяснитесь.
Солженицын. Толпа бездарностей и обывателей выбрала вас ...  в... вагоновожатые! Даже говорить не хочу! Плевал я на ваши уступки!
Сталин (просовывая голову). Можно?

Солженицын и Гребенщиков срываются с места и долго за сценой избивают Сталина. Горбачев в это время скучает.
Через некоторое время Солженицын и Гребенщиков возвращаются.

Солженицын (вытирая брезгливо руки). Скотина...

Гребенщиков задирает штанину, рассматривает ногу.

Солженицын. Укусил, что ли?
Гребенщиков. Ну да...
Солженицын. Надо укол сделать.
Гребенщиков. Да ладно, что там...
Солженицын (садится за стол). А вот роком ты зря занимаешься!
Гребенщиков (садится). Почему - зря?
Солженицын. Все коллективные действия заканчиваются одинаково.
Гребенщиков. Рок - это самовыражение.
Солженицын. Для тебя! Да! А для толпы это самый легкий путь к единству! И самый преступный, пошлый, подлый!
Горбачёв. Нелепости вы говорите.  Просто нелепости. По-вашему выходит, что и богослужения преступны? И обряды? Свадьбы? Похороны?

Солженицын от возмущения не находит слов.

Гребенщиков. Какие вы узкие оба.
Горбачёв. А ведь мог бы выселить тебя из страны, Борис. Но не делаю этого. (Солженицынцу) А вас, Александр Исаевич, русский народ ожидает обратно.
Солженицын. При условии лояльности к режиму.
Горбачёв. При условии плюрализма мнений. И терпимости.
Солженицын. А как быть с десятками миллионов невинно погибших? И как жить рядом с палачами? С пантеоном убийц на главной площади?
Горбачёв. Как христианин вы должны уметь прощать.
Солженицын. Кому? Кому вы призываете прощать? Тем, кто осквернили все, к чему прикоснулись? А теперь немного ослабили руки, которыми душат свою родину? Весь мир? Вы же весь мир хотели задушить!.. Что? Сил не хватило?
Горбачёв. Вы, Александр Исаевич, не любите свою родину.
Солженицын. Что-о?
Горбачёв. Да.  Вы любите какую-то придуманную страну, которую населяют только хорошие люди. А люди разные.
Солженицын. Я с самого начала называл вас выдающимся демагогом.
Горбачёв. Я не оскорбил вас ни единым словом. Зачем же вы провоцируете меня?
Солженицын. Не вас! Нет! Не вас! А представителя чуждой человечеству силы! Черной, злой силы!
Горбачёв. Я не понимаю: вы хотите ослабить узел или затянуть его, уже навсегда? Для чего вы согласились со мной встретиться? Может быть, для саморекламы?
Солженицын (очень спокойно). Вы чудовищны, Горбачев.
Горбачёв. Боюсь, что вы отстали. Окончательно.
Гребенщиков. Оба вы отстали. Успокойтесь.
Солженицын. Сиди, рокер.
Гребенщиков. Можно мне поиграть?
Горбачёв. Играй, Борис. Играй.

Гребенщиков играет.
Входит Лали.

Лали. Как ты красиво играешь! Как красиво!

Уходит.

Солженицын. Кто это?
Гребенщиков (не прекращая игры). Грузинская красавица. Лали.
Солженицын. А-а... А я подумал - цыганка.
Горбачёв. Совсем не похожа. Ни капельки.
Солженицын. А вам - лишь бы возразить.
Горбачёв. Возвращайтесь в Россию, Александр Исаевич. Надо мирить народы.
Солженицын (пауза). Я не знаю, как это сделать.
Горбачёв. Но это просто! Вы сами убедитесь. Надо только говорить и говорить. Это, знаете, как со всем живым. Можно даже мух уговорить не летать во время сна. Честное слово.
Солженицын. Шаманство какое-то.
Горбачёв. Да нет - это проверено. Вот (оглядывается в поисках предмета для доказательства). Борис, где эта девушка?
Гребенщиков. Которая?
Горбачёв. Ну та, что сейчас входила?
Гребенщиков (кричит). Лали! (Продолжает играть.)

Входит Лали.

Лали (Гребенщикову). Ты звал меня, о, единственный из русских?
Горбачёв. Это я вас звал, дорогая Лали. Садитесь, пожалуйста.

Лали молча, с недоумением смотрит на Горбачева, на Солженицына.

Горбачёв. Какая девушка замечательная, правда, Александр Исаевич? А имя одно чего стоит - Лали! Вы только прислушайтесь - Лали. Гордая какая, красивая. Разве можно такую обижать? Такую девушку надо изваять, чтобы через много веков люди думали о нашей эпохе лучше, чем мы того стоим. Вы искусством увлекаетесь, Лали?
Лали (подумав, все же отвечает). Увлекаюсь.
Горбачёв. Борис у нас кумир молодежи. Замечательно играет на гитаре.  Кроме того - поет.  А это вот - Солженицын, Александр Исаевич. Совесть русского народа.  Но живет почему-то вне своей отчизны. Однако никто из них,  в том числе и я сам,  не стоят...  не стоим... хм... не стоили никогда вашего следа на дорожке сада,  дорогая Лали! Прошу вас, скажите хоть слово! Одно слово!
Лали (подумав). Зачем?
Горбачёв. Вот! Удивительно мелодичный голос! Вы - само совершенство, Лали. Хотя и говорят, что идеала не существует, но это неправда! Еще одна просьба, Лали, последняя! Пройдите здесь перед нами, вся! Чтобы у них не было уже никакого сомнения!.. О, если еще представить, что вы танцуете... Нет, это уже слишком, так не бывает! Вы действительно танцуете, Лали?
Лали. Танцую.
Горбачёв. Но это уже невозможно будет перенести! Мы превратимся в пыль у ваших ног! Что за гибкость стана! А руки! Что за руки, Лали! Шеи лебедей!

Лали совершенно очевидно танцует для Горбачева, наступая на него и опутывая. Солженицын в изумлении. Даже Гребенщиков прекращает играть.

Горбачёв. Ну вот и все. Спасибо, Лали. Спасибо. (Солженицыну) Как видите,  Александр Исаевич, ничего в этом сложного нет. (Лали переходит с грузинского танца на танец живота.) Я же сказал - спасибо, Лали. Все. Мы тут делами немного займемся.

Лали останавливается, издает звук негодования, презрения, оскорбленного самолюбия.
Уходит.

Гребенщиков. Забавно.
Солженицын. У большевиков ложь всегда под рукой. Как отвертка у монтера. Соврал и даже в лице не изменился.
Горбачёв. А вот это - не троньте! Это мы не позволим трогать! Никому!
Солженицын. Мда. (Гребенщикову.) Ты никогда не видел, как они поют партийный гимн? Занятное зрелище. Они при этом друг друга пасут. Глаза злые, трезвые. А те, кто поумней, - те конфузятся. Седые, старые - а все что-то разрушать собираются, до основанья...
Гребенщиков. Но это все отомрет, что вы, в конце концов! Даже говорить неприлично! Пошли лучше побуцкаем этого, во френче?
Солженицын (Горбачеву). А вот почему вы, интересно, не участвовали?
Горбачёв. А мне некому благонадежность доказывать.
Солженицын. Неужели не хочется? После всего, что он совершил, и не хочется самой маленькой мести? Самой невинной? Ну вот - взять его за усы и потаскать? Или ударить ногой в пах? И чтобы у него перед глазами было в это время украинское село тридцать третьего года? Не хочется?
Горбачёв. Не хочется.
Солженицын. А нам хочется. Правда, Борис?
Гребенщиков.  М-мм.. Не знаю. Расхотелось.
Солженицын. А-а!.. А вот они на это и надеются. Да! Когда начинают! Это ведь страшно - начать, впервые обмануть, убить, закопать! Многих - закопать! А потом ходить по этой земле и опасаться - вдруг они, закопанные, вставать начнут!.. Им же надо убедиться, вначале, в том, что возмездия - не будет! Нет! Не будет! Что их пожалеют в конце концов! Вздохнут - тоже, мол, мучились, страдали! Они ведь это в самом начале для себя выяснили! Из вашей... великой литературы! Из вашей... культурной традиции! Ваших... ваших...

У Солженицына начинается припадок. Его пытаются успокоить. Вбегает Лали со стаканом воды. Сталин высовывается, мнется. Затем тоже, вздыхая, присоединяется к толпе врачующих.

Горбачёв (Сталину). Вон!
Сталин. Ну, чего там...
Горбачёв. Мразь! Тварь! Гиена!

Сталин отбегает, встает, как суслик.

Гребенщиков. Жалко, что в пьесе нельзя убить по-настоящему. Жалко, что гнусь не уничтожается, в переходит из состояния в состояние. Даже если запечатать зверство в ракету и выбросить за пределы Солнечной системы, все равно эта ракета вернется, как бумеранг, через восемь миллиардов лет... Значит, с этим надо что-то делать здесь, на месте. (Сталину.) Подойди! Ты!

Сталин подходит.

Гребенщиков. Что ты за человек?
Сталин. Я?
Гребенщиков. Только дурачка не надо из себя строить. Тебя спрашивают - отвечай. Или будем бить. Пока не подобреешь.
Сталин. Человек как человек.
Гребенщиков (угрожающе). Ну?
Сталин. Понимаешь, Борис...
Гребенщиков. Я тебе не Борис!
Сталин. Ясно. (Пауза.) Обидел ты меня, товарищ Гребенщиков. Такой я человек. Не могу обиду стерпеть. Даже если меня целый народ обидит. Я только один раз простил обиду русскому народу, когда он на войне хорошо постарался. Сознаюсь в одной слабости: из народов мне нравятся единственно англичане. Ничего не могу с собой поделать. Нравятся - и все.
Лали. А грузины вам не нравятся уже?
Сталин. Э, грузины... Что такое грузины, когда я целый мир заставляю плясать? Буденный играет на гармошке, а весь мир пляшет. Хотя на грузин я тоже обижен. Князья, понимаете ли! Дворянчики-курянчики!.. Но ничего. Пусть живут.
Солженицын. Ну и тупица. Ведь тупица! Пигмей!
Гребенщиков. А мир, тем не менее, плясал.
Сталин. Все равно - обидел ты меня, товарищ Гребенщиков.
Гребенщиков. Извините, Иосиф Виссарионович.
Сталин (показывая на Солженицына).  Ты вот этому сделай кошку-бяку. Тогда поговорим.
Гребенщиков (Солженицыну). Кошка-бяка!
Сталин. Молодец. А теперь - этому.
Гребенщиков (Горбачеву). У! Кошка-бяка!
Сталин. Вот ты, Борис, думаешь, что ты пошутил. И что всем понравилась твоя шутка. А на самом деле твоя шутка понравилась мне одному. Хотя перед этим ты меня крепко обидел. А их ты не обижал. Скорее, даже они тебя прерывали, затыкали тебе рот. И получается, что ты подчиняешься людям, которые тебя не уважают. Они считают тебя клоуном. А сами они - короли. Но на самом деле, Борис, король здесь - ты. Ты сочиняешь песни. Ты молод. Тебя любит красивая девушка, Лали. Почему ты подчиняешься им? Только потому, что не умеешь заставить уважать себя. Постоять за себя не умеешь. Привык подчиняться, не думая. А ты, прежде чем подчиняться, спроси себя, а кому я подчиняюсь? Что он, сильнее меня? Или умнее? Тогда - почему я киваю головой и делаю так, как он хочет?.. И как только ты научишься себя уважать, ты поймешь их игру. А их игра простая. Они хотят власти, но сами при этом не хотят рисковать. Они хотят и рыбку съесть, и на хер не сесть. Сидеть в кабинете и не бояться следующей минуты. А надо рисковать, Борис! Надо рисковать. Кто не рискует, тот не пьет шампанского.
Солженицын. Но ведь тупица! Плебей!
Гребенщиков. А двадцатый век, тем не менее - век Сталина.
Горбачёв. Из чего это следует?
Гребенщиков. Из популярности.
Горбачёв. Чушь. Он будет восприниматься крупнейшим курьезом истории. Как двухголовая собака.
Гребенщиков. Это все так. Но кто снимает фильмы о Катулле? О Горации? Об Овидии?.. Снимают о Нероне, о Калигуле, об Атилле. Значит, христианская мораль учит нас одному - не убий, не укради, не возжелай, а жизнь учит противоположному. Убей - и о тебе будут говорить. Укради - и будешь жить в удовольствиях. Возжелай - и тебя будут любить обманутые тобой! Все ложь! Ложь плодит ложь! Но если даже в условиях тотальной лжи и лицемерия человечество еще не пожрало само себя, это говорит об одном - о том, что каждый человек отдельно более прав, чем общество. Человек должен слушать только себя самого. И должен держать свою совесть сухой и чистой. И только ей доверяться. И презирать всевозможные идеологии, религии, традиции. Потому что единственное спасение человека - в нем самом. В него Бог вложил то, что он хотел вложить. В него!
Сталин. Молодец, Борис. Мои мысли читаешь.
Гребенщиков. Что?!.. Подонок! Мысли у него!.. Гнойник на теле человечества!
Сталин (вздыхает). Всю жизнь ошибаюсь в людях.
Солженицын (Лали). Поставьте стакан, девушка. Что вы его держите?
Лали. Увлеклась немножко. А вам уже лучше?
Солженицын. Лучше.
Горбачёв. Чтобы было совсем хорошо, ему надо увидеть города Рязань и Владимир.
Солженицын. У меня нет ностальгии по местности. Я страдаю об умерших насильственной смертью.
Горбачёв. Они умерли бы уже и естественной.
Солженицын. Господи! Какая была страна! Какая культура нарождалась! Какие промышленники выходили на мировую арену! А крестьянство? Широкое, умное! Это мы сейчас должны были бы кормить мир! Мы! А не Штаты, не Канада.
Горбачёв. Да нет. Все получилось как раз нормально. Сами посудите: Россия вырывается в мировые лидеры. Это было бы где-то в начале тридцатых годов. Она нависает над Европой. Америка присоединяется к каолиции Германия плюс Англия плюс Франция - и от нашего отечества остаются одни лоскуты. Причем атомной бомбы еще не было, не было сдерживания. Да они разорвали бы нас за полгода. А так, временно отступив, мы без территориальных потерь вошли в эпоху вынужденного мира. И прекрасно! Мы отдали несколько миллионов наших лучших умов в качестве эмигрантов. Мы чудовищно богаты! Иначе мы бы их не экспортировали. Мы подрезали своих военачальников - иначе уже в сорок третьем году были бы в Лиссабоне. Мы вычерпали свои недра - я имею ввиду нефть, лес, руды – но иначе не стали бы бережливыми. И вот теперь мы на пороге Ренессанса! Подлинного русского Ренессанса!
Сталин. А кто вам это подготовил?
Солженицын. Я думал, что это болезнь или особый цинизм, эгоизм, доведенный до абсолюта. А это, оказывается, просто глупость.
Горбачёв (обиженно). Я думал, вы патриот.
Солженицын. Даже большевики, полуграмотные недоросли, и те мечтали, если можно назвать мечтами их людоедские фантазии, даже они итогом резни хотели видеть всеобщее братство. А вы?
Горбачёв. Не будьте демагогом.
Солженицын. Ох... Отправьте меня обратно в Вермонт.
Горбачёв. А кто вас держит? Никто вас не держит, кроме меня. А мною руководит единственное желание - помирить всех и пожить без страха наконец-то. Чтобы когда я умирал, народы мирно щипали траву. Зачем вам Вермонт? Вас родила русская мать. Неужели не хочется ранним утром, в сентябре, выйти на крыльцо, вдохнуть воздух с горьким запахом дыма  с огородов,  посмотреть в туманные деревья и вздрогнуть то ли от холода, то ли от счастья?..

Солженицын плачет.

Лали (Горбачеву).  Как вы красиво говорите! Как красиво! Только я думаю - вы лжете, как прошлый раз?
Горбачёв. Я никогда не лгу, Лали. Мною руководит чувство правды. Можете называть это божественным откровением. А вернее будет назвать это чувством верного пути.
Сталин. Вот это тоже мои мысли. Хорошая у нас компания подбирается.
Горбачёв (Гребенщикову). Пойдем, Борис.

Горбачев и Гребенщиков уходят.

Сталин (беспокойно). Куда они направились? (Солженицыну.) А вам, кстати, тоже грех на меня обижаться. Разве вы стали бы так знамениты, если бы...

Солженицын бросает в Сталина табуретку. Тот увертывается, бросается в драку. Драка скоро превращается в борьбу. Противники катаются по полу. Наконец, Сталин оказывается сверху и начинает душить Солженицына. Лали быстро выходит, возвращается с глобусом и бьет им Сталина по затылку. Сталин сползает на пол. Неподвижен. Солженицын, встрепанный и полуживой, садится рядом. Входит Горбачев и Гребенщиков. Они несут гроб. Ставят его.

Гребенщиков. Ну вот.  А мы голову ломали о способе казни.  Это вы его, Александр Исаевич?
Солженицын. Это Лали.
Гребенщиков. О Лали!

Аплодируют Лали. Она смущается, уходит со сцены. Горбачев, Гребенщиков и Солженицын, аплодируя, уходят следом.
Становится тихо.