Лион Фейхтвангер. Роман Гойя или трудный путь позн

Лион Фейхтвангер.
(1884 – 1958)
Известный немецкий писатель, автор нескольких романов Фейхтвангер родился в Мюнхене в семье фабриканта. Образование получил там же, в Университете, изучал литературу, филологию. Под влиянием семейных традиций заинтересовался еврейской историей, определившей тематику  ряда произведений. Каждое из них замечательно, своеобразно, но также как и биография писателя требуют отдельного подхода и освещения.
Читать любой исторический роман не просто. Лишь имея определённый запас знаний о стране, об эпохе можно увлечься чтением. Всё знать и помнить не возможно. Однако, читая роман  «Гойя или трудный путь познания», целиком погружаешься в его «фантасмагорию» и веришь только автору. Забываешь, что автор не какой-нибудь испанский «маха», а немецкий писатель, что он жил в одном с тобой веке.
. Известно, что мысль о создании нового исторического романа у Фейхтвангера зародилась давно. К осуществлению её он приступил лишь в 1948, а закончил в 1951 году. Можно только догадываться о том, какую огромную трудность представляет собой попытка – воссоздать жизнь такого художника как Гойя, творения которого до сих пор многими не поняты, и не приняты. Надо либо люто ненавидеть его, либо быть единомышленником, критическим реалистом, так же понимать Испанию, запутанные исторические события 1794 – 1806 годов. 

Фейхтвангер прибегает к совершенно новой концепции – отображает жизнь героя не на фоне истории, а подаёт историю через восприятия главного героя. Народная самобытность, нравы, суд инквизиции, интриги Мадрида – всё в гротескном восприятии  художника.  Всё отражено в его странных офортах, рисунках, картинах, на которые писатель создаёт гениальные интерпретации.

Писатель не идеализирует Гойю, но гению всё прощается, потому что «все люди таковы, таков он сам. Он мог подняться в чистую небесную высь и погрузиться в грязную трясину. Чистый и светлый восторг перед волшебным созвучием красок и тут же отбрасывал кисть, даже не вымыв её, шёл утолять вожделение в объятиях п…». «Рисует адских духов и думает о том, как бы содрать с заказчиков на 1000 реалов больше». 

Тяжёлый недуг – глухота только усилила его проницательность. Лица, жесты, поступки говорили ему больше, чем слова, которые Гойя не мог слышать Однако трудности общения доставляли огромные неприятности. Чтобы сказать, что он думает о современниках,  Гойя становится «писателем», он пишет комментарии к своим картинам. Это нужно только читать в романе:

«Начал он с тех листов, на которых были запечатлены вполне ясные события и положения. За этими рисунками из раздела «Действительность» шли офорты, изображающие привидения и всяческую чертовщину. Такой порядок облегчал правильное понимание целого. Мир действительности подводил к миру духов, а этот второй раздел, где царили призраки, давал ключ к первому, говорившему о людях. История его собственной жизни, отраженная в «Капричос», эта фантасмагория любви, славы, счастья и разочарований, при таком расположении приобретала истинный свои смысл, становилась историей каждого испанца, историей Испании.

Разделив, подобрав и сложив листы, он стал придумывать для них названия. В самом деле, порядочному рисунку, как и порядочному христианину, подобает носить имя. Он не был писателем: зачастую ему приходилось подолгу искать точное слово, но это особенно увлекало его. Когда название получалось слишком бледное, он прибавлял к нему коротенькое толкование.

В конце концов, под каждым листом, кроме подписи, оказалось и пояснение. Иногда название было вполне скромным и невинным, но тем забористее получался комментарии, иногда же рискованное название уравновешивалось простодушно-назидательным истолкованием. Тут было все вперемешку: поговорки, злые и острые словца, безобидная деревенская мудрость, квазиблагочестивые изречения, ехидно озорные намеки, полные глубокого смысла.

«Тантал» — такое название дал он рисунку, на котором любовник горюет над мертвой, исподтишка наблюдающей за ним возлюбленной, и высмеял самого себя, пояснив: «Будь он поучтивее и повеселее, она бы воскресла». «Никто себя не знает», — подписал он под «Маскарадом», а под старухой, которая ко дню своего семидесятипятилетия усердно рядится в богатые уборы, он начертал: «До самой смерти».

Рисунок, где на маху наводят красоту, меж тем как сводня Бригида, перебирая четки, читает молитву, он пояснил так: «Эта с полным основанием молится за то, чтобы господь даровал ей счастье, избавил ее от скверны, от цирюльников, от врачей, от судебных исполнителей, дабы стать ей искусной, бойкой и всем угождать не хуже покойной ее матушки».

Под офортом, на котором секретарь священного трибунала читает приговор незадачливой шлюхе, он написал; «Ай-ай-ай! Можно ли так дурно обходиться с честной женщиной, которая за кусок хлеба с маслом усердно и успешно служила всему свету!» А тот офорт, где ведьма, сидя на закорках у сатира, дает кощунственный обет душам праведников, он истолковал так: «Клянешься ли чтить наставников и пастырей своих и повиноваться им? Клянешься ли выметать амбары? Звонить бубенцами? Выть и визжать? Летать, умащать, высасывать, поджаривать, поддувать? Делать все, что бы и когда бы тебе ни приказали? — Клянусь. — Отлично, дочь моя, нарекаю тебя ведьмой. Прими мои поздравления».

Долго обдумывал он, какой лист сделать первым. Наконец решился открыть цикл тем рисунком, на котором он сам упал головой на стол и закрывает глаза от привидений. Этот офорт он назвал «Всеобщий язык». Но такое название показалось ему слишком дерзким, он переименовал рисунок в «Сон разума» и пояснил: «Когда разум спит, фантазия в сонных грезах порождает чудовищ, но в сочетании с разумом фантазия становится матерью искусства и всех их чудесных творений». … …

Все годы жизни Гойи весьма трагичны, он постоянно стоял на грани страшного и ненавистного суда инквизиции. Мысли и чувства Гойи были близки и понятны писателю антинацисту, создавая роман, он хотел, чтобы его творение было достойным, равным гениальному художнику. Творческий, жизненный опыт писатель сумел реализовать сполна, силы ещё были. Заканчивая роман, Фейхтвангер обещал написать вторую книгу о Гойе, однако осуществить это ему не удалось.