Рандеву в Донецке

Был ли Левко патриотом? Когда рыхлая империя, соседствующая с твоей страной, наползает, как гангрена, на твои территории – поневоле им станешь. Левко добросовестно отстоял революцию, заваривал чай, носил фанеру и доски на баррикады, разбирал мостовую, впитал в себя запах перцовых гранат, на его сетчатке навсегда отпечаталась картина – пылающий Дом профсоюзов, вспышки света, многоцветный дым. Но на фронт он не пошел. Слишком хотелось жить, слишком не хотелось убивать.   
Левко работал рерайтером новостей. Каждый день он садился в метро и ехал в офис. Если в вагон заходили демобилизованные фронтовики, облаченные в камуфляж – он опускал глаза. Гордость, стыд, зависть и еще пару безымянных чувств – все смешивалось в нем, он начинал нервничать и потеть. Ах, как хотелось быть героем. Взять в руки автомат и пойти вперед, навстречу славе и бессмертию. Обрести подлинную дружбу, доказать любовь к своей земле. Но дверцы вагона распахивались, приходилось выходить на своей станции, продолжать гнить в офисе, и ложиться спать со своей трусостью. Все, что он мог сделать – исправно перечислять волонтерам деньги и продукты.
Был ли Левко привлекательным? Нравился ли девушкам? К сожалению, нет. К двадцати пяти годам он успел изрядно полысеть, причем полысеть крайне неудачно и некрасиво. Оголенное темя и высокий лоб в своем блеске и нежности напоминали детскую попку, но материнских чувств у женщин почему-то не вызывали. Левко был также худощав и обладал скованной пластикой, боялся делать лишние движения.
Хотел ли Левко женщин? Думал ли о них? Постоянно. Природа наделила его неутомимой тягой к женскому полу, но жизнь в этом смысле не давала ему зеленого света. Жажда была безграничной и с годами неудовлетворенность стала перерастать в болезнь. Но ночам он мечтал о проститутках, но очень их стеснялся. Он очень уважительно относился к этой профессии. Встреча с проституткой представлялась ему чем-то настолько торжественным и ответственным, что он никак на это не решался.  Левко исправно ждал чудесного случая, надеялся, что за следующим поворотом встретит свою судьбу. С другой стороны, он вспоминал просветленные лица украинских солдат, которые, находясь на передовой, говорили в телекамеру теплые слова своим родным, своим соотечественникам, и убеждали, что все будет хорошо, чтобы никто не волновался. Вспоминая этих архангелов, Левку становилось стыдно, он понимал, что вообще не имеет права спать с женщинами, что женщины только для них – для подлинных героев.
Хорошо ли Левко зарабатывал? Не слишком, но кое-какие сбережения у него были. К тому же ему регулярно выплачивали премии за прилежную работу. Этот излишек и послужил причиной небольшой истории, которая с ним приключилась. Возвращаясь домой с премией в кармане, Левко обратил внимание на витрину небольшого бутика. Манекен, лишенный лица, но наделенный крепкой мужской фактурой, был одет в восхитительный костюм-тройку. Левко зашел внутрь. Прикоснулся к материалу. Деликатная шерсть.
– А мой размер, как вы думаете, найдется? – спросил он у девушки-консультанта. 
Дома он еще раз примерял костюм, предварительно надев белоснежную рубашку. Получалось неплохо. Костюм даже каким-то странным образом обыгрывал его залысины – все вместе собралось в какую-то по-хорошему старомодную английскую комбинацию. «Почему бы и нет?» – подумал Левко, улыбнулся и, став напротив зеркала, сделал селфи. Пару минут он неуверенно рассматривал фотографию, приближал, отдалял ее, затем, наконец, решился и выложил ее на свою социальную страницу. Тщательно почистив зубы – единственную гордость своей внешности, он лег спать.
Запив гренки крепким чаем, и надев новенький костюм, он отравился на работу своим привычным маршрутом. В перерыве между написанием новости о смерти очередного пингвина в столичном зоопарке и новости о старте фестиваля рукоделия, он заглянул в социальную сеть, чтобы проверить реакцию общественности на свою фотографию. Она была более чем скупой. Фотографию лайкнули всего несколько человек – коллега, двоюродная сестра, одноклассница, одногруппник. Эти люди не знали друг друга, но редкие фотографии Левка словно бы объединяли их в один странный и бессмысленный клуб. Но постой, Левко, посмотри повнимательнее. На самом краю списка «лайкнувших» была миниатюра чьего-то лица. Левко с надеждой кликнул на квадратик.
И предстал перед миром красоты. У красоты было имя – «Катюша». На него смотрела молодая брюнетка с большими черными глазами. Сердце Левка замерло. Сначала очень быстро, затем медленнее, смакуя каждый кадр, он стал кликать на изображения Катюши. Пухлые, насыщенные, лепестковые губы. Нос – милейший, нежнейший пятачок. Плавные скулы, подбородок с едва угадываемой ямкой. Длинные ресницы, артистичные брови, наложенные идеальным мазком. Затем настал черед фотографий в купальнике. Чарующий пупок на плоском, но не чрезмерно, животике...
– Авдеевка снова под обстрелом, – сказал откуда-то с боку человек, который делил с Левко рабочее пространство. – Минометы калибра 82 и 120 мм...
Но Левко не слушал. Чарующий пупок на плоском, но не чрезмерно, животике. Налитые, бодрые, нагловатые грудки едва не касались друг дружки по краям и создавали загадочную темную щелочку – выглядело это крайне волнительно. Худощавая, оттого детализированная, ключица, ровные, аккуратные плечики. Крепкие детородные бедра. Изящные ступни, сладкие, крохотные пальчики.   
Не веря такой удачи, Левко стал верифицировать страницу Катюши на предмет ее реальности. Катюша ведь запросто могла оказаться фейком, рекламной страницей. Поэтому Левко стал по второму кругу смотреть фотографии, проверяю логическую последовательность, в которой они выкладывались. От более зрелых фотографий, к более младшим. Естественное чередование курортных фотографий и фотографий с друзьями. Приблизительная однородность качества фотографий. Затем он стал проверять стену Катюши. Если девушке на стену пишут другие живые девушки, а не только мужчины – значит страницы не фейк. Это условие было соблюдено. И только после этого Левко стал просматривать анкетные данные. Тут-то его и настигли растерянность и разочарование. Родной город Катюши – Донец, место проживания – Донецк, место учебы – донецкий же университет. Левко обмяк в кресле, тяжело вздохнул. «Обидно, – подумал он. –  С другой стороны, будь она даже где-то поблизости, где гарантия, что она со мной бы увиделась и вообще общалась? Это же всего лишь лайк. Может, даже поставленный случайно. А вдруг она переселенка, вдруг это устаревшие данные и есть какой-то шанс?»
Левко попросился к ней в друзья. В течение получаса Катюша ответила на заявку и выслала смайлик. Завязался разговор. Недолго думая, Левко самоотверженно влюбился. 
Приведем небольшой фрагмент из переписки, чтобы дать представление о принципах драматургии их бесхитростного общения.
Левко: Здравствуйте, рад знакомству.
Катюша: Давай на ты :)
Левко: Давай.
Катюша: Как дела?
Левко: Теперь, когда я знаком с тобой – дела замечательно.
Катюша: Рада слышать!
Левко: Что делаешь?
Катюша: К подруге собираюсь. А ты?
Левко: Любуюсь твоими фотографиями.
Катюша: Ой, не стоит.
Левко: Ну, почему же? Ты очень красивая.
Катюша: Ты тоже ничего :)
Левко: Мне приятен твой обман. Если ты обманываешь ради меня меня же – это многого стоит.
Катюша: Что ты имеешь в виду?
Левко: Я знаю,  что я нисколько не красив.
Катюша: Но ведь это же в мужчине не главное!?!?
Левко: Что же главное?
Катюша: Трудолюбие, забота. Чем ты занимаешься?
Левко: Я пишу новости на городскую тему.
Катюша: Интересно :)
Левко: А чем ты занимаешься?
Катюша: Учусь.
Левко: На кого?
Катюша: Я – будущий финансист.
Левко: Прекрасная направление для деятельности. Уважаю твой жизненный выбор.
Катюша: Ещё помогаю папе в автомастерской. Я там что-то вроде менеджера :)
Левко: Прекрасно! Мы едва знакомы, но, ты не представляешь, как мне дорога твоя жизнь! Как бы там ни было – Катюша, не исчезай. Ты мой луч, моя надежда. Пока мы общаемся – я живу. И я счастлив.
Катюша: Ты так странно говоришь. Не надо так говорить. Это печально.
...И все в таком духе. Спустя несколько недель общения текстовой объем их переписки совпал по объему с первым томом «Войны и мира». Катюша любила рэп, карамельный латте, шоколадное мороженое после двенадцати ночи, ей нравился какой-то русский комедийный актер и его бессмертные цитаты. Она выставляла шуточные картинки с броской подписью на тему лишнего веса и прочих девичьих проблем. Не отдавая себе в этом отчета, Катюша исповедовала феминистическое ницшеанство. Болезненных политических вопросов они в переписке не касались, но не нужно было быть гениальным аналитиком, чтобы понять – Катюше чуждо все украинское. Левко закрывал на это глаза. Он как одурманенный бродил по ее странице, заучивая наизусть каждую ее чудесную фотографию.
Между тем, боевые действия продолжались. Населенные пункты воспламенялись и переходили от одной стороны конфликта к другой, рвались снаряды, гибли люди, лились слезы. Боевики удвоили интенсивность обстрелов. По несчастной Авдеевке регулярно наносились тяжкие, кровопролитные удары из танков и артиллерии. Неустанно работали гранатометы и минометы. Царский дворец смерти.
Спустя месяц общения Левко стал понимать, что если не прикоснется к донецкой брюнетке – то сойдет с ума. Сутки напролет он думал только о ней и не верил своей удаче, не верил, что столь привлекательная девушка готова с ним разговаривать. Он брал в кафе большой стакан капуччино и представлял, что делает это вместе с Катюшей, что она в это время рядом, и тоже берет кофе. Он спускался по Михайловской к Майдану и представлял, что Катюша в это время идет рядом с ним, что они спускаются вместе, разговаривают. На углу Хмельницкого и Хрещатика он брал две выпечки – одну себе, одну Катюше. В книжном магазине ему казалось, что они вместе выбирают книги и Катюша увлечена пражской литературной школой – Кафкой, Перуцем, Майринком.
Стараясь не выглядеть излишне благодетельным, Левко стал осторожно намекать Катюше на то, что у него есть своя жилплощадь, свежий ремонт, несколько отдаленных друг от друга спальных мест, и что в Киеве всяко лучше, чем в Донецке. Как минимум, спокойнее и перспективнее. На намеки Катюша отвечала смайликами. Пришлось предложить прямо: «Катюша, может, приедешь ко мне и останешься?».  «Приехать ради нескольких дней не могу. Не безопасно туда-сюда ездить, понимаешь? И остаться не могу. Нужно ходить на занятия и помогать папе», – отвечала Катюша. «Понимаю», – смиренно написал Левко. «Но ты можешь приехать ко мне. Выпьем кофе», – предложила Катюша. И добавила смайлик. Левко замер.   
Несколько последующих дней он провел в тягостных размышлениях. Донецкая область, мягко говоря, не возглавляла рейтинг самых безопасных мест на Земле. Ему не хватило мужества поехать туда в качестве добровольца. Хватит ли ему совести, чтобы поехать туда в качестве любовника? Только теперь Левко по-настоящему задумался над природой его общения с Катюшей. Не переступит ли он черту? Не предаст ли то, во что верит, если поедет к ней? Что будет делать по прибытию? И как вообще туда прибудет?
И он сдался. Объятия Катюши сулили неземное блаженство. «Да кто я? Я никто,  – говорил себе Левко. – Трус. Это они герои, а я трус. Что с меня взять? Мир останется безразличен к моей встрече с Катюшей. Зато для меня это будет значит все. Это главное событие моей жизни. Оправдание всему. Такой шанс мне больше не выпадет. То, что это случилось, то, что она позвала меня к себе – это один случай на миллион. И он произошел со мной. Чудо. Если я откажусь, моя жизнь вообще ничего не будет значить».
Он известил Катюшу о том, что приедет. «Отлично», – ответила Катюша. «Что тебе привести из Киева?» – великодушно спросил Левко. «Ничего не надо. Серьезно. Что за глупости? Приедешь – уже будет хорошо. А так... Да мало ли, что можно привести. Это ж такое дело... У меня телефон почти сломался».
Из денег, которые Левко откладывал на машину, он изъял необходимую сумму и купил Катюше новый айфон. И лишь потом стал думать над тем, как добраться до всемирного центра демократии и человеколюбия – Донецка. Официальных рейсов туда не было. Но, естественно, были неофициальные. Этим занимались как минимум две транспортные компании. Левко связался с одной из них. Его долго куда-то перенаправляли, давали телефонные номера, по которым, в свою очередь, давали другие номера. Он подолгу весел на проводе. Потом его предупредили о пересадках, потом сказали, что не будут нести за него ответственность, потом добавили, что гарантий нет никаких. Последнюю фразу можно было отнести к общефилософским. Левко согласился. 
Сумку он бросил в багажное отделение, айфон, как самое ценное, положил во внутренний карман ветровки. Сел. Откинулся на спинку кресла. Вздохнул. До Полтавы автобус оставался комфортабельным. Но с каждой пересадкой, по мере продвижения на восток, автобусы становились все хуже. Словно бы это было условием прохождения транспорта на проклятые территории. В Александровке и вовсе пришлось пересесть на ЛАЗ-695. Левко старался взбодриться и найти вдохновение в лицах пассажиров, с которыми ехал. Но лица были неподвижны,  взгляды – горестными. Ехали в тишине. Шумел лишь старенький мотор, да разболтанная подвеска.
Левко стал смотреть в окно. То, что не уничтожила нищета, – было разрушено снарядами. Осевшие крыши, воронки, лежачие изгороди, вырванные с мясом столбы. Бездомные и брошенные собаки жалобно смотрели вслед редким машинам. Затем на все эти безнадежные руины спустилась украинская ночь и укутала их. Но легче не стало. На небе ярко, насмешливо и зловеще светила полная луна. 
На половине пути из Константиновки в Донецк, невдалеке от пункта пропуска, прогремел взрыв. В новостях напишут, если вообще напишут, что обстрел был произведен с северо-северо-восточного направления. Что это значит? Черт его знает. Когда тебя взрывают, субъективно кажется, что это происходит во всех направлениях.  На салон автобуса обрушился косой свинцовый ливень. Отдельные части тел пассажиров, – прежде всего руки, – словно чего-то испугавшись, стали разбегаться в разные стороны, оставляя своих хозяев. Черепная коробка изможденной пенсионерки в оренбургском платке густо выплюнула, срывая с ушей очки, наружу карий близорукий глаз. Захлестали раны, и люди в автобусе невольно стали кровными братьями. Крик, вой, писк, скрежет. Сквозь осколочные отверстия со свистом стал дуть ветер. Автобус, раскачиваясь из стороны в сторону, остановился. Левка спасло то, что он сидел впереди, и его отбросило в нижний проход на ступеньки. Там он какое-то время пролежал калачиком, оправляясь от шока, затем приподнялся на согнутых ногах и стал колотить в дверь.
– Открой! Открой! – стал он кричать водителю.
Водитель его не слышал. Он лежал на руле, из-под рукава по жилистой руке на коробку передач ручьем текла кровь.  Вприсядку Левко добрался до кабины, чтобы найти рычаг от дверей. Он стал нажимать на все подряд, но двери не открывались. Раздался еще один взрыв. Левка швырнуло на тело водителя, и они в обнимку ударились в боковое окно. Перед Левко мелькнуло лицо мужчины – предсмертная сонливость, разъехавшаяся челюсть, две щелочки закатившихся глаз. В ужасе Левко отпрянул, и развернулся. Уже нечего было открывать. Двери куда-то унесло. Левко выпрыгнул в ночь и побежал в придорожные травы.
Когда легкие уже не могли обеспечивать безумный бег, и Левко стал задыхаться, – пришлось остановиться. Он добежал до пролеска и стал под пушистым, нежно шелестящим грабом. Левко откинулся на ствол дерева и стал жадно глотать воздух. Вдалеке было видно крохотное зарево, мелькали огни, были слышны призрачные человеческие голоса.
Отдышавшись, Левко стал осматривать себя, трогать. Первым делом он  расстегнул штаны и стал дрожащей рукой проверять свои чресла. Все было на месте. Затем Левка болезненно стошнило. Колени стали дрожать, но вскоре тремор прошел. Левко посмотрел в сторону Донецка. Где-то там его ждала Катюша. Он застегнулся и двинулся дальше. При нем оставались документы, деньги и айфон. Включив на телефоне фонарик, он осмотрел свою ветровку. Она была в крови.  Документы, деньги и айфон он распихал по карманам, но большую часть суммы он положил в кроссовок. Дорого выглядящий, но слишком большой футляр от айфона пришлось выбросить вместе с курткой.   
Он шел, держась на безопасном расстоянии от дороги. Иногда нарастал шум моторов. Левко осторожно приседал, а то и вовсе ложился так, чтобы ароматная трава и полевые цветы скрыли его. Шум уносился, стихал вдали, Левко поднимался и шел дальше. Спустя несколько часов, не привыкший к дальним походам, он стал уставать. Спустя еще час, каждое касание земли стало попросту отдавать болью – тонкая резиновая подошва только усугубляла ее. Левко понял, что так он в Донецк не попадет. Пришлось возвращаться к дороге и уповать на удачу. «Кто бы не находился там внутри, но машину придется ловить», – решил Левко.
Машины в направлении Донецка случались редко, и ни одна не откликнулась на вытянутую руку Левка. Хотелось пить. Можно было вернуться назад, к месту катастрофы. Свои, или враги – но там точно должны были быть люди. Но повернуть назад он уже не мог. Боялся мертвых тел и возможного плена. И его непреодолимо тянуло в Донецк. Где-то там, по комнате босиком ходит Катюша, на ней шелковая ночная рубашка, на кончике пальчика – крем, который нужно наносить на щечки перед сном. Чем сильнее ему хотелось пить, тем сильнее ему хотелось впиться зубами, языком в губы Катюши. Ни того, ни другого поблизости не было. Он продолжал идти. 
Левко очередной раз взмахнул рукой навстречу вспыхнувшим огням. Машина не остановилась. Но и не ускорилась. Она сбросила скорость до десяти километров в час и медленно приближалась. Левко какое-то время стоял, затем ему стало не по себе, и как-то помимо воли он стал двигаться дальше, повернувшись к огням спиной. Он понимал, что это ошибка, но ничего не мог с собой сделать. Ему было страшно.
В итоге машина просто стала полсти, как любопытный ночной зверь, позади Левка. От капота его отделяло несколько метров. Левко периодически смотрел через плечо и приветливо, глупо улыбался. Наконец человек в машине поддал газу. Левко напрягся и зажмурился. Машина поравнялась с ним справа. Это была дряхлая двадцать первая волга – памятник социализму. Из окна послышался мужской голос:
– Куда идешь?
– В Донецк. Подкинете?
Левко приблизился к открытому окну. За рулем сидел мужчина лет шестидесяти. На нем была бейсболка и засаленная клетчатая рубашка. Это делало его похожим на южанина, американского реднека. Из салона несло алкогольными парами.
– Бандеровец?
– Нет, вы что. У меня дед горел под Прохоровкой. Сталинист. Крещенный.
Не совсем было ясно кто именно сталинист и крещенный – дед, или Левко, но на водителя сказанное подействовало благоприятно.
– Садись, – сказал он.
Левко открыл тугие двери и сел на пыльное сидение. Машина тронулась. Левко, помимо перегара, почувствовал еще один запах. Сырой, земляной. Он повернулся назад. Заднее сидение и пол были завалены картошкой.
Ехали молча. Левко не решался попросить воды. Боялся, что его желание пить вызовет подозрения у водителя.
– Там сегодня стреляли. Автобус изрешетили, – поведал водитель и поправил бейсболку. – Ты не оттуда часом?
Левко прокашлялся. Сказать правду? Было опасно заявлять о себе, как о свидетеле. Левко стал молоть чушь.
– Я сам-то из Донецка, – сказал он. – Родители жены живут в Гродовке. Ну вот мы туда и поехали их проведать. А теща стерва страшная. Мол, когда дети уже будут. А я ей: «Какие дети? Не видите, что творится?». На детей денег надо накопить.
– Ну, это правильно, – согласился водитель и снова поправил бейсболку.
– Ехали с женой обратно, и она такая: «Через недельку-другую еще раз надо будет съездить. Я не все вещи забрала».
Водитель усмехнулся. Левко продолжил:
– Я ей сказал: «Ни за что. Твоя мать мне мозги полощет». Сильно разругались.  Она меня колотить стала, сказала что ненавидит. В общем, я послал ее к черту, отдал ключи. Решил, что лучше пешком буду идти.
– Ничего, еще помиритесь, – резюмировал человек в грязной клетчатой рубашке.
И они возвратились в абсолютное, гнетущее молчание. Черна была эта украинская ночь, лишь на самой верхушке неба бледно пылала полная луна. В оконную щелочку врывался свежий воздух. По обе стороны от дороги раскинулись безлюдные, бесплодные поля.  Радио было сломано.
– Дед, говоришь, под Прохоровкой горел, – нарушил молчание водитель. 
– Да, – неуверенно отозвался Левко.
Водитель вначале прыснул, а затем громко и неприятно рассмеялся.
– Посмотри на себя, – сказал водитель. – Какой дед? Какая Прохоровка?
И водитель повернулся лицом к Левку. Из-под бейсболки на Левка глянули два желтых лисьих глаза. Рот был перекривлен безобразной усмешкой. Сзади тревожно дрожала и перекатывалась сырая картошка.  Водитель отвел свои маленькие глаза и стал снова смотреть на дорогу.
– В каком году? – со злостью спросил он.
– В смысле? – переспросил Левко.
– В каком году было танковое сражение под Прохоровкой? – чуть ли не выкрикнул свой вопрос водитель.
– Оно было в... – начал Левко, но не закончил.
Впереди вспыхнули прожекторы. Левко зажмурился, затем вновь открыл глаза. Люди, у которых через плечи и через шеи были перекинуты АКМ, – у кого дулом вниз, у кого – в сторону, – властно махали руками, требуя остановиться.
Контрольно-пропускной пункт. Прожекторы, сетки, насыпи, белые мешки, сложенные кирпичной кладкой, поодаль – грузовики и БМП. И не очень приветливые лица. Дефицит зубов, карикатурная трехдневная щетина.
Ополченец наклонился к окну со стороны водителя, ствол автомата мерзко лязгнул о дверь. Водитель снял бейсболку и бросил ее на панель.
– А, это ты, – человек с автоматом узнал водителя. – Что везешь?
– Картошку, – обиженно сказал водитель.
Картошку стали отбирать. Все делалось впопыхах. Водитель протестовал. Отдельные картофелины катились по неровному, бугристому асфальту. 
– А это кто? – спросил ополченец, указываю на Левка.
– Не знаю. По дороге подобрал, – ответил водитель.
Вдаваться в подробности он не стал. Его больше интересовала судьба картошки, которую распихивали по пакетам. Левка вытолкали из салона, и повели куда-то в сторону. Стали светить фонарем в лицо. 
– Кто такой? Откуда? – вопрос был задан почти хором, со всех сторон.
Левко назвался.
– Документы.
Левко достал паспорт, отдал его в хваткую крупную руку. Грязь под ногтями. Тусклые татуировки.
– Как попал в машину?
– Ехал рейсовым автобусом. Дальше Краматорска водитель ехать отказался, сказал, что ситуация накалилась. Стал разворачиваться. Но мне надо в Донецк. Стал ловить попутные машины.
– КП закрыт. Возвращайся домой.
– Мне нужно в Донецк.
– Два раза повторять не буду.
– Мне нужно в Донецк.
Ополченец хотел было ударить Левка, но в последний момент любопытство взяло верх.
– Зачем тебе в Донецк?
– У меня мать там похоронена. Щегловское кладбище. Пропустите, пожалуйста. Полтора года не был на могиле.
К слову, мать Левка прекрасно здравствовала, преподавала филологию и пользовалась авторитетом у студентов.
– Какое мне дело до тебя и твоей матери? – риторично спросил ополченец.
– Погоди, погоди, – утихомирил его другой ополченец. – А деньги у тебя есть? – с прищуром спросил он у Левка.
– Немного.
– Давай.
Левко распрощался с суммой, которая была у него в кармане. Но его не тронули, и он оказался за линией разграничения. Пришлось снова идти вдоль дороги. Но недолго. Вскоре он услышал знакомый звук мотора. Обернулся. Двадцать первая волга – рассвет социализма, первый человек в космосе, наследие Хрущева. Левко вытянул руку. Машина неохотно остановилась. Мужчина снова был в своей бейсболке. Нервно курил. Левко наклонился к окну.
– Сражение под Прохоровкой произошло 12 июля 1943 года. Дед управлял танком Т-70. В нем и сгорел.
На рассвете Левко оказался в Донецке.  Город  был похож на человека, больного туберкулезом. Бледный, медленный, задыхающийся. В отель его селили неохотно. Пришлось снова рассказывать историю об усопшей матерей, которая дожидалась его на Щегловском кладбище. Все его данные были тщательно внесены в старую регистрационную тетрадь. Затем было знакомство с номером. Болтливый, неумолчный кран в ванной, низко посаженная кровать, стул, стол, натюрморт на стене, который плохо сочетался с обоями. Не распахивая одеяло, Левко рухнул на кровать и, видя жуткие кошмары, содрогаясь во сне, проспал восемь часов.
Проснулся. Не сразу понял, где он. Осмотрел себя. Нужно было переодеться. Он спросил на рецепции, где здесь ближайший вещевой магазин. Таковых поблизости не было, зато имелся базар. Побывав на базаре, Левко решил, что уж лучше останется в том, в чем приехал. Купил только шампунь. Вернулся в номер. Под слабым напором принял душ.
Настало время звонить Катюше. Сердце его приятно заколотилось. Наконец-то.
– Алло, – чудный, игривый голосок.
– Катюша? – чуть задыхаясь, спросил Левко.
– Да.
– Это Левко.
– Здорово! Ты где? Приехал?
– Я в Донецке.
Повисла пауза. Оказалось, что Левку неловко просить о встрече. Катюша это поняла, но не спешила ему на помощь. Он переборол себя:
– Увидимся сегодня?
– Давай. Я сейчас с подругой. Мы кальян курим. После пяти устроит?
– Конечно.
Они встретились в половине шестого в дрянном суши-баре «Сакура». Левко уже сидел за столиком, когда в зал вошла Катюша. На ней были высокие туфли, черные леггинсы, свободная белая майка и легкий пиджак в полоску. Крохотная сумочка через плечо. Левко вскочил, выдвинул для нее стул.
На пятнадцатой минуте  разговора (если это можно было назвать разговором, скорее приветливым молчанием) он подарил ей новый телефон. Отсутствие коробки не прошло незамеченным, и это немного скомкало торжественность момента. Айфон, хоть и новый, но без коробки, был для Катюши немного нелегитимен. Поэтому в ее благодарной белозубой улыбке проскользнула едва заметная кислинка.
Они ели плохо приготовленные роллы, и пили украинский брют. Левко не мог оторвать от нее глаз. Губы Катюши аккуратно касались роллов, не смазывая влажный, искусно нанесенный блеск. Она спросила:
– Как обстановка в Киеве?
– Обстановка?
– Быдло уже ушло с улиц?
Левко, конечно же, все понимал, но продолжал глупо улыбаться.
– Какое быдло? – переспросил он,  словно надеясь на что-то.
– Ну, революционеры.
Катюша смотрела на него своими темно-темно-карими глазами, грациозно моргала длинными ресницами. Ничего прекраснее он в своей жизни не видел.
– Улицы чисты, – сказал он. – Правда, Институтская до сих пор закрыта.
– Это там, где майдановцы в своих стреляли? – беззаботно спросила Катюша и проглотила ролл, перед этим щедро продержав его в соевом соусе.   
По всему было видно, что в жизни Катюша вела себя естественнее, чем в социальных сетях. За соседними столиками сидели дончане. Постоянно и энергично мелькал мало ухоженный официант. Левко находился в Донецке. Возможно, он понял это только сейчас. Вопрос повис в воздухе. На него нужно было ответить. Левко вспомнил лица самых первых, которые отдали жизнь за цивилизацию. Сергей Нигоян, Михаил Жизневский, Юрий Вербицкий. Потом он снова сфокусировал свой взгляд на Катюше. Из-под нежной маечки выразительно прогладывались очертания крупной груди. Левко сглотнул, ответил:
– Не знаю. Я не вникал в эти вопросы. Я аполитичен.
– Ясно, – сказала Катюша.
Она выпила половину бутылки брюта и захотела продолжения. Они перебрались в кальян-бар. Катюша стала пить белое полусладкое и интенсивно вдыхать-выдыхать мятный табачный дым. 
– Хорошо у нас, правда? – спросила она. – Тебе нравится город?
Левко удивленно посмотрел на нее. Скомканные автобусные остановки, взорванные витрины, обгоревшие балконы. Безлюдность. Безнадега.
– Прекрасный город, – сказал он. – Мне тут очень нравится. Это лучший город на свете, ведь в нем живешь ты.
Катюша одобрительно закивала и звонко рассмеялась, затем сильно затянулась из трубки, выпустила струю дыма.
– Скоро мы вообще процветать будем. У папы бизнес в гору пойдет. У нас недавно парад был.
– Какой парад?
– Военный.
– Здорово, – сказал Левко, после чего у него закружилась голова.
– Наши герои маршировали. Молодцы, конечно, ребята. Герои. Вытянули нас.
– Откуда вытянули? – спросил Левко.
– Из-под хунты и американцев.
Левко залпом выпил свой бокал. Накурившись мятного кальяна, Катюша решила, что вечер только начинается и они двинулись на дискотеку. Донецкая дискотека представляла собой следующее: плохое освещение, грязный танцпол, и танцующая на нем небольшая группа неважнецки одетых людей. Катюша снова заказала кальян, в этот раз со вкусом дыни. «Люблю дыньку», – сказала она. Катюша пила виски с колой, Левко – просто виски.
После третей порции «куба-либре» Катюша пошла танцевать. Танцевала она мелкими шажками, едва сгибая колени – мешали высокие каблуки. В это время Левко проверял наличность, – нужно было сохранить что-то на обратную дорогу. Катюша махала ему с танцпола – мол, иди сюда, потанцуем. Левко сделал глоток виски и пошел.
На танцполе Катюша впервые прижалась к Левку. Это вызвало у него смешанные чувства. Помимо очевидной сексуальности, было в этом нечто неуютное. «В Киеве тебя никто не ждет, – говорил себе Левко. – Она – это все, что у тебя сейчас есть. Благодари Господа, что она прижалась к тебе». Но неуютное чувство не убывало.
Потом Катюше надоела музыка, и она спросила у Левка, где тот остановился. Левко назвал свой отель. «Неплохое место», – одобрительно сказал Катюша. «Берем вино, сыр, ветчину и к тебе», – скомандовала она.
Левко уже не понимал, в аду он, или раю. Его мысли путались. Где-то там украинские солдаты сдерживали весь этот ужас, а он в это время развлекался с сепаратисткой. Донецк давил на него. Но тут Катюша нагнулась к мясной раскладке, чтобы выбрать ветчину. Край ее пиджачка задрался, полностью обнажая вид на обтянутые леггинсами ягодицы. Сквозь тонкую синтетическую ткань проступали контуры узких трусиков.
И он, зачарованный этой картиной, плелся позади нее, когда они поднимались в номер. И он отворил дверь, впуская ее внутрь. Застенчиво включил свет, поставил пакет с продуктами на стол. Катюша стала прохаживаться по комнате, всматриваться в натюрморт. Затем она скинула туфли. На пальчиках ее ног был незатейливый, но прелестный педикюр.
– Я люблю ходить голой, – сказала она. – Когда родителей нет дома – всегда хожу нагишом.
Левко сдержанно кашлянул.
Катюша бросила пиджак и сумочку на кровать. Стянула майку, расстегнула бюстгальтер.
– Тебе нормально? – спросила она. – Я тебя не смущаю? Открывай вино.
У Левка дрожали руки.
– Жарко, – сказала Катюша.
Она села на край кровати, забавно приподняла ножки и сняла черные леггинсы. Потом бросила трусики в Левка. Тот поймал. Аккуратно положил на спинку стула. Катюша встала и стала снова прохаживаться по скромной комнате. Остановилась. Снова всмотрелась в натюрморт. Ромашки, яблоко, виноград, красные ягоды. Ровная спина, гладкая кожа, спортивные, приподнятые ягодицы. Картина была завершена.
–  У меня был случай, – сказала она, не отрывая взгляда от натюрморта. – Мы с компанией на квартире что-то праздновали. Я выпила лишнего. Забыла, что я не дома и разделась. Так и ходила. Ну а что тут такого?
– С кем не бывает, – ответил Левко, разливая вино по пластиковым стаканчикам.
– Да! Тем более, всем понравилось. Все мне хлопали. Ну, кроме одного парня. Он мне пробовал какой-то халат всучить, я отмахивалась. В итоге он не стал на меня смотреть и вышел на балкон. Он вроде гомик. Все об этом догадываются.
Левко крепко, до боли в веках, закрыл глаза. Он больше не мог.
– Ненавижу таких, – сказала Катюша.
– Каких таких? – спросил Левко.
– Гомиков, – легко ответила Катюша.
– Почему?
– Это же уродство, противно.
– То есть ты ненавидишь того парня?
– Какого?
– Который не стал на тебя смотреть и вышел на балкон.
– Ну, он мне противен. Это же уродство.
– Почему?
– Потому что это неестественно. Не по природе. Они детей не могут родить. А чего ты спрашиваешь. У тебя другое мнение?
– То есть в вашей ущербной, недоразвитой компании нашелся один человек, который поступил по отношению к тебе благородно, и ты его ненавидишь? Верно?
Катюша замялась.  Ее губы чуть скривились. В этот момент, к этим губам, можно было поднести белое вино, и этот короткий, неприятный диалог растворился бы, как дымка. Левко смотрел на Катюшу. Она была великолепна. Судьба этой ночью одарила его. Второго шанса у него не будет. Он бы мог провести эту ночь с темноволосой девушкой из Донецка. Это бы изменило его жизнь. Он стал бы увереннее, он бы узнал себе цену, в дальнейшем вел бы себя с женщинами более расковано и свободно. Он бы перестал тщетно возиться со своими залысинами и наконец-то побрился бы наголо. Все изменилось бы. Вояж в Донецк был бы проделан не зря. Но Левко захотел договорить.
– В этом и состоит чудовищность вашего племени, – сказал он. – Вы делаете, что хотите, но при этом отказываете в свободе другим. Тебе нравится ходить голой? Ходи. Это прекрасно. Но дай и другим наслаждаться жизнью.
– Ты тут так не базарь. За такое здесь тебя и зачалить могут. Окажешься во всесойзнайке.
– Что? Я тебе не понимаю.  Что за всесознайка?
– Камера.
Глаза Левка округлились.
– Да это из-за тебя все, – сказал. – Из-за тебя и твоего полоумного папаши. Ты посмотри, что твориться. Ты же уничтожила этот мир! Этого мира больше нет. Какой смысл теперь заниматься здесь сексом?
– Батю моего не трогай, окей?
– Я просто не понимаю... Как в этом мире можно не быть демократом? Как можно не быть либералом? Как можно отказаться от свободы? Это же все равно, что отрезать себе ногу, или руку и говорить, что так и надо – что такой способ существования единственно верный.
– Скучный ты, – сказала Катюша. – Вообще не знаю, чего начала с тобой общаться. Я просто набивала себе подписчиков в «контакте». Ты был одним из тысячей.
– Катюша, бросай ты все это. Что здесь за жизнь... Поехали со мной в Киев.
– А что в Киеве? У вас даже «Старбакса» нет. А в Москве есть, между прочим. И вообще, я недавно с одним бобром из Питера познакомилась в сети. Он меня в Грецию повезет.
Левко понимал, что хуже всего не то, что его рандеву в Донецке закончилось так нелицеприятно, а то, что ради этого разговора ему пришлось проехать семьсот километров и увидеть смерть. Он с ужасом понял, что такой же разговор мог спокойно состояться и в его родном городе. Отдавая себе отчет в том, насколько это самоубийственно, он оставил Катюше на такси все свои деньги, положил их на стол, рядом с ветчиной. Вышел вон.
Он брел ночным Донецком. По улицам, названных в честь тиранов, чекистов, комиссаров. Фонари были так одиноки и так редки – это позволяло вовремя ускользнуть в черный переулок, будучи незамеченным патрулем. Он шел, стараясь не издавать лишних звуков, но дышалось ему просто и свободно. Заведения были закрыты, в окнах почти не горел свет. Левко вдруг понял, насколько это здорово – просто идти, быть живым. Так он оказался где-то на самой окраине.
Огонек в сторожевой будке, поставленной на сваи. Такой теплый, уютный огонек. Внутри человек, откинул голову. Площадка огорожена железной сеткой, сверху – куцая гирлянда из колючей проволоки. Но никто не мешает пройти мимо шлагбаума. Только если постовой действительно спит. «Сейчас и проверим», – думает Левко и ступает на территорию. Это стоянка. Рядами вымуштровались новенькие армейские УАЗики. Дверь в сторожевую будку образует тонкую, заманчивую щель. Левко больше некуда идти. Он осторожно поднимается по ступеням, приоткрывает ее.
Постовой спал, легонько посапывая. У ножки стула лежала пустая бутылка из-под водки. Грудь, облаченная в тельняшку, мерно вздымалась и опускалась. Левко стоял рядом с чьими-то снами. Но они ему были неинтересны. Он стал осматривать крохотное помещение. Камуфляжная куртка на крючке, мошки на орбите грязной лампочки, на столе – алюминиевая кружка, засаленная газета, треснувшая пепельница, полная окурков, матовый ПМ с коричневой рукояткой, початая бутылка минеральной воды, любовно вычищенная финка. Финка, бутылка минеральной воды,  ПМ, вероятно заряженный, окурки, несвежая газета, кружка, мошки, неподвижная куртка, спящий человек. Следя за веками постового, Левко потянулся к финке. Веки не дрогнули. Левко обхватил рукоять, поднял нож. Бесшумно вышел из сторожевой будки.
Хорошо заточенное лезвие легко входило в колеса армейских УАЗиков. Левко решил, что самым рациональным будет пробивать по два колеса на каждой машине. Это занятие очень увлекло его. Воздух выходил с нежным свистом. Военные машины покорно проседали. Но их было много. Впрочем, это было для Левка неважно. Он готов был посвятить этому занятию целую вечность, все бессмертие своей души. Проблемой были только чужие шаги. Множество шагов. Пока шаги не переросли в топот, встревоженный шумный бег, Левко успел быстро проколоть еще три колеса. Затем его схватили.
Часть группы осталась на стоянке выбивать зубы проштрафившемуся постовому, а часть – повела Левка к развалинам, голой кирпичной стене. Левко сохранял бодрость духа, напевал себе под нос, успел вспомнить великого русского поэта Гумилева и весело, оптимистично, заглушая бессмысленный треск пуль, прокричать: «Слава Украине!»