Заточение в университетах

Давно подмечено, что, если в жизнь вошёл душевный разлад и трудно найти достойный выход из сложившихся вокруг тебя обстоятельств, обязательно привяжется недомогание, а то и болезнь. Как говорится: пришла беда – открывай ворота. Вот только что это? Расплата, наказание? А может быть,, благо, скидывающее давление своеобразным предохранительным клапаном и дающее возможность круто, без «потери лица» и с пониманием окружающими изменить жизненный курс? Поиску решений помогает и сопутствующая изолированность от повседневных раздражителей. Не сразу это принимаешь.

После окончания московского вуза выбор места обязательной трёхгодичной отработки по распределению у меня был не велик. В родной город направлений не было – профильных предприятий не значилось, а блата я не имел. Остаться в столице без предоставления жилья – это мотаться каждый день из дома в дальнем Подмосковье и полжизни провести в электричках. Или отправиться в захолустный посёлок инженером научно-испытательной станции известного московского НИИ, где крышу благоустроенную предоставляли. Согласился на последнее.

Посёлок оказался довольно современным: сплошь многоэтажки, соцкультбыт имелся, кругом молодёжь, работа в пяти минутах от дома. Что ещё надо бывшему студенту, не обременённому семьёй?

Поселили в комфортабельную двухкомнатную квартиру вместе с тремя молодыми специалистами из Белоруссии. Парни компанейские, добродушные.

Определили в научно-исследовательский и опытно-конструкторский отдел перспективных поисковых разработок. Согласитесь, звучит весомо. Положили оклад рядового инженера-конструктора в размере 105 рублей. Скромновато даже для середины 1970-х годов. Но я и раньше-то не шибко «барствовал»: родителей потерял рано, а потому кормил и одевал себя сам на стипендию да подработку грузчиком, токарем, ночным дежурным лаборантом.

Заместителем директора станции работал известный в отрасли учёный, изобретавший принципиально новую модель отечественного трактора, который обещал своего рода техническую революцию в сельском хозяйстве, да и не только там. Жуть как интересно! К тому же по окрестностям станции воочию накручивал километры некий прототип будущего чуда машиностроения.

Наш отдел был основным в этих инновациях. Но мало изобрести саму машину – надо доказать её полезность и будущую эффективность. И вот замдиректора выбрал меня для того, чтобы я занялся привязкой к новому трактору шлейфа производимых в стране сельскохозяйственных агрегатов: зерно-, картофеле-, хлопко- и прочих уборочных комбайнов, а равно других сеялок-веялок. И не просто назначил ответственным, но и включил в мою группу «агрегатирования» двух помощниц – инженера (кажется, с текстильным образованием) и техника-чертёжника.

От такого доверия я начал «фонтанировать» идеями. Некоторые предложения начальнику казались фантастическими, но потом он их всё-таки принимал и уже спокойно выдавал за свои. Меня это мало задевало. Просто удивляло: ворчал, что это глупости – и вот… Ну всё прямо по стадиям любого новаторства («слегка» перефразируя философа А. Шопенгауэра): «Сначала – бред, потом – вред, а в конечном счёте – это же очевидно!».

Сидя только в кабинете, серьёзно заниматься механизмами и отслеживать перспективные разработки невозможно. Меня стали направлять в командировки на машиностроительные заводы, в профильные НИИ, на заседания всесоюзных отраслевых научно-технических советов. Сначала в Москве, затем в Таганроге, в Ташкенте...

Таганрог больше всего запомнился своей солёностью: солёный суп, солёное пиво, даже солёная водка – можно как-то вытерпеть, но солёная вода, солёный чай, солёный кофе!.. В общем, прелести приморского города.

Зимний, но солнечный Ташкент понравился больше. Изумил узбекский плов, которым угощали на приёме у заместителя министра сельского хозяйства Узбекистана. Золотистый цвет! Рисинка к рисинке! Волшебный запах! А вкус… – ум разъешь! Прошло сорок лет, а всё ещё чувствую его на языке. С тех пор, где бы ни угощали пловом, – всегда вижу только рисовую кашу.

Казалось бы, всё складывается удачно и на работе, и в личной жизни – женским вниманием не был обделён, а к одной подруге даже чуть ли не жить переехал. Но часто снились места родные. Душа, как птица из клетки, рвалась туда, где вырос. Да и перспективы ближайшей женитьбы что-то не привлекали вовсе (не нагулялся ещё!), хоть молодым семьям здесь квартиры давали быстро. Стали мучить думы о вариантах освобождения от крепостной зависимости и возвращения домой. Но ничего реального на ум не приходило.

Права поговорка: за всё нужно платить! Спустя немного времени по возвращении из Ташкента как-то странно занеможил. Местный доктор определил желтуху. Звучало страшно. Тут же взяли под белы ручки и отвезли в неблизкий районный центр. Там сразу в отдельный бокс инфекционного отделения. Врачебный приговор: полный карантин – месяц одиночного заточения.

Вот и представьте себе: энергичного 23-летнего парня запереть одного в казённо окрашенной и кафелированной комнате, из которой запрещён выход даже в больничный коридор. А на дворе зима, за окном тускло и тоскливо, от тамбура запасного выхода тянет холодом. Нет не только телевизора, но и радио. Поговорить и то не с кем. Жуть и тоска. В общем, приговорили. И тут ещё эскулапы «издеваются» со своими уколами, капельницами и анализами!

Товарищи из посёлка приехали в первый выходной, а потом пропали: не ближний свет кататься на автобусе, чтобы поглядеть через окно на человека, которого знаешь меньше четырёх месяцев.

Моя пассия, которая ещё недавно шептала о страстной любви и настойчиво намекала на желание выйти замуж, так ни разу за месяц неволи и не появилась. Должно быть, испугалась сама или маменька её – заразный всё-таки. Я её не осуждал! Первое же испытание вовремя, наверное, нас развело. А неплохо было бы съесть чего-нибудь домашнего! Вот когда осознаёшь, что от родни далеко отрываться нельзя – даже по телефону никому не удалось сообщить о своей беде (не нынешние времена!). Но как-то перебился и на больничных харчах.

Времени уйма, бока уже отлежал, спать не хочется, людей вижу пять-шесть раз в день, да и те с медицинскими манипуляциями или со столовой посудой. Заглядывала несколько раз завотделением со своей нуждой: нарисовать санбюллетень, начертить схему эвакуации при пожаре – мне не трудно!

Я мог бы от стерильной тоски сойти с ума, если бы не обнаружил стопу журналов. Хвала медперсоналу, который не уничтожал их, несмотря на карантинный режим. Это же, наверное, с точки зрения санитарии – рассадник инфекции. А может быть, права народная мудрость: «Зараза к заразе не пристаёт».

Книги и газеты мне не были чужды и раньше – в детстве рядом с домом была хорошая библиотека. Но так, как в больничной палате, я не читал никогда – ни до, ни после. Названия всех изданий уже забылись, но точно помню, что многолетние номера журналов «Юность» и «Иностранная литература» я заглатывал от корки до корки – вплоть до выходных данных и состава редакционного совета.

Там была целая палитра жанров. Читал всё подряд: поэзию, прозу, публицистику, рецензии, предисловия... Что-то было и сиюминутное, но больше, как теперь понимаю, стоящее. Это были «мои университеты». Калейдоскоп информации по разнообразию не уступал настенному отрывному календарю-«численнику», который в моём детстве простым людям своей доступностью нередко заменял энциклопедии. Конечно, если бы не ограничение свободы выбора занятия и общения – вряд ли бы я переварил такой пёстрый ворох литературы.

Теперь уже больше верю рассказам о том, что малограмотные, еле-еле окончившие церковно-приходскую трёхлетку революционеры начала ХХ века в тюремных камерах при системном подходе постигали определённый уровень образования, позволивший им впоследствии вершить государственные дела.

Кажется, что сейчас возможность получения информации возросла неимоверно: телевидение, радио, интернет, печатные издания чудовищно заполонили нашу жизнь. Ан, нет! Нарастающий объём пролетающего через наши глаза и уши глотается, но сознания не достигает. Нет никакой мотивации его фильтровать и анализировать. При обилии информационного мусора, может, это и к лучшему?

Самое главное, месячное заточение в «университетах» располагало к спокойному раздумью о своих делах и проблемах.

Так или иначе, из больницы я вышел другим человеком. С «невестой» расстался сразу без выяснения отношений и надрыва. Представив в министерство предписание врачей о необходимости домашней диеты, получил нужное согласование и уехал в родной город, несмотря на подготовленный приказ о повышении в должности с полуторным увеличением оклада и соблазнением аспирантурой. Но, что более удивительно, к техническим пристрастиям вдруг добавились и гуманитарные, тяга к слову. И, кстати, недуг прошёл без последствий – наверное, первопричина его нашла разрешение.

Позже, через четверть века, в схожей, но более драматичной ситуации, я утвердился в мысли, что болезнь – это не столько испытание тела, в большей мере – это испытание души. Она во многом следствие движения в некий тупик. Можно, конечно, и лекарства горстями глотать, и на диеты сесть, и отдыхать больше. Но вернее будет задуматься о чём-то более важном для тебя. А если отмахнуться, перетерпеть, упорствовать – клапан сорвёт. И кардинальность решения должна быть соразмерна серьёзности недуга.

Правда, смущает одна загадка: когда болит уже везде, как угадать – что от чего?..


(Лысенков В.И. «Заточение в университетах». // Философия жизни-4. Сборник стихотворений и рассказов. – Коломна: Серебро Слов, 2016. С. 122-125.)