Цикл рассказов Вдох-выдох

   ц и к л    р а с с к а з о в               

Вдох – выдох

      Когда они поженились, он очень любил вертеть молодую жену вокруг оси, рассматривая и так, и этак. Как будто проверял ещё и ещё раз, годный ли товар приобрёл.
Это было унизительно, но Лина решила терпеть: когда-нибудь ему это надоест. Но, видно, пока не надоедало.
     - Бюст у тебя великоват, конечно. Ты не обижайся, но у девушки грудь должна быть аккуратная, стоячая, а у тебя будто камней понапихано, висит! Ещё не рожала, а размер как у кормящей.
     И ещё много разных других недостатков… Да, до идеала Лине было далеко, она и сама это понимала. Маленькая, плотненькая, нос – кнопкой. Если без косметики, так вообще тесто. Можно, конечно, и причёсочку соорудить, и глазки обозначить, и тогда выходило довольно мило. Но дома перед мужем приходится представать в виде голой правды, а она – не такой уж позитив.
     Если бы Даня любил Лину, всё было бы иначе. А так…
     - Ну зачем, зачем ты меня женила на себе?! – этот вопрос сразу стал главным уже в медовый месяц. – Зачем, а?!!
     Действительно, зачем?.. Лину так и подмывало сказать, что, дескать, если бы сам не захотел – то и не женился бы, не маленький. Но она сразу осекалась, потому что старалась всегда смотреть правде в глаза. Из принципа и самоуважения. Ведь Даня и сам не знает, зачем женился. От пустоты, наверное, так бывает. Надо же когда-нибудь  заводить семью, детей…
      Тридцатилетний Даня ничего хорошего от женщин не ждал. Его дважды грубо и больно бросили, и наука пошла на пользу. Жениться надо на любой, разница невелика. Лишь бы на сторону не бегала и вовремя готовила-мыла-стирала.
      Лина под эти несложные требования подходила, но Даня думал довольно долго. Потом  решил: нет, не то. Всё-таки не то. Должно было хотя бы на сердце какое-то тепло, что ли… Любви искать глупо, но симпатия – как же без неё? Он видел, что Лина хотела замуж, но нравилась Дане всё меньше и меньше. Какая-то она странная, вроде бы внутрь себя постоянно смотрит, а потом к-а-к сказанёт - обомлеть можно. Зачем такая нужна? Проще надо быть, без самокопания.
     И Даня со дня на день думал: «Завтра скажу, что всё кончено». Но наступало завтра, и он снова решал: «Потом».
     А Лина думала, что ему не хватало смелости для предложения, надо самой. Ну и что же?! Подумаешь, не принято! Сейчас другое время, женщины и министрами становятся. И она сказала однажды:
     - Давай поженимся, Даниил.
     Он помолчал, моргая. Потом отстранился, внимательно окинул Лину взглядом и деловито спросил:
     - А что мне это даёт?
     Вот он какой: деловой, конкретный. Значит, надёжный. Лина – тоже не наив, двадцать шесть стукнуло. И опыт кое-какой есть. Болтать о любви – себе дороже, проходили уже. До сих пор болит, мало не кажется.
     …Итак, что ему (им!) это даст?
      - Хватит ждать, не юные. Родим детей. Я обещаю быть хорошей женой.
       - Ладно, я подумаю.
(«Завтра ей откажу. Не сразу же! Жалко её. В глаза смотрит, как собачонка».)
    Наутро перезвонил сам:
     - Я согласен.
     А чего?.. Девчонка она, кажется,  не плохая. Стерпится – слюбится. И самое главное: жениться на ней – это хороший ход, умный.  Не зря ведь полночи не спал, извертелся весь. Потом поуспокоился, взял листочек в клеточку, разделил напополам и тщательно записал свои думы в «плюс» и в «минус». Плюсов вышло значительно больше.
    Хороший способ - сразу всё как на ладони. В «минусах» значилась сущая ерунда: «не люблю». А в плюсах – всё остальное.  И даже очень приятное. Ну вот, например: состоятельные родители, своя квартира… Это немало для удачной семейной жизни!
     У самого Дани отдельного жилья не было, обитал с матерью, Ириной Ивановной, не старой ещё женщиной, активной и напористой. Она часто спрашивала, строго поглядывая на сына:
     - И когда же ты женишься, наконец?!
     Лину она видела разок. Мельком, случайно. Столкнулись как-то нос к носу, Даня – рядом. Познакомились, покивали, поулыбались.  Ирина Ивановна что-то там поручила сыну на ходу и помчалась дальше. (Она не ходила, а именно мчалась, как паровоз без вагонов.)
     Лине она категорически не понравилась, но об этом вслух не было сказано ни слова.
     Вечером родительница расспросила, конечно, сына подробно: кто такая, откуда, где живёт. И сразу сказала, как отрезала:
     - Вот и женись!
     Видно, тоже оценила главные «плюсы» Лины. Невеста со своей квартирой - редкое везение! У Лины – так уж вышло – несколько лет назад умерла родная тётка, женщина небедная, но одинокая. При жизни она невероятно гордилась тем, что сама построила двухкомнатный кооператив. Всё ждала, что какой-нибудь положительный мужчина оценит этот факт и женится, будут жить они долго и счастливо. Но годы шли, а положительные мужчины жениться не приходили, и тётка  в один прекрасный день взяла да и оформила всё на племянницу. А больше не на кого! И как-то быстро после этого умерла, вроде решила, что делать ей на Земле больше нечего.
     Мама Лины и отчим (да и сама Лина!) такому сюрпризу были несказанно рады. Ещё бы! Лина, с её странностями, – выходит, не один Даня замечал, как она смотрит внутрь себя! – давно не вписывалась в жизнь отчего дома. А когда девушка переехала, всем сразу стало лучше. Так что спасибо тёте, ой какое спасибо!
     Мать Лины (копия покойной сестры) была из тех, которые «всегда правы». Эту уверенность поддерживал в ней и отчим, человек в общем-то неплохой, даже интересный, но тихий и безвольный. Плыть по течению под руководством всезнающей жены – дело не хлопотное, не требующее собственных усилий.  Удобно, и никаких нервов. Делай, что велено, и будешь в порядке.
     - Я прямая, что думаю – то и говорю. Потому что простая! - так любила повторять мать Лины.
     Слушая её, девушка всегда ловила себя на мысли, что такая правда – и есть самая гнусная ложь. Ну, посмотрите внимательно: именно беспардонность то и дело прикрывается своей «прямотой». Вот, мол, как! – всю правду-матку режу прямо в лицо.
    Лина однажды не выдержала и сказала матери, что хамство – оно и есть хамство, и прямота здесь вовсе ни при чём. А «я всегда права» - это вообще лозунг дураков. Ведь только умному человеку можно доказать, что он  глуп. Дураку – никогда. И вообще, по-настоящему прямой и простой человек себя таким и не называет.
     Евгения Сергеевна смертельно обиделась. Она совсем не умела прощать, хотя с упорством ханжи твердила об обратном. Особенно противно было наблюдать в Прощёное Воскресенье  «христианское смирение» и показушный материн обзвон с «прощениями». Лину это коробило, потому что актёрские способности матери никого не могли обмануть, а только смешили. Одновременно  приторно-слащавая и «прямая» - это было невыносимо.
     И Лина часто сверялась со своими поступками: а не такова ли и она, не дай Бог?.. Кажется, нет.
               
                *   *   *

     Мать и отчим… Они были такие разные, но почему-то отлично уживались. Впрочем, с Евгенией Сергеевной мог ужиться кто угодно, лишь бы никогда не возражал. А уж отчим – это был просто идеал подкаблучника.
     Они с матерью сошлись, когда Лине было всего четыре года. Девочка хорошо помнила, как в их доме появился «дядя Филипп». Мягкий и добрый, он быстро нашёл общий язык с девочкой, и Лина без труда стала звать его папой. Он никогда не кричал, даже если сердился.
     Но маму Лина тогда ещё тоже любила. Любила с какой-то удивительной недетской глубиной.
     - Чувствительная очень! – это говорилось про Лину всем подряд. – Уж такая переживательная, как будто и не ребёнок вовсе.
     Да… Девочка ощущала себя мудрой и усталой, очень всех жалела. Горько плакала, если узнавал про чью-то беду. Иногда – до истерики, не на шутку пугая родных.
     …Когда-то давно в их дворе жила кошка с перебитой спиной. Свои парализованные задние конечности - страшные, грязные, мёртвые – она таскала на передних лапах, тяжело упираясь ими в землю. Видно, какой-то скот, вообразивший себя человеком, в припадке пьяного гнева искалечил животное. Должно быть, она ему мешала жить, мяукала, должно быть, слишком громко. Раздражала царя природы… Лина как увидела – рыдала до хрипа!..
     Мама рассердилась:
    - Прекрати, бесноватая!!!
    А отчим – пожалел. Долго гладил по голове, тихонько шепча что-то ласковое, необязательное, но такое важное сейчас. Лина долго с благодарностью помнила это ощущение: её  защитили от горя, поняли… И она тогда ещё больше привязалась к отчиму.
     Но Лина взрослела, а приёмный отец отдалялся от неё. Вступаться за девочку – это перечить жене, нарываться на неприятности. Лишнее! Он всё чаще давал понять, что каждый – сам за себя, и если мама повышала на Лину голос, отчим срочно становился глух и нем, по-страусиному пряча голову в песок. Роль песка выполняла книга: Филипп Владимирович любил почитать.
     … Кому же можно рассказать, с кем поделиться? Кто поймёт?.. Если совсем не с кем, тогда надо записывать, иначе с ума сойти недолго.
     Так появилась в жизни девочки толстая тетрадь, которой она поверяла всё. Тетрадь хранилась  среди старого хлама, подальше от любопытных глаз. О ней никто и не догадывался, иначе быть бы ей прочитанной. Евгения Сергеевна не терпела неизвестности в собственном доме.

                *   *   *

       «Жизнь – это больно». С этих слов начиналась первая страница заветного дневника. Это было где-то услышано, но так совпало с её мироощущением, что девочка поняла.  Уже в двенадцать лет.
      Потом – это прошло. Юность есть юность, она тем и хороша, что беспричинное веселье  – основное её содержание.
     Сначала было одиночество. А ведь ему положено приходить позже, да и то не ко всем. Гораздо позже… А у Лины с одиночества – начиналось. Родители отвергали её с методическим постоянством, и девочка привыкала. Она где-то вычитала, как надо бороться с тоской: «Поглубже вдохните, задержите дыхание. Потом медленно, очень медленно выдохните. Для большего эффекта повторите несколько раз».
     Вдох-выдох… Мама отторгала дочку давно, с раннего детства, отчим – на пороге юности. Остальные – по мере появления в её жизни. За что? А ни за что, это - самое больное.
     Причины, конечно, были, но невидимые Лине. Вдох-выдох, дорогая, вдох-выдох… И дневник, единственный друг. Он никогда не предаст.
  …«Самоуверенность хороша тогда, когда она – антоним  самовлюблённости и синоним самодисциплины…»
 … «Белый цвет – единственный, который безупречно сочетается с любым другим. Не так ли и добро? – оно, я думаю, уместно в любом случае…»
     Ну что, разве не странная?.. Записки сумасшедшего, а не дневник. Хорошо, что о нём никто не знал, а то пальцем у виска крутили бы. Доброта и доверчивость Лины воспринимались как некая аномалия, своего рода уродство. Ходячая иллюстрация «подставь другую щеку». Тут грех не ударить, сама просится.
    Мама, например, и не задумывалась, бить или не быть.
     - Что ты на меня смотришь, как будто укусить хочешь?! – привычка дочери «пялиться» доводила Евгению Сергеевну до бешенства. – Вот погоди, обрюхатят тебя да своих родишь, они на тебя тоже так будут смотреть!
     «Но дети вовсе не обязаны любить своих родителей. Эту любовь, как и всякую другую, надо заслужить. Она однажды сильно избила меня, совсем маленькую. Я не помню, за что, но я стала ненавидеть её именно тогда, я точно знаю. До этого – любила. Наверное, любила бы и дальше, если бы она не сделала это любимой темой, всегда и везде, о том, как я после «бани» стала «как шёлковая». И подробно, с удовольствием, растолковывала, какая я была упрямая, и как она меня лупила и спрашивала: «Будешь?!! Будешь?!!!!» А я орала: «Буду!!!» И как вдруг, после одного особенно удачного удара (я хорошо помню эту боль!), я взмолилась: «Мамочка, никогда не буду!!!» Причём «мамочку» она присочинила: я никогда так её не называла. Никогда.
     …Я даже помню, почему я, несмотря на страх и боль, долго орала: «Буду!!! Буду!!! Буду!!!» Дело в том, что она всегда била меня в спальне, перед огромным зеркалом-трельяжем, и я видела её – троящуюся, разъярённую, как пантера, и себя – насмерть перепуганную, с красным лицом, чёрной дырой рта и расписанным задом…
     Она рассказывала эту историю на любом застолье и празднике, умилённо поглядывая на меня. Очевидно, думала, что я разделяю её восторг по поводу моего превращения в «шёлк».
     Так было до вчерашнего дня. А вчера – пришли гости, она снова начала вещать. Мне очень захотелось встать и ударить её, но вместо этого я тихо сказала, глядя ей прямо в зрачки (она этого ужасно не любит):
    - Такое ощущение, мама, что тебе больше и вспомнить нечего, да?!
     В эти минуты я боялась саму себя. Моя ненависть, заботливо взращённая ею, разрешила мне всё. Она поняла и испугалась. Вот теперь она с этим номером больше выступать не будет. По крайней мере, при мне. К тому же – я, наконец, переезжаю!!!»

                *   *   *

       Лина перебралась в тёткину квартиру уже вполне самостоятельной девушкой, студенткой второго курса Политеха. Обустроилась быстро: аккуратная тётушка содержала всё в образцовом порядке. Оставалось только разложить свои вещи по полочкам – и жить.
     Странно, но в таком одиночестве ощущение покинутости и ненужности сразу прошло. Наоборот, возник комфорт своей крепости, защищающей от насилия над душой. Спасибо тетушке снова и снова!
     Лине понравилось перебирать старые фотографии Дарьи Сергеевны, раскладывать их по темам и по годам. Снимков было великое множество. Лина знала, что так тётя восполняла дефицит любви. Создавалась иллюзия нужности: на всех фото Дарья Сергеевна обязательно красовалась с кем-нибудь рядом. Одиночные снимки были наперечёт: несколько стандартных паспортных, и всё.
     «Интересно, - думала Лина, - а если бы моей матерью была тётя Даша?..»
     Вспоминала, сравнивала… Было бы, конечно, по-другому, но хорошо ли?
     Вот эпизод: тётушке поручено проводить Лину (едет в гости, далеко), посадить в поезд. Ну, мало ли, что пятнадцать лет! Дитя ещё. Дарья Сергеевна хлопочет, просит проводницу присмотреть, придирчиво оглядывает купе. Место Лины – нижняя полка. Отлично. 
     И тут – эта попутчица с ребёнком. Дескать, нельзя ли поменяться?.. Малышу всего годик, как с ним на верхней полке? Просить больше некого, кроме них в купе – дряхленькая бабушка.
     - Что?!! Моя племянница – тоже ребёнок! Вы разве не видите?!!
     Лине стало так стыдно, хоть проваливайся сквозь железный пол.
     - Я же ведь только спросить, извините!.. – женщина робко жалась к столику.
     - Тут у каждого есть своё оплаченное место!! – не унималась любвеобильная тётушка.
     Женщина молчала, мысленно молясь, чтобы провожающих попросили наконец покинуть вагон. Слава Богу, сбылось. Тётя долго и умильно махала в окно рукой, поднося платочек к сухим глазам. Поехали!..
     - Извините нас! – взмолилась девочка. – Поймите, моя тётя…У неё нервы, вот и всё! А так – она неплохая!
     - Да я ничего, ничего… Мне и сверху удобно будет… - лепетала потрясённая соседка.
     - Нет, нет!! – закричала Лина. – Нет!!! Простите нас, ну, пожалуйста!!
     - Я и не обижаюсь! – испугалась женщина. Ребёнок заплакал.
     - Ну, вот и хорошо! – выдохнула Лина. И быстро-быстро, как кошка, забралась наверх.
     Чтобы уже стало понятно, что её постель – именно там.
     Так всю дорогу и промолчали, и только на прощание женщина сказала:
     - Спасибо. Славная ты девочка. Значит, не всегда яблоко от яблони…
      Спокойно, Линочка. Вдох-выдох…

                *   *   *

       И случилась любовь. Ой, какая!..  Лина думала, что счастливей её никого и быть не может…
     Он – совсем молоденький парнишка, чуть старше Лины. Ей – девятнадцать, ему, значит, - двадцать. Очень вовремя у неё оказалась своя квартирка, ничего не скажешь. Если бы не это, где встречаться тогда?..
     Сергей приехал в их городишко на практику, познакомились случайно, просто на улице. Он спросил у Лины про время, да так и не отстал, проводил домой. Любовь поглотила их сразу, а ведь оба не верили, что так бывает.
     Целый месяц безоглядного, невозможного счастья! Они забыли про всё на свете, и потом, когда Сергей уехал, потекли письма, нежные и страстные. Но Лина чувствовала: что-то он недоговаривает. Душа болела…
     И не зря. Вот оно, оказывается, что: Серёжка-то женат… И дочка маленькая есть, что тяжелее всего. Сам написал, измучился тоже; не знал ведь, как и сказать…
     «Линочка-Галиночка, любимая моя! Что же мне, дураку, делать?! По глупости я, сопляк, женился, никого не слушал. Ведь не люблю я её, не люблю! И не любил никогда. В постель к ней попал, а потом – пришлось жениться. Сама понимаешь, наверное, почему… А теперь дочку очень жалко, я ведь и сам без отца рос. Жене честно про тебя рассказал, а она – в ноги упала, плакала, умоляла не бросать её с ребёнком…  Прости меня, моя единственная, но не знаю я, как дальше быть?!! Без дочки не могу…»
     Лина читала-перечитывала, ночами грызла подушку, чтобы не выть. Не уважала она, когда горе громким бывает. Думала, придуриваются: всё можно стерпеть…
     Стерпела, справилась. Написала в ответ, что любит, жить без него не может. А что женат – так это пусть. Так уж случилось, никто не виноват. А ей, Галине, лично для себя ничего не надо. Живи спокойно, родной, воспитывай девочку, не рви сердце. Никто тебя не проклинает. Спасибо за любовь. Спасибо, что она есть. У других – и этого нет.
     Снова пошли письма, уже немножко другие, с оттенком живой боли и бесконечной грусти. Она съездила к нему один раз на каникулах (уж очень звал, хотел увидеть. И она хотела, сил не было!), посмотрела на чужой красивый город, украла одну ночь у законной супруги – и вернулась домой.
     Скоро поняла, что беременна. Поняла сама, ещё до врача. Доктор подтвердила, а Лина тут же спросила, какие анализы надо сдать для аборта.
     Врач не стала ни отговаривать, ни пугать: мол, первый аборт, да разве мыслимо, ведь детей может больше не быть. Посмотрела только на Лину внимательно и по-доброму спросила:
      - Бросил, что ли?
      - Нет. Женат  он, - просто сказала Лина.
      - А любит? – в чужом голосе звучало настоящее сочувствие, а не пошлый бабский интерес.
      - Любит. И я люблю.
      - Так послушайте, Галя! – заторопилась гинеколог. – Родите на память!
      - Не могу я, никак не могу…
      - Ну что же, ты молодая ещё… - помолчали, вздохнули обе. – Но хоть напиши ему всё-таки. Ведь не сообщала, да?
     Это правда. Не сообщала. Зачем мучить?..
      - Напишу. Спасибо.
     … Она действительно написала,  без претензий и истерик. Просто факт: так, мол, и так. Через две недели – на аборт. Ответ не пришёл ни через две недели, ни через месяц, ни через год. А Лина и не ждала. Что он, бедный, мог написать? Напишет «роди» - а ведь мужем стать не может. Напишет «сделай  аборт» - это вообще… То, что он не перестал любить и никогда не перестанет, Лина не сомневалась. Знала, что и она никогда не сможет забыть своего Серёженьку. А только судьба такая…
     Она старалась пореже появляться у родителей, пока всё не будет кончено. Её сильно мучили запахи, и это трудно было не заметить. Зачем ей лишние вопросы?
     Но всё-таки один раз пришлось побывать на дне рождения матери. Отказаться – никак не выходило. Всё прошло более-менее гладко, Лина чувствовала себя терпимо, но только неосторожно налегала на солёное. Но, кажется, никто не заметил.
     Только наблюдательный отчим хотел было пошутить на этот счёт, но присмотрелся к Лине повнимательней – и осёкся. Эти круги под глазами, отрешённый взгляд… Может, спросить потихоньку? Стоп, а зачем?! Вдруг правда? И что он тогда должен будет сделать?..
    Ну уж нет, девка взрослая, пусть сама выкручивается. Он даже не на шутку испугался, когда Лина, уходя, попросила:
     - Пап, проводи меня немножко.
     Он, конечно, пошёл, но всю дорогу нервничал.  Но, к счастью, разговора не случилось. Вот и хорошо!

                *   *   *

       Аборт прошёл удачно, без осложнений. И опять же, спасибо тётиной квартире, не надо было никому объяснять, где пропадала двое суток. Всё кончилось, и надо было просто жить дальше.
     _ Эй, молодая-красивая, позолоти ручку! Всё расскажу, что было, что будет, чем сердце успокоится!
     Лина боялась цыганок. Она шарахнулась в сторону, но гадалка ловко ухватилась за край кофточки:
     - Да постой, глупая! Я недорого возьму, а всю правду расскажу! У тебя любовь на букву «С» есть?
    Вот эта «любовь на букву «С» Лину и притормозила.
    А цыганка уже уверенно частила, быстро повернув ладонь девушки линиями в небо…. Бред какой-то! Дальняя дорога и прочая чушь… И вдруг ведунья сказала:
     - Напрасно ты мне не веришь, милая! А вот послушай внимательно, потом увидишь. Проживёшь ты жизнь нелёгкую, вся душа изболится и сердце изноет. Но ты жди! А когда будешь уже не молода, но и не стара, вот тогда и случится самый главный поворот в твоей судьбе. Посмотри сами, вот она, эта линия! Будет любовь самая большая твоя, будет счастье, и уедешь далеко, в другую страну!
     … Что, глупая, мелет?..Тем более – про другую страну!.. Да и про любовь: разве может быть кто-нибудь, чтобы смог заменить Серёжку?.. Хоть всю вселенную пройди.
     - Хочешь – верь, хочешь – нет, а будет так! – заключила цыганка. – Я даже денег не возьму! Но разве что какую-нибудь мелочь…
     Вот с этого бы и начинала! Лина брезгливо сунула ей бумажку, и цыганка отпустила руку.

                *  *   *

       А Лина как будто умерла. Ничего не хотелось, долго не хотелось. Смотрела на солнце, на людей, а думала: «Зачем?..»
    Но время шло, и постепенно молодая кровь заставляла жить и надеяться. Мёртвые мысли поблекли и стали опадать, как пересохшие листья. И люди, в которых жило настроение застоя и безнадёги, перестали притягивать. Теперь Лина бежала от таких. В душу медленно и трудно возвращалась опальная весна.
     И тогда появился Даниил, Даня. Ничего особенного он к девушке не испытывал, но интерес проявлял. «Почему бы и нет?» - думала Лина. Очень хотелось, чтобы всё стало как у людей: муж, дети… Они должны наполнить её жизнь новым смыслом, и всё будет хорошо и правильно.
     Лина хотела опять оказаться у подножия солнца, как в детстве. «У подножия солнца» - так называлась книжка, которую ей вручили вместе с табелем отличницы. Первая победа! Тогда девочка перешла во второй класс. На форзаце книжечки значилось: «За отличную учёбу и примерное поведение». И название книжки, и её немудрёные герои, у которых всё хорошо, светло и правильно, – вот что хотелось хранить вечно, греясь теплом ушедшего детства. Никогда больше Лина не была так счастлива, как в то ослепительное лето, в семь лет…
       …Надо, надо родить детей. Переключить свою переизбыточную жалость к  человечеству – на них, родных, кровных. Сузить сектор боли за весь мир!
     Мать Дани считала девушку очень удачной партией. Старая женщина умело трезво смотреть и на жизнь, и на своего сына, что бывает у матерей не часто. Лина – это именно то, что нужно её Даньке, лентяю и эгоисту. К тому же кандидатка в жёны  – добрая. А значит, многое стерпит и простит. И где другая баба плюнет, развернётся и уйдёт, Лина поплачет, переварит и проглотит. И пойдёт по жизни дальше в том же качестве.
     И, конечно, Ирина Ивановна сыграла не последнюю роль в женитьбе сына. Даниил, по большому счёту, уступил не столько Лине, сколько матери, решившись на брак.





                *   *   *

       Итак, семейная жизнь началась. Вскоре родился Лёшка: трогательный, слабенький. Получился он недоношенным, но за жизнь цеплялся крепко и вскоре ничем не отличался от обычных детишек. Хорошо набирал вес, учился сидеть и лепетать, весело глядел на свет умными глазками.
     То, что мальчик появился раньше срока, необыкновенно рассердило Даню. Он до смерти надоел врачам, лез с вопросами и угрозами; клялся, что головы всем поотрывает, если узнает, что его провели. И жену убьёт, шлюху.
     И никак нельзя было убедить молодого отца, что ребёнок действительно семимесячный, хотя это казалось яснее ясного: новорожденный весил слишком мало.
     Но Ирина Ивановна, взглянув на внука, сразу отмела все сомнения:
    - Наш. Сразу видно, чего там!
    Мальчик и в самом деле был здорово похож на Даньку, и с каждым днём это становилось всё заметнее.
     Однако ревнивый и взрывной муж не успокаивался ещё долго, что принесло Лине много тяжёлых скандалов. Приходилось снова и снова клясться, что она ни в чём не виновата.
     Скандалы усугубляли её серьёзную спинную боль, которая появилась сразу после родов. Эта боль осталась с ней навсегда, лишь со временем немного притупившись. Лина так сжилась с этим, что перестала обращать внимание. Болит – ну и пусть себе. Врачи разводили руками: ничего не понятно! Но Лина знала, почему болит. Помнила: роды начались резко, нехарактерно для первородящей, но когда она попала в родовой зал и очутилась в высоком кресле, её вдруг оставили совершенно одну.
     - Лежи, жди. Не скоро ещё, не бойся! Сейчас придём.
     И ушли… Лина слышала, как хохотали где-то недалеко, за стеной. Кого-то поздравляли, что-то пили, кажется…
     Лина плакала, звала. Чувствовала: вот сейчас, сейчас она родит, с минуты на минуту!! И, если ребёнка никто не примет, он упадёт, покалечится! Высоко ведь!!!
     И в какой-то страшный момент она, истошно завопив, сделала невероятное, невозможное усилие – и задержала ребёнка. Этих нескольких секунд хватило! И заглянувшая в родовой зал акушерка (чем-то очень недовольная) успела, подбежав, подхватить её сына.
     - Ну, чего орёшь?! Нормально всё, видишь? Успела!.. – бурчала она, старательно пряча виноватые глаза.
     - Успела… - прошептала Лина. Вот только в спине что-то хрустнуло…
     С того дня и болит. Ну да ничего, не инвалид ведь она. Зато Лёшенька – не упал. Лина даже подумала, что это – как знак: она – мать, и теперь должна всегда успеть к своему ребёнку. Чтобы никогда не упал.

                *   *   *

       Жилось ей замужем нелегко. Но свекровь угадала правильно: Лина терпела. Тихонько, в робких слезах переживала неприятности со стойкостью обречённого.
     Один только сыночек в жизни молодой жены  – любовь и счастье. Вот ради него и стоит жить. Видеть, как он растёт, как становится самостоятельным. Отрадно было наблюдать, как мальчик впитывает в себя материнскую доброту и щедрость. Он даже в интонациях старался копировать Лину, умиляя её до слёз.
     А Даниил был оставлен в параллельном мире, хоть и досаждал по-прежнему тяжёлым характером. Лина научилась смотреть сквозь него и почти не слышать. Думала о чём-то постороннем. И от этого муж заводился ещё больше. Выходило так, что эта курица – его жена – не имеет даже гордости! Ведь любая нормальная женщина уже взорвалась бы сто раз, ответила, нагрубила. Ударила бы, в конце концов! Было бы за что уважать, по крайней мере.
     А Лина просто не пускала его в свой внутренний мир. Она целиком принадлежала только сыну, который (единственный!) мог её понять и принять, и который точно знал, за что её надо любить.
     Лина часто думала, что она с годами стала, наоборот, только больше жалеть людей. Что это? – старость? (В тридцать пять лет!..) Или мудрость?.. И в тоже время ясно понимала, что она никогда ещё не умела так страстно ненавидеть разную пошлость, подлость и мелочность.
     Именно тогда она окончательно поняла, что они с Даней – слишком разные, чтобы составлять пару. И, существуя рядом с ним, она была так далека, как будто проживала в другой галактике. А он этого даже не понимал.
     Все чувства Лины стали острее, ярче, как будто с неё содрали кожу, как будто открылось второе (третье, четвёртое?) зрение: сколько же горя вокруг, сколько страданий! Но всё, что послано лично тебе, надо уметь пережить, переждать. Постараться не потерять что-то главное в себе, не наплевать в собственную душу.
      Лина терпеть не могла необязательных и неорганизованных людей. Сама она была работником редким: безотказным и всё успевающим. Всегда держала слово, и положиться на неё мог каждый. Нравилось коллегам и то, что Лина, умея выслушивать других, никогда не жаловалась на личное. Внешняя организованность совпадала с внутренней цельностью, поэтому и похвала, и поощрение – были для неё делом обычным, почти будничным. По-другому и не мыслилось.
    О своих успехах Лина рассказывала только сыну, потому что муж и не спрашивал. Его вполне устраивало, что она всё вовремя делает дома. Этого достаточно. Зато сын – гордился.
     Лина давно поняла: дети не равны взрослым, они на порядок чище и лучше. Это взрослые им постепенно внушают (всеми своими поступками!): лги, воруй, притворяйся. А потом несказанно удивляются, всплескивая руками: откуда, мол?..
     И Лина старалась, старалась изо всех сил жить так, чтобы её мальчик гордился ею.
     Она считала, что люди как бы делятся на два типа: конденсаторы и конденсаты. Конденсатор несёт в себе признаки истинного человека, а конденсаты (их, к сожалению, больше) оседают смертоносным налётом на артериях чужой жизни, подтачивают их, закупоривают, омертвляют.
     И конденсаторы – терпят…
     Мужа своего она относила именно к конденсатам.

                *   *   *

       Шли годы. Текли как вода сквозь пальцы. Вот ей тридцать пять, сорок, сорок семь… Лина их не очень замечала, она считала только возраст своего ненаглядного мальчика.
       Один за одним, как будто в очередь, умерли родители и Лины, и Дани.. Никто долго не залёживался, просто приходил их час – и они покорно уходили в вечность.
    Отчим умер последним, когда Лине исполнилось пятьдесят. Алёшка уже заканчивал университет, нацелясь на Красный диплом. С годами сын и мать как будто срослись душами, вроде обрели общую кровеносную систему. Даниил совсем отошёл на второй план, и теперь всё чаще и чаще думал, что Лёшка стопроцентно удался в свою мать. Он даже смотрит точно так же, как и она: мимо.
     Добрый и отзывчивый, Алексей очень переживал, что девушки не обращают на него никакого внимания. Лина пыталась объяснить сыну, что это он напридумывал! Надо только стать увереннее – и сразу появится симпатия.
    Но Алёшка упёрся на своём: он никому не нужен. Лина ночей не спала, всё думала, думала… Ведь, действительно, было в этом что-то мистическое! Её красивый и умный сын никак не мог завести себе подружку…
     А однажды Алёшка даже отличился: спас девушку от пьяных хулиганов. Об этом  написала местная газета, и Лина была на седьмом небе от гордости, хотя Лёшка и оказался в больнице, ведь его избили. Но сын поправлялся, и благодарная девушка бегала к нему с передачами. Однако дальше этого не пошло, потому что у красавицы оказался жених. А Лёшка, как назло, признался матери, что девушка ему очень нравится…
     - Так отбей! – настаивала Лина.
     - Мама, прекрати. Я так не могу и не буду.
     Больше от него ничего добиться не удалось. Девчушка постепенно канула, а выздоровевший герой снова остался на бобах. На память о драке его предплечье украшал теперь большой шрам. Навсегда.
     Алёшка долго стеснялся этой отметины, но потом привык и вернулся к любимым майкам.

                *   *   *

       Из дневника Лины:
     «Господи, какая боль!! Я должна, должна, должна любить её! - а я не могу…
     Но это же неправильно, не по-человечески. Неправильно ни по людским законам, ни по христианским. Почитай отца и мать своих! – а значит, люби…
     И много лет дерутся во мне два «я»: одно говорит - «должна», второе кричит – «не могу!»
    …Она всё время предавала меня, даже в мелочах. С удовольствием, с размахом. Как ни просила я: «Только, мама, не говори никому!» - это было напрасно. Чуть я за порог – и телефонный диск тут же бодро начинала накручивать мамина рука: «Всем!! Всем!! Всем!!!»
     Нет, она звонила не для того, чтобы начать с меня, она этим заканчивала. Причём, наверное, неожиданно для себя, экспромтом, так сказать; ведь в начале и не собиралась этого делать. Как-то уж так выходило…
     Два-три таких урока – и я отгородилась китайской стеной. Эта преграда с годами только выросла и укрепилась. И вот теперь, когда матери уже нет, пора бы этой стене и рухнуть. А она, оказывается, не боится времени, как те пирамиды. И, принося цветы на могилу, я испытываю бесконечное чувство вины за пустое сердце. Пустое - а как болит…»
               
                *   *   *

       Больше всего на свете Лина боялась, что сын её разлюбит. И в этой боязни, как ни странно, не было стандартного материнского эгоизма, нет! Она только и мечтала, чтобы Алёшка влюбился, женился, завёл детей…
     «Как я буду любить их всех!! - думала Лина. – И невестку, и внуков. Невестку  – особенно, ведь она выберет моего мальчика, она будет дорога ему. Я никому не дам её в обиду, никогда!!»
     Да, да! И сын, когда Лины не станет, не скажет, что у него болит пустое сердце. Никогда не скажет!!!
     …А тут случилась беда: Лёшка в своём университете помогал менять окна в одном из кабинетов (вот вечно ему больше всех надо!), и стекло треснуло, выскочило из рассохшейся древней рамы, обрушилось с высоты топором на правую руку сына и перерубило несколько сухожилий…
     Лина чуть с ума не сошла!!! Хорошо, что на дворе – двадцать первый век, руку спасли в отделении микрохирургии. Но за эти несколько страшных дней Лина стала абсолютно седая.
     А когда всё кончилось и Лина немного пришла в себя, то она решила, что волосы красить не будет. Как ни странно, но седина даже шла ей. И прятать ни к чему. Не девочка ведь.
     В травме сына Лина опять усмотрела символический смысл. Когда-то очень давно, когда Лёшенька был совсем крошечный, Лина, укрепляя спинку детской кровати (от мужа разве дождёшься?!! Самой – быстрее..) угодила молотком по ногтю большого пальца, и с тех пор ноготь так и рос с трещиной посередине. Лина всегда обрезала его очень коротко, потому что, задев, могла подорвать ноготь чуть ли не до основания. И никогда с тех пор не ходила делать маникюр.
     Каждый раз, взглядывая на палец, Лина вспоминала, откуда трещина. И вот теперь – у сына такое случилось с рукой. Это неспроста! Вот и ещё один шрам, который навсегда…

                *   *   *

      … И снова в душу пришла пустота, похожая на ту давнюю омертвелость. Лина вдруг в свои пятьдесят отчётливо и до конца поняла, что значит НИКОГДА. Это ни-ког-да, навечно.
     Вот сидела однажды у телевизора, смотрела старый хороший фильм – кино детства! – и вдруг пронзило это НИКОГДА. Никогда она уже не будет чувствовать то, что раньше, и так, как раньше. И стало жутко.
     Ничего не поделаешь: едет она «с ярмарки». И всё правильно. Одна только просьба к небу: дай доехать поспокойнее. Только одного покоя и хочется. Перед НИКОГДА…
    Но вот как раз с покоем и были проблемы. Лина всё острее и острее воспринимала жизнь, её больные стороны. Интересно, это только у неё?.. Живут же другие, говорят, в покое, а у неё – сплошной вдох-выдох.
     Какая-то химическая действительность образовалась вокруг. Эта безрадостная молодёжь с пустыми глазами, в которых нет взгляда в будущее, эти позорные объявления везде, даже по телевизору: очередная семья просит, как милостыню, у добрых людей денег на операцию для больного ребёнка… А где же государство, где?...
     А люди скачут по сцене в сотнях  глупейших шоу, слизанных с иностранных и перевёрнутых на наш дурацкий манер. От «минут славы» до всех, «кто хочет стать миллионером». Противно. А что, что у них на душе?.. Наверняка тот же ужас, что и у неё.

                *   *   *


       То ли от безысходности, то ли, наоборот, в поисках  выхода, появился в семье Лины и Интернет. Причём настоял на этом Лёшка.
     Лина обрадовалась: может, хоть там девушку себе отыщет? А что, бывает же!..
     Лёшка с новинкой разобрался быстро, завёл себе страницы, где только возможно и, действительно, увлёкся, ожил. Видно, и ему не раз приходила в голову мысль про подружку из чата. Он и Лину уговорил зарегистрироваться в «Одноклассниках».
      Она сначала смеялась и отнекивалась, а потом – взяла и согласилась. Лёшка оформил ей страничку, выставил несколько неплохих фотографий. Научиться пользоваться этой штукой было нетрудно, и Лина быстро освоилась. Даже полюбила это дело, ведь уже в первую неделю нашлось и прибилось в ДРУЗЬЯ полтора десятка человек. Это было здорово: узнавать, как прожили эту жизнь товарищи по школе и Политеху; рассматривать чужие фото и ахать, что так все изменились! Они тоже, наверное, все удивлялись, глядя на фотки Лиины, но отпускали ей комплименты. Она действительно неплохо выглядела, оставаясь стройной и моложавой.
     И вот однажды!.. Лина запомнила этот день до мельчайших подробностей, ведь это был день рождения Лёшки. Приходили гости, разошлись поздно, и Лина очень долго возилась с посудой, наводила порядок. Она терпеть не могла оставлять такое на потом.
     Лёшка давно уже уселся за компьютер, и Лина решила, что на сон грядущий неплохо  бы и ей просмотреть свою страничку. Сын уступил ей место («Мама, на пять минут!! Я тут кое с кем переписываюсь!»), Лина открыла своё и сначала даже не поняла, что произошло… Глаза, конечно, видели, а вот мозги – зависли, потому что она прочитала: «Я тебя всё равно нашёл!!!» Это странное сообщение было от Сергея Пономарёва. От Серёжки!..
     …Сын нетерпеливо заглянул в комнату:
     - Мам, ну что ты там застряла?
     - Сейчас, Лёшенька, сейчас!!!
     Она, конечно, ответила. И приняла его в ДРУЗЬЯ. И фотки посмотрела: вот он какой стал! Солидный, крупный. И рядом – жена, наверное. Такая же вальяжная. А вот и дочь! –  красавица…
    И она вдруг смертельно устала. Новая-старая боль обрушилась на неё, как древнее дерево, неожиданно поваленное ураганом. Не зажило, оказывается. Ничего не зажило!!!
     …За сутки Лина немного пришла в себя (надо было делать вид, что НИЧЕГО не произошло) и на другой вечер, взяв себя в руки, почти спокойно написала ответ, что живёт неплохо, что у неё есть муж и взрослый сын.

                *     *     *

       Обманывать себя – не получалось. Да и зачем?! Зачем, если сам Сергей не скрывал: всю жизнь протосковал, так и не смог ничего забыть. Дочь у него  – самостоятельная, у неё давно своя отдельная жизнь. А жена… С годами только отдалилась, и всё. Нет, нельзя жить без любви и быть счастливым! Никак нельзя…
     Вот так и сбылось старое цыганское пророчество. И про любовь самую большую, и (по иронии судьбы, после распада большой Родины) про чужую страну – всё угадала лукавая ведунья!
     … Лина собралась в мгновение ока. Сама от себя не ожидала! Вдруг ясно поняла: не может поступить иначе. Ну никак!! Решение уехать ещё держалось втайне, а уже все заметили, как вдруг Лина изменилась. Сразу стала настолько другой, что даже сама себя не узнавала. Потом, когда скрывать перестала, все начали крутить пальцем у вика: сумасшедшая, однозначно!
     Но всё вышло, как захотела Лина. Развод, на удивление, выдался простым: Даня был настолько в шоке, что даже не устроил разбирательства, а вполне добровольно дал согласие, без волокиты и судов.
     С работой – тоже решила моментально. Уволили и в душу не лезли. Никто не спрашивал, но все знали. Да и пусть поговорят, чего там. Хоть какое-то для них разнообразие.
     Её же жизнь стала теперь полна значения и любви. Эта радость вела её уверенно и настойчиво. И Лина шагала твёрдо и спокойно, теперь почему-то хранимая судьбой от падения с ажурного мостика позднего счастья в тёмные воды жизни, бурлящие по обеим сторонам хрупких перил…

                *     *     *

       И всё бы хорошо. Но вот сын посчитал её предательницей. Уехала! – а он?.. А его почему не забрала с собой?! Оставила, бросила!!! И не пишет ей сын теперь, нет. И на звонки не отвечает. Вычеркнул Лину из своей жизни. И надо привыкать, что навсегда…С этим придётся и дальше жить.
     … А жить женщине хочется теперь долго и счастливо, вот ведь как…
         Вдох-выдох, Линочка. Вдох-выдох…
               
      
    

                УХА  ИЗ  ПЕТУХА

       - Ты, Сашка, совсем глупый человек! – сердится Иван Никитович.
     Я не возражаю: бесполезно. Сейчас он плеснёт ещё в стакан, выпьет, хмыкнет, будет долго-долго помаленьку закусывать и молчать. Но дёргать его не надо, а то разговор заклинит намертво. Такая уж у него манера: ронять по две-три фразы в полчаса. Но ожидание того стоит.
     Никитович – пенсионер. Сейчас говорят: «Бывший работник полиции».
     - Какой, на хрен, полиции?! – возмущается всегда Иван Никитович. – Разве в названии суть?!! Я милиционер, и точка!!
     Да, Никитович – профессионал, человек старой закалки, честный до патологии. Но себя таковым не величает; он уверен, что честными должны быть все, это просто нормально, и ничего более.
     Он совсем одинок, и я не спрашиваю, почему. Всё равно не ответит, а захочет – сам расскажет. Я уверен, что он однажды откроется мне.
     Я его сосед, причём не очень давний. Пять лет назад переехал я в эту квартиру, доставшуюся мне от бабушки, царство ей небесное. Живу пока один, поскольку молод и свободолюбив. Работаю на «скорой помощи» и считаю, что делаю хорошее и нужное дело. В общем, обыкновенный я, и тем приятнее, что такой удивительный человек, как Никитович, принял меня в друзья. А, может, это просто потому, что я ему в сыновья гожусь (или, скорее, уже во внуки…)?
     Просто так совпало, что наша бригада его спасла. Я не знал, что он мой сосед, я тогда только-только переехал, чем очень огорчил своих прекрасных родителей.
     - Саша, ну что ты там один будешь куковать?! – восклицала мама. – Пусть квартира постоит; даст Бог – женишься, вот и переедешь. А сейчас-то зачем?!
     Но я был решителен. Любую мою подружку мама сразу пыталась определить в невесты, а  меня это раздражало. Вот на свободе – я сам разберусь в своей личной жизни. Конечно, маму с отцом можно понять: мне ведь за тридцать.
     … Так вот, как мы Никитовича спасли: дело шло уже к окончанию дежурства, и наша бригада мирно и тихо ехала сдавать смену. Время близилось к ночи, город почти опустел. И вдруг, когда мы проезжали мимо автобусной остановки, я заприметил человека, лежащего просто на асфальте, под столбом с автобусным расписанием.
     - Пьяный! – решительно отрубил Юрка. Он в тот день с утра был не в духе, а тут ещё – этот…
     - Нет! – я почему-то почувствовал, что человек на остановке никак не может быть алкашом, мирно почившим там, где приспичило.
     Я потребовал остановиться и выскочил к лежавшему. Бегло осмотрел: нет, он точно не пьян. Плохо человеку!
     Дальше я уже не сомневался, а заставил наших шевелиться, и через десять минут больной был доставлен в приёмный покой больницы. Выяснилось, что у мужчины случился инфаркт, и если б не мы…
    Короче, выкарабкался мужик. Вот он и оказался моим соседом. Я очень удивился, когда выяснил его адрес: мы жили на одной лестничной площадке!.. Быстро узналось, что он живёт совсем один, вот я и стал его опекать. Сначала – в больнице, а потом – и дома. И мы подружились.
     Я всегда могу зайти к Никитовичу просто так, как к себе домой. Он даже ключ мне  доверил. Я прихожу часто, хотя Никитович давно уже оправился и отлично обходится сам. Но иногда всё-таки просит о какой-то мелочи, и я исполняю.
    Но хожу я сюда, в общем, не для этого, а чтобы послушать его ещё и ещё раз.
    Он не прочь выпить, и я всегда поддержу его парой стопок (больше – не люблю, да и Никитович никогда не напивается). Но расстояние между рюмками у него немалое, поэтому каких-то сто граммов он цедит целый вечер. И я заметил, что практически и не пьянеет, только становится разговорчивее.
    Я редко задаю ему вопросы. Я слушаю…


                *     *     *

     - Ты, Сашка, глупый! – именно с этого всегда начинаются откровения Никитовича. – Да, глупый, молодой. Жизни толком не видел и не знаешь. Не дай Бог тебе, милый, хлебнуть того, что мне довелось! За то мы, Сашок, и воевали когда-то, себя не жалели, чтобы вы, будущие, не узнали НИЧЕГО.
     … А я, сынок, был артиллеристом на той войне. Понимаешь, в чём фокус? Артиллерист – он есть по сути стрелок, куда лупит – знать не знает, хоть и бог войны. Бьёт по наводке, и все дела. Вот так и получилось, что отвоевал я четыре года, а до дня Победы ни одного фашиста лично – ну чтоб глаза в глаза! – не убил. А что там наши снаряды вытворяли – так это вроде как их дело. Я жил на войне и выполнял свою работу, хотел дожить до конца войны, и это всё.
      И дожил!!! Наступил тот день святой, праздник великий, когда можно было сказать: всё!!! Выстояли, выдюжили, чёрт бы вас всех побрал! А я ещё и цел-целёхонек остался, ни одного ранения. Может, заговорённый был, кто ж его знает?.. Я тогда в такие дела не верил, а как прошёл через ад и невредим оказался – так и призадумался, а не спасла ли меня молитва бабкина?.. Я ведь сирота. Только и оставалось у меня родни, что бабушка. Она больная совсем была, когда война началась, и меня с фронта уже не дождалась. Проводила – и через полгода померла. Но ведь это она благословила меня, прощаясь… Заставила крестик надеть. Я с тех пор его и не снимал, но и не показывал никому. Сам понимаешь, какое время было…
     Так вот, Сашок, встретили мы Победу нашу на дальних подступах к самому Берлину, в маленьком немецком городке. Городишко – почти посёлок, а аккуратный, что игрушка, хоть и война. Этого у немцев не отнять, факт.
     И, понимаешь, надо ж отметить такой день, а как же?! Кругом – весна, красотища, зелень так и прёт! Вроде сама земля празднует! Вот и уселись мы вчетвером на хорошей полянке, выпили на радостях. Сидим, мечтаем, какая жизнь у нас теперь впереди, как развернёмся в полную силу, как воротим всё, что война проклятая отняла! Помянули, конечно, и тех, кто не дожил… Помолчали.
      И тут (хочешь – верь, хочешь – нет!), откуда ни возьмись, бегут на нас немцы с автоматами!.. Я только и успел подумать, что они – пацаны совсем, лет по шестнадцать… Но в военной форме: гитлерюгенды, наверное. Сопляки фашистские. Дурачки, конечно, фанатики; но ведь с оружием!!! Бегут, орут что-то; лаются, видать. Мы моментом поняли, что нам – крышка. Вот тебе и день Победы!..
     Бросились мы врассыпную кто куда, давай бог ноги! Да куда денешься, открытое же место!! А немчура вовсю лупит… Положили они всех моих товарищей, земля им пухом. А я споткнулся и упал. И тут же сообразил мёртвым прикинуться. Так и спасся, сынок… Они-то проверять не стали, постреляли ещё маленько в воздух, поорали да и убрались.
     Понимаешь, Сашок, ведь у меня оружие было, и у друзей моих – тоже, да вот никто не сообразил его применить!!! Я же тебе объяснил, что мы – артиллеристы, и никогда в людей не стреляли! А когда я уже вроде как убитый лежал и мог исподтишка пальнуть, прикончить хоть одного выродка, я не стал… Очень мне жить захотелось, как никогда раньше! Ведь победа пришла, победа!..
     А после того дня случилось таки мне одного фашиста укокошить. Злой я стал, ох какой злой, когда моих однополчан, таких молодых, да в такой день – эти твари убили!..
     … Немцы тогда толпами в плен сдавались, и вот через два дня, когда я увидел такого же юнца среди пленных, затрясло меня, не совладал я с нервишками… Пульнул я в него от всей души, уложил на месте. Истерика у меня была, помню. Командир еле меня спас, ведь это уже вроде как убийство, война-то кончилась…Да я сам себя простить до сих пор не могу, сам! Ох и страшное это дело, Сашка, - убить человека!.. Вот такая уха из петуха, сынок…

               
                *     *     *

       «Уха из петуха» - это любимое присловье моего соседа. И ещё он любит говорить «Алягер ком алягер»; Дескать, на войне как на войне…
     - Ох, Сашок, я и сейчас, если бы здоровье позволило, работал бы. Ведь что творится, что творится, а?! Такое деется, что мату не хватает!!
     (Но это он – к слову. Я лично не слышал, чтобы Никитович матерился. И в других он этого не терпит: однажды так на меня цыкнул, что я чуть от стыда не сгорел. Вот тебе и мент!)
     …-Да, Сашок! Работал бы, клянусь!! Ведь что получается, а?! – теперь называют нашего брата «мусорами», а ведь и за дело! Народ зря не скажет…Ведут себя сейчас некоторые коллеги мои, как последние гады. Ну, ты-то грамотный, телек смотришь, газеты читаешь; сам видишь, что творится… Разве раньше милиционер продавался?! Откуда это пошло, с какого поганого случая? Часто я об этом думаю, душа болит. Обидно! Ведь нынче в отделение милиции просто так , с улицы, и не зайдёшь! Сидит при входе дежурный и никого не пускает, чтоб не беспокоили!!! Это – в милицию-то?!  Я как-то раз зашёл на старое место работы, надо было взять одну справку для ЖЭКа (нам когда-то давались льготы по квартплате). Так еле-еле прошёл в родное отделение, чуть не драться надо было! И это – я, отличник этой самой милиции, заслуженный человек!! А если обычный трудящийся сунется, так его что же, взашей?! А люди ведь в милицию не просто так ходят!.. Не от радости.
     Помню, наорал я тогда на дежурного, каюсь. Молодняк-то ни при чём; сказано не пускать  – вот он и старается. Рыба с головы гниёт! Вот где надо начинать порядки наводить, дорогие начальники-министры-президенты, вот где!!! В милиции!
    (Ну всё, если Никитович перешёл на министров-президентов, надо переждать. Это как больной мозоль. А ведь прав старик, что и говорить! Зато когда выкричится – расскажет что-нибудь такое, от чего я обомлею.)
     Да, вот оно:
     - Вот скажи мне, Сашок, а как же быть с теми, кто погиб на посту, а?!! Они разве МУСОРА?? Да им – каждому! – надо памятники золотые ставить! И чтоб цветы туда охапками несли, зимой и летом!.. Да!!! Работала у нас Валентина Красикова, Валечка. Инспектор ИДН. Знаешь, что это такое? Верно, верно: с детьми возилась. Ну, с такими, которые проблемные. В общем-то, и жалко их было, пацанов этих. Это ж в основном – мальчишки; девчонки – реже, что ни говори. У каждого такого подростка – с малолетства что-то не так. Всё же от семьи идёт! Хотя, если честно, то бывает, что и в хорошем с виду семействе – такие скелеты в шкафу, что только руками разведёшь! А дети – они ведь чуткие, сразу перенимают. Так иногда уже поздно что-то исправлять, прозевали. Как говорится, сразу тюремные жильцы растут…
     … А Валентина Степановна особый подход к таким имела. Добрая потому что была, очень добрая. Да такая из себя вся хорошая, ладная, молодая. Глаз радовала всем нам. Но  ничего такого, ни-ни! Не думай! Любила она мужа своего, все завидовали. Да и он её любил без памяти. Товарищ мой хороший, тоже милиционер, Пашка Красиков, - вот кто муж-то её был. Ни один год мы с ним плечо к плечу отпахали, ни один пуд соли вместе съели… И сынишка у них рос, Вовка. Боевой мальчишка, весь в отца!
     И вот, Сашок, прихожу я как-то на вечернее дежурство в отделение, а там все гудят: «Валечку Красикову убили!»
    Что?! Как?!! Да вот, говорят, убили прямо на рабочем месте, белым летним днём. Я не мог поверить, кинулся туда (детская комната была не в нашем здании, но недалеко), и то, что я увидел, - помирать буду, а не забуду… Там уже наши начали осматривать место, труповозка приехала, но тело пока не забрали. Это бабка-дворничиха Валю нашла, случайно. Она и позвонила.
    А увидел я, сынок, что Валечка искромсана так, что… Не надо тебе этих подробностей, не надо. Ты не барышня, к тому же – доктор, в обморок не грохнешься; но это мне самому невмоготу выговорить…
     Раскрутили это дело быстро: просто глянули в книге посещений на рабочем столе, кто последний приходил. Эдик Дубов был. Валечка с ним нянчилась, носилась как дурень с писаной торбой. А от него стоном стонали и соседи, и школа, и весь район. Такой мерзавец рос! Взяли его в тот же день, все улики налицо. Отпечатков – море, и нож при нём. Да он и не отпирался.
     Зачем убил? – рассказал, что хотел участкового грохнуть, Семененко Ивана Андреевича. Тот, оказывается, раздражал Эдика… А надо тебе сказать, что Семененко – был работник что надо, участковый настоящий. Всё в своём районе знал, всех насквозь видел. В Эдькину семейку  захаживал часто, ведь родители Дубова – фрукты ещё те были, алкаши и скандалисты. И вот, значит, наметил Эдька рассчитаться с надоедливым  ментом. Вот втемяшилось ему в дурную башку – и решил не откладывать. И вот – нож в карман, и пошёл на дело! А Ивана Андреевича на месте не оказалось; видать, на участке как раз был. Дубов ждал-ждал, да и надоело. Уходить надо. А убить хочется, сил нет! Это он так объяснил, представляешь?!.. Ну и решил, зверёныш: если Семененко в отлучке, то Красикова – точно на месте. А разница невелика; все они, дескать, менты поганые.
     Вот и припёрся Дубов к Валечке. А та – обрадовалась. Сам ведь пришёл, без вызова. Так в книге своей и записала: «Эдуард Дубов, в 15.40 пришёл добровольно на беседу».
     И этот Эдуард, скот, её, беззащитную, навстречу ему улыбавшуюся, зарезал… Сорок семь ножевых ранений, Сашок… Сорок семь!!! Свиней милосерднее колют… Хорошо хоть, что она сразу померла, бедняга. Так он её и мёртвую всё ещё кромсал!!! Насытился, успокоился; отдышался, руки вытер об занавеску… И пошёл домой, как ни в чём не бывало.
     Брали мы его вчетвером: я и трое молодых сотрудников. Брали прямо на дому, он дался легко. Видно, уже начал соображать, сволочь, что лучше не усугублять… Посадили мы его в машину, везём. И вдруг один из наших говорит:
     - Товарищ капитан! А давайте мы его при попытке к бегству застрелим!! Не должен этот гад жить!!!
     Другие – тоже закивали. Правильно, мол.
     - Ну что ж, - говорю. -  Верно предлагаете, хлопцы. Только кто из вас возьмётся, а?
     Храбриться начали:
     - Если Вы сами, товарищ капитан, отомстить не хотите, то мы сделаем!!!
     Что ж, ладно. Скомандовал я ехать на пустырь. Прибыли. Вышли и Эдьку вытолкнули. Тот – белый весь, плачет-просится, соплями исходит. Обделался даже, щенок. Слышал он ведь разговор наш, чего там.
     Руки у Эдьки в наручниках. Поставили его на колени.
     - Ну давайте, - говорю. – Исполняйте свой приговор!
     И что ты думаешь, Сашок? Не смогли они. Да ведь я так и знал, что не смогут. Проучить их хотел, сосунков, чтобы такими словами впредь не разбрасывались.
     Вот они походили кругами вокруг Дубова, который всё подвывал да икал от ужаса. Ни один не смог выстрелить!!
     _ Вот, - сказал я. – Поняли, дураки? А вы думали, что это легко – человека убить?! Легко?!! А ну, марш в машину, и чтобы навек запомнили и внукам рассказали, как это страшно!!!
     Так молча до отделения и доехали, сдали Дубова кому следует.
     … Я не простил его, Сашка, хоть он, наверное, давно уже вышел. Ему тогда, по малолетству, не так много и дали. А, впрочем, я думаю, что он потом ещё загремел за что-нибудь. Такие никогда не останавливаются.
     Поделом ему, в тюрьме Дубову самое место…. А Пашка Красиков, когда Валечку свою похоронил, сначала умом тронулся, а потом и руки на себя наложил… Сына их, Вовку, сестра Валечкина к себе забрала, куда-то аж в Белоруссию.
   … Так давай помянём, сынок, семью милиционеров Красиковых, погибших при исполнении!.. Наливай…


                *       *       *


      
        … - А будни, Сашок, рутинные были. Много писанины глупой, зла не хватало! Вот смотри: спустили сверху приказ, чтобы к концу дежурства представлять начальству «План на завтра». Ну не дурость, скажешь?! Как же я могу знать, что завтра случится, а?! Ведь это же милиция, а не фабрика. И что мне писать в таком плане? Дескать, в 10.00 – взятие грабителя, а в 12.00 – задержание дебошира?!! Помучились мы с этими планами с полгода, да и плюнули. Потом это, конечно, отменили, докумекали. Но ведь сколько времени драгоценного похерили, сколько усилий зря потратили! Ох и ненавижу я бумаготворчество, до тошноты!
       (Тут я солидарен с Никитовичем. Вот если бы и в моей работе сократили бумажки, то не один бы я возликовал…)
     -... И вот однажды, представляешь, сижу я за рабочим столом, мирно пишу этот бред собачий – план на завтра! – а тут заходит женщина, такая вся себя шире; подходит ко мне. Вроде спросить что-то хочет. Я поднимаюсь, а она мне ка-а-ак залепит пощёчину!! Да от души так приложилась, у меня даже звёзды перед глазами закружились! Опешил я, конечно, не знаю, что и делать…Такая вот уха из петуха!..  Развернуться и врезать в ответ – и в голову не пришло. Обалдел просто, и всё. А она ещё выругалась грязно да и пошла себе. Я догнал, конечно, тряхнул за плечи: «Ты что, стерва?!»
     А оказалось просто: зло сорвала. Не понравилось ей, как ответили в другом кабинете. Но там драться не стала, а вышла – закипела! Ну и зашла ко мне. И чем она лучше Дубова, скажи? Тому ведь тоже всё равно было, на ком отъехать…
     И это – не единожды было, когда мне мстили именно за то, что я форму ношу.
     Да вот ещё случай, сам гляди: поймал наш сотрудник карманника с поличным, поместил в отделении пока. Знаешь, есть такая комната с решёткой?
     И опять же, в моё дежурство, подзывает меня этот воришка. Вроде как ему сказать мне что-то надо. Я подошёл, а он мне в лицо – взял и плюнул!! Та-а-к!.. Я обтёрся, потом спокойненько решётку отпер, мужичонку этого за шкирку сгрёб и отвёл в туалет. Зачем, спросишь? А сам не можешь догадаться? Я ж не ангел, я живой человек. Тем более, когда ни за что тебе в рожу харкают!..
     Врезал я ему, конечно. Всего один разок, не более. Но удар получился знатный: отлетел мой обидчик сначала к одной стене, потом – по инерции – к другой, а потом ещё и башкой унитаз разбил.
     Начальник мой потом шибко ругался. Ну как почему? – унитаз было жалко. Попробуй в те времена новый вытребовать!


                *       *       *

       - Знаешь, Сашка, я всегда хотел дожить до того дня, когда отменят смертную казнь. Да ты не удивляйся, ты слушай! Мне не преступника жалко, пойми. Может, с ним только так и надо. Сам знаешь, какие нелюди бывают… А жаль мне того, кто приговор смертный подписывает, и того, кто его потом исполняет. Как им с этим жить, ты не задумывался, а?..
     Вот если бы какая-то другая сила (ну, Божья или высшая, не знаю, как сказать) вовремя мстила за всё, чтобы громом на месте поражала!
     Вот расскажу тебе случай один жуткий: девочка десяти лет шла из музыкальной школы домой, да не дошла… Заманил её один маньяк на чердак, и там четыре часа насиловал… Четыре!!! Спасибо ещё, что живую выпустил…
     Пришла она домой (а её уж обыскались, сам понимаешь!) – и вроде как разумом тронутая, не говорит ничего. Даже не плачет. Вот это и есть хуже всего. И добиться от неё ничего не могут. Тогда я за неё принялся, велел всем выйти, и потихоньку, спокойно начал не то что спрашивать, а за неё рассказывать… Понял ведь всё, чего там. И все поняли, просто боялись думать. Она помаленьку кивает, что, мол, правильно угадываю. Вот так и раскрутили. И насильника того взяли. Он, оказывается, приёмщиком стеклотары в соседнем магазине работал.
     А у девчонки что-то с головой долго было, я потом узнавал. До сих пор она у меня перед глазами стоит, девочка со скрипкой…
     … Я, сынок, самые суровые законы применял бы всегда к тем, кто детей обижает. Особенно против насильников. Ему же, сволочи, именно ребёнка подавай!!! Вон сколько проституток развелось, только свистни! -  так нет же, ему надо над дитём поизмываться! Или над девушкой хорошей, которую не купишь.
     Помню я, как вызвали нас на убийство. В подвале нашли девушку мёртвую, её колготками задушили… Экспертиза потом показала, что её несколько суток били и насиловали немилосердно. А ведь я её знал, представляешь?! – дочка моих хороших знакомых, Леночка. Девчонка – чистое золото, красавица и умница. Как она пошла в этот подвал проклятый, как?!  Ведь не глупая была и осторожная. Остаётся одно: затащили силой.
     А, впрочем, могли и обмануть, наплести небылиц. Ленка-то ведь очень добрая была, всё рвалась людям помогать.
     Спрашиваешь, нашли убийцу или нет? Нет, Сашок, не всегда этих гадов находят. Это только в кино – всё как по нотам. А в жизни!.. Кстати, терпеть не могу нынешние фильмы про милицию! – если и начнётся правдоподобно, то потом – обязательно чепухи нагородят, смотреть противно. Обидно, что настоящую правду никто не снимает: или сказочки про повальный героизм или хиханьки-хаханьки какие-нибудь. Ну, или кровищи без меры.
     А вот сняли бы кино про то, как два моих товарища погибли! За просто так, можно сказать… А ведь какие мужики были, огонь и воду прошли, таких бывалых брали, - куда тебе! И вдруг, понимаешь, они подростков застукали за выпивкой, тоже в подвале. Ну, коллеги мои и расслабились, ведь видели перед собой детей, лет по четырнадцать. Повернулись к ним спиной. А этого нельзя, никогда нельзя, запомни!!!! Вот и получили от «детишек» удары ножами в спину, и оба – насмерть… Они, умнейшие люди, только на секундочку забыли про осторожность. А расплатились жизнью!..

               

     …Я, молодой врач, прихожу сюда часто. Я знаю, что никогда не оставлю без помощи моего соседа. Он стал для меня дорогим человеком. Дорогим не по крови, а по душе.
     Я прихожу слушать и учиться. Я пока глупый, очень глупый; я хочу стать умнее и лучше. Прихожу – и буду приходить всегда.






                ПРЕДЕЛЬНО   ЧЕСТНО

     Мы все немножко гордимся собой. Кто – явно, кто – втайне. У каждого в душе хранится повод уважать себя за что-нибудь.
     Антонина Петровна  уважала себя за справедливость и честность. А что?! Скажете, для педагога этого мало?
     Вот уже двадцать лет прошло с того дня, как Бутова впервые переступила порог учительской. И всей своей жизнью доказала, что она – учитель настоящий. От Бога, так сказать.  Не  зря  её  ученики  передавали  из  уст  в  уста,  что  Антонина   Петровна   -  справедливая.
      Но вот вчерашний случай – немного подпортил ей настроение. Ишь, сопливая второклашка вздумала её поучать! Ну ничего, надо просто ей четвертные оценки снизить, и всё. Пусть задумается!
     А дело – пустяковое, выеденного яйца не стоит. Вчера был урок внеклассного чтения, первый после новогодних каникул, и Антонина Петровна по опыту знала,  что как следует подготовятся всего два-три ученика, не более.
     Она всегда задавала на каникулы что-нибудь прочитать, и в первый же день новой четверти обязательно устраивала опрос. Так сказать, показательно-воспитательный, потому что всегда выставлялась куча двоек. Но так было нужно. Во-первых, дети начинали понимать, что готовиться надо несмотря ни на что; а во-вторых, это был хороший повод лишний раз подчеркнуть, насколько справедлива Антонина Петровна. Справедлива по-настоящему, ведь сурово наказывались и отличники. Для их же пользы.
     На этот раз в доказательство того, что задание выполнено, дети должны были принести книгу, рассказ из которой они читали по заданию. Отсутствие же книги автоматически влекло «неуд», без объяснений.
     Надо сказать, что Антонина Петровна больше всего любила такие уроки повального опроса: и сама отдохнёшь, и дети вдоволь наговорятся. Это развивает и речь, и память. И даже водопад «двоек» не портил эффект, а , скорее, наоборот. Они значительно повышали самооценку учительницы, лелея в ней восхищение собственной  принципиальностью.
      Так было бы и вчера, если бы не эта странная Самойленко. Она, конечно, отличница, девочка более чем способная; кто спорит?! Но ведь пришла на урок без книжки. Значит, «двойка», и кончен разговор. И не надо слушать, что якобы «книжку забыла», не надо. Может, и забыла, - она никогда не врёт. Но зачем потакать?! Конечно, можно было бы выслушать, что читала девочка, а потом – просто немного снизить оценку (для воспитания!).  Скажем, на один балл: за забывчивость. Получилась бы «четвёрка». Тоже наказание, если вдуматься.
      Но!.. Но Антонина Петровна давно хотела как-нибудь уязвить эту ехидную козявку. Вечно она со своим мнением, это что-то невозможное. Остальные – дети как дети. Как скажешь, так и делают. А эта – всегда с вопросами и своими поправками.  Можно представить, что из неё вырастет! Наплачутся ещё…
     Значит, получила Самойленко свою «двойку» моментально, а Антонина Петровна ещё и прикрикнула:
     - Как это «забыла»?! Ты бы ещё голову забыла!! На лбу у тебя не написано, читала ты или нет!
     Девочка заплакала и села на место. Но не возражала. Ведь справедливо же!
     Но тут вышла очень неприятная заминка. Дела в том, что дальше по списку шла Олечка Туринская. Это была любимица Антонины Петровны, и если бы учительница знала, что Олечка тоже пришла без книжки, то, конечно, что-нибудь придумала бы.
     Но Олечка, которая всегда предупреждала обожаемого педагога, если была не готова (да очень просто: на переменке надо тихонько подойти и сказать), в этот раз не договорилась, глупенькая.  Наверное, думала, что до неё очередь сегодня не дойдёт?.. Это иногда бывало.
     Однако факт был налицо: Оленька встала и сказала, что и она книжку тоже не взяла…Забыла, понимаете? Случайно оставила на столе… Но рассказ, конечно, читала, а как же! Она – девочка исполнительная. И семья там хорошая, мама всегда контролирует учёбу дочери. Хотя бы раз в неделю, но обязательно забежит узнать к Антонине Петровне в школу, как и что. И всегда – с небольшим, но приятным подарочком. Вот как надо следить за успехами детей!
     … Итак, Олечка тоже пришла без книги. Но Антонина Петровна замялась лишь на долю секунды.  И решение пришло.
     - Безобразие, Ольга! – строго, но благожелательно изрекла она. – Непорядок! Ты никогда и ничего не забывала. Это – в первый раз, не так ли? В первый и в последний, я уверена. Так и быть, мы (она очень значительно  произнесла это «мы» и сделала широкий приглашающий жест) тебе, конечно, поверим. Мы послушаем, что ты прочитала. Выходи.
       Оленька начала пересказывать, отчаянно путаясь и сбиваясь. Ясно было, что читала она рассказ давненько, но никак не на каникулах. Она немилосердно перевирала сюжет, но кто об этом знал, кроме учителя?.. Антонина Петровна благосклонно кивала, расплываясь в довольной улыбке:
     - Очень хорошо, Туринская! Порадовала меня. Так подробно,  хорошо рассказала! Давай дневничок.
       И с тем же выражением учительского счастья на лице поставила девочке «отлично».
 Тут как раз очень вовремя прозвенел звонок. Вовремя, потому что в классе повисла какая-то нехорошая пуаза. Звонок же всё расставил по своим местам, и дети были благополучно отпущены на перерыв.
    Только Самойленко не двигалась с места. Она так и осталась сидеть за своей второй партой, во все глаза глядя на учительницу. Нехорошо так глядя. Вроде с брезгливостью.
       - Самойленко, а ты что сидишь? Иди отдыхать, - Антонине Петровне было неприятно. – Иди.
     - Антонина Петровна, но ведь это же НЕЧЕСТНО, - вдруг сказала Самойленко. Вот, опять она!.. Началось!
     - Не надо завидовать, Аня, -  мягко сказала наставница. – Это не по-товарищески. Отвечай за себя! А успеху одноклассницы надо порадоваться, а не злиться на неё. Некрасиво так! Ясно?!
     ( Вот, правильно, верный тон взяла. Антонина Петровна мысленно себя похвалила).
     Самойленко встала и пошла к двери. Слава Богу!.. Но на входе девочка обернулась:
    - Нечестно, Антонина Петровна! Вы ведь ВСЕМ «двойки» поставили, у кого нет книги. А Оля даже и не читала!!!
     Она топнула ножкой и выбежала. И не явилась на следующий урок… Куда подалась?! – учительница изнервничалась. И следующий урок из-за этого скомкала и испортила,  бесконечно подбегая к окну. Если с Самойленко что-нибудь случится во время урока, Бутову ПРИВЛЕКУТ. А за что, за что?!!
     Только к часу дня ситуация, наконец, прояснилась: за портфелем Ани пришла её мама. Антонина Петровна обрадовалась, ведь это был наилучший выход. Сейчас надо этой мамаше объяснить, что так, как она, детей не воспитывают!
     Но Самойленко-старшая даже не остановилась, невежа. На ходу сухо поздоровалась, забрала вещи дочки – и была такова. Антонина Петровна пыталась, конечно, задержать, поговорить…  Но безуспешно. А ведь это же ЧП! – девочка самовольно ушла с уроков! Тем более, неизвестно куда; а перед этим – нахамив учителю!!!
  … Больше Антонина Петровна их не увидит: ни Аню, ни её странную мамочку (с такими же ненормальными глазами!). Ну и отлично! Лучше этого и придумать ничего нельзя: Самойленко в тот же день перевела девочку в другую школу.
     Об этом Бутовой сообщила завуч, попросив вписать в журнал номер приказа. И теперь надо  было просто забыть об этой неблагодарной ученице. Верно говорят: «Что ни делается, всё к лучшему».




                ОДИН   ШАГ

     Это, конечно, был шок: после двадцати лет совместной (и вроде бы счастливой) жизни – Максим вдруг бросил её и не объяснился! Просто однажды вечером сказал:
     - Ухожу я, Варвара.
     Она так и села… Ведь говорили ей, говорили! А она не верила, идиотка…
     - Что, молоденькую завёл, да?!
     Максим удивился:
    -  Ты о чём? Я ухожу не к кому-то, а ОТ ТЕБЯ. Понимаешь? К матери переезжаю.
  … А-а-а, вот откуда ветер дует!! Значит, свекровь добилась-таки своего, старая стерва. Всегда она Варю не любила, это не секрет. Но ведь столько лет вместе прожили, а?.. И что, всё теперь – коту под хвост?! Надо хотя бы поговорить, обдумать. Может, ещё образуется?..
     - Ни о чём я с тобой говорить не буду, - отрубил муж. – Разве мало было разговоров? Да что толку…
     - Ну хорошо, ладно! – Варя решила пойти другим путём. – А я покончу с собой. Как тебе такое?
     - Вперёд и с песнями, - равнодушно кивнул Максим. – В ванной есть и верёвка, и мыло. Желаю успеха.
     …  Вот откуда, откуда это полное безразличие?! Неужто и вправду, если наложит она на себя руки, он и пальцем не шевельнёт?!
     Ладно! Варя нарочно громко захлопнула дверь ванной, долго там возилась (пусть  сообразит, что она не шутит!), но, так и не дождавшись тревожного стука, не выдержала, вышла. И обнаружила, что Максима уже нет! Варя пробежалась по квартире: он взял только свои вещи и большой чемодан.
     Значит, у его новой пассии, если таковая существует, есть жильё. Или, действительно, муженёк уехал к мамаше. Бред какой-то!..
     Немедленно захотелось проверить. Варя нарядно оделась, тщательно наложила макияж. Пусть свекровь полюбуется, какую женщину бросил её сыночек-негодяй!
     Варя вызвала такси. Можно, конечно, и автобусом доехать, но жаль было терять боевой задор и те слова, которые наконец-то пришли в голову. Вот интересно, почему всё нужное додумывается всегда после скандала, а не во время его?
     А скандалы в их семье случались часто. Не ссоры, а именно скандалы, тут Варе не было равных. Она считала, что только так можно удержать мужчину в рамках приличий и в лоне семьи. Неужели ошиблась?.. Но ведь удерживала же раньше!!
  … Такси плавно подкатило к дому, где жила свекровь.  Во всех окнах её квартиры горел свет. Так всегда: старуха обожает «иллюминацию». Даже счёт за электричество её не останавливает.  И спит при ночнике! Максим говорит, что это у неё – боязнь темноты после смерти мужа, который скончался ночью.
     Блажь, притворство! Мало ли кто ночью умирает?! Но никто не жжёт лампочки сутки напролёт.  И вообще, у свекрови столько странностей, что и за неделю не расскажешь. Вот, кстати, заодно и об этом можно будет пошуметь, если мамочке окажется недостаточно, что её сыночек наделал!
      И вот с этим выражением оскорблённой невинности Варя решительно нажала кнопку звонка.
     Дверь открыл Максим:
     - Ну чего тебе ещё надо?..
      Варя напористо шагнула в прихожую, и муж невольно посторонился. Неплохо для начала.
     - Я не к тебе, а к Ирине Юрьевне.
    Но свекровь уже сама вышла на голос:
     - Здравствуй, Варя. Я тебя внимательно слушаю.
     - Может, я всё-таки пройду в комнату? – возмутилась невестка. – Не в коридоре же нам объясняться!! В ногах правды нет.
     - У тебя, к сожалению, её ни в чём нет, - вздохнула Ирина Юрьевна. – Но проходи, раз явилась.
     Как, и эта старая клуша пытается перехватить у Вари инициативу? Не выйдет! Не впервой.
    - И в чём это, интересно, можно меня упрекнуть?! Что это Вы завели насчёт правды, уж поясните, будьте так добры!!! – Варя уже основательно устроилась в большом кресле, приготовилась к бою.
    Неожиданно подал голос Максим:
     - А я ведь любил тебя. Помнишь?.. – Варя не ожидала, что заговорит муж, упустила момент.
     И теперь говорил именно он. Говорил и говорил, а она смотрела во все глаза и не узнавала. Он за всю их жизнь не сказал столько слов!
     - … Я никогда не слышал, чтобы ты говорила хоть о ком-нибудь хорошее… Ну пусть – о моей матери, ладно! Это хотя бы можно понять: свекровь и невестка, вечный конфликт… Но ведь вспомни!! – сначала ты разогнала всех своих подруг, потом принялась за моих друзей. Ты действовала постепенно: о каждом из них ты старалась сообщить мне как можно больше сплетен и гадостей. А я, дурак, и сам не заметил, как возле нас никого не оказалось!..   Да при чём тут ревность, Варя?! Брось! Я не давал тебе повода никогда, сама знаешь. Просто ты хотела абсолютной власти, вот и всё! … А почему ты не захотела иметь детей?! Какой урод вбил тебе в голову, что надо таким идиотским способом беречь фигуру?!! А, по большому счёту, ЧТО ты сберегла?? Молодость ещё не умеют консервировать, и надо достойно стареть, а не придуриваться. Кому приятно видеть, как ты корчишь из себя неувядающую деву?!  А вот стали бы мы с тобой родителями, глядишь – сейчас бы уже внуков ждали …  А кому, кому нужно, что ты – заведующая отделом? Кому???? Кто любил тебя по-настоящему в этой жизни, кому ты пела колыбельную, Варя?! Ты только «пела» мне в уши, как надо устраиваться в жизни и как зарабатывать побольше, побольше!!! Я всё  тебе оставил, утешься. Всё на тебя переписал. Вот и живи с этими шмотками, побрякушками и мебелью, а меня – уволь! Я не могу жить в мёртвом доме…
     Он резко вышел в другую комнату, плотно прихлопнув дверь.
     … Лучше и ей самой уйти. Ну что же, она уйдёт! Она ещё найдёт себе человека, который будет и ценить, и понимать! А этот – кому нужен?!! Особенно теперь, когда Варя подаст ещё и на раздел имущества. Ведь эту квартиру, в которой укрылся муженёк, тоже надо разделить.
     Ах, как хорошо, что глупая свекровь давным-давно оформила дарственную сыну на всё, что у неё есть! – это очень неплохие деньги у неё выйдут. А у него – что?!!
    Теперь – быстро надо действовать. Ну что же, впереди – новая интересная жизнь!!!!




                ЗЕЛЁНЫЕ   ТАРЕЛКИ

     Не хватало двух тарелок: одной – глубокой и одной – мелкой. Конечно, баба Настя прихватила, больше некому.
     - И как быть, Коля?.. - Наташа растерялась. – Ну как я ей скажу?! Да Бог с ними, а?..
     - Нет, ты не понимаешь, Наташа. Разве дело в тарелках?! Им копейка цена. Дело в принципе! И сказать надо. Пусть вернёт, раз украла.
     - Не могу я,  Коля! – заплакала Наташа. -  Если ты так настаиваешь, то сам с ней поговори…
     - Здрасьте-пожалуйста! – Николай даже рассердился. – Это твоя забота, ты же хозяйка! Ты и поговорить должна. Мне, если хочешь знать, это совсем не к лицу. Что я – баба, что ли?!
     По правде сказать, Наташе было очень жаль бабку Настю. Конечно, она украла, но… Она ведь – больной человек. Пьёт… Стаж большой имеет в этом деле. Наташа даже пыталась образумить старуху, но напрасно.
     … Бабка Настя – соседка Ипатовых, и они, когда уезжали, просили её поливать цветы, что та всегда исполняла. Это дело ей можно было доверить смело, и Наташа отдавала ключ спокойно. Тем более что Ипатовы всегда оплачивали старухины заботы. Правда, денег давали немного: всё равно ведь пропьёт…
     Что Наташа знала о ней? Да почти ничего. Конечно, кое о чём догадывалась (ведь за десять лет соседства можно многое понять!), но впрямую бабка Настя ничего о себе не рассказывала.
     Ну вот, например, цветы любит, умеет за ними ухаживать. Один раз обмолвилась, что у неё  в доме было «цветов превеликое множество», все завидовали их красоте. А где тот дом теперь? – кто знает… Это же не та однокомнатная развалюха, в которой бабка Настя обитает сейчас. Был какой-то иной дом, в котором существовали и цветы, и книги, и много другого…
     Бабка Настя представляла собой ходячую загадку, и Насте очень хотелось её разгадать. Ведь речь старухи была удивительно грамотна в любом состоянии!.. И в интонациях её всегда чувствовался тот неуловимый оттенок превосходства, когда человек знает, что его рассуждениями можно заинтересоваться. И даже заслушаться.
     А голос! А тон!.. Наташа нередко думала, что с таким бархатным низким тембром соседке можно было бы озвучивать цариц.
     А пила старуха крепко. Характерный запах сопровождал бабку Настю всегда, а в её грязной квартире дух стоял такой, что, казалось, ничто живое не может там существовать.  За исключением самой хозяйки, разумеется.
     Бабка Настя компаний не водила, а выпивала всегда в одиночку. Свою жалкую пенсию просаживала до копейки, иногда оставаясь даже без хлеба «до новых поступлений». Но известно было, что соседка никогда не занимала и не просила деньги. И весь двор был уверен, что бабка – честнейший человек, несмотря ни на что.
     И вот – тарелки… Как спросить, что сказать?.. Хорошо Николаю! – велел самой разобраться и в ус не дует, а Наташке – головная боль. Надо было Кольке и не говорить ничего! Дура Наташка, язык впереди неё бежит. Муж бы и не заметил ничего во веки веков.
     Наташа тяжело вздохнула и решила: завтра. Непременно завтра, с самого утра пойдёт и поговорит. Только по-хорошему надо, не зло.
     И утро наступило. Сна совсем не было, и женщина поднялась с тяжёлой головой. Нужных слов так и не нашлось, но надо было идти. Надо. Наташа ещё нарочно оттягивала, долго завтракала (сегодня у неё был отгул), но настроение лишь ухудшалось. Наконец рассердилась на себя и шагнула за порог, как с моста прыгнула.
     Дверь у соседки всегда была открыта. Наверное, и ключей не имелось?... Да что там брать! Любой вор побрезгует. Бабка Настя услышала входящего, крикнула из кухни:
     - Ну проходи, кто там есть! Тут я.
    - Здравствуйте, тётя Настя! – Наташа робко шагнула к обшарпанному окну.
     - Здравствуй. С чем пришла? Опять уехать хотите?
     … На столе стояли тарелки. Да-да, они самые, обе-две!.. Бабка Настя перехватила наташин взгляд:
     - Вот, взяла у тебя. Извини, что не спросила. Я скоро отдам. На днях пенсию получу – куплю себе другие. А ваши – отдам. Я, видишь ли, последнюю тарелку расколотила позавчера. Вот не из чего стало даже супа поесть. Хоть из горсти пей!.. Да присядь, чего стоишь? Яичницу будешь? – бабка Настя спокойно возилась у плиты. Трезвая сегодня, надо же… Видно, и вправду ни копеечки не осталось.
     - Да я ничего, пользуйтесь на здоровье! – обрадовалась Наташа. До чего просто всё оказалось! От сердца отлегло.
     - Так будешь яичницу или нет? – переспросила бабка Настя.
     - Нет-нет, спасибо! – заторопилась Наташа. – Пойду я, дел много.
     - А приходила зачем, скажешь? – усмехнулась соседка. – Или у тебя склероз, как у меня?
     - Да вот, - замялась Наташа. – Я посоветоваться заскочила. Отгул у меня… Вот я и решила спросить чисто по-женски, так сказать…
     Наташа никак не ожидала этого от себя. Конечно, были у неё проблемы, а как же? У кого их нет?.. Но для разговора и совета – есть верная подруга, а не пьющая соседка.  Бабка Настя тоже удивилась: видно, крепко молодуху прижало, если пришла сюда…
     - Ну что же! – старуха решительно вытерла руки, сразу отставив свою убогую стряпню. – Чем могу, помогу.
     … Как это произошло?.. Но ни у какой лучшей подруги никогда не было таких глаз, как у этой бабки. Таких тёплых, сочувствующих… И Наташа вдруг открыла то, о чём никогда и никому вообще говорить не  собиралась. Но много лет носила это в себе, мучаясь и переживая. Про Петю…
      … Николай – это второй муж Наташи. С первым они разошлись, не прожив и трёх лет. А потом он погиб.  Несчастный случай, что же тут поделаешь? Перебегал через дорогу,  крепко споткнулся, упал, - и прямо под колёса. Водитель не успел затормозить, конечно. Никто и ни в чём не был виноват, - так сказали очевидцы. Петра похоронили, водителя судили, но оправдали.
     А Наташа знала: это не случайность. Петя искал смерти. Наверняка САМ бросился. Причина? – то, что не хотела Наташа к нему возвращаться. Он и звонил, и письма в ящик бросал… А она – как кремень. Не смогла простить и вернуться. Вот как узнала о его измене – и всё. Доброжелатели нашлись, открыли глаза… Если бы Петя сам признался – могло  бы быть и по-другому, как знать!  А слушать жалкий лепет про «случайную нелепую связь» у Наташи не было ни сил, ни желания. Мол, «сам не понимаю, как вышло». Непрощаемо.
     Когда они разошлись, Наташа как раз попала в больницу. Её уложила туда страшная ангина, с нарывами. Думала, что умрёт; так было плохо. Петя узнал, приходил каждый день по два раза, из кожи вон лез. А Наташа – видеть его не могла, гнала, ругалась!..
     Но вот, наконец, кризис миновал, и Наташа поняла, что выкарабкается. Пётр уже сделался в больнице почти своим, расположил к себе всех. И Наташа с трудом сдерживалась, когда ей говорили:
     - Ну и повезло Вам! Редко кого так любят!
     Она стискивала зубы и отмалчивалась. Что объяснять?..
     И вот за пару дней до выписки Петя принёс ей ананас. Казалось бы, ну что особенного? Э, нет! Тогда это был не просто фрукт, а гастрономическая мечта, почти ирреальность. Да и дорого. Но Наташа накануне, в очередной раз выгоняя экс-супруга, раздражённо заметила:
     - Что ты яблоки носишь?! Сам их ешь. Я ананас хочу!!
     Специально сказала, конечно. Чтоб унизить и вконец отвадить. А Петя – взял и достал… Вот он, ананас!! Она растерялась, и от этого – рассердилась вконец:
     - Забери!!! Не возьму!!! Ты что, купить меня хочешь?!!
     И зло разрыдалась, истерически запихивая дивный фрукт обратно к нему в пакет.
     Петя потоптался,  тяжело понурив голову. Потом глубоко вздохнул:
     - Ну что ж, извини… Я хотел как лучше.
     И ушёл. А вскоре – погиб.
     … И с тех пор он так и стоял у неё перед глазами. Вспоминала, вспоминала… Как он вышел из палаты, унося свой подарок, как оглянулся напоследок… Как тихо сказал: «Больше приставать не буду».  Как потерянно и долго шёл по больничной аллее. И как Наташа смотрела ему вслед из окна в горестную спину. Он шёл, как глубокий старик,  приволакивая ноги. И потом - погиб…
     … Бабка Настя выслушала, ласково погладила Наташу по руке:
   - Милая ты моя!..
   - Что делать мне, тётя Настя?! Не могу больше, каждую ночь снится…
   - Что делать? А жить. Другого выхода у тебя нет. Видно, такая судьба у него была. А тебе жить дальше надо.
     - Да как жить-то, как?.. Сил нет!..
     - Как? Скажу. Зубы сцепить и жить. Вот как! Я вот, например, сцепила – и живу. Пью, правда. Слаба, признаю. А ты – не вздумай! Перетерпеть надо. Придёт такой день, что станет легче. Ты надейся!
     … Вечером Наташа сказала мужу:
     - Про тарелки – забудь. Я решила их подарить.
     Николай несказанно изумился новому тону жены, набрал было воздуха в грудь для ответа. Но Наталья так на него глянула, что слова сразу куда-то пропали. Он только и смог произнести примирительно:
     - Да ладно, ты – хозяйка, тебе видней!..




                ЗВЁЗДЫ  С  НЕБА

      Ученики не любили Тамару Ивановну, причём совершенно этого не скрывали.
     Да, старшеклассники – они такие.
     (Это малыши-первачки в рот учителю заглядывают, чуть не молятся на него. Вот подростки – те стараются схитрить и угодить, чтобы не нарваться на неприятности. А эти, без пяти минут выпускники, семнадцатилетние, – совсем взрослые, вот-вот покинут школу… И среди них есть люди очень даже независимые).
   Ничего, Тамара Ивановна знала, как заставить их подчиняться. Не любят? – ну и не надо. Есть другое, не менее сильное чувство: страх. Тут Тамаре Ивановне не было равных.
Всё это не так уж и сложно…
   В классе, где Тамара Ивановна была классным руководителем, у неё не возникало никаких проблем.  Вот коллега, Людмила Васильевна, например, из кожи вон лезет, всю душу этим недорослям отдаёт, а где благодарность, где?! На голову ей сели и ножки свесили.
     С Тамарой Ивановной такие номера не проходят. Всё под контролем! И есть две хорошие доверенные девочки, они держат учительницу в курсе. Всё доложат. И не только про то, что было, но и про то, что может быть. И даже друг про друга! Благодаря такой осведомлённости Тамара Ивановна и считается чуть ли не ясновидящей.
     Конечно, в классе догадываются, кто у классной – на особом положении. Ну и что? Это ничего не меняет.
     Ясно, что Тамара Ивановна умела быть благодарной и относилась к своим информаторшам намного мягче, чем к остальным. Им полагались послабления и на контрольных, и вообще…
     С остальными учениками – отношения складывались неоднозначно.  Особенно остро учительница воспринимала Машу Нехтину. Ну что за девчонка! – вечно со своим мнением, несдержанная на язык. Не признающая авторитетов. Нахалка!
     Правда, учительница математики, дама очень пожилая (вот и шла бы на пенсию!), Нехтину всегда хвалила и уважала. Хвалила – за ум и способности, а уважала – именно за то, за что Тамара Ивановна готова была порой эту Машку придушить: за прямоту. Да ведь математичка – и сама прямая до уродства, вот они с Нехтиной и спелись! Это же понятно.
     И обе любимицы Тамары Ивановны тоже дружно ненавидели Нехтину. Молодцы, правильно. Именно о ней они больше всего и наушничали, потому что Нехтина никогда не оставляла без своих едких комментариев действия классной. Всё ей не нравилось, буквально всё! Особенно – доносчицы, которых Нехтина едко окрестила «стукалочками», а весь класс дружно подхватил. Ведь остроумно, приходится признать: фамилии девочек были «Стукова» и «Алова».
     Мало того, что весь класс, - вся школа активно повторяла дурацкое словечко, и «стукалочки» мстили за него Нехтиной при любом случае. Иногда даже и присочиняли что-нибудь для доклада классной, если фактов набиралось мало.
     Никогда у Нехтиной по химии больше «четвёрки» не будет, никогда!!! Тамара Ивановна с удовольствием ставила бы «этой дряни» и тройки с двойками, но тут номер не проходил: Маша училась безукоризненно. С первого класса ходила в отличницах. И «тройка» по одной лишь химии выглядела бы подозрительно. Что там говорить, если и «четвёрка» бросалась в глаза! Все учителя изумлялись: как так?! Ведь эта девочка – ученица редкая: способная, ответственная и усидчивая до невозможности.
     Но Тамара Ивановна терпеливо разъясняла, что Маша «не дотягивает». Так бывает, что какой-то один предмет всё-таки не даётся и самым умным детям!
     Она нарочно  изматывала Нехтину у доски, пока та не споткнётся, устав. Или не разозлится от понимания, что её нарочно загоняют в угол. А пусть докажет!..
      Но Тамара Ивановна  всегда на «пятёрки» была скупа, и во всей школе отличную оценку по химии имел только один ученик, да и то – восемь лет назад (сын директора школы). Так что придраться не к чему! Даже у Стуковой и Аловой – «четвёрки». Да им больше и не нужно: середнячки, с «три» на «четыре» перебиваются по всем предметам. И за хорошую оценку (от Тамары Ивановны!) стараются исправно.
     … В общем, всё отлажено как часы, и все признают: да, класс Тамары Ивановны – образцовый, и она, как классный руководитель, не имеет себе равных.
     Так незаметно пришла весна -  последняя, выпускная. Получат дети аттестаты – и дай Бог удачи!.. Надо только провести последнее родительское собрание, и – до свидания. Придётся Тамаре Ивановне брать пятый класс и начинать всё сначала     Хлопотное дело, кто понимает. Да ничего, через годик – будут не хуже этих. И всегда найдутся новые стукалочки.
     А сейчас – перед последним родительским собранием - надо провести прощальный классный час. Тамара Ивановна гениально его задумала. Уже слова распределены, всё готово. Это будет большое благодарственное шоу для любимой классной, её триумф. Тамара Ивановна даже пригласила специального человека, чтобы он снял это на видео. И родительский комитет тоже подсуетился: уже купили дорогой подарок. Тамара Ивановна знает, что это – ковёр. В общем, приближается праздник. Заслуженный!
     И великий день настал. Тамара Ивановна специально сшила костюм на заказ, сделала дорогую причёску. Все так и ахнули:
     - Ой, Тамара Ивановна, глаз не отвести!..
     - Спасибо, дорогие, спасибо, - скромничала классная.
     Атмосфера, так сказать, радовала. Все пришли нарядные, торжественные.
     … Сначала всё шло гладко. Бойко читались заранее выверенные оды, красиво прошёл опрос-анкета «Пожелания младшим ученикам от выпускников»; все громко пели и много аплодировали. Тамара Ивановна сияла, ослепительно улыбаясь прямо в камеру. Но тут…
     Ах, ведь чувствовала Тамара Ивановна, что не надо задавать этот вопрос! Чувствовала!! Потеряла бдительность, расслабилась:
      - Скажите, дорогие мои, а что вы, лично для себя, возьмёте в большую жизнь из вашего школьного опыта? Что останется навсегда с вами, о чём будете помнить все годы?
     Первыми, конечно, выскочили стукалочки:
     - Будем помнить нашу дружбу!!
     - Ваше материнское отношение, любимая Тамарочка Ивановна!!!
     - Мы никогда не забудем нашу «маму Тому»!
(Перебор, явный перебор. Но приятно, чего там…)
      И тут поднялась Нехтина. И – тихо и спокойно, но внятно и нехорошо произнесла:
     - Я унесу с собой ненависть к доносчикам и прилипалам. Ненависть к страху и рабству. Ведь именно благодаря Вам, Тамара Ивановна, я убедилась, что это - главная мерзость на свете. Спасибо.
     Тот, кто снимал на видео, ничего не понял и продолжал радостно бегать вокруг Нехтиной, засекая новые ракурсы. Тамара Ивановна заметно побледнела, все замерли. Но она немалым усилием воли заставила себя улыбнуться, переводя «минус» в «плюс». Оскалила ровные крупные зубы и с достоинством кивнула:
     - Благодарю, Мария. Прекрасные слова. Приятно видеть, что здесь, у нас в школе, развились такие высокие моральные качества; ведь человек, как известно, - это звучит гордо! Я верю, что из Нехтиной (и из всех вас, ребята!) получатся достойные граждане, настоящие государственные люди. Люди правды и свободы!
     И она громко зааплодировала первая, приглашая поддержать её патриотическое умиление.
     Всё рассосалось в две минуты, как будто и не было ничего особенного. А наоборот, вышло очень даже к месту и актуально. Просто здорово! Вот это и есть учительский талант…
     И все спокойно разошлись. На столе остались охапки цветов, а у стены – огромная ковёрная скрутка, которую двое мальчишек с энтузиазмом взялись доставить учительнице на дом.
     А через неделю – пришло время и традиционного, итогового родительского собрания. Тут Тамара Ивановна решила говорить только по делу и конкретно: как-никак, а впереди – очень ответственные экзамены, потом – выпускной.
     Так и получилось: были решены многие важные вопросы, каждый родитель получил ценные указания  и обещание Тамары Ивановны бороться за интересы каждого ребёнка до конца. Напоследок учительница обрисовала перспективы: как, по её мнению, будет складываться судьба выпускников. Посоветовала, с кем надо быть помягче, а с кем – построже. Про всех сказала, по списку. Чтобы никого нечаянно не пропустить.
     И про Нехтину - тоже:
     - Что касается Марии, то я должна вам заявить откровенно. Простите, если не понравится, но ведь правда – лучше, не так ли? Для её же пользы… Так вот, я считаю, что эта девочка звёзд с неба не хватает. Да-да, не удивляйтесь! Не хватает!! Она, конечно, усидчива и терпелива, это так. Этим и берёт! А там, где надо по-настоящему включить мозги, - сразу теряется. Ей, к сожалению, так и придётся в жизни «задом» всё брать.  Извините, это не грубость, а народное выражение! – она доверительно захихикала. – И ещё одно: меня в Маше пугает дикая бестактность, которую она почему-то считает прямотой и доблестью. Значит, в жизни девочку много раз будут одёргивать, ставить на место. И правильно! Но я желаю ей, как и всем, удачи и счастья!
     … Собрание было окончено.
     - Спасибо, уважаемые родители, что нашли время на этот разговор!
    К Тамаре Ивановне лично подошли попрощаться матери Стуковой и Аловой. А мамаша Нехтиной даже не посмотрела в её сторону, ушла. Пусть, пусть топает!! Что, правдолюбка, не понравилось?!! Не хочется такое слышать?! А надо. Ведь Тамара Ивановна честно сказала всё, что думала.
     Мелочь, а приятно.




                ВЗЯТЬ  «ЯЗЫКА»

     - Дедушка, а что такое «взять языка»?
     Это Димка спрашивает, внук. А точнее – правнук. Ох и любознательный мальчишка растёт, устанешь от него за день до невозможности. А Иван Николаевич – человек старый. Но на такой вопрос, конечно, ответит, ведь он воевал. Знает Димка, что прадед  был классный разведчик. Обязательно растолкует подробно, если дело касается его военного прошлого.
     - Взять «языка», Димочка, это значить добыть, захватить вражеского солдата и заставить его говорить всё, что надо узнать.
     - А как заставить?
     Но деда Ваню уже тормошить не надо, теперь он и сам не остановится. Иван Николаевич говорит, говорит… Пусть Димка знает, раз ему интересно. Не дай Бог, конечно, чтобы это ему пригодилось… Спаси и сохрани! Но ведь растёт мужчина, защитник Родины. И дед рассказывает, что война – это такая работа; страшная, жуткая работа, но иначе нельзя, если перед тобой – жестокий враг.
     Димка охотно слушает, ещё подбрасывает вопросы. Характер у него такой: любит разобраться во всём до конца. Хорошая черта.
     - А ты, дед, сам брал «языка» когда-нибудь?
     - Я-то?! А как же!! На то и разведчик. Видал, сколько у меня наград? – приосанивается
ветеран.
    - Расскажи! – просит мальчик.
    - Значит, так…   
          … Да, были дела! Обычно  за «языком» ходили небольшой группой. Ведь надо, проще говоря, украсть кого-то. Это может быть солдат, вышедший по нужде или неосторожно оказавшийся один в относительной дали от своих. Разные могут быть  обстоятельства. Иногда, бывало, приходилось и на себе тащить какого-нибудь крупного фрица, если вдруг враги пропажу обнаруживали и начинали палить вслед. Хоть и наугад, в темноту летят пули, но запросто могут попасть и в немца. А это фашистам ещё и лучше: мёртвый ничего не скажет. Немчура в плену – не так уж и  разговорчива была, воевали они зло!.. Ну а раненого «языка» - надо тащить, куда деваться?.. Сам ведь идти не может.
     Пленный немец выжить хочет, вот и будет говорить, что спросят.  Хотя среди них – тоже разные попадались, что скрывать. Бывало, что и молчит. Таких – расстреливали. Война!..         
     - А был какой-нибудь у  тебя с «языком» страшный случай? А, дед?
     - Было кое-что, милый. Слушай…
     … Иван Николаевич помнил, что в тот день группа захвата составилась из четверых бойцов. Задание было без вариантов: если не добудут «языка», то провалится важнейшая операция, много людей погибнет.  Тупиковая ситуация получилась: один высокий, но бездарный чин накуролесил; для него – дело попахивало трибуналом. Вот он и решил вопрос: или разведчики добудут «языка», или самих разведчиков поставят к стенке за нерасторопность…
     Так и отправилась ребята «на охоту». Как незаметно подкрасться и прочее, - это мелочи по сравнению с тем, как сделать главное, ради чего рискуют жизнью.
Ясное дело, что такие вылазки затеваются, как правило, ночью, когда сама темнота становится верным союзником.
     … Подошли наши парни к немецкому блиндажу. Морозище стоит ужасный, а к ночи
ещё и похолодало.  В блиндаже – немцы; тоже четверо. И тоже молодые. Расслабились; сидят, закусывают, смеются. Ясное дело: хоть и война, а молодость берёт своё…
     Эх, если б не война!.. Собрались бы на лесной полянке мяч погонять… Но – лирика в сторону: «язык» нужен позарез.  Конечно, этим молодым фрицам не так уж и хочется околевать за фюрера в чужой России, а хочется со своими фройленами и киндерами  дома, у камина, объедаться немецкими безе… Но, извините, кто их сюда звал?! А припёрлись – так получайте!
     Заскочили наши разведчики в блиндаж на счёт «три», и в пять секунд немцев автоматами по углам прижали. Те стоят, дрожат, лапы вверх задрали – и ни гу-гу.
     Иван Николаевич – в разведгруппе старший, ему и решение принимать. А решение какое? «Язык» нужен только один; и предстоит выбрать, кого из четверых взять с собой.
     - Этот пойдёт! – Иван Николаевич выбирает старшего по званию, капитана. Остальные – лишние. Иван даёт команду, и разведчики быстро упаковывают «языка»: кляп в рот, руки связаны. Но сначала заставляют его потеплее одеться, а то поморозится по дороге, всё дело испортит. Но вот, наконец, «язык» готов, можно возвращаться.
     А теперь догадайтесь вы, не воевавшие, что надо сделать с остальными? Вы правильно вздрогнули: их надо зарезать. Не застрелить, а именно зарезать, потому что стрельба – это шум. Зарезать же можно тихо.
     Это понимают и те, и другие… В глазах немецких пацанов застыл животный ужас, но другого выхода нет. Извините, господа, на войне как на войне. Сегодня вам повезло меньше, это бывает. Прощайте, солдаты великой Германии.
   … Три ловких удара ножом – и три тёплых молодых тела остаются лежать навсегда. Разведчики быстро покидают блиндаж, а «язык» уже мысленно горячо молится Богу, что именно его оставили в живых. Он готов начать говорить прямо сейчас, но у него плотно заткнут рот. Его не надо подгонять, он улепётывает не хуже своих похитителей. И мечтает лишь о том, чтобы поскорее добраться до места. Для него война уже кончилась…
     …- Дед, а дед! Ну ты чего замолчал?
     - А чего ещё говорить, Димка?.. Я уж тебе всё доложил, а дальше – сам кумекай.
     И мальчик долго-долго перебирает в уме дедову исповедь. Он понимает: война – это бесчеловечно, неправильно. Нельзя её допускать. Никогда!!
     - Я буду военным! – твёрдо решает мальчик. – Я буду таким военным, который не допустит до войны!!
     Вот и хорошо.


               

                ПРОСТИТЕ,  ТЁТЯ  ФАЯ!..   
   
     Она опять сбежала!.. Что этой девчонке надо, что?! Видно, вся в мать, царство ей небесное. И всего-то этой Светке – тринадцать лет, а что дальше будет?
     Фая быстро набрала номер мужа. Он, как всегда, недовольно буркнул, что занят. А потом, узнав новость, рассердился:
     - Послушай, ты жена или нет?!! Если всё-таки жена, так будь любезна! Ты же понимала, на что соглашалась, когда выходила за меня? Ищи её где хочешь, поняла?! И, чтобы когда я вернусь, Света была дома!!!
     И дал отбой.
       Да, конечно, Фаина понимала: мужчина с ребёнком – это не сахар. Но упускать такого – богатого, перспективного! – было непростительно.
     Они познакомились случайно, и Фаина  усмотрела в этом знак судьбы. Она достаточно долго чего-то ждала, никогда не была замужем, и вот – в тридцать лет! – её мечта, кажется, начала сбываться.
     Михаил Аркадьевич несколько лет назад разошёлся с женой, поделив девочек-близнецов: одну – отцу, вторую – матери. И что это за мать такая?.. Почему она решила, что разлучить сестёр – это правильно? Хорошо, что  они – в двух экземплярах. Всё имущество – честно пополам. Ужас.
     А потом женщина погибла в автокатастрофе. Девочку – вторую Мишину дочь – забрала бывшая тёща. Он, конечно, съездил, проведал. И согласился оставить дочку ей. Куда ему с двумя?.. Тут и с одной не знаешь, как всё по уму сделать. Четыре годика ребёнку всего!
     И вскоре он познакомился с Фаиной. Она просто споткнулась на улице – и упала бы, если б не Михаил. Он помог, подхватил, почти спас. Потом проводил; по дороге разговорились. Фаина ему понравилась сразу: серьёзная, спокойная. И не вертихвостка, сразу видно. Михаил и рассказал ей про себя всё, даже сам не ожидал.
      Фаина выслушала, посмотрела внимательно в глаза и вдруг спросила напрямик:
     - А я подошла бы Вам в жёны? Вам нужна именно такая, как я .
     И тут же, смутившись, рассмеялась:
     - Извините, конечно Но ведь Вам нужна хорошая мать для Вашего ребёнка, не так ли? А я – как раз такая и есть. Не прогадаете.
      Михаилу, человеку деловому, такая откровенность понравилась. Да и женщина – мила!
     Они обменялись телефонами. Начали встречаться. И вскоре решили, что им действительно надо пожениться. Конечно, ни о какой любви речи не шло. Им – что, по семнадцать лет? В жизни главное –  трезвый, точный расчёт. Это и есть гарантия успеха, если  хотите, чтобы всё было хорошо. Брак это не просто так, «я плюс ты»; это дело непростое, потому что на кону – личная жизнь, которая и есть самая главная и которая определяет всё остальное.
     И Михаил, и Фаина – оба всё тщательно взвесили. Она получала обеспеченную жизнь и большие перспективы; он – жену, с которой можно «и в пир, и в мир, ив добрые люди». Товарный вид спутницы играл для него главную роль, и Михаил этого не скрывал.
     Всё, что нужно женщине для поддержания себя на должном уровне, он мог дать без труда, лишь бы она умела выглядеть и радовать глаз. И не только ему, а и всех, с кем Михаил собирался её познакомить. А что? – это вполне естественно для мужчины.
    Михаил очень любил порассуждать на эту тему: да вот, например, известная сказка о царе Салтане! Как там у князя Гвидона обстояло дело с желаниями? Сначала он захотел белку, которая грызёт золотые орешки; на второе – подайте ему тридцать три богатыря во главе со лбом-Черномором; а на закуску – самую красивую на свете бабу. И заметьте: он эту бабу ещё и в глаза не видел, только сплетни слыхал, а уже готов скакать за ней хоть за тридевять земель. А всё почему?
    Очень просто и чисто по-мужски: своя, личная женщина входит в комплект. В такой «джентльменский набор». И  параллели видны как на ладони: у Гвидона – белка, а у Михаила Аркадьевича - породистая собака; у князя – взвод богатырей, а у нашего героя – личная охрана. Ну и дальше, по списку: там – царевна-лебедь, тут – шикарная, красивая бабёнка. И не месяц под косой и звезда во лбу – непонятно к чему, а в ушах – бриллианты чистой воды. В человеке всё должно быть прекрасно: и собака, и машина, и жена.
     Короче, «ах, какая женщина, мне б такую». Но – только посмотреть. Руками не трогать!
Почему Михаил разошёлся с первой женой? Потому что слишком щедро она улыбалась мужикам.  «Рогов» Михаил дожидаться не стал.
     Вот так и появилась у Светки новая мама. И сразу между ними началась холодная война. Девчонка, хотя и была мала, но оказалась с характером!
      - В меня! – изумлялся Михаил Аркадьевич. – Ничего, для жизни это хорошо.
     Для жизни – может, и хорошо. А вот для Фаины оказалось ужасно. Нашла коса на камень. Светка категорически не захотела называть её мамой. Вот почему? Другая девочка была бы рада, а эта… Она вообще к Фаине никак не обращалась, обходясь заявками типа «хочу есть» или «не пойду гулять». И так постоянно, изо дня в день.
     Фаина не железная. Нет так нет, каков привет – таков ответ. Мужу она попыталась было пожаловаться, но тот отрубил:
     - Ищи подход сама, не создавай мне лишних проблем!
     Да, правильно: бизнес – штука суровая, и у такого человека в тылу должен быть полный покой.
     Поэтому и Фаина, и Светка, как сговорившись, в его присутствии изображали взаимотерпимость. Но только в его присутствии.
     Тогда Фаина настояла, чтобы у девочки появилась няня. Иначе – как выкроить время на себя, чтобы «выглядеть», как того требовал муж?! И няню, конечно, сразу нашли. А заодно – Михаил Аркадьевич позаботился, чтобы жена не имела скучных хлопот по хозяйству: зачем портить руки? И в доме появилась ещё одна женщина, которая делала всё, что нужно. Вдобавок – выгуливала собаку.
     Все были довольны. Михаил спокойно занимался своими делами, зарабатывал деньги.
А жена с удовольствием и с толком их тратила. Дом функционировал, как хорошо отлаженный механизм, и строптивая Светка жила как бы параллельно, почти не пересекаясь с мачехой, что вполне устраивало их обеих.
     Между тем Михаил  расширил своё дело, завёл новые связи. Очень часто брал Фаину на всякие «мероприятия». Он обожал демонстрировать свою «половину», с каждым разом всё больше убеждаясь, что Фая – то, что надо.
     Вкус, безукоризненный вкус! – вот что выгодно отличало Фаину от жён его приятелей. Вкус на уровне гениальности! Это – врождённое, считал Михаил Аркадьевич. Это как талант: или дано, или нет.
     Фаина понимала самое главное: одежда не должна быть отдельно от человека. Шмотки и личность обязаны сливаться. Мода – штука относительная, её нужно придерживаться, а не слепо ей следовать. Фаина не только сама одевалась безукоризненно, но и следила за гардеробом мужа.
     Женившись на Фаине, он стал слыть человеком, который одет как президент: строго, дорого и «вкусно».  И – ничего лишнего, ни одной резкой ноты.
     Фаина любила поговорить с мужем на эту тему, лишний раз блеснув знанием предмета:
     - Миша, ты пойми: все должны говорить не «ой, какой костюм!», а «ой, какой мужчина!» Понимаешь? Так же и у женщин: всё, от макияжа до украшений, должно быть частью её самой, а не просто – хорошо подобранными деталями. Например, бриллианты на жёваной шее – зрелище отвратительное. И кстати, дорогой: я записалась на спа- процедуры. Оплатишь?
     Да, конечно!..
     Вот так они и жили, и годы летели незаметно. Но подросшая Светка взяла моду «сбегать». То есть не в самом прямом смысле, а просто назло, в знак протеста.
     Это бывало в тех нечастых случаях, когда Фаина начинала изображать «мать» и пыталась – с благими намерениями! – как-то воздействовать на падчерицу. Уж очень своевольной росла девчонка. И няня, иногда утратив своё ангельское терпение, жаловалась на подопечную:
     - Фаина Денисовна, я уволюсь, если Вы не повлияете!! Грубит!!!
     Найти вторую такую няню – при Светкиных «достоинствах! – было непросто даже за большие деньги, и Фаина отправлялась «поговорить». Это заканчивалось одинаково. Светка  сразу начинала вопить , что Фаина ей – никто и не смеет делать замечания. А потом – выскакивала за ворота и «сбегала». Всегда в одно и то же место – в небольшую лесопосадку, которую жители микрорайона важно именовали «наш зелёный массив».
     Скорее всего, Светка специально грубила няне, чтобы та жаловалась. Фаина давно уже раскусила девчонку, но каждый раз Светкин «побег» всё равно пугал.  Она психовала, посылала вдогонку своего водителя, и тот благополучно возвращал девочку домой.
     Но сегодня – Светка не отыскивалась вот уже два часа. Фаина изнервничалась до предела, но наконец верный шофёр отзвонился, что девочку наконец нашёл. У Фаины отлегло от сердца. Мало ли!.. И что потом сделал бы муж, а?!!
     И Фаина решилась в этот раз поговорить с девчонкой посерьёзнее. Может, придётся даже прогнуться перед этой маленькой ведьмой; но другого выхода, похоже, нет.
     Фаина увидела в окно, как машина въехала во двор. Она сделала нужное лицо и решительно пошла навстречу девочке.
   - Светочка, ну почему ты так нас пугаешь?!
     Светка не обратила на это ни  малейшего внимания. И, как обычно после «побега», спокойно отправилась на кухню. Сейчас умнёт конфет побольше, и всё. Вот такие привычки у крошки, извольте терпеть!
     Но Фаина решила не отступать.  Она тоже прошла на кухню. Светка, увидев мачеху, невозмутимо взяла пакетик со сладостями под мышку и поднялась к себе в комнату, где благополучно заперлась.
     У Фаины была одна хорошая черта, которой она гордилась: всегда и всё доводить до конца. И она настойчиво постучалась.
     - Света, открой. Мы должны поговорить. Я без этого не уйду!
     Через минут десять Светка всё-таки открыла. Женщина прошла в комнату, усадила Светку рядом с собой на диван, взяла её за руку. Девочка немедленно выдернула руку и отодвинулась.
     - Светочка! Ну почему мы с тобой как кошка с собакой?.. Что я тебе сделала? Ну давай простим друг друга, если что не так. И начнём всё сначала, а?.. Скажи мне, что я должна сделать, чтобы мы подружились? И я сделаю! Ты извини меня, если что не так!..
    Девочка удивилась. А потом уставилась на Фаю злыми глазами и выдала:
     - А зачем вам это, зачем?!
     - Как?.. – изумилась Фаина. – Да разве лучше собачиться? Не знаю, как тебе, а мне это тяжело.
     - Вам? – засмеялась Светка. – Вам тяжело, когда у вас ноготь сломается!
     И хмыкнула, отвернувшись:
     - Тяжело ей!..
     А потом внезапно тихо заплакала. Затряслись цыплячьи плечики, бесцветное личико уткнулось в маленькие ладони.
     Фаина удивилась: уж чего-чего, но Светкиного плача она не ожидала. Ей и в самом деле стало жаль ребёнка…
     - Светочка! – она погладила девочку по голове. – Прости меня, маленькая моя!.. Я уж не знаю, чем ты так расстроена, но я и правда виновата перед тобой… Своих детей у меня, видишь, нет; поэтому, наверное я не сумела стать мамой и для тебя… И от этого – все наши с тобой неприятности.
     Светка продолжала плакать. Но Фаина почувствовала, что в девочке что-то дрогнуло, что теперь она слышит.
     - Девочка, дорогая! – Фаина ласково приобняла падчерицу. – Ты ведь ничего не знаешь обо мне. Ты послушай! И, может, поймёшь?..
     … Если бы Фаине ещё час назад кто-то сказал, что она поступит именно так, то она, наверное, очень удивилась бы. Но Фаина начала рассказывать девочке искренне, как никому и никогда о себе не говорила. Она не понимала, зачем делает это, но чувствовала, что поступает правильно. Она говорила – и осмысливала себя заново…
     … - Знаешь, детка, у меня в детстве не было такого благополучия, как у тебя. Да, конечно, ты растёшь без мамы, и это горько… Из меня-то мать никакая, я знаю. А вот у меня была мама – да лучше бы и не было. Она пила очень. Тебе это трудно представить, и слава Богу. А я тебе расскажу. Я с самого детства, всегда её боялась. Отец от нас ушёл, когда я была в первом классе. Вот что удивительно: обычно в семьях страдают от отца-пьяницы, а у нас – наоборот… Папа, я помню, долго с мамой возился. Любил её, наверное?.. Бывало, что она и по три месяца воздерживалась. А потом – снова, но ещё хуже. Вот отец и не вынес. Ушёл к другой женщине. Я осталась с мамой сама, ни за что не захотела с отцом уйти, а он звал. Понимаешь?! Я думала: это её заставит бросить пьянку. Думала, что она почувствует ответственность за меня! Да где там!.. Только хуже стало… Да недолго ей оставалось.
     Я однажды пришла после уроков – а она не дышит.  Я сначала подумала, что она спит, приняв пару стаканов. Потом только, часа через три, догадалась, что заснула она навеки. Испугалась я до безумия, побежала к соседям. Они вызвали «скорую», да что толку…
     Как я поняла своим детским умишком по разговорам взрослых – произошло отравление этилом. Водка, значит, её убила!
     Отец, конечно, всё узнал, организовал похороны. А потом со своей новой женой въехал в нашу квартиру. Вот и у меня, как у тебя, появилась мачеха. Знаешь, ведь я мечтала о такой! – красивая, добрая. Непьющая!! И я была счастлива, что отец женился на тёте Тамаре; если можно назвать счастливой сироту. Потянулась я к «маме» всей душой, а у той вскоре родилась своя родная дочка, понимаешь? И я сразу стала лишней. И папа совершенно перестал обращать на меня внимание. Чуть что – «ты уже взрослая!» В девять-то лет… Я думаю, что ты меня понимаешь, как никто!..
   Так и стала я – сама по себе. Главное, чтобы не путалась под ногами. Сестричка росла и тоже сторонилась меня. Мне ведь даже играть с ней не давали… Я слышала, как тётя Тамара однажды сказала про меня знакомой:
     - Ой, Ира, какое семя – такое и племя! Уже сейчас видно, что ничего достойного из неё не выйдет.
     Вот так!! И я возненавидела и мачеху, и сестру, а заодно – и отца. Мечтала только поскорее вырасти и уйти от них. А потом – стать счастливой, и чтобы деньги у меня были!.. И, знаешь, совсем смешно: пусть, думала, станут они все больными и нищими, придут ко мне просить помощи, а я – не помогу, а выгоню!! Ну не дура, скажешь?..
     А дальше было так: в восемнадцать лет я сильно влюбилась. Потом потихоньку сделала аборт, потому что мой «любимый» был таким же сопляком. Спасибо, хоть денег достал!.. Мне удалось всё скрыть от своих. Но детей у меня с тех пор нет и не будет… Потом – я долго была одна, но жила с родителями и сестрой. Она теперь взрослая…
     Живут они средне, не бедно. А я вот – мечтала выйти за богатого, и вышла. Не знаю, люблю я его или нет… Вот уважаю – это правда. Живу тут на всём готовом!.. И стыдно бывает мне очень, Света. Вроде виновата в чём-то…
     Вот и перед тобой – виновата. Я ведь и рада была, что ты не хочешь со мной ладить.  Привыкла, что никому не нужна. Ни я, ни мне!.. Вот всё у меня есть, всё! А зачем? – не знаю, детка. Живу как по инерции…
     … Светка вдруг резко развернулась к Фаине, уткнулась головёнкой ей в грудь и заговорила сбивчиво, путаясь и спеша:
     - Тётя Фая, вы простите меня! Знаете, я ведь отравить вас хотела!! Правда, правда!!! Всё время думала, как так сделать, чтобы поумнее!! Вы даже не знаете, какая я!.. Простите меня, тётя Фая, простите!!!
     Михаил Аркадьевич немало удивился, когда, вернувшись домой, узнал интересную новость: его жена и дочка отправились вместе за покупками!! Ещё больше он удивился, когда они, наконец, возникли на пороге, сияя улыбками, и объявили главе семьи, что сегодняшний день они решили назвать Праздником Прощения и что они будут отмечать его каждый год, отныне и вовеки веков.




               

                ПАЧКА  МАСЛА

       -  Эй,  женщина!!!
… Красные, густо   намазанные  губы  продавщицы  презрительно  кривились,  и  слово  «женщина»   она  произнесла  так:   «женьщчина».
-  Эй,  я  вам  говорю!  Которая  в  сером  платке!!  Стойте!!!
       Екатерина  Тарасовна  оглянулась:   это  ей,  что  ли?..
-  Да   вам,  вам!  А  то  вы  не  знаете!!  -  продолжала  распаляться  сотрудница  прилавка.
-  В  чём  дело?  -  Екатерина  Тарасовна  остановилась  и,  тяжело  дыша,  оперлась  на  ручку  тележки  с  продуктами,  которые  она  только  что  оплатила  в  кассе.  Восемьдесят  один  год  -  не  шутка,  тем  более если  живёшь  совсем  одна  и  если  всё  время  болят  ноги.  (Это  ещё  с  детства,  с  блокады.  Пока  была  молодая  -  почти  не  замечала,  а  вот  теперь…).
        -   Слушаю  вас.
       -   Ой,  умора!  Она  слушает!  -  хмыкнула  продавщица.  Спёрла  масло,  а  теперь  сделала  голубые  глаза  -  и  слушает!!
       -  Подождите,  девушка,  вы  что?..  И,  пожалуйста,  не  кричите.  Вы  что-то  путаете,  очевидно…
      -  Да?!!  Я  путаю?!   Нет,  ну  вы гляньте!!!
       У  девушки  был  южный  малороссийский  акцент,  и  Екатерина  Тарасовна  подумала:  «С  Украины,  наверняка».   Её  отец  был   родом  из  Донбасса,  но  служил  в  Ленобласти,  тут  он  встретил  и  полюбил  её  маму  да  и  остался  в  Питере.  А  потом  -  погиб  во  время  войны,  освобождая  этот  город…
       А  продавщица  между  тем  продолжала  вопить,  и  уже  образовался  кружок  зевак.
       -  …Так  я  спрашиваю,  -  донеслось  до  Екатерины  Тарасовны  как  сквозь  вату  (у  неё  при  громком  звуке  всегда  закладывало  уши),  -   кто  будет  платить  за  масло,  а?!!  Я?!!  Мы  тут,  между  прочим,  со  своего  кармана  выкладываем  из-за  каждого  воришки!!!  И  не стыдно  вам, а?!!  Ведь  вы  старуха  уже!!
       Екатерина  Тарасовна  по-прежнему  ничего  не  понимала.  Её  в  чём-то  обвиняют?..  В  воровстве?  Её  -  в  воровстве?..  Бред  какой-то…
       -  Девушка,  милая,  ну  не  кричите  же!.. -  было  и  неловко,  и  странно,  и стыдно.  Надо  поскорее объяснить!  Это  ошибка,  и  всё.  Ошибка!!
     -  Я  заплатила,  вот  чек!  -  Екатерина   Тарасовна  дрожащей  рукой  нашарила  доказательство  в  кармане  пальто.  -  Вот!
      -   Ну!!!   -  осклабилась  продавщица.  -  И   где  же  тут  пробито  масло?!!
   -  Не  знаю,  -  растерялась  старая  женщина.  -  Посмотрите  сами,  я  очки  не  взяла…
-  Что  смотреть,  если  не  пробито?!  -  взвизгнула  продавщица  и  зычно  затрубила  куда-то   в  нутро  торгового  зала:
-  Алла  Степановна!  Алла  Степановна!!!
       Из-за  полок  немедленно  вынырнула   юркая  женщина  с  колючими  глазами:
   -  Что  такое,  Леся?
     -  Вот!!!  -   торжествовала  Леся.  -  Украла  пачку  масла  на  моих  глазах.  А  ещё  отпирается,  святую  из  себя  корчит!!  Это  она,  наверное,  постоянно  масло  ворует.  Помните,  на  той  неделе  опять  недосчитались?
       -  Очень  хорошо!  -  вся  фигура  администраторши  изображала  торжество  справедливости.
Она  бесцеремонно  полезла  в  тележку,  на  которую  по-прежнему  тяжело  опиралась  Екатерина  Тарасовна.  И,  резко  подняв  маленькую  сумочку,  в  которой  старая  женщина  всегда  носила  ключи,  представила  взорам  всех  желающих  пачку  масла…
       -  Вот!!  Сумкой  прикрыла!!
       -   Да  я  за  ней  присматривала!  -  поддержала  другая  продавщица.  -  Она  в  яблоках  чуть  не  полчаса  зачем-то  копалась!
      -  Но  я  выбирала!..  Там  у  вас  много  порченых,  понимаете?..
       -  У  нас  весь  товар  качественный! – зло  отчеканила  Алла  Степановна.  -  И  вообще,  не  надо  нам  тут  зубы  заговаривать!  Масло  вы  украли,  это факт.
       -  Да  что  вы,  нет!  Нет!  Деточка!  -  просила  Екатерина  Тарасовна.  -  Это  случайно!  Я  просто  забыла…  Извините!  Я  сейчас…  сейчас  заплачу!
       Она,  торопясь,  раскрыла  кошелёк.
       -  Нет,  так  просто  не  отделаетесь!  -  подытожила  Алла  Степановна,  и  Леся  обрадованно  закивала:
     -  Вызывать  полицию?
      -  Конечно.
       Это  удача. И  премию,  наверное,  дадут.
       Молодой  мужчина,  стоявший  в  очереди  в  кассу,  попытался  вступиться:
       -  Да  что  вы,  ёлки?!   Ну,  забыла  бабушка  заплатить,  всего и  делов!!
-   Уважаемый!  - разъярилась   администраторша.   -  Вас  не  спрашивают!!  Не  вам  недостачу  покрывать!
       -  Так  давайте  я  заплачу!   -  предложила  другая  покупательница.
     -  Не  в этом  дело!  -  возмутилась  Леся.  -  Вот  не лезьте,  и  всё!!!
     … Ну  что  ж,  люди  начали  расходиться,  сочувственно  поглядывая  на  старуху,  которая,  казалось,  утратила  дар  речи  и  только  молча,  со  слезами  на  глазах,   беспомощно  зачем-то  рылась  в  карманах  пальто…
     Полиция  прибыла  быстро:  двое  молодых  активных  ребят.  Они,  правда,  предложили  дирекции  «замять  на  месте»,  но  сотрудницы  стояли  насмерть.  Вот  накажут  одну  воровку  -  и  другим  неповадно  будет!
     Дальше  было  некрасиво:  Екатерина  Тарасовна  никак  не  хотела  идти  в  машину,  плакала,  цеплялась  за  дверь…  Пришлось  выводить   силой,  и  снова  набежали  зрители.  До  отделения  -  было  пять  минут  езды.  Ехали  молча,  и  Екатерина  Тарасовна  попыталась  объяснить  хотя  бы  этим  молодым  людям:
     -  Сыночки,  отпустите  ради  Бога,  стыд-то  какой!..  Я  не  крала..
     -  Женщина,  мы  не  можем,  -  пожал  плечами  капитан.  -  Обязаны  составить  протокол. 
Екатерина  Тарасовна  замолчала  и  отвернулась,  закрыла  устало  глаза…
…-  Прибыли,  гражданка.  Выходим!  -  полицейский  тряс  её  за  плечо.  Но  она  так  больше  ничего  и  не  ответила.  И  никогда  не  проснулась.    Приехавшая  бригада  скорой  помощи  констатировала  смерть  от  остановки  сердца.
     Ну  что ж  делать,  все  там  будем.  И  так  пожила  бабка  на  свете,  дай  Бог  каждому!
. . . . . . .
.     «  … Мама,  я  иду  к  тебе.  К  тебе  и  к  братику  Петеньке.  Наконец-то  мы  будем  снова  вместе…  Помнишь,  мама,  как  ты  спасала  нас?..  Но  Петенька  так  и  не  выжил.  И  не  выжила  бабушка  Тамара.  Сказала  однажды  вечером:  «Я  завтра  всё  равно  умру,  Галя.   Отдай  мой  хлеб  Катюше.  Я  не  буду  сегодня  есть…»  И  вправду,  утром  она  умерла…  А  я  -  нет.  Выжила!  Дожила  до  времени,  когда  можно  просто  пойти  и  купить  столько  хлеба,  сколько  хочешь.  Дожила…  А  зачем?..  Ведь  мы,  даже  умирая,  оставались  тогда  людьми.  А  теперь?..   Мама,  я  иду  к  тебе.  Так  лучше».




БЛИЗКИЙ  РОДСТВЕННИК
 - Решение принимаете только вы, - сухо сказал врач.
     … Эту женщину (жену того, с кем он сейчас разговаривал) – положили  в больницу почти месяц назад, но на днях стало ясно, что положили НЕ ТУДА.
     Пожилая, но активная, она, уйдя на пенсию, дома сидеть не захотела. Нашла хорошее дело: читать курс лекций студентам медучилища, по своей же врачебной специальности.
     И вот – не прошло и года, как на одном из занятий она упала в обморок. Даже не упала, а как бы прилегла грудью на стол, плавно и беззвучно. Студенты даже не поняли, сначала заулыбались: заснула старушка прямо на лекции.
     Но Нина Григорьевна лежала странно, неестественно. Побежали позвать кого-то, вызвали скорую, - и вот, пожалуйста: инсульт. Сообщили тут же мужу. Вроде бы инсульт.
     Её и положили как таковую. И завертелось: таблетки, процедуры… Давались гарантии, что женщина скоро оправится, ничего такого.
     Но… Поступившие в те же сроки больные уже по одному выписывались, а Нине Григорьевне лучше не становилось. А, наоборот, начала пропадать способность внятно говорить. Её речь походила теперь на рваную озвучку «зависшего» фильма: звуки, слоги, протяжное мычание… Всё это никак не складывалось ни в слова, ни в предложения, и глаза женщины выдавали настоящую муку. Она ясно понимала, что наступает что-то страшное, и что никакой это не инсульт, конечно. Сама же медик, зачем обманываться?..
     Сердобольные соседки по палате, пытаясь облегчить ей общение, придумали: на большом листе крупно написали алфавит, и теперь Нине Григорьевне достаточно было просто показывать букву за буквой, если хотела что-то сказать. Радовались, что так удачно изобрели; а то тяжело наблюдать, как приходящий муженёк кривится и отворачивается, отмахиваясь он женщины, как от назойливой мухи. Дескать, прекрати бульканье, выключи  рот.
     Но Нина Григорьевна обнаружила, что она, оказывается, забыла буквы. Забыла!.. Смотрела на эти значки, мучительно напрягаясь, но не могла отметить знанием ни один из них.  Они напоминали что-то смутное, много раз виденное, но что?..
     Врач ужаснулся, когда ему об этом сказали. Ох, не инсульт это, нет! Казнился: ну идиот, как сразу не понял?! А ещё со стажем, других поучает…
Надо срочно сделать томографию, тогда и разъяснится.
     И разъяснилось: да, больше полугода Нина Григорьевна не проживёт. Конечно, самой женщине об этом не сказали. А, наоборот, сделав на обходе радостное лицо, врач обнадёжил:
     - Ну, дорогая, завтра Вас выписываем. Рады?.. Потихоньку восстановитесь, но надо время, понимаете? Терпение, и больше ничего. И, конечно, принимайте всё, что назначено.
     Вечером, как обычно, заявился  неизменно куда-то торопящийся супруг, но на этот раз ему пришлось притормозить. В кабинете главврача его ждали с разговором. Откровенно обрисовав перспективы, лечащий врач, однако, предложил:
     - Послушайте, Иван Павлович, существует, как говорится, альтернатива…
     И принялся излагать свой план: есть всё же крохотный шанс, и, если сделать операцию, то опухоль в мозгу Нины Григорьевны можно удалить.
     Да, риск. И очень, очень значительный: лишний миллиметр туда-сюда, и получится летальный исход. Или  –  увы, возможно и так! - женщина станет недееспособной. Ведь это мозг! И сколько такая проживёт, никто не знает. Бывает, что долго-долго…
     - Денежный вопрос тоже стоит, - добавил врач. – Мы вам гарантируем льготные условия, ведь ваша жена – медик, и как раз сейчас для медработников выделили большие квоты. Вот так повезло! Но и вам предстоит внести прилично.
     Он назвал сумму, и Иван Павлович содрогнулся: ничего себе!.. Это же все сбережения уйдут, да ещё и занять придётся. Потом – долги отдавать, отказывая себе во всём! Нет, Иван Павлович не привык себя урезать. Ещё чего!..  У него одна жизнь, а не десять. Да и гарантий-то нет!!! Потратится, получит кучу проблем, а потом  –  надо ухаживать за инвалидкой, которая будет только тем и занята, что ходить под себя?! И к чему этот пустой трёп про какую-то там надежду, ничего хорошего не выйдет. Маленький шанс – это практически ничего, ноль!
     … Доктор смотрел вопрошающе, сочувственно, и Иван Павлович даже умилился от осознания собственной жертвенности, всхлипнул:
     - Спасибо Вам!!! Но и эта сумма чрезмерно велика для меня, пожилого человека с крохотной пенсией…
     Зря. Не то сказал. По нехорошей улыбке врача Иван Павлович мгновенно догадался, что материальное положение его семьи неплохо известно доктору. Город  хоть и  не маленький, но двухэтажный особнячок – в кармане не спрячешь…  Ну да ладно, договаривать всё равно надо:
     - Нет, уважаемый, я не отказываюсь. Я ведь, собственно, и не про деньги… Если операция пройдёт неудачно, то Ниночка обречена пластом лежать; потребуется сиделка и всякое такое… Правильно? Где ж я наберусь, все наши средства таким образом скоро закончатся!
     Ну что за скользкий тип! О хорошем исходе не говорит вообще: то ли настолько не верит, то ли настолько его не хочет? Да плевать. Шанс есть? – есть. Любой врач должен бороться до конца. Вот и будем.
     И врач уверенно подытожил:
     - Попытаться мы всё равно обязаны, не так ли?
     - Так, так… - потерянно заморгал муженёк.
     - Ну, а раз так, то назначаем операцию. Завтра вы жену заберёте, а привезёте через две недели.
     Он назвал дату и размашисто написал реквизиты банка, куда следовало за это время внести деньги.
     - Пока всё. До встречи. Пусть Нина Григорьевна принимает лекарства, проследите.
     Единственное, что осталось несделанным, была  бумага на согласие проведения операции. Требовалась последняя подпись.
     - Прошу вас, Иван Павлович, послезавтра подойти в любое время. Я подготовлю документ, а вы подпишете. Без согласия ближайшего родственника мы не имеем права ничего делать.
    - Но я не могу подписать! – встрепенулся муж. – Не могу, если по совести!!! Какой я ближайший родственник?! Нас только штамп связывает! Нет детей, понимаете? Пусть тогда её дочь решает, я не имею права взять на себя такую ответственность!
    О чём он, какая дочь? Сам же говорит, что нет детей…
    Но Иван Павлович уже отлично владел ситуацией:
     - Её дочь от первого брака, взрослая уже!
     - А, вот так обстоят дела? – врач, конечно, видел в жизни всякое, чего уж тут удивляться; привык.
     - И где она, почему не приходит?
     - Да потому что, потому! – зачастил оживившийся супруг. – Потому что живёт далеко, давно не приезжала. Но я ей немедленно сообщу; приедет – пусть и подпишет. Она ведь ей ближе родственница, чем я?! – уже почти кричал он.
     - Ближе, - кивнул врач. – Вообще-то, по закону, всё равно ближе вы, уважаемый. Но это – как хотите, я вас понял.
     - Вот и прекрасно, вот  и чудесно! – Иван Павлович сиял, как новый пятак. – Значит, я побежал, буду решать!
     - Бегите, - отмахнулся врач.
     Не воспитывать же «мальчика», в самом деле. За каждого сердце рвать – сам сляжешь.
     А Иван Павлович действительно начал бурно «решать». Прежде всего, надо так поговорить с Алёной (той самой дочкой), чтобы сразу снять все вопросы.
     Решил – делай. Иван Павлович всегда поступал именнотак, быстро и нахраписто. Потому и имел то, что имел! Под лежачий камень, как известно…  И он тут же набрал номер:
     - Алёна, здравствуй. Мать умирает.
     - Как?!! – слышно было, как на том конце пришли в ужас. – Иван Павлович, как же так?! Что случилось?.. Она ведь бегала!!
     - Алёна, не истери! Впрочем, я тебя понимаю, сам всё это пережил. Просто сейчас уже есть кое-какие соображения, поэтому срочно нужна ты. От тебя зависит, что будет с матерью.
     Правильно, вот так: ровно, чётко, по-деловому, ни одной высокой ноты. Способ проверенный, обкатанный. И Алёна слушала, вникала и была готова на всё.
     … Алёна не жила с ними давно. Так вышло, что Иван Павлович познакомился с Ниной Григорьевной, можно сказать, на работе: она устроилась терапевтом в медсанчасть при их заводе. Они оба были относительно молоды, но «с опытом»: Нина – разведёнка с ребёнком, Иван – одиночка, уязвлённый фактом мужского бесплодия и оставленный по этой причине уже двумя женщинами.
    Дальше – сложилось просто и быстро: познакомились, разговорились. Сыграло положительную роль то, что они просто подружились, без всяких задних мыслей. Интересно бывает в жизни: они постоянно «совпадали» в столовой во время обеда, потом  - уже специально садились за один столик. Разговаривали, советовались. С интересом обнаружили, что ПОНИМАЮТ друг друга… Иногда это имеет гораздо большее значение, чем любовь с первого взгляда.
    И в один прекрасный день – поняли, что уже не просто дружат. Оба поняли. И Нина сказала:
     - Ваня, а давай жить вместе.
    Ему понравилось, что женщина ничего из себя не корчит, что такая вот прямая. Ишь, сама предложила! И она ВСЁ о нём знает, между прочим. Понимает, на что идёт, а хочет быть с ним! Что за прелесть эта Нина, надо же. Неужели повезло?
    Не откладывая, сходили в ЗАГС.  Иван Павлович переехал к Нине в её «однушку»; до этого – жил с родителями. Старики не знали, какому богу молиться на радостях: сын пристроен, кому-то наконец нужен! А что детей у него не будет – так и тут не вопрос: у его жены уже есть дочка.
     И Нина была обласкана свекровью и свёкром сверх всякой меры; шестилетняя Алёнка даже стала называть их «бабушкой» и «дедушкой».  В общем, всё чинно и пристойно, как и надо.  Потекла спокойная семейная жизнь, девочка неплохо ладила с новым папой. Но называла его почему-то только «дядя Иван». Да ладно, это пустяки.
     Иван Павлович ощутил твёрдую почву под ногами, и, окончательно успокоившись, «вписался в поворот», как он любил говорить. Настало время перестройки, кооперативов и прочей мутной воды, и он быстро ловил в ней жирную рыбу достатка. Нюх имел, талант.
     Если бы не безвременные смерти его родителей (одна за другой!..), то и совсем было бы хорошо. Но Иван Павлович не роптал, держался с достоинством. Когда более-менее всё вернулось на круги своя, умно распорядился наследством, прибавив хорошие деньги к уже накопленным, и, наконец, смог осуществить мечту всей своей жизни: купил огромный дом. Правда, для этого пришлось продать «клетушку» жены, ну да кто о ней пожалел? Результат того стоил.
     Алёнке в тот год исполнилось пятнадцать лет. Она получила аттестат о «неполном среднем», и Иван Павлович предложил:
     - Я думаю, что ни к чему ей идти в старшие классы, не семи пядей во лбу, вот давайте честно.
     И изложил свои прикидки: отправить девочку к родному отцу, на Север. Тот регулярно слал деньги, от дочери не отказывался; а, главное – звал. Писал, что устроит Алёну в лучшем виде. Что поможет, гарантирует хорошую зарплату и перспективу.
     Нине Григорьевне не очень-то пришёлся по душе такой план, но Алёнка – сама загорелась:
    - А и правда, мам!!!
    Нина Григорьевна ещё повздыхала,  попереживала; связалась по телефону с «бывшим» - и всё-таки позволила.
     Алёнка и упорхнула, зажила своей жизнью. Часто звонила, писала, и это были всегда хорошие, правильные новости. Приезжала, правда, редко. Да и то: не близкий свет!  На одну дорогу – не напасёшься.
      Однажды написала, что выходит замуж. Точнее, уже вышла: столы не накрывали,  свадьбу не играли, просто расписались. Алёнка была уже беременна, пятый месяц, и обтягивать живот белым платьем – не захотела.
     … Что ж, это жизнь, это счастье. И в свой срок – благополучно родился Петенька: регулярно присылалась куча фотографий, по которым легко просматривалась история радостного роста и развития малыша.
     А Иван Павлович полностью расцвёл душою; зажил так, как он всегда видел в своих мечтах: спокойно, сытно, с достатком. Никто не дёргал, не отнимал время, ничего не требовал. Нина Григорьевна слала посылочки своим, а он не вмешивался, потому что на его благополучии это никак не отражалось.
     Он признавал теперь только добротные, хорошие вещи и полный, безмятежный комфорт. Это Нина – всё чего-то суетилась, не могла найти себе места, всё выдумывала дела и проблемы, а Иван Павлович – как постановил для себя раз и навсегда существовать наконец без малейшего напряжения – так и жил. Имел право, в конце концов.
     А Нина Григорьевна  - не могла перестать активничать. Не хотела жить ради себя одной,  не умела. Ей всё казалось, что существует её личная огромная вина перед дочерью и внуком, которые теперь так далеко. Поэтому она, даже выйдя на пенсию, моментально нашла приработок  - и эти деньги свято шли «кровинушкам».
     Иван Павлович усмехался, глядя на это. Сам он давно не работал; к чему? Если в своё время  не был лохом, если приумножил, а не потерял, если…
    И сейчас  – его время, однозначно. Как говорится, теперь пусть весь мир подождёт!
     У него появились какие-то сугубо личные счета и вклады; регулярно шли хорошие проценты. Нина Григорьевна вообще не вникала: неинтересно. Он давал ей «на хозяйство» безотказно, но обязательно всё проверял и пересчитывал, что неприятно удивляло.
    Можно сказать, что они и сами не заметили, как давно уже начали жить параллельно, практически не соприкасаясь ни делами, ни мыслями. И не телами…  Да что там! - и не душами. Как так получились, ведь начиналось-то по-другому?..
    … Но вот, три года назад, - Алёна позвонила с нехорошим известием. Сначала думали, что оно – просто неприятное и временное; а оказалось, что пришла беда. Началось с пустяка: Алёна неловко упала, буквально – на ровном месте, споткнулась на улице. Опухло колено, но постепенно боль ушла, а потом, когда обо всём уже и забылось, - вдруг началось непонятное, нога ныла невыносимо… И оказалось, что дело серьёзное.
    Дошло до того, что прозвучала мысль о возможной ампутации. Нина Григорьевна тогда чуть с ума не сошла:
     - Вот оно!!! Я знала, чувствовала! Зачем, зачем я её отпустила тогда?!! Зачем поддалась?!!
     Но вскоре Алёна сообщила, что обошлось… Ногу удалось спасти, хотя осталась – теперь навсегда! – значительная хромота. Даже дали «группу».
     Иван Павлович успокаивал жену, говорил, что тоже очень переживает. Но на самом деле – решил не брать дурного в голову: он не Господь Бог. Чего причитать, что изменится?
     Спокойствие мужа Нина Григорьевна восприняла как поддержку надёжного мужского плеча. И была безмерно благодарна, что он не теряет голову, а ведёт себя ровно и разумно. Глядя на него, и она невольно снижала накал своих переживаний.  Она твёрдо решила: нельзя больше откладывать, надо немедленно съездить к дочери. Самой посмотреть, как и что.
     Иван Павлович пожал плечами, но не остановил. Она быстро собралась и отправилась.
     Поездка облегчения не принесла: семья дочери жила скромно. Бывший муж Нины Григорьевны, вначале опекавший своё дитя, давно уже дал понять, что свой отцовский долг выполнил и перевыполнил, а дальше – «сама». У него как раз, к тому же, случился очередной роман «до гроба», а личное счастье мужчина ставил превыше всего.
     Нина Григорьевна узнала: дочь больше не работает, зять – получает скромно, хоть и на Севере; а внучок подрастает и требует заботы… И материальной тоже, а как же. Короче, радостного мало.
     Она вернулась домой с тяжёлым сердцем. По дороге всё обдумывала, как сказать мужу, что они теперь должны, просто обязаны сменить образ жизни; что деньги в могилу не заберёшь, что нужно быть мудрыми и щедрыми.  Им-то в любом случае хватит!
     Иван Григорьевич встретил, расспросил. Выслушал внимательно, спокойно. Ответил  (как хорошо продуманное и давно решённое):
     - Значит, делаем так: отсылай им, сколько считаешь нужным, я и слова не скажу. Но!! - у меня не проси. У тебя есть и пенсия, и зарплата, - распоряжайся! Согласись, что у Алёны имеется родной отец. Так вот, даже он уже отстранился, потому что дочь – взрослая. И это правильно! По большому счёту, это теперь она должна нам помогать, а не наоборот.
     И возвысил голос:
     - Я имею право жить СВОЕЙ жизнью, а?! Я сам всё заработал! Вот этими руками !!! И ни на кого не надеялся!
     Нина Григорьевна сникла. Вот оно, значит, как!..  Это же надо, столько лет прожить бок о бок - и ничего не понять... Но теперь-то что? Как есть, так и есть.
     Супруги больше не возвращались к этому разговору, и всё пошло именно так, как определил Иван Павлович. И шло до того самого дня, когда Нину Григорьевну увезла «скорая»…

                ************************

     … - Дядя Иван, да что с мамой, подробно объясните!!!
     - Значит так, дорогая. Слушай и запоминай,  кричать не надо. Это не поможет, пойми и успокойся.
     - Да-да, говорите! Я вся - внимание!
     - Алёна, у Нины опухоль мозга, которая быстро прогрессирует, и скоро конец, понимаешь? Сделать ничего нельзя, чудес не бывает. Но врач предложил операцию, после которой, если она не умрёт прямо на столе, будет только один результат: она ляжет пластом и превратится в беспомощное дитя, ничего не понимающее существо. Да, она проживёт какое-то время, но как бревно. Из поликлиники – будут ходить, чтобы колоть обезболивающее, и это всё. И в связи с этим - у меня вопрос к тебе, как к дочери, любящей свою мать не на словах, а по-настоящему: ты хочешь, чтобы она вот так мучилась?! Хочешь продлить боль для неё?!! Я думаю, Алёна, что она такого не заслужила!
     В трубке заплакали.
     - А что… что я должна сделать?.. Вы сказали, что только от меня зависит…
     - Да, зависит. Спасти – это отказаться от операции, понимаешь? Пусть уж мать доживёт спокойно, хотя бы соображая, где она и кто она. Вот я и спрашиваю тебя:  дашь ли ты согласие на эту операцию? Нужна подпись ближайшего родственника.
     - А вы, дядя Ваня?.. Что решили вы? Будете подписывать?
     - Я – нет. Это бесчеловечно. К тому же я, по сути, не родной. Ты – её кровь, тебе и карты в руки.
     - Подождите, дядя Ваня!!! Может, денег надо?!! Давайте решим, мы квартиру продадим!
     - Нет-нет-нет, это лишнее. Неоправданные жертвы. Да и деньги у меня есть. Правда, не все, но есть.
     (Вот этого ещё не хватало! Продадут – а сами куда?!  В родные края, что ли, ему на голову?.. С ума сойти!)
     - Я не могу позволить тебе, которую я тоже люблю, вот так себя непоправимо  урезать. Главное, что жертвы наши – в любом случае! – никому не нужны. Мы заплатим лишь за то, чтобы продлить муки мамы, и без того немалые.
     - Боже, боже, боже!..
     - Алёна, слезами горю не поможешь. Давай будем мужественными. Итак, могу ли я сказать врачу, что близкие родственники категорически против такого изуверства и ничего не подпишут?
     - Да, можете… А если?..
     - Всё, всё, Алёна. Молодец. Я знал, что ты достойная дочь. Спасибо, Бог всё видит!
     Алёна разрыдалась в голос:
     - Я… Я приеду, как только смогу!!!
     - Конечно, конечно. Ждём.
     Иван Павлович с облегчением положил трубку. Отлично. Всё правильно. Послезавтра он с чистой совестью скажет этому настырному эскулапу, что родная дочь Нины Григорьевны категорически против. Не обсуждается.
     Да она сама приедет и подтвердит, не сомневайтесь. Если успеет.







СИНЯК

     - Пить надо меньше! – произнесла она классическую формулу и зло плюнула в зеркало. Попала прямо в глаз, который наливался синей шишкой со скоростью мультика.
     Впрочем, про питьё – это было преувеличение: два бокала сухого вина разве пьянка?.. Но Дарье Викторовне, очевидно, хватило. Вчера так хорошо посидели с мужем, просто поужинали, но до чего славно! Особенно если пятница и хорошая баня. А после бани на даче рюмочку пропустить – святое дело, и непьющая Дарья на этот раз составила мужу компанию. Как теперь выяснилось, на свою голову!
     Ну кто, кто, кто теперь поверит, что она просто упала?!  Честно-честно-пречестно, упала! Ночью вставала по нужному делу, перелезала через мужа, зацепилась ногой за одеяло – и вот он, результат: грохнулась с кровати всем своим шикарным телом, плашмя. И, как назло, упала лицом на этот жёсткий, как гранит, пластмассовый тапок! Почувствовала дикую боль, потому что носок распроклятого тапка как раз врезался прямо под правую бровь! Спасибо, что не в глаз; повезло…
     Дарья взвыла так, что муж немедленно проснулся:
     - Что такое?!! Что-нибудь сломала?!! Ну, как же ты, тютя?!!!
     Вскочил, включил свет, всмотрелся:
    - Ох, ёлки!..
     Тапок потрудился на совесть. Под бровью резким штрихом обозначился багровый шрамик; кожа мгновенно вздулась.
     Муж бросился за полотенцем, смочил его уксусом и велел держать, прижав посильнее.
     - И не реви! - прикрикнул сердито, хотя видно было, что пожалел.
     Вообще-то супруги жили душа в душу, на зависть всем. Были очень даже довольны и своей жизнью, и друг другом. Не дала судьба только детей; ну так что ж, бывает. Зато в остальном – всё было прочно, прилично и основательно.
     И Дарья Викторовна, имея полное моральное право, немножко презирала женщин, которые не умеют вить своё семейное гнёздышко. Сама она вила на совесть, отлично разбираясь в психологии своего благоверного.
     Работала женщина главным бухгалтером,  поэтому, сами понимаете, начальственные нотки  и все приметы лидера всегда были при ней, но только на работе! Дома – первенство признавалось за супругом, и это не менялось, потому что так делают умные жёны.
     Вся бухгалтерия была в курсе счастливой семейной жизни своей начальницы. Щедрая на советы, Дарья Викторовна считала своим прямым долгом всегда содействовать всем женщинам, делящим с ней трудовые будни, в наилучшем устройстве их женской судьбы. Можно даже сказать, что чужое счастье – это было единственное и любимое хобби главного бухгалтера. И это хобби она лелеяла и холила с самозабвением знатока.
     Рецепт любого пирога, способ отлучения от связей «на стороне», модный стиль для освежения естественного влечения полов – всё хранила Дарья Викторовна в своей изумительной памяти, что и признавалось всеми безоговорочно. Никому и в голову не пришло бы посягать на авторитет начальницы в таком сложнейшем вопросе, как этика и психология семенной жизни.
    И вот теперь – синяк… Синячище!!! До понедельника – он лишь ещё больше проявится, растечётся по всей щеке фиолетово-жёлто-чёрными переливами, будет долго-долго и тягостно сходить… Хорошо, если две-три недели; а то ведь при таком ударе – можно и в месяц не уложиться… К тому же, Дарья Викторовна очень сильно ушибла правую руку. Могла и сломать, кстати. Так что дважды повезло, будь оно всё неладно!
     Да, в принципе, - всё это было лишь неприятностью, но никак не горем. Можно было просто посмеяться, что не преминул сделать муж Николай, большой шутник и хохмач, и вообще – хронический оптимист по жизни.
     И Дарья Викторовна на него серьёзно обиделась за эти хиханьки-хаханьки. Как он не понимает?!! – ведь на работе подумают, что это как раз муж ей и врезал!!! И никакие рассказы про «упала на тапок» не сработают, ей ли не знать?!! Ну, сделают вид, что верят, будут охать и сочувствовать! Начнут советовать, как получше перетерпеть такой вид. Ей советовать! Ей!!! А-а-а!!!!!!!
     Сама Дарья Викторовна ни в какие «упала-ударилась» не верила, и была, безусловно, права. В их отделе трудились две женщины, регулярно являющиеся со «своими тенями», не сходящими по две декады. И, конечно, говорили, пряча лживые глаза: «Вот так неудачно споткнулась…»
    Ага, споткнулась. Одна – об мужа-алкоголика, который после третьей рюмки начинал учить жену жизни и дисциплине; вторая – об молодого наглого любовника, у которого был «сложный характер и неудачный период в творчестве». Приходилось терпеть и молчать, ибо многообещающий талант мог запросто улизнуть к более свежим поклонницам, которых вилось вокруг него, как мошек возле ночной лампочки.
     В таких «синяковых» случаях – Дарья Викторовна всегда громко и многозначительно вздыхала, снисходительно выслушивала робкую неправду, а потом безапелляционно комментировала. Жертва семейного счастья при этом всегда покаянно молчала, не смея возражать. Да и на что возражать?! Ведь Дарью Викторовну действительно стоило послушать! Хоть бери да книгу пиши по мотивам её бесед; успех гарантирован.
    И вот – ей самой теперь придётся в таком позорном виде предстать перед коллегами.  А ведь она и вправду упала, чёрт подери!!! Но доказать это не удастся НИ-КОГ-ДА!
     Всё, конец. Вот самый настоящий, самый ужасный конец! Провал всего самого дорогого, самого интересного в жизни Дарьи Викторовны! И, конечно, наступит и такой момент, когда кто-нибудь, в ответ на её справедливые увещевания, ехидно ответит:
     - Да вы бы за собой смотрели, дорогая!
     От этой невыносимо противной мысли Дарья Викторовна даже зубами заскрипела.
     - Даша, - вмешался муж, - ты не парься. Главное, что всё обошлось. А такой синяк – и не болит совсем, делов-то!
     Да что он понимает?! Не болит! – разве в этом дело?! Пусть лучше бы болело, но выглядело прилично! Например, сломанная рука! А этот синяк – как чёрная метка на авторитете самой счастливой в мире женщины. Несмываемая и незабываемая во веки веков!!!
     Была, правда, одна слабая надежда: крем «Дермаколор». Дорогущий, но классный. Дарья Викторовна им пользовалась только в особо торжественных случаях, когда требовалось «выглядеть». Впрочем, она и так выглядела на все сто (это – тоже не последняя составляющая счастливой семейной жизни и яркая её иллюстрация!), но вы же понимаете, что бывают дни, когда надо быть лучше самой себя.
     И тут – не было кремов, равных «Дермаколору». Его и нужно-то чуть-чуть; тут главное – не переборщить, а то лицо сразу становится похоже на маску из светлой пластмассы. Поэтому умница Дарья наносила крем буквально по миллиметру, не жалея в таких случая времени. И всегда – эффект производила ошеломляющий. Самый примерный пример!
     Итак, крем: помоги-спаси!
     Дарья Викторовна постаралась взять себя в руки, достала «Дермаколор» и стала наносить, буквально не дыша. Через полчаса мучительных усилий про синяк можно было сказать, что он почти не виден. Но зато ясно и понятно было любому дураку, что правая сторона лица – тщательно замаскирована. И, увы, всё-таки напоминает ту самую маску, да ещё при этом создаёт резкий контраст с левой стороной…
     Дарья Викторовна попыталась восстановить равновесие облика, потратив ещё полчаса. Потом аккуратно подвела глаза, прорисовала брови. То есть завершила образ; но этот окончательный вариант смотрелся мёртво, как свежий слой штукатурки, наложенный фрагментами.
     - О-о-о-о-о!!! – простонала женщина.
Попробовала исправить впечатление при помощи тёмных очков, но вышло ещё ужаснее: теперь было ощущение «маска в очках». И тем более неестественно: ну не сидеть же в кабинете, как на пляже!! Смешно, но не всем.
      Дарья Викторовна заметалась по комнате. Что предпринять?! Может, в отпуск уйти?.. Так ведь была уже в этом году, кто же даст. За свой счёт взять? – а что тогда сказать?! Да и тут нужно не два-три дня, а непонятно сколько!!! Дарья Викторовна вдруг подумала, что теперь она точно знает, что чувствует мышь, попавшая в мышеловку.
     - Коля!!! – взмолилась она. – Ты же умный, ну напрягись!! Как мне сделать, чтобы не выходить на работу хотя бы месяц-полтора, а?!!
     - Сломай ногу! – хохотнул муж. – Или две.
     Дарья с трудом сдержалась, чтоб не назвать супруга тупорылым клоуном, хотя очень хотелось. Ишь, веселится! Ему-то что; для мужика такой синяк – как орден. А ей – хуже казни!!!
     И тут раздался телефонный звонок. То ли небо сжалилось, то ли заслужила Дарья Викторовна всей своей правильной жизнью некоторую милость от всемогущего случая, но спасение пришло. Звонила дочь старой институтской подруги, с которой Дарья сохранила связи, переписываясь иногда в интернете. Так уж вышло, что их юношеское приятельство переросло в деловое, ведь однокурсница тоже стала главным бухгалтером. Но вживую они не виделись уже добрых лет двадцать.
     Ну вот, не виделись, - а тут такое, что уже и не увидятся никогда. Умерла, оказывается, подруга. Надо же, а ведь ни словечком не обмолвилась! Ни разу – при таком-то диагнозе! Да, это мужество.
     - Дарья Викторовна! – частили в трубке. – Я всех по списку обзваниваю, вы извините. Похороны послезавтра, представляете, а у меня – билет в Америку, на самолёт, в день похорон!!! Правда, хорошо хоть, что вечером; успею проводить на кладбище. Но что дальше – вот хоть убейте!!!  Надо кому-то поручить всё остальное, тут грести – не разгрести; а у мамы ведь, кроме меня, никого нет! Ну, вы же знаете… Вы приедете?..
     - Приеду!! – закричала Дарья Викторовна. – Леночка, приеду завтра же!! И не просто приеду, а останусь, всё сделаю, дорогая!!! Сколько бы времени ни потребовалось!! Можешь на меня положиться!!!
     - Ой!!! – охнула Елена. – Спасибо вам! Вы человек!!! Но тут не меньше, чем три-четыре недели надо… Столько всего, не представляете…
     - Да хоть пять! – твёрдо отрезала Дарья. – Лена, не обсуждается. Кто же поможет, мы же всю жизнь дружили. Жди, еду.
     На том конце трубки благодарно заплакали. Обсудив ещё кое-какие важные мелочи, Дарья Викторовна закончила разговор.
     И тут же набрала директора:
     - Иван Григорьевич, это Дронова. Тут такое дело: умерла моя единственная подруга; там, кроме меня, некому хлопотать. А дел -невпроворот. Меня не будет месяца полтора, хорошо? Ну, или немного меньше; это как управлюсь…  За свой счёт или в зачёт будущего отпуска, как вам удобнее. Спасибо, вы настоящий друг.
     Дронова – работница золотая; тем более, что попросила чуть ли не первый раз в жизни. Не вопрос.
     - Николай! – почти весело объявила Дарья Викторовна, не забыв, однако, придать голосу нотку сурового горя. – Ты всё слышал! Ну, я пошла собираться, ладно?
     Муж согласно кивнул.
     «Не забыть бы только «Дермаколор» и тёмные очки!» - подумала Дарья Викторовна, доставая чемодан.

                К О Н Е Ц





ТОТ  САМЫЙ  ЗАГОН
 Будильник зазвонил в пять утра, как положено. Но Валентин уже проснулся несколько минут назад, как бывает у всех, когда знаешь, что надо не проспать.
     Он лежал и блаженно улыбался: суббота! Сегодня – охота. Сейчас встанет и начнёт собираться.
     Итак: ружьё, рюкзак, патронташ. Не забыть еду! Всё-таки целый день впереди. Валентин, не тревожа жену, стараясь не разбудить её, сам приготовил термос кофе, упаковал колбасу, хлеб, лук и чеснок. Яйца брать не стал. Это плохая примета при охоте на зверя.
     Теперь – быстрее на стоянку, за машиной. Времени нельзя терять ни минуты.
     Погода стояла – подарок душе и телу. Чуть-чуть приморозило, не более двух градусов, сухо. Дождя давно не было, и земля приятно пружинила под ногами. Стояла вторая половина октября 1987 года.
     Валентин быстро прогрел машину (надо ещё заехать за Сашкой, они договорились заранее. Сашка – закадычный друг, такой же бывалый охотник). Мысль о том, что скоро они увидятся, ещё улучшила и без того прекрасное настроение.
    Валентин мгновенно миновал знакомые улицы города. Сашка уже ждал его, побросали его шмотки в багажник. Сашка уселся впереди, и они помчались на Таллинское шоссе.
     Утренний Ленинград был почти пуст: машины встречались редко, светофоры мигали жёлтым без остановки. Кольцевой дороги в то время ещё не было, и Валентин направил машину через проспект Славы, а затем – через Ленинский проспект.
     По дороге, как водится, друзья разговорились. Они давненько не виделись, и новостей накопилось немало. Валентин рассказал, что на работе опять аврал, пусть бы горело оно синим пламенем! А потом Сашка спросил:
     - Ну, а как жена? Отпустила без проблем?
     - А чего же? – пожал плечами Валентин. – Это мужские дела. Она, слава Богу, понимает. Я её даже будить не стал.
      - Повезло!.. – вздохнул Сашка.
     Валентин внутренне усмехнулся: как говорится, без комментариев. И он перевёл разговор:
     - Сашок, мне звонил Лёшка. Ну, который охотоведом работает. Да-да, именно в том хозяйстве.  «Фауна», помнишь? Мы с Лёшкой вместе служили, я ж тебе рассказывал… Короче, он сказал, что есть зверь. Хорошая загонная охота намечается!
     - Да? – оживился Сашка. Он рад был сменить тему жён, потому что и сегодня, как всегда, его утро не было таким радостным и безоблачным, как у счастливца Вальки.
     Валентин это чётко уловил, поэтому спросил бодро:
     _- Знаешь новый анекдот про охоту? Слушай. Значит, так: одного мужика жена постоянно не пускала на охоту, а у другого – не было никаких проблем. Ну, тот бедолага спрашивает: «Как тебе это удаётся?!» Другой говорит: « Я и тебя научу, как надо! Вот встаёшь утром, приподнимаешь одеяло, смотришь на тело жены и говоришь с презрением: «Ну и задница!!!» Жена – в обиду, орёт: «Пошёл вон, дурак!!!» А мужику только того и надо, собрался и был таков. Ладно! Мужик послушал, думает: «Классно! И я так сделаю!» Утром встал, одеяло задрал, посмотрел и говорит: « Ну и задница у тебя!.. А ну её на фиг, эту охоту!!»
     Они засмеялись, и Валентин почувствовал, что Сашка наконец по-настоящему расслабился, отошёл. Ну и хорошо.
     … Дорога стелилась под колёса ровно, податливо. Асфальт высушило до звонкости, и они быстро долетели до места. В прежние времена они приезжали ещё в пятницу вечером, с ночёвкой, чтобы в субботу не суетиться, а спокойно, без нервов и недосыпа, ехать на охоту. Но что делать! – эти постоянные нелады с Сашкиной женой заставили друзей изменить привычные планы. Это, конечно, несколько портило удовольствие от священного ритуала под названием «охота», но что делать?.. Другого выхода всё равно не было. Слушать потом тройную порцию – с кем ночевал?! – перспектива невесёлая.
     Часа через два друзья подъехали к условленному месту встречи охотников в посёлке: как всегда, у кочегарки. Там уже стояли трое, маялись в ожидании. Они были местные и, конечно, от нетерпения прибыли минут сорок назад. Но тут дело не во времени: ожидание охоты – не  меньший праздник, чем сама охота! Местные хохотали, весело перекидываясь новыми охотничьими байками.
     Ощущение праздника только усилилось, недосыпа никто не чувствовал. Валентин вдыхал полной грудью свежий осенний воздух, сердце учащённо билось от ожидания встречи с природой, с лесом, - эйфорийное состояние после рутины будней. Скорей, скорей!!
     Наконец подтянулись и остальные. Светало. За шутками-прибаутками, подкалывая друг друга, расселись по машинам.
     Лёшка-охотовед, прибывший на «пазике», предложил оставить здесь городскую «восьмёрку», так как она не пройдёт по тем дорогам. Все согласились, и в путь отправились, кроме «паза», ещё два «уазика».
     Но перед поездкой, как и положено, прошёл традиционный инструктаж. Лёшка доложил, что на сегодняшний день дела обстоят так:
     - Вы знаете, что мы сдали государству по лицензии одну тушу лося. Сейчас – нам выделена одна лицензия на взрослого лося, и ещё осталась одна – на кабана.
     Затем организованно и дисциплинированно были записаны номера охотничьих билетов и поставлены подписи, что инструктаж получен и понят. Напоследок Лёшка добавил:
     - Вы все опытные, но предупреждаю, что правила охоты обязательны для всех.
      И радостно добавил, что в Вешнем поле были замечены следы крупного кабана.
     - Предлагаю первый загон сделать именно там!
     Конечно, все согласились.
     Наконец формальности оказались соблюдены, и можно было отправляться. Ехали радостно, всё в том же отличном настроении. А тут ещё местные рассказали по дороге, как дед Петюня ( этот старый охотник ехал тут же) отмочил новую штуку, на которые был большой мастер. Вчера вечером шёл он от кума, с которым, как водится, хорошенько «посидели». Ну вот, шёл, значит, никого не трогал. И припёрло старика помочиться. Дело житейское. Он остановился, пристроился… А тут – соседка мимо проходила, стала стыдить. Дескать, как так можно, охальник!! А Петюня ей и отвечает: «А что такого?! На тебя ж не брызжет!!!»
   Все так и покатились со смеху, к тому же дед Петюня и сейчас, выслушав про своё приключение, совершенно искренне (и к полному восторгу слушателей), тряхнув возмущённо головой, выдал:
     - А что, мужики, скажете, что я неправ?
     … Вот так незаметно и прибыли на место. По сложившейся традиции сегодня собралось человек двадцать, все – бывалые, со стажем. Не раз принимали участие в охотах загоном. Коллектив сплочённый, охотничьи роли давно распределены. Каждый знал своё место и задачу, поэтому лишних разговоров почти  не было. Ещё раз порадовались, что сильно повезло с погодой.  При таких условиях лёгкого мороза и полного безветрия каждый звук и шорох в лесу отлично слышны. Очень удобно делать загон в такую звонкую погоду, ничего не скажешь!
     Один «минус»: из-за этой небывалой слышимости выходить на «номера» надо очень тихо и аккуратно, и до начала загона нужно распределиться без единого лишнего звука и движения.
     Ну что ж, начали! Загонщики поехали на свои места, условившись заранее с остальными, что началом загона будет выстрел.
     Уже на «номерах» замерли в ожидании. Начиналась охота, вот оно!! То, ради чего столько ждали и ехали! Запах примороженной листвы приятно щекотал ноздри. Этот прелый дух нельзя сравнить ни с чем, и для городского человека, измученного бензинными испарениями большого города, такой запах – подарок измученной душе.
     Вот сильно, громко закричали: «Пошёл-пошёл!!» На «номерах» напряглись, все ждут. И где-то в углу поля, в самом узком месте, там, где проступает лес, раздался выстрел, за ним – второй.
     После этого ясно услышалось: «Эх-ма!..» И чей-то смех.
     Постояв с полчаса, дождавшись вышедших загонщиков, все опять тронулись на место сбора, к машинам. Рассказали, что прямо на деда Петюню выскочил невероятных размеров секач, по которому он пару раз шмальнул. Дед клялся и божился, что наверняка попал, и будто даже заметил, куда именно! Но секач, видно, оказался заговорённым; он подпрыгнул и улетел чуть ли не на крыльях.
     - Во, Пегас оказался!! – потешались охотники.
     А дед обижался, доказывал горячо:
     - Ды вы послушайте, охламоны!.. Я спокойно стоял на «номере», метрах в тридцати. Вдруг из-за кустов – храповик этого зверюги. Что ж по морде палить, толку-то?! Я дождался, пока он весь покажется, целиком. Чтобы лупить наверняка! А он выпрыгнул резко, на такой скоростухе, да и умчался скачками! Да попал я, попал!!!
     Но ему всё равно не верили. Не попал, конечно, трындит дед. Да пусть, ладно.  Ведь он –  ветеран охоты, тут таких несколько. Куда ж их девать? Понятно, что у дедов – и со зрением уже проблемы, и со здоровьем в целом. Но в коллективе и мысли не возникало от стариков отказаться, хотя из-за них и было немало вот таких форс-мажорных ситуаций.
     Все понимали: охота для них – отдушина. А старость – она каждого ждёт.  Вот и ходили старики на охоту до последнего, иногда приходилось чуть ли не на себе их тащить. Но никто не жаловался.
    … Ну что же делать? Бывает. Развели  только руками, сели по машинам да и поехали в другое место, километров за пять, делать второй загон. Ведь прошла информация от местного, который жил в соседней деревне, что в этот участок леса зашло несколько лосей. Сам видел!
     И опять – доехали, распределились по «номерам», и снова загонщики отправились на свои места. На этот раз условились, что сигналом начала будет голос охотничьего рога, ведь слышимость идеальная.
     Сам собой этот загон представлял два километра леса с выходом на поле, которое тянулось около трёхсот метров и располагалось между двумя километровыми участками зелёного массива.
     Валентин встал на своё родное прошлогоднее место. Знакомый лес, знакомые ощущения. Тишина… Последняя листва облетела, лес стоит голый, видно далеко.
     Раздался низкий бас рога: «Бу-у-у-у!» и крики загонщиков. Валентин улыбнулся, невольно вспомнив прошлогоднюю охоту: один в один. Под этой самой ёлочкой, что за год подросла, он дожидался тогда зверя, но дождался только выхода двух загонщиков… Тогда они вышли и направлялись к нему, размахивая руками. Валентин сделал несколько шагов им навстречу, а те – шли, курили и яростно спорили. Валентин увидел, что следом за ними из лесу вышел огромный лось с большими рогами. Судя по количеству сучков на них, этот самец был уже немолод.
     Лось вышел и приблизился к загонщикам, стоял буквально в двух метрах от них. И с большим любопытством, видимо, прислушивался к их разговору!
     Валентин отчаянно замахал им руками, делая знаки, чтобы повернулись. Но те смотрели – и не понимали. Наконец сообразили, оглянулись и увидели!.. Но пока они хватались за ружья, лось невозмутимо развернулся и спокойно удалился в лес…
     Вспомнив, Валентин хохотнул. Какие тогда рожи у них были, ох!..
     А в этот раз – во-о-о-н они идут, вышли из лесу, но за спиной – никакого лося, вообще никого. Ну нет так нет. Сейчас не взяли – в другой раз возьмём, проверено. Дорого само настроение, как в Олимпийских играх: не победа, так участие. Отдых уже удался, что там говорить.
     Но вдруг слева раздался выстрел. В тихое морозное время ближний выстрел кажется таким громким, как будто над ухом разорвалась граната. Не то, что в сырую погоду. Услышав такой звук, инстинктивно хватаешься за ружьё. Ничего не видишь, но готов стрелять!
     Вслед за первым выстрелом раздался второй, за ним – третий… Валентин, выйдя из укрытия ёлки, ещё толком не поняв, что происходит, увидел, что с левой стороны поля бежит намётом большая лосиха. Без рогов, - значит, корова. Краем глаза он заметил, что соседний «номер» навёл ружьё и выстрелил. А она даже не споткнулась.
     А на другой стороне поля  – её путь преграждали загонщики. И тогда Валентин понял, что лосиха сможет двигаться только в его сторону, и быстро спрятался за ель.
     И в тот момент, когда лосихе оставалось всего несколько шагов до спасительного леса, он резко выскочил и стрельнул ей прямо в бок.
     Лосиха пронеслась баржой мимо, буквально в двух шагах от охотника, обдав его жаром разгорячённого тела дикого зверя. И убежала в лес.
     Валентин замер, прислушиваясь к её пути. Он слышал каждый шаг животного: сначала трещали ветки, а потом послышался звук падающего тела огромной массы.
    Тут подскочили загонщики и другие «номера». Как, мол, да что? Кто стрелял? За кем? Выяснили, что последним – он, Валентин.
     - Я попал!! Точно! Под лопатку!! Надо искать.
     Эх, жаль, снега нет!.. По чернотропу, без собаки – дело нелёгкое. Начали искать, долго ходили. Измучились, отчаялись: нет, не найти. То ли от злости, то ли от усталости, но начали подшучивать: дескать, повторил подвиг деда Петюни! Промазал – так признайся, чего там.
     Валентин плюнул, пошёл искать сам. За ним увязался только Сашка. И нашли, нашли! Оказалось, лосиха не побежала в лес, а резко свернула влево, сделала крюк. Сашка обнаружил её первым, окликнул друга:
     - Иди глянь!.. Ё-моё…
     Лосиха стояла, прислонившись к ёлке, и в правом её боку зияла рана, пульсирующая тёмной кровью. Стояла и смотрела на людей.
     - Гляди, она сначала тут упала. Лежала. Вон сколько кровищи на траве! А потом, видно, нас услышала – встала. Ну поднялась, и что? А бежать не может.
     Валентин посмотрел на морду лосихи – из её глаз катились большие прозрачные слёзы…
     И тут Сашка сказал:
     - Слушай, надо добить. Ты стрелял – тебе и заканчивать.
     Но Валентин посмотрел ещё раз зверю в глаза и глухо ответил:
     - Добивай сам. Прошу тебя.
     И отвернулся.
     - Ладно! – оживился Сашка. – Только тогда условие: голова – моя!
     По неписаным законам - голова (с приличным куском шеи!), главная гордость и победный трофей, - достаётся именно тому, кто стрелял. А тут – Валька легко согласился уступить. Странный он какой-то сегодня!.. Но ладно, спасибо. Сашка и добил.
     А Валентин – не смог, не смог… Он вдруг подумал, что это нечестно, подло. Что это неравные условия! Такого с ним, за много лет охоты, никогда не было. Чтобы вот так, глаза в глаза. Раньше – всегда приходилось убивать в процессе самой охоты, и перед ним представало уже мёртвое тело поверженного зверя. Тело, но не душа!.. А тут – это убийство, а не охота. Вот так он подумал. Поэтому отвернулся и ушёл, спиной восприняв Сашкино добивание.
     Они вышли к остальным.
     - Ну что там, а?
     Услышав, что охота состоялась, загудели одобрительно:
     - Всё, Валёк, берём свои слова обратно. Ты её взял, молодец!
     Дальше – всё шло как всегда: разделка туши, её ошкуривание. Довольные удачей, снова развеселились и разболтались, вспоминая случаи на охоте. Конечно, выпили по стопочке – «употребили на крови» прямо на туше поверженного зверя.
     Возвращались назад, когда начало темнеть. Вечер – не вечер, но в октябре смеркается рано. Валентин завёз Сашку домой. Тот болтал без умолку: вот, мол, какой холодец теперь будет к ноябрьским праздникам!
      Валентин рулил молча. Сашка даже встревожился: «Ну ты чего? Болит, может, где?»
     Валентин ответил, что просто устал. Наконец радостный Сашка с полным пакетом мяса был благополучно доставлен до места. Помирится, наверное, с супружницей.
     Прибыв домой, Валентин  тоже отдал мясо жене, та ловко пристроила его в морозилку. Потом он долго и остервенело чистил ружьё. Напоследок – тщательно его смазал, зачехлил и убрал в сейф. Запер. И больше не подходил к этому сейфу никогда…
    
  … - Скажите, Валентин Петрович, неужели  так никогда больше и не охотились?
   - Никогда. Я вам не вру. Знаете, видел я однажды по ЗООТВ, как лосиха рожает: стоя. Ноги расползаются, в глазах – мука… Потом комком выпадает лосёнок. Малому поначалу никак не встать, мать его мордой всё толкает, толкает… Заставляет, значит. Он корячится, а мать – носом под брюхо. Потом встаёт малой, качается, а она подходит, чтобы он пососал вымя, окреп…
     Вот и та лосиха, последняя моя, когда-то была новорожденной. И ей мамку сиську подставляла, понимаете?.. А потом и сама она – выросла и рожала своё дитя. Вот об этом я всю жизнь и думаю, с того самого дня… А раньше, пока зверю в глаза не глянул, и в голову не брал…
     Охота – она и есть охота, кто кого перехитрит. Вы запишите вот что, раз уж для газеты надо: в нынешнее время – это разве охота?! Позор один, глаза б не глядели.. Понаедут «крутые», оружие у них – раньше про такое и не слыхали! У зверя – нет ни одного шанса, он заранее обречён! Вы не думайте, что я рассиропился от старости. А просто современная охота – она и безжалостная, и бесполезная. Супер-пупер, с ночным прицелом… Зверя раньше много было, а теперь ездить на охоту – это нечестно. Нет зверя. Скоро – вообще не будет. Вот про это напишите, ладно? А про мой последний загон – не надо. Пусть между нами останется, хорошо?..