Кейко и Михась

Кейко и Михась

пьеса

Пустая сцена.
На ней Михась и Кейко.

Михась. Когда женщина теряет все свое богатство, когда она становится нищей и превращается в старуху, у нее появляются ужимки обычного банкрота - частые вздохи, сентиментальность и неиссякаемое любопытство ко всевозможным катастрофам. И думаешь, и ошеломляешься при встречах - неужели покатость плеч, сверкание белков, тяжелая пружинистость прически и ниже прически настолько мощны и решающи, что долгие годы могут в гордыне поддерживать человеческий дух?
Кейко. Когда мужчина любит рассуждать на темы непознаваемого в женщине, он превращается в кокетку. У нас в Японии сравнивают его в этом случае с фазаном.
Михась. В народе очень часто говорят о японках с удивлением к их красоте, возникающей из уродства.
Кейко. Из какого еще уродства?
Михась. У вас, у японок, узкие глаза, выступающие скулы...
Кейко. Довольно! В таком случае я стану полячкой.

Становится полячкой по имени Крыся.

Крыся. А что говорят в народе о полячках?
Михась. В народе к полячкам то же отношение, что и к японкам...
Крыся. Хватит! Чего ты добиваешься? Я могу стать в таком случае грузинкой или еврейкой.
Михась. Я хотел только сказать, что народ выделяет полячек наряду с японками исключительно за их внешнюю привлекательность...
Крыся. Так ты хочешь все-таки, чтобы я стала еврейкой?
Михась. Я бы хотел, чтобы было... по-старому... потому что... привязываешься к человеку и...
Крыся. Ну, хорошо. В последний раз! Только чтобы ни слова о глазах, скулах и так далее!

Снова становится японкой.

Кейко. Так хорошо?
Михась. Очень.
Кейко. Вот и прекрасно.

Приносит стул, садится нога на ногу, закинув руку на спинку. Михась выходит. Затем входит, становится довольно далеко, не претендуя на внимание. Кейко косит на него глазом, пару раз резко оглядывается.

Кейко. Что вы на меня так смотрите?
Михась. Извините.

Отворачивается. Снова Кейко косит глазом. Наконец, поворачивается вместе со стулом в его сторону.

Кейко. Я же не говорила, что мне это неприятно.

Михась, повернувшись, несмело, очень добродушно улыбается. Кейко со вздохом, подкатив глаза под лоб, отворачивается вместе со стулом. Михась подходит, пропустив руку под ее волосы, поворачивает к себе ее лицо. Кейко прижимается к нему.

Михась. Человек мыслящий никогда не поймет, почему им так нравится, когда им делают больно.
Кейко. Это общие слова, Михась.
Михась. Да, ты права. (Отходит от нее.) Ты знаешь, есть периоды пустоты. Это когда тебя несколько раз похвалят, потом вдруг отругают, пошлют куда-то, позволят заработать много денег, затем кто-то скажет о том, что ты очень постарел. Затем о тебе перестанут говорить и то место, которое ты занимал, еще не занял кто-то другой, но оно уже пусто. И тогда ты можешь, наконец, рассмотреть самого себя, остающегося в пустом пространстве. Ты можешь себя рассмотреть неспеша, подробно и - боже мой - как ты будешь удивлен своим воспоминанием: как и за что этот тщедушный старичок с торчащими бровями, чистенький, с побритыми мешочками щек мог быть причиной ревнивых истерик этой (поворачивается к Кейко) круглогрудой мадам.
Кейко. Крутобедрой.
Михась. Розоворотой.
Кейко. Атласнокожей.
Михась. Нежнопопой.
Кейко. Вы, может быть, перестанете думать вслух, молодой человек?

Встает.

Михась. Я что-то сказал? Простите. Вырвалось.
Кейко. Но почему?! Почему ни у кого не вырвется, что у меня умные, добрые глаза? Что у меня твердый и верный характер? Что у меня задатки талантливого живописца? Лесовода? Микробиолога?
Михась (добродушно смеется). Разве можно? Да никогда в жизни.
Кейко. Что? Почему?
Михась. Почему? А вам что, этого мало? На вас и так невозможно смотреть без суеверного страха, а если ваши достоинства будут еще и безупречны? Да вас останется только убить или сойти с ума.
Кейко (угрожающе). Ну, смотрите тогда!

Уходит.

Михась (вздыхает).  Все.  Капут.

Садится на стул, вытянув ноги, скрестив руки на груди, голова падает на грудь. Похоже, засыпает.
Из-за кулис появляется Кейко. Она очень молоденькая. Ждет. Михась спит. Она начинает прохаживаться, вначале в глубине сцены, затем на авансцене, останавливается, смотрит на него в упор. После долгой паузы он всхрапывает, открывает глаза, вздрагивает.

Кейко. Доброе утро.
Михась. Здорово.
Кейко. Ты что это? Уснул?
Михась. Да вот, понимаешь... что-то разморило на солнышке... конец апреля... (Зевает, захлопывает рот ладошкой.) А что случилось?
Кейко. Уснул... (всхлипывает.)
Михась. Ну, не реви... и вообще - почему ты не в школе? Смотри, скажу твоему отцу, он тебя... (зевает) ремешком по одному месту... (Засыпая, в полусне.) Ну ладно, чего ты... Ну выйду я на игру, че ты, в натуре... все будет... окей. (Спит.)
Кейко (пауза, трогает его за плечо). Михась... Михась!
Михась (очнувшись).  Что?..  А...  это ты... Слушай, что это ты так на японку похожа? Ты в каком классе?
Кейко (всхлипывает). В девятом...
Михась. Большая уже... (Засыпает.)

Кейко в раздражении прохаживается, затем решительно снимает школьный передник, выбрасывает его, распускает ленту, движением головы рассыпает волосы по плечам. Отворачивается. Глядя в зеркальце, красит губы.

Михась уже не спит, сидит солдатиком. Вид у него ошеломленный.
Кейко поворачивается, он вскакивает.

Кейко. Ты что?
Михась (садится).  Обознался... Хм. Так ведь можно человека... (смеется.) Ну, Кейко! Я уж думаю, что это там за женщина стоит, чудо природы. А это - Кейко... (Зевает.) Что, школу окончила?
Кейко (сдерживая вначале бешенство, затем слезы). Окончила. А ты все спишь? У тебя никаких забот - поиграл в футбол и на боковую... Михась?.. Ведь... время идет.
Михась. Ну и что? Давай, дерзай. Езжай в Упсалу, в Гейдельберг или куда там еще. Занимайся своей микроботаникой или астрофизкультурой. А я... (зевает) а я лучше сосну... минут шестьсот...

Кейко (подходит, становится на колени, прижимается щекой к его руке).
Михась! Неужели ты не видишь?
Михась. Что?
Кейко. Я ведь по тебе с одиннадцати лет сохну.
Михась. М-м? (Приоткрывает один глаз.) А сколько тебе сейчас?
Кейко (всхлипывает). Восемнадцать... через месяц... Михась!
Михась (просыпаясь). Ну?
Кейко. Ведь... время идет!
Михась. Ну и что?
Кейко. Но у нас же... все меньше времени остается! Пойми!
Михась. Для чего?
Кейко (шепотом). Для любви...

Михась просыпается окончательно.  Встает, прохаживается, поглядывая на коленопреклонную Кейко.

Михась. Может, немного подождем?
Кейко. Почему?
Михась. Ну... месяц какой-то.
Кейко (встает, с негодованием). Ах во-от вы как! Вы... трус! Какое оскорбление!

Убегает.

Михась (садится).  Нет...  без вариаций... (зевает.) Сплошное животное начало... Пусть немного... поумнеет... (засыпает.)

Входит Кейко. Она в очках и в бурном расцвете молодости. Михась вскакивает. Кейко, не обращая на него внимания, садится, открывает томик стихов, увлеченно читает с улыбкой любви, обращенной к автору стихов.
Михась отходит в глубину сцены, причесывается, затем лохматит волосы, заворачивает рукава рубашки. Снова отворачивает их. Он деморализован.

Кейко (читает с нескрываемым удовольствием).
"Вытянись вся в длину,
Во весь рост
На полевом стану
В обществе звезд.
Незыблем их порядок,
Извечен ход времен,
Да будет так же сладок
И нерушим твой сон.
Мирами правит жалость,
Любовью внушена
Вселенной небывалость
И жизни новизна.
У женщины в ладони,
У девушки в горсти
Рождений и агоний
Начала и пути."
(Открывает титульный лист,  смотрит на фото автора.) Как он красив!
Совершенный араб!
Михась. Пушкин?
Кейко (высокомерно). С "б" на конце! "Борис".
Михась. А-а.
Кейко. А вы, я смотрю, все еще... за мячиком бегаете?
Михась (вздыхает). Да нет, наверно, уже все.
Кейко (отчетливо). Травма?
Михась (взрывается). Но тебе же не нравится, что я играю в футбол!
Кейко (также взрывается). А ты посмотри на свое лоснящееся лицо после игры! У тебя глаза красные становятся! И... и... (морщится, разгоняет воздух рукой) запах мужчины!
Михась. Но не до такой же степени!
Кейко. Что?
Михась (бормочет). Это мой естественный запах...
Кейко. Но я не то имела в виду! (Краснеет.) Даже странно, как ты только мог подумать!..  Если даже я и читала стихи излишне высокопарно, так ведь... Я играла! Я сверкала на солнце!.. И - такое подумать... Я же не имела в виду физиологию!.. Только некоторую грубость чувств! Ты вспомни - мы выходили под деревья, в тень, свежий ветерок проносился внизу, ты в правой руке тащил черную кожаную сумку с амуницией, а левой... мне всегда казалось, что твоя рука обхватывает мое бедро с тем же нетерпением и жаждой, что и кружку пива!
Михась (оскорблен). Кейко!
Кейко. Да, да!.. Мне так казалось!
Михась. Когда мне удавалось выйти по центру и мяч ложился под ударную ногу, а у меня левая ударная, и была щель между защитниками, а вратарь был ими закрыт, то я обмирал на мгновение, зная заранее, что сейчас будет гол... И в момент удара... нет, сразу же после этого... я бывал полностью опустошен... Мгновенно... Это ни с чем не сравнимо...

Кейко, побледнев, быстро уходит.

Михась. Ты куда?.. И когда ты летишь на газон с адской болью в надкостнице, и тебе замораживают эту ногу, и все - вся команда - сострадает тебе, и ты любишь из всех, своих друзей, и вы вместе побеждаете!.. Да. И с этим ничто не сравнится... (Тихо, оглянувшись на кулису, куда ушла Кейко.) Но когда я прилетал после игры на выезде, и смотрел в иллюминатор на далекое здание аэропорта, где она ждала меня... и самолет так медленно выруливал... и потом так долго не подавали трап... и так медленно катил аэродромный автобус... и я видел ее блузку вдали, там! И рыдание, рыдание росло в моей груди и расширяло горло! Она встречала меня, и каждый раз я умирал от счастья.

Уходит.
Пауза.
Входит вначале Кейко, медленно, как-то тягуче идет кругом. Затем входит Михась. Они, медленно, вкрадчиво двигаясь, напоминают взводимую пружину. Наконец, останавливаются, в упор глядя друг на друга.
Затем усмехаются, сбрасывают напряжение. Может быть, даже сбрасывают руки, расслабляясь.

Кейко. Ты знаешь, когда я читала о любви или смотрела кино, мне всегда было странно - как можно разлюбить? А теперь я понимаю - иначе ведь сердце не выдержит. Организм занимается саморегулировкой.
Михась. Ты всегда была слишком рассудочна.
Кейко. Только благодаря этому мы не разбежались.
Михась. Да. Наверное.

Она садится на стул, достает пудреницу. Смотрясь в зеркальце, начинает делать себя старше.
Он отходит вглубь сцены, становится спиной к залу, скрестив руки на груди, опустив голову.

Михась. Ты готова?
Кейко. Да.
 
Михась молча начинает прохаживаться перед нею.

Кейко. Не мелькай.

Михась останавливается.

Кейко. Ты все знаешь.

Пауза.

Кейко. У нас никогда не будет детей.

Пауза.

Кейко. Мы исчезнем бесследно. Никому не будут нужны наши фотографии. Наши письма... Лучше их сейчас сжечь.
Михась. Это... точно?
Кейко. Да.
Михась (пауза). Надо быть обыкновенным... простым... понятным... тогда все обыкновенные радости...  дети...  Новый год... Это ведь главные радости, потому что...
Кейко. А! Ты пожалел! пожалел!..
Михась. Нет!
Кейко. Пожалел... Да, ты пожалел себя. Что ж.
Михась. Нет.
Кейко. Правильно, Михась. Правильно.
Михась. Да, пожалел! Да! Я хочу, чтобы моя дочь была похожа на тебя! Чтобы мы соединились в ней навсегда!

Пауза.

Михась. Это же неестественно, пойми, любить ради того, чтобы... ради удовольствий - день за днем, год за годом...

Пауза.

Михась. Рассудком невозможно охватить громадный путь от первого удовольствия, от первого присваивания до первой потери, и затем - до добровольной, радостной отдачи...
Кейко. Подлец.
Михась. Существуют раковины в металле, пустоты... время, материя огибает их и стремится дальше, дальше! Может быть, для чего-то они и нужны, но если ты плотен, набит материей, которая стремится к реализации, то тебя проносит мимо уже вопреки рассудку...
Кейко. Подлец. Подлец.
Михась. К тому же это постоянное подглядывание, когда твой новый запах чуют еще до того, как он образовался! Когда твои измены вызревают неотвратимо под бдительным присмотром с безнадежной усмешкой на устах!.. Зачем ты подтолкнула нас к краю? Почему не жадничала, не обманывала, не устраивала сцен, не писала письма в газеты и в местком, не бросалась на меня с... с..., не глотала таблетки, в конце концов!

Кейко медленно уходит. Он кричит ей вслед.

Михась. Ты бессердечна! Ты сама - дух разрушения! Да! Женщина рождает, но женщина же и разрушает все! Поэтому вы - пустота! Да! Вслед за обладанием - пустота, обман! Только что ты владел всем, и тут же брошен вниз,  сброшен с пальцев,  как липкое тесто!  Как прах!  Как трутень...  выметен из...  улья...  (Тихо.) Кейко... Кейко!..

Пауза. Михась, глубоко, тяжко вздохнув, начинает прохаживаться по сцене, вздрагивая иногда плечами, зябко сложив руки на груди. Затем достает очки, цепляет их. Сутулится. Стареет. Садится на стул.

Михась. Сколько бы тебя ни носило в лодке - всегда вынесет на старое место... туда, где склонялись ивы над водой, цвели кувшинки и буйные травы с каким-то рычанием захватывали берега, где пела какая-то задумчивая птица... то пела, то не пела... и если ее ждать и ждать, не прекращая, то она обязательно запоет снова... так вот там была осень. Правда, тоже пела птица, но скорее кричала, орала, как ржавая цепь... Хотя, с другой стороны, как раз в поздней осени и есть настоящая крепость... Холодок продирает до костей, зато как вдохнешь - и не оторваться от этого глубокого, бледно-голубого воздуха... Какой-то взматеревший золотой лещ выскользнет мощной дугой и как хлестанет по воде - в ответ сердце подскочит...
Мы не виделись с ней долгие годы. У меня росли дети, старела жена. Сам я уже не бегал за автобусом, не засиживался в компаниях, не вскакивал в пригородные электрички; у меня появились любимые книги, которые я перечитывал, любимые теплые вещи, которые повторяли форму моего тела, я любил медленно пройти по улице, радуясь прочности земли под ногами, ее мощной лепке в берегах озер, в холмах, в котлованах, куда люди вбивали свои бетонные дома, намертво сцепив их с материнской породой подпочвы...
Я увидел ее на тротуаре, в городской толпе. Она шла... как бы это сказать? Как будто мы расстались вчера и она от огорчения, от тоски вдруг сразу постарела на десятилетия... Я не мог оторвать взгляда от ее чуткой спины... как же сказать... как будто все это время она ждала этого моего взгляда... и дождалась... Я пошел следом, повторяя ее путь, и был поражен, потрясен до самых глубин тем, что она по-прежнему жила там же, в доме, где родилась! Я думал, что ее носит по свету, представлял ее в Средней Азии, в Австралии, в конце концов! В Аргентине. Но она вошла в дом, где родилась. Зажглось ее окно. Еще одно, на кухне...

Уходит.
Входит Кейко. Задергивает шторы по периметру. Тщательно. Отгородившись от людей. Равнодушно смотрится в зеркало. Достает клубок ниток, садится. Вяжет.

Кейко (спокойно). Я собиралась умирать... Каждый год в это время, в октябре, я собиралась на тот свет... Единственное, что меня угнетало,  это то,  что придется лежать в холоде,  в слякоти,  в мерзости всей этой так называемой... почвы! Дерново-подзолистой, болотной! В глине...  Отвратительно...  (Пауза.) Если бы человек растворялся  в воздухе,  в земле,  в воде!  Если бы он был текуч после смерти! Или хотя бы погружался в базальты, в раскаленные граниты, в магму! Вылетал за пределы атмосферы и, расщепленный на атомы, прочерчивал в небе слабый, светящийся след!.. (Пауза.) Как же... Размечталась... Сегодня я довяжу ему свитерок... (Поднимает, рассматривает детский свитер.) Своему любимому внучку... Один он меня греет... Да и не надо бы прилепляться - вырастет и забудет меня... А правильно. Зачем молодому тосковать? Пусть старый тоскует, пусть устает и готовится в дорогу... Ах... (Пауза.) А мне уж жить... со своими людьми... Михась!

Входит Михась.

Кейко. Откуда ты?
Михась. Я шел за тобой в толпе. Сколько же мы не виделись?
Кейко. Давно.
Михась. Кому это ты вяжешь?
Михась. Нашему внуку.
Михась. Значит, ты обманула меня тогда? Кто у нас родился?
Кейко. Дочь. Ты так захотел.
Михась. Сначала дочь. Потом внук. Это так греет сердце.
Кейко. Да... Почему ты ушел тогда? Сейчас ты можешь сказать?
Михась. Да. Сейчас могу. Я и сейчас уйду. Ты понимаешь, Кейко, как легко дышится, когда за плечами у тебя богатая, драгоценная жизнь, а перед глазами - вечерняя дорога? Ведь целой жизни не хватает, чтобы медленно, пристально рассмотреть все это и со всем этим проститься. Я очень рано понял, Кейко, что всей жизни едва хватит на прощание. И я старался не завязывать знакомств, чтобы не было расставаний, старался не трогать ничего живого - ни ветки, ни птицы... Потому и с тобой мы просто поиграли, обозначив все и простившись со всем... Мягкий свет заполняет мои глаза, мне так много надо увидеть и тут же проститься с этим... Но прежде всего - с тобой... Прощай...
Кейко. Прощай, Михась...

Они сходятся, свинчиваются, затем начинают расходиться, круги все шире.
Он скрывается первый.
Она медленно сгибается, ложится калачиком. Застывает.