На лабутенах. Часть первая

03.09.200...

Икрами действительно можно было залюбоваться: длинные, изысканные, не рюмочно, но бокально сужающиеся к балетным лодыжкам, натурально, охряно - спасибо бюджетнейшей из Турций - загорелые. "На месяц загара точно должно хватить, а там и осень о закроет мои бледные ноги джинсами и плотными, практичных расцветок колготками,"- написала было Вероника в своём инстаграме, но, подумав полминуты, стёрла: в обществе бывающих на её страничке незакавыченные литературные цитаты обычно уныло подвисали, неловко загромождая простор статусов, не вызывая ни отзыва, ни слова, ни привета. Оставила одно неподписанное пост-отпускное селфи: небрежно брошенный на диванчик бежевый тренч (подкладкой, конечно, внутрь - всё-таки не Burberry), юбка-карандаш, египетская, с чёлкой по брови, причёска, бежевые лаковые peep-toe, ровно на два тона светлее голых ног, алый лак на ногтях выглядывающих в прорехи пальцев ("И что я, дура, всего один пробный пузырёк этого лака взяла тогда в Ив Роше? Цвет-то какой! Сейчас продают только полноценными бутылями по тысяче рублей!"). Поллитровый бумажный стаканчик кофе с брендом пафосной сетевой кафешки, яркие глаза, яркие губы, яркий румянец на щеках - в оконном стекле отражаясь, а за стеклом - шумная, весёлая, уже сентябрьская, уже осенная Москва. Отослала.

Медленно отхлебнула из стаканчика. Сетевой кофе был привычно гнусен, но Вероника длила и длила этот момент, смаковала и смаковала свою утреннюю лень в элегантном интерьере, убаюкиваясь чуть слышным желудочным джазом, бархатным стуком компьютерных клавиш хипстероватых соседей где-то сзади, собственным смартфоном, уже вовсю попискивающим инстаграмными лайками. Баловать себя многочасовым кофейничаньем ей оставалось недолго: в понедельник начинались её занятия на последнем, решающем курсе университетского экономфака, потом она думала поступать в РЭШ, потная реальность уже ждала её в своём чёртовом колесе, в котором бесполезно плакать и молиться, колесо не слышит, не щадит, хоть умри, чугунное, вертится, хоть умри - гудит, гудит, гудит. Кроме того, на полдень у неё было назначено свидание.


К свиданиям в свои роскошные, длинноногие, длинноволосые, зеленоглазые двадцать два Вероника уже привыкла относиться примерно так же, как к собеседованиям в агентствах по подбору персонала. Приходила на них неизменно добросовестно подготовленная, всесторонне и в рамках собственного немудрящего бюджета дорогостояще ухоженная, с домашними заготовками тем для разговоров в голове - и так же, как в рекрутинговых агентствах, почти никогда не получала адекватной отдачи, одну досаду из-за потерянного, совсем не лишнего, с болью оторванного от учёбы или книг времени, да смутно-гнилостный привкус перенесённого унижения, попытки грубого обесценивания собственных красоты и честной, не позволяющей разговорам иссякать, коммуникабельности. Долгосрочные отношения получились лишь однажды, со старшекурсником из Вышки, беззвучно, без объяснений слившимся после восьми месяцев вполне удовлетворительных, вполне актуальных дрифтинга, клуббинга, хэппенинга и артхауза. Вероника через неделю его необъявленного отсутствия послала ему единственное сообщение ("Расстались, принимаю и не возражаю. Объясни только, что во мне было не так, почему ты решил прекратить. Это поможет мне в будущем.  Спасибо"), после чего бывмолчел забанил её во всех соцсетях и занёс её телефонный номер в чёрный список.

Вероника тогда по молодости так натужно пыталась осознать произошедшее, одновременно сохраняя свой блистательный фасад в глазах чужих и завидущих, что не выдержала, заболела чем-то нервным и истерическим, две недели провалялась в больнице под капельницей с транквилизаторами. "Позорище-то какое!" - брезгливо шипела ей на ухо мать, поправляя подушки, - "Будь впредь как-то понепосредственней что ли, тогда и бросать не будут! Хоть на сестру посмотри!" Младшая сестра Василиса - два имени, два года разницы, разворот социокультурного вектора родительской претензии на угол пи -  конопатенькая кубышка, хохотушка, папина дочка, замуж вышла сразу же после первого курса физфака за оквартиренного пятикурсника, прилично освободив невеликую семейную жилплощадь от своего круглого, шумного, прожорливого присутствия. Заминка со старшей, бесспорной красавицей, ставила мать в тупик, она начинала подозревать в Веронике какой-то скрытый, ей по материнскому пристрастию незаметный, но безошибочно считываемый мужской интуицией изъян.

А отличница Вероника, едва выйдя из больницы и припудрив зеленоватую лекарственную бледность, начала старательно культивировать в себе непосредственность. "Непосредственность!" - писала она в инстаграме, - "если бы я действительно решила вести себя непосредственно, то я бы сразу, с места в карьер, говорила своим поклонникам, что хочу одного - замуж, что все эти невнятные, нелепые, мнимо-романтические свидания мне скучны и докучны, поскольку жрут моё время и распыляют душевные и интеллектуальные силы, которые могли бы быть потрачены на дело, а не на расшифровку неполного, неясного, неинтересного, вполне возможно несуществующего кода поведения какого-нибудь штаноносителя". Написала, подумала полминуты - получилось неплохо, стирать было жаль. Вторым вариантом не скомпрометировать себя перед общественностью было приписать собственные измышлизмы кому-нибудь из великих. Вероника добавила в правом нижнем "Симона де Бовуар" и отослала статус. На часах было двенадцать без десяти. Пора было выходить.


Покровский бульвар шелестел листвой, паутиной, трамваями. Вероника любила его нелогичный изгиб, и перепады рельефа, и перспективу с высоткой на Котельнической, одновременно прелестную и величественную, вообще до слёз любила Москву, стыдясь и скрывая: ведь узнают - засмеют, застебут, застегают намёками, что ничего-то она слаще морковки никогда не ела, оттого и позволяет себя растрогать второсортности, убожеству, а она и правда кроме Москвы не бывала ни в одном мегаполисе, даже в Питер до сих пор так и не выбралась, поскольку деньги - откуда деньги у родителей, вузовских преподавателей? Впрочем, с Вадимом её любовь к столице приходилась кстати. Вадиму было около тридцати. Он работал в Лондоне, занимался чем-то очень умным, финансовым, астрономически оплачиваемым, но по Москве скучал. Так, по крайней мере, сказал он ей неделю назад, когда они познакомились на квартирнике у Фродика, куда и его, и её затащили друзья друзей. Тогда они оба одновременно вышли на балкон - прочь от орущей музыки и сигаретного чада - потом вместе незаметно сбежали, пешком дошли до её дома на "Спортивной", пол августовской ночи просидели на скамейке под её окнами. Прямо оттуда он и поехал в аэропорт, а назавтра написал ей, что прилетит в следующие выходные, поскольку хочет её видеть. "Где и что делать будем?" - спросила Вероника. "Просто погуляем. Мне так здесь этого не хватает." Вероника не верила глазам своим: неужели это был её шанс? Она украдкой погляделась в карманное зеркальце, хулигански пустила зайчик в колхозницу у Голосовского дома. Вадим уже стоял у арки - долговязый, лохматый, в очках, с рюкзаком, но стильный, несуетный, нездешний. Вероника ускорила шаг.