Антипедагогические этюды

ц и к л  р а с с к а з о в

               

Предисловие
   Уважаемые педагоги, то есть ВСЕ, кто читает эти строки: воспитываем мы, воспитывают нас, в зависимости от возраста и обстоятельств, и этот процесс непрерывен, как сама жизнь.
   Много лет работая в школе, я убедилась: труд учителя – воистину героический, подвижнический. А родительская любовь – самая высокая, истинная, непреходящая. И всё это наваливается на нас (или мы наваливаем на кого-то…).
   Низко кланяясь и педагогам, и родителям, я, однако, призываю всех не забывать о том, что всегда полезно бывает взглянуть на себя в зеркало. Ибо, не видя сажи на лице, как её отмоешь?
   Тем более, что среди этих историй нет ни одной выдуманной…



                НАКАЗАНИЕ
   Тамила Терентьевна всегда была толковая женщина и педагог хороший. Даже сама заведующая, довольно скупая на похвалу, частенько любила повторять:
   - Тамила – это то, что надо. Наша! Посмотрите, какая у неё дисциплина!
   Да, дисциплина в средней группе детсада «Огонёк», где работала Тамила Терентьевна, была, что называется, «железной». Воспитательница в душе считала самым лучшим военную постановку дела, - тут она равнялась на мужа. Он-то знал настоящую цену порядку, его многолетняя служба – яркий тому пример («Массу надо чётко организовать!»).
   А эта детская масса, между прочим, не такая уж и подвижная, как принято считать. Главное что? Строгий голос, чёткие команды: кто, куда, когда, зачем. Чуть что – наказание. Опять же чёткое: кому, сколько. Но бить не надо. Во-первых, опасно. Во-вторых, лишнее. При хорошем-то голосе. И никаких улыбочек, «сюсю-рассюсю».
   Зато и все первые места – в средней группе. Даже «старшие» - на конкурсе строя и песни в подмётки не годятся, срамота одна с их Евдокией Петровной. Как наседка над ними: Петенька, Леночка, Сашенька, ко-ко-ко, ко-ко-ко! А спать уложить – полчаса потратит!
   Брала бы с Тамилы пример:
   - К кроватям подойти! Тапки снять! На счёт до трёх – под одеяло. Считаю до десяти – закрыли глаза, глубоко дышим, спим!
   И всё! Пару раз выволокла нарушителей за ухо из постельки, да босиком в туалете поставила на десять минут, больше и не надо. Лучше снотворного.
   А позавчера в группу поступила новенькая. Тамила сразу её невзлюбила, как чуяла. Домашняя такая, холёная, распущенная. Хотя делает вид, что ласковая. Хитрая! Но ничего, посмотрим, кто хитрее. Много спрашивает, а воли такой требует – голова треснет у любого.
   … Сели дети рисовать – все, как один, как сказано, так и рисуют. Показала Тамила, как надо (а она умеет, Тамила-то!) – все так и срисовывают. А эта Эллочка (дали же имечко!) норовит не так, как люди. С вывертом дрянь малая, наплачутся ещё с ней.
   - Тамила Терентьевна, а я хочу больше листочков нарисовать. Как у вас – некрасиво, дерево совсем голое!
   Тамила чуть не сорвалась. Голое! Это ж надо! Тоже мне, Пикассо в зародыше! Но – сдержалась. Крик – это не наш метод. Настоящему педагогу не к лицу. Мысленно похвалила себя: есть выдержка! А голосом – только подытожила:
   - Петренко, рисуй, как положено. Накажу.
   Девочка справа, Ира Крутикова, быстро толкнула новенькую в бок и, расширив глазёнки, покачала головой. Лучше послушаться, да. «Наказание» - это серьёзно.
   Но Эллочка не унималась:
   - А мама говорит, что всегда надо ФАН-ТА-ЗИ-РО-ВАТЬ!
   Ах, мама, значит, говорит. Это та белобрысая, которая вчера чирикала: «Тамила Терентьевна, очень вас прошу, Эллочка недавно болела, проследите, пожалуйста, чтоб её нигде не продуло!» И это летом! А что зимой скажет?! Наглая, зла не хватает. Ничего, сдержанность – это Тамилин «конёк».
   - Элла, рисуй как все. Больше повторять не буду.
   Ну вот, замолкла, рисует. Не глупая, как оказалось. Ещё пару раз так сделать – будет шёлк в тон всей группе.
   Спустя двадцать минут Тамила начала собирать работы. Взяв в руки Эллочкин листочек, она почувствовала, что закипает:
   - Эт-т-то что за номера, дорогая моя?! Ты глухая или тупая?!
   Эллочка дебильно заулыбалась:
   - Так ведь посмотрите, Тамила Терентьевна, дерево кучерявое получилось. Как моя мама! А не голое, как ваше!
   Так… Всему есть предел. Только спокойно. Надо просто наказать. Предупреждала же.
   - Ну что ж, сама виновата, Петренко. Зато ты запомнишь хорошо, что такое дисциплина. – Тамила чеканила «доходчивые» фразы, гордясь собой. – Голое дерево? Ну что ж, значит ты… - Тамилу осенило. – Значит, ты сейчас постоишь перед всеми пять минут голая.
   … Такой тишины в группе никогда не было. Эллочка раскрыла ротик и уставилась на воспитательницу. Тамила рывком подняла ребёнка со стульчика и, внезапно наклонившись, ловким движением спустила на девочке трусики. Дети ахнули, кто-то завсхлипывал. Тамила резко повернулась:
   - Кто там сопли выпустил?! Фролов? Марш ко мне!
   Мальчик с глазами, полными ужаса, шагнул к Тамиле как кролик к удаву.
   - Становись рядом! – и тем же движением оголила ребёнка.
   Так! Тишина. Теперь – на часы. Пять минут надо. Но они не успели пройти, как вдруг закричала и заплакала Катя, за ней – Света, Коля, Игорь… Дети истерически рыдали, закрыв лица ручонками. А Эллочка с Ваней так и застыли, как будто окаменели от горя.
   Тут Тамила всё-таки вышла из себя. Живой ведь человек! Довели, щенки!!!
   - Да я вас всех сейчас, всех!! Снимайте трусы! Ну?!!
   И вдруг неожиданно самый тихий мальчик Саша Долгов кинулся на неё с кулачками:
   - Дура! Дура!! Дура!!! Дура!!!!
   Он упал и зашёлся в истерике, колотясь головой об пол, корчась и давясь слезами. Тамила по-настоящему испугалась. Разве ж она думала, что в группе есть припадочные?!
   Рванулась к двери: «Ирина Сергеевна! Медсестру, срочно!!!»
   В общем, обошлось. Но только – нет справедливости на свете! – белобрысая  мамаша подбила троих родителей, они нажаловались кому-то, и Тамилу Терентьевну быстро «сняли».
   «Да, разбрасываться такими кадрами – никогда в стране порядка не будет!» - всем теперь рассказывает Тамила с горечью.





ЕСЛИ  БЫ  ВЫ  ЗНАЛИ,  ВАЛЕНТИНА  МИХАЙЛОВНА…
   - Что, Петрова, опять?! – голос «трудовички» (она же - учительница черчения) вибрировал от возмущения. – И что ты за девочка?! Ведь я предупреждала, что буду ставить годовые! Девочки, было?!
   - Да, да! – согласно закивали семиклассницы.
   - Ну  вот!  Как  говорится,  теперь  не  обижайся.  «Два»  я  тебе с бо-о-ольшим удовольствием закатила бы, но… Себе дороже. «Тройка» тебе, Петрова, и то скажи «спасибо». Слов нет!
   Петрова сидела, опустив голову. Сейчас ведь точно «трояк» поставит. Да она права, Валентина Михайловна, права. Она такая добрая, красивая… И так целый год терпела, это точно. Вздохнёт только: «Ну что, Петрова Лиля, опять ничего не сделала? Ничего не принесла? Ладно, в последний раз. Но что бы точно в последний, слышишь?»
   Вот и доигралась Лиля до последнего…
   Уроки домоводства она ненавидела до истерики. Нет, Валентина Михайловна ни при чём. Она такая, такая! И вяжет, и шьёт, и вышивает! И всё, что на ней – своими руками, такое всё, такое! Вот бы и себе так!.. На первом уроке домоводства Валентина Михайловна сказала: «Девочки, мы с вами будем встречаться один раз в две недели, мне удалось добиться такого графика. Всё-таки «сдвоенные» уроки – польза большая, можно многое успеть. А я вас научу всему-всему! Вот увидите! К концу года сошьём вам по платью! Согласны?
   - Ура! Согласны!
   - А мы будем вышивать?
   - А вязать?
   - Спицами или крючком?
   - Валентина Михайловна, а я умею крестиком!
   - Успокойтесь, девчата! Будете у меня на все руки! – засмеялась Валентина Михайловна.
   Лиля, прибежав домой, радостно, взахлёб, рассказывала родителям:
   - И «крючком» сказала, и спицами, и платье сошьём!
   Мама улыбалась: «Ой, да пусть! Хорошо!»
   … Через две недели, после очередного урока, Лиля попросила:
   - Мам, Валентина Михайловна сказала купить спицы и нитки, «ирис» называются.
   - Что? – встрепенулся отец. – Какой ирис? Возьми вон в шкатулке кусочки, и хватит. И спицы от бабушки остались.
   Лиля полезла в ящик с нитками-иголками, и в уголке нашла несколько крошечных цветных катышков-остатков и три ржавые тонкие спицы.
   - Папа, здесь не то, понимаешь? Надо купить ирис и…
   - И на голову мне ещё сядь, а я покатаю, - саркастически отметил отец.
   - Но ведь, папа!..
   - Всё. Спиц даже не две, а три. А надо две. Не делай из меня дурака. И ниток хватит. На такие забавы – вполне.
   Тон отца был тот самый, который Лиля про себя называла «газировкой». Вроде не кричит, а от его слов в носу начинало щипать.
   … На урок труда и  она пришла без спиц и без ниток, и с завистью рассматривала яркие цветные клубочки у одноклассниц. А у Аллы Смирновой – даже несколько… Валентина Михайловна показала, как набирать петли, и девочки, пыхтя, принялись «строить» свои первые кривые рядочки. И Лиля научилась (на Аллочкиных нитках, а спицы ей Валентина Михайловна свои дала). Да так ловко получалось, хотелось делать и делать!
   - О, молодчина! Да ты способная. Только спицы больше не забывай. Ладно? Девочки, дома связать  кусочек 10 см на 30 петель лицевыми петлями!
   Когда пришёл следующий урок, Лиля опять явилась безо всего. Валентина Михайловна огорчилась: «Ну как это «дома забыла»? Ведь у тебя хорошо получалось! Ладно, «четыре» поставлю, но принесёшь и покажешь!»
   А в следующий раз она уже сердито развела руками: «Удивительно!» И поставила «двойку».
   Отец, увидев оценку, взвизгнул:
   - Это ещё что?!
   - Это, папа, за поведение, не сердись! Все девочки шумели, и Валентина Михайловна каждой поставила!
   - Вот что, если ещё раз такое повторится, я ей выскажу! Тоже мне педагог. Как таких на работу принимают?! Кто же за поведение всем ставит?!
   Он долго возмущался, но Лиля уверяла так покорно и раскаянно, что больше ничего подобного не повторится, что он успокоился.
   … Валентина Михайловна уже привыкла, что Петрова – странная. В классе всё схватывает, но ничего никогда сама не приносит. И если добрая Смирнова не поделится – так и просидит весь урок.
   «Лиля, объясни ты мне!..» - Валентина Михайловна устала от этих просьб. И она махнула рукой, ставя Петровой «два» - «три». И вот – последняя четверть.
   - Девочки, теперь мы будем видеться каждую неделю, и тоже – два урока подряд. Ну что, ура? – ликовала Валентина Михайловна.
   - Ура, ура! – смеялись ученицы.
   - Ура! – подскакивала со слезами на глазах Петрова (теперь раз в неделю слушать «Лиля, объясни ты мне!..», ужас). 
   - Девочки, скажите родителям, пусть купят ситец, метра полтора. Он очень дешёвый, и вам пойдёт – ведь вы такие юные! Дорогую материю не надо, слышите? Ну а если кому не жалко, то скажите, чтоб мама не боялась: я сама, лично с каждой из вас, кроить буду. Ещё ни разу не было, чтоб я девочке ткань дала испортить.
   Дома Лиля долго думала, как сказать об этом папе (маме - бесполезно, она на мужа надышаться не может. Ей главное, чтобы он не сердился. Только это. Да. Его надо просить). После ужина она робко начала:
   - Пап, ты знаешь, в школе.… В общем, так здорово, мы платья будем шить на себя. И не испортим, и всего кусок ситца, и Валентина Михайловна сама покроит…
   - Что?! – шея отца стала коричневой, голос перетёк в «газировку». – Я таки пойду, поставлю на место эту дуру! На кукол шейте, ясно?! Ну что за идиоты в школах работают? Завтра же пойду!
   - Нет, папа, не надо! Она говорит, что если нет большого куска, можно и на куклу…
   - Ну, слава богу, а то я уже думал, что идиотка полная ваша Валентина Михайловна. Возьми в ящике, там обрезков полно. Бери, дочка, шей!
   Лиля покопалась в тряпках: может, попадётся что-то большое? Нету…
   И снова Валентина всплескивала руками…
   Наступил конец четверти. Сегодня девочки заканчивают платья. Только подрубить кое-кому осталось.
   - Петрова, тебе самой-то не противно? Я, честное слово, на твоём месте от одной зависти всё бы сделала. Ну посмотри, какие все молодцы!
   - Я…я, Валентина Михайловна… Мама только вчера ситец купила… Она не могла раньше… я, я... – девочка расплакалась.
   - Ты что, Лиличка?.. – изумилась Валентина Михайловна («Чёрт его знает, может у них денег совсем нет? Ведь не первый раз?.. И чего, чего я к ней пристала?..) – Может, сходи сейчас принеси? Я покрою с тобой, а потом вместе прострочим, а?
   - Нет, Валентина Михайловна, у меня ключа нет…
   - Ну, завтра давай, останешься после уроков. Я помогу. Хорошо?..
   В учительской Валентина поделилась с «литераторшей» Светланой Александровной.
   - Петрова? – удивилась та. – Ну, во-первых, она почти отличница, у меня – так точно первая, стихи даже пишет, и неплохие для её возраста. Да и семья у них интеллигентная, по журналу посмотри..
   - Так, может, временные какие трудности с деньгами? Не могу я  понять её, хоть убей! И чувствую: что-то не так, а понять не могу, что?
   - Да ничего. Наверное, всё просто. Вечно мы из мухи слона делаем. Не любит, видно, рукоделия, и всё. Я и сама не люблю, ты знаешь. Терпения нет! Тебе завидую, а сама не могу. Да и не хочу, - заулыбалась Светлана. – Так что спи спокойно.
   … Завтра утром надо принести в школу ситец. Где, где, где его взять?!! Как завтра смотреть в эти добрые красивые глаза?! Если бы вы знали, Валентина Михайловна!.. Папа перед Новым годом запретил маме шить для Лили карнавальный костюм.  «Будет простой школьницей. Костюм ученицы, поняла, дочка? Маме некогда». А Лиля уже была «простой школьницей», каждый год с четвёртого класса. Нет, он не жадный! Просто не любит, когда что-то «неумно делается». Новогодний костюм – это неумно. Куда потом его девать? Чтоб валялся? И Лиля плакала, а мать, взмахивая руками, частила:
   - Неблагодарная! Ну ты скажи, ну ты скажи! Чего тебе не хватает, а? Кто, например, лучше нас питается, а? Назови, назови!
   Никто не питается лучше. Лиля в зеркало смотреться не любит: мощные «холодцовые» ляжки, обвислые щёки на огромном лице. Волосы только хороши: пышные русые кудри, густо-роскошные по всей длине. Но распускать их нельзя даже на праздник, только – с бантиками. А то, папа говорит, «сразу волчьи думки в голову полезут. И так издалека за бабу принять можно».
   По той же причине (это чтоб «волчьи думки…») он не разрешил покупать для неё новые кроссовки. Лиля носила крепкие кеды младшей маминой сестры, модные ещё в 50-х годах, чем вызывала ухмылки всего класса и давала повод к веселью учительнице физкультуры, стройной красавице Наталье Павловне. Просто удовольствие ей доставляла: «О, наш окорок снова в своих белых тапочках!»
   Папа, наказав за что-то, не пустил её на кросс, когда бегали всем классом, защищая честь школы, и теперь Наталья Павловна частенько ещё и прибавляла к «белым тапкам»: 
   - Петрова, ну как здоровье папеньки?
   И любимая учительница математики не знала, конечно, что папа, просматривая тетради Лили, обязательно говорил: «Что же сегодня эта дура вам объясняла? Ненавижу жидов-математиков!»
   Лиля никогда не звала родителей на собрания, смертельно боясь папиных реплик. А мама изумлялась: что, в этой школе до родителей и дела никому нет? Но в школу сама не шла: Петрова училась прилично. А «двойки» по домоводству – так на это есть второй дневник, шпионы отдыхают. Научилась хорошо прятать после того, как папа, обшаривая, как всегда, все закоулки портфеля, нашёл записку:  «Я тебя люблю». Нет, это не ей. Это она писала Серёжке. Но не отдала, так, для себя нацарапала. Теперь чуть что: ах, у нас любовь! Хи-хи. Да и к порядку папа всё ж таки приучил: если обнаружит, что до 18.00 портфель ещё не собран, заставит на другой день все учебники в школу нести, по всем предметам… Тяжело-о-о! Говорит, пусть привыкает к жизни, как она есть. Пригодится. И мама согласна, тоже теперь Лилю «к жизни» готовит. Например, велела купить колбасы 755 граммов, и только так. Это чтобы Лиля училась «ставить хамлюг-продавцов на место». А то, понимаешь, взяли моду: кинут кусок на весы, и тут же: «А ничего, если на 30 граммов больше? Возьмёте, чтоб не резать? Заплатите?» Нет, не заплатим. И не в деньгах дело, нет. Так-то!
   Бессонно мелькнула ночь, наступило «завтра». И ситец с потолка не упал. Нету. В коридоре Валентина Михайловна попалась навстречу: «Ну что, порядок? Знаешь, я всё-таки «четыре» тебе поставила, взяла грех на душу. У тебя, оказывается, «троек» нет? Ну, ничего, давай ситец, посмотрим, сколько там?»
   Лиля стояла, опустив руки, разглядывала пол.
   - Петрова?! Опять?! Так, иди, куда хочешь, видеть тебя не могу!!!
   Полный стан Валентины Михайловны удалялся, покачиваясь в такт её решительным шагам. Она уходила, полная отвращения к этой рыхлой лживой девчонке, и мысленно клялась:
   - Ну, я ей покажу в восьмом классе! Жалко, домоводства уже не будет. Но ничего, зато попадётся мне на черчении!!!
   Однако показывать ей ничего не пришлось. По черчению у Петровой получались сплошные «пятёрки». Этот предмет отец уважал и не считал блажью ни бумагу, ни дефицитные карандаши «Конструктор», ни даже домашний кульман…



«ТОГО-ЭТОГО»
   Я сейчас уже на пенсии, но по-прежнему работаю в школе учителем музыки и пения. Дело своё всегда любил и люблю, дожил до седых волос, и давно я уже не Сашка Зайцев, а Александр Олегович. Но никогда я не забывал и не забуду своего любимого старого учителя, школьного музыканта Григория Ивановича со смешной кличкой «Того-этого». Это ведь благодаря ему я прожил свою жизнь так, а не иначе, став учителем.
   Это было очень давно, почти сразу после войны. Работал в нашей школе старый фронтовик, виртуоз аккордеона, который музыку чувствовал всей душой. Мы очень любили его уроки: и чудный бархатный голос Григория Ивановича, и то, как он рассказывал о музыке и композиторах. Человек почти без образования, безумно влюблённый в свой предмет, он умел так рассказать о Моцарте, что мы плакали вместе с ним. Казалось, он лично знал всех: и Генделя, и Баха, и Бетховена… И их трагические судьбы больно ранили его большую человеческую душу. Он часто рассказывал нам о войне, и мы любили такие уроки, иногда нарочно стараясь разговорить его. И не потому, что хотели увильнуть от учебного материала, а потому, что тогда Григорий Иванович обязательно споёт «свои» военные песни, сочинённые им когда-то… Особенно мы любили одну песню про дочку фронтовика, которая угадала, счастливица, родиться прямо в День Победы!
   Григорий Иванович играл на слух, с ходу подбирая любую мелодию. Сейчас я думаю, что он был не очень силён в нотной грамоте. Но это было неважно, неважно!
   - Вы, того-этого, ребятки, пойте поаккуратнее. А то вы прямо орёте! С этой песней так нельзя, вы послушайте…
   И он пел. А мы слушали, затаив дыхание. А потом старались подражать ему хотя бы интонацией, потому что до его голоса нам было далеко. Одно только мешало Григорию Ивановичу: лицевой тик после контузии. Приступ начинался всегда внезапно, и учитель ужасно стеснялся этого. Он густо краснел, быстро подёргивалась правая сторона лица, нелепо подмигивал глаз: он как будто уменьшался, стягивая, казалось, всю кожу лица от самых ушей в одну точку. Приступ обычно длился секунд двадцать и мы, давно привыкшие к этой жутковатой особенности учителя, терпеливо пережидали, жалея и особенно любя в этот момент Григория Ивановича. Мы тогда были совсем малышами, третьеклассниками мужской школы.
   … Однажды Ваня Григорян, пытаясь скрыть от родителей «двойку» по математике, вырвал страничку из дневника. Это преступление быстро открылось. Мама приходила в школу и Ваня, конечно, получил, что положено. Через три дня после этого наша учительница (а она – в младшем звене, как известно, одна по всем предметам) решила провести воспитательный час, используя, так сказать, свежий пример прямо из жизни. Накануне она объявила нам, что завтра мы получим почётное право стать членами товарищеского суда и осудить поступок своего одноклассника, «который опозорил высокое звание советского человека». Она просила всех нас как следует подготовиться, подобрать определения для данного поступка и, как она сказала, «сформировать мнение».
   - А ты, Григорян, хорошенько подумай, как будешь каяться: искренне или нет? А то ведь мы можем и не простить. Советую тебе получше выучить, что сказать, чтоб не мычать перед классом.
   Мы с нетерпением ждали завтрашнего дня. Григорян ходил подавленный, злой. Ну, знаете, сам виноват.
   … Но мы ему и выдали! А Славка Ефименко, так тот вообще та-а-а-акое сказанул! И нелюдь, и подонок, и ещё там что-то. По бумажке читал. Наверное, ему отец помог, - завидовали мы. У него батя в суде работает.
   «Мероприятие» затянулось до самого звонка, а многие ещё не высказались и с готовностью тянули руки. Ванька стоял красный-красный, с набрякшими глазами и руками по швам. В конце он должен был попросить у нас прощения.
   Следующим уроком по расписанию был урок пения. И как только прозвенел звонок, Григорий Иванович появился на пороге класса. Но тут же понял, что он не вовремя.
   - Ой, Елизавета Максимовна, а я, того-этого, думал, что сейчас мой урок…
   - Да, да, проходите, Григорий Иванович, мы заканчиваем. Вы позволите только пять минут?
   - Пожалуйста, того-этого, я пока тут свои вещички устрою, - Григорий Иванович поставил на стол аккордеон, аккуратно примостил тетрадь и принялся расчерчивать доску под нотный стан. Обычно эту процедуру выполняли мы, борясь между собой за это интереснейшее право: надо было натянуть вдоль доски суровую нитку, двое держали, а третий натирал верёвочку мелом, потом резко «отбивал» о доску, и на ней оставалась ровненькая тоненькая линия. Быстро и очень красиво!
   Но на этот раз Григорий Иванович принялся чертить от руки, не считая возможным мешать учительнице заканчивать своё дело.
   - Дети! Мы, к сожалению, не успели выслушать всех, поэтому дадим заключительное слово старосте Алексею Крутикову и послушаем, наконец, самого Григоряна, что же он понял, и сможем ли мы подать ему руку. Лёша, пожалуйста.
   Речь Лёшки превзошла все наши ожидания. Он ёмко и образно назвал проступок Вани «предательством родителей, учителей и друзей», сказал, что лично он потерял к Григоряну всякое уважение раз и навсегда, и в конце «подвёл черту»:
    - И вообще, ребята, я думаю, что вы со мной согласитесь: так поступали с советскими людьми только фашисты! Ты, Ванька, настоящий фашист!
   Вот это да! Мы даже захлопали!
   Елизавета Максимовна скупо улыбнулась: «Что ж, сильно сказано. Послушаем, что ответит. Ну, Григорян?»
   Ванька сдавленным голосом заученно отбубнил полное раскаяние, мольбу о прощении и просьбу учиться с нами рядом и дальше.
   - Неплохо, Григорян, - учительница осталась довольна. – А вот насчёт прощения – мы подумаем до завтра и скажем тебе на первом уроке. Всё, ребята, мероприятие закончено. Григорий Иванович, извините ещё раз.
   Елизавета Максимовна вышла, и только тут мы заметили, что Григорий Иванович сидит за столом, как-то неестественно пригнувшись и прикрыв глаза ладонью. Наконец он встрепенулся, поднял совсем больной какой-то взгляд и тихо сказал:
   - Вы, ребятки, того-этого… Знаете, мне сейчас страшно с вами.
   В классе от неожиданности установилась такая тишина, что жужжание мухи из известной поговорки было бы, наверное, сейчас похоже на рёв бомбардировщика.
   - Да, того-этого… Очень страшно!..
   - Почему, Григорий Иванович?! – первым пришёл в себя староста класса.
   - Что ж вы с Ваней-то так? Ведь он парень неплохой. Ну, бывает с каждым. У вас разве всё без сучка-задоринки, а, ребятки? Мы ж все, того-этого, не святые. А что ты тут, Лёша, про фашистов сказал, так не дай тебе Бог, мальчик мой, - голос учителя вырос и окреп, - не дай тебе Бог, дорогой, и детям твоим, и, того-этого, внукам-правнукам узнать, что такое фашизм. Слышишь?! А Ваньку-то, что ж, простить его надо, ребята. Ему и так уже не сладко, получил, небось, своё, а? Он и сам не рад, точно! Ну, вспомните, вы, когда чего натворите, рады ли? Небось, думаете, как это меня угораздило, и сразу, того-этого, хотите, чтоб вас простили и поняли, так ли, нет?..
   Мы молчали. Это был Урок. Пожалуй, самый сильный в нашей жизни.
   - Ну, что молчите, губошлёпы вы мои глупые? Эх вы, судьи сопливые. Сказали б лучше: брось, Ванька, друг, того-этого, печалиться, да на будущее, смотри, дурачок, думай, что делаешь. Если вы простите – и вас простят. Поняли, хлопчики?..
   Все облегчённо задвигались, зашумели, заулыбались. Весело глянул на товарищей «преступник» Ванька.
   - Ну, вот и ладненько, того-этого. Петь давайте. Ну, «виновник торжества», сегодня ты будешь запевалой, выходи на класс!
   И полилась песня, освобождённо и радостно, как будто увязали мы все в трясине, ртом воздух хватали, и вдруг нас спасли, отмыли, переодели в сухое…
   На переменке Григорий Иванович в учительской решительно подошёл к коллеге (она же выполняла функции старшего завуча):
   - Елизавета Максимовна, вы, конечно, того-этого, извините, я ведь без образования, педагог, можно сказать, никакой, но вот нехорошо как-то это всё. Детей ведь легко обозлить, а они ведь потом взрослыми станут…
   Учительница удивлённо задрала густые мужские брови:
   - Я, дорогой Григорий Иванович, всю жизнь в школе проработала. Имею только поощрения и благодарности. И, кстати, действительно, - высшее педагогическое (она сделала ударение) образование. И, смею вас уверить, отлично обойдусь без ваших непрофессиональных советов.
   - Ну да, того-этого… - лицо учителя задёргалось. Он нервно переждал и решительно добавил:
   - И всё-таки, скажу вам прямо, хоть вы и завуч, после такого я бы, будь моя воля, вас к детям и на пушечный выстрел не подпустил бы, да.
   - Меня?! – превращаясь в «светофор», взвилась учительница. – Да это вас, извините за откровенность, если на то пошло, на десять выстрелов подпускать нельзя! «Того-этого!» - передразнила она. – От одного вашего дёрганья с ума сойти можно! Держим тут вас из жалости, между прочим! Ах, фронтовик, фронтовик!!! Да настоящие фронтовики – или калеки, или в могилах. А у вас только контузия, а туда же! Разобраться ещё надо, чем вы во время войны занимались. Может, пели по штабам, а?
   Григорий Иванович согнул плечи, как от удара:
   - Ну что ж, того-этого, уважаемая, вы уж простите, что я живой, и что с руками, с ногами. В могиле, оно, конечно, того-этого, почётней, да. Ну уж так сошлось… Нелепо для вас…
   Он, накренившись как-то вбок, медленно вышел из учительской. Все загудели. С одной стороны, мужик он хороший, дети его любят, а с другой – с завучем спорить кому захочется?..
   …Через неделю наш школьный хор торжественно отправлялся на смотр художественной самодеятельности. Мы были отменно подготовлены нашим Григорием Ивановичем и вернулись с полной победой: первым местом и почётной грамотой. Однако спустя несколько дней на педсовете Елизавета Максимовна решительно объявила:
   - Администрация школы выражает благодарность учителю музыки и пения Островскому Григорию Ивановичу, но, однако (поймите нас правильно!), мы решили, Григорий Иванович, больше на смотры вас не посылать. А хоровой кружок будет вести молодой специалист, который с завтрашнего дня приступает к работе. Вам, Григорий Иванович, мы оставляем только «часы». Мы, конечно, все вас уважаем, но, извините, жизнь есть жизнь. Нам позвонили из… ну, вы понимаете, начальство, одним словом. И они правы! Что это за рожи, спрашивают, корчит ваш музыкант?! Ему большие люди грамоту вручают, а у него лицо, как у клоуна, дёргается. Так что, Григорий Иванович, для вас школа – школой, мы уже привыкли, а на люди, извините, незачем.
   - Да я ничего, того-этого, мне и самому… - растерянно и огорчённо развёл он руками…
   А на другой день Григорий Иванович не вышел на работу: он умер от инфаркта.
   …Спасибо Вам, дорогой Учитель с нелепым прозвищем, за то, что Вы были в нашей жизни. Низкий Вам поклон и вечная память.



ПЯТЫЙ  ПУНКТ
   «Кодекс чести молодого педагога» - так называлось то, что Леночка (а с этого дня – Елена Васильевна) должна была торжественно прочесть со сцены. Это был её первый день работы в школе. Профком, устроивший после уроков праздник для учителей, опять же, по традиции, с шутками и напутствиями, принимал в педагогическую семью нескольких молодых коллег, в том числе и учителя биологии Костенко Елену Васильевну.
   Праздник получился очень душевный, почти домашний, и Леночка радовалась, что ей удалось попасть именно сюда, где каждый, чувствовалось, неравнодушен к другому. Вечером, в общежитии, она ещё раз внимательно перечитала  «Кодекс» и отметила, что он написан очень даже толково и с выдумкой. Особенно понравился пятый пункт: «Педагог! Не будь равнодушен! Лекарство от равнодушия – добро, которое должно быть с кулаками.»
   Ишь, как закручено! Но – очень даже имеет смысл. Леночка и сама об этом много думала, готовясь стать учителем. В пединститут она попала, можно сказать, случайно: пошла с подружкой поступать «за компанию». И надо же, подружка, которая бредила педагогикой, провалилась, а Леночка прошла.
   Училась она легко, с удовольствием, и постепенно привыкла к мысли о школе, более того, обнаружила, что дорогу выбрала правильно. Ну и хорошо, работу надо любить.
   На классное руководство получила Елена Васильевна пятый класс. Тоже неплохо, решила. Они только с начальной школы, совсем ручные, привыкли к одному учителю, и Леночка будет для них центральной фигурой, «мамой».
   Так дети её и прозвали: «Мама Лена». Леночка даже в письме домой похвасталась, вот, мол, как! Других дети зовут «Физичка», «Химичка», «Русачка»… А она – «Мама»! Значит, внимательная, любящая, справедливая, - гордо думала Леночка. Работалось ей хорошо.
   Только в первый месяц уж очень надоела мама Саши Крамаренко, новенького. Ну каждый день она – в школе! Мальчик неплохо учится, послушный, а его мама уже всех учителей замучила: каждому рассказывает, что в той школе он был всегда круглым отличником. Леночке носит то конфеты, то яблоки. Наказание какое-то! И не объяснишь ей, где там!
   Перед Днём учителя Крамаренко свои визиты ещё участила: бегала в класс, собирала деньги учительнице на подарок. Елена Васильевна догадывалась об этом, и было как-то стыдно и тяжело на душе. А что поделаешь? – Традиция. Но помог случай.
   Накануне Дня учителя всем выдали премию, каждому – по заслугам. Леночке – пока небольшую, но она и этому была рада: неожиданные деньги, считай, подарок. Правда, очень мелкими купюрами, почти все по рублю, самые крупные – «пятёрки». Да какая разница? Плюс те, что с собой, - и есть «на сапоги»!
   Получив в перерыве деньги, Леночка со звонком направилась в свой класс. И вот, подходя к двери кабинета, она ясно услышала знакомый резкий голос Крамаренко. Леночка приостановилась у двери и вслушалась. Мамаша отчитывала кого-то из детей: «Одна ты только осталась! Все уже сдали! Ты же твердишь «завтра, завтра»! Что же мне теперь, свои за тебя положить?!»
   Воцарилась небольшая пауза, очевидно, прозвучал ответ, но очень невнятно. Леночка ничего не разобрала. Зато ясно услышала «партию» Крамаренко:
   - Да, да, конечно! Жди у моря погоды! Знаю я вашу семейку, и мамашу твою, пьянь-распьянь! Она даст, как же!!!
   Леночка рывком открыла дверь и решительно вошла в класс:
   - Что здесь происходит, Вера Ивановна?
   - Ой, Елена Васильевна! – Крамаренко, как обычно, резиново растянула змеистые губы в улыбке от уха до уха, - это вас не касается, родненькая! Не берите в голову.
   (Так. Не касается? Кстати и повод хороший. Учитель я или нет? Плюс пятый пункт…)
   - Вот что, Вера Ивановна. Давайте расставим все точки над «i». Раз и навсегда. Никаких подарков я не приму, ясно? Тем более таким путём… Вы ставите меня не просто в неловкое положение: если я приму ваше подношение – меня не будут уважать дети. Да и я сама себя – тоже.
   (Молодец, Ленка, молодец. Теперь точку поставь. Жирную!)
   - Дети, по сколько вы собирали? – она мягко, но решительно обратилась к классу.
   Все растерянно молчали. Надо им объяснить.
   - Ребята, мне стыдно  за эти деньги. Простите меня, но если вы не скажете, я сегодня же уйду с работы. Так по сколько?
   Ирочка Лебедева тихо сказала: «По три рубля…»
   (И – последнее. Сделай, Лена.)
   - Оксана, это тебя Вера Ивановна ругала? Ты не сдала?
   - Я…
   - Правильно сделала. Благодарю тебя. Берите с неё пример, ребята. Она первая поняла, что этими деньгами унизит меня. А теперь…
   Ох, как удачно, что премия – мелкими купюрами!)
   - Теперь возьмите, дети, свои деньги назад, и никогда больше не делайте этого, слышите?
   Леночка, мысленно любуясь собой, пошла по рядам, раздавая деньги. Мама Крамаренко тупо смотрела, что называется, открыв рот. Леночка закончила, вернулась к учительскому столу, величаво кивнула родительнице:
   - Извините, Вера Ивановна, у нас урок. Вы свободны!
   (Ай, молодец!)
   Дети смотрели на неё во все глаза. Урок прошёл  на одном дыхании! Да, редкий выпал денёк. Она не удержалась, поделилась с подружкой, молодой математичкой Викторией Вячеславовной. Та долго ахала, взмахивая ресницами. К концу дня о необычном происшествии знали уже все. Но отнеслись по-разному:
   - Не знаю, девочки, - говорила пожилая географичка, - они же от всей души. Будут теперь про школу болтать чёрте что.
   - Не говорите, Алла Григорьевна, это поступок! Во всяком случае, волевой. А это в учителе – главное!
   Короче, мнений было множество, но Леночкина радость от этого не уменьшилась. Да и, слава богу, теперь ясно, что Крамаренко больше не появится. А это того стоило.
   Вера Ивановна действительно теперь больше не приходила, и к законной гордости Леночки добавилась радость освобождения.
   Теперь пора было сделать «второй шаг», тот, о котором она подумала, невольно подслушивая в тот день у двери кабинета: Оксана. Да, девочка обездолена. У неё не то, что три рубля – на простую булочку с чаем нету. Ведь Вера Ивановна про «пьянь-распьянь» чистую правду прокричала…
   Оксана Былова жила с бабушкой-инвалидом (у старухи не было ноги, говорили, что это связано с каким-то давним несчастным случаем). Мать девочки, родившая её неизвестно от кого, беспробудно пила. Хорошо, хоть не жила дома, и только время от времени кто-нибудь сердобольный рассказывал родным, где её видели и с кем. Старуха получала крохотную пенсию и такое же мизерное пособие. И Леночка решила действовать. Во-первых, она поговорила с директором, и Оксану стали кормить в школе бесплатно два раза в день. Правда, неофициально. Просто директор, женщина умная и чуткая, так распорядилась: всё равно, мол, продукты остаются. А «оформить» - это долго, да и выйдет ли? По документам с этой семьёй сам чёрт не разберётся, пытались уже не раз. В общем, неважно, главное, девочка теперь накормлена.
   Дальше Леночка решила посетить Оксану с бабушкой на дому, посмотреть, чем ещё можно помочь? В воскресенье вечером она отправилась «в гости». Но то, что увидела, потрясло её так, что Елена Васильевна провела бессонную ночь: Быловы жили… в помещении без окон! Оказывается, их крохотный частный домишко – давно в аварийном состоянии, почти везде буквально обвалился потолок, и кусочки неба спокойно просматривались и в комнатушке, и в кухне. Лишь в коридоре потолок пока уцелел. Вот коридор-то и приспособили  несчастные «домовладельцы» под комнату, закрыв наглухо остальные двери… Готовили еду тут же, на электроплитке.
   Леночка даже не представляла, что в наше время и в нашей стране может такое быть! И она твёрдо решила повлиять на ситуацию. Леночка начала «хлопотать».
   Но никто не считал себя крайним. Из ЖЭКа отправляли в милицию, из милиции в СОбес, оттуда – ещё куда-то. У Леночки даже горькая шутка появилась: «Меня всё время посылают…» В школе, конечно, знали о её походах, хвалили, но разводили руками: опять же, в документах дело… Той-то пьянице всё равно, а эти, бедные, расплачиваются. Если б та «шлёндра» хоть какую-нибудь расписку, ходатайство дала! А то: «Мать жива? Жива! Вот пусть она и придёт.» И – как лбом об стенку.
   Но Леночка молодец, про «пятый пункт» решила всё-таки не забывать и уважать себя и дальше. И она начала очень непростое дело по лишению родительских прав. Да, это стоило нервов и времени, но Леночка втянулась, и каждый день из долгих двух месяцев беготни подвигал её к желанной цели…
   Приближались Новогодние праздники, и Леночке выпала счастливая возможность съездить на недельку домой. Она, конечно же, этим воспользовалась, и вот тут-то как раз неожиданно и определился новый поворот в её судьбе: в школе по соседству с домом открывалась в скором времени вакансия по её специальности (учительница уходила в декрет). Это была удача! Теперь можно легко и просто оформить перевод, потому что, оказывается, на неё готов запрос (спасибо мамочке!!!). Дома, конечно, - это не в общежитии в чужом городе, да и Серёжа скоро из армии вернётся, а он… Словом, это была радость, радость, радость!
   В общем, возвращалась Лена на работу уже с «чемоданным» настроением. В школе долго охали, сокрушались, но… Что ж, пусть девочке повезет. Только, по закону, месяц отработки. Оставшееся время Леночка решила как раз использовать для окончания своего дела. Уже почти всё было готово, но тут неожиданно Оксана попросила:
   - Елена Васильевна, зайдите к нам сегодня, бабушка зовёт. Она сама не может, вы ж знаете…
   После уроков Леночка побежала к Быловым. Бабушка Оля (Ольга Петровна) встретила её как-то странно:
   - Елена Васильевна, миленькая, что ж теперь будет?! Тут приходили из какой-то комиссии, сказали, Оксаночку в детский дом определяют. Как же я без неё, как?! Она же – и ноги мои, и руки! Умру я без неё, помогите! Напишите им туда, скажите: я внучку не обижаю, за что отнимают?!
   Леночка растерялась:
   - Ольга Петровна, так ведь это ж к лучшему, понимаете?.. Ну хотя бы вот сейчас: у вас так холодно, а там…
   - Ой, да не так уж и холодно. Мы одетые спим, и ничего… Пожалейте, мне без неё не жить!
   Леночка начала раздражаться:
   - Да поймите вы, девочку пристроим – и с вами решим!
   Но тут вмешалась Оксана:
   - А бабушка потом со мной будет?
   (Вот те на! Ну, как им втолковать?!)
   - Оксаночка, видишь ли, возможно, потом, когда-нибудь…
   Большие глаза девочки вмиг наполнились слезами:
   - Я не хочу без неё, не хочу!!! Я никуда не поеду!!!
   Она бросилась к старухе, судорожно обняла её, крепко прижала и зарыдала, захлёбываясь.
   - Это что же, - Леночка сама чуть не плакала. Она-то, она-то для них… А они?.. Вдвоём ведь гибнут, одна другую тянет!
   - Ну ладно, я… как-нибудь решу, - Лена не могла здесь больше оставаться. Скорее на улицу, и подальше отсюда!
   …Она уезжала через три дня. Рассказала всё директору, та обещала сделать всё, что возможно. Хотя сказала, что трудно: бабушку-калеку никто опекуном не оформит.
   - Ничего, поезжай спокойно, Ленуся. Удачи тебе на новом месте. И помни наш кодекс! – улыбалась она. – Не забывай, где и с кем начинала! Ну, счастливо. Верю в тебя. Дай я тебя поцелую на прощание!
   Леночка тепло простилась со всеми, ребятки даже всплакнули. Оксана смотрела исподлобья, и было неясно, хочет она, чтобы Елена Васильевна осталась, или наоборот?
   - Оксаночка, не горюй!
   (Надо девочку успокоить, надо.)
   - Смотри на меня. Всё будет хорошо. Честное учительское слово. Ты мне веришь?
   …Из письма Виктории Вячеславовны: «В общем, Ленок, тут с этими Быловыми такое получилось! Девчонка-то из детдома через день сбегает, её с милицией ищут, а бабка прячет. Как ты думаешь, где? У них дома, под кроватью. И смех, и грех. Силой волокут обратно, а Оксана царапается, кусается и верещит, представляешь?! Картина, да?»
   Да-а… Пятый пункт? Воистину, вышло добро с кулаками. Как там у Сервантеса? «Будьте вы прокляты, сеньор, с вашим милосердием!» - вспомнила Леночка.



"ПРАВАЯ РУКА"  КЛАССНОГО  РУКОВОДИТЕЛЯ
   Когда Ольга Олеговна принимала пятый класс, ей сказали: «Повезло вам, Олечка. Там председатель родительского комитета – Зинаида Михайловна Шевченко. Горя знать не будете!»
   И действительно, когда Зинаида Михайловна (или тётя Зина, как звали её в классе) предстала перед ней в первый раз, Ольга Олеговна почувствовала, что получает сразу и мощную, и результативную поддержку.
   Начали с того, что тётя Зина помогла Ольге Олеговне разобраться с характеристиками: кто как учится, какой имеет нрав, чем увлекается. Она с первого класса возглавляла родительский комитет и знала буквально всё. Правда, Ольга подумала, что сведения тёти Зины больше смахивают на уличные сплетни типа «кто – с кем – когда», но всё-таки и было много действительно ценной информации.
   «Вы не волнуйтесь, - заверила тётя Зина. - Будете как у Христа за пазухой. С моим-то опытом.»
   Ольга Олеговна невольно взглянула на «пазуху» Шевченко и поёжилась: уж очень внушительным было это место. Зинаида Михайловна вообще была женщиной крупной, мощной, яркой, даже красивой, но это почему-то отталкивало. Тётя Зина не работала, потому что была женой военного, и всё свободное время (и откуда оно бралось у неё в таком количестве?..) проводила в школе. Её активность не знала границ, и масса сделанных Шевченко дел вызывала настоящую зависть других классных руководителей.
   Зинаида Михайловна даже проверяла дневники («Имею право, я председатель»). Да не просто так, а с беседами. Каждому, кто хоть немного «не дотягивал», приходилось краснеть и заикаться перед тётей Зиной. То, понимаешь, неаккуратно заполнено, то нет подписи родителей, то оценки – не очень. И Зинаида Михайловна, понимая, что такие разговоры с детьми – полумеры, отправлялась (всё на тех же неоспоримых правах) по домам. сначала она ходила не одна, а с двумя членами родительского комитета, плюс староста класса, как «представитель от детского коллектива». Потом комитетчики потихоньку – помаленьку отказались («Вот ведь, ну ничего никому не надо!!!»),  и тётя Зина совершала свои походы только со старостой, Вовкой Гореловым, бойким и шустрым мальчиком.
   Но в этом учебном году, в середине сентября, когда наступил день очередных перевыборов, Вовка решительно отказался от своего поста:
   - Ольга Олеговна, я с первого класса староста. Что я, лошадь? Пусть другие!
   - Но, Вова, у тебя же опыт!.. – воспротивилась учительница.
   - Ну вот, пусть и у других опыт появится, - резонно заметил мальчик.
   Ольге Олеговне пришлось согласиться, но выбрать нового старосту оказалось почти невозможно: все дети знали, что придётся «ходить» с тётей Зиной. И тогда Ольгу Олеговну осенило:
   - А давайте вот Светочку Михайленко выберем!
   (Это была совсем новая девочка, она опоздала к началу учебного года и только третий день ходила в этот класс. Дети её пока плохо знали).
   Ольга Олеговна вдохновилась:
   - Я знаю, что Света – отличница, была членом редколлегии. Кто «за»?
   Проголосовали единогласно. Светочка прореагировала вяло, почти никак. Вообще Ольга успела заметить, что новенькая очень замкнутая, неактивная, хотя умненькая и развитая.
   К концу уроков появилась тётя Зина и, узнав новость, очень удивилась: «Как?! А меня почему не спросили?»
   Ольга Олеговна растерянно сникла, а Шевченко приступила к Светочке с расспросами: какие были раньше оценки? кто родители? чем увлекаешься?.. Полная анкета, а как же. Слава богу, удовлетворилась, записала номер телефона Михайленко и предупредила: «Сегодня в пять встречаемся возле школы. Надо посетить три семьи. Не опаздывай»
   «Посещений» тёти Зины боялись как огня, и поэтому старались не нарываться. Значит, круг визитов активистки был неширок и почти неизменен. Светочка это поняла уже через неделю. Особенно тёте Зина любила бывать в доме у Сашки Марголина, мальчика, в общем-то, способного, но ленивого и задиристого. Мать Сашки, выслушав тётю Зину, всегда начинала плакать и грозить дрожащим пальцем уныло набычившемуся Сашке: «Ну, я тебе! Я тебе!!!»
   В конце любой беседы Зинаида Михайловна обязательно ставила в пример себя и свою семью. Светочка знала: если Шевченко заводит «Мой вам совет из собственного опыта» – значит, скоро уходить. Девочка с трудом переносила свою роль, но сделать ничего было нельзя. Она попробовала было один раз не прийти, но, во-первых, весь вечер переживала, что завтра ей будет, а, во-вторых, мама сказала:
   - Нехорошо, Света. Тебя выбрали, доверили. Взрослый человек с тобой договорился! Надо быть ответственной.
   И обязательная по натуре Светочка смирилась. Визиты продолжились, но однажды произошло некрасивое: из плаванья вернулся Марголин-отец, который чуть ли не первый раз видел тётю Зину. Он внимательно выслушал её получасовой монолог, полный праведного гнева, поиграл желваками, кивнул: «Учту» И почти выставил гостей за дверь. А во второй раз и на порог не пустил, выглянул только и отрезал:
   - Вам что, делать больше нечего?!
   И захлопнул дверь.
   - Неблагодарный!!! – рассказывала тётя Зина. – Понятно теперь, в кого их Сашенька! Хулиганьё! Ничего, тюрьма его дождётся!
   В конце четверти тётя Зина обнаружила по журналу, что у её Ирочки намечается несколько «троек». Но ведь, если честно, Ира Шевченко была девочкой довольно ограниченной, туго соображающей, хотя хорошенькой и амбициозной, с претензиями на исключительность.
   - Что же это, Ольга Олеговна?! – у Зинаиды Михайловны просто не было слов. – Вы же классный руководитель, как же так! Должны быть заинтересованы, чтобы хорошистов стало больше. Ведь настоящий педагог обязан понимать, как важно подтянуть того, кто старается, как моя Ирина! Я лично каждый день с ней уроки учу, вы же знаете. А если на то пошло, так и завысить надо иногда оценку, чтоб у хорошего ребёнка стимул был!
   - Но ведь, Зинаида Михайловна, - оправдывалась испуганная Ольга Олеговна. – К математике, например, Ирочка совсем не способна…
   Шея тёти Зины покрылась красными пятнами:
   - Вы как маленькая! Или специально?.. Так хочу вам напомнить. Видимо придётся, хоть и не собиралась: я для вас в лепёшку каждый день расшибаюсь, могли бы и вы хоть что-нибудь для меня… Ну, подойдите к учителям!
   Шевченко была стопроцентно права. Ольга Олеговна, стараясь искупить вину, изо всех сил улаживала Ирочкины дела, и в четвертном отчёте, в графе «хорошисты», фамилия девочки заняла своё привычное законное место.
   Зинаида Михайловна не была злопамятна и об инциденте больше не вспоминала, а работала по-прежнему в полную силу: ежедневно контролировала, кто и как дежурит, записывала со слов своей Ирочки замечания в дневники, собирала бесконечно какие-то деньги… Даже в один прекрасный день выдвинула отличную идею: разбить весь класс по-новому на звенья «по принципу уровня знаний» Ну, например: первое звено – отличники, второе и третье  – хорошисты, четвёртое – середнячки и пятое – двоечники и «проблемные». Как раз поровну детей получается.  И самая интересная задумка – «звеньевой» двоечников назначить старосту класса и поручить ей добиться, чтоб всё звено училось без «двоек». А?!
   Ольга Олеговна оценила широту замысла, и тётя Зина, войдя во вкус, рассадила детей по-новому, чтобы ученики из одного звена сидели рядом. Светочка оказалась на предпоследней парте в окружении пяти мальчишек, по соседству с Сашей Марголиным. Зинаида Михайловна объяснила девочке, что теперь её значение резко возросло, ответственность – тоже.
   - Короче, Света, за каждую «двойку» твоего звена ты тоже будешь получать запись в дневник!
   Покорная Света ничего не ответила…
   А буквально через несколько дней Ольге Олеговне и тёте Зине пришлось выслушивать разгневанную Светочкину маму, которая, потрясая «разрисованным» Зинаидой Михайловной дневником, в конце концов потребовала:
   - Оставьте мою дочь в покое! Она каждый день плачет! А вы!.. – она ткнула пальцем в тётю Зину – вообще, сидели бы дома! И вот вам МОЯ идея: Ирочку свою назначьте в это звено!
   - Что-о-о?! – по-рыночному зычно взревела Шевченко. – А ваша… ваша тихоня-размазня с двоечником дружит!!! С Марголиным недоделанным! Он ей портфельчик носит!!! Как говорится, в тихом омуте!.. Принесёт ещё в подоле вам, попомните!!!
   - Ну, знаете, - мама Светы от неожиданности абсолютно успокоилась. – Да вы просто, оказывается, базарная баба. Пустое место. Я лучше о вас думала. А вы, Ольга Олеговна, или слепая или, ещё хуже, равнодушная…
   …Да, наделала делов Светочкина мама. Михайленко люто возненавидели и Ольга Олеговна, и тётя Зина. Девочка не жаловалась дома, боясь, чтоб не было хуже. Со старост её сняли и назначили Иру Шевченко, со звеньевых – тоже. Нет, там другого не назначили, просто хорошая идея была загублена на корню. («Из-за твоей безответственной мамочки, Михайленко!») Короче, расселись все по-старому и перешли в старые звенья.
   Светочка теперь получала от тёти Зины ежедневно две-три реплики, брошенные как бы невзначай: то «грязнуля сопливая», то «заумь невоспитанная». И ходить бы Светочке ещё долго в «неряшливых дурочках», если б мужа тёти Зины вдруг не перевели в другой город, и Шевченко вскоре уехали, к невыразимой радости всего класса.
   «Повезло же кому-то!» - долго вздыхала Ольга Олеговна, самолично теперь проверяя дневники своих учеников.




СИЛЬНАЯ  ЛИЧНОСТЬ
   Первым человеком, которого встретила Наташа Павленко, придя пятнадцатого августа по направлению в эту школу, была Аронова Нина Константиновна. Сначала она девушке понравилась: деловая, решительная, громогласная. «Сильная личность», - сразу определила Наташа.
   А вот с началом занятий она, учитель начальных классов Наталья Игоревна Павленко, увидела, что Нина Константиновна – уж слишком, чересчур сильная личность, любящая больше всего на свете власть над людьми.
   Несдержанная и хамоватая по натуре, завуч, «реализовывая» себя, целый день шмыгала по школе, раздавая направо и налево указания-замечания, и её трубный глас слышался от первого этажа до последнего.
   На беду Наташи и ещё нескольких «молодых», Нине Константиновне поручили вести «Школу молодого учителя», и девушки каждый день терпели на своих уроках завуча на задней парте, которая могла вмешаться в любой момент, считая необходимым без конца и края покрикивать на молодых учителей, понукать их. Чем, конечно, вызывала большое изумление у детей, для которых в этом возрасте учительница – это почти что Центр Вселенной. Нина Константиновна могла даже из класса выйти посреди урока, бросив на ходу: «Нет, дорогуша, этот бред я не могу слушать. Твоя педагогическая импотенция несносна. Я на воздух выйду, извини!»
   В середине ноября администрация объявила «Неделю молодого учителя». Прошли открытые уроки и мероприятия, после которых, на обсуждении, Нина Константиновна похвалила одну лишь Милочку (Людмилу Андреевну) за урок математики. Все были на этом уроке и видели, что он просто вызубрен от начала до конца. Наверное, была не одна репетиция. Дети «щёлкали» примеры и задачки раньше, чем учительница успевала до конца прочитать условие. Однако когда Наташа робко попыталась об этом сказать, то получила суровую отповедь завуча:
   - А тебе кто мешал подготовиться, как следует?! Да, отрепетируй, если надо! Урок ведь открытый, придут посмотреть на ХО-РО-ШЕ-Е, а не на лишь бы что!
   Девчата удивлённо переглянулись. Вообще-то их учили другому… Но промолчали. Наташа поздно сообразила, что правильно сделали. Вечно её язык подводит! Она начала доказывать, что такой урок – порочный, портит детей, заставляет их принимать ложь как норму…
   Ну что ж, это ей даром не прошло. Нина Константиновна сосредоточила все свои наставнические способности теперь на одной Наташе, «сильно умной Наталье Игоревне».
   До сих пор тот свой первый учительский год Наташа вспоминает с ужасом: Нина Константиновна практически не выходила из её класса, а в конце рабочего дня Наташа выслушивала «анализ». Девочки шутили: «Опять Нинушка Наташке анализы сдаёт. От избытка мочи, которая в голову стукнула».
   Да, им смешно!
   Обсуждение иногда затягивалось до шести-семи часов вечера, потому что бессемейная Нина Константиновна заставляла девушку в своём присутствии, «под чутким руководством», готовить новые конспекты уроков.
   В конце концов отец Наташи отправился к директору. Тот несказанно удивился:
   - Знаете, всё бывало, но чтоб родители учителей приходили – такого не припомню!
   Однако после вмешательства отца (и, соответственно, директора) Нина Константиновна умерила свой пыл, но усилила концентрацию «заботы». Очевидно, по принципу: если не мытьём, так катаньем. Она теперь посещала уроки Наташи «по норме», один раз в месяц, но зато и разгром был – на весь месяц, один помножить на тридцать один.
   Наташа уже не верила, что когда-нибудь могут пройти эти обязательные три года отработки, и уйдёт она на все четыре стороны, куда глаза глядят, но подальше от школы! Летом Наташа ушла в отпуск, который весь был отравлен мыслью о сентябре, и вдруг, незадолго до выхода на работу, встретила учителя физкультуры:
   - О, Натали! С тебя причитается! Как это за что? Ты не знаешь?! Нинушку нашу убрали!!! Помнишь, она в мае девочку по уху ударила, ну, Васильеву из седьмого класса, вспомнила? Да, да, ту, что потом к медсестре водили. Так эта девчонка, оказывается, родная племянница инспектора ГорОНО, дай бог ей здоровья! Вот повезло нам, да, Натаха? А тебе – так вообще. Считай, заново родилась!
   Вот так и не ушла из школы Наташа Павленко. Она теперь, говорят, подаёт надежды. Девушка старается, сама понимает, что до настоящего мастерства ей пока далеко, но всё обязательно придёт. Потому что, спасибо Нине Константиновне, она точно знает, КАК НЕ НАДО. А это уже много, поверьте!



                ЧЁРНЫЙ  СНЕГ
   Больше всего на свете Надежда Павловна любила «образы», а шестиклассник Лёнька их ненавидел. Он не понимал, как про книжки – самое интересное на свете! – можно так говорить: «писателю свойственны тенденции…», «интерпретация авторского замысла…», «художественные построения значимых выводов…»
   Он всегда, слушая монотонный голос учительницы, вспоминал почему-то о бормашине.
   Недавно Лёнька прочитал такую книжку! А вот сегодня Надежда Павловна рассказывала о ней – и Лёньке хотелось умереть от тоски. Какая скукотища! Если б раньше не прочитал – никогда и близко к такому не подошёл бы. В изложении Надежды Павловны повесть потеряла свою прелесть, стала плоской, полной ненавистных «образов», тоскливой, неинтересной. Лёнька слушал и узнавал, что, оказывается, писатель «имел неординарное мышление и обладал ярко выраженным индивидуализмом, однако его личностные характеристики приобрели…»
   В общем, что-то там приобрели. «Переученная», - так про себя прозвал Лёнька Надежду Павловну, у которой, однако, в классе была иная кличка – «Гипербола».
   К тому же ещё Гипербола вела раз в неделю литературный кружок. Лёнька ходил туда, но не потому, что тянуло, а потому, что Надежда Павловна грозно пообещала:
   - Кто не будет ходить – пусть на «четыре» даже не рассчитывает! Программа программой, а литературный вкус надо развивать и вне учебных занятий.
   Сначала, когда Лёнька первый раз услышал про кружок, он невероятно обрадовался. Наверное, там будет такое, про что на уроках – не принято, не положено. Может, эти все «образы» - такой ритуал, без них – права не имеют, а? А кружок – ведь это же, как сказала Надежда Павловна, свободное творчество. Она пообещала: «Почитаем и ваши стихи, если кто пишет, обсудим! Приносите, не стесняйтесь!»
   У Лёньки даже дух захватило. Стихи!!! Это же, это же… Мальчик много писал, подражая то одному, то другому. И мечтал когда-нибудь, потом… А тут – приходите, приносите, обсудим!
   На первое заседание кружка Лёнька мчался, как на праздник. Накануне он долго отбирал стихи, переписывал, вымарывал, снова переписывал… Наконец, оставил для показа только два: одно – про любимую собаку Ласку, у которой «…пуговицы-глазки, пуговичка-носик, сделанный из ласки подметалка-хвостик».
   И второе, самое дорогое сердцу мальчика – «Чёрный снег»:
Белое-белое небо
Чистой слепой высоты,
Мечутся заверти снега,
Словно кометы – хвосты…
Как я обманут глазами! –
По мановенью руки
Вдруг превращаются сами
В чёрного снега комки.
   Эти строчки сложились внезапно, сами: Лёньке показалось, что кто-то, незримый и могучий, властный и добрый, водил его рукой по бумаге. Но Лёнька и правда однажды понял: если долго-долго смотреть вверх, как сыплется снег, то в какой-то момент светлые комки вдруг становятся похожи на рваные хлопья сажи, и это – такое чудо!
   Мальчик полюбил эти стихи про снег и часто вслух, для себя, читал, меняя интонации, и виделся себе то задумчивым Пастернаком, то загадочным Северяниным, то богоподобным Блоком…
   Когда Надежда Павловна прочла Лёнькины стихи, она насмешливо хмыкнула, потом презрительно пожала плечами, и, наконец, обратила свой взор на трепетно ожидавшего мальчика:
   - Слушай, Коваленко, ты не обижайся, но я всегда говорю правду. Чтоб никаких иллюзий, а то потом – больнее. Не надо тебе писать.
   - Почему?.. – подбородок Лёньки задрожал. Это было так стыдно, стыдно! Бог с ними, со стихами! – заплакать стыдно! Весь кружок смотрит!
   - Ну, почему, - Гипербола красиво наклонила голову, - нелепо всё это. Чёрный снег какой-то… Где ты это видел? Ну, никакого воображения!
   - Видел, - погибал Лёнька, - знаете, как сажа…
   - Сажа?! – занервничала Надежда Павловна. – Мальчик мой, запомни, снег – искристый, серебристый, голубой! Слепящий, наконец! Но чёрный? – глупо. Да и про собаку, кстати, - чистый бред и непоэтично.
   - А вот Пастернак… - Лёнька не мог вот так, совсем без боя, распроститься со своей любовью.
   - Так то ж Пастернак! А ты – кто? – скривилась Надежда Павловна.
   Больше Лёнька стихов не приносил.
   - Правильно бросил, - одобрила Гипербола.
   Нет, не бросил Лёнька. Хотел, но не смог. Тот, большой и сильный, сидящий в нём, не давал покоя, и мальчик записывал, записывал… И прятал. Подальше.
   Правильно, мальчик, прячь. А мы будем верить, что встретится ещё тебе в жизни умный, талантливый учитель, который обрадуется твоему чёрному снегу. И поможет тебе.





ИЗ  ЖИЗНИ  ПРОЕЗЖАЮЩИХ
   - Вот вы говорите, бить нельзя, - горячилась попутчица. А как же из него тогда человека сделать?!
   Анне Егоровне бесконечно надоела эта Катя, и она уже не могла дождаться своей станции. Конечно, в дороге скучно, но уж лучше б ехали сами: попутчица заговорила почти насмерть и Анну, и её сына, семнадцатилетнего Сашку, который, правда, нашёл для себя выход:
   - Мам, я пойду, пообщаюсь, там ребята во втором купе…
   - Недолго смотри, сынок, может, люди отдохнуть хотят, неудобно.
   - «Не рыдай, родимая, встреча недалёко!» - беспечно пропел баламут-Сашка и тут же «испарился».
   - Ну, вот видите, - обрадовалась Катя, - что это за обращение с матерью? Сразу видно: не битый!
   - Нормальное обращение, - обиделась Аннушка. – Он у меня хороший.
   - А был бы ещё лучше. «Битие определяет сознание», - умная, между прочим, шутка! Меня вот мать-покойница лупила, как сидорову козу, бывало, и вовсе ни за что. В страхе держала! Я не смела лишний раз и взглянуть на неё. Так зато сейчас – толковая, и судьбу хорошо сложила. Я-то теперь – завмаг, с такими людьми за ручку – вам и не снилось! Спасибо матери: как услышала она тогда, что я в педучилище наладилась – так косу мою на руку намотала, да об пол пару раз головой, для ума! – Катерина визгливо засмеялась, затряслись все её подбородки. – В торговлю, говорит, и точка, а то – ноги повыдёргиваю. Ну, не права была, скажете?
   - Не знаю. С вами, возможно, и права, - кивнула Анна. – А я, между прочим, в школе работаю, и профессию свою люблю, на вашу б не променяла.
   - Ой, да бросьте, мы ж не на собрании, - брезгливо скривилась Катерина – У вас там через одного лупить надо! Не поверю, что вы никогда…
   - Никогда, - оборвала Анна Егоровна. И твёрдо добавила: «И хватит об этом»
   - Ну ладно, ладно, разобиделась! Нам ещё до вечера вместе ехать, давайте в мире и дружбе!
   Катерина порылась в огромной кожаной сумке и достала внушительный неаккуратный свёрток: «Давайте перекусим лучше. И запьём знакомство. А то, что ж всухую? – никакого удовольствия, одни мозоли на …» (она смачно припечатала пошлятиной).
   Анну Егоровну передёрнуло от такого «юмора», но она промолчала. А выпить – решительно отказалась.
   - Слушайте, не ломайтесь, а то ведь подумаю, что брезгуете! – насторожилась Катя.
   - Думайте, что хотите.
   В тоне Анны было что-то такое, что попутчица смиренно притихла, молча налила себе полстакана, и молча же, выпив, принялась закусывать. Но через пять минут не выдержала и уже добродушно попросила:
   - Аня, поешьте! Пожалуйста! Я не хотела вас обидеть, ей-богу! Извините, если что!
   Анна Егоровна, чувствуя себя неловко от собственной резкости, кивнула: «Да и вы меня простите. Забудем»
   Женщины стали есть, перейдя на другую тему, но захмелевшая попутчица, видно, должна была выговориться:
   - Анечка, вот ты послушай одну историю! Ничего, что на «ты»?
   Тут в купе вернулся Сашка, и весёлая раскрасневшаяся Катерина, решительно усадив парня, придвинула ему бутерброды: «Ешь, мужчина! Мужик должен быть сытым. Налить, может? Тоже нет? Ну что вы, в самом деле, такие некомпанейские? Ладно, кушай, кушай… Кушай – и слушай, тебе тоже полезно. Так вот, Анюта, племяшка у меня есть, брата двоюродного девчонка, такая, как Сашка твой. В прошлом году ездила я к ним в гости. Хорошо живут, всё есть, а книг-то, книг!.. В жизни столько не видела. А Женька, племянница, их день и ночь читает. Ну вот, и как раз ей какую-то там книжку дали, про мастера какого-то вроде, - так, веришь ли? – всю ночь читала! Отец – возьми и скажи: вот, мол, как матери помочь – так тебе некогда, уроки надо делать, а потом – спать хочется. А как всякую ересь читать – так ночи не жалко. Тут Женька как упёрлась: не понимаете ничего, это великая книга! А брат мой – тоже упрямый, я, говорит, читал, ничего, мол, выдающегося. Так Женька прямо в крик: примитивный, ограниченный! А он ей: недоучка! Было б из-за чего, тьфу!!! Короче, хлопнула девка дверью – и была такова. Дома не ночевала! Лизка, мать, всех обзвонила, братец мой – в милицию бегал. А я сразу сказала: небитая она у вас, други мои, вот что! Воли много взяла, а сама ещё зелень сопливая. И уймитесь, говорю, придёт, не надо сердце рвать! Наутро явилась. Да виноватая такая. Простите, папа-мама, погорячилась я. Ночевала-то где, спрашиваем? А нигде! В соседнем подъезде, говорит,  простояла. Ну, братец с Лизкой ничего, рады. А я – не могу, аж кровь кипит! Это ж ей так и сойдёт, малолетке! Я говорю: «На колени перед нами встань, попроси, как следует. Знаешь, что мы пережили?!» Брат замахал на меня руками, мол, девочке и так плохо. А я – как стена. Нет, говорю, вовремя не поставите на место – ей всегда плохо будет, а вам и того хуже! В общем, голос подняла, пригрозила: не встанет – знать вас больше не хочу. Брательник в курсе: если я чего задумаю – железно, и слово моё – кремень!»
   - И что, встала?! – ужаснулся Сашка.
   - А как же?! Поломалась, правда, часок, а потом, когда я сказала: «Не встанешь – значит, брешешь матери. Ни в каком не в подъезде ты была, а с хахалем отлёживалась. Так всем и буду говорить!» - встала, аж рухнула!
   - И дальше что?.. – Анна Егоровна почувствовала, как ненавидит эту Катю.
   - Ничего, рыбонька. Живут, как и жили. Но представляешь, надулись на меня все трое! Вот и делай людям добро. Прислали недавно письмо какое-то странное, мол, не езди к нам больше, Катерина. Вот и направляюсь узнать, чем я им так не мила стала? – она доплеснула в стакан, ловко заглотнула и умолкла, дробя зубами курятину. Потом сладостно икнула, зевнула и сказала:
   - Хорошо с вами, а на боку – лучше. Посплю-ка я, пока можно! Да и вы давайте, что ж на столбы-то пялиться?
   …Когда Катерина захрапела, Сашка осторожно подсел к матери, погладил её лёгкую маленькую ладонь:
   - Ма, ты знаешь… Если захочешь меня когда-нибудь ударить – бей, я пойму. Но на колени – не заставляй никогда, слышишь?..
               




ПЕРВОЕ  МЕСТО
   Второклассники «загорелись», когда Антонина Алексеевна предложила: «Дети, а давайте устроим конкурс «Кто лучше расскажет сказку»? С костюмами можно, урок-спектакль!»
   - А призы будут?
   - Будут и призы, не волнуйтесь. Определим победителей – их и наградим.
   - А сколько победителей?
   Антонина Алексеевна пообещала: «Три места сделаем, как в спорте!»
   И дети начали готовиться. Определились, кто будет принимать участие: ведь всех за один урок не выслушаешь, да и устанут. Получилось шесть человек.
   Антонина Алексеевна распределила сказки «по народам», чтоб было интереснее. Алёне, например, досталась русская, Руслану – украинская, Карине – грузинская… А текст сказки – на их усмотрение, но чтоб не больше пяти минут.
   Целую неделю конкурсанты суетились, подбирали сказки, бесконечно делились своими «секретами» с одноклассниками. Родительский комитет закупил «призы».
   И в день «премьеры» все, конечно, знали, что их ожидает что-то совершенно невероятное. С самого утра в воздухе, как говориться, витал театральный дух. «Актёры» пришли в класс раньше всех, и за полчаса до начала урока уже томились за «кулисами», необыкновенно волнуясь.
   Накануне вечером Иван Сергеевич Зотов, «папа – золотые руки», по просьбе Антонины Сергеевны превратил класс в маленький театральный зал, соорудив с помощью нехитрой конструкции («рейки-шторы») что-то вроде сцены, и вот теперь в закулисном мирке кипели настоящие театральные страсти. Антонина Алексеевна не разрешала «артистам» показываться «на публике» до начала конкурса, и «зрители» буквально изнывали от нетерпения и любопытства.
   И вот, наконец, началось! Антонина Алексеевна торжественно объявила имя первого участника, название его сказки и добавила: «Китайская народная»
   На «сцене» появился Юра, и дети завизжали от восторга: глаза мальчика были косо подведены, шёлковая просторная рубашка, подпоясанная «по-китайски», ясно свидетельствовала о том, что сказка будет и в самом деле «китайская народная».
   Юрка отчеканил свой текст, кланяясь и улыбаясь «по-китайски». Дети восторженно захлопали. Закончив, мальчик прошёл в класс, облегчённо вздохнул, превращаясь теперь в обыкновенного зрителя.
   Дальше выступали Карина, Вова, Инна… Все они сорвали аплодисменты и крики «браво!» Антонина Алексеевна довольно улыбалась, гордая от мысли, что такой праздник удалось сделать из обычного урока развития речи. Отличную разработку можно теперь представить!
   Предпоследним выступал Руслан. Он выбрал украинскую сказку. Антонина Алексеевна посмотрела на ребёнка и поморщилась: ну что это за вид? Просила же! Руслан жил с одной только мамой, денег в семье, конечно, было маловато. Но ведь можно на конкурс что-то получше придумать? На Руслане была обычная белая рубашка, даже не «вышиванка», тёмные коротковатые брючки. Правда, всё чистое и аккуратное. Единственный «народный» атрибут – широкий красный пояс – украшал его маленькую ловкую фигурку.
   - Начинай, - махнула рукой Антонина Алексеевна.
   …Когда Руслан читал, она изумлённо думала: «Ведь артист, чертяка, настоящий артист! Кто б мог предположить?»
   Руслан выступал «в лицах», смешно передразнивая и хитрую лису, и глупого волка… Он то басил, то пищал. При этом мальчику совершенно не мешали ни руки, ни ноги, как другим детям, которые держались как солдатики. Руслан понимал, чувствовал каждый жест, каждый поворот головы. Он умел (откуда?!) держать паузу!
   Руслан закончил, вскинув руки и топнув ногой, и разразилась целая буря восторга! Дети долго не могли успокоиться, хлопая и крича: «Молодец! Молодец!..» Каждому хотелось дотронуться до мальчика, усадить его рядом с собой…
   Антонине Алексеевне пришлось прикрикнуть:
   - Дети, сейчас «поведение» запишу! Вы разве забыли, что у нас есть ещё одно выступление?
   Она, наконец, добилась полнейшей тишины и пригласила: «Алёна, выходи!»
   Когда девочка появилась, дети окаменели, вытянув шейки. Вот это был костюм!!! Алёнкина мама шила на дому и, конечно, постаралась на славу. На девчушке был роскошный шёлковый сарафан, расшитый бисером. Нежно просвечивали рукава белейшей нейлоновой сорочки «в русском духе». Красивую русую головку венчал настоящий кокошник, украшенный висячими бусами, которые красивой «чёлочкой» спускались на лобик и розовые ушки. И даже на ногах были парчовые красные башмачки!
   Алёнка чувствовала, что хороша, и, нежно раскрасневшись,  стояла, сияя голубыми счастливыми глазками. Она даже забыла, зачем вышла. Из оцепенения всех вывела Антонина Алексеевна:
   - Алёнушка, давай! Ну что же ты?
   Девочка выступала бойко, но заученно, держа ручки на поясе от начала до конца (видно, так велели). Она тараторила текст, убыстряя от волнения темп, и Антонине Алексеевне приходилось её «притормаживать». Но девочка снова разгонялась. Наконец, сказка иссякла, Алёнка отвесила глубокий русский поклон и с достоинством поплыла на своё место в классе.
   - Ну вот, дети, мы и выслушали всех наших артистов. И сейчас я объявлю результаты…
   Антонина Алексеевна помедлила, сделав эффектную паузу, затем жестом фокусника выложила из сумки на стол какие-то пакеты.
   - Итак, ребята, первое место в нашем конкурсе (я уверена, что вы все это понимаете) заняла Алёна Сереброва! Она награждается главным призом: трёхтомником «Сказки народов мира»!
   - О! – загудели второклашки. Алёнка, поджав хорошенькие губки, сплавала к столу за наградой.
   - Поаплодируем, дети!
   Зрители жидко захлопали, кто-то пискнул: «Нечестно!»
   Антонина Алексеевна мудро не обратила внимания.
   - Второе место занял, конечно, Шмелёв Руслан!
   - Ура-а!!! – взорвался класс.
   - Тихо, тихо! – учительница строго постучала по столу. – Ему мы вручаем набор фломастеров.
   Руслан вышел, артистически поклонился, получив ещё аплодисменты.
   - А третье место – разделили поровну все остальные! Им всем – по набору карандашей.
   Дети с готовностью выскочили за подарками, радуясь, что оказались равными (умная Антонина Алексеевна заранее это предвидела, понимая, что нельзя детям говорить об их поражении, малы ещё).
   А со Шмелёвым – она и сама знала, что «нечестно», но он был таким «некостюмированным»… Да и сам мальчик признался: «Алёнушка, конечно, была самая-самая распрекрасная!»


























                2  Ч А С Т Ь
             
               
НЕОБРАТИМЫЕ  ПРОЦЕССЫ
   - Ирина Николаевна! Ирина Николаевна!!! – Маришка почти задыхалась.- Скорее, скорее!!! Там, там, в классе!
   Учительница, не дослушав, бросилась вслед за девочкой. Что – в классе?! До кабинета бежать было ещё два этажа, и Ирина успела за эти полторы минуты стократно умножить все страхи, которые вмиг подбросил ей взвинченный мозг: кто-то из окна вывалился?! (третий этаж!!! Хотя предупреждала детей: окна не открывать!!!), кто-то в обморок упал? (так уже было, начало весны – а жарко, прямо печёт!). Что стряслось всё-таки? Судя по виду девочки, нечто невероятное! Значит, - разбирательство, выговор. Вот тебе и вышла на пять минут, оставила дежурных! Пятый класс, маленькие ещё… Выговор, минимум! И то – если повезёт…
   На подкашивающихся ногах, с подскоком, - мешали высокие каблуки, - влетела в класс за ребёнком.
   - Ну?!! Что?!!
   У окошка столпились пятиклассники, ничего не было видно. Но окно, слава Богу, не распахнуто, и на том спасибо!
   Ирина Николаевна подбежала, рывком откинула заслоняющих – и…тьфу!!! Между рамами билась, царапаясь, ласточка. Видно, заскочила сюда с лёту, случайно. Наружное стекло было разбито, частично вынуто, внутреннее – цело. Понятно, как: ударилась в стекло и провалилась.
   - И что, надо было так орать?! – Ирина Николаевна, багровея щеками, нависла над Маришкой.
   - Я спрашиваю, надо вот такую истерику закатывать? – дети молчали, опустив головы. А учительница, лишившись испуга, накачивала тон. – Я чуть каблук не сломала!
   - Так ведь... Она живая! А если б мы уже ушли?.. Если б никто не увидел?..
   - Ну и что?!! – успокоиться сразу было всё-таки нелегко. – Ну и что, я спрашиваю? А вы знаете, сколько их гибнет в природе от всяких случаев, а? Хотя, конечно, жалко, - поспешно исправилась она. – Жалко. Ну ладно, сходите за дядей Лёшей, пусть придёт, раскрутит раму, что ли.
   Дети радостно закивали, и та же Маришка, но уже в паре с Валеркой, рванули из класса.
   Паузу ожидания надо было как-то заполнить, - уж очень неловко молчалось. (Разоралась, как девчонка, прискакала!) И Ирина Николаевна уверенно повела:
   - Вообще-то, дети, очень хорошо, что вы такие отзывчивые. Природу надо любить, помогать всяким растениям, животным… Ну и вообще. Особенно зимой! Кормушки строить. Вот, например, я читала в газете, как один школьник спас и вылечил раненую птицу. И вы, ребятки, должны…
   Но тут вернулись запыхавшиеся «гонцы»; у Маришки в глазах угадывались будущие слёзы:
   - Ирина Николаевна! Сказали, что дядя Лёша уже уехал домой!
   - Гм… Ну, я не знаю!..
   (Дядя Лёша жил далеко).
   - Сходите, посмотрите по школе; может, кто из мужчин-учителей ещё здесь. И пусть отвёртку какую-нибудь захватит.
   Дети снова метнулись к выходу. Осталось трое.
   - Ну и вы – с ними! – нашлась Ирина Николаевна. – Быстрее будет.
   (Что ж тут им – опять про птичек? Пусть побегают.).
   На этот раз ожидание затянулось минут на тридцать. Ирина Николаевна то и дело нервно взглядывала на прелестные ручные часики: уже давно пора домой, готовиться к завтрашнему открытому уроку. Она в этом году аттестуется, идёт на «методиста», - значит, будет кто-нибудь из райОНО.
   Этот урок Ирина Николаевна вынашивала давно, планируя поставить эффектную «точку». Год выдался напряжённым, пришлось попотеть. Конечно, звание так просто, за красивые глаза, никто не даст, надо работать. Ирина Николаевна с удовольствием подумала: что-что, а работать она как раз умеет! Не жалея сил! Кабинет у неё – один из лучших, если не самый лучший! А сколько на это времени ушло – кто оценит? И, между прочим, личных средств! С родителей собирала – само собой, все так делают, но ведь сдают неохотно. Это – раз. А разговоры – споры с ними на собраниях? Это – два. Но зато теперь не кабинет, а сказка. «Хорошо, что я биолог! – умилилась учительница. – Химический кабинет, например, таким эффектным сделать бы не удалось». И завтра она блеснёт, конечно! Есть и таблицы, и пособия, и чучела.
   И дети, между прочим, предупреждены: кто, когда и что. Для подстраховки. Мало ли… Риск – дело молодых. (Улыбнулась: и глупых!).
   А ласточка, между тем, обессилев, почти замерла. Припекало. «Через часок-другой погибнет», - зевнула Ирина Николаевна.
   «Если никого сейчас не найдут – завтра кого-то попрошу, пусть вынут, а то завоняется.»
   …Новая беготня результатов тоже на дала, и учительница, выслушав детскую перебивчивую трескотню, наконец решила:
   - Вот, значит, не судьба.
   И авторитетно добавила:
   - Теперь, даже если выпустим, всё равно в природе погибнет. За то время, пока вы метались, пошли необратимые процессы.
   - Где?! – ахнула сердобольная Маришка.
   - В летательном аппарате птицы, где ж ещё.
   (Вот так. Знание – сила!)
   - Так что гораздо гуманнее вообще её теперь не трогать, тогда процесс умирания будет безболезненным. Ты же не хочешь, чтоб она ещё мучилась? – царапнулась в душу девочке.
   - Н-н-не-ет!.. – заплакала Маришка. Потупились и остальные.
   Ирина Николаевна снова украдкой глянула на часы. Надо же, ещё плюс десять потерянных минут! Прекращаем.
   - Всё, уходим, - она, решительно подталкивая детей, освободила класс и заперла за собой дверь.
   - Ну что, до завтра? – подмигнула ободряюще. – Кому в мою сторону? Никому? Ну, как хотите.
   И, цокая каблучками, быстро ушла.
   …Писать конспект пришлось до позднего вечера (сказалось потерянное время). Но зато, закончив, Ирина Николаевна с удовольствием просмотрела сделанные записи и долго любовалась красиво набранным броским названием:
   «Долг человека – беречь природу». Урок – диспут.
   Подготовила: учитель высшей категории Краснова И.Н.»
   Звание методиста было уже практически в кармане.


               
               


СОБАЧИЙ  СИНДРОМ
   Пересчитывая сдачу в поселковом магазине, тётка Рита, многозначительно поджав пухлые губы, вроде невзначай обронила:
   - Слышь, Мартыновна, я скоро водку буду брать, много. Так ты попридержи.
   - Неужто на свадьбу?! – ахнула продавщица.
   - А хоть бы и на свадьбу. Я же говорила: она наша будет. Чем мой  Юрий не жених?
   Все, кто был в магазине, тут же оказались рядом, и интересная новость, свежая и горячая, тут же была подхвачена, и, оживляемая охами-ахами, обрела право на законное местное облюбовывание.
   - Так, говорю, чем Юрка не жених? – уже вполоборота ко всем ушам, повторила тётка Рита.
   - Ну да, ну да! Красавец и с образованием, это точно!
   - По себе и пару выбрал, а как же! – торжествовала тётка Рита, - покорил девку, орёл.
   - Долгонько, правда, покорял, - уточнил завистливый Егорыч.
   - Чего зря брешешь, даже года не прошло! – рассердилась тётка Рита. – На себя посмотри! Ты-то вон свою Настьку лет пять уговаривал, хоть она уже вдовая была и с дитём! Ишь, пенёк беспамятливый!
   Старик поперхнулся и замолк. Да и то, было чем Юрке гордиться, понимал дед. Ведь Ольга, библиотекарша, - ох какая исключительная девка!
   Приехала она в их посёлок год назад, по распределению. Городская, при маме-папе, а не отказалась, не словчила, не стала выискивать, где помягче да полегче, а приехала строго туда, куда направили. Квартировать стала у бабки Тузовкиной, дожидаясь казённого жилья. И с первого же дня многим запала в сердце: стройная, тоненькая, хоть и небольшого росточка; глазищи – в пол-лица, губочки – как с иконы; такая вся ладная, хоть открытки с неё рисуй.
   Все единогласно решили: красавица, ох, редкая красавица! А председатель даже заметил: дескать, это про таких наш народный поэт Некрасов сказал, что, мол, посмотрит – рублём подарит! (за что и был жестоко приревнован председательшей).
   Но всё-таки не красота была главным достоинством Ольги. Она отличалась какой-то невероятной, давно уже нигде не встречающейся, особой девичьей гордостью. Под её взглядом ни один, даже самый - пресамый пьяница – матюгальник не мог обронить грязное слово. А так как у многих деревенских мужиков мат составляет больше половины разговора, то при ней они просто теряли дар речи и всё больше мычали, объясняясь жестами: строго глядели синие глаза, обжигали, душу выворачивали!
   И в библиотеке – такой порядок навела, все только ахнули! А что придумала? – купила на свои деньги несколько пар шлёпанцев разных размеров и заставляла в библиотеке переобуваться. А кто не желает – со своей «сменкой» приходи, вот так!
   Крепко зауважали в посёлке новую библиотекаршу, редко кто Ольгой называл, а всё больше – Ольгой Васильевной. Это двадцатидвухлетнюю девушку, ну не скажете?
   Ольга Васильевна организовывала и театральные вечера, и недели поэзии, и толстовские чтения, и чего только не придумывала! Сама и объявление красиво напишет (шрифтом! на ватмане!), да не в одном экземпляре, а в трёх – четырёх, да расклеит в людных местах. И люди идут, как на праздник.
   По-ра-зи-тель-но!
   К тому же читателей сразу стало больше чуть не в десять раз (из района даже приезжали с проверкой, не поверили отчёту). Правда, читательский контингент вырос в основном за счёт молодёжи, и в подавляющем большинстве – парней, но дело разве в этом? Потянулся поселковый люд к книге, как к хлебу, вот чудеса!
   А красавица Ольга, кроме работы, - ну никуда: ни на танцы, ни на свидания. «Неправильная какая-то девка!» - удивлялся посёлок.
   Но Ольгина хозяйка, бабка Тузовкина, женщина справедливая, разъяснила народу, что как раз - таки Ольга – девка самая найправильнейшая, серьёзная. А почему на танцульки не бегает – так сказала, что это не танцы, а дёрганье; исчезла, мол, культура танца, надо сначала возродить, а потом и танцевать. Стыдно по-обезьяньи скакать. Марфа Даниловна Тузовкина тут была согласна с жиличкой на все сто. Видела она те танцы, - срамотища! То липнут друг к дружке, лапаются, то, словно дикие, руками – ногами дрыгают, каждый сам себе. А музыка какая – такие и танцы: бух-бум, бух-бум! Ну, и брезгует Ольга. А насчёт любви – тоже девка молодец. Таскаться говорит, не хочу по улицам, в темноте, я лучше книжку почитаю. Вот придёт любовь – тогда и посмотрим, а ноги бить по вечерам – это пускай те, у кого в голове пусто. А у неё – работа! Ответственная, на виду, для людей. Как же их направить в русло культуры, если сам библиотечный работник не покажет высокий пример, а?
   Да, поразила Олечка посёлок, потрясла. А больше всех поразился и потрясся молодой учитель физкультуры, Юрка Марков, - Юрий Ефимович. Он был из местных, проучился в институте поселковым стипендиатом и пять лет назад вернулся домой, в родную школу. Видный, высокий, Юрка как бы брезговал здешними девушками. Да не то, чтобы брезговал, но… И в кино бегал, и на танцы, и встречал – провожал – цветы дарил; и в школе (было дело) молоденькие незамужние учительницы обмирали, глядя на него. А он и не гордился чересчур, одну-другую время от времени привечал.
   Но посёлок видел: не нужен никто Юрию Ефимовичу по-настоящему, баловство всё одно только. Бывало, что и плакал кое-кто из девчат от Юркиного непостоянства, но молодой учитель знай себе жил да радовался, сам решая, с кем сегодня эту радость делить, а с кем – завтра. И честно каждую предупреждал: «Учти, я парень-ветер. И если что – мы друг на друга не обижаемся, да?» Вот вроде и не за что было на него зла держать.
   Но когда Юрка первый раз увидел Ольгу (зашёл в библиотеку из любопытства: уж больно бабка Тузовкина расфантазировалась), он, что называется, обалдел. Так обалдевшим и ходил недели две, а потом пришёл к Ольге прямо на дом, с порога брякнул Марфе Даниловне:
   - Вот, принимайте гостя, я свататься пришёл.
   («А морда-то жа-а-алобная, - ехидничала потом на весь посёлок Тузовкина, - куда и хвост павлиний делся, все перья по дороге растерял!» Бабка Юрку почему-то не очень жаловала.).
   Так Ольга («Ох, горда, аж жутко было!») голосом, как со льда, хоть и негромко – а мороз по коже, отрезала: какое, мол, право у вас врываться в личное помещение с такими речами, не узнав даже приб-ли-зи-тель-но, пустят ли вас вообще на порог?! Так что кругом, шагом марш, калитка на дворе!!!
   Бабка Тузовкина была в восторге, а посёлок единогласно решил: никогда не быть Юрке с Ольгой, не того полёта птица.
   Но Юрка прямо заболел от любви. Не думал, что так бывает, и не поверил бы раньше никогда. Он стал говорить Ольге «Вы», да только по имени-отчеству; почти каждый день бывал в библиотеке («Что Вы посоветуете, Ольга Васильевна?», «А что Вы скажете насчёт новой статьи в районной газете?», «Не помочь ли Вам насчёт вечера бардовской поэзии? Я ведь играю на гитаре и пою!»).
   Оленька ещё долго хмурилась, держалась айсбергом, а потом, когда Юрка и в самом деле помог ей организовать «литературно-музыкальную гостиную», библиотекарша дрогнула: синие глазищи потеплели, голос зазвучал со спокойным уважением.
   Но Юрка, уже наученный, боялся обнадёживаться и сужал круги вокруг девушки очень осторожно. И, наконец, наступил день, когда Ольга Васильевна сказала ему «Юра» и «ты». Юрка воспарил, но сдержанно поинтересовался: может ли он считать это знаком дружеского расположения и не позволит ли уважаемая Ольга Васильевна так же коротко называть и её?
   Оленька кивнула, улыбнулась, и Юрка подумал, что, может быть (может быть!) не так далёк тот час, когда он возьмёт девушку за руку, потом – приобнимет за плечи… А потом? (Ой, нет, сглазить можно!)
   И мать Юрки, тётка Рита, вскоре тоже порадовала сына, рассказав, как она «сегодня встретила нашу кралю, и я ей, дескать: «Здравствуй, доченька!», никогда ведь так не называла, а она и не удивилась, ответила; да не тётей Ритой назвала, А Маргаритой Сергеевной!»
   Тётка Рита всей душой желала сыну счастья, а уж такую невестку – грех было не хотеть!
   И вот прошёл уже целый год со дня приезда Олечки, и сегодня тётка Рита смело объявила про свадьбу: ну не чудеса ли? Нашёл-таки Юрка ключик к сердцу гордячки!
   Да, впрочем, в посёлке этого уже ждали: разве спрячешь счастье? Думали только, может, позже. А оно – вот как обернулось. «Ну что ж, совет да любовь!» - радовались.
   Вот и настало время Ольгиных «хождений в темноте». Она теперь приходила домой поздно, радостная, влюблённая. Марфа Даниловна только покрякивала, довольная: ей ведь уже обещано, что она будет на свадьбе почётной матерью. Ольгины родители написали, что приехать не смогут (болеет отец), так пусть молодые потом сами приезжают, мол, ждём.
   Всё делалось серьёзно, основательно: в сельсовете назначили месяц сроку на раздумывание, и Ольга с Юрой стали называться «жених и невеста». «По-настоящему, без вольностей!» - гордилась бабка Тузовкина. Ольга ей так и отрезала:
   - Всё – потом!
   И бабка засовестилась любопытствовать.
   До свадьбы оставалась уже неделя. Первые дни начала сентября дышали таким счастьем и покоем, вперемешку с дивной осенней красой, что казалось: будущая свадьба – Божье благословение, не меньше. В школе тоже готовились поздравить молодого учителя, сочиняли «свадебный сценарий».
   И вот однажды вечером, разнося последние приглашения на свадьбу (зван был почти весь посёлок, на этом жёстко настояла тётка Рита), влюблённые зашли к давнему Юркиному приятелю Славке.
   Тот, приняв пригласительную открытку, никак не хотел отпускать и уговорил немного посидеть, «отметить».
   Быстро накрыли столик во дворе под навесом (помидорчики-огурчики), Юрка со Славкой выпили по полрюмочки. Тут же вертелся Славкин младший брат, десятилетний Пашка. Для него Юрий был любимым учителем, кумиром, и сейчас Пашка испытывал настоящее блаженство: сам Юрий Ефимович был у них в гостях!
   Разговор друзей перескакивал с одного на другое, и вдруг ни с того ни с сего Славка сказал:
   - А вы заметили, псина наша хоть бы тявкнула. Вы тут битый час сидите, чужие – и хоть бы что!
   (По двору разгуливал, в пределах длины цепи, здоровенный беспородный кобель по кличке Царь).
   - Чувствует, наверное, что друзья, – пожала плечиками Ольга.
   - Да нет, Олечка, тут хоть банда приди, и не шевельнётся. Такой спокойный, даже противно. Даром только кормлю.
   - Это поправимо, - вклинился Юрий. – У тебя большое корыто есть, а, Славка? Оцинкованное?
   - Есть, а что?
   - Тащи сюда. И молоток давай.
   - Да зачем?
   - Другу помочь – первое дело, - сказал Юрка, деловито поднимаясь от стола.
   - Пашка! – окликнул Славка брата. – Слышал, что Юрий Ефимович просит?
   - Счас!
   Через минуту всё, что надо, было перед Юркой.
   - Что ты хочешь делать, Юра? – вскинула брови девушка.
   - Сторожа будем мастерить из этого Царя, - хохотнул жених. – А то и правда, не царь, а холоп какой-то, голос подать боится.
   И, ловко подхватив корыто, быстро подошёл к псине, завилявшей хвостом, и неожиданно накрыл собаку, придавив её к земле, потом сел на корыто и крикнул:
   - Пашка, молоток!
   Мальчик, недоумевая, всё же протянул учителю инструмент. Юра весело подмигнул всей честной компании и вдруг, сильно размахнувшись, крикнул:
   - Уши заткните поплотней!
   И начал со всех сторон, играя мышцами, с бешеной скоростью и грохотом околачивать корыто.
   - Юрий Ефимович!!! Юрий Еф…!!!
   - Юрий!!! Юрий!!!
   Это кричал Пашка (или Оля?). Но Юра не обращал внимания, а всё молотил, молотил… Затем с победным видом поднялся и подковырнул носком ноги край корыта.
   Из-под него с диким воем выполз полуобезумевший от ужаса пёс и безнадёжно заскулил, припав к земле как калека, у которого всё сломано.
   Юрий Ефимович доперевернул корыто:
   - Смотри, Славка, как обдрыстал! Ничего, помоешь. Зато теперь муха пролетит – сразу облает. Это мой дядька меня научил. Дворовая собака должна быть нервной, вот в чём фокус!
   Славка потерянно смотрел то на воющего пса, то на Юркины руки.
   - Ну ты чего, алё? – прижмурился учитель.
   - Ты… Ты… - у Славки дёргались губы. – Не приду я на вашу свадьбу!
   - Пашка, родной, прости!!! – бросился он к трясущемуся мальчику, подхватил его, большого, на руки и, как тяжелобольного, медленно понёс в дом, даже не оглянувшись.
   - Вот и делай людям добро. Да, Олечка? – растерянно пожал широкими плечами Юрка. – Ладно, пойдём, он потом поймёт, ещё спасибо скажет.
   - Куда пойдём? – Ольга смотрела отрешённо.
   - Как куда? Нам же ещё пять приглашений занести; ты что, Оленька?..
   - Никаких приглашений не надо. Свадьбы не будет.
   - Ты что, как не будет?! Оля?! – заглядывал в глаза девушке. Они были пусты.
   - Оля!!!
   - Уезжаю я сегодня. Нельзя нам жениться.
   - Но почему, почему?!!
   - Я больная, Юра.
   - Как… Что?.. Так вылечим!
   - Нет, Юра. Это не лечится. У меня, оказывается, собачий синдром. Прощай.
   - Собачий… что?.. Оля!!!
   - Собачий синдром, - спокойно повторила девушка.
   И, открыв калитку, одиноко пошла по улице. Юрка бросился следом; подскакивая то слева, то справа, просил, умолял. Наконец, разозлившись на бесполезные унижения, пригрозил:
   - Деньги ведь какие выброшены на свадьбу! У тебя совесть есть?!
   Она остановилась:
   - Сколько?
   - Что – сколько?..
   - Сколько?! (ох и жгли эти глаза, смерть!)
   Юрка упавшим голосом назвал сумму, уже ни на что не надеясь.
   - Телеграфом вышлю, - кивнула девушка. – Всё, Юра, не ходи за мной.
   …Она уехала из посёлка первым утренним автобусом. Навсегда. Потом, действительно, пришли по почте деньги, копейка в копейку.
   - Ну и то хорошо, - в конце концов утешилась тётка Рита. Она давно оповестила весь посёлок, что Олька-то, оказывается, была серьёзно больна; хорошо хоть, хватило совести признаться и не испортить парню жизнь.
   А на вопрос, что ж всё-таки за хворь была у девушки, тётка Рита со знанием дела отвечала:
   - Собачий синдром! Редкая, видать, гадость.
 


 



                НЕСТАНДАРТНО,  С  ОГОНЬКОМ
   Конечно, этот сценарий никуда не годился! Дарья Андреевна – педагог-организатор – тяжело вздохнув, принялась перечитывать ещё раз. Но снова утвердилась: не то, не то!!! Это же – выпускной всё-таки, надо что-то новенькое, нестандартное!
   Дарья Андреевна (или, как любовно звала её вся школа, Дашуня) наморщила лобик: не хотелось терять марку, ну никак! Дашуню ценило начальство: девчонка ведь совсем, чуть-чуть за двадцать, а сколько фантазии! Ни в одной школе нет таких мероприятий, и не ищите! Она – талант, самородок.
   Дашуня умела всё: петь, рисовать, танцевать, сочинять… И всё, что скажете.  Всегда ладила и с детьми, и с педагогами. А уж выдумки сколько имела! – на десятерых! Да и эффектная она, что скрывать. Старшеклассники ходили за ней как привязанные, в рот заглядывали. Но они – мелкота, понимала Даша. Просто льстит самолюбию, и всё.
   …Так, что там со сценарием? Самой, видно, опять надо взяться. Ну ничего им поручить нельзя, этим бездарям! Собственный выпускной – а от скуки помереть можно с их идеями. Ладно, не впервой.
   Даша деловито придвинула чистые листы бумаги. Думать, думать! Вспомним: мини-спектакль – был; концерт с переодеваниями – тоже… Стоп! Пародия! Так, зацепило: пародия. В этом что-то есть. Понять, что, - и сценарий, считай, на блюдечке. Пародия на кого или на что? Озарило: да на выпускников, конечно! Школа малокомплектная, их всего десять человек, пустяковое дело.
   «Умница!» - похвалила себя. А дальше – как по маслу: когда получат аттестаты и сядут в первом ряду, - вот тут-то и начнётся самое главное. Себе – роль учительницы (соответствуюший вид; надо придумать!) Пародисты – за кулисами, подобраны похоже, максимально узнаваемы. Надо подработать: манеры, словечки; найти то личное, характерное. Потом усилить, укрупнить, сделать весёлым!
   Ручка забегала по бумаге. Дашуня еле поспевала за своей талантливой головой. В полчаса черновой вариант был готов. Дашуня даже заскакала на стуле, запела. Да, этот выпускной запомнят надолго! Может, другие школы потом повторят.
   «Ну, как и всегда, - усмехнулась. – Своих же мозгов у них кот наплакал». Да ладно, чего там, пусть пользуются, но помнят, ГДЕ взяли. Благодарными надо быть! А то – в прошлом году… Ну всё, проехали – забыли.
   Итак, сценарий: Дашуня уже пересматривала, быстро метя не очень удачные места: «Потом дотянем!» В общем, отлично получилось: Свету Нестерову показывать легко (заикается); Веру Майстренко – и того легче (полная, ходит – ковыляет как утка, картавит: находка, а не образ!); ну и остальные – тоже есть что сказать и что показать. Причём чисто внешним сходством не ограничиваться, это дёшево. Надо «оживить»: поступки, привычки. Опять же – это просто. Ведь в селе живём, где всё про всех – всегда ясно всем. Как за стеклом. В общем, понятно; в общих чертах – отличный план.
   Вот только с одним выпускником – заело: остался Валентин Никакой. Вот фамилия! В самую точку. Валька – он и есть никакой. Что внутри, что снаружи. Дашуня крутила и так, и этак, уже начиная злиться. Действительно – ну никакой!!! И тут её озарило: так на этом и сыграем! Значит вот: выходит персонаж, лицо скрыто маской, фигура – плащом до пят. Вопрос к нему:
    - А ты - кто, ты - какой?
   Ответ:
   - Я – Никакой!
   («Смех в зале,» - пометила Дашуня. Смех точно будет.)
   Ну и дальше?.. Вот морока! Про него больше и сказать нечего. Но не чёркать же теперь из-за него всё?!
   Дашуня встала, подошла к окну. Она всегда так делала, когда «застревала». По школьному двору шла молодая «физичка», Инна Петровна, Дашкина закадычная подруга. Верный её фон, надёжно – серый.
   «Тоже никакая», - усмехнулась Даша. И тут – стоп!!! – вот он, момент гениального озарения!
   Даша бросилась к столу. Валька ведь влюблён в Инку, все знают!!!
   «Ну не ослица я?! – ругнулась Дашуня. – Это даже первоклашка должен был сразу сообразить! Вот он, образ!»
   Валька Никакой уже года два (или три?) смотрел на Инну Петровну влюблёнными глазами. Та стеснительно отнекивалась при намёках коллег. Да и зачем ей этот ребёнок? Самой-то – уже к тридцати… Ну, незамужняя, да. Но это (этот!) – не то, курам на смех. Хотя, конечно, приятно: видно, как мальчик использует любую возможность, чтобы быть рядом; как всегда остаётся после уроков, чтобы помочь ей с подготовкой приборов на завтра. Как он… Да что там! Никто и никогда не смотрел на Инну Петровну такими глазами…
   Кого другого – давно бы засмеяли одноклассники, но безобидный Валька Никакой был так прекрасно чист в своей любви, что даже мысли ни у кого не возникало коснуться этой темы. Только однажды Леночка Кочкина сказала физичке, как бы невзначай:
   - Вот если б на меня кто-нибудь ТАК смотрел!..
   Но Лена – девушка яркая. Инна Петровна подумала, что у Леночки и так всё сложится прекрасно, а вот у неё – вряд ли. Только будет вспоминать потом, как однажды чистый мальчик положил к её ногам своё слишком юное сердце. К её некрасивым худым ногам…
   …Дарья Андреевна наконец закончила. Вышло – пальчики оближешь! Через пару дней созвала репетицию. Всё шло гладко, обещался аншлаг. Восьмиклассники репетировали живо, со смехом вживаясь в «образы» старших товарищей. Дашуня цвела.
   Оставалось ещё две недели: всё отшлифуется, устоится, будет просто блеск!
   Дашуня понимала, что всё должно быть в меру, необидно; и это, кажется, удавалось. Её не покидала верная Муза, и к уже придуманному девушка досочиняла ещё один образ: физичку Инну. И даже выпросила у неё костюм, в котором та всё время ходила на работу. Сказала, что будет сюрприз. Приятный!
   Так незаметно, за последними экзаменами, пробежали дни, и наступил выпускной вечер. В небольшой актовый зал школы набилось полсела. Впрочем, так бывало каждый год, ведь здесь – почти все родственники, ближние или дальние, и каждый выпускник дорог двум-трём десяткам людей, и это, конечно, здорово.
   Гладко прошла официальная часть, уже были вручены аттестаты – выпускникам, цветы – учителям. Надо же, и опять творческая удача была на стороне Дарьи Андреевны: все видели, как Валька подарил Инне Петровне огромную охапку пунцовых роз. Дашуня даже пискнула от удовольствия: почти такой же букет был заготовлен и для Валькиного «двойника»! Это называлось «не в бровь, а в глаз!!!»
   «Гениальность – это умение предвидеть», - очень к месту вспомнила Дашуня слова кого-то из «великих».
   Наконец подошло время и Дашиной «изюминке». Ведущий объявил:
   - А сейчас – «Театр выпускных пародий»!
   И началось! Зал хохотал, изнемогая; смеялись и выпускники, принимая артистов аплодисментами, узнавая друг друга и толкая в бок.
   И вот, наконец, «гвоздь программы». Вышел мальчик, закутанный в чёрное до самых глаз, и повёл загробным голосом:
   - Вы думаете, я – какой? А я – НИКАКОЙ!
   В зале благосклонно засмеялись, кто-то крикнул:
   - Вальке Никакому – «ура!»
   Зрители с готовностью похлопали. А «Валька» начал свой монолог. Он читал «Я вас любил», но пушкинские строки звучали с каким-то вывертом, имея вопрос после каждого слова:
   - Я?! Вас любил?! Любовь? Ещё?! Быть может?!!
   Это, наверное, было оригинально, и, наверное, смешно, но в зале почему-то слушали молча, напрягшись: что же дальше? А дальше – из-за левой кулисы на середину сцены мелкими шажками просеменила «Инна Петровна» (она, конечно: очки, причёска, костюм…) И «Валька» на последней фразе «Дай? Вам? Бог?! Любимой? Быть другим?!» трагическим жестом извлёк из складок накидки букет бардовых роз и, опустившись на одно колено, бросил его к ногам «физички»…
   Тут же заиграл вальс, на сцену снова впорхнули все герои и дружно закружились. «Валька», конечно, с «Инной Петровной». Когда музыка смолкла, артисты замерли и начали кланяться. Представление было окончено.
   В зале раздались жидкие хлопочки, которые, впрочем, постепенно окрепли, и даже кто-то крикнул «браво!»
   В общем, хорошо получилось. И директриса Дашуню потом хвалила. Но это было позже. А сейчас, когда садились за праздничные столы, не могли нигде найти Вальку Никакого.
   Дарья Андреевна презрительно пожала плечиками:
   - Никакой – он и есть никакой.
   Даже шуток не понимает!
   А любимой подружке Инне Петровне заботливо посоветовала подлечить нервы.      


   
 


                ПОЛНАЯ  НАГРУЗКА
   В этом году, к сожалению, удалось набрать только один первый класс. Очевидно, начало сказываться время, когда рожали мало.
   Ну и вот – Александра Романовна оказалась без класса. Это было тем более обидно, что ей оставался один год до пенсии. Никогда такого не случалось, и Александра Романовна всю жизнь проработала ровно, придя сюда сразу после педучилища, вот уже тридцать шесть лет. Её очень любили и ученики, и коллеги. И, действительно, было за что: добрая, мягкая, но в то же время - требовательная и знающая, она буквально к себе привораживала.
   И всегда, если она брала первоклашек, родители радовались: попасть к Александре Романовне считалось большой удачей.
   Но вот парадокс: не было у учительницы высоких званий и завидных категорий. А виной всему – совершенно глупое положение об образовании: если у учителя – диплом не института, а всего-навсего училища, то при любых заслугах и опыте звание остаётся неизменным –  «специалист». Так что – или заканчивай ещё и институт, или – не обижайся… (Ну и зарплата – пониже, конечно). Но Александра Романовна как раз и не обижалась.
   - За орденами не гонюсь! – смеялась она. – А учиться в моём возрасте и смешно, и поздно. Раньше надо было думать…
   Раньше – не вышло. «По семейным обстоятельствам, вот почему!» - пресекала все попытки вызвать её на откровенность. Но в школе поговаривали, что виной всему – племянник, инвалид детства, которого Александра Романовна содержала. Была какая-то странная история, и тогда совсем ещё юная Саша должна была уйти из школы после восьмого класса работать. Но ей удалось попасть в училище и закончить его, потому что она всегда мечтала о школе. А потом надо было работать, работать, работать… И зарабатывать, сколько выйдет.
   И вот – нет нагрузки… Тот класс, который набрали, отдавали Екатерине Тарасовне, потому что всегда индекс «А» был у неё, а индекс «Б» - у Александры Романовны. Так что всё честно.
   Но директор учительницу успокоил:
   - Что Вы, дорогая, не расстраивайтесь так! Зарплату обеспечим, «часы» найдём. А через год – что-нибудь и решится.  Вы же знаете, что год – это очень много.
   - Знаю, - соглашалась Александра Романовна. – Но ведь через год, сами помните, Константин Андреевич, мне на пенсию…
   - Ну и что?! – удивлялся директор. – Пенсия пенсией, лишние деньги никому ещё не мешали. А работать будете, как и прежде у нас. Я же не сумасшедший, чтоб такими кадрами разбрасываться! – полушутя, полусерьёзно возмущался он. Но был, конечно, прав, и расставаться с Александрой Романовной он никак не планировал.
   Выход нашёлся: за пять дней до первого сентября распределяли «часы», и, как всегда, возникла проблема с английским языком. Школе почему-то в этом плане уже несколько лет не везло, «англичанки» приходили – уходили очень быстро; кто – в декрет, кто – в переводчицы, а кто – просто, «подальше от этого кошмара» (имелась в виду школа). И «лишние» часы  английского всегда были, их распределяли в коллективе осторожно, но справедливо, всё – таки не отступая от принципа,  что предмет читаться должен. Пусть не на «уровне», но  английский вели только те, кто в нём более – менее смыслил.
   Вообще в этом педагогическом коллективе, дружном, давно плотно сработавшемся, отношения между учителями были хорошие (что, кстати, не так уж часто бывает в школе). И когда начиналась делёжка «часов», никто не пил валерьянку и не обвинял других в бессердечии со слезами на глазах. Да и с расписанием, кстати, всегда был полный порядок: удовлетворены оказывались практически все.
   Директор, называвший учителей не иначе как «мои девчата», был хорошим мужиком, чутким и отзывчивым. А главное – честным. Как он продержался с такими качествами на руководящем посту двадцать лет? – загадка… Так вот,  он всегда предупреждал завуча, Полину Аркадьевну:
   - Вы, голубушка, вот что… Первым делом – такое расписание, чтобы мои девчата были довольны. А мне -  как получиться: хоть «окна», хоть «двери», хоть восьмые уроки. Все равно ведь до вечера в школе торчу. А их -  давайте пожалеем, а? У каждой же дома – ещё вторая смена, я-то знаю…
   …Итак, «часы» для Александры Романовны отыскались: тот самый английский, как раз полная ставка, восемнадцать часов. Совесть директора была чиста, потому что, уж кто-кто, а Александра Романовна очень неплохо владела этим языком (увлекалась ещё в школе, и постепенно пришла к тому, что могла и читать, и говорить).
   - Может, ещё пару часов «трудов» возьмёте, Александра Романовна? – не мог никак успокоиться директор. – Поучите девчонок шить – вышивать – пирожки лепить, а? С «трудовичкой» я уже говорил, она не против; у неё и так полторы ставки.
   - Нет, Константин Андреевич, - решительно отказалась учительница. – Спасибо, конечно. Ну какая из меня рукодельница? -  Курам на смех! Не хочу, чтоб перед детьми было стыдно.
   - Ну, как знаете, - пришлось согласиться директору. – Может, ещё какие-нибудь факультативы возникнут – мы вам что-нибудь подкинем.
   В общем, всё сладилось, и Александра Романовна уже спокойно ждала начала занятий. Работу свою она любила и очень устала от длинного отпуска, считая его слишком роскошным. 
   И тут – о радость! – тридцатого августа в школе появилась выпускница семилетней давности, бывшая «золотая» медалистка, гордость всего района, Светочка Завгородняя. В коллективе Светочку хорошо помнили, любили. В младших классах она училась у Александры Романовны, и учительница совершенно справедливо полагала, что заложила прочный фундамент будущих успехов девушки.
   Светочка (Светлана Викторовна)  пришла по направления районо. Ещё  в мае Константин Андреевич подавал заявку: очередная «англичанка» собиралась увольняться. И вот – прислали… Местом обеспечить директор был обязан, так уж сложилось.
   Но ничего, Светочка ведь была «своя»,  «родная»!
   «Договоримся», - не сомневался директор.
   Он вызвал к себе девушку и прямо сказал:  так, мол, и так. «Часы» английского ещё есть, но их только двенадцать.
   - Как?! – неприятно поразилась Светочка.- Мне в районо твёрдо обещали полную ставку, если не полторы. Сказали – абсолютный завал у вас!
   - М-да… Понимаешь… Понимаете, Светлана Викторовна, - замялся директор. – Дело в том, что Александра Романовна осталась без «часов», и мы решили…
   - Ну а мне что делать?! – Константин Андреевич никогда не думал, что Светочка Завгородняя умеет так вскрикивать. Ведь он сам когда-то её учил и не раз ставил  в пример именно за выдержку. Смешно...
   - Мы вас догрузим индивидуальными занятиями, - заторопился он. - Дадим ещё часов восемь, а то и десять. Надо просто утрясти вопрос с одним ребёнком. Его только на дому можно обучать.
   - Вот и утрясите, и дайте его Матвеевой!!! А мне – как положено!!!
   Константин Андреевич поёжился: он сам почти никогда не называл своих учительниц по фамилиям, а в устах Светочки фамилия Александры Романовны звучала как оскорбление.
   - Насколько я помню, - вспылил директор, - то вы, уважаемая, у этой самой Матвеевой учились, не так ли?! Неужели мне нужно вам что-то объяснять?!
   - А я сюда не объясняться пришла, а работать! – гордо вскинула красивую голову Светочка. – Я по специальности,  с красным дипломом! А она – из «младших»! Вы что думаете, я не знаю, куда обращаться?! Надо будет – её вообще сократят!!!
   «Такая – обратится», - устало понял Константин Андреевич.
   - Ну хорошо, - согласился он. – Возьмёте полную ставку…
   Он не знал, как теперь сказать Александре Романовне, что шесть часов у неё придётся отнять, чтобы догрузить Светочку; а ей – может быть, если повезёт, достанутся «индивидуальные».
   - Позовите Матвееву, - сурово обронил вслед выходящей из кабинета молодой коллеге.
   И когда та пришла, снова предложил ей «труды», будучи предельно откровенным о своей стычке с Завгородней.
   - Ну что ж, другого выхода всё равно нет, - глухо сказала, выслушав, Александра Романовна. – Ничего, не боги горшки обжигают, - улыбнулась она сквозь слёзы. – Только… Что скажет Комаровская?... Шесть часов – это много.
   Ольга Семёновна Комаровская, «трудовичка», зарабатывала больше всех: на её «часы» претендентов никогда не было.
   - А что – Комаровская? – вскинулся директор.- Ей хватит и так. Да и потом, она – хороший друг, проверено. Не то что… - он резко встал, шагнул к окну. Потом подумал и добавил, не поворачиваясь:
   - В крайнем случае, будут вам «индивидуальные», в лепёшку расшибусь! – он сжал кулаки и тихо попросил:
   - Идите, Александра Романовна, и не беспокойтесь.
   …Комаровская, конечно, уступила, и даже рассердилась, когда Александра Романовна начала извиняться; одёрнула:
   - Брось, Шурка! Прорвёмся, подружка.
               
                *   *   *
   Так начался новый учебный год. А спустя месяц в Министерство образования пошла большая, хорошо аргументированная жалоба. Автор (молодой  специалист, учительница иностранного языка) доводила до сведения высоких чиновников, что в такой-то школе английский язык и труды преподаёт не специалист, а некая Матвеева А.Р., которую держат «на птичьих правах». И если английским она ещё худо-бедно владеет, то её уроки труда – это полное издевательство над детьми. По старой дружбе выскочку прикрывает некая Комаровская О.С., иногда давая уроки вместо неё, при полном попустительстве директора Серова К.А., «который занимается опасной благотворительностью вместо того, чтобы приносить максимальную пользу народному образованию».
               
                *   *   *
   Теперь Светлана Викторовна Завгородняя могла быть уверена, что полторы ставки, обещанные районо, она наверняка получит.



               




     ОТ  ВСЕЙ  ДУШИ
   Маринка называлась главной маминой помощницей, несмотря на то, что ей было всего десять лет. Они жили впятером: Маринка, мама и три маринкиных братика. Это были близнецы: Ванька, Валька и Васька; ещё маленькие, двухлетние.
   Когда они родились, про маму даже писали в районной газете, приезжали фотографировать. На снимке мама получилась очень красивой, счастливой. Она держала на руках Вальку и улыбалась папе, у которого заняты были обе руки: он держал Ваську и Ваньку. Папа тогда был ещё жив…
   Он был невероятно горд, что у него теперь исполнилась «мечта в кубе», как он говорил (папа всегда хотел сына, хотя и в Маринке души не чаял).
   А спустя полгода папа погиб. Он ездил в город на велосипеде – недалеко, пять километров – на работу, и однажды, проклятым хмурым утром, его сбила машина… Удар был так силён, что папа умер на месте, и «скорая» лишь констатировала смерть. Никто за это не ответил, потому что маме сообщили:
   - Ваш муж сам был виноват. Он не уступил дорогу машине, а должен был!
   Получалось, по их словам, что папа на большой скорости неожиданно выскочил с боковой дороги на главную трассу, и водитель «Ауди» ничего не мог сделать, ничего.
   - Лена, не верь! – кричала на маму соседка, тётя Наташа.- Пусть  негодяй ответит, не сиди сложа руки!
   Муж тёти Наташи работал в ГАИ, и дома, по секрету, рассказал жене, о чём сплетничали по поводу этой аварии: «Ауди» шла на скорости километров сто – сто десять, хотя должна была – шестьдесят (населённый пункт), а водитель – двадцатилетний наглец, сынок крупного городского чиновника. Его уже не раз штрафовали, да всё без толку.
   Мама всё – таки пыталась чего-то добиться, хотя бы правды; ведь мужа уже не вернёшь. Но в одном большом красивом кабинете на неё накричали, пригрозили каким-то непонятным штрафом, и робкая мама смирилась.
   Вот так и остались они одни, без папы. Никаких компенсаций семья не получила, а, наоборот, им сказали: «Забудьте!»
   Забыть было непросто: вопрос добычи денег стоял так остро, как никогда. И Маринкина мама стала шить на дому (она когда-то работала на швейной фабрике). С маленькими тройняшками забот было выше крыши, и мама, наработавшись до ломоты днём, шила ночами. Было необыкновенно тяжело, иногда женщине казалось, что умереть – это счастье. Но тут же приходида другая мысль, больная и тревожная: а дети?! Что тогда будет с ними?!
   И она шептала испуганно:
   - Господи, прости меня!!! Дай мне сил и здоровья детишек поднять!
   Вот уже прошло два года, и мальчишки подросли. Хоть и  малыши совсем ещё, но ведь не сравнишь с грудничками! Ещё немножко – и в садик пойдут, как раз будет их очередь. Лена очень умно поступила, - спасибо подружке Наташке!- записала детей в очередь, как только они родились. Теперь садик гарантирован.
   Мама не представляла, что бы она делала без Маринки, без «старшенькой». Потеряв отца, девочка вмиг повзрослела и начала что было сил помогать матери. Она работала как настоящая женщина: огород, стирка, посуда… Да и с братишками столько возилась, сколько никакой воспитательнице не снилось!
   Даже соседка Наташа то ли в шутку, то ли всерьёз как-то сказала:
   - Вот такую невестушку – да мне бы в дом! Учти, Ленка: как вырастет – сватать придём, ни за кого не отдавай!
   Сын тёти Наташи, Петька, учился с Маринкой в одном классе, и после таких разговоров их дружно стали дразнить «женихом и невестой». Петька ужасно от этого злился, лез драться, а Маринка не обращала внимания: она не дитя малолетнее, чтоб на всякую глупость обижаться. Пусть болтают.
   Село, где все они жили, было довольно большое, тысячи три жителей. Близость к городу давала массу преимуществ, да ещё и школа была здесь такая, что многие городские завидовали: огромная, трехэтажная; учились всегда только в одну смену.
   Несколько лет назад в школе (пока в единственной на область, вот как повезло!) стартовал эксперимент, и все ученики с первого по седьмой класс получили в расписании один «творческий» урок, раз в неделю. Выбор был большой: хоровое пение, хореография, художественная вышивка, резьба по дереву. И всё это – бесплатно, без оценок, а через пару лет собирались открыть еще «Основы актерского мастерства» и «Изостудию».
   Родители были очень довольны и все, как один, соглашались с такой программой. Маринка с первого класса потянулась к хореографии, и своему увлечению не изменяла.  Не как некоторые другие, что метались между вышивкой, танцами и пением.
   В хореографическом классе были одни девчонки; мальчики почему-то дружно предпочитали «резьбу по дереву» или (единицы!) «хоровое пение». Но в мальчиках здесь и не нуждались: нет так нет. Девочки учились красиво ходить, держать ровно спинку, следить за своими движениями. Занятия напоминали балетные разминки, хотя танцы тоже ставились: оригинальные, хорошо продуманные, зрелищные. И ансамбль «Школьный балет» уже хорошо знали  в районе.
   Руководила занятиями самая настоящая балерина (!), красивая женщина лет тридцати с именем под стать профессии: Изольда Станиславовна. Она работала в этой школе уже пятый год, с самого начала экспериментальной программы. Её «с поклоном» пригласили, дали прекрасную нагрузку и массу льгот; предоставили в полное распоряжение настоящий балетный класс: специальный пол с настилом, «станки» – поручни, зеркала до потолка.
   Маринка, как и все девочки, была без памяти влюблена в свою учительницу: в её фигуру, причёску, одежду, голос! И даже спросила однажды маму:
   - А почему ты меня не назвала как-нибудь покрасивей. А то получается – Марина Степановна, ничего особенного…
   Маринкина мама удивилась:
   - Хорошее имя, чего ты? Ведь тебя назвали в честь бабушки!
   Маринка тяжело вздохнула и ничего не сказала. Она очень хотела, когда вырастет, непременно стать похожей на Изольду Станиславовну, и своё простенькое имя считала серьёзной помехой…
   Изольда Станиславовна была так безукоризненно хороша, что её имя стало нарицательным не только в школе, но и во всём селе, и когда чью-то внешность хотели похвалить, чаще всего говорили:
   - Фигура – как у Изольды!
   Изольда Станиславовна ездила на работу из города, но расписание было так удобно составлено, что у неё (при полной ставке) рабочих дней получалось всего только три в неделю. Она настояла на этом с самого начала, и с тех пор ничего не менялось. Хореографичка считалась ценным кадром, которому необходимо было идти навстречу. Муж Изольды тоже был доволен: у неё оставалось достаточно времени навести порядок и создать уют дома. У пары не было детей, но это их вполне устраивало, так как Изольду больше всего страшила мысль об утрате фигуры. А разговоры о «стакане воды в старосте» она считала мещанскимии и необыкновенно  глупыми. И потом, дети – это сплошные расходы!
   Изольда постоянно обновляла свой гардероб, и у Маринки просто глаза разбегались. Однажды девочка, робея, осмелилась спросить, не хочет ли учительница сшить что-нибудь у её мамы?  (Маринка с замиранием сердца представляла себе, как Изольда Станиславовна будет ходить к ним на примерки!..)
   Но учительница неестественно рассмеялась и сказала презрительно:
   - Деточка, у меня – своя портниха.
   И Маринке стало так стыдно, стыдно! Хорошо, что никто не слышал! Ну конечно, разве можно представить такую женщину рядом с сельской швеёй, пусть даже и такой хорошей, как мама Лена…
   Теперь Маринка была в пятом классе, и подобной ерунды уже ни за что бы хореографичке не предложила.
   …Новый учебный год только недавно начался, стояла роскошная сентябрьская погода; и Маринка, за лето ужасно соскучившаяся по любимому занятию, всю себя отдавала урокам хореографии.
   - Ты смотри, двоек не нахватай! – всерьёз тревожилась мама. - Танцы танцами, а учиться надо хорошо.
   Маринка обещала, что все уроки будет учить на отлично. Да, пожалуй, опасения мамы были напрасны. Чтоб стать такой, как Изольда, Маринке просто необходимо было прекрасно учиться, вот и всё!
   Между тем приближался любимый школьный праздник: День Учителя. Готовились во всех классах. Маринка очень-очень сильно хотела поздравить Изольду Станиславовну, но не знала, как это сделать получше?  Она видела, как 1 Сентября Ира Иваненко из седьмого класса на линейке преподнесла хореографичке букет, и с тех пор потеряла покой. Это были такие цветы!!! Огромные, просто неестественно большие гибридные розы; наверное, очень дорогие. Ну конечно, отец Иваненко был частным предпринимателем, для них такой букет – пустяки…
   Маринка заметила, как засияли глаза Изольды Станиславовны, как она всплеснула руками, как ахнула! И потом, когда закончился рабочий день, как она выходила с этими цветами из школы! Наверное, там, в городе, все на неё оглядывались!
   И Маринка начала мечтать, как она подарит Изольде букет лучше этого. Оставалось всего три недели, а девочка пока ничего не придумала. Она пробовала поговорить с мамой, но Елена Ивановна, вздохнув, горестно покачала головой:
   - Ты представляешь, дочка, сколько это стоит? Мы на такие деньги недели две жить можем, если не больше.
   Маринка ходила расстроенная. Мама, конечно, права; она и сама это понимала. Но… Ей так хотелось, так хотелось выразить любимой учительнице свой восторг, своё восхищение, удивить её, такую неземную и недоступную!.. Мама, видя Маринкино настроение, тоже ломала голову: ну как ей помочь? Елена Ивановна знала, кем была Изольда для дочери.
   «И так я дочке во всём отказываю! – корила себя женщина. – Она, бедная, никогда ничего не просит». Мама вспомнила, как в прошлом году дала девочке деньги вместо подарка на День рождения («Купи себе что хочешь!»), так ведь Маринка купила колбасы, сыра и яиц, принесла и сложила в холодильник.
   - Мне ничего не надо, мамочка. Всё у меня есть, всё! Давай лучше покушаем.
   Елена Ивановна тогда чуть сквозь землю не провалилась! Колбаса и сыр – дорогие, она это и не покупала почти никогда…
   - Знаешь что, Мариночка? – осенило Елену Ивановну однажды поздним вечером, когда они с дочкой искупали мальчишек и уложили их спать. – А не подарить ли ей хризантемы наши, с огорода? Они, если свежесрезанные, дней двадцать могут в вазе простоять, а то и больше.
   - С огорода?.. – растерялась Маринка. – Нет, мам, ты не понимаешь…
   - Да погоди, всё я понимаю! Ты послушай сначала.
   …Да, план мамы Лены определенно неплох. Во-первых, как раз ко Дню учителя расцветут первые ранние хризантемы, которые Маринка называла «папины». Отец, когда был жив, очень любил заниматься садоводством, а цветами - в особенности. Казалось бы, не мужское дело, а вот поди ж ты! Цветов он садил немного, не на продажу, а для красоты, как он говорил. Ухаживал за ними, как за детьми малыми. Теперь уж, конечно, когда его не стало – не то; но один сорт, ранний, удалось сберечь.
   Так вот, если их срезать в последний момент и украсить – это будет здорово и оригинально. Это во-вторых.
   - Как украсить? – заинтересовалась Маринка.
   - Сделаем из них балерин! – торжествовала мама. – Клянусь, твоей Изольде никто ничего подобного не подарит.
   Мама предложила так: она сошьёт пять маленьких балетных пачек и наденет их цветам. Как закрепить – вместе надо подумать, но идея-то хорошая, да? Это будет очень нарядно и с намёком. Изольда – человек творческий, должна оценить.
   - Конечно, она оценит! – не сомневалась Марина. Ведь учительница сама не раз говорила, что лучший подарок – это тот, который сделан своими руками. Он – от всей души!
   Маринка воспарила. Она на другой день выбрала в сельских «Промтоварах» лучшие капроновые ленточки, такие белые, как снег, и такие же мягкие. Мама, «поколдовав» две ночи, сшила великолепные пачки, настоящие балетные, только крохотные. Примерку произвели на длинном куске толстой проволоки – получилось даже лучше, чем предполагали. Ну всё, Изольда будет потрясена!
   Последние два дня до праздника Маринка была возбуждена невероятно, ночью не могла спать. Елена Ивановна даже прикрикнула на неё:
   - Успокойся, а то скоро молиться на вашу Изольду начнёшь!
   …И вот, наконец, наступил тот день. Маринка с мамой встали рано-ранёхонько, срезали цветы, и до половины восьмого прикрепляли юбочки к ним, а потом, когда всё было готово, мама, долго глядя на букет, довольно улыбалась.
   Маринка ревниво прикрыла цветы оберточной бумагой, чтоб по дороге не отвечать ни на чьи вопросы, и помчалась в школу. Там уже почти все собрались, и школьный двор перед началом торжественной линейки цвел букетами. Но такого, как у Маринки, не было ни у кого. Девочка уже сняла бумагу, и одноклассницы – все, как одна, - завистливо восхищались её талантливой выдумкой.   
   Началась линейка, но Маринка почти не слышала, что говорят. Она видела только Изольду Станиславовну, которая сегодня была особенно нарядна, и ждала, когда разрешат поздравить учителей.
   И, когда этот миг наступил, Маринка почувствовала: вот оно, счастье! Она подошла к учительнице, улыбнулась ей, прошептала «Поздравляю!» и протянула свой букет.
   Изольда Станиславовна благосклонно приняла Маринкин дар и ещё букетов семь, которые поднесли ей другие. Маринке было досадно, что её цветы затерялись в массе других, но она знала, что Изольда заметила её хризантемы и выделила их: девочка видела, как учительница отделила «балеринок» от  остальных цветов и переложила их в другую руку.
   В честь праздника всех детей отпустили пораньше, но Маринка осталась в школе и из окна коридора на втором этаже просматривала выход: ей хотелось увидеть, как Изольда Станиславовна понесёт домой её букет. Она ждала долго, ну вот наконец учителя потянулись по домам, и Маринка увидела Изольду. У неё в руках были… другие цветы, пышные, в очень красивой упаковке. Один букет. А остальные?..
   Маринка видела, как ко входу за Изольдой подкатила машина (приехал муж), но девочка, конечно не могла слышать, как Изольда Станиславовна сказала ему:
   - Представляешь, один только приличный букет подарили. Всё остальное – с грядок. Ох уж эти мне сельские школы!
   Маринка спустилась вниз и в большой урне на первом этаже обнаружила  свой букет: цветы были переломаны пополам, грязные юбочки сбились на сторону…
   На другой неделе девочка перешла на «художественную вышивку», но Изольда Станиславовна этого не заметила: в зарплате она ничего не теряла.



               


       СПАТЬ  ПОРА
   …А вчера написались стихи: первые, робкие. Зиночке показалось, что очень хорошие, ведь она сидела над ними чуть ли не до утра. О любви, конечно, сами понимаете.
   Два раза вставала мама, заглядывала к ней в комнату. Пришлось отговариваться: завтра вроде как зачёт по геометрии, надо подготовиться. Мамины шаги девочка успевала услышать заранее, и оба раза взору родительницы благополучно являлись учебники и чертежи.
   Ну что ж, дело обычное: Зина – отличница; такие посиделки над уроками для неё не редкость. В свои четырнадцать лет она уже точно знает, чего хочет; волевая и усидчивая. Гордость семьи.
   Родители Зиночки понимали: контроль, контроль и ещё раз контроль! Вот залог успеха их единственной дочери. С самых ранних лет девочка чётко усвоила все «можно» и «нельзя», «прилично» и «неприлично». Строгий режим и чёткое дозирование! Учёба – отдых, учёба – отдых.
   В основном это была, конечно, заслуга папы, мама только беспрекословно подчинялась его железной воле. Она понимала: лишь вместе, выдвинув единые требования, родители могут сделать из ребёнка то, что нужно. И до сих пор – никогда и никаких сбоев не было. На любом родительском собрании мама и папа Зиночки Маевской (а они ходили туда всегда вместе; ведь образцовая семья!) чувствовали себя хозяевами положения:уж к кому-кому, а к их дочери претензий и быть не могло. А наоборот, звучали только похвалы. Другие мамаши сердито супили брови, натянуто улыбаясь, а чета Маевских снова была на высоте. Их поздравляли, фальшиво радуясь:
   - Ой, конечно! С вашей системой воспитания это не удивительно! Можно только позавидовать…
   «Только позавидовать» - это было самой настоящей правдой.
   И вот – стихи… Зиночка, конечно, много читала, прекрасно писала сочинения, но, если честно, литература её никогда «не грела». А тут вдруг – как второе зрение открылось: «Я вас любил. Любовь ещё, быть может…»
   Что это?! Даже заплакала. Пушкин – это, оказывается, чудо… Бросилась к другим: Фет, Тютчев, Кольцов. Боже мой, какая красота!!!
   «Когда повеет вдруг весною и что-то встрепенётся в нас…» Да-да, именно встрепенётся, Зиночка знала.
   Ах, этот Алик! Как больно и как радостно смотреть на него… Очень жаль, что учатся они в параллельных классах, а не в одном. У Зиночки есть только переменки, чтобы увидеть юношу. Да и то не всегда удаётся.
   А ещё есть балкон. Если на него выйти, то можно, повернув голову, увидеть кусочек окна Алькиной квартиры в соседнем доме. Это тоже радость.
   Только ничего этого Алику не нужно, он и в упор девушку не видит. Конечно, Алька красивый; картинка, а не парень. Все девчонки школы за ним бегают.
   Это ж глаз невозможно отвести, когда он, стройный, высокий, смуглолицый и удивительно гордый шагает куда-нибудь по своим делам, лишь снисходительноулыбаясь встречнму поклонению… А кто такая Маевская? – ну хоть бы хорошенькая была! Её-то и по имени почти никто не зовёт.
   - Маевская, дай списать! – это всё, с чем к Зиночке обращаются одноклассники. Но она не жадная, отзывчивая, и её тетрадки так и ходят по рукам весь день: и по физике, и по химии, и по алгебре. Да пусть, ей разве жалко?
   Хорошо учиться – это единственное, чем Зиночка может выделиться. Она девочка самокритичная, и в зеркало смотрит без иллюзий. Обыкновенная, более чем… Худая нескладёха с торчащими ушами. Не всегда гадкие утята превращаются в лебедей, это Зиночка уже поняла.
   Одноклассницы её все как-то вдруг начали меняться, расцветать; а Маевская – всё та же Маевская. Зиночка плюнула бы на это давно (подумаешь, проблема!!!), если б не Алька. Хоть бы уехал куда-нибудь, что ли!.. Говорят, с глаз долой – из сердца вон.
   Никому в мире Зина не призналась бы, что значит для неё этот мальчик. Да и кому? – подруг у девушки нет, одни только «дай списать». Засмеют, разболтают, - стыда не оберёшься.
   Правда, вот новенькая (месяц как пришла в их класс) смотрит всегда дружелюбно, с интересом. И не просит списать, сама – не дура. и симпатичная, ничего не скажешь. Вот с ней Зиночка более-менее сдружилась. Но не до такой степени, чтоб про Альку… Хотя Иринка – ох и внимательная, сама спросила:
   - Он что, нравится тебе?
   Как она догадалась?! Зиночка рассердилась, нагрубила. Потом – жалела. Помирились, и Ира больше этой темы не касалась.
   В одном лишь Иринка упряма и настойчива:
   - Зинка, раскройся!!! Что ты из себя чучело делаешь?!
   Добилась-таки однажды, затащила Маевскую к себе. Сначала попили чаю с тортом, а потом Ира объявила:
   - Сейчас буду из тебя делать настоящую!
   Зина немножко посопротивлялась, но больше для проформы; самой было интересно: что получится?.. Хотя вряд ли…
   Иринка усадила её спиной к зеркалу («Не вертись! Потом оценишь!») и принялась «колдовать». Она что-то невыносимо долго делала с волосами и с лицом подруги, выставив перед ней на табуретке целый арсенал красоты, от набора загадочных кисточек, теней и помад до большого фена с насадками.
   Но наконец-то Ира закончила, гордо выдохнула: «Всё!!!»
   Зиночка развернулась и… На неё из зеркала поражённо пялилась худенькая, но довольно смазливая девчоночка с аккуратно подведёнными глазками (они даже стали заметно больше! Оптический обман?..), очень хорошенькими губками… А причёска!! Ушей – не видно…
   - Ну?! Как тебе этот тональный крем? – торжествовала Иринка.
   - Это… Это как же?.. – Зина то подходила, то вновь отходила от зеркала, пытаясь понять, в чём же здесь фокус?
   - Говорила ж я тебе, что ты – симпатичная, а? Говорила? – смеялась Иринка. – Эх ты, лягушка-царевна! Хватит, сбрасывай, наконец, старую кожу! Скоро Иваны-царевичи стаями повалят, увидишь.
   Она хохотала, тормошила подругу, довольная своей работой. Наконец заставила ещё и примерить одно из своих платьев, и, когда Зина переоделась, заскакала даже на одной ножке:
   - Зинка! Блеск! Нет-нет, не снимай! Иди, дома покажись! Завтра отдашь.
   Зиночка услышала слово «дома» и похолодела. Она и забыла совсем… Кстати, который час? О ужас, опоздала!!! Ну и попадёт ей от родителей! Папа в обед с работы уже наверняка звонил – а её ведь нету… Скорее, скорее!
   - Зина лихорадочно собиралась.
   - Подожди, - пыталась остановить её Иринка. – Да ты дрожишь вся. Ничего ведь не случилось, а наоборот, всё хорошо. Ну, позвонит ещё раз!
   Зиночка, почти не слушая, нервно искала туфли в коридоре.
   По дороге домой она, однако, немного успокоилась. Да в самом деле, Иришка права: ничего такого не случилось. «Если что – скажу, в школе задержали». Эта мысль была, несомненно, удачной, и остаток пути Зина проделала не так торопливо. Она даже успела заметить, как какой-то незнакомый парень с явным интересом посмотрел ей вслед.
   Дома Зина пришла в себя окончательно, и в ожидании вечера (и родителей – с работы) тщательно, как всегда, сделала уроки и кое-какие домашние дела, которые ей были поручены на сегодня. Даже осталось полчасика, чтобы спокойно, не торопясь, наедине с собой насмотреться всласть в огромное коридорное зеркало.
   Да, Зиночка Маевская очень нравилась себе сейчас, что и говорить. А это Иринкино платьице – прелесть, да и только! Как будто по ней сшито! Платье удачно подчёркивало стройность девушки, щедро открывало её красивую шею и очаровательные плечики.
   «И ничего я не худая»,  - даже подумала Зиночка. – А очень даже с фигуркой. Не хуже чем у Белкиной!
   Таня Белкина была признанной красавицей, и Зина сама немного смутилась от такой наглости, но, взглянув ещё раз, гордо добавила вслух:
   - Да, да!!! Как у Белкиной!
   Сейчас придут родители, удивятся и восхитятся. Особенно обрадуется мама, ведь она иногда (редко, но бывает), вздохнув, говорит:
   - И в кого ты такая серая мышка?
   А вот и не серая! А вот и не мышка! Зиночка легко представила, как теперь мама согласится, что надо немедленно накупить модной одежды, и всё изменится. Деньги дома есть, и немалые, - значит, две-три юбочки (одну – как у Белкиной!!!), джинсики, ну, и платьице наподобие этого. Это ведь Иришкино; спасибо ей, но надо завтра вернуть.
   …Ну наконец-то, пришли!!! Зиночка услышала родные голоса на лестничной клетке, заглянула в глазок: они! И сразу – оба, вот как удачно!
   Она мгновенно прошмыгнула в комнату. Сейчас сделает сюрприз, пусть только войдут!
   - Зина, мы дома! – привычно окликнул отец.
   - Ну и заходите! – крикнула она весело. – И давайте скорее в комнату. У меня хорошая новость.
   - Идём, идём, - родители снимали обувь. – Что, снова где-то победила?
   - Почти! – Зиночка успела ещё и надеть мамины праздничные босоножки на каблучке, и стояла сейчас радостная, сияющая.
   - Это что такое?.. – прищурился отец. Он повернулся к жене. – Ты могла подобное ожидать?
   И зло добавил:
   - Пять минут на умывание, гейша местная. Жду!!!
   Мама попыталась было что-то возразить, но так и осталась с открытым ртом. В её глазах возникло смятение. Ничего не понимая, послушная Зина прошла в ванную и тщательно умылась. Чего он?! Так было красиво…
   Потом вернулась в комнату.
   - Садись! – процедил отец. – Ну, Марина, - повернулся он к жене. – И что будем делать теперь?
   Мама молчала, испуганно наклонив голову.
   - Не знаешь, - вздохнул папа. – Ничего, зато я знаю, к счастью. Кто, Зина, тебя размалевал и откуда этот наряд публичной девки? Ну?!
   - Папа, подожди! – взмолилась Зиночка. – Ты не понял! Это Ира, ну помнишь, я тебе говорила? Новенькая наша! И платье – её, и…
   - Значит так, эту девицу к нам на порог не пускать, - повернулся он к маме. – И ты, доченька, к ней больше не пойдёшь. Тебе четырнадцать лет, ты понимаешь?? Четырнадцать! Ты школьница, девочка, и должна учиться! И во всём быть скромной. Скромной, ясно?! Да меня чуть удар сейчас не хватил; в таком виде, как мы тебя застали – самое место на панели!!!
   Зина заплакала.
   - Что, стыдно? – вскинулся отец. – Ничего, поплачь, это полезно! Ну-ка, Марина, - кивнул он решительно, - а принеси-ка мне портфель нашей дочери!
   Мама бросилась исполнять. Зиночка смотрела потрясённо: уж чего-чего, а обысков родители никогда не устраивали… Что он думает найти?.. И вдруг похолодела: стихи! Там, в кармашке. Те самые, ночные!.. Ой!
   Но отец уже нашёл.
   - Так, а это что?
   Его глаза бесцеремонно шарили по строчкам. Прочитал вслух, нехорошо улыбнулся:
   - А вот и причина. Про кого написала? – он впился взглядом в лицо дочери. – Молчишь, шлюшка дешёвая? Ну ничего, я это поправлю моментально, в течение часа!
   Он яростно разорвал листок на мелкие клочки и сунул обрывки жене:
   - Иди, выбрось в ведро.
   Мама покорно пошла на кухню. Отец молчал, играя желваками. Ждал.
   Потом он долго, много и правильно говорил, усадив дочь напротив себя. Мама, как китайский болванчик,  кивала на каждом его слове.
   По ходу речи отец постепенно успокаивался, и уже потекли слова «доченька», «родная» и «девочка моя». Папа желал ей добра, это было ясно. Наверное, он, как всегда, прав, ему виднее.
   - И ты, Зиночка, когда будешь в моём возрасте, станешь думать так же, дорогая. Пойми! Я хочу защитить тебя от неправильной судьбы, доченька!
   И лишь в девять часов вечера беседа была окончена: режим есть режим, Зиночке пора отправляться в постель.
   - Ну всё, - сказал наконец папа, бросив взгляд на часы. – Не сомневаюсь, что ты всё поняла. Ты же у нас большая умница, доченька. Иди, готовься ко сну.
   Он примирительно поцеловал её и ласково потрепал по плечику:
   - Ладно, забудем. Я простил тебя. Ты ведь глупенькая ещё…
   Большие стенные часы пробили, как положено, когда Зиночка была уже в постели. Она долго ворочалась, потихоньку плакала; но наконец сон сморил её.
   …А утром она поднялась совсем прежней: аккуратной, подтянутой и дисциплинированной.
   - Доброе утро, доченька! Как спалось? – засиял ей навстречу свежей улыбкой отец.
   - Спасибо, папа, хорошо.
   Она спокойно посмотрела в глаза родителю открытым взглядом и отчётливо подумала: «Как я тебя ненавижу!»



               



                НА  БЛАГО  И  ВО  ИМЯ
   Только не надо нервничать!.. Диана уже пришла в себя и спокойно обдумывала ситуацию. Да-да, докладная записка!
   Ручка быстро побежала по бумаге:
   «Директору… школы… учителя Малько Д.И. …Довожу до Вашего сведения…»
   Вот пусть теперь Гордунова попляшет! «Не видать ей медали как своих ушей, не будь я Малько!» – удовлетворённо усмехнулась Диана, ставя жирную точку.
   …Конфликт был давний, ещё с прошлого года. Забыть, плюнуть и растереть. На одной из контрольных (списывают ведь, лодыри!) Диана Ивановна перехватила записку от Гордуновой к выдающемуся двоечнику Серёжке Крылову. Смазливый тип, но лентяй – поискать! Когда-то, в младших классах, даже, говорят, был отличником, во что сейчас верилось с трудом.
   - Гордунова, это что за благотворительность?! – возмутилась учительница, когда белый квадратик уже, казалось бы, благополучно перекочевал к Крылову.
   - Дай сюда! – она подошла к юноше и решительно протянула руку.
   - Диана Ивановна, это не шпаргалка. Честное слово! – покраснел Крылов.
   - Да-а? А что, по-твоему? – рассердилась математичка. – И вообще, Гордунова, если не хочешь, чтоб я тебе работу не зачла, прекрати эти штучки! Не ожидала от тебя.
   - Диана Ивановна, отдайте! – потупилась Гордунова, тоже красная, как малина. – Это действительно не шпаглагка.
   - Да вы что, за дурочку меня оба держите, что ли?!
   Класс заинтересованно молчал. Диана Ивановна ловко выхватила послание из рук зазевавшегося парня. Он рванулся было забрать, но не успел.
   - Диана Ивановна, не читайте, это не вам! – не на шутку разозлился Крылов. Он встал и выпрямился во весь свой немалый рост и смотрел на учительницу то ли с мольбой, то ли с ненавистью; сразу и не поймёшь.
   Но Диана уже развернула записку. Действительно, никакой математики. Но не менее увлекательно, ничего не скажешь.
   - Лучше отдайте, а не то… - Крылов шагнул к ней, сжав кулаки.
   - Нет, милый мой, ты не будешь мне указывать! «Серёжка, я тебя тоже люблю!» - прочла она нараспев, нехорошо улыбаясь. – Да что вы знаете о любви, сопляки?
   И добавила снисходительно:
   - А если уж и любить, Гордунова, то кого-нибудь более достойного. Зачем же до Крылова опускаться?
   И вот тут-то (об этом потом все рассказывали по-разному) тихая и примерная Гордунова тоже встала, подошла к учительнице и влепила ей пощёчину. Или нет, она сначала что-то сказала. Ну что-то вроде: «Самое страшное – это опуститься до Вас!»
   И выскочила из класса. Вот это была мизансцена!.. Нечто доселе невиданное и неслыханное в истории школы! Ладно, если бы Крылов! – по нём давно тюрьма плачет. Но Гордунова???
   Контрольная, конечно, сорвалась, потому что три секунды спустя в коридор выскочила сама Диана Ивановна.
   - К директору поскакала! – в этом ни у кого не было сомнений.
   - Ой, что будет!!! – запищала Барсукова. Да, что-то будет. Мало не покажется.
   Наташу Гордунову в классе любили: не задавака и не кривляка, всегда всех выручает. Но были и такие, кто тихонько радовался: так ей и надо! Тоже мне, умница-разумница; теперь перестанут, наконец, без конца и края её в пример ставить.
   …А окончилось всё почти буднично. Девочка несколько дней не ходила в школу, а потом в кабинет к директору пришли родители-Гордуновы; тут же вызвали и Диану Ивановну. Дело разбиралось при плотно закрытых дверях, и даже всезнающая секретарша Аллочка не смогла ничего разъяснить любопытному коллективу. И Диана (обычно – очень словоохотливая, до тошноты) сказала только:
   - Гордунова извинилась, и я её простила.
   Это подозрительное немногословие  вызвало в свою очередь кучу кривотолков и домыслов, но всё шло тихо, и тема надоела, стала забываться и канула в прошлое. А теперь, после летних каникул, и подавно.
   Гордунова благополучно перешла со всеми своими отличными оценками в выпускной класс, и всё пошло по-прежнему. Крылов ушёл в какое-то училище (мог бы, кстати, и раньше это сделать; зачем было протирать штаны в десятом целый год?)… Да, всё успокоилось.
   Уже март. Не успеешь оглянуться – там и выпускной. В этом учебном году Диана ивановна благополучно прошла аттестацию, получила наконец высшую категорию. Пришлось, конечно, потрудиться, но Малько всегда знала, что добьётся своего.
   Да, директор её недолюбливает, это есть. Но зато с завучем, Людмилой Борисовной, они живут душа в душу. А всё почему? – а потому что Диана Ивановна умная! Нет такого праздника, чтобы она Людмиле Борисовне подарочек какой-нибудь не сделала; иногда – пустячок миленький, но приятно.
  В этой школе от завуча зависят все и всё, а директор – он что? Неплохой хозяйственник, знающий географ, и всё. До ума и размаха Людмилы Борисовны ему далеко, и, если говорить правду, то и школой-то руководит она, а не он.
   Было яснее ясного: вот уйдёт директор на пенсию (пару лет всего осталось), и Людмила Борисовна по право займёт это место. Больше некому!
   Вот к ней-то и начала Диана Ивановна подъезджать, когда замечтала о высшей категории. Но, спасибо, Людмила Борисовна отнеслась с пониманием: и на уроки не очень-то ходила, и не придиралась, и отзыв с характеристикой подписала самый лестный.
   И стоило это всё не так уж дорого; со временем всё равно окупится. Сблизилась очень Малько с завучем; та её «на чай» каждый день зовёт к себе в кабинет.
   Посидят, поговорят. (У Дианы всегда есть и кофе хороший, и конфеты приличные). Внимательно слушает Диану Людмила Борисовна, вопросы иногда задаёт. Мол, что да как у нас в коллективе? Любит просто быть в курсе всех дел, как и положено хорошему руководителю. Диана Ивановна на разговор не скупится, да ещё и догадками своими поделится. Не зря Людмила Борисовна очень ценит Малько; на всех совещаниях обязательно найдёт повод её похвалить.
   Про эти «чайные совещания» знают все, и стараются, чуть только Малько появляется в учительской, говорить мало и осторожно. Но Диану Ивановну не проведёшь! И из молчания, и из недоговорок она всегда умеет сделать точные выводы. И сразу – в уши родному завучу!
   И ещё – умеет Диана Ивановна хорошо говорить. Ну и что, что математик, - а любой филолог позавидует! Недаром поручает ей Людмила Борисовна самые ответственные выступления, а в прошлом году предложила именно её послать на конференцию от школы.
   Уж там учительница блеснула! И не по бумажке, между прочим, выступала, а подготовилась как следует. Это она ещё школьницей научилась, когда была комсоргом класса; в те далёкие времена. Ох и давно дело было; вот-вот уже Диане пятьдесят «стукнет»…
   Судьба Малько сложилась неплохо, и в личной жизни тоже – полный порядок. Вот и скажите теперь, что выходить замуж по расчёту – это плохо! Плохо, если расчёт был неправильный, а Диана Ивановна, как учитель математики, считать умела отлично. И сына хорошо воспитала, что и говорить. А всё почему? – умела всегда найти те самые нужные слова, за которые и до сих пор зовут её на трибуны.
   И классные часы у Малько – самые лучшие, все знают. Хоть сейчас – любого проверяющего. Темы: одна в одну, все нужные и актуальные. У Людмилы Борисовны даже мысль недавно появилась: послать несколько разработок Малько в учительский журнал.
   …Ох, жаль, что Гордунова – не из её «родного» класса! Ей бы это так не прошло… Ничего-ничего, дайте срок. Каждый ответит за своё.
   Не забыла ведь Диана Ивановна, ничего не забыла: директор тогда встал на сторону родителей Гордуновой; заявил, что Диана поступила жестоко и бестактно. Хотя, сказал, и Наташа – тоже хороша. Заставил девочку извиниться; а она – даже с радостью. «Простите, Диана Ивановна, я поступила гадко».
   Диана приосанилась было и уже приготовилась ответить (что-то вроде учительской чистоты и высоты; короче, во имя и на благо). Но директор совершенно напрасно её прервал и добавил, что и ей – тоже неплохо было бы извиниться. Поневоле пришлось. Но ничего, всё ещё впереди.
   Диана Ивановна втайне гордилась тем, что никогда ничего не прощала. Не умела. Но считала это признаком большой внутренней силы. Подозревала (и не зря!), что и Людмила Борисовна – женщина такого же склада, и это лишь возвышало завуча в глазах Малько. Математичка беспощадно отнимала перемены у детей, если что-то не успела на уроке. И это, конечно, тоже считала «во благо»:
   - Я не имею никакого морального права недодать учебный материал!!
   Диана Ивановна умела «создать большой объём при незначительной массе», то есть всегда казалась тем, кем хотела казаться, умело скрывая свою примитивность. Она жила буквально в двух шагах от школы (из окна учительской отлично просматривался её подъезд), и умудрялась два-три раза во время уроков смотаться домой: присмотреть, как там машинка-автомат стирает бельё, ну и ещё что-нибудь по мелочи. Разве не молодец? И муж всегда хвалил за ловкость и экономию времени. Не то что у других: вертится целый день по дому, а на себя – и десяти минут не найдёт. Противно.
   …Дождалась таки Диана Ивановна своего часа, дождалась! Случай помог (и смекалка - тоже).
   Недели три назад пропал у неё из сумки кошелёк (в том классе, где училась Гордунова). Кошелёк был старенький, потертый, смотреть не на что; к тому же – пустой. Но Дина Ивановна, обнаружив его отсутствие, разъярилась не на шутку. Это что же, кто-то рылся в её вещах??
   Она устроила допрос вместо урока, но нечего не добилась. «Не брали!» - и всё тут, талдычили все как один. А на перемене, когда она вскочила в учительскую с этой сенсацией, то захлебнулась от неожиданности: кошелёк преспокойно лежал на её рабочем столе, рядом с зонтиком и перчатками.
   Ну да, сама положила и забыла. Склероз, что ли, уже начинается?.. Но, однако, о находке детям не сказала. Нутром учуяла: пригодится.
   Через пару дней – уже удачно сыграла (помня свои эмоции и гнев), что на этот раз пропала помада, очень дорогая.
   - В вашем классе завёлся вор; вот что я вам скажу, милые мои! А точнее, не вор, а воровка, судя по помаде. Не понимаю, как может эта девушка так поступать; неужели муки совести ей незнакомы? Я молю Бога, пока не поздно, чтоб она раскаялась. Это скользкий путь, запомните! Такие люди быстро скатываются на самое дно общества! Дети, давайте найдём, кто это сделал, и протянем ей руку помощи, спасём её от самой себя!
   (Надо же, чуть не зарыдала от восторга и умиления! Молодец, всё по плану).
   Позавчера – снова «спектакль» (и на всякий случай – поплакала в учительской):
   - Ну вот, теперь ещё и брелок мой любимый пропал, а это ж подарок!!
   …Итак, подготовка к главному дню благополучно завершилась, и сегодня настал «час икс». «Время собирать камни!» - внутренне ухмыльнулась Диана Ивановна.
   Перед её уроком в 11-А сегодня была физкультура. Диана Ивановна осторожно заглянула в кабинет: так и есть; всё, как обычно. Старшеклассники оставили сумки в дальнем углу класса, они так всегда делали.
   Портфель Наташи Дина Ивановна знала «в лицо», и осуществить свой план учительнице было совсем не трудно. Пять секунд – и «мобилка» Малько уже надёжно лежала на самом дне сумки Гордуновой, под толстой пачкой тетрадей.
   На перемене Диана Ивановна немного нервничала и даже не пошла сегодня «пить чай» к Людмиле Борисовне («Извините, очень болит голова! Я потом приду, ладно?..»), но, однако, взяла себя в руки. Зло должно быть наказано, и она это сделает!
   Вот, наконец, и урок. Проверка домашнего задания, опрос по теории… Диана Ивановна слушала невнимательно, впол-уха, кивая автоматически; её била мелкая дрожь.
   - Извините, дети, я выйду на минуту. Мне что-то нехорошо. Решайте пока №49, страница 118.
   Она быстро прошла в канцелярию (отлично, Аллочки нет!) и набрала домашний номер. Сын дома.
   - Павлик, это я. Позвони мне через пять минут на мобильный. Нет-нет, говорить не будем. Я проверяю сигнал; барахлит чего-то.
   Диана Ивановна вернулась в класс, присела к столу. Старшеклассники спокойно писали. Минута, вторая… Ну!!!
   Раздалась знакомая мелодия. Зазвучала довольно тихо, но Малько ждала, поэтому услышала сразу. К тому же – Наташа была совсем рядом, за первой партой.
   - Ой, кажется мне звонят! – Диана Ивановна открыла сумку. – А где же телефон?.. Ничего не понимаю!..
   - Диана Ивановна, это не у Вас! – сказал Свистунов. – Это у Наташи, кажется.
   - Свистунов, это МОЯ мелодия! – закричала математичка. – И к тому же, я не вижу на месте своего мобильного! Что, опять??? Это уже переходит все границы! Гордунова!!! – подскочила она к девушке. - А ну-ка, открывай портфель!
   - Диана Ивановна, но это абсурд, – спокойно возразила девушка. – Я ничего у Вас не брала!
   - Абсурд – это то, что я до сих пор верила тебе, Гордунова! Открывай сумку, я сказала!!
   Она выхватила портфель Наташи и, запустив в него руку, сразу же «нашла» телефон.
   - Вот и выяснилось всё, моя милая. А теперь будь так любезна, верни также кошелёк, помаду и брелок! Или они у тебя дома?
   И тут как раз прозвенел звонок с урока.
   - Ну что ж, все свободны. И ты, Гордунова, ПОКА свободна. А я сажусь писать докладную. Не думала, что ты скатишся до воровства. Оказывается, у тебя мелкая и мстительная душонка, Наташа…
   Гордунова всё ещё пыталась объясниться с учительницей, но Диана Ивановна и слушать не желала. Она так вошла в роль, что, глядишь, и до инфаркта было недалеко. Наташа вышла, опустив голову.
   «Беги теперь, дорогуша, за своими мамами-папами, беги. Посмотрим, как они будут слушать, что их доченька – просто воровка!»
   Итак, докладная готова. Но сначала – Малько бросилась к Людмиле Борисовне. Тут надо по-умному: завуч тоже не любит Гордунову. Диана Ивановна знала причину: дочь самой Людмилы Борисовны еле-еле тянула на хорошистку, да и то потому, что учителя просто боялись поставить ей меньше. Себе дороже, знаете ли; пусть уйдёт с хорошим аттестатом, а там жизнь сама расставит всё по местам.
   Завуч заметно оживилась, услышав «новости»:
   - Вот это да, кто бы мог подумать. Значит так, никакой медали! Хватит Гордунову за уши тянуть. Ведь, если честно признаться, Диана Ивановна, ей оценки все завышают. Привыкли, что она отличница, вот и тащим на свою голову. А зачем? И к тому же – воровка, как выяснилось. Вляпается куда-нибудь, и сразу кинутся: а в какой школе она училась? Ах, она у вас ещё и с медалью? Сгорим ведь от стыда, как вы думаете?!
   - Людмила Борисовна, я снова не устаю удивляться вашей дальновидности!
   - Что вы, дорогая, это простая осторожность. За школу обидно, вот и всё. Не для того мы так стараемся и «пашем», чтоб потом полоскали нас во всех газетах. Идите, Диана Ивановна, и скажите учителям, что сейчас будет срочное совещание. Всё-таки у нас ЧП!
   …Все были «за». Во имя и на благо.



               



      СВОЙ  В  ДОСКУ
   Пошёл уже третий месяц, как Геннадий Геннадиевич (он же – «Ген Геныч») работает в этой школе, будь оно всё неладно…
   Говорила же ему мама:
   - Геночка, зачем тебе это надо?
   Говорила! Нет, не дошло: возомнил себя педагогом!
   Ген Генычу сейчас едва только перевалило за двадцать, но он изо всех сил старается казаться старше. Должность обязывает. Историк всё-таки!
   …Вот остался бы на кафедре – и всё. Ведь предлагали… А теперь – поздно, изволь сеять разумное, доброе и вечное. Пожизненно?..
   Но ничего, он найдёт выход. Мужчина он в конце концов или нет?! И на Сашку Ломова найдёт управу, дайте срок! Все уроки срывает, мерзавец!
   Ген Геныч вскочил и нервно забегал по комнате. Ну что он им сделал, что?! Детки  клетке какие-то!
   …А неприятности у молодого историка начались сразу, буквально второго сентября. Директриса представила его классу:
   - Вот, дети, наш новый учитель истории, Геннадий Геннадиевич Кочетков! Он окончил университет с красным дипломом, много знает. Так что вам, ребятки, будет с ним интересно; прошу любить и жаловать!
   И ушла, шепнув напоследок: «Ну, ни пуха, ни пера». Надо было её послать к чёрту, может, по-другому бы всё вышло. А он – «спасибо, Ирина Петровна»!
   Ушла – а он остался торчать у доски, как болван. Стоял, смотрел и молчал.
   - Садитесь, Геннадий Геннадиевич! – хмыкнул долговязый тип со второй парты. Ненавистный Ломов, как потом выяснилось.
   Это был не урок, а комедия какая-то!.. Сначала Гена прочитал список вслух, стараясь хоть кого-нибудь запомнить (а их – почти три десятка!), потом начал что-то объяснять, робко и тускло, не отрывая глаз от конспекта…
   - Геннадий Геннадиевич, - влез Ломов, - а давайте-ка, лучше о себе расскажите. Ну, для большего понимания!
   Юный учитель растерялся:
   - О себе?.. Хорошо, давайте…
   Но о себе – ничего особенного не сообщалось: родился, учился, ещё не женился…
   - И что, это всё? – не отставал Ломов. – Ну а что-нибудь «крутое» у вас было?
   И тут неожиданно для себя Гена брякнул:
   - Было. Я служил в десантных войсках.
   Соврал – и обомлел. Зачем?! Но класс уже загудел одобрительно:
   - О-о-о!!
   - И что, приёмчики какие-нибудь знаете?
   - А покажете?!
   - А скажите, вы…
   - Стоп-стоп, ребята! Всё покажу и расскажу на перемене, если сейчас дадите хорошо урок провести. Всё зависит от вашей дисциплины.
   Веско сказал, внушительно. Молодец! На секундочку вдруг представил, что он и в самом деле – всё испытавший боец, с таким опытом за плечами, что ой-ой-ой!
   Остаток урока прошёл довольно благополучно: слушали, записывали, почти не шумели, и Гена успокоился, почувствовал себя уверенней.
   Но как только прозвенел звонок, молодого педагога тут же окружили мальчишки, во главе с Ломовым.
   - Покажите что-нибудь, Геннадий Геннадиевич, пожалуйста!
   Историк пытался отговориться, что, мол, его приёмы – это секретное оружие. Нельзя разглашать. Он даже подписку такую давал, понимаете?..
   - Ну что-нибудь простенькое, обычное!
   …Не выпускают. Что ты будешь делать?..
   - Ладно, - к счастью, Гена действительно знал один интересный захват. Брат научил.
   - Вот ты… как тебя? Саша Ломов, кажется? Иди-ка сюда. Становись! Нападай на меня сбоку!
   И как это вышло, историк даже сообразить не успел. Ломов действительно напал и в три секунды заломил «десантнику» обе руки назад.
   - Стой, Ломов, подожди, так нечестно! – брыкался педагог.
   - Против Ломова нет приёмова! – захохотал толстый «рыжик».
   Геннадий Геннадиевич, красный и потный, наконец высвободился и попытался всё же объясниться:
   - Да ты неправильно напал, Ломов!
   Но после первого «нападения» лучше не стало: пришлось уже подниматься с пола. И костюм выпачкал…
   Возвращался историк в учительскую с мерзкими ощущениями, да надо было ещё и отговариваться: «Упал!..»
   Учительницы дружно бросились хлопотать вокруг его измызганного рукава, но настроение было всё равно испорчено. К тому же Ломов быстро всё растрепал по школе, не жалея красок:
   - Да я его только чуть задел, а он аж до батареи доехал; еле успел очки поймать!
   Так что третьего сентября к кличке «Ген Геныч», которая возникла сразу, тут же добавилась вторая: «Десантник». Но это было только начало Генкиных бед. Как он ни бился, как ни старался – ни в одном из классов (а ему дали все восьмые и девятые) он не мог добиться хотя бы тишины на уроке, не говоря уже ни о чём другом.
   Он злился, кричал, бегал за завучем: всё напрасно, Стоило завучу выйти – и всё начиналось сначала, и ко всему прочему один остряк из восьмого «А» благополучно перекрестил его ещё и в «Гингемыча». Кличка тут же понравилась: действительно, нервный историк чем-то напоминал злую волшебницу Гингему из знаменитой сказки.
   Проблемы нового учителя секретом не являлись (как, впрочем, и в любой другой школе), и директриса дружески посоветовала молодому коллеге:
   - Геннадий Геннадиевич, походили бы вы на уроки наших опытных учителей. К Тепловой, например. У неё – дисциплина! Присмотритесь, что да как…
   Историк совет принял. Он и сам уже хотел. Надо же искать какой-то выход!
   Урок Тамары Константиновны Тепловой его поразил. Потряс! А ведь посмотреть на неё – сразу и не скажешь, какая в ней… силища, что ли? Маленькая, сухонькая, совсем седая; голос – тихий. По-старомодному вежливая, незаметная.
   А оказалось!.. Гена смотрел и поражался: все слушают, пишут… Ломов – Ломов! – руку тянет… Да и интересно было, что тут говорить. Шёл на урок – думал: физика, скука смертная. Хотел просто глянуть, как она с этими лоботрясами уживается? А просидел с открытым ртом, как пацанёнок. Тамара Константиновна и с повторением справилась быстро, и новый материал втолковала умело и доходчиво (Гена – тут же понял!), и пошутить нашла минутку… И всё как-то к месту, здорово и ловко. Оценок поставила много (и справедливо!).
   Двоек – две штуки влепила, но совершенно не обидно. И тут же назначила лентяям дополнительное домашнее задание, чему они даже обрадовались (дала шанс «закрыть» последнюю оценку!).
   «…Значит, надо… полегче, что ли, - сделал вывод историк. – Пошутить вовремя, факты какие-то интересные ввернуть…»
   Весь вечер он вдохновенно готовился, даже мама с надеждой спросила:
   - Ну что, Геночка, втянулся наконец?
   Но следующий день снова показал, что Геннадий Геннадиевич не сдвинулся с места ни на йоту. Мука, да и только!.. День получился суетной, нервный, и особенно «достал» всё тот же класс, в котором учился Ломов. Да, в общем, и не в Ломове дело, - все они хороши. Что, что, что им надо? Ведь такой материал подготовил!.. И анекдот рассказал…
   …Вечером историк решил куда-нибудь сходить, расслабиться. И заодно подумать: куда уходить. А что уходить надо – сомнений больше не осталось. Права мама, права… К себе в музей поможет устроиться, и забудется эта чёртова школа как страшный сон.
   В кафе, куда в конце концов зашёл Гена, было пусто, и это даже понравилось. Не хотелось ни с кем сегодня общаться, и Геннадий Геннадиевич сел за дальний столик в углу, заказав себе пиво с любимыми орешками. Только устроился – как на пороге возник Ломов, а с ним – «знакомые всё лица».
   «О!!!» - внутренне простонал Кочетков. Ему тут же захотелось сморщиться, испариться, исчезнуть; но не успел.
   - Геннадий Геннадиевич!! – завопил Ломов, и вся компания немедленно заняла стулья рядом с учителем. – Отдыхаем? И можно с вами?
   - Пожалуйста, - вяло предложил историк, думая только о том, как бы ему сейчас уйти, не теряя собственного достоинства. Начал было даже подниматься, но вдруг его осенило:
   - Слушай, Ломов! – взмолился он. – Давай, наконец, поговорим в неофициальной обстановке. Ну что я тебе плохого сделал, а? И вам, ребята, тоже?
   Он говорил долго и задушевно. И про то, что он учился-учился, а теперь не знает, зачем; и про нервы свои испорченные; и про то, что он – молодой ещё. Получалось жалобно.
   - Мы ж ровесники почти, ребята! – ныл историк. – А вы мне все уроки срываете… Не по-товарищески это!..
   - Да? Ну давай дружить, Гена, - примирительно протянул Ломов.
   Геннадий Геннадиевич растерялся: «Гена» и «ты» не входило в его планы. Однако радостно согласился:
   - Давай, Сашка, давай! Но только при всех, в школе, - на «Вы». Ладно?..
   - Ладно, Гингемыч. Наливай, запьём дружбу! Да, пацаны?
   Историк на радостях щедро угостил всю компанию, а домой вернулся совсем уже осчастливленный.
   …Скоро все знали, что историк – парень что надо, свой в доску, и его авторитет среди учеников вырос.
   Только вот с уроками – проблем почему-то прибавилось, а не наоборот. Гена и сам не заметил, как постепенно подчинился воле старшеклассников, которые требовали только хороших оценок («Гингемыч, ты друг или нет??»); а уроки всё больше напоминали развлекательные посиделки. Историку надо было буквально из кожи вон лезть, чтобы втолковать хоть какой-то учебный материал: новые «друзья» просили бесконечно «чего-нибудь интересненького», а вели себя тихо лишь тогда, когда учитель начинал пересказывать какой-нибудь боевик.
   Гена всё ещё утешал себя, что боевики и детективы – это для «разбавления» скучных сведений и дат, но и сам не заметил, как на уроках истории от самой истории почти ничего уже не осталось…
   Зато на переменках старшеклассники (и даже те, которых Геннадий Геннадиевич не учил) от души хлопали его по плечу и вели разговоры на равных. И девочки из одиннадцатого класса спокойно и непринуждённо называли его в лицо «Геночка», стремясь понравиться учителю.
   В конце января Кочеткова вызвала директрисса:
   - Ну, как успехи, Геннадий Геннадиевич? Хорошо? Вот и прекрасно. Я, знаете ли, пока не контролировала вашу работу; давала втянуться. Но со следующей недели – ждите в гости и меня, и завуча.
   Генка расстроился. Поделился с Ломовым, и тот успокоил:
   - Гингемыч, не парься. Готовь свои конспекты – а мы не подкачаем. Не дрейфь, дружбан, я своих в беде не бросаю!
   Первый визит завуча прошёл на «ура»: историк заранее раздал друзьям вопросы и ответы, и урок прошёл гладко. Гену похвалили, но, однако, сделали замечание:
   - Уж очень, очень заученно дети отвечают, дорогой Геннадий Геннадиевич! Зачем вы заставляете их зубрить учебник? Надо, чтобы ученики умели говорить и от себя, понимаете?
   Потом были ещё четыре-пять уроков с директрисой на задней парте, и все остались довольны: замечания старших молодой педагог, кажется, учитывал.
   …Вот всё и уладилось, к общему счастью. Скоро экзамены, но Кочетков спокоен: дружба есть дружба. Все ученики знают, кто какой билет вытащит (уже обо всём договорились и отрепетировали до мелочей; на каждом уроке тренируются «билеты тянуть» - это чтоб потом сбоев не было). В результате – ожидаются прекрасные оценки.
   Разве Гингемычу что-нибудь жалко для друзей, а?..



               



                РАЗМАЗНЯ
   - Нет-нет, это невозможно! До свидания! – отец кладёт трубку на рычаг и иронически смотрит на Люсю. У девочки в глазах стоят слёзы.
   - Что, опять сопли распустила? – злится отец. – Можно подумать, что я неправду сказал!
   Завтра опять весь класс над ней потешаться будет, - думает Люся. - И первая – Инка… А ещё – Инкина мамочка, которая явится ни свет ни заря: завтра ведь канун 8 Марта, и родительский комитет купил для классной что-то дорогое (как всегда, в общем); а Инкина родительница – Лидия Антоновна – самый активный член комитета.
   Это как раз она сейчас звонила: где, мол, Люсенька? Почему не пришла? Все девочки собрались, только её ждём. А папа ответил: невозможно…
   …Ещё в понедельник тётя Лида приходила в школу, таинственным голосом попросила остаться после уроков всех девочек. И предложила:
   - Девчонки, а давайте-ка вашей любимой классной руководительнице сюрприз устроим, а?
   - Так ведь сдавали уже, Лидия Антоновна! – возмутилась вечно чем-то недовольная Анечка Осипенко.
   - Не про «сдавали» разговор, Анюта! – приосанилась мамаша. – Давайте вечером, перед праздником, наведём в классе такой порядок, чтоб Марина Григорьевна ахнула! Мысль, а?
   Мысль-то, может быть, действительно неплохая, но кому хочется переться в школу вечером, да ещё и на уборку?..
   - Да ну-у-у! – без всякого энтузиазма протянула Света. – Всё равно ведь не все придут, а я что – крайняя?!
   - Вот и давайте договоримся, чтоб пришли все, абсолютно все! – не сдавалась тётя Лида. – В классе десять девочек, причём довольно взрослых! К тому же, вместе со своей дочерью приду и я, - это уже одиннадцать. Девчонки, работы всего на каких-то два часа, а Марине Григорьевне будет приятно!
   - А что тут делать? – не сдавалась Анечка. – И зачем? И так каждый день в классе дежурим.
   Но Лидия Антоновна убеждать умела. Да и как это «нечего делать»?! – парты все размалёванные, занавески давно несвежие; и, кстати, неплохо было бы и под доской подбелить (ну, это Лидия Антоновна однозначно берёт на себя).
   - Так что захватите вёдра, тряпки и метёлки, девочки. Порошок и известь я принесу сама. Жду вас в классе в 18.00, в четверг!
   Идти, конечно, никому не хотелось. Тоже мне, нашла добровольцев на принудительных началах! Хочет – вот пусть сама и «пашет» вместе со своей Инночкой, ябедой и сплетницей! Но Лидия Антоновна непослушания не простит, в этом уже многие убедились. Вечно она что-нибудь выдумает или навяжет!.. Да не просто так, а с лозунгами. Вот и сейчас:
   - Отказаться – это просто преступление, девочки! Ведь Марина Григорьевна для вас времени не жалеет; настоящий фанатик своего дела!
   …Что фанатик – так это точно; нет от неё покоя никому. Мало того, что сама в школе торчит чуть не сутками, так и других «грузит» по самое некуда. Уж на что Вовка Великанов – любитель английского, а и тот злится. Ни меры, ни степени, одним словом. Поговаривают, что от неё и муж поэтому ушёл… А теперь она одна осталась – так вообще из школы не выгнать; хоть бы в день этой пресловутой уборки до ночи не засиделась, а то ведь придётся ждать, пока уйдёт. Тётя Лида так просто не уймётся; тоже – фанатик не из последних.
   И Люся, конечно, не может не пойти. Она сказала про «сюрприз» маме, и та недовольно буркнула: «Иди». Но папа, когда услышал новость, категорически восстал:
   - Это ещё что за беспредел?! Не пойдёшь.
   Люся похолодела. Бог с ней, с Лидией Антоновной; девочки её и без «активистки» заклюют! Сказано же было: все – значит, все.
   - А я сказал: нет! – отрезал отец. – Нечего ходить позориться! Дома всё у тебя тяп-ляп, лишь бы отстали! А туда пойдёшь лоск наводить?? Это, милая моя, тоже заслужить надо!
   А Люся, значит, опять не заслужила. Она вообще редко «заслуживала»: что бы девочка ни делала, по мнению отца, это называлось «из рук вон плохо». Люсе исполнилось уже шестнадцать, и она отлично знала, что такое готовка, стирка, глажка и так далее. Родители этим непомерно гордились:
   - Вот выйдет замуж – поймёт, что должна нас благодарить. Уж кто-кто, а мы свою девочку превосходно к жизни подготовили. Всему научили!
   «Маме надо помогать!» - эту истину Люся услышала так давно, что и забыла, когда. Вот с тех пор и помогала. Отец, который в доме руководил всем, назначил ей два постоянных дня для «большой уборки»: вторник и пятницу. В эти дни в Люсины обязанности входило «вылизывание» всей огромной квартиры (полы, ковры, шкафы, окна), а также – «лёгкая постирушка» (того, что накопилось к этому дню в большой корзине для белья). Остальное время считалось «выходным», если не учитывать того, что посуда – всегда и после всех – мылась только Люсей, и никем иным.
   Другое дело, если в «уборочный» день Люся отнеслась к своим обязанностям недостаточно хорошо; тогда отец назначал наказание: следующий день – становится уборочным уже автоматически, из принципа. Или если очень плохо – то два дня. А там, глядишь, снова пятница… Короче говоря, редкий день оказывался свободным.
   Придираться папа умел («На пользу!!»): то полировка плохо блестит, ло люстру забыла протереть… Девочка еле-еле вытягивала на хорошистку, ведь времени на уроки оставалось всего ничего; поэтому считалась и дома, и в школе – «так себе», среднего ума. Если б не ёё изумительная память – в отстающих, наверное, ходила бы.
   Люся всё время жалела, что нет у неё ни сестрёнки, ни братика. Было бы с кем разделить тогда ненавистный домашний труд…
   - Мы тебя кормим, поим, одеваем, родная, - ворковала мама, поручив Люсе очередное дело. – Ты должна это понимать и по мере сил привносить свою лепту.
   Самой маме «привносить» было ужасно некогда, как, впрочем, и папе. «Да ладно, пусть так, - думала часто Люся. – В принципе они, наверное, правы. Но хоть бы «спасибо» разок сказали, а то всё плохо да плохо…»
   Да, Люсины кухонные изыски оставляли желать лучшего, но, что ни говорите, а первое – второе – третье (да ещё и пирожки, если успеет!) девочка всегда готовила, стараясь.
   Мама с папой, пропадая на работе до самого вечера (отсюда – и заработки приличные!), еле-еле находили время, чтоб слегка осведомиться у дочери:
   - Ну, как дела в школе?
   Услышав неизменное «хорошо», папа быстро и привычно, пробежав по комнатам, делал свои замечания по уборке (может быть, завтра – удастся отдохнуть?.. Вряд ли…), и семья дружно ужинала.
   Затем – родители шли к телевизору и к свежей прессе, а Люся отбывала последнюю вахту – мытьё вечерней посуды, - размазывая по щекам тихие слёзы из-за «снова отвратительного ужина».
   А её так и звали в классе – «Размазня». Очень подходяще, ведь она всё везде «размазывала»: и слёзы свои непонятные, и ответы у доски… И даже толком не общалась ни с кем и не дружила; а так, тоже размазывала. Кличка настолько девочке подходила, что даже мама – и та всё чаще и чаще говорила о ней: «Наша размазня».
   Родители Люси были люди интеллигентные, много читающие. Люся тоже с удовольствием читала бы побольше, если б время появилось, а так – только урывками, и всё.
   - Наша размазня в вуз не поступит! – была уверена мама. - Хорошо, хоть всё умеет; пристроить её куда-нибудь поваром, что ли?
   Иногда в дом приходили гости: тоже все сплошь интеллигентные, интересные люди. Они много спорили о музыке и живописи, о свежих литературных новостях. Люсиной обязанностью в такие вечера было подавать гостям кофе и бутерброды, и она еле поспевала заправлять кофеварку новыми зёрнами.
   - Люся!!! – то и дело слышалось из комнаты. Проклятый кофе, как назло, постоянно заканчивался то у Алексея Петровича, то у Сергея Ивановича.
   Когда наступала весна, перед своим Днём рождения мама всегда затевала генеральную уборку, подключая сюда и папу. Отец должен был вынести два тяжеленных ковра на улицу и выбить их. Причём мама каждый год патетически восклицала:
   - Слава Богу, что у нас в доме есть мужчина! Нам с дочерью такие тяжести поднимать нельзя!!
   Отец благополучно выносил и заносил «такие тяжести», сам развишивал их на большой «ковровой» перекладине во дворе и торжественно вручал выбивалку Люсе:
   - Ну-ка, покажи, понимаешь ли ты толк в чистоте!
   Примерно по полчаса на каждый ковёр – и отец оставался доволен. Это был тот самый редкий случай, когда похвала всё-таки срывалась с его скупых уст:
   - Молодец, дочурка! Хозяйка!
   Тогда же, по весне, наступал и «период преферанса», как называла это мама. Но относилась к явлению в общем-то беззлобно; даже наоборот, с оттенком некоторой гордости:
   - Мой Семён никогда «налево» не ходил и не пойдёт, потому что я его понимаю! Хочет с друзьями за картами посидеть – да пожалуйста, хоть целую ночь! И мне спокойнее…
   Они действительно засиживались до утра, и поэтому Люся так не любила весну: кофе и бутерброды нужны были всю ночь. Летом преферансники благополучно «рассасывались» по курортам, значительно облегчая жизнь девочке.
   Вот и сегодня – Люся в душе подозревала, что папа не пустил её в школу именно из-за преферанса: вот-вот подойдут друзья-приятели. Вчера ещё хотели, да сорвалось.
   Поэтому он объяснил нетерпеливой Лидии Антоновне, зло вопя в трубку:
   - Нет, уважаемая, не ждите. Люся наказана. Она сегодня дома не всё выполнила, что мама просила. Вы уж там обойдитесь как-нибудь без неё… Что? Да бросьте, Лидия Антоновна, от неё толку – ноль. Руки как из задницы, по три раза за ней переделываем.
   Вот так. («И слюни подбери!»).
   …- Ну вот!! – торжествовала Осипенко. – Я так и знала, что не все придут!!
   - Брось, Анька, - вмешалась добрая Курочкина. – У Люськи папаша – не дай Бог. Ей и так – дыхнуть секундочки нет. Справимся и без неё.
   - Ага, - психовала Осипенко. – Я ей выскажу всё равно! Тоже мне!..
   Лидия Антоновна, тоже немного повозмущавшись, всё же сказала:
   - Ладно, что языками зря чесать? Давайте работать.
   Она чётко и толково распределила участки деятельности.
   - А занавески? – прищурилась Аня. – С ними не успеем. Если я, например, сегодня возьму простирнуть – это только утром повесить можно. Не впишемся!
   - Ничего! – у Лидии Антоновны был план. – В моей автостиралке их можно провертеть и сразу высушить. Инночка! – окликнула она дочь. – Снимай этот тюлевый кошмар, беги домой и сделай. Да!! Не забудь утюг прихватить, тут сразу отгладим и повесим.
   Занавески быстро сняли, и Инночка действительно умчалась.
   - Ишь, самая хитросделанная нашлась, - яростно шепнула Осипенко Курочкиной. – В машинку сейчас забросит – и всё! И руки чистенькие, и дело готово! А мы тут…
   Курочкина сразу кивнула: да, это тебе не парты изгаженные порошком отдраивать.
   Работали почти до девяти. Лидия Антоновна поспевала и командовать, и белить. Но зато класс сиял, как новый пятак. Тут подоспели и занавески, и когда они, отбеленные и отутюженные, вернулись на место, девочки ахнули:
   - Ух ты-ы-ы!!
   - Ну вот видите, девочки, и самим приятно! – чуть ли чуть ли не раскланивалась Лидия Антоновна. Хорошо, короче говоря, получилось. И настроение назавтра у всех было отличное. У Марины Григорьевны – так вообще эйфория. Даже расплакалась:
   - Девчонки, дорогие мои!.. Спасибо!!
   И бросилась каждую целовать-обнимать: «С праздником женским вас, хорошие мои!»
   И Люсю тоже поцеловала. Не знала же она, что та вчера не явилась!
   Это ей потом Лидия Антоновна поведала. И, между прочим, без всякой злобы. Просто сказала:
   - Ну до чего же размазня эта Люся Орлова! Подумайте только, Лидия Антоновна: девушке – шестнадцать лет, а своего мнения совершенно нет! Попробовал бы меня такой папочка остановить в своё время! – ух, не знаю, что и было бы! Тем более, если надо для всего класса! А эта?.. Так размазнёй по жизни и протащится, тряпка.
   …Марина Григорьевна считала точно так же.



               

                ДВЕ  ОСТАНОВКИ  ТРАМВАЕМ
   Это был уже шестой мамин муж. За свою коротенькую жизнь второклассница Катюша так устала от такой бесконечной «смены караула», что и сказать нельзя!
   Первый муж мамы – родной отец Катеньки – «мало зарабатывал», второй – «гулял по бабам», третий – «пил как конь». Четвёртого девочка помнила смутно (он и задержался здесь всего на неделю), а вот пятый запомнился крепко: бил и её, и маму. Причём делал это в трезвом виде, а не как «папа номер три»; ревновал очень свою красивую жену. А Катюша – под ногами вертелась тут же и попадала, конечно, под руку.
   - Катька, чего ты лезла, а?.. – ласково вещал пятый папа, когда гроза утихала и влюблённые мирились. – Мы сами с мамкой разобрались бы, а так – и тебе перепало, дурёха!
   Но Катенька снова пыталась вступаться за маму, несмотря на горький опыт. Вот и ходила с «фонарями» точно такими же, как и у родительницы.
   Мама долго терпела (кажется, этого мужа она действительно очень любила), но однажды не выдержала… Она задержалась на работе (никак нельзя было отказаться, никак!), и дома получила как следует:
   - С кем, подстилка, шлялась?! На часы посмотри, гнида! – орал страшно муж.
   Мама, как назло, была с причёской и в хорошем новом платье в тот день, - тут и дураку ясно, что для свидания вырядилась!!! А ей просто захотелось покрасоваться: весна… Стояли такие роскошные дни середины марта, что сердце просило праздника! Просило – получи…
   И как ни клялся муженёк в любви, как ни каялся – не помогло больше. Состоялся развод – и мама снова была свободна как птица. Но она не умела долго оставаться одна, и к тому же, если помните, вовсю буйствовала озорница-весна.
   …И вот он, «папа номер шесть», дядя Лёня. Огромного роста; мама по сравнению с ним – птичка, а ведь и она не мелкая. «Этот если бить начнёт – то, наверное, сразу убъёт!» - подумала Катюшка, чуть завидев «отца».
   Но прошло уже целых двадцать дней, а дядя Лёня руки не распускал. И не кричал даже!
   «Но что-то же в нём должно быть не так!» - присматривалась девочка. – Интересно, сколько ещё он с нами проживёт?»
   Дядя Лёня проживать, видимо, собирался долго. Может, и всегда. И Катя скоро узнала причину: оказывается, дяде Лёне просто некуда идти. Совсем.
   - Понимаешь, Галка. – делилась мама с соседкой, советчицей и соратницей, - его подставили. Ни за что отсидел, представляешь?! А жена в это время квартиру продала – и прости-прощай!
   - Ты смотри, Олька, осторожно!! – махала руками тётя Галя. – С таким прошлым… Смотри, чтоб не пропало ничего!!
   «Завидует» - догадалась Катькина мама. (Галка была хронически одинока уже лет пятнадцать).
   «Как бы не вздумала отбить!» - озаботилась Ольга. Да и то: у соседки и квартира побольше, и «довеска» (ни дочки, ни сына, ни чёрта в ступе) нет. Лёнька – мужик видный!
   И Катина мама приняла на всякий случай простые меры предосторожности, то есть «ход на её территорию» был теперь соседке заказан. Галина немедленно обиделась, когда на второй-третий раз закадычная подружка ни с того ни с сего не пустила её на порог:
   - Галочка, некогда мне с тобой лясы точить, дорогая! Извини. Да и мужу хочется отдыха в своём доме!
   Галина распыхтелась – здороваться даже перестала. Да пусть! Зато теперь не будет на Лёньку пялиться, предательница.
   …Новый папа «сидел ни за что» недолго, но успел приобрести те неуловимые признаки, по которым сразу легко можно узнать человека с такой биографией. Но он, однако, был добродушен, много и смешно шутил, а Катюшу с первого дня стал симпатично называть «Катюшонок». Причём не требовал, как отцы №2, 4 или 5 – называть его «папой», а сразу сказал:
   - Кроха, зови меня как душа попросит: хоть Лёхой, хоть Лёнькой. И давай на «ты», ладно?
   Так и получилось, что стал он называться «дядей Лёней», но действительно – на «ты». Слово «папа» девочке и на ум не приходило.
   …А вот вчера (мамы не было дома: ушла в магазин) заходили какие-то странные дядьки; долго топтались в  коридоре, а дядя Лёня шёпотом с ними соглашался:
   - Замётано, мужики. Я – в деле!
   Потом они ушли, а Катюша, которой «гости» почему-то страшно не понравились, спросила у отчима:
   - Дядь Лёнь, а это кто был? Чего им надо? – и совсем по-взрослому добавила:
   - Ты смотри, дядь Лёнь, держись от них подальше, а то… Неровен час!
   Отчим захохотал:
   - Чего-чего?! Ну ты даёшь, Катюшонок!!
   Что смешного было в её словах, девочка так и не поняла. Но действительно чувствовала: ох и непростые друзья сейчас заходили!
   «Чую, быть беде», - так всегда говаривала бабушка, мамина мама, когда ещё была жива. Она успела застать четырёх маминых супругов, а пятого – только в начале. Но сразу сказала опять: «Чую!..» Умерла от сердца, ещё не старая. Всё хотела внучку к себе забрать, но Ольга не давала.
   - Оленька, доченька! – бесконечно увещевала бабушка. – Сама подумай: каково ребёнку-то при твоих вечных мужиках!!
   Интересно, сказала бы бабушка про дядю Лёню «чую!..» или нет?.. От папы №3 (это который пил) Катюша один раз сбежала из дому, да прямо к бабушке – две трамвайных остановки отсюда. Тогда бабушка позвонила маме и крепко с ней разругалась; грозила судом внучку отобрать. Потом они, конечно, помирились, и Катя вернулась к матери. И даже дала слово, что «больше так не будет».
   Но, если честно, девочке всегда мечталось жить именно с бабушкой: никаких новых мужей; дедушка давно умер. А бабушка – всегда такая добрая! И на работу ходит – сутки через трое; и всё свободное время отдавала бы внучке. Жаль, что этому так и не суждено уже сбыться…
   Вскоре пришла мама, и отчим позвал её на кухню. Они плотно закрыли дверь и долго о чём-то спорили, причём дядя Лёня громко бубнил одно и то же:
   - Олька, это только один раз. Дело верное. Только один раз!!
   В конце концов они позвали Катюшу пить чай, и девочка увидела, что у мамы – покраснели и напухли глаза. Странно, вроде и не дрались…
   Наутро, однако, настроение мамы улучшилось, выровнялось и, отправляя дочку в школу, она сказала:
   - Катюша, если кто-нибудь спросит, кто приходил вчера к Лёне – ты ничего не знаешь! Договорились? Ты ж не хочешь папу подвести, да?
   Конечно, не хочет. И Катюша пообещала. Так начались загадки. Целая неделя прошла как-то странно: дядя Лёня сначала две ночи не был дома, а потом принёс три большие сумки, ужасно тяжёлые. Они постояли в коридоре, но совсем немного: на следующий день дядя Лёня их куда-то переправил.
   А вот к концу странной недели был праздник: отчим принёс много-много денег (целую пачку! Катюша столько никогда и не видела), а мама накрыла стол, и они роскошно ужинали. А потом дядя Лёня дал девочке «двадцатку»:
   - Трать, Катюшонок, хоть на мороженое, хоть на пирожное. Только никому не рассказывай про деньги. Хорошо, доченька? Ты же у меня умница-девочка! – и потрепал ласково по затылку своей чугунной лапищей.
   …А ещё через три дня пришли люди в милицейской форме и долго рыскали по всем углам. Но, видно, не нашли то, что искали. А уходя, их главный начальник сказал дяде Лёне:
   - Запомни, Козырев: всё равно найдём. Конечно, здесь ты это держать не будешь, не дурак ведь. Да и продал уже, наверное. Но и мы не дураки, Козырев! Наверняка всё сбыть ещё не успел, припрятал… Сдай нам – и я похлопочу, чтоб тебе скостили срок! Слово офицера.
   - Ты чё, начальник?! – ухмыльнулся дядя Лёня. – Не нашли – потому что чист я, милый мой. Чист, аки слеза! – дурачился он.
   - Смотри, дорогуша! Я тебя предупредил. Пожалей себя.
   «Гости» ушли, а родители снова закрылись на кухне и опять спорили. Умная Катюша услышала кое-что (иногда спорщики срывались в крик), сложила «два и два» и догадалась: то, что искали миллиционеры, дядя Лёня благополучно стрятал в бабушкиной комнате (крохотная каморка в «коммуналке», она пока пустовала), - те самые две остановки трамваем отсюда…
   Как сказал тот главный? – «Лучше сам отдай, а не то…» Ой, беда будет! Ой, беда!!! И такой славный папа, как дядя Лёня, пострадает, и, наверное, заберут его. Ой, и жалко отчима! Самый он лучший из всех отцов! Кого потом мама приведёт? – неизвестно…
   Спасти, спасти дядю Лёню немедленно! Катюшка всю ночь прокрутилась, не смыкая глаз, а с утра уже знала, что она сделает. И тогда дядя милиционер поможет глупому упрямому папе! – он ведь обещал…
   …Вместо школы девочка решительно направилась в ближайшее отделение милиции. К счастью, у порога столкнулась сразу с тем самым главным, который вчера угрожал отчиму. Она тут же сбивчиво объяснила дяденьке милиционеру, зачем пришла.
   - А где бабушкин дом, знаешь?
   …Да, конечно. Здесь рядом. Две остановки… Она покажет.



               


                СВОЯ  РУБАШКА
   …Шифровать работы – это была отличная мысль. Она вносила элемент справедливости.
   Казалось бы, пустяк, - районная олимпиада. Но амбициозная Алёна Ивановна понимала, что и здесь лучше всё-таки показать себя первыми.
   В этом году она привезла Стасика Шаповалова, способного и усидчивого мальчика. Нельзя сказать, чтоб он был прямо-таки семи пядей во лбу, но соображал неплохо. Алёна Ивановна очень рассчитывала на призовое место, пусть даже третье, - тогда при аттестации почти не будет проблем. А если первое – так вообще прекрасно: это гарантировало премию в размере оклада!
   Итак, олимпиада. Алёна Ивановна хорошо подготовила мальчика, разобрала с ним целый ряд нестандартных задач. А вдруг опять что-нибудь подобное выпадет; мало ли…
   Поэтому она дальновидно посоветовала:
   - Стасик, ты все эти задачки перепиши меленьким почерком и захвати с собой! Понимаешь? Вдруг пригодится!
   Стасик совету внял, и в день олимпиады был набит шпаргалками, как праздничный гусь – яблоками. С тем и отправились.
   Детей понаехало много, и Алёна Ивановна не на шутку взволновалась: большая конкуренция! Как назло, девятиклассников (а именно в девятом и учился «её» Стасик) было больше всего, человек сорок. Другое дело – в девятом и одиннадцатом: и там, и там – не более двух десятков.
   Озаботило это и организаторов; инспектриса заметалась по этажам, отыскивая лишнее помещение. Наконец нашла, рассадила участников и вернулась к учителям:
   - Уважаемые коллеги, есть к вам просьба: мы никак не ожидали такого наплыва в девятом, и в одну из аудиторий некого посадить. Надо двух учителей. Пожалуйста, кто согласен?
   Но никто не рванулся навстречу предложению: гораздо приятнее было бы сейчас поболтать в учительской за традиционной чашечкой чая, спокойно ожидая результатов. Зима всё-таки; намёрзлись, пока доехали…
   Пришлось инспектрисе (это судьба!) просто назначить людей, как она смешно выразилась, «методом научного тыка». Ну, чтоб никто не обиделся…
   Она действительно ткнула пальцем наугад, не глядя, в список зарегистрированных школ и объявила:
   - Значит так, в аудиторию №18 идут: Зайченко Валентина Андреевна и Подгородецкая Алёна Ивановна! Прошу, коллеги.
   Зайченко тяжко вздохнула: «Я так и знала»; но последовала покорно вместе с Алёной Ивановной за начальством. Инспектриса завела их в соседний класс и быстренько проинструктировала, как шифровать работы, что делать и так далее.
   Когда Алёна Ивановна зашла в класс, то сразу увидела, что Стасик оказался именно здесь. Ну что ж, это неплохо! – Алёна Ивановна сразу не могла сообразить, но была уверена, что за три часа написания что-нибудь обязательно придумает.
   …Итак, зашифровать. Валентина Андреевна прошла по рядам, внимательно помечая листы. Алёна Ивановна быстро подсчитала: Стасик Шаповалов – это или №27, или №28. Одно из двух – однозначно.
   Наконец формальности закончились, дети получили задание, и время пошло. У Зайченко и Подгородецкой, обязанных наблюдать за процессом, образовалась свободная пауза длиной в три часа. И, конечно, обе они, голова к голове, склонились над заданием: интересно, что там?..
   Задачи были не очень сложные; средние, можно сказать; если не считать последнее уравнение. Они шёпотом начали спорить и даже запутались; но всё-таки благополучно решили, к удовольствию обеих. А вот справятся ли с этим дети?..
   …Наконец положенное время истекло, и математички попросили участников сдать работы. К столу потянулись девятиклассники.
   Подгоняя отстающих, Зайченко почти силой отобрала последние три листочка: правила есть правила. Время вышло!
   - Валентина Андреевна! – окликнул Зайченко с порога какой-то мальчик. – Можно вас?..
   - Извините, Алёна Ивановна, я – на секундочку! – поспешила она к двери.
   Там было что-то важное, и Зайченко задержалась не на секундочку, а минут на пять. Она стояла спиной к Алёне Ивановне, и та, быстро перебрав работы, нашла листик Шаповалова.
   Точно так она и думала, - №28. Почерк – его, не перепутаешь. Всегда он так: как курица лапой! Хорошо, хоть цифры понятно выписывает…
   Но что это? – не то что последнее уравнение, самое трудное; а и задача №3 – проще простого! – всё перепутано, перекручено! И ответ – абсурд, да и только! Вот тебе и Шаповалов!.. Какое там «третье место» - хоть бы не тридцать третье. Хоть бы десятое, чтоб не с таким позором уехать…
   Алёна Ивановна моментально расстроилась… Ну что там Зайченко застряла? – проверить да уезжать побыстрее!
   А Валентина Андреевна, наоборот, не вернулась, а вышла. Что там у неё, в конце концов?!
   Подгородецкая стала пока проглядывать другие работы. Вот хорошая: только с последним уравнением, конечно, завал. Ну, его вряд ли кто-нибудь решил, вряд ли.
   Она пролистывала остальные из любопытства: кто же всё-таки справился с последним заданием?
Есть. Отличная работа. Вот это, очевидно, и будет первое место: №23.
   И тут её осенило. Вот это и называется озарением: исправить «23» на «28» - пара пустяков; да и почерк похож, тоже «куриный». Да! Да!!!
   Она быстро и ловко снова нашла Стасикову писанину и превратила его «восьмёрку» в хромую и некрасивую «тройку», - но всё же, несомненно, в «тройку». Номера поменялись местами, как пассажиры в трамвае, никак не помешав движению: «Вам – к окну? Пожалуйста; а я – с краешку; а то мне скоро выходить».
   …И всё прошло отлично (бывают же такие дни!). Они с Зайченко быстренько всё проверили, не прошло и часа, и протокол был уже практически готов. Осталось свериться и вписать фамилии, только пусть поднесут работы второй группы девятиклассников. Вот чего боялась Алёна Ивановна: а вдруг там есть кто-нибудь лучше?..
   Напрасно боялась. Нету. Номер Стасика оказался на высоте – первое место!
   Когда в протоколе возникла фамилия «Шаповалов», Алёну Ивановну что-то слегка кольнуло в сердце: нехорошо, мол.
   …А опозориться – хорошо, да?! Не зря ведь в народе говорят: «Своя рубашка ближе к телу».
   Так что и с телом, и с рубашкой в этот день у Алёны Ивановны было всё в порядке.