Портрет

"Живопись - это поэзия, которую видят,
 а поэзия - живопись, которую слышат".
Леонардо да Винчи.               

               

Вернисаж. Очередная художественная выставка работ великих мастеров. Боттичелли, Вернон, Ренуар, Рембрандт, Левитан, Репин. Оцениваю красоту созданных ими портретов. Смотрю, вглядываюсь в наиболее прекрасные – женские. Не сама внешность трогает сердце, а характер и душа, вложенные в холст. Дамы разных времён, обличий, манер, но до чего прекрасны! Каждая по-своему.
И захотелось вдруг – как захотелось! – написать портрет нашей нынешней женщины с неведомыми для великих мэтров душой и характером. Это будет портрет маслом, не иначе, густо замешанными вязкими красками, положенными на грубый холст крупными тяжёлыми мазками так, чтобы без пастельных полутонов внешнего лоска, но яркими отчётливыми цветами внутреннего мира. С тенями – серыми, тёмными, бездонно-чёрными – ровно такими, какие случаются в нынешней жизни.
С кого писать? Огляделся, всмотрелся. Не разглядеть. Вокруг толстый слой макияжа. Увидел лишь дочь свою. Почему её? Потому что знаю её всякую: чаще без грима и навешенной поверх его улыбки с присыпкой миловидности для прохожих, подруг, недвусмысленно взирающих «принцев». Видел её лёгкую походку девушки и безрадостный нелёгкий путь женщины. Путь, который походил на скитания по неведомым залам жизни: вычищенным, сладкопахнущим, манящим с парадных ступеней и по покосившимся провалившимся деревянным мостками с затхлого заднего двора. Скитания в напряжённых поисках милого красивого верного доброго и бескорыстного друга для долгожданной семьи с добродушными, беззаботно улыбающимися малышами. Все-то подруги в браке, и, кого ни спроси, – счастливом.
Сколько этих залов исхожено, сколько истоптано грязных загаженных подворотен. Как трудно было отмываться от нечистот и плевков судьбы обильными каплями слёз, прикрываться тонкой рукой от жестоких оскорблений и упрёков самолюбивых «принцев», бескомпромиссных матери и отца, подрагивающей ладошкой заглаживать и прятать ранки, видимые и незримые, следы от которых остались на долгие годы. Есть в юриспруденции понятие «тяжкие телесные повреждения». Где же «неизлечимые душевные раны»? Не придумано. Отчего же? Да острогов не хватило бы для всех «рецидивистов».
А годы проходят, раны накапливаются.
На радость маме родился долгожданный малыш. Хотелось полноценной прекрасной жизни, чтобы как у всех и сразу! Набрала кредитов, влезла в непосильные труды домашнего быта и производства. Только мужа такой «некрасивый» поворот, вечно озабоченной хозяйки, быстро разочаровал. И вот, с ребёнком на руках, с проблемами и долгами – одна да с горькими воспоминаниями о затерявшемся муже с без вести пропавшими алиментами. А годы не поздние, и хочется счастья любого, пусть вымышленного, показного. И снова густой грим поверх страданий и предательских морщин, приклеенная улыбка и манерные взмахи невесомых рук, стянутых непокорными женскими жилами. И утешения по звонку подруги, брошенной любовником, с трубкой в одной руке, плачущим ребёнком на другой, кипящей кастрюлей на печке, ворохом грязных вещей в ванной и… ярким атласным кошельком на неубранном комоде с множеством его потаённых отсеков, где, должно быть, затерялась последняя банкнота. А она давным-давно потрачена, и до аванса целая неделя, а то и две. А младенец хнычет, ему бы витаминок, лакомств, игрушек…
Смотрю я на очередной красивый портрет в золотой рамке, и взгляд расплывается. Вижу только лицо дочери, не в золочёном багете, а выплывающим из серого полупрозрачного облака. Её бы так написать. Нет, не написать – изваять во весь рост на величественном постаменте, чтобы все видели: и те «принцы», что шныряют вокруг, взирая по сторонам в поисках наживы, и лощёные законодатели, коим не напрячь усталых глаз и не поднять увесистого подбородка от казённых бумаг. Назвать бы этот золотой постамент не «Статуя Свободы» или «Екатерина Великая», не очередная «Венера», а «Дочь Анечка», нет, – «Анна Всемогущая». Она ведь всё снесёт и сможет. Ей нельзя иначе. Ей нужно улыбаться и гордо идти вперёд, за неокрепшую ручку вести по жизни своего малыша, которого обязательно вырастит и сделает достойным мужчиной. И потом-потом, улыбнувшись из-под седой чёлки, взглянет она в предательское зеркало и почувствует, наконец, себя самой счастливой на планете!
Я обязательно напишу этот портрет!

Портрет – это не множество схожих, плавно меняющихся картинок, которые проносятся одна за другой, словно кадры киноплёнки. Портрет – это образ, составленный из множества мазков разных цветов и оттенков. Именно таким и будет портрет, который решил написать.

                Лёгкий штрих

Первые заморозки. Студёный воздух. Морозец пощипывает щёки. Деревья замёрзли. Они уже не шумят своими ветвями, даже не покачиваются. Асфальт вдруг высох и посветлел. А лужи-то! Тёмные пятна луж спрятались под блестящее стекло. С краю оно мутное и потрескивает от прикосновения. Ступишь подальше – скользко. Топнешь раз-другой, треснет вдруг и возмутится большими тёмными пузырями, которые то расползутся, то вновь соберутся вместе. Первый день зимы. Холод сковал не только деревья и лужи, но и воздух, и звуки. Прохожие будто присмирели. Старушка с внуком, торопясь в садик, не спешит суетно, как прежде.
– Сергей, просыпайся же! Вставай, вставай, опоздаешь на работу. Мама уже Алёшку увела, а ты всё в кровати. Одевайся!
На бесчувственное тело рухнул ворох одежды.
«О боже, кто придумал это утро с работой и эту беспокойную жену? Они вмиг разрушили счастье и покой, которые так уютно притаились под одеялом».
Глаза не открываются, сознание не включается, брюки и рубашка не поддаются, носки цепляются за пальцы.
Ленивый рот разжевал жёсткий бутерброд, ноги нехотя вывели на улицу. «Фр, как холодно!»
«Кхе-кхе-кхе, — из дальней комнаты вышел дед. Его никто не тревожил; дело нежеланное для него и всей семьи. — Кажется, все разбежались. Что там у нас делается вокруг? Ага, зима пришла. Не покурить без шапки, не попить пивка на скамеечке. Кто там под окном потопал? Иван, кто же ещё? Съёжился, как подмороженный стручок. Куда это его понесло? Небось, в магазин. Наверное, пора и мне выйти. Где там наш третий? Вон же он вывалился из подъезда. Не спится бедолаге. По окнам рыщет».
– Да здесь я, здесь. Ты под ноги лучше смотри, поскользнёшься. С твоим «пузырём» в случае аварии эвакуатор вызывать придётся. Не маши, не маши, вижу. Сейчас спущусь. Ваньку попридержи. Вон, гляди, посеменил.
Толстый Николай всё понял через закрытое окно и нагнал худосочного Ивана. Остановились, решив дождаться друга.
– Привет, мужики. Надо бы согреться – зима пришла.
Возражений по такому поводу не последовало. Все и без предложения ждали момента.
Воробьи беспокойно отряхивали пёрышки. Голуби напыжились, поджав лапки и втянув головы по самые макушки. Дворняга, озираясь, брела по двору, неуклюже ступая по льду.
Утро растормошило всех.

Не спеша, расправляя плечи, вдохнув свежей утренней прохлады, пробудился день. Осмотрелся. Всё чинно и ладно. Старушка, чему-то улыбаясь, возвращается из детского сада. Её дочь и зять едва успели влететь в двери своих учреждений. А вот и привычная тройка. Побрели знакомой дорогой. «Надо бы озарить их путь да подогреть привычную скамейку».
На окнах засияли яркие «зайчики», тёплый луч скользнул по дорожкам. Возрадовавшись, защебетали воробьи. Деловито заходили голуби. Пёс улёгся на открытый клочок земли, подставив бок под приятное тепло.
«Ну и славно», – заключил довольный день и, по-хозяйски осматриваясь, поплыл над городом, подгоняя людей и машины, трамваи и троллейбусы, заполняя делами каждый переулок.
Вот у кого работы невпроворот. До вечера устанет сам и всех утомит.

Наработался наконец. Томно ступая, неспешно делает последние шаги, таща за собой сумрачную пелену вечера.

Полный впечатлений возвращается дед. Его легко узнать издалека по удовлетворённому общением виду и неуверенной поступи, которой он гордо преодолевает неровности придомового ландшафта. Таким он шагает после насыщенной встречи с неизменными друзьями.
Вторым семенит Иван. Быстрыми перебежками он достиг намеченной цели и, цепко ухватившись за поручень, метко впорхнул в подъездную дверь.
Их третий друг идёт, словно видавший виды моряк по палубе шхуны. Немного «штормит», поэтому, делая очередной шаг, он не торопится, широко расставляет ноги и высоко задирает носки ботинок.

Вечерняя заря скрылась за горизонтом. Сумерки сгустились.
– Мама, Алёшке пора спать!
Бабушка послушно отложила спицы и пошла укладывать малыша.
Её дочь с нетерпением досматривала очередную серию бесконечного сериала, зять Александр дочитывал спортивную газету.
«Пора», – дождавшись титров, Ольга решительно выключила телевизор, подошла к мужу.
– Пора, любимый. Завтра опять не сможешь вовремя подняться.
– Ну!.. – недоговорил.
Нежный поцелуй коснулся виска. Лёгкие руки опустились на плечи.
– Ну ладно, – расслабившись, согласился. – Полминуты.
Вечер опустошал улицы. Воробьи и голуби забились под крышу. Пёс свернулся под крыльцом. Дед похрапывал.
Завершив вечерний туалет, Ольга неслышно вошла в комнату. Склонилась над мужем. В полумраке нашла лицо, чмокнула в щеку.
– Спокойной ночи, милый.
Ответа не последовало, но тут же вдруг совсем близко ощутила горячие губы. Скользнув по лицу, они замерли на шее у самого плеча. Попробовала отстраниться, но крепкая рука, обхватив сзади, уверенно удержала, склонила ниже.
– Сашка! – не удержавшись на ногах, упала в объятья.
Теперь и вторая рука начала шалить то тут, то там.
«Как он умеет увлекать», – подумала и поддалась.
– Нужно спать, – успела сказать на выдохе. – Завтра рано…
– Да, да-а… любимая, – услышала тёплое дыхание у самого ушка.
Шальные прикосновения и шёпот, ласки и многое-многое другое продолжились. Не покидая молодых, вечер вершил свои тёмные дела, пока любопытная ночь не вытеснила его. Уже не только комнату, не разглядеть беспокойной постели и всего того, что там затеялось. Ночь охватила город, дом, уютную комнатку, как смогла прикрыла два открытых тела.
«Они ведь открыты только друг для друга», – решила ночь и притворилась, что ничего не видит, не слышит и не замечает.
А как не видеть? Как не слышать? Как не ощутить этой страстной идиллии?!
Ах, эта неуёмная бесконечная ночь!

Что это? Начало портрета. Героиня ещё не имеет лика. Её ещё нет. Есть только первый миг – миг её зарождения. Неправда ли прекрасный? Только такой миг может подарить миру истинное великолепие.
А причём здесь всё остальное? Ну как же? Прекрасное не получается из ничего.
Так бывает: возьмёшь кисть, прикоснёшься к холсту, а она что-то выводит, но никак не берётся за главное.
Тогда никто не мог предположить, что у Алёшки скоро появится сестрёнка, а папа, не желая тесниться с детьми в двухкомнатной «хрущёвке» родителей жены, перевезёт семью в пригородный посёлок. Хороших специалистов там сразу обеспечивали жильём.

Годы, словно маленькие блестящие туфельки Аннушки, уверенно шагали вперёд. Жизнь продолжала намеченный путь.

Они привязались друг к другу с первой встречи. Маленькая, тоненькая, грациозная Она теперь всегда была рядом с Ним. Он нравился ей и, когда искренними порывами увлекал за собой в неведомые высоты, тянулась вслед. Но от излишних необдуманных устремлений всегда вовремя умело оберегала.
Так, увлекая и удерживая, они долго-долго шли рядом. Склонив свой взгляд, он любовался ею. Вздёрнув носик кверху, она с восторгом взирала на него.
И они, и окружающие, без всякого сомнения, понимали, что друг без друга им не обойтись.
Но вот какой-то ясный лучик нечаянно коснулся Его лица и своим теплом пронизал насквозь. Он осмотрелся и вдруг заметил лучезарный алый огонёк, который невидимым лучом согревал, влёк к себе, и осознал, что они очень похожи. Это чувство неудержимо притягивало. Попутчик ощущал сдерживающую власть своей подруги, но пленительный силуэт безнадёжно покорил его. Друг трепетал от новых порывов, но возникшей радости и влечению властно препятствовали.
Как обычно случается, решительный миг настал.
Она скорее почувствовала, нежели поняла, что между ними что-то надорвалось, и это что-то разделило их безвозвратно и навсегда.
Он на миг ощутил то же, но не испытал никакого беспокойства, – а только чувство свободного полёта, в котором воспарил!
Окружающие с беспокойством заметили эту очевидную перемену, но помочь не имели возможности.
Глядя на её растерянный, неописуемо грустный взгляд, который бесконечно долго провожал удаляющегося повесу, хотелось расплакаться от жалости.
А тот беззаботно летел и летел навстречу своему солнцу!..
– Мама, – с надеждой обратилась дочь к миловидной женщине, – он когда-нибудь вернётся?
– Нет, никогда, – не сумела слукавить та.
– Совсем-совсем?
– Да, моя дорогая. Но у тебя будет другой – самый лучший, и мы его никогда больше не отпустим.
Грусть и печаль сменились прекрасной мечтой.
– Ну и пусть себе, – вздохнула девочка. Она решительно выпустила из руки ту ненадёжную ниточку, что долго связывала их, посмотрела на оставшийся вокруг пальчика ободок и в последний раз проводила своего друга прощальным взглядом.
Глаза слезились от напряжения, однако лёгкие свободные движения Его завораживали малышку, и она до самого последнего мгновения смотрела вслед.
«Наверное, там ему будет лучше», – окончательно решила Анечка и, забывшись, о чем-то беспечно заговорила с мамой.
Большой воздушный шарик превратился в маленькую точку, затем вовсе растаял в прозрачной голубой дымке.
Увлечённые сценой прохожие, вспомнив о своих делах, продолжили прерванный путь.

Вот и проявилась наша милая героиня в её безмятежном детстве, наполняющем новую жизнь сказками, мечтами и грёзами. Живительным соком наливается яркий бутон чудесного цветка, который расцветает на радость всему свету.
Малышка стала девочкой, девочка – девушкой. А потом… А потом началась жизнь с её неудачами, трудностями и проблемами. Этот прекрасный возраст не исключает неожиданностей и случайностей, увлечений и разочарований.

Они любили друг друга. Любили нежно и страстно. Полюбили внезапно и надолго, не понимая, отчего и за что, а просто за все сразу. И не потому, что чего-то хорошего или более важного в другом было больше, а плохого меньше. Всего было предостаточно. Но только без любого: важного или неважного, хорошего или плохого они просто не могли обходиться. Потому и были всегда рядом. А когда их тела расставались, то чувства ещё больше сближались в мыслях и ощущениях. Они любили быть вместе в работе и на отдыхе, любили общие дела и игры. Они любили друг друга всегда и везде. Но этот ледяной холод, который появился внезапно и разъединил их, – беспощаден и неумолим.
Она лежала ничком. Он лежал, сжавшись в комок, и думал: «Как быть?»
Оба прежде не верили, что такое может случиться с ними.
А в этой жизни бывает всякое. Случаются встречи и разлуки, приходят радости и огорчения, увлечения и отрезвления, страсть и равнодушие, счастье и горе, жаркая любовь и лёд её разрушающий.
Она задыхалась от случившегося. Он стонал от безысходности. Однако они по-прежнему были рядом. Но этот сковывающий, всепроникающий холод, разлучил их. Он не давал приблизиться друг к другу. Остывающее сознание теряло надежду.
Всего лишь какой-то час назад он заботливо поправлял ремешки её одежды, настраивал крепления, подгонял очки. А теперь в десятке метров от её неподвижного тела не может чем-то помочь, бессилен что-то предпринять.
Ни звука, ни шороха, ни единого движения.
Он вспомнил, как накануне увлечённо готовился к выходу, всё до мелочей продумал и перепроверил. И удобство, и надёжность, и даже вид её экипировки были важны для него. Но главное – надёжность!
Врачи настораживали: физическая нагрузка и высокогорье могли оказаться опасными для здоровья девушки. Но та легкомысленно не верила этому, а он рассудительно решил подстраховаться и в виде ранца приспособил к своей спине кислородную подушку. Она ничуть не мешала, когда они, смеясь и задыхаясь от потока воздуха и восторга, неслись к подножью снежного склона. Разгорячённые тела и клокочущие сердца, пылающие чувства и ликующие возгласы, взмывающая серебристая пыль, – всё смешалось в одно огромное облако счастья. Никто не мог подумать, что вдруг бесстрастный немой холод поглотит и разлучит их.
Так бывает часто: холод лукавства, наледь недоверия или обжигающий лёд измены вдруг обмораживают любящие сердца на год, на два или навсегда. Лавина боли обрушивается на беспомощное сознание, которое готово умереть от безысходности.
Снежная лавина, что обрушилась на них и стиснула каждую косточку и каждый нерв, обрекала на вечную разлуку.
Его согбенное тело затекло. Кисть правой руки оказалась под локтем левой. Перчатки не было, её сорвал ремешок лыжной палки. Тело было сковано плотным снегом, и даже вдохнуть полной грудью не представлялось возможным. Пальцы начинали замерзать, он попробовал ими шевелить. Снег под телом не был так плотен, как над ним. Пальцы кисти имели возможность двигаться. Шевеля ими, он ощутил жёсткий предмет. Это был наконечник кислородной подушки. Не с первого раза замёрзшие пальцы смогли открыть штуцер. Кислород с шипением устремился наружу. Стало легко дышать. Сознание прояснилось надеждой и верой в спасение. Над спиной образовалась полость, которая расковала тело. Поджатыми руками смог пошевелить.
Началась интенсивная борьба со снегом за жизненное пространство. Двигались плечи, шевелилась голова, сгибались и разгибались ноги. Он не различал где низ, где верх, но был уверен, что верх над головой. Именно туда и стремилось вырваться его тело. Глаза стали различать свет – бледный, едва заметный, который шёл сверху. Значит, он не ошибся. Не верилось, что эта огромная масса снега из пышных снежинок, которая охватила его тело, вмиг превратилась в монолит земной тверди. Но так было. Требовались большие усилия всех мышц, чтобы продвигаться на сантиметры. Это удавалось.
Через целую вечность времени и неимоверную тяжесть бесконечной толщи снега он, совсем обессиленный, вырвался наружу. Внизу сияла пустынная серебристая гладь. Вверху он увидел четыре полоски от лыж. Обрыв лыжни показывал, что лыжники оказались у самого верха лавины, а её основная масса сошла гораздо ниже, опередив их стремительный спуск.
Когда они мчались вниз, Анна находилась чуть позади и слева. Сергей попытался осмотреть предполагаемое место. Солнце ослепило глаза. Прикрыв их от острых слепящих лучей козырьком ладони, он вдруг заметил алую вешку. То была одна из лыжных палок, которые Сергей купил любимой. Этот цвет прекрасно сочетался с ярко-синим цветом её лыжного костюма.
Юноша бросился к сияющему маячку. Не чувствуя холода и усталости, голыми руками, будто крот, ни на мгновение не останавливаясь, рыл и рыл. Добравшись до основания палки, он дёрнул за неё, но та, словно вросла в снежные недра, ничуть не поддалась. Заметив ткань синей перчатки, он понял, что палка зажата в кисти Анны и охвачена ремешком. Тугой снег, слившись с телом, жёстко стиснул его. Сергей уже не рыл, а соскребал наледь с костюма. И вот тело удалось расчистить и перевернуть. За ворот, в уши и нос набилась белая масса. Юноша аккуратно очистил их, стёр снежинки с ресниц. Они не реагировали. Не дышала грудь. Заледеневшие пальцы не могли ощутить пульс, но слабое тепло шеи он всё-таки почувствовал.
Сергей прильнул к лицу и начал вдыхать в её рот своё дыхание. Одышка сбивала ритм, но юноша боялся потерять драгоценные секунды жизни. Он боялся потерять её. Он боялся потерять всё!
Кто-то назвал этот метод искусственного дыхания – «рот в рот», и только сейчас Сергей осознал, насколько неправильно это название. Губы в губы – и никак иначе. Только слияние этих губ сможет передать жизненное дыхание одного другому.
Так когда-то влюблённый царевич оживил спящую красавицу. А какой-то романтик переиначил спасение в сказку.
Эта «неуместная» мысль промелькнула в сознании. Очень хотелось поверить в сказочный исход.
– Аннушка, ты чувствуешь меня, слышишь?! Боже праведный, дай ей силы, не отнимай, оживи!
Не успевая отдышаться, он глубоко вбирал холодный воздух и до последней капли отдавал его в тело своей любимой. Снова и снова, глубоко-глубоко.
...Веки вздрогнули. Не заметив этого, Сергей очередной раз припал к губам. Они вдруг разжались, и кончик тёплого языка обжёг рот спасителя. От неожиданности тот отпрянул. Ожившие глаза Анны недоуменно, но ласково смотрели на него.
– Мне это не снится? – спросила она чуть слышно.
– Нет. Уже нет.
Его «спящая красавица» ожила!
Онемевшая рука, на которую облокотился, не удержала, и Сергей, обессилив, упал рядом.
– Что это было? – вновь спросила она.
– Искусственное дыхание «губы в губы», – прошептал задыхаясь.
– Нет, Серёжка, – улыбнулась «сказочная красавица», – это поцелуй в поцелуй.
Глубоко вздохнула и добавила:
– И вовсе не искусственное. Дай ещё один глоточек живого дыхания.
Сергей повернул лицо возлюбленной к себе и прильнул к её губам.
Они дышали губы в губы, поцелуй в поцелуй. Их жизнь продолжалась, как и любовь, которая не сможет умереть, пока живое дыхание будет передаваться от сердца к сердцу.

Это уже не сказка и не лёгкий штрих художника. Это начало большой картины жизни.....
                (продолжение недоступно)