Цикл рассказов Дело житейское

ц и к л   р а с с к а з о в

Дело житейское
 
 …Свёрток вопил уже добрых полчаса. Старик пытался его качать, носить вдоль забора, мычал безнадёжно «люли-люли» и напряжённо всматривался в конец улицы, туда, куда давненько уже умчалась эта девчушка:
   - Дедушка, подержите ребёночка минуток десять, я за пелёнками сбегаю. Я мигом!
   Старик вглядывался в орущее красное личико (мальчик или девочка?..), похлопывая тёплый бочок одеяльца:
   - Ну-ну-ну, сейчас-сейчас…
   Ещё через час, вконец измучившись от топтания на больных ногах, старик начал, всё ещё оглядываясь, подвигаться к центральному входу детской больницы, возле которой он жил. Свёрток притих, устав, и только сопел, набираясь сил для нового крика.
   - Эх, бедолага, - бормотал дед, всходя на крылечко. – Ну ничего, сейчас что-нибудь придумаем.
   Он подёргал ручку двери (закрыто!), постучал, - никто не шёл. Наконец догадался нажать какую-то большую кнопку под табличкой «Вызов», и через минуту дверь распахнулась.
   - Ну? – на пороге стояла немолодая женщина в белом халате. – По направлению?
   - Да тут, милая…, - старик сбивчиво, под новый крик свёртка, пытался объяснить ситуацию. – Покормите его, ради Христа, пока мамаша объявится. Видать, что-нибудь случилось.
   - Случилось. Ребёнка вам подбросили, - спокойно и буднично сказала женщина. – Заходите, оформим.
   Старик растерянно прошаркал за ней в приёмный покой.
   - Да как же так, да не может быть! Ты, милая, пока пиши, чего тебе надо, а я сбегаю: может, пришла?
   - Дедушка, вам лет-то сколько? Не шестнадцать, да? – вздохнула дежурная. – Знаете, что такое жизнь? Давайте оформлять. Не вернётся она. Просто вы живёте возле больницы, вот и всё. На крыльцо не захотела среди бела дня класть, вас использовала.
   Она положила на стол какой-то бланк:
   - Фамилия?
   - Чья, моя?! – изумился дед. – Так я ж ему никто!
   - Так положено, - дежурная была невозмутима. – Надо записать всё, что известно. Вот если бы у дверей нашли – тогда да, не с кого спросить.
   - И… что, часто… возле дверей? – поразился старик.
   - Я, дедушка, за сорок лет работы такого навидалась! На крыльцо – это обычно ночью… Фамилия? – переспросила она уже построже.
   - Гусев, Валентин Иванович, - потерянно сообщил дед. – Покормить его, может, сначала? Голодный, видно! (Ребёнок всё ещё кричал).
   - А как же, - она быстро и ловко заполняла какие-то графы. – Распишитесь.
   Старик послушно ковырнул ручкой, где было указано.
   - Можно идти?
   - Подождите, - женщина развернула младенца.
   - Девочка. Приблизительно месяца полтора. Ну и…!!! – видно было, как она с трудом сдержала непечатное словцо. – Да вы гляньте!!!
   Старик, прижмурившись, нагнулся: тельце ребёнка было в каких-то грязных разводах, то ли жёлтых, то ли коричневых, крошечные пяточки были стёрты чуть ли не до крови.
   - Что это?!
   - Не пеленала, стерва, неделю, наверное! Бедняжка ножками от боли сучила – кожу-то разъедает! – вот и натёрла пяточки… Ну, гадина! – женщина скрипнула зубами.
   - А может… того… и голодная?..
   - А вы как думали?! Спасибо, что живая!
   Дежурная повернула голову и крикнула куда-то вглубь тихого коридора:
   - Лена!
   Из темноты быстро выпорхнуло молодое белохалатное существо.
   - Лена, срочно Вере Ивановне покажи, она у себя в кабинете. И сразу покорми!
   Девушка кивнула, ловко подхватила, призавернув, ребёнка, и так же быстро исчезла.
   - Спасибо, Валентин Иванович. Вот теперь можете идти.
   Старик заковылял за ней к выходу, но на крыльце задержался:
   - А что же теперь будет?
   - Как обычно, - пожала дежурная полными плечами. – Дом малютки, потом детский дом. Дело, к сожалению, житейское.
   - А если мамаша всё-таки объявится? – ещё надеялся Гусев.
   - Фантазёр вы, папаша, вот что. Да не волнуйтесь, не умрёт! Видно, что девочка крепенькая. Спасибо ещё раз.
   Старик кивнул и начал спускаться с крыльца. Александра Петровна (так звали дежурную) защёлкнула за ним двери и вернулась к столу. Усевшись, она глубоко вздохнула, достала новую папку с чёрным оттиском «Дело» и начала торопливо писать.
   …Через час новая девочка уже безмятежно спала, сытая, чистенькая, со смазанными и перебинтованными пяточками. Она спала, а в папку «Дело» - её первый в жизни документ, - ложились новые листы. Малышка ещё не знала, что здесь её записали как Гусеву Валентину Ивановну (дежурной пришло в голову сделать ребёнка полной тёзкой её спасителя); что ей, подсчитав, назначили День рождения. Ничего этого маленькая Валечка пока не знала. Не знала она, что к следующему кормлению ей уже нашли грудное молоко: обратились к женщинам, лежавшим со своими детьми здесь же, в больнице, и одна из них, кормящая, сразу согласилась:
   - Мне-то что, всё равно лишнее сцеживаю, а ребёнку – польза. Конечно, покормлю!
   Потом, проснувшись, Валечка почувствовала тёплые руки и незнакомый, но такой приятный запах, прильнула к большой груди, благодарно зачмокала
и подумала, наверное: «Мама!»
   Но она не могла пока ещё этого сказать…
   
                *   *   *
   …Можно, конечно, написать дальше, что новая мама взяла Валечку к себе и воспитала как родную, в любви и полном благоденствии. Или что «биологическая» мама вернулась в слезах, раскаялась и поклялась во всём, в чём нужно, - и снова счастье. Или, в крайнем случае, что в детдоме в девочке души не чаяли, и выросла из неё умница – красавица, получила образование и создала счастливую семью. Потом через передачу «Жди меня» нашла дедушку Гусева и досматривала его до конца дней.
   Хорошо и приятно было бы такое читать!
   Но наш рассказ, увы, не сказка. И назывался бы он тогда иначе. Так что давайте спустимся на землю.
   …Валечка Гусева медленно росла и плохо развивалась. У нянечек, получавших копейки, не хватало ни времени, ни сердца на таких, как она. Более того, Валечка, когда ещё не могла самостоятельно покушать или вытереть попку, часто слышала:
   - Понаплодят всякой дряни, алкоголички чёртовы! Подбирай тут за этими выродками!
   Валечка рано узнала, что она никому не нужна. Ей, с её многочисленными болячками (ошиблась или соврала Александра Петровна, когда назвала её «крепенькой»), никак не светило стать приёмной дочерью хоть кого-нибудь. Да, приходили, да, выбирали. Но не Валечку. Ведь и правда, Валечку зачали в пьяном угаре её шестнадцатилетняя мама да мужик-сосед, зашедший «за солью» и приглашённый отведать свежесваренной самогоночки, которую изготовила Валечкина «биологическая» бабушка, тоже алкоголичка в третьем колене. Потом Валечку долго и безуспешно ещё в утробе травила таблетками перепугавшаяся мамочка, упустившая сроки аборта. Потом, когда шёл шестой месяц беременности, «биологическая» бабушка по пьянке замёрзла в снегу, и маму согнали со служебного жилья (бабушка была дворником и жила в квартире «от государства», пока работала). Потом мама кинулась к соседу, отцу её ребёнка, и была им жестоко избита «за шантаж»…
   Потом она жила на вокзале и до самых родов обслуживала телесные потребности тех, кто её там кормил…
   Нет, она сунулась было в учреждение какой-то соцзащиты, что ли; но там покивали, подакали и велели время от времени «заходить». Пока, так сказать, нет возможности помочь (фонды! кризис!). Много грамотных слов произнесли, но они не грели и не кормили. На работу тоже никто не брал, и вернулась «мамочка» на привычный вокзал. И, несмотря на то, что специально спала на животе, вскоре и родила благополучно, возненавидев «это отродье» с первых минут её жизни. Хотела утопить в канализации, но знакомый бомж сказал, что это «не по-христиански». И роженица, через пару месяцев придумав, как сделать «по-христиански», осуществила это, вручив ущербное дитя какому-то дяде под больницей.
   …А через четырнадцать лет Валечка, зачав с ровесником-детдомовцем после дискотеки свою дочь, подумает:
   - Меня воспитали – и её воспитают! На то и детдома!
   И положит новую жительницу планеты Земля на какое-нибудь государственное крылечко. Только б не зимой, чтоб не погибла!
   Дело-то, говорят, житейское…



                Сумасшедшая
   Это было тихое сумасшествие. Она никому не мешала, целыми днями кружила по посёлку и что-то бормотала про себя. Иногда, впрочем, взгляд ёё становился совершенно ясен, и она, казалось, абсолютно нормальна; а её помешательство – просто притворство. Но проходило несколько дней, и вновь было ясно: сумасшедшая!...
   Она часто кого-нибудь останавливала и начинала слёзно жаловаться:
   - Ведь не уберегла, а?… Я не уберегла… Как жить, скажите?...
   В маленьком посёлке все знали историю её печального сумасшествия, поэтому вежливо слушали, кивали и обычно говорили:
   - Что ж теперь поделать, Ладушка? Ни в чём  ты не виновата; это, видно, судьба такая.
   А наиболее милосердные предлагали:
   - Пойдём-ка лучше. Я тебя домой отведу. Поспишь, отдохнёшь…
   Ладушка всегда покорно соглашалась, давала себя отвести; а дома – она жила с престарелой теткой – действительно быстро успокаивалась, потом долго-долго спала.
   А наутро – снова начинала своё бесконечное кружение по маленьким улицам; зимой и  летом, в снег и в дождь…
   Ладушка – так её все звали. По паспорту она была действительно Лада. Это красивое имя придумал ей отец, безумно счастливый от появления так долго ожидаемой дочери. Родителям Ладушки было уже за сорок, когда у них, уже отчаявшихся иметь детей, наконец родилась девочка.
   Да вот недолго они порадовались: в пятнадцать лет Ладушка полностью осиротела. Сначала умер папа (инфаркт), а потом, как будто торопясь за ним, - мама. Ладушку забрала к себе сестра матери, тоже уже немолодая. Тёткины взрослые дети жили далеко, годами не показывались, и она всю свою любовь перенесла на племянницу. Вскоре девушка стала совсем взрослая, полюбила и вышла замуж. Она переехала к мужу, но тётушку навещала каждый день: жила близко, в том же посёлке..
   Вскоре Ладушка родила мальчика. Со стороны казалось: хорошая, благополучная семья. Но муж Ладушки был большой любитель выпить. Казалось бы, ну что такого? Да вроде бы и ничего, но, выпив, молодой муж превращался в какого-то беспамятного идиота: вёл себя, как невоспитанный ребёнок, много пел, кричал и плакал, а потом – отсыпался и ничего, совершенно ничего не помнил. Этим же отличался и свёкор; видно, такова была семейная черта.
   Ладушка каждый раз очень расстраивалась, понимала: однажды будет беда… Не миновать! И действительно, «однажды» наступило: всё произошло до жути банально. Муж просто заснул, пьяный,  в кровати с папиросой. Дело было днём, Ладушка ушла куда-то, а дома оставался ещё и их шестилетний сынишка.
   …Когда Ладушка вернулась, дом уже вовсю пылал, из окон валил чёрный дым, у забора метались какие-то люди и бестолково орали.
   - Саша, Саша, сыночек!!! – страшно закричала Ладушка и бросилась к дому.
   - Стой, куда, шальная?! – схватил её сосед. – Сейчас балки начнут падать!!! Кто дома был, кто?! – тряс он её.
   - Саша, Саша, Саша!!! – исходила криком женщина.
   …Со страшным треском обвалились балки, когда прибыли запоздавшие пожарные. Им оставалось погасить то, что ещё не сожрал огонь…
   На месте бывшего дома нашли страшно обгоревшие тела – мужа и сына Ладушки. Её долго не могли оттащить от тела сына, она кусалась, царапалась и зверино выла.
   С тех пор она перестала понимать, где она находится, что делает. Вот тогда и начала свои ежедневные кружения по посёлку. А потом тётка просто забрала её к себе, надеясь, что постепенно, со временем, Ладушка очнётся. Но шли годы, и ничего не менялось. И вдруг однажды Лада пропала…
   Куда, почему? – никто не знал. Говорили, вроде видели, что она садилась в автобус, идущий в город.
   Тётка плакала, тормошила милицию, - нет, ничего. Ладочка как в воду  канула. Спустя какое-то время стала считаться пропавшей без вести.
   Дни шли, и тётка постепенно смирилась, и про себя уже называла Ладочку «покойница». Ну а что ещё думать?... Видно сгинула где-то или убили, - мало ли подонков? Но в  милицию всё-таки позванивала, напоминала: мол, особая примета у Ладушки была: так вдруг если что, хоть опознать…
   Примета и вправду – очень приметная: огромное родимое пятно на полспины.
   И в один несчастный день – чуяла тётка, чуяла! – позвонили-таки, позвали на опознание. Ехать пришлось в райцентр в морг.
   …Да, это была Ладушка, обгоревшая до неузнаваемости: лицо, руки… Но спина уцелела. И пятно – тоже. Большое,  в форме сердца… Оно самое.
   Ладушкина мама всё когда-то шутила: «У моей доченьки – два сердечка. Видать добрая душа уродилась!»
   Тётка изошла слезами, пока устраивала похороны и поминки. Одно только утешало: вот она, могила, здесь, рядышком. Хоть есть где цветы положить, поплакать.
   Немного придя в себя, тётка разузнала, как погибла племянница: бросилась в огонь, когда вовсю пылала квартира на первом этаже большого дома. Пожар наделал  ребёнок, оставшийся один: то ли спичками играл, то ли ещё бог знает чем…
   Говорили только: Ладушка проходила, увидела огонь и дым, побежала, крикнула  зевакам, трусливо жавшимся:
   - Кто в квартире остался?!
   Кто-то нерешительно ответил:
   - Вроде мальчик дома был… А может, и нет?..
   - Что ж вы стоите?! – возмутилась-завопила женщина.
   - Так дыму ж полно… Смысла нет… - пытался оправдаться молодой  мужчина.
   - Эх, вы!!! – она бросилась к окну. – Подсадите, буйволы! – вызверилась, но никто не двинулся.
   - Да разве вы мужики?!!! – изумилась она. – Ладно, любуйтесь, твари трусливые!
   И она ловко, как-то по-особенному уверенно, поднапрягшись, взобралась на низко висящий балкон, разбила окно и влезла внутрь…
   Толпа перед домом замерла в ужасе, с колотящимися сердцами… Но спустя минуту Лада мелькнула в кухонном окне, рывком распахнула его и крикнула:
   - Ловите ребёнка!
   Затем наклонилась и перевалила через подоконник живого-здорового мальчика, но без сознания. Его услужливо подхватили подбежавшие две женщины.
   Все видели, как Ладочка, почему-то взмахнув руками, исчезла в окне в недрах кухни. Почему она не выпрыгнула?.. Этого теперь никто не узнает…
   Когда всё было наконец-то потушено, нашли и Ладу: она так и осталась лежать на полу кухни. Умерла с открытыми глазами, улыбаясь… Страшны были эти глаза и улыбка на изуродованном огнём лице…
   Мать спасённого ребёнка без конца и края расспрашивала: кто эта женщина, откуда она?! Никто не знал. Вспомнили некоторые, что видели, как она подолгу ходила по улицам. Думали, бомжиха: оборванная такая, вечно в мусорке копалась.
   Когда тётка Ладушку опознала, в милиции написали протокол, а потом материал попал в газету. Получилась заметка «Ценой собственной жизни», и мать мальчика, за которого Ладушка погибла, приехала в посёлок: поклониться могиле неизвестной доселе спасительницы. Привезла тётке  целую сумку гостинцев. Долго расспрашивала, плакала, благодарила, а когда узнала, что Ладушка-то, оказывается, считалась сумасшедшей, удивилась несказанно:
   - Что вы говорите?.. Да она одна-единственная и была среди всех при  разуме!
   Скажите, как тут не согласиться? Спасти ребёнка – разве может быть для матери что-нибудь более нормальное?..



                Приглашают дамы
   «Так узнал он меня или нет?!» - этим вопросом Галина мучилась уже третьи сутки.
   С одной стороны, ему выгодно было не узнавать: приехал с женой. А с другой… За эти три санаторных дня они уже не раз сталкивались нос к носу (без всякой жены рядом!), а он по-прежнему смотрел глазами едва знакомого человека, который просто вежливо здоровается с соседкой из номера напротив…
   Правда, она здорово изменилась за тридцать лет, но не до такой же степени! А впрочем… Разве не было так, что несколько месяцев назад Галина, встретив одноклассницу, битый час ей доказывала, что она – это она?!
   - Ну, Галка, ты даёшь! – узнала наконец её Марина. – Слушай, извини, но ведь в школе ты была… как бы это помягче выразиться…
   - Не очень красивой? – засмеялась Галина Андреевна.
   - Ну да, ну да, именно! – заливалась Марина. – А теперь… Картинка! И фигурка, и личико… Поделись, каким образом? Я-то, видишь, сама, - ничем похвалиться не могу. «Полтинник» - не шутка, оказывается.
   Да, одноклассница безобразно располнела. А ведь когда-то! – талию чуть ли не пальцами обхватить можно было!
   - Никакого секрета, Мариночка, - со скрытой гордостью сказала Галя. – Просто упорство и труд, сама знаешь, всё перетрут. Я давно изменилась, и с тех пор слежу за собой. Никаких поблажек! Вот пока и удаётся, сама видишь.
   - Ой, ещё как удаётся! – завистливо вздохнула старая подружка. – Ты просто неузнаваемо шикарная!!!
   …Неузнаваемо… Наверное, и он не узнает. Не может даже себе представить, что это – она. А вот Галина его узнала сразу, ещё в вестибюле гостиницы. Она приехала раньше, и когда оформляла прибытие (отмечала путёвку, получала ключи от номера), вдруг увидела, как в холл вошёл ОН!!! ОН! – Галина чуть не закричала: «Славка!»
   Хорошо, что сдержалась. Он был почти такой же, как раньше: подтянутый, ловкий. А рядом с ним обозначилась небольшого росточка толстенькая женщина с бегающими глазками, судя по всему, законная супруга. Галина, потеряв дар речи, смотрела на них во все глаза: так вот она какая, эта самая Ксюша, ради которой он тогда… Если это она, конечно… Может быть, это – второй (третий, четвёртый?..) брак? Кто знает!
   - Ксения, давай паспорта! – попросил он, ставя чемоданы у стены.
   Ну вот, значит, всё-таки первый брак…
   - Женщина, мы за вами? – это Славик уточнил прямо у неё. Глядя в глаза!!!
   - Женщина, за вами или нет?!
   Ах, да, да. Она очнулась и извинилась. Супруги пристроились за ней.
   Так их и поселили: номера напротив. Это было в понедельник, а сегодня – уже четверг. Уже три дня (четвёртый пошёл!) они все завтраки, обеды и ужины совершают за одним столом (плюс ещё одна пожилая женщина из номера наверху). Ведут общие разговоры, рассказывают анекдоты… Перезнакомились, конечно.
   Когда жена Славика спросила её: «А вы, Галочка, откуда приехали?» – Галина думала, что Славик упадёт со стула, когда услышит; тогда уж он её точно узнает!!!
   И она, сглотнув с трудом слюну, с расстановкой сказала:
   - Я из Одессы…
   - Да?.. А я там служил. Надо же, тесен мир.
   «Теснее, чем ты думаешь!» - злобно подумала Галина. Ну ничего, артист, я заставлю тебя узнать меня, дай срок!!!
   Да, она признавалась себе, что ей приятно видеть его каждый день, радостно сидеть с ним рядом и вот так болтать ни о чём. Как когда-то… А то, что он её не узнаёт (даже на имя не среагировал, глазом не моргнул! Правда, фамилия у неё теперь другая, по мужу) – так это даже лучше. Лучше!
   Он разливался соловьём перед ней – перед красивой малознакомой (как он думал) женщиной, старался произвести впечатление. О, это он всегда умел, что говорить! А Ксюша не обращала внимания на его кокетство; видно, привыкла. Да, он всегда был парень не промах. Таким и остался. Как говорится, горбатого могила исправит.
   А почему, собственно, он должен был её помнить? Разве она была занозой в его сердце, как он – для неё? Так, игрушка, девушка на час, «Галчонок - пострелёнок». Ну, приласкал разочек от скуки, а она растаяла, дура, влюбилась до беспамятства. А он был просто солдатик срочной службы, просто бегал в увольнения, просто приходил к своей родне в их двор… Повезло: направили служить там, где у него жили-были свои: родная тётка с мужем. Вот, бывало, придёт, - тётка его накормит, позаботится, чтоб заночевал (холила к командиру части, выхлопотала разрешение). Не служба, а мёд с батоном.
   Славик переоденется в дядины брючки-рубашечку, гитарку в руки – и во двор до глубокой ночи. Девушки, песни, пивко… Вот тут бедная Галка и подвернулась ему под руку в один распроклятый вечер.
   Они тогда большой компанией долго шутили, смеялись; потом как-то потихоньку почти все разошлись, а затем вышло так, что их и вовсе осталось трое: Галка, Славик и Пашка. К тому же Пашка крепко выпил и почти спал, привалившись к Славке сбоку и мешая ему играть на гитаре.
   И тогда Славик сказал своим неповторимым голосом:
   - Галчонок, лапушка, отведи этого зверя домой, а? Не ровен час, рухнет на дороге, если сам пойдёт. Он нам мешает, ты не находишь?.. А потом – скорее возвращайся. Буду ждать.
   Галочка не верила своим ушам. Он? Будет ждать? Сейчас?! Конечно, Пашку надо отвести…
   Она вернулась почти мгновенно и… Этот вечер (ночь?) она помнила всю свою жизнь. Невероятно! Сказочно! Волшебно! – её, дурнушку-толстушку, которую, несмотря на то, что ей уже стукнуло двадцать лет, никто и не обнимал никогда, - страстно прижимал к себе красавец-парень, мечта трёх десятков девчат! Обнимал и целовал в губы, - её, неопытную, нецелованную, дрожащую непонятно от чего. Её, давно любящую и не смевшую даже надеяться!!! И когда он прошептал ей: «Галчонок, а давай по-взрослому, а?», - она даже толком и не поняла, чего он от неё хочет. Знала только: будет так, как он скажет. Будет сейчас. Он пришёл, её любимый, - и она готова ради него на всё.
   - Ну что, пойдём к тебе? Мать на дежурстве твоя, ты говорила? Я ничего не путаю? – у Славки нетерпеливо дрожали руки, он гладил её по плечам, по голове, по коленям…
   И пошли, конечно. И всё было, всё. «И любовь была…» Была – и сплыла. Просто и страшно… Через несколько дней, в новом увольнении, он уже её почти не замечал; она весь вечер ловила его взгляд и ждала; вот сейчас, вот сейчас скажет: «Галчонок, останься!»
   Не сказал. Посидел, попел, взглянул на часы:
   - Ладно, друзья-братья, пора и по домам! Мне на службу завтра с утра пораньше.
   И ушёл не оглядываясь. Она надеялась и в следующий раз, и в четвёртый, и в пятый… Не понимала: как же так можно?!
   А он даже и вины никакой за собой не чувствовал: что, собственно, произошло? Дело молодое! Галка пыталась с ним поговорить, но вышло смешно: она подкараулила его у тёткиной кватриры, хватала за руки и некрасиво всхлипывала.
   - Слушай, кроха, не усугубляй! – втолковывал он ей. – Нам было хорошо – ну и ладно. Я желаю тебе счастья, Галчонок. По-доброму тебя прошу, успокойся, ты – налево, я – направо, и давай больше не пересекаться. Дошло?
   Дошло, конечно. Боль души была такой невыносимой, что Галке хотелось порой отпилить себе руку или ногу, чтобы запредельными физическими муками перебить, заглушить эту пытку. Даже сейчас, спустя годы, ей иногда становилось плохо от одного воспоминания об этой боли; что же говорить, тогда?!
   Потом пришёл стыд: как это она так дёшево себя оценила?! Как?! Потом долго думала: «Ненавижу!!!» Спустя месяцы – любила опять… И, наконец, однажды, вымучившись, наверное, до самого донышка, вдруг с радостью и недоверием почувствовала: отпустило. Наконец отпустило! Живая…
   Осталась только какая-то космическая пустота, но боли – боли!!! – больше не было.
   Галина оживала как растение после долгой засухи, когда наконец небеса сжалились и дали влагу и надежду её измученной душе.
   Тем более что Славик давно уже демобилизовался. С глаз долой…
   «А, может, и хорошо, что так было?» - иногда думала она. Ведь благодаря этой любви и этой боли она и сказала себе: «Я буду любить и буду любимой. И ещё – я буду самой красивой. Буду!!!»
   Да, было нелегко. Красота-то, оказывается, - это работа, причём каторжная. Но достаточно было вспомнить Славку, и Галочка вновь наполнялась немалыми силами.
   Спустя года три её уже перестали узнавать, и это было прекрасно. Шутка ли сказать: перешла на 44ый размер (с 54го!), научилась «выглядеть», ухаживать за собой и поддерживать свою неотразимость.
   Конечно, появились поклонники, и не только в своём дворе. Парни вокруг неё как будто бы очнулись, прозрели, заговорили о Галочке чуть ли не как о самой красивой девушке города! – вот это было чудо, настоящее, своими руками добытое. Из-за неё соперничали, ссорились, а два парня из соседнего подъезда даже подрались. Очень хорошо! «Теперь – моё время!» - не без оснований думала Галочка. Она закончила заочно пединститут и стала работать в школе.
   И любовь пришла, да. Всё, как было задумано. Большая и взаимная. Правда, такого замирания сердца, как тогда, со Славкой, Галочка никогда больше не испытывала. Перегорела, что ли?..
   Ну и что, а надо ли? Она чувствовала себя счастливой и довольной, справедливо награждённой за свои страдания. А это ой как немало, между прочим!
   Мечтала, конечно: вот когда-нибудь… Знала, что Славик после армии женился на какой-то Ксюше. Славкина тётка рассказывала всему двору: дескать, Славочка очень любит эту девушку, она его из армии верно ждала и дождалась.
   Да, любит, наверное. Он и Галке тогда сказал, когда она пришла «выяснять» и рыдала:
   - Послушай, ну не будь наивной, разве у нас с тобой – любовь? Ты пока и не знаешь, что это такое! Тебя первый встречный погладил – ты на всё сразу готова. Не так, скажешь?..
   И потом добавил:
   - Есть у меня дома девушка любимая, пойми! Ксюшенька! Вот она…
   Что – она, Галочка тогда не в силах была дослушать, убежала от стыда подальше… А ведь и правда: только пальцем поманил – и всё! Так ей м надо. значит.
   Ну ничего: ведь она вышла замуж, родила дочку (на радость матери, растившей Галочку в одиночку, без мужа). Вот так всё и наладилось, а Галочка с годами только расцветала, и спустя столько лет казалось: нет у неё возраста, одна красота! Вся школа удивлялась. Идею «встретить Славика когда-нибудь» она давно позабыла, смеясь над собой:
   - Да шут с ним!
   И вот – путёвка в санаторий (дали на работе по случаю); поехала одна, без мужа, всего-то на две недели. Думала отдохнуть от всех и от всего: выпустила одиннадцатый класс. Устала что-то за последнее время. Правильно Маринка тогда сказала: «Полтинник» - не шутка».
   А тут – на тебе. Теперь Галочке уже очень хотелось – проснулся какой-то охотничий азарт! – чтобы Славик её наконец-то узнал. Она хорошо продумала, как ей быть дальше, и наконец в пятницу, за завтраком, спросила:
   - Извините. Вячеслав, а вы в каком году служили в Одессе?
   Славик ответил. Она спросила что-то ещё и подвела разговор к тому, на какой улице она жила в то время.
   - Да? – удивился Славик. – А у меня на этой улице родня и куча знакомых! – он начал с энтузиазмом перечислять.
   Галочка слушала, кивала, поддакивала, подбрасывала всё новые имена, рассказывала, кто кем стал. Интересный вышел разговор, Славик раскраснелся, оживился. Кому же юность не радостно вспомнить?
   Он так увлёкся, что почти ничего не съел, и Ксения, вставая из-за стола, снисходительно сказала:
   - Ладно, я пойду, а вы тут доедайте, друзья с одной улицы.
   Очень кстати она ушла, очень. Как было при ней заявить о главном?! А теперь – можно!
   - Что ж ты, Славочка, так меня и не узнаёшь? Даже теперь, а?!
   Вячеслав открыл рот. Это неожиданное «ты»… Он всмотрелся наконец. Багровея, охнул: «Галчонок!..»
   - Именно, - засмеялась довольно женщина. – Ну что, произвела эффект? Признайся, не стесняйся!
   - Да уж, - потупился Славик. – Кто б мог подумать…
   - Что подумать? – Галочку уже несло. Старая боль закачалась-заходила в ней волнами. А она-то, глупая, думала, что избавилась... – Ну и как, счастлив ты со своей любимой, верной и недоступной, а?!
   Вячеслав молчал, опустив голову.
   - Что молчишь?! – взвилась Галочка. – А впрочем… На чёрта мне твои речи, подавись ты ими, дорогуша! – она выскочила из-за стола, так и оставив свой завтрак почти нетронутым.
   …Прибежала в номер, закрылась и долго ревела… Зачем, зачем он встретился ей снова?! Да ещё смотрит (смотрел, по крайней мере, до сегодняшнего разговора) как кот на сметану. С первой встречной готов на всё, подонок, причём прямо при жене!!!
   В этот день она так и не вышла ни к обеду, ни к ужину. «Ничего, - злилась на себя. – Разгрузочка мне, дуре, не помешает!»
   А на следующее утро уже как следует успокоилась и решила вести себя как ни в чём не бывало. Привела себя в порядок – уж и постаралась, как никогда! – и спустилась к завтраку. За столом уже все сидели.
   - Доброе утро, Галина. Что ж вы вчера, - приболели, что ли? – допытывалась Ксения.
   - Да, - Галочка твердо решила быть немногословной. С кем бы то ни было.
   - Значит, не видели ещё новое объявление? Сегодня танцевальный вечер, называется «Приглашают дамы»! А и то, - засмеялась она, - мужчин в этом заезде в три раза меньше, так что название актуальное.
   Ну что ж, танцевальный вечер – это хорошо. Галочка будет танцевать до упаду и приглашать всех подряд. Пусть этот Дон Жуан престарелый не думает…
   Славик же молчал и за завтраком, и за обедом, и за ужином.
   - Да что с тобой? – шипела на него жена. – Хоть словечко-то урони!
   - Оставьте его, - вмешивалась пожилая сотрапезница. – у мужчин это бывает. Зато после сегодняшних танцев будет как новенький, вот увидите! – подмигнула она интимно.
   …Вечер начинался в 20.00. Готовясь, Галочка придирчиво выбирала наряд, укладывала волосы в замысловатую причёску, делала «ударный» макияж. Спустившись вниз с небольшим опозданием (нарочно!) она увидела, что затмевает всех присутствующих женщин. Настроение резко улучшилось.
   Тут очень кстати заиграла музыка, и ведущий произнёс в микрофон сакраментальное: «Белый танец! Приглашают девушки!»
   Галина Андреевна собралась было пригласить мужчину, стоящего у стены справа, и даже уже направилась к нему, но тут неожиданно у неё на пути возник Славик:
   - Разрешите?..
   Галочка опешила:
   - Так ведь белый танец?..
   Но Славик настаивал:
   - Позвольте всё-таки. Вы же (ты же!) меня не пригласишь, правда? Надо поговорить.
   - Ну что ж… - они вышли в центр зала, куда уже направлялись другие пары. Играла хорошая музыка, Славик уверенно вёл свою даму, и краем глаза Галя заметила, что его жена тоже танцует с каким-то мужчиной, радостно и увлечённо.
   - Так о чём вы хотели поговорить, Вячеслав Иванович? – снизошла Галина.
   - Прости меня. Просто прости, Галчонок, больше ничего мне не надо…
   - Что так, Славик?! Ушам своим не верю! За что? Дело-то молодое, было - сплыло, или не так? – она почему-то опять чуть не плакала.
   - Прости меня за надежду, которую я тебе дал тогда. За это хотя бы, потому что за другое – простить меня никак нельзя. Я теперь это знаю.
   - Ой, какой текст! Проще надо на жизнь смотреть!.. – она кусала губы.
   - Прости меня за боль, Галя. Я теперь знаю, какая она…
   Он мог не договаривать. Галочка ясно видела, как Ксения, обнимаясь в танце с партнёром, вдруг в один прекрасный момент вышла с ним из зала…
   - Видела?!  - спросил с горечью Славик. – И я видел. Я сто раз такое видел. Но я её люблю. Люблю, будь она неладна!!! – его голос вибрировал на грани срыва.
   - Вот так Бог наказал, Галочка, - вздохнул тяжело…
   На другой день он уехал, а Ксения осталась и объяснила за обедом:
   - Славку моего на работу вызвали. Да и пусть катится, между нами, девочками, говоря! – смеялась она раскрепощённо и молодо. – Галинка, а ты видела, какие мужчины живут в соседнем корпусе? Меня один в гости вечером позвал; спрашивал, нет ли подруги. Так, может, мы вместе, а? В школе твоей, наверное, тоска? Мужиков мало, ужас! Рада, небось, до смерти, что своего супружника дома оставила?
   …Она что-то ещё говорила, говорила, но Галина Андреевна не слушала. В голове у неё вертелось: «Бедный! Бедный…»


 
                Однажды летом
   - Мы решили оставить всё как есть, - муж прятал взгляд.
   - Как?! – она не могла сообразить, о чём это он. Что оставить как есть?
   - Так будет лучше, - продолжал он. – Видно, не судьба.
   - Ты её ещё любишь?.. – спросила она упавшим голосом. Зря спросила, и так ясно.
   - Зачем ты?.. При чём тут «любишь – не любишь?» - рассердился он. – Вечно у вас, у баб, одно на уме!
   - Но ведь любишь! – она не могла больше разговаривать, не могла видеть его. Встала и вышла в другую комнату, плотно прикрыв за собой дверь, и лишь потом дала волю слезам. Плакала тихо, зажимая рот платком: не хватало ещё, чтоб вошёл, начал утешать.
   Это всё началось три дня назад. В самом разгаре был её длинный учительский отпуск; решили съездить в гости. И вот они уже возвращались домой от его сестры, из села, и уже почти выехали к главной трассе, как вдруг он резко затормозил.
   - Что?! – испугалась она. – Чего ты?
   - Да ничего, просто знакомую увидел, - он показал рукой. - Во-о-он видишь женщину у обочины? Кажется, это Танька, одноклассница моя.
   - А-а-а… Так давай подъедем, поговоришь, - она сказала и тут же поняла, что не надо было, но опоздала.
   - Давай! Конечно! – обрадовался он так, как будто ему прямо сейчас миллион подарили. – А впрочем, чего машину дёргать туда-сюда, она ж в двадцати метрах! – кудахтал он, уже выбираясь из салона. – Я подойду сам, а ты посиди…
   И побежал. То есть вроде бы просто пошёл, но было видно: еле сдерживается, чтоб не рвануть изо всех сил. Ведь это – «та самая Татьяна». Тьфу ты, как у Пушкина. «Сейчас скажет: «Но я другому отдана и буду век ему верна», - невесело сострила сама для себя Зоя.
   Да, она самая. Первая любовь мужа. Рассказывал, как любил её; а она – в армию его проводила и уже через месяц вовсю встречалась с другим, из их же села. Тогда к нему в часть сестра приехала (та самая, от которой сегодня отбыли), всё рассказала и попросила со страхом:
   - Ты смотри только, Гришка, ничего с собой не сделай, не будь дураком, ладно? Дай слово!
   Дал, конечно. Правда, мучился ужасно, тосковал… Ведь она обещала ждать, любила. Почему, ну почему так?! Конечно, он – голь перекатная, отца-матери давно нет, только сестра и осталась. Танькины родители всегда против него были, откровенно против, даже ему в глаза говорили, что не пара они. А Стёпка, значит, пара: богатые родители, большой дом, машина… Что ж, совет да любовь!
   Потом, отслужив, он вернулся в родное село и всё-таки пытался ещё поговорить с Татьяной, понять хотя бы. Она не стала с ним объясняться, первый раз сказала: «Так будет лучше», а во второй – просто выгнала. В селе говорили: богато Стёпка ухаживает, с размахом. А она девочка умная, вот так.
   Поэтому он уехал в город, устроился там на завод, вскоре женился на учительнице – на вот этой Зое. Сразу было очень трудно, они несколько лет снимали жильё; родились дети, двое; потом – слава Богу, получили квартиру. С тех пор, как видел Таньку в последний раз, прошло тринадцать лет. Слышал, что она вышла-таки за Стёпку, сын у них – ровесник его старшей дочери; слышал, что уехали они на Север «деньгу зашибать» - деньги Стёпа любил беззаветно – и вот теперь, оказывается, Танька тут. Тоже в отпуске, наверное.
   «Интересно, она сама приехала или с семьёй?» - размышляла Зоя, ожидая мужа. В окно машины ей было видно, что беседа протекает оживлённо. Гришка размахивал руками, что-то объяснял, смеялся, а Татьяна с готовностью  слушала, кивая головой, и ясно было, что оба рады этой встрече.
   - Пусть поговорят; дело прошлое, - решила Зоя. Глупо, но она ничего не почувствовала тогда, совершенно ничего!
   И вот теперь, спустя три дня, - этот разговор… Вчера утром муж сказал:
   - Извини, мне надо съездить, ещё раз с ней поговорить. Всё-таки хочу спросить: почему так получилось? Ведь она меня любила, я точно знаю! Много лет хочу понять, в чём же дело? Мучает меня этот вопрос, понимаешь?..
   - Что ж, поезжай, - она пожала плечами. Ну что тут такого? Пусть спросит.
   Он и уехал. Вернулся глубокой ночью, сразу рухнул спать, и вот сегодня утром – чужие глаза, чужой голос. Зоя поняла: любит. И всегда любил. Хотя и врал ей, что всё забыто. Просто уехала она далеко – и было не очень трудно не вспоминать. А теперь она совсем рядом…
   …Он всё-таки постучался в дверь:
   - Зоя, можно я зайду? – и зашёл, не дожидаясь ответа. – Слышишь, не плачь! Я не виноват, что так вышло, пойми!
   - Да я тебя и не виню, - она вытерла слёзы и жалко улыбнулась. – Просто я думала, что она – это твоё прошлое, а настоящее – это я… А оказалось, что она – это и прошлое, и настоящее, и будущее…
   - Перестань, какое будущее? – сморщился он. – Говорю ж тебе: мы решили оставить всё как есть. Поздно что-то менять. У нас семьи, дети. Зачем людей смешить?
   - Ну и что она тебе всё-таки сказала, не поделишься? – спросила Зоя.
   - Не имеет значения… В общем, её мать заставила со Стёпкой встречаться; устроила так, чтоб они переспали, а потом – уже некуда было деваться, всё село знало…
   - Заставила переспать?! – Зоя рассердилась не на шутку. – Это как?! Раздела, уложила, привязала и Стёпку пригласила?! Что за бред?!! Как можно было заставить, если она сама не хотела?
   - Не понимаешь ты, ведь она была почти ребёнок, восемнадцать лет… Мать накричала, пригрозила – и добилась своего. Мама всё-таки…
   - Ой, ну и басни! – заплакала Зоя снова. – И что? Плетёт, наверное, что до сих пор тебя любит и всю жизнь любила, да?!
   - Да!!! – заорал Григорий. – Да!!! Да, да, да!!! И я всю жизнь любил, люблю и буду любить!!!
   - А я?.. А как же я?.. – цеплялась глазами Зоя. – Что ты говоришь?
   - А то и говорю, если сама не понимаешь! Но выхода у нас с ней нет теперь, нет!!! Поздно уже!
   - Почему же поздно, Гриша?.. – Зою вдруг пронзила острая жалость. Что такое любовь, она знала хорошо. Мучается ведь, бедный, глупый, любимый! Любовь зла… Не понимает он, что Танька того не стоит. Не понимает. Как же помочь ему, а?..
   - Гриша, подожди, послушай! – она теперь знала, как будет правильно. Больно, но правильно. – Гришенька, родной, вам ещё только по тридцать пять лет, это очень хорошо! Вы можете ещё начать всё сначала. Я не буду вам мешать, я всё понимаю!!! Я помогу тебе!
   …Ох, корчилась душа, как на сковородке! Больно, больно!!! Но она знала, что поступает как надо.
   - Ты что?.. – растерялся он. – Повтори!
   И она повторила. Они говорили несколько часов (ох, хорошо, что дети в гостях у бабушки, какое счастье!!!) Да, правда: ещё всё можно исправить, они так молоды!
   - Да ещё и ребёнка она тебе родит, вашего! Это такое счастье – ребёнок от любимого!.. – улыбалась она мужу, глотая слёзы. – Ты поезжай, скажи ей всё. Всё скажи, слышишь?! Попроси её стать твоей женой! Женщины любят решительных!
   …И он снова уехал. И снова вернулся – не скоро, но уже радостный, сияющий:
   - Зоенька, дорогая, она согласилась!!!
   У Зои упало сердце… Хотя знала, что согласится, чувствовала.
   - Ну ты и человек, Зойка! – заливался Григорий. – Памятник, а не женщина! Татьяна поражена. «Я б, - говорит, - так не смогла!» Ты героиня, Зоя, точно!
   - Нет, я не героиня, - тяжело вздохнула Зоя. – Что же толку вам мешать? Ни себе, ни людям… Насильно милой не будешь… А детям я всё постараюсь объяснить, никогда их против тебя не настрою, не волнуйся.
   - Спасибо, Зойка, ты настоящий друг!
   …В конце концов определились так: Татьяна здесь будет ещё целый месяц, до конца лета (приехала сама, без мужа и без сына); они с Гришей окончательно всё обговорят и решат. Конечно, всё ещё можно исправить, и не такое в жизни бывает!
   - Главное, что мы с ней всё-таки встретились! – ликовал Гришка.
   Он теперь ездил к Татьяне через день, всё рассказывал Зое, советовался с ней. Ох, распинал, как на кресте, а не понимал! А Зоя терпела, сцепив зубы. Терпела!!!
   - Знаешь, Зоенька,  - он млел от счастья, - я теперь даже на деревья смотрю другими глазами! Оказывается, они намного зеленее, чем я думал! И вообще, я понял, что раньше не замечал, как красив мир! А теперь вдруг увидел! Боже мой, Зойка, какое же это счастье – любить!!!
   Она кивала: «Да, да…» и старалась выскочить – в магазин или куда-нибудь ещё. Поплакать, конечно. Потом – походить по улицам, успокоиться, надеть на лицо улыбку и снова – домой; слушать:
   - Я считаю, - делился дальше Григорий, - что нам непременно нужен общий ребёнок. Нет, ты не думай! – спохватывался он.- Я наших не брошу, буду приезжать, деньги высылать… А всё-таки хочу, чтоб она мне девочку родила, такую же красивую, как она! Знаешь, ведь она и в старости будет для меня милее всех!!!
   Вот в таком духе и беседовали целый месяц. У него – деревья цветные, а у неё – чёрные… Ей стало казаться, что весь мир – серо-чёрный, и когда Гришка разглагольствовал о волшебных облаках, она недоумённо думала: как же он не видит, что они – чёрные?.. Ей стало казаться, что женщины нарочно надевают платья потемнее, чтоб её дразнить, а при виде действительно чёрных предметов у неё начиналась почти истерика.
   Пришлось обратиться к психиатру. Тот сурово констатировал:
   - Чёрная депрессия, причём в тяжёлой форме. Что ж вы, молодой человек, - сказал он с укором Григорию, - раньше не пришли? Ваша жена, того и гляди, рехнётся. Вы что, не замечали, что ли?
   Он выписал Зое целую кучу каких-то таблеток и строго-настрого приказал всё это пить: чётко, по дням и по схеме. Сказал, если не поможет, надо лечь в клинику. Дело серьёзное!
   Между тем август подходил к концу. Слава Богу, скоро занятия. Может, уроки отвлекут?..
   Зоина депрессия была сама по себе, а Гришкина любовь – в стороне, на вершине. Он так же часто ездил к Татьяне, а три последних дня вообще провёл с ней, затем проводил её на поезд, вернулся домой и…супруги стали ждать. Татьяна обещала всё уладить и к Новому году приехать окончательно. Обещала звонить.
   Но прошло три недели – а от неё не было ни звука, и Гриша послал телеграмму: «Ответь, когда тебя ждать и как решается вопрос. Жду, люблю, целую».
   Потом ещё через три недели – дал повторно; потом пытался вызвать её на переговоры. Безрезультатно. Она не пришла! Как будто и не приезжала Танька никогда. Глухо! Приснилось!
   Зоя уже думала: а не поехать ли Гришке самому к ней? Может, там со Стёпой такие трудности, что ой-ой-ой! Она уже начала приходить в себя, и постепенно обнаружила, что ей становится просто всё равно. Это обрадовало: чёрный цвет начал пропадать. Она уже смирилась и в душе «отпустила» свою любовь.
   Наконец-то от Татьяны пришло письмо! Гришка влетел в комнату, размахивая конвертом:
   - Зойка, давай читать!!!
   …Татьяна деловито писала, что всё спокойно обдумала и поняла: не стоит затевать эту бессмысленную женитьбу. Много сложностей, да и в материальном плане она понесёт значительные убытки. Всё-таки там, на Севере – зарплата хорошая, квартира… Да что они, в самом деле, дети, что ли? – сначала начинать, а?! А то, что было этим летом – так, детские воспоминания. Поиграли и хватит, Гришенька.
   …Григорий медленно возвращался к реальности: она бросила его, как и тогда, по расчёту. Ну ничего, у него есть жена, да ещё какая: умная, любящая, добрая!!! Вот это женщина! Вот кого надо любить! И он будет, будет!!!
   …Гриша не знал ещё, что Зойкина любовь заменилась уже тихой, прочной ненавистью…



                Назло кондуктору
   С мамой что-то происходило. Наверное, опять с отцом какие-то проблемы… Сколько Жанна помнила себя, столько и были между родителями вечные недомолвки, ссоры… Но ссорились они довольно оригинально: не разговаривали друг с другом по трое суток. Нет, не то, чтобы вообще, а так: самое необходимое. И не спали вместе.
   В такие дни мама уходила спать в Жанкину комнату. Так обычно бывало три-четыре дня, не больше. А потом так же неожиданно они мирились; вдруг начинали вести себя как обычно, как будто ничего и не было, и мама перебиралась ночевать на своё место.
   Вот почему Жанна, которой теперь уже было семнадцать, никогда не знала о причинах размолвок родителей. Когда она была поменьше, то уж, конечно, любопытствовала, но ничего не могла добиться ни от мамы, ни от отца.
   - Да с чего ты взяла, что мы в ссоре? – делал папа круглые глаза. – Просто… хочется иногда помолчать! Видишь ли, дочка, одиночество – очень полезная штука. В разумных дозах, конечно.
   А мама, когда Жанна спрашивала, вообще ничего не отвечала, отворачивалась и долго смотрела в окно. Иногда молча плакала.
   Но Жанна теперь уже сама о многом догадывалась, многое понимала. Знала она, что любил папа погулять «на стороне». Нет, он был прекрасный муж, хороший отец, Жанна его очень любила. Он, как и мама, никогда не отмахивался от проблем дочери, всегда был ей хорошим, надёжным другом. Даже больше понимал её, чем мама! Мама – та могла и на крик сорваться, не разобравшись; а папа – никогда.
   Жанна была в школе, как говорили учителя в один голос, «чересчур подвижным ребёнком». Ну, это мягко сказано… Сейчас Жанна заканчивала одиннадцатый класс и, надо сказать, школа ждала этого с большим облегчением. Не любила Жанна учиться, вот и всё! Зачем ей эти законы Ома и формулы спиртов, а?! Она хочет стать портнихой, вот и всё. Но хорошей, классной, самой лучшей! С самого детства обшивала всех своих кукол, да ещё как!
   Родители это понимали и просили её лишь об одном: получить аттестат. А дальше – как сложится, портниха так портниха; поможем, поддержим. Вот почему дома с девочкой не было проблем. Напротив, мама с папой искренне считали (и не без оснований), что их единственная дочь – добрая, искренняя, сердечная. А это – главное!
   А взрослеющая девочка была, кроме того, и наблюдательной. «Папа снова увлёкся!» - это было написано у него на лице! Он ходил сияющий, много шутил, молодея прямо на глазах. Да и так-то он был не старый, всего сорок лет. (Они с мамой были ровесники).
   Мама же, напротив, в такие периоды становилась какая-то тусклая, вялая, откровенно непривлекательная, хотя была красивой женщиной, стройной и обаятельной. Мама тоже была наблюдательна, и причины папиного «омоложения» прекрасно понимала. А если бы и не понимала – доброжелатели просветят.
   Вышло так, что родители работали в одном месте, на большом предприятии, где было множество женщин. Мужчин, конечно, тоже было немало, но это не имело ровно никакого значения, потому что мама, кроме мужа, никого на свете не замечала. «Такая вот дурёха!» - иногда думала Жанна не без раздражения.
   А папа – и замечал, и привечал… И думал, что никто не знает. Да сама же новая пассия первая и разбалтывала!
   Мама никогда не ходила «выяснять» или «разбираться». Она с каменным лицом выслушивала новость, сообщаемую, конечно же. с плохо скрытым злорадством; и потом просто ждала… Она знала, что больше недели романы у мужа не длятся. Вот тогда она замыкалась, подолгу молчала; а он – взрывался, недовольный, что опять на него «донесли». Но это – вне дома, по дороге с работы (они и уходили, и приходили вместе):
   - Кто тебе сказал, а?? Назови!!! Ничего у меня с ней (называлось имя дежурной любовницы) нет, не было и быть не может!!!
   - Ладно, Петя. Нет так нет, - вздыхала мама и замолкала.
   А дома – никаких разговоров. Жанна, если честно, была благодарна им за это. Конечно, в такие дни атмосфера в семье была не из приятных, но уж не сравнить с тем, как ссорятся соседи снизу. Нет, уж лучше «холодная война».
   Когда папу «отпускало», он становился необыкновенно нежен, ходил с виноватым видом, как провинившийся пёс, старался обнять и поцеловать маму в любой момент, даже самый неподходящий.
   - Отстань! – притворно сердилась она. – Сейчас вот как дам скалкой! Не видишь, что ли: я вся в муке?!
   А на самом деле она только и ждала его ласки… «Он теперь мой, и больше ничей!!! Может, «это» было уже в последний раз?..»
   Жанна думала, что «последний раз», наверное, никогда не настанет. И однажды, в очередной «ледниковый период», высказала маме всё, что думала. На удивление, мама отнеслась к разговору спокойно, даже с юмором. (Жанна думала, что она непременно разрыдается!)
   - Во-первых, дочка, это только МОЁ дело. Поверь, ты не захочешь, когда полюбишь, чтобы тебе советовали! А во-вторых, это скоро кончится, вот увидишь!
   Жанку буквально взорвало:
   - Кончится?! Как же. Жди!!! Что ты вечно смотришь, пережидаешь?! Противно! Это называется «назло кондуктору пойду пешком!!!» Хотя бы раз – ему назло, ну хоть бы притворилась, что у тебя есть кто-нибудь!!! Смотреть противно на эти ваши прятки-молчанки!!!
   - Хватит вопить, - спокойно сказала мама. – И запомни, пожалуйста: мужчины и женщины по-разному относятся к изменам. Если он такое обо мне подумает, то НИКОГДА – понимаешь, никогда! – меня не простит! И я не переживу, дочка.
   Жанна потрясённо замолчала. Ну ладно уж, если мама по-другому не может, что же делать?..
   Может, с папкой поговорить? Нет, бесполезно и глупо. Да и что ему сказать? «Папа, так нехорошо!» Идиотизм в чистом виде…
   А мама больше этой темы не давала ей касаться, ни за что!
   Тем более Жанна удивилась, когда мама, спустя всего лишь месяц, сама её попросила:
   - Жанночка, пойдём со мной в магазин, мне поговорить надо…
   (Отец был дома, и при нём, конечно, это было невозможно).
   …Когда Жанна выслушала, она была просто убита: оказывается, папа принёс маме гонорею… Ну, может, теперь она наконец поймёт, какую дурочку вечно из себя разыгрывает?!
   - Принёс – лечитесь, - зло буркнула она. – Я-то что могу сделать?
   - Ничего, конечно… Знаешь, не с кем мне поделиться… Кому такое расскажешь, дочка?.. – мама всхлипнула. – Понимаешь, все прошлые измены он отрицал, хотя, конечно, они были… А тут – сам вчера всё рассказал, представляешь?!
   - Успокойся, ма… Потому и рассказал, что уж никак не скроешь!
   - Да, да, ты права. Видишь ли, у мужиков на третий день начинаются боли, причём немалые, и резь… Тут хочешь – не хочешь, к доктору побежишь! И мы вчера с ним вместе ходили в диспансер… после работы… и… мне там укол сделали, а ему – нет, сказали, чтоб пришла «контактная»… Иначе лечить не будут. А у него – такие муки, всю ночь не спал!
   - Мама, ну пусть придёт эта его… «контактная», проблема-то в чём?!
   - Да знаю я её хорошо, Жанночка. Разводная, из соседнего отдела, Ирой зовут. Молоденькая совсем, ей тридцати нету… У неё дочка маленькая заболела, ангина сильнейшая… Она даже на полчаса не может выйти, девочку не с кем оставить. Мало ли что… Папа уж ей целый день сегодня звонит; она – ни в какую. Сказала, через неделю – пожалуйста, да и то, если девочке легче станет. Сама-то ничего не чувствует: у женщин это по-другому протекает, оказывается. Годами могут не знать про болячку.
   - И папочке, значит, больно?! – съязвила Жанна. – Значит, жалко его, да, молодца удалого?! А когда он шлялся, больно не было?
   - Жанна, дочка, не надо так! – покраснела мама.
   - А как надо? Как, мамочка?! Может, давай проявим милосердие, помчимся к этой Ирочке и посидим с её ребёночком, пока она съездит и папочку нашего выручит?!
   Мама как-то странно на неё посмотрела и вдруг сказала деревянным голосом:
   - А ведь это действительно выход.
   - Ты что, спятила?! – у Жанны даже голос почти пропал от злости, и она перешла на яростный шёпот.
   - Может быть, - невесело усмехнулась мама. – Но это МОЁ сумасшествие, и я вольна делать с ним всё что угодно… Ты пойдёшь со мной? – решительно обратилась она к дочери.
   - Мам, ну уж если так… - неожиданно для себя брякнула Жанна, - давай уж я сама съезжу. Тебе, наверное. неудобно будет… А мне – в самый раз. Назло кондуктору, мам!.. Куда ехать-то, говори!
   …Вот такая смешная вышла история. Поехала Жанка, посидела с девочкой, сказку ей рассказала, компресс сменила, лекарство дала… Всего и делов-то – на полтора часа… Но за эти полтора часа она дала себе клятву: никогда, никому, ни за что не простит измену! А Ирку – её, в общем, даже жалко. Испугалась, глупая, когда Жанна сказала, чья она дочь. Думала, в волосы вцепится, что ли?..
    - Нет, - сказала сама себе Жанка. – Что бы там ни было, а мы, бабы, должны изо всех сил помогать друг другу. И так нам достаётся!



                Короткие гудки
   - Ты понимаешь, кто ты, а кто – он?! – в сотый раз втолковывал отец. – В шестнадцать лет пора уже видеть разницу!
   Конечно, Игорь под папины «стандарты» не подходил, Женя это прекрасно понимала. Но он так ей нравился…
   - Надеюсь, это последнее предупреждение, - наконец подытожил отец. – Говорю тебе: ещё раз позвонит этот плебей – я его просто оскорблю, причём так, что всю жизнь помнить будет! Объясни ему! Всё. Иди.
   Что ж, этого следовало ожидать, папа не шутит…
   Недавно познакомилась она с мальчиком, новым соседом. А когда начали дружить, папа категорически «пресёк».
   - Евгения, мы с мамой выяснили, что это за семья. Для твоей же пользы! Этот юноша нам не подходит!
   Так было всегда, чуть ли не с пелёнок. При каждом удобном или неудобном случае родители говорили:
   - Ты помнишь, деточка, кто мы? Кто был, например, твой дедушка? Или, скажем, бабушка с папиной стороны? И мы с папой – потомки хороших фамилий, занимаемся наукой. Ты тоже должна понимать это и не связываться с кем попало!
   Вот почему у Жени почти не было друзей. «Достойные дети», те, которых рекомендовали мама с папой, бывали у них нечасто, в основном – в дни каких-нибудь торжеств. Приходили с родителями («Женечка, это сын нашего профессора! Женечка, тебе надо подружиться с этой девочкой – это дочь декана!» и т. д.)
   Жене было совсем не интересно «дружить» по заказу, но других вариантов не было: все школьные и дворовые друзья решительно «не подходили».
   - «Евгения» - значит «благородная»! – патетически восклицал папа. – Помни об этом. Наследственность, деточка, и родословная – это очень, очень важно!
   …Но теперь Женя выросла. И влюбилась! Ну что же делать?! Игорька действительно надо предупредить, чтоб не звонил. Правда, он хитро делает: если трубку снимает не Женька, то он сразу бросает. Короткие гудки! – или ошибся кто-то, или сорвалось, вот и всё. Но лучше вообще не звонить: вчера отец поставил параллельный аппарат.
   - Я проконтролирую все твои разговоры, говорю тебе прямо. И не смотри на меня так, милая. Это не подслушивание, а разумный, целенаправленный отбор. Ты ещё плохо разбираешься, с кем тебе общаться, а с кем – нет!
   Женька, конечно, разозлилась. Ну ничего, ничего, она найдёт выход! Не будет, как они планируют:
   - Женечка, ты идёшь на медаль. Потом поступишь в наш вуз, так будет лучше. Затем останешься на кафедре: или у меня, или у мамы. И со временем, родная, мы подберём тебе что-нибудь!
   Они так и сказали: не кого-нибудь, а что-нибудь! Женя прекрасно поняла, что они имели в виду: вещь под названием «Евгения» получит парное изделие под названием, ну, скажем, «Алексей Степанович, младший научный сотрудник». И будут они дополнять друг друга как два канделябра из дворца!
   …Дедушка Жени со стороны папы был писателем. Он давно уже умер, но дома хранились его «архивы». Папа необыкновенно этим гордился, называл без конца и края дедушкины книги «произведениями гения», а себя – «сыном большого таланта». Женя честно пыталась читать дедушкины романы, но не могла осилить даже один. Тогда она подумала, что дедушка, наверное, их написал для себя: для новой книги, нового звания… Написано было основательно, мастито, но… зачем?..
   «Нет, - думала Женя, - если людям это не нужно – значит, и вообще не нужно». Вот почему на все попытки папы заставить её что-нибудь «эдакое написать, стихотворение или рассказик, для начала», она отвечала таким решительным отказом, что отец в конце концов отстал.
   - Видно, не дедушкины гены в тебе определяют будущность, - пророчествовал папа. – Ну зато тогда точно: пойдёшь по нашим с мамой стопам.
   Таким образом, с будущей профессией было решено раз и навсегда. Но любовь свою Женя им не отдаст, нет-нет-нет!!!
   Почти два месяца ей удавалось встречаться с Игорем так, что мама с папой об этом не знали. Но она явно недооценила своих родителей! «Счастье дочери!» - это было так важно, что не могло возникнуть и мысли о каких-то «экспромтах жизни».
   …Кандидат в женихи, подобранный папой, был хорош со всех сторон: из «нужной» семьи, с хорошими генами. Знакомство состоялось прямо на дому: семья «претендента» была приглашена на День рождения мамы. Илюшу (того самого), видно, тоже хорошо настроили и подготовили, и он усиленно старался произвести на девушку впечатление (под одобрительным взглядом обоих семейств).
   Но он Жене ужасно не понравился: во-первых, много из себя изображал, а во-вторых, был какой-то неестественный. Казалось, что он – просто заводная кукла, и вот-вот кончится завод, и на глазах у всех с тяжёлым стуком отпадёт ключик. Игрушка «Илья» замолчит на полуслове и замрёт.
   Так она потом и сказала родителям. С мамой немедленно случилась истерика с настоящим сердечным приступом: «Мы целый месяц их уговаривали вас познакомить!!! Да знаешь ли ты, что это за семья?! Тем более что Илюше ты понравилась!!! Да надо Богу молиться за такую удачу; понимаешь ли ты, тупица?!»
   Даже пришлось вызвать «Скорую» и сделать маме укол. И Жене стало её почему-то жаль… Ведь они с папой так искренне хотят устроить её жизнь как можно лучше! А если мама узнает про Игоря, что с ней будет?.. Она сказала это Игорю,  а он только тяжело вздохнул: «Ну что ж, если так…» И ушёл.
   Было тяжело и гадко на душе, и Женя решила посоветоваться с любимой учительницей. Валентина Матвеевна отнеслась внимательно, но, однако, сказала:
   - Женечка, мне кажется, твои родные где-то правы… Может, твой мальчик – действительно не то? Может, им виднее?
   («Ну не настраивать же девочку против родителей, как вы думаете?! Семья и школа всегда должны быть вместе!» - Валентина Матвеевна железобетонно в это верила).
   После разговора с учительницёй Женя и сама начала сомневаться, права ли она? Уж если сама Валентина Матвеевна, которая так здорово ведёт литературу и, наверное, всё-превсё о любви знает, ей советует…
   И Женя решила быть послушной. Всегда!

                *   *   *
   Прошло двадцать пять лет. Давайте посмотрим, как живётся-можется нашей Женечке? – Евгении Александровне, уважаемому человеку, доценту. Благополучной и солидной женщине.
   Что вам сказать? – хорошо живётся. У неё всё есть, решительно всё. И семья, и работа, и престиж, и дом – полная чаша. Растёт дочь, единственный и любимый бесконечно ребёнок. Ей сейчас шестнадцать, самый опасный возраст. Нужен глаз да глаз! Евгения Александровна это хорошо понимает и не забывает вместе с мужем, Ильёй Николаевичем, постоянно твердить девочке о том, что она – из прекрасной семьи (один прадедушка чего стоит!), и не пристало ей, профессорской дочери, водить дружбу с разными непонятными личностями!
   А недавно начались какие-то странные телефонные звонки: то ли трубку кто-то бросает, то ли со связью что-то. Евгения Александровна знает: с этими короткими гудками надо покончить, пока не поздно! Для блага самой же девочки, как показала жизнь…

                *   *   *
   …На следующий день было воскресенье. Выходной как выходной, ничего особенного. Илья Николаевич и Евгения Александровна неплохо поработали (взяли работу на дом: готовился интересный научный проект), а ближе к вечеру собирались пойти в гости.
   - Анечка! – окликнула Евгения Александровна дочку. – Собирайся, пойдёшь с нами. Тебе это будет полезно; мы с папой хотим познакомить тебя с одним прекрасным юношей. Это сын нашего коллеги.
   - Но… мама! – растерялась девочка.- Что ж ты раньше не сказала?.. Я ведь хотела…
   - Что? – Евгения Александровна всегда видела, когда дочка лукавила. Не умела Анечка врать, нет.
   - Понимаешь… - выдумывала она. – Света должна позвонить, и мы… мы хотели позаниматься… Ну и я думала, что как раз, если уж вы уходите…
   И тут резко зазвонил телефон. Девочка сделала нервное движение в сторону аппарата, но Евгения Александровна её опередила. Она решительно сняла трубку и, иронически глядя на дочь, произнесла:
   - Слушаю вас.
   Трубка разразилась короткими гудками…
   - Наверное, сорвалось, - покраснела Анечка. – Сейчас перезвонят – давай я сама возьму…
   - Не надо, отец ответит, - решительно отрезала Евгения Александровна. – А мы с тобой, дочь, пойдём-ка на кухню; надо поговорить.
   Девочка, опустив голову, виновато поплелась за матерью, бросив напоследок на отца отчаявшийся взгляд.
   Евгения Александровна плотно притворила дверь кухни и строго кивнула дочери:
   - А ну-ка сядь, Анюта.
   И, сурово глядя ей в глаза, спросила:
   - Кто это названивает? Учти, я всё равно узнаю.
   Девочка неожиданно зло и звонко крикнула:
   - Никто! Конь в пальто!!! Ничего тебе не скажу, всё равно не поймёшь!
   И горько заплакала.
   - Аня!!! – поразилась Евгения Александровна. – Что за манеры?! Кто тебя этому учил?!
   Девочка никогда не грубила ни ей, ни отцу, и удивление Евгении Александровны было велико. Вот оно, чужое влияние! Вот оно, эти короткие гудки!!! Ведь как чувствовала!!! Пресечь, пресечь, пока не поздно!
   - И что это я не пойму, интересно? – саркастически осведомилась она у дочери.
   - Ничего не поймёшь! – Аня перестала плакать, но её глаза глядели зло и беспощадно, почти ненавидя.
   «Нет, так не годится, - вдруг поняла Евгения Александровна. – Надо по-хорошему. Злоба – это не конструктивно».
   И она повела мягко:
   - Анечка, доченька, ты же взрослая девочка; давай поговорим как женщина с женщиной, откровенно.
   - А давай, мамочка, давай!!! – голос девочки взмыл на высокой ноте.
   - Ну тогда, во-первых, не кричи, - улыбнулась Евгения Александровна. – А во-вторых, скажи: с чего это ты взяла, что я тебя не пойму? Разве у нас с тобой не доверительные отношения? А, дочь?
   - Уже нет, - нахмурилась Анечка.
   - И с каких же пор?! – Евгения Александровна даже удивилась.
   - С таких. С тех самых, когда ты назвала Костю «байстрюком»…
   - Какого Костю?! – охнула Евгения Александровна. – Это того новенького из вашего класса?
   - Именно! – подтвердила Анечка.
   Ну вот, этого ещё не хватало!.. Да, этот Костик – вежливый и неглупый мальчик, но ведь семья у них… Мать – в парикмахерской работает, отца вообще нет, и, говорят, не было никогда. Вот это влипли!
   - Конечно, байстрюк. А ещё таких называют «бастард» и «подзаборник»! – беспощадно сказала она. – И если ты, милая, думаешь, что я позволю тебе с ним общаться, ты сильно О-ШИ-БА-ЕШЬ-СЯ!!!
   - Мама, мамочка, подожди! – взмолилась Аня. – Но он же не виноват, что у него нет отца; сама подумай! И мама у него такая хорошая, вареньем меня угощала…
   - Как, ты уже у них и дома бывать стала?! – у Евгении Александровны просто не было слов. – Не-е-ет, доченька разлюбезная; никаких встреч и коротких гудков больше никогда не будет. Запомни: НИ-КОГ-ДА! Уж я об этом позабочусь.
   Евгения Александровна решительно поднялась со стула, ясно давая понять, что разговор окончен.
   - Мамочка, подожди!.. – девочка встала у неё на пути. – Одно только слово, один вопрос. Можно?..
   - Ну? – Евгения Александровна явно не собиралась вести эту бессмысленную дискуссию.
   - Мамочка, а ты была счастлива? – спросила Аня.
   - Что значит «была»?! – возмутилась Евгения Александровна. – Я и сейчас очень счастлива. Твой папа – прекрасный человек…
   - Да не про то я, мама, как ты не понимаешь?.. Конечно, папа хороший, но… Ты же хотела поговорить откровенно, как женщина с женщиной!
   - Аня, я и так с тобой всегда откровенна. Разве ты меня можешь в чём-то упрекнуть?
   - Мама, не слышишь ты меня, нет!.. Ну хорошо, ответь мне, а как же тогда тетрадка?..
   - Что ещё за тетрадка?
   - Подожди!..
   Анечка метнулась в комнату и принесла синюю потрёпанную тетрадь; протянула матери. Евгения Александровна узнала в ней свою старую «подружку», в которую она давным-давно (сто лет назад, наверное) записывала понравившиеся ей стихи.
   - Где ты её взяла? – удивилась она. – Я уж не помнила, куда её дела!
   - Какая разница? Ну, нашла в дедушкиных «архивах»… Не в этом дело! Ты почитай!
   Евгения Александровна с интересом открыла наугад и прочла:
      «…А метель тупики заметает,
      вот и юность забыта уже:
      слов – по горло, любви не хватает
      опалённой снегами душе».
   …Да-да, это стихи Сергея Мнацаканяна, она вспомнила! Она пролистнула дальше:
      «Я вас люблю! –
      но почему-то не говорю я ничего.
      Ах, мой оглядчивый рассудок –
      надсмотрщик чувства моего.
      Живого сердца боль живую
      ты загоняешь в колею
      и потихоньку торжествуешь
      победу трезвую свою.
      Но чувствам – рваться в битвах жутких,
      мир по тревоге поднимать.
      Срывать наручники рассудка,
      оковы логики ломать.
      И ни в свиданье,
      ни в разлуке
      не усмирять твой жар и пыл,
      чтоб позже в старческие руки
      не плакаться:
      «Я вас любил!»

   …У Евгении Александровны задрожали руки: она вспомнила тот день, когда переписала этот отрывок из поэмы Владимира Туркина… Весна… Игорёк… Шестнадцать лет…
   - Прости меня, девочка, - вдруг сказала она. – Иди. Тебя, наверное, ждут.
   - Мамочка!.. – Анечка чмокнула мать в щёку. – Я верила, что ты настоящая, я знала! Ну, я побежала, ладно!..
   …И она исчезла за дверями квартиры, как будто мгновенно испарилась.
   Полчаса спустя Илья Николаевич робко постучался в дверь кухни:
   - Женя, что ты так долго? Нам пора идти! А куда Аня помчалась, а?..
   Ответа не было, и он приоткрыл дверь. И с изумлением увидел непонятную, невозможную картину: за столом, уронив красивую голову на руки, горько и беззвучно рыдала его жена, испортив прекрасную дорогую причёску… 



                На чёрный день
  Какой глупец сказал, что деньги не пахнут?! Сима точно знала, что это не так. Конечно, старые купюры запах имели неприятный: они воняли чужими руками, рыбой, иногда – бедой; но зато новые! – это было ни с чем не сравнимое удовольствие. Неновые деньги Симу всегда раздражали, они никогда не укладывались в плотную стопочку, а вечно торчали из неё то поломанными углами, то потрёпанными, замятыми изломами.
   Сима всегда старалась обменять деньги на новые. Это было довольно хлопотно, но зато – в удовольствие. Когда денег накапливалось достаточно, она непременно шла в банк и просила: «Обменяйте, пожалуйста, на крупные. Только новыми, очень вас прошу, это – на подарок, на свадьбу. Неудобно старые дарить!»
   Она уже примелькалась в ближайшем отделении и даже приобрела «связи», поэтому обмен происходил без проблем. Конечно, басни про свадьбу никого не обманывали (Симу послушать, так она только на это и тратится!), и работники банка иногда, завидя её, выразительно крутили пальцем у виска («странная женщина!»), но, однако, не отказывали. Они тут всяких видали.
   Но в банке ошибались: Сима была более чем здорова. А новые деньги – это, если хотите, хобби. Правда, иногда это хобби очень мешало: потратить или разменять новую банкноту было для Серафимы Ивановны смерти подобно! Но делать это время от времени приходилось, и тогда она действительно чувствовала себя больной и разбитой и без конца сыпала упрёками:
   - Можно было и не покупать! Так деньгами разбрасываться – скоро по миру пойдём!
   Муж слушал-слушал, но в конце концов срывался:
   - Хватит, скупердяйка!!! Сил нет!!! – И только тогда она замолкала.
   Супруги прожили почти сорок лет, и Дмитрий Анатольевич (муж) давно привык и смирился с жадностью жены, но иногда бывал просто поражён. Так, она однажды целый месяц бегала к соседке за томатной пастой («Дай одну ложечку!»), а у самой стояла непочатая пятикилограммовая бадья этого самого томата! Очень просто:
   - Не хочу пока открывать из-за одной ложки. Только начни! – не заметишь, как и кончится!
   Прекратила она свои походы за томатом только тогда, когда соседка, в очередной раз давая «в долг», вдруг сказала:
   - Ну вот, Симочка, теперь ты должна мне ровно стакан томата, я подсчитала. Так что сразу стакан и вернёшь; что ж по ложечке мелочиться?
   Почему молчаливая соседка вдруг так сказала, Сима не знала, и страшно обиделась:
   - Какая мелочная!
   Но, муж, однако, взорвался:
   - Правильно!!! Хоть раз тебя проучить!!! Если подсчитать, сколько ты у неё за эти годы выпросила – по ложечке, по щепочке! – такой должище получится! Срам какой!!!
   И сам открыл банку (Сима со страхом, молча смотрела: уж очень был сердит); щедро, «с горкой», начерпал стакан томата и сам отнёс соседке. А Симу строго предупредил:
   - Ещё раз! – руки-ноги повыдёргиваю!
   Пара была бездетна, и если Дмитрий Анатольевич очень из-за этого расстраивался, то Сима, наоборот, была довольна: затрат намного меньше. Хотя, конечно, тоже делала вид, что хочет детей.
   Но Бог не дал, и хорошо. Иногда Сима представляла себе, как бы они жили с детьми, и даже поёживалась; она достаточно такого у других насмотрелась, не по ней эти «радости».
   Сима всегда хорошо зарабатывала: трудилась поваром в столовой. Нечего и говорить, что место было выгодное. Каждый день Сима, с чувством полного удовлетворения, несла домой плотно набитую сумку. Так делали все, начиная от завпроизводством, и заканчивая посудомойкой. И все были довольны друг другом.
   Но Серафима Ивановна уже собиралась на пенсию и с ужасом думала, как же она будет жить дальше. В столовой её, конечно, не оставят, уже предупредили. А как жить без привычных «приносов»? Это что же, придётся покупать?! Симочку такая мысль чуть ли не сводила с ума.
   Муж, как ей казалось, слишком легкомысленно к этому относился. Он уже два года был на пенсии и считал, что ему – достаточно. Правда, время от времени отбивал «атаки» жены, которая никак не могла смириться, что он не хочет больше работать.
   - Наработался, хватит! – сердился муж. – Дай мне покой!
   Он был рад выходу на пенсию и хотел, наконец, насладиться отдыхом, потому что всегда работал тяжело, на износ – сварщиком на заводе; никогда не отказывался, если надо было повкалывать в выходные или сверхурочно. А всё Сима! – дескать, надо не упускать ни одной возможности заработать лишнюю копеечку! «На чёрный день», - так она любила приговаривать. И сейчас немилосердно гнала мужа:
   - Иди в сторожа, лентяй! Чего ждёшь?!
   И так «доставала», что Дмитрий Анатольевич уже начал подыскивать себе место, чтоб только перестала «пилить»…
   …Он давным-давно не любил свою Симу и сейчас даже не мог вспомнить, а любил ли он её вообщё? И зачем женился?.. Впрочем, одно объяснение он помнил ясно: понравилось ему тогда, давно, что Симочка – такая хозяйственная, бережливая, аккуратная. Он, ухаживая, часто приходил к ним в гости и видел: здесь умеют жить. Сам Дмитрий Анатольевич (тогда - Димка) жил в общежитии, в комнате на четверых. Он, любивший чистоту и порядок, просто мучился: заставить своих соседей «не быть свиньями» оказывалось нелегко.
   А тут – Симочка: ладненькая, серьёзная, аккуратная. И сказала:
   - Если мы поженимся – будем жить самостоятельно: на меня бабушка-покойница дом переписала.
   Вот этот аргумент, - помнил Дмитрий Анатольевич, - и оказался решающим. Он моментально женился. И был счастлив! Свой дом, своё гнёздышко! – это тогда было пределом его желаний.
   Да и Симочка поначалу бесконечно умиляла. Дмитрий Анатольевич думал: «Вот повезло так повезло!» Дома – чистота, уют, покой. Всегда наготовлено, выстирано, выглажено. И это – при том, что Симочка на работу уходила ни свет ни заря, а приходила – усталая. Клад, а не жена!
   Потом начал потихоньку замечать: уж очень она приземлённая, очень. Сначала думал, что, может, это и неплохо. Ну, например, она не признавала никаких Дней рождения («Это ж какие расходы, ты посчитай!!!»). В такие дни они просто устраивали торжественный ужин на двоих (Сима «в честь праздника» прихватывала из своей столовой какой-нибудь деликатес). Даже цветы от мужа – она не одобряла:
   - Зачем? Постоят три дня – и в ведро! Считай, выброшенные деньги!
   При этом и сама никогда и ничего ему не дарила, а просто давала какую-нибудь крупную купюру:
   - Поздравляю, Димочка! Купи себе сам, что захочешь.
   Какое там «что захочешь»! Дмитрий Анатольевич без ведома жены не имел права бутылку пива себе купить, не говоря уже ни о чём другом! Тем более, что через день-два она, как ни в чём не бывало, «вспоминала»:
   - Ой, у тебя, кажется, денежки есть? Зайди, милый, купи вот по этому списку, если тебе не трудно.
   Не трудно. Тем более что список – точно на «подаренную сумму»…
   Свою же зарплату (а теперь - пенсию) Дмитрий Анатольевич отдавал жене, что называется, до копейки. Буквально «до копейки» - с непременным предоставлением расчётного листка.
   И если у него на работе «собирали» (мало ли поводов, сами понимаете!), то он всегда знал: вечером будет крик, обида и слёзы:
   - Сколько можно?! Наверное, только такие дурачки, как ты, на всё сдают! Вот я позвоню куда надо!!! Мало не покажется!
   И приходилось просить, успокаивать, обещать, что «вот-вот дадут премию», а в воскресенье – опять вызывают; заплатят вдвойне. И мало-помалу, через валерьянку, Серафима Ивановна успокаивалась до следующего раза. Не сдавать деньги, когда все сдавали, Дмитрий Анатольевич, как того требовала жена, не мог: всё-таки отношения в коллективе – штука деликатная. Это у них там, в столовке, любое застолье – не проблема, потому она и не понимает. Работала б в другом месте – было бы проще.
   Они никогда никуда не ходили и не ездили. В кино? – зачем, если есть телевизор. В дом отдыха? – так ведь речка и тут есть. «Копеечку к копеечке – рублик набежит!» - любовно ворковала Серафима Ивановна.
   В доме у них было чисто, прилично, но… Не было того, что Дмитрий Анатольевич называл про себя «красота». Он много раз пытался уговорить жену:
   - Давай купим новую мебель, современную, красивую, чтоб глаз радовался!
   Сима упорно сопротивлялась:
   - У нас всё есть! Не морочь голову!
   Да, всё есть, но разношёрстное, сто раз обтянутое – перетянутое. А хотелось праздника… Однажды он, на свой страх и риск, на всю премию купил новые шторы – так ведь жена, мало того, что закатила один из самых больших скандалов, заставила его съездить в магазин, чтобы сдать покупку. Шторы, к радости Дмитрия Анатольевича, категорически отказались взять обратно. Тогда Сима поехала сама – тоже не помогло; обмен – пожалуйста, на ту же сумму, а про возврат – и речи быть не могло.
   Так и остались эти шторы дома, пришлось повесить. И были они лёгкие, чудесного песочного тона, радующие глаз; и, конечно, резко контрастировали с убогой обстановкой (не в пользу последней). Когда Сима отбушевала окончательно, Дмитрий Анатольевич попробовал было убедить её начать что-то менять, но… И остались шторы в гордом одиночестве. Ясно, что навсегда.
   - Куда, на что мы копим эти деньги, объясни ты мне?! – это если муж уже не выдерживал. – Что, в гроб нам положат?
   - На чёрный день!!! – в сотый раз категорически отрезала супруга.
   И однажды Дмитрий Анатольевич ей ответил:
   - Да жизнь с тобой и есть – один сплошной, длинный чёрный день, будь ты неладна со своей жадностью!
   А она не очень и обиделась. Так, надулась немножко, и всё. Дмитрий Анатольевич ждал, что после таких его слов она, по крайней мере, захочет ему доказать, что он не прав. Женщина всё-таки! Какая из них будет равнодушно принимать, что рядом с ней – каторга и мука? А Серафима Ивановна доказывать ничего не собиралась, она как раз вчера обменяла в банке деньги «для свадьбы» и пополнила очередную пачку.
   Деньги Сима хранила только дома (однажды положила на счёт, а спустя какое-то время – взяла; так ведь дали старыми купюрами! И ещё посмеялись, когда она потребовала: «Я новые сдавала – новые и верните!»). Больше такого некомфорта Сима для себя не хотела. И не нужны ей эти проценты, раз такое дело!
   Что у Серафимы Ивановны водятся денежки, никто и не догадывался: ни внешний вид пары, ни их быт не давали повода так думать. В одежде Сима тоже не была прихотлива, не перебирала, и мужу – не давала. Редко-редко всё же приходилось (жизнь есть жизнь) отправляться в магазины, и тогда Сима так замучивала и продавцов, и мужа, что Дмитрий Анатольевич рад-радёхонек был и дальше ходить в старом, лишь бы не претерпевать всё это: бесконечные поиски «дешевле, ещё дешевле», навязывание женой вещей, которые ему совсем не нравились. Но и тут, как всегда, Серафима Ивановна выходила победительницей. А потом всё равно долго ещё вздыхала и сокрушалась:
   - Зачем поторопились?! Надо было ещё поискать! Я уверена, можно найти подешевле.
   Вот так они и жили… Но однажды Дмитрий Анатольевич серьёзно заболел, его положили в больницу. После обследования выяснилось, что нужна срочная операция, назвали сумму (и немалую!). Конечно, в прежние времена – Дмитрий это прекрасно помнил; ещё до развала Союза – «болели бесплатно», а теперь…
   Надо сказать, что Симочка (и это был единственный случай в их жизни, когда Дмитрий Анатольевич восхитился «нюхом» жены), когда деньги вдруг, в один момент, обесценились, - умудрилась ничего не потерять! Она накануне, где-то за полгода до известных событий, почему-то засуетилась, забеспокоилась:
   - Дима, у меня нехорошее предчувствие. Надо срочно деньги вкладывать, вот увидишь!
   И сделала, конечно. Дмитрий Анатольевич не вникал, что именно, да она и не очень-то делилась. Но зато после – она долго-долго собой восхищалась: денежки не только остались целы, но и приумножились.
   Многие тогда потеряли почти всё. Получился всенародный грабёж среди бела дня: люди собирали деньги десятилетиями, чтобы в два дня остаться ни с чем…
   …Итак, они были не бедны. Но сколько именно у них денег – Дмитрий Анатольевич догадывался лишь приблизительно. Он просто знал, что много. На чёрный день, она говорила? – ну что ж, похоже, для Дмитрия он уже настал. Он срочно поведал жене, сколько будет стоить операция. Она как-то загадочно помолчала, выслушав; потом кивнула: «Конечно, найдём выход».
   А наутро, на обходе, врач сказал:
   - Что, голубчик, вы решили отказаться?
   - От чего? – сразу даже не понял Дмитрий Анатольевич.
   - От операции, от чего же ещё! Вчера ваша супруга мне сказала, что такой суммы вам никогда не собрать. Ну что ж, дело ваше, но всё-таки подумайте: может, друзья выручат или родные? Операция вам крайне необходима! Речь идёт о вашей жизни, поймите.
   …Дмитрий Анатольевич еле дождался Симочку к вечеру. Он готов был убить её, разорвать на части!!! И, когда она пришла, он горько, елё сдерживая душившую его ярость, спросил:
   - Что, Сима, нет у нас, значит, денег на чёрный день, да?!
   - Таких, как здесь запрашивают, - нет! – Серафима Ивановна к атаке была готова.
   - И что же, мне – умирать?..
   - И так поправишься, - подобными речами супругу смутить было нельзя. – Я знаю. Полежишь ещё немного – и домой. Это всё обман, я чувствую.
   Он начал просить. Унижался, плакал… Ах, если бы он знал, где она прячет деньги! Сам бы взял!!! Но Сима была непоколебима. «Симуляция», «шантаж», - это были наиболее лёгкие слова, которые она подобрала, глазом не моргнув.
   …Дмитрий Анатольевич умер прямо в больнице, спустя две недели. К Симочкиному ужасу, похороны забрали значительную сумму, хотя, конечно, не сравнить с той, что требовали за операцию.
   Серафима Ивановна всё же ухитрилась и здесь выгадать: поминки решила вовсе не устраивать («Нечего всякую пьянь прикармливать!»). Соседка по этому поводу имела своё мнение:
   - Зарыла как собаку!..
   Ну и пусть. Подумаешь, какая умная! Посчитала бы сама: в морге – плати, попу – плати, да ещё гроб, венки… Кому это нужно? Диме – так уж точно теперь всё равно.
   Зато денежки целы. Вдруг, действительно настанет «чёрный день» - Симочка встретит его во всеоружии. 



                День правды
   Это было интересно: «По статистике, каждый человек говорит неправду, - а попросту говоря, лжёт, - не менее десяти раз в день, по самым скромным подсчётам».
   Так написал известный психолог. Пётр Андреевич призадумался: «Значит, выходит, и я – тоже?»
   Он считал себя человеком правдивым, искренним. Но, как личность умная и самокритичная, никогда не отворачивался от фактов. Он начал припоминать вчерашний день и убедился: да, действительно, прав этот доктор наук. По мелочи, невинно – но лгал он вчера точно по науке.
   - Раз двенадцать – тринадцать! – окончательно убедился Пётр Андреевич. И он, и все остальные – все врали. Он четыре раза сказал не то, что думал; потом сделал неискренний комплимент начальнице; потом отказался от сложного задания, наврав, что ещё не справился с предыдущим… Ну и так далее! Да… Выходит, его мнение о себе – тоже ложь?
   И что делать? Ляпать языком что ни попадя, «резать правду – матку»? Это Пётр Андреевич считал дурным тоном, крайней степенью невоспитанности. Не выносил, когда кто-нибудь начинал: «я, мол, человек простой; скажу я тебе по-нашему, по-простому». Простой человек – по-настоящему простой! – так никогда о себе не скажет.
   Ещё немного поразмыслив, Пётр Андреевич пришёл к выводу: дело не в мелочах, не в любезностях, - это дань хорошему воспитанию. Дело в главном, в крупном. По большому счёту, если хотите.
   И твёрдо решил: с завтрашнего дня он будет говорить только правду. Усмехнулся: «…Правду, правду, и ничего кроме правды!» Вспомнилось и ещё одно, традиционное: «За дачу ложных показаний вы будете привлечены к уголовной ответственности».
   Надо сказать, что последнее вспомнилось вовсе не случайно, просто Пётр Андреевич работал в суде. Был адвокатом, и причём хорошим. Он никогда не брался за дело, если не был уверен, что его клиент действительно заслуживает защиты и снисхождения.
   Пётр Андреевич работал уже давно и снискал себе заслуженную славу «человека с принципами», которого не купишь.
   Ну что ж, тем более!
   Он был абсолютно одинок: так уж получилось, не встретил свою единственную. «Лучше быть голодным, чем есть что попало; лучше быть одному, чем быть с кем попало», - это очень успокаивало.
   «…Вот, значит, завтра и начну», - окончательно решил Пётр Андреевич.
   Наутро он, ещё до прихода на работу, сразу получил возможность попробовать себя в новом амплуа. В подъезде встретился сосед-алкоголик (искал с утра пораньше, где выпить):
   - О, Андреич, здорово! Дай «пятёрку» до завтра!
   (Обычно Пётр Андреевич ему не отказывал. Хоть сосед и «зашибал», но долги всегда возвращал. Но сегодня – начиналась эпоха Правды, не так ли?)
   - Извини, Василий. Не дам. И никогда больше не дам. Мне это неприятно, - Пётр Андреевич постарался сказать это мягко, но убедительно. Улыбнулся даже. Правда правдой, а обижать человека не годится.
   - Так мне ж не на водку! – изумился Василий. – Мне надо… ну, надо, и всё! Я ж верну, Андреич, ты знаешь!..
   - Нет, извини. Мне это просто надоело. Тем более, что ты врёшь, Васёк! Сейчас побежишь опохмеляться, я точно знаю!
   И, аккуратно обойдя соседа, зашагал к остановке.
   …День прошёл гладко, Пётр Андреевич остался доволен собой: он ни разу не покривил душой; но никого и не обидел. Он, казалось, нашёл «золотую середину». Даже отыскал в себе силы исправить кое-что из вчерашнего: сам попросил то сложное дело, от которого накануне отказался.
   Но и поступки других Пётр Андреевич тоже теперь рассматривал под новым углом зрения, чётко вслушиваясь и вглядываясь. С брезгливостью отметил, что Бэлла (секретарь суда) врёт практически каждую минуту. Но зато стал думать лучше о народном заседателе Сидоркине. Показалось даже: Сидоркин тоже принял решение про правду.
   - До чего симпатичный мужик! – умилился Пётр Андреевич. – Как я раньше не замечал?
   (Раньше прямота Сидоркина адвоката частенько раздражала).
   Так прошло ещё несколько дней, и Пётр Андреевич зауважал себя основательно.
   И тут ему поручили новое дело. Ознакомившись с ним, Пётр Андреевич с неудовольствием отметил: много, слишком много нюансов, недомолвок. Можно толковать и так, и этак, а в итоге – всё зависит от ловкости адвоката, не более того. Подозреваемый, судя по прочитанному – личность ничтожная, хотя ни разу не был судим.
   Но отказываться причин не было.   
   Он познакомился с обвиняемым, и вот началась главная головная боль: Пётр Андреевич увидел, что этот человек – предельно, болезненно честный. Он рассказывал адвокату о таком, что любой другой (нормальный!) непременно скрыл бы, да и сам Пётр Андреевич – тоже; он требовал, просил, умолял наказать его как положено, по заслугам.
   Но оглашать в суде всю ту правду, которую услышал Пётр Андреевич, было бы просто безумием! А после этого – просить снисхождения обвиняемому… Да этот обвиняемый, чего доброго, в своём последнем слове сам такого нагородит, правдолюбец: вся работа насмарку!
   А Петру Андреевичу было жаль этого человека. Да, он копил чёрные мысли, да, с его подачи случилась беда, да, да, да… Но сам он преступления не совершал, а только подстрекал к нему! Хотя делал это по полной программе, лет на пять тюрьмы. Но ведь он, этот несчастный, просто был не в себе, пережив предательство любимой… Надо, надо доказать состояние аффекта – это будет максимально честно. В конце концов, ведь все остались живы - здоровы, а это важно. Шума и испуга только многовато…
   Да, но как заставить самого подсудимого не устраивать душевный стриптиз?! Как лишить его голоса?!
   Стоп!!! Лишить голоса? – это можно. В буквальном смысле. Как-то один подопечный рассказал Петру Андреевичу интересный рецепт, очень простой. Но если выпить то, что получится, - у человека дня на два-три пропадает голос; можно только еле слышно шептать. Причём это совершенно неопасно, связки никак не повреждаются.
   Пётр Андреевич мучительно размышлял: он сам толкает себя на обман. И это после собственного решения?..
   «Ложь во спасение», - подумал он и понял, что так и сделает. И сделал.
   …Всё получилось как нельзя лучше. Слушание прошло гладко, обвиняемому дали «условно».
   А Пётр Андреевич записал в своём личном дневнике: «Я понял главное: правда без милосердия – хуже самой грязной лжи».



                Измена
   «Он так великодушен! Я люблю его, люблю, люблю!»
   - Вот тебе на! Всего месяц, как поженились, а она уже изменяет!!! – Вадим яростно сжал кулаки. – Про кого же это она пишет?! Узнаю – голову проломлю. Обоим! Но сначала выслежу!
   Он ещё немного полистал дневник жены, внимательно вчитываясь в некоторых местах. Покоритель её сердца, судя по записям, был классический герой дамского романа: настоящий рыцарь, человек добрейшей души… Кто бы это мог быть? Из тех, кого Вадим знал, не подходил никто. С кем же она встречается? И главное – когда?..
   Вадим начал наблюдать за женой, подкарауливал возле офиса, где она работала, неожиданно звонил на её рабочий номер – и… ломал голову: вот уже две недели он следит, а результат – нулевой. Однако записи в дневнике появлялись всё новые и новые. Вадим решил запастись терпением: рано или поздно она сама обо всём напишет, и тогда, милая, держись!!!
   А пока он решил делать вид, что ничего не знает, ни о чём не догадывается. Дневник мирно лежал на своём месте, - Вадим очень аккуратно, с большими предосторожностями его брал, а потом клал на место: странички по-прежнему заполнялись чётким почерком жены, и Вадим с каждым днём узнавал всё больше и больше нового о своём сопернике…
   Но ни разу, нигде она не написала, когда они встречаются… Ничего, Вадим – человек терпеливый!
   Больше всего его бесило то, что возлюбленный жены – полная его, Вадима, противоположность.
   «Зачем же она тогда вышла за меня?!» – ломал голову Вадим. Может, напишет об этом? Надо подождать.
   «Он такой волевой!» - читал Вадим и морщился, как от зубной боли: у него самого сила воли отсутствовала напрочь.
   «Он такой начитанный!» - узнавал Вадим и яростно скрежетал зубами: сам он, кроме раздела спортивных новостей в газете, ничего не читал.
   «Он любит животных», - от этой фразы Вадиму стало не по себе: никогда он не бросил даже чёрствой корки бездомному псу…
   Промучившись ещё неделю, Вадим решил: хватит! Сегодня же поговорю с ней начистоту – и пусть катится! Но какая хитрая, стерва, всё-таки: корчит из себя любящую и преданную, ластится как кошка!!! Сегодня же её заставлю во всём признаться!
   …Вечером жена, как обычно, что-то записала в дневнике. Вадим дождался, пока она, натрудившись на кухне, скажет усталым голосом: «Пойду-ка я, наверное, спать!..» Он ещё немного выждал, - чтоб наверняка заснула! – и достал дневник из привычного места: во втором ящике, справа, в углу.
   «Почитаю напоследок, - твёрдо решил он. – А утром – вот Бог, а вот – порог. И конец!»
   Новая запись в дневнике была совсем коротенькой; видно, она действительно сегодня устала:
   «Он немногословен, как настоящий мужчина. Но я чувствую, знаю: он по-настоящему дорожит мной. Я вижу, что он вслушивается в каждое моё слово, наблюдает за каждым жестом. Я уверена: так делают только искренне и бесконечно любящие, тонкие натуры. Как я счастлива, Господи, что ты дал мне его в мужья!.. Спасибо!»



                Горько!
   Он уже замолчал, теперь – навсегда… Она долго смотрела на его окровавленную голову, не понимая: как же так?.. Потом – на свои руки… А после – набрала номер телефона и почти спокойно сказала:
   - Приезжайте, заберите меня. Я человека убила.

                *   *   *
   …Они поженились тридцать лет назад. Она страстно его любила: сильного, надёжного, красивого. Правда, он был немного вспыльчив, но это даже нравилось. Ведь мужчина не может быть «тряпкой», не правда ли? Он, кажется, тоже её любил; во всяком случае – ревновал ужасно, и она, прежде чем согласилась выйти за него, настойчиво просила дать ей честное мужское слово, что он не будет так ревнив и подозрителен. Ведь это унижает! Он тут же обещал…
   Через два дня после свадьбы получился первый скандал: большой, тяжёлый, с нелепыми и даже смешными обвинениями. Оказывается, она слишком уж вертит головой по сторонам, когда идёт вместе с мужем. Это что?! – сигналы встречным мужчинам, что «она – не против?!»
   Изощрённость ревнивых тезисов мужа была непробиваемо-жестока. Она нарыдалась в этот вечер так, как не плакала за всю свою предыдущую жизнь.
   Потом он вымаливал прощение, целовал ей руки, клялся, что это – «в первый и в последний раз!»
   - Пойми, - стонал он в отчаянии, - я просто очень-очень люблю тебя!!! Не подавай мне повода, родная, умоляю! Я не могу видеть твоё кокетство!
   И, хоть никакого кокетства и в помине не было, даже в мыслях, она обещала последить за своим поведением. Наверное, со стороны себя не видно? – раз он так разъярился, значит, и в самом деле имел основания. Ну не сумасшедший же он!
   Она твёрдо решила: свою любовь надо беречь. Урок первый: никогда ни на кого не смотреть, если он рядом. Ей никто не нужен, это ясно, но зачем провоцировать любимого, а? Женщина должна быть хранительницей очага, а не наоборот. Итак, терпение, терпение и ещё раз терпение. Счастье надо лелеять.
   Урок второй – тоже не задержался, и новые выводы («терпение, понимание!») пришлось делать снова, через неделю. Потом были уроки номер три, четыре… десять… двадцать…
   Она всё ещё любила… После каждого скандала, ну буквально на второй день муж валялся в ногах, умолял, клялся… Но проходило самое большее – две недели, и «новые поводы» выводили его из себя. К тому же, обязательно припоминались старые (полная ерунда, за которую уже просил прощения!) – и каждая новая ссора была суммой всех предыдущих.
   Уйти?.. А куда?.. – чужой город, чужие люди. Никого на свете у неё не было. И ничего не было. Только вот эта любовь, большая и больная. Да тут ещё – она была уже беременна, на четвёртом месяце.
   «Ничего, ничего… Ведь должен же он в конце концов понять!» - это она думала каждый раз, когда уже начиналось «целование рук» и давалась очередная страшная клятва про «последний раз, вот увидишь!»
   Она купила маленький календарик и стала отмечать дни скандалов. Очень скоро заметила закономерность: два скандала в месяц, иногда – три. Перерывы – дней десять – тринадцать. Ну что ж, ритм пойман, а значит, - можно с этим бороться: подходит время – быть ещё тише и спокойнее, ещё терпеливее. Спрашивала себя иногда: а куда ж ещё терпеливее?!
   Родилась дочь – и рухнула надежда, что это заставит мужа быть другим. Ведь раньше он бесился оттого, что у жены якобы масса свободного времени, чтобы «ко всяким кобелям бегать». Он изводил её даже тогда, когда живот «на нос» лез! – каждый день обязана была поминутно доложить, что, где, когда…
   Но сейчас?.. С грудным ребёнком на руках?.. – подозрения только возросли.
   - Ты опять похорошела!!! Если уж ты и беременная вечно шлялась, толстая, отёчная! – то теперь?!! Теперь ты наверстаешь, я знаю!!! – выл он, не выходя из «графика».
   - Что это за след на дорожке в коридоре?! – невозможно было доказать, что просто приходила патронажная медсестра, проведать новорожденную…
   Он хватал линейку, долго этот след измерял:
   - Это мужской размер!!! Су-у-ука!!!
   Медсестра была крупной женщиной и оставляла, конечно, немаленькие следы… Как же это не успела сообразить, что нужно внимательной быть! – ну взять тряпку, ну протереть пол! И всё!!! Доказывай теперь! Если бы была виновата – ладно, хоть за дело. А так ведь – зря. Опять зря…
   «Сука» и «проститутка» - так он её теперь называл всегда. Она уже сменила шестой календарик, и могла запросто – по одному движению век мужа – сказать, когда начнётся ревнивая истерика. И никогда не ошибалась.
   Излишне говорить, что поводов она никаких не давала. Но это она так думала! На каждом шагу, если быть таким же умным и внимательным, как её муж, можно было усмотреть измену.
   Однажды он сказал:
   - Давай по-хорошему, будь честной хотя бы раз! Я тебе признаюсь во всех своих изменах – а ты мне в своих. Мы простим друг друга и тогда, наконец, сможем жить спокойно, а?
   - Ну, признайся! – затрясло её. Вот оно что!.. Не зря ей говорила подружка: «Не будь наивной. Он по себе судит. Видно, рыло-то в пуху!»
   …И он рассказал, блестя глазами, в умилении от собственной отваги и честности…
   - А теперь – ты!!!
   - Но у меня никого нет. И не было. Нечего сказать…
   - Ну стерва! И это после того, как я тебя тысячу раз уличил?! Подлая, трусливая тварь! Ведь я же тебе признался!!!
   Он ударил её, хотя раньше никогда не бил. Ударил вроде бы и не очень сильно, хотел дать пощёчину, а получилось – в ухо. Она тут же перестала слышать с одной стороны, зашаталась, комната поплыла перед глазами…
   - Что ты, любимая?! Тебе плохо?! Ах, я дурак, идиот, прости, прости, прости!!!
   Но в больницу, однако, пришлось лечь: ухо болело и «стреляло», из него всё время текло. Когда опухла половина лица и отекла шея, участковый увёз на «скорой». Положили, немедленно стали колоть. Про причину она доктору не сказала, постыдилась. Соврала: «В автобусе локтем заехали».
   Он внимательно посмотрел ей в глаза, вздохнул: «Ну что ж, в автобусе так в автобусе».
   Отделение ЛОР в больнице было смешанным, «женские» палаты чередовались с «мужскими». И муж, который прибегал сюда каждый день, конечно, не выдержал: «Ты, сука, и в больнице, я смотрю, не уймёшься… Ну, подожди, получишь по заслугам!»
   - Что, что ты придумал?! – было так страшно, что она не спала три ночи. Он больше не приходил, и она позвонила домой. Он снял трубку:
   - Слушай, гуляка моя, решение. Я уезжаю и дочку забираю. Живи и ****ствуй сколько хочешь. Такая, как ты, недостойна быть матерью!
   …Гудки… Она кричала, плакала. Зимняя вечерня тьма за окном безучастно смотрела на неё  сквозь больничное стекло… Холодно? – плевать. Она в халате и тапочках приехала домой на такси (вещи в больнице закрыты, ключ на ночь унесли!) – застала дома мужа, просила, умоляла, доказывала!!! Клялась!!! Помирились…
   Подруга зловеще спросила: «Что, и теперь – не уйдёшь? Так больше мне не жалуйся. Противно!»
   Она больше и не жаловалась. Ни разу, никому, а прожили вместе – уже три десятка лет…
   Двое детей – взрослых! Двое внуков. Дети – отдельно живут, со своими семьями. У них такого нет… Спасибо, Господи, что всё – на неё одну, великодушен ты воистину!
   Она сильно состарилась, сдала… Нервы – как нитки… Но: терпение, терпение и ещё раз терпение. С годами муж стал немного спокойнее (мудрее?), вроде бы и не гуляет уже. В календариках – отметки реже; бывает, что два-три месяца – покой. Хорошо!
   Но вот – очередной скандал. Пора, давно не было. Она слушала-слушала, да и подумала: «Моё самое большое желание – чтобы он навсегда замолчал!» Она взяла тяжёлый молоточек для отбивных и, когда муж, крича, повернулся спиной, крепко ударила его в затылок…