За дальностью расстояния

   Звонкий собачий лай раздался в глубине не запертого погреба. Павел Семенович зажмурился, чихнул от запаха отсыревших стен, еще державшегося с осени, проскрипел дремотным голосом:
 - Точно, Алеша едет.
   Дрожащие руки, секунду назад перебиравшие лук, крепче обычного сжали тросточку и старик, на всякий случай отряхивающий тулуп от деревенской пыли, поплелся к калитке. Снова залаяли собаки. Однако ни брюзжащего звука двигателя, ни стука алюминиевого кольца слышно не было. Поношенные валенки, доставшиеся в прошлом году после смерти соседа Мити, зашаркали по снежной дорожке. За калиткой – тишина.
   Алеша – единственный сын Павла Семеновича – не приезжал в Поддубки без малого последние два года. А неделю назад соседка Галина Полякова принесла весточку из города: так, мол, и так, папа, надо бы увидеться, на выходных буду. С того дня Павел Семенович, уже не державший календаря, каждые сутки ожидал встречи: по вечерам искал старые семейные фотокарточки и нервно похрипывал, когда рассматривал схваченные объективом, повисшие невесть в каком измерении секундочки счастливой жизни. На бумаге расплывалось лицо жены – Анастасии, еле угадывались контуры кучерявого Алеши с неваляшкой: высыхал и закручивался в трубочку маленький мир московской квартиры. Оттуда после смерти жены Павел Семенович перебрался в Поддубки, в одноэтажный домик, выстроенный когда-то прародителями, а теперь горбатый, вросший в землю.
   Старик остановился и прислушался.
 - Визжит бедная…приморозило... Завести мне Жучку что ли…А куда с ней? В дом не пущу, может и накинуться, а огород попортит, - он вздохнул. - Нет, мы тут сами.
   Человеческая фигурка пригнулась к земле и скрюченная поплыла к кухонной пристройке. Внутреннее пространство здесь обросло вещами: лавочка с пледом и подстилками из небольших старых матрацев, веревочки для сушки зелени на газовой трубе, изжелта-белый блокнот на гвозде – изобретения Павла Семеновича. На краю стола – блюдце, остальное место занимали два самовара – электрический, подаренный сыном, и томпаковый – праотцовский. Старик поджег хвойную щепу, чтобы чай получился с приятным лесным запахом, уселся, прикрыл глаза, и беспокойная память кольнула в сердце.

***

- Семен Григорьевич, открывай-ка, это Паша приехал, сын твой единственный, - 30-летний Павел уже двадцать минут звонким голосом звал отца. Тот копался на огороде и даже не думал, что сын стоит у ворот. Павел с силой толкнул дверь, она предательски заскрипела.
- Тьфу ты, - выругался мужчина и нервно поправил очки.
   Он прошел в дом, положил на стол фотографии. Год назад жена Анастасия родила мальчика. Назвали Алешей. Надо было показать отцу все семейство. Солнечные лучи прорезали пыльную завесу, неприятно пахло сырой одеждой, над печкой сушилось белье. Что-то хлопнуло, а потом заскрипело. Послышался отцовский голос.
 - Павлуша.. Пашка. Па-ша, - Семен Григорьевич обнял сына и по-стариковски крепко прижал.
 - Ну все, ну все. Ты с огорода? Руки мыл? Нет. А у меня курточка новая, тонкая кожа, - с улыбкой отругал отца Павел.
- Так еще не ходил на ключик, - старик раскраснелся.
- Ты, говорю, сначала руки помой, потом обниматься будем. А на ключ зачем? Тебе водовозной мало, так ты эту подземную еще, да? Пап, ну здоровье-то побереги.
- У нас Павлуша хоть бы из ключа да колодца была. А водовозная тут редко бывает. В дождевой бочке еще осталось, сейчас сполосну. А ты ступай в пристройку, щепы для самовара внизу найдешь.
    Павел невольно скривился. Деревенская отсталость  казалась ему уродливой, обезображивающей нормальную жизнь. Он резким шагом направился к кухне, за раз преодолел три ступени и вдруг замер. На лавке перед столом лежали дырявые матрацы, рядом – цыганская игла в ладонь, на полу – аккуратно сложенные вымытые стеклянные банки.
 - Невозможно представить, чтобы тут завтракал…папа. Пускал сюда гостей. Чтобы папа сидел здесь вечером, - подумалось Павлу.
- А ты чего встрял-то, Павлуша? – прохрипел старик – Как тебе, м? Я вон прибрался, подстилку шью для лавки. Чай сделаем на хвойной щепе, пахучий…
   Павел повернулся к отцу. В маленьком почти детском кулачке тот держал старый носок, завязанный мешочком.
- Это вам с Настасьей. По весне еще за грибами хожу, в городе, поди, таких опят не сыщешь. Да и что вы, домушники, из квартиры не выгонишь. На ка, стесняешься что ли, - Семен Григорьевич вложил подарок в руку сына и полез за щепой. – Рассказывай, сынок, все новости. Что там у вас, у городских, самое важное давай.
   Павел отодвинул матрацы, присел на лавку и еле слышно пролепетал:
- Пап…а ведь американцы на прошлой неделе на Луне высадились. Ты представляешь, земляне гуляли по Луне…, - слеза неслышно упала на чистую рубашку.
   Семен Григорьевич перестал поджигать щепу и хрипя рассмеялся. 
- А то-то ты в школе был шутником, Пашка. Сам выдумал или кто подсказал? – старик плюнул на палец и потер самовар. Как Настасья то? Вам, поди, уже малых пора делать.

***

   Где-то в глубине раздался собачий лай. Павел Семенович открыл глаза. На кухне приятно пахло хвойной щепой. Слеза неслышно закатилась в половую трещину.
- Завтра…Может быть завтра приедет Алеша, - подумалось старику.