Сонькин ланч в тель-авиве

  Сонька не готовит. Не потому что не умеет — а потому что считает кухню местом, где умирает вдохновение.
Стоит женщине сварить борщ — и романтика уходит в пар вместе с ароматом томатной поджарки с чесноком.
 Для Соньки жизнь — это эксклюзивный ресторан: всё решается по наитию и, желательно, за чужой счёт.
Она уверена, что кулинария делает женщину грубой и скучной, а скука — первый враг любви.
 Назвать её в современном понятии «тарелочницей» никак нельзя — её запросы давно вышли за пределы тарелки.
Сонька воспринимает мир не как место, где едят, а как пространство, где её кормят не только эстетикой.
И если на горизонте появляется достойный мужчина, способный обеспечить её запросы — он автоматически становится частью интерьера.
Домашние кастрюли, по её убеждению, лишают женщину магии.
А магия Соньке необходима: без неё не будут находиться, как она говорит, фраеры, готовые оплачивать не только ланч, но и само ощущение её существования.
В мой последний приезд в Тель-Авив Сонька решила совместить три вещи: прогулку, внука и ланч.
Внук был мелкий, с глазами-пуговками и любопытством, не знающим жалости.
— Пусть знакомится с культурой, — сказала Сонька, застёгивая босоножки на каблуке. — У нас дома — скучно. В ресторане ребёнок развивается быстрее: слышит живую речь, впитывает ароматы, расширяет кругозор.
  Культурное развитие в Израиле вообще зависит от города.
Тель-Авив гуляет, Иерусалим молится, Хайфа вкалывает.
Три темперамента, три еврейские судьбы.
Пятница в Тель-Авиве — праздник без повода. Народ гудит, пляшет, ликует, будто впереди не шаббат, а карнавал.
А в Иерусалиме, моём городе, уже тлеют ароматы халы, корицы и меда. Там шаббат входит в дом тихо, как уважаемый гость. А здесь он врывается на скейте, в шортах и с коктейлем.
Мы пришли в ресторан, где «обязательно нужно побывать». Очередь тянулась, как комментарии под постом о политике: бесконечно и с нервами. Полуголые горожане ели, смеялись, звенели бокалами.
Наблюдать за ними было как за тропическими птицами: красиво, но непрактично.
Под ложечкой ныло, желудок напоминал, что у него нет чувства прекрасного.
— Главное — атмосфера, — бросила Сонька. — А еда... ну, еда — приложение.
Когда наконец освободился столик, официант с видом пророка принес меню, написанное, кажется, в порыве вдохновения.
Названия блюд звучали как стихи без смысла:
«Танец кальмаров под шёпот моря», «Слёзы козы в солнечном рассоле».
Мы заказали всё, что казалось съедобным, и стали ждать.
Кофе принесли быстро, а еду — будто её ещё ловили в Средиземном море.
Когда тарелки наконец прибыли, я поняла, что «изысканная кухня» — это способ объяснить отсутствие еды.
  Салат состоял из трёх помидорок «шери» и двадцати граммов козьего сыра, расставленных на тарелке так, будто их там забыли.
Кальмары спрятались под килограммом бордового лука.
Видимо, чтобы не травмировать вегетарианцев.
Мелкий, внук Соньки, решил помочь мне справиться с деликатесом.
Он сунул пальчики в салат, поковырялся и, не найдя смысла в жизни, запустил ложку в воздух.
Ложка, обладая чувством юмора, совершила кульбит и приземлилась прямо в соседку — стройную даму с сэндвичем размером с гулькин нос.

— Простите, он ещё маленький, — промурлыкала Сонька.
— Да, — ответила соседка, вытирая майку, — но траекторию выбирает гениально.

Я героически пыталась доесть свою порцию, но чувство голода и чувство достоинства вступили в конфликт.
— Если бы на тарелке было чуть меньше воздуха, я бы наелась, — сказала я.

Сонька хмыкнула:
— Воздух — это тоже ингредиент. Вдохни — и почувствуй вкус свободы.

Я вдохнула. Свобода пахла луком и козьим сыром.
Тель-Авив живёт без меры. Здесь даже скромность ходит в мини.
Люди здесь не едят — они инсценируют процесс питания.
Ресторан — это подиум, а вилка — аксессуар.
Каждый кусочек — повод для сторис, каждый глоток — заявление о статусе.
Я смотрела на этих счастливых, стройных людей и думала:
«Они не толстеют, потому что едят идеи».
  Когда официант принёс счёт, я поняла, что сумма способна вызвать религиозное чувство.
В Иерусалиме за такие деньги можно купить не только обед, но и совесть повара.

— Да здравствует иерусалимский ресторан "МАМА", — не выдержала я. — Там телячий стейк размером с Тель-Авив и салат, в котором салата больше, чем философии.

Сонька поправила очки и, обмахиваясь салфеткой, сказала:
— А я всё равно люблю Тель-Авив. Здесь кормят не телом, а иллюзией.
— И не бесплатно, — добавила я.

Мы вышли на улицу. Солнце било в глаза, машины сигналили, мальчики с серфами шли к морю, девочки — на свидание.
Мелкий держал Соньку за руку и требовал мороженое.
Она обещала купить «на набережной, где подают настоящее итальянское».
Я оглянулась на ресторан. За стеклом, как за витриной, продолжалась жизнь в стиле «инстаграм-лук»: фужеры, осанки, притворное удовольствие.
И подумала: Тель-Авив — это театр, где даже еда играет роль.
А я — зритель, который всегда уходит голодным, но довольным.

Н.Л.(с)